Неистовое сердце

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Он хочет ее. Она почувствовала прилив энергии. Он желает её. И мысль об этом, словно припев ее любимой песни, постоянно вертелась у нее в голове.

Этим открытием пока еще не удалось воспользоваться, потому что следующие четыре дня Джинджер не видела Джадда. Он уходил рано утром, когда она еще спала, и возвращался в сумерки. Приняв душ и побрившись, он уходил снова и возвращался поздно ночью.

Джинджер, однако, забавлялась, ведя искусную игру, направленную на то, чтобы раздразнить его. Она щедро разбрызгивала свои духи в их общей ванной, так что он мог ощущать ее аромат, когда бы ни заходил туда. Она оставляла пару черных лосин, перекинутых через шланг душа, и сексуальный пеньюар на крючке за дверью. Она вела древнюю игру, прибегая к оружию, к которому прибегали женщины от сотворения мира.

Но кроме того, Джинджер провела эти четыре дня за кухонным столом, проверяя бухгалтерские книги, которые велись на ферме. Мистер Робертс заверил ее, что материально она хорошо обеспечена, но, изучив эти книги, Джинджер поняла, что ее благополучие построено на песке. Дождливое лето, падение цен на зерно… Ее доходы зависели от очень многих непредсказуемых факторов. Цены на говядину падали, а на домашнюю птицу росли. И хоть ей и не хотелось это признавать, оказывалось, что идея Джадда разводить кур была разумной. Хорошо, если сегодня он закончит уборку. Метеорологи предсказывают вечером грозу, а сильный дождь может побить созревшую пшеницу, как моль – свитер.

Джинджер закрыла книги, разложенные перед ней, встала и, выгнув руки над головой, потянулась. Она подошла к окну, вглядываясь в дальнее поле, где комбайн оставлял широкие прокосы в золоте пшеницы. Она представляла себе Джадда за рулем, окидывающего земли взглядом собственника. Он ведет комбайн с уверенностью и непринужденностью ковбоя, сидящего на своем любимом коне, его сильные загорелые руки легко управляют мощной машиной.

Джинджер отошла от окна, недовольная тем, что до сих пор ее усилия заставить его уехать ничего не дали. На минуту она подумала, не вернуться ли к своим детским проделкам, но тут же отвергла эту идею. Она не сработала много лет назад, не сработает и теперь. К тому же она больше не ребенок, и пришло время оставить детские игры.

Джинджер раздраженно одернула прилипшую блузку. Вернувшись к окну, она на этот раз посмотрела на юго-восток: небо стало угрожающе темнеть. Да она и без этого знала, что надвигается гроза. Чувствовала по липкой влажности, по тяжелой неподвижности воздуха. Джинджер терпеть не могла грозу: раскаты грома и вспышки молний всегда вызывали у нее безотчетный страх. Она повзрослела, но детский страх остался при ней, как, бывает, хранится старый ненужный чемодан.

Джинджер опять отошла от окна: она не хотела поддаться искушению снова взглянуть на комбайн и мужчину, который управлял им.

«Я лучше приму ванну, – решила она. – Избавлюсь от липкой одежды и надену легкий сарафан».

Пока Джинджер ждала, когда наполнится ванна, она думала о встрече, которую назначила Джадду на вечер. Она наконец-таки отловила его этим утром и настояла на встрече после ужина.

Принимая ванну, Джинджер обдумывала те вопросы, которые хотела обсудить с ним. Она хотела узнать о цыплятах, которых должны были доставить на ферму послезавтра. Если она собирается владеть птицефермой, ей нужно знать о них все. Она также хотела, чтобы он занялся покраской дома. Каждый раз, выходя на улицу и видя унылый, запущенный дом, она сердилась на Джадда. Небось бездельничал все эти месяцы…

Джинджер положила голову на прохладный край ванны, ощущая, как ее тело отвечает на расслабляющее тепло воды. Она устала. Последние три ночи она не могла уснуть до тех пор, пока не услышит тяжелые шаги Джадда, который проходил по коридору мимо ее двери. Только зная, что он вернулся, она засыпала как убитая. А сейчас она прикрыла глаза, дав своему телу полностью расслабиться.

Джадд выключил мотор комбайна и вытер пот со лба. Закончил… и как раз вовремя, судя по темным облакам, надвигающимся с юга. До того, как гроза будет прямо над ними, оставалось еще несколько часов, но все равно хорошо, что зерно уже собрано и свезено в хранилище.

Он оглядел теперь уже голое поле. Как бы он хотел, чтобы Том был здесь и мог разделить с ним радость этой минуты! Как ему не хватало мудрого совета старого человека, дружеского общения с ним! Он представлял себе, что Том сидит сейчас рядом с ним и на его старом, обветренном лице появляется выражение довольства. «Ты хорошо потрудился, парень!» Эти четыре слова, которые Том произносил, подмигнув, были самой большой похвалой, какую он когда-либо высказывал. И все же Джадд чувствовал воодушевление и гордость всякий раз, когда Том говорил ему эти слова.

– Ох, Том, зачем ты задал мне такую непосильную задачу? – сказал Джадд, слезая с комбайна и разминая затекшие мышцы.

«Найди хорошего мужа для Джинджер», – умолял Том, его глаза на исхудавшем, бледном лице настойчиво и требовательно смотрели на Джадда.

Джадд не мог отказать старику в его последней просьбе. И не потому, что Том умирал. Просто Джадд любил хозяина. Если бы Том попросил его вывернуться наизнанку, Джадд сделал бы все возможное и невозможное, чтобы выполнить его просьбу.

– Найди хорошего мужа для Джинджер, – передразнил Джадд, стягивая с себя пропотевшую футболку.

Джинджер… В последние три дня, с той минуты, когда, поддавшись безрассудному порыву, он поцеловал ее, Джадд не мог выкинуть ее из головы. Ее аромат, казалось, заполнил каждый уголок дома. Он увидел ее темные лосины и пеньюар, висящие в ванной, и сразу же стал мучительно представлять, как она выглядит в этих вещах. Из-за таких-то видений он и уходил из дома каждый вечер.

Последние три вечера он провел с Амандой Уидерз. Ему было приятно общество женщины, которая ловила каждое его слово, соглашаясь со всем, что он говорит, которая смотрела на него так, как будто он знал ответы на все вопросы в мире.

Но вечера с Амандой не решали проблему мужа для Джинджер. В списке кандидатов значилось четыре имени, и все они были вычеркнуты. Найти хорошего мужа для Джинджер было не легче, чем иголку в стоге сена. Ладно, хватит думать об этом. Сейчас ему нужны только стакан воды и горячий душ. Он вяло направился к дому, ощущая тяжесть и влажность воздуха.

В кухне он налил себе большой стакан воды со льдом, невольно прислушиваясь, чтоб узнать, здесь ли Джинджер. Но ее не было слышно. «Вероятно, обнюхивает курятники, выискивая недостатки», – зло подумал он.

Роджер Хауэлл. Имя всплыло неожиданно, когда он поднимался по лестнице в ванную. Роджер был почти ровесником Джинджер, и Джадд знал, что большинство женщин находят его привлекательным: он был блондин с правильными чертами лица. Он работал в семейном бизнесе по продаже недвижимости и, кажется, вполне преуспевал. Да, Роджер Хауэлл мог быть именно тем, кого искал Джадд.

Стоило ему открыть дверь в ванную, как все мысли о Роджере Хауэлле исчезли. Более того, он вообще потерял способность думать, так он был ошеломлен представшим перед ним зрелищем. Джинджер спала, повернув голову и положив щеку на край прохладной ванны, влажные завитки волос обрамляли лицо. Ее щеки слегка порозовели от горячей воды, а длинные ресницы потемнели от влаги.

Почему во сне она всегда выглядела такой уязвимой? И такой осязаемой? Ее плечи выступали над водой, светящиеся округлые формы ее тела цвета слоновой кости были усыпаны солнечными поцелуями в виде веснушек. Джадд представил себе, как он прижимается губами ко всем этим милым коричневым пятнышкам, и у него задрожали руки.

Пена в ванне начала опадать, и он смог различить слабые очертания ее грудей. Ему захотелось взять мыло и медленно намылить ее всю. Интересно, знало ли ее тело любовные ласки? В ее глазах он читал невинность еще не разбуженной женщины. Но, глядя на нее сейчас, он удивлялся, как любой мужчина из тех, кого она встречала в Нью-Йорке, смог удержаться и не прикоснуться к ней.

Он вышел, тихонько затворив дверь и ощущая, что весь дрожит и что над верхней губой у него выступил лот.

Что-то необходимо сделать, думал он, спускаясь по лестнице и садясь за кухонный стол. Роджер Хауэлл – он уцепился за это имя, как утопающий цепляется за спасательную шлюпку в бурном море.

Если он выдаст Джинджер замуж, выполнив тем самым обещание, данное Тому, тогда, возможно, будет разумно покинуть ферму. Но, как это ни было разумно, его сердце восставало от одной только этой мысли. «Островок спокойствия» – это его дом. Его сердце, его душа принадлежат полям и службам фермы. Все счастливые минуты его жизни были проведены здесь, все хорошие воспоминания были связаны с этим местом. И он знал, как управлять фермой, чтобы она процветала еще больше. Разведение кур – это был только первый шаг из тех, что позволят ему сделать из «Островка спокойствия» ферму его мечты, а эту мечту он вынашивал с пятнадцати лет. При мысли об отъезде его сердце заболело так же сильно, как тогда, когда умер Том.

Нет, он не должен уезжать, по крайней мере, сейчас. Слишком много дел, которые надо завершить, прежде чем уехать.

Между тем он решил, что очень неплохо бы облиться в саду из шланга. Он надеялся, что это охладит не только его тело, но и разыгравшееся воображение.

Джинджер вдруг проснулась, осознав, что вода остыла, а пальцы на руках и ногах стали ребристыми, как чернослив. Она открыла душ и быстро ополоснулась, потом вытерлась и завернулась в большое полотенце.

Выйдя в коридор, она услышала звон посуды и скрипучий звук открываемой духовки. «Должно быть, пока я была в ванной, пришла Лайза», – подумала Джинджер, быстро идя в спальню. Через несколько минут она уже спускалась с лестницы, на ней был легкий ситцевый сарафан.

Джинджер остановилась в дверном проеме, с удивлением увидев, что на кухне хозяйничает Джадд: рукава рубашки закатаны, он помешивает что-то на плите.

– Где Лайза? – спросила она, прислонившись к косяку.

– Звонил Рей, сообщил, что она не очень хорошо себя чувствует. Я сказал, пусть лежит, сегодня вечером мы позаботимся о себе сами, – ответил он, не поднимая глаз от плиты. – Надеюсь, ты любишь гуляш, в холодильнике есть еще салат, в духовке – хлеб с чесноком.

– Прекрасно, – сказала Джинджер рассеянно; она подошла к окну и стала смотреть в него.

Сгущались ранние сумерки, вернее, так казалось из-за грозовых туч. В небе сверкнула молния, Джинджер вздрогнула и прижала к груди руки, еще через мгновение она услышала раскаты грома.

– Я полагаю, утром метеоролог был прав, предсказав дождь.

– Да, скоро разразится сильная гроза. – Он открыл духовку и вынул завернутую в фольгу буханку чесночного хлеба.

– Помочь? – спросила она, подойдя к Джадду и остановившись прямо за ним.

Джадд почувствовал аромат, исходивший от нее, то благоухание полевого цветка, которое он ощущал везде в последние дни. Краем глаза он заметил женственный бледно-голубой сарафан, который оголял ее плечи. Те самые плечи, которые он видел раньше, когда она была в ванне.

– Лучше садись и не мешай, – сказал он грубовато, не желая вспоминать то, что представилось ему в ванной.

– Ну, извини, – коротко ответила она, отошла к столу и села.

«Так оно безопасней, – подумал он, спиной чувствуя ее растущую враждебность. – Спокойнее числить ее в стане противника». Он переложил гуляш на блюдо, поставил хлеб на стол, потом достал из холодильника салат.

Джадд присоединился к Джинджер за столом, чувствуя на себе взгляд ее медных глаз и понимая, что она сердита на него за его недавний резкий ответ. Это то, что ему всегда нравилось в Джинджер. Она никогда не пыталась скрыть свои чувства. Если ты ей не нравишься, ты узнаешь об этом первый. А ему она очень ясно дала понять, что он ей не нравится. Ну вот и хорошо. Он ведь тоже считал ее избалованной своим дедом, который во всем ей потакал, и слишком импульсивной. Она ему тоже не нравилась.

Что было у них с Джинджер общего, так это любовь к ее деду и любовь к этой земле. И это будет связывать их долгие годы, как бы они ни относились друг к другу.

– Ты убрал всю пшеницу? – спросила она холодно, потянувшись за куском теплого чесночного хлеба.

Он кивнул:

– Завтра Рей отвезет последний грузовик с зерном на элеватор.

– Хорошо, раз ты свободен, утром начнешь красить дом.

Он в недоумении взглянул на нее.

– Красить что?

– Дом. На тот случай, если ты сам не заметил, скажу, что ты все здесь ужасно запустил. – Обвиняя, она пристально смотрела на него, ее глаза сверкали.

– Я запустил? – Его голос был обманчиво спокоен. – Пока ты была в Нью-Йорке и играла роль дебютантки, собираясь поступать в эту изысканную школу мод, я надрывал пупок, чтобы получать постоянную прибыль, позволяющую тебе носить модные тряпки.

– Это удар ниже пояса, – прошипела она. – Ты знаешь, я никогда не гонялась за модными тряпками, а в этой изысканной школе я хотела получить образование.

– Ты, ни на минуту не задумываясь, сбежала с фермы и разбила сердце своего дедушки, – парировал Джадд.

Джинджер задохнулась, все краски сбежали с ее лица. Чувство вины, которое пробудили в ней его слова, причиняло почти физическую боль. Джинджер выскочила из-за стола белая как мел.

– Я не хочу есть, – сказала она и, прежде чем он смог ей ответить, повернулась и выбежала из комнаты.

– Проклятье, – выругался Джадд, ударяя ладонью по столу.

Кой черт его дернул произнести эти слова, нарочно, чтобы причинить ей боль? Это ведь даже и не совсем правда. Конечно, поначалу Том был расстроен стремительным отъездом внучки, но, узнав, что она поехала к Лоретте, он счел, что, возможно, это даже к лучшему: Джинджер необходимо было покинуть «Островок спокойствия», чтобы посмотреть, какие еще перспективы может предложить ей мир. Том был доволен, что Джинджер поживет у Лоретты и что та окажет на нее влияние как женщина. Старик всегда беспокоился, что его внучка растет и развивается в обществе одних мужчин. Он был доволен даже тогда, когда Джинджер написала ему и сообщила о своем решении посещать школу мод и стать консультантом по моде. Ведь, останься она на ферме, она никогда не смогла бы этим заняться.

Чего Джадд просто не мог понять, так это почему, черт побери, ему понадобилось вбивать клин между Джинджер и собой.

Джинджер подошла к окну в своей спальне; грозовые тучи казались ей отражением ее беспокойных мыслей. Будь он проклят… будь проклят Джадд Бишоп, заставивший ее лицом к лицу столкнуться с тем, что до сих пор, с самого возвращения на ферму, было спрятано в ее сердце! Вина – какая это тяжелая ноша! Она никогда не простит себе нелепый выбор, который сделала много лет назад, и никогда не простит Джадду – ведь именно он побудил ее сделать такой выбор.

Шесть лет назад было легко принять решение и уехать из «Островка спокойствия». В то время казалось, что это единственный выход. Она бросила деда на волне эмоций, считая, что он ее предал, что старика оторвали от нее, и не кто иной, как Джадд.

Она решила уехать после того, как подслушала разговор между Джаддом и дедушкой. Мужчины сидели на крыльце – так они делали каждый вечер после ужина. Джинджер слушала их разговор, стоя в дверном проеме, они не знали, что она там. Они говорили об урожае, смеясь и обмениваясь впечатлениями прошедшего дня. Постороннему их разговор показался бы странным и загадочным или даже зашифрованным, потому что они понимали друг друга с полуслова, понимали даже без слов. Так могут беседовать только очень близкие люди. После особенно долгой паузы дедушка Джинджер наклонился и дотронулся до плеча Джадда.

– Я рад, что ты здесь, Джадд. Ты заполнил пустоту.

Эта фраза поразила Джинджер в самое сердце. Какая бы там пустота ни была у деда, ее заполнил Джадд. Ее, Джинджер, было недостаточно, и вдруг она почувствовала себя ужасно одинокой. Ее связь с дедом как бы прервалась. В ту же ночь она собрала свои вещи.

Теперь, после долгих лет, она смотрела на это немного по-другому. Она вела себя и чувствовала как обиженный ребенок, который убегает из дома.

Я их накажу. Так им и надо, пусть теперь тоскуют без меня, пусть умоляют меня вернуться… Обычные детские обиды, детское желание отомстить…

Но сегодняшние слова Джадда заставили ее осознать, какой эгоисткой она была. Она причинила боль деду, и теперь уже нет возможности загладить вину. Ее не было здесь, когда у дедушки случился сердечный приступ, она не проводила его в последний путь. Это было наказание за ее ребячество.

Тут молния пронзила небо, волосы на ее голове зашевелились, и она отошла от окна. Чуть ли не сразу прогремел гром, и Джинджер судорожно закрыла руками уши. Спазм сжал горло. Было трудно глотать.

«Это нелепо, – думала она, вышагивая по комнате, сердце бешено колотилось в груди. – Я взрослая, глупо бояться грозы». Но, как она себя ни убеждала, страх не отступал. Спуститься к Джадду? Это ей совсем не улыбалось, но еще сильнее не хотелось оставаться в комнате наверху одной.

Когда Джинджер появилась на кухне, Джадд как раз заканчивал убирать посуду.

– Я думал, долго ли ты сможешь выдержать, прежде чем снова сюда придешь, – сказал он, ставя последнюю тарелку в посудомоечную машину.

Она покраснела: ей не нравилось, что он знал ее слабость.

– Может, это подходящий случай поговорить о курах?

– Хорошо. – Он стал выдвигать стул из-за стола.

– Почему бы нам не пойти в кабинет, – предложила Джинджер, думая о плотных темных шторах на подкладке, висящих на окнах в той комнате.

– Хорошо, – снова согласился он; легкая улыбка промелькнула в его глазах, сообщая ей, что он знает, почему она хочет пойти именно в ту комнату.

Стоило им войти в кабинет, как Джинджер пожалела об этом. Это была единственная комната, в которую она не заходила после приезда. Она знала: из всех комнат дома именно в этой ощутимей всего присутствовал дух деда. Он проявлялся во всем – от большого дубового письменного стола, который дед купил много лет назад на аукционе, до слабого, но оставшегося аромата его трубки. Ей казалось, что дедушка вошел с ними вместе и сел на вращающийся стул за столом.

И как же возмутилась Джинджер, когда на дедов стул сел Джадд!

– Ты что, другого места не нашел? – раздраженно спросила она.

Джадд изучал ее целую минуту, потом пожал плечами и пересел на один из двух стульев с прямыми спинками, стоящих перед рабочим столом.

Джинджер медленно обошла комнату, касаясь руками вещей, которые, она знала, были дороги ее дедушке. На встроенных книжных полках стояли книги по сельскому хозяйству, фотографии в рамках и памятные предметы. Глиняная пепельница, вылепленная ею в третьем классе художественной школы, цветок из поделочной бумаги, все вещи, которые она когда-то делала ему в подарок, стояли на видных местах на полках. Воспоминания о дедушке нахлынули на нее, принеся с собой горе, которое Джинджер еще только начинала осознавать.

– Почему не может быть так, чтобы, когда кто-то умрет, у оставшихся стирались бы все воспоминания?

В ее голосе слышались слезы, которые она сдерживала все это время, с тех пор как узнала о смерти дедушки. Вплоть до этой минуты реальность его смерти по-настоящему не доходила до нее, лишь сейчас Джинджер с ужасом осознала, что деда не будет больше никогда.

Она почувствовала, что Джадд подошел и остановился позади нее.

– Ты тоскуешь по нему, – мягко сказал он.

Джинджер повернулась лицом к Джадду, горе сопровождалось таким накалом эмоций, что ей стало страшно.

– Конечно, тоскую! – воскликнула она, выпустив на волю то чувство, которое сумела вычленить из вихря эмоций, – ярость. – Я любила его, но что ты знаешь об этом? Ты-то не любил его: все, что ты хотел, – это заполучить ферму.

– Ах ты, дрянь! – грубо сказал Джадд, прижав ее спиной к книжным полкам. – Избалованная, бессердечная девчонка! Ты думаешь, только ты страдаешь? Только ты любишь? А тебе не приходит в голову, что твоего деда мог любить и кто-то другой?

Джинджер посмотрела в его глаза, сверкавшие яростью. Но за яростью Джинджер увидела глубокое страдание, и это противоречило всему, что она думала о нем. Она не хотела этого замечать, не хотела признавать, что Джадд любит ее дедушку и горюет о нем. Не хотела считать Джадда таким человечным.

Подавляя рвущийся наружу крик, она оттолкнула его: ей нужно было убежать. В смятении Джинджер вылетела из дома, не обращая внимания на грозу, которая сейчас была в самом разгаре.