Неожиданно мать!

Тридцатая. Ночи в огромной кровати

Тело затекло, потому что Мотя боялась пошевелиться. И она уже молилась, чтобы Серега проснулся и получилось сбежать из постели, в которой и рады не были, и вроде бы отпускать не собирались.

Роман, лежащий рядом, медленно и мерно дышал. Он казался таким беззащитным, можно было прямо сейчас набраться храбрости и рассмотреть его поближе, но, увы. Мотя только крепче цеплялась за свое одеяло.

— Ты расслабишься или нет, — пробормотал Роман сквозь сон. Мотя испуганно дернулась и поперек ее живота тут же легла тяжелая рука.

— Что ты… ты же сказал…

— Я тебе запретил приближаться. Ты же мне ничего не запрещала. Может хоть так прекратишь тут дрожать, как заяц, — вздохнул он.

От его дыхания в районе шеи копошились мурашки, и ощущение было препротивное. Ну может не настолько все плохо, конечно… Необычное как минимум. Ну почти приятно.

Мотя не то чтобы в жизни не приближалась к мужчинам, но весь ее опыт ни в какое сравнение не шел с тем, что происходило сейчас.

В этой огромной-огромной кровати, которая казалась теперь неприлично тесной. В этой огромной-огромной комнате, в которой теперь стало неприлично душно. Мотю обнимал огромный-огромный мужчина, которому плевать на то, что она чувствует. И все сводилось к выбору: или удирать, или погибать.

Чтобы удрать у Моти пороху не хватало. Она решила, что будет погибать. И расслабляться.

Секунды бежали, тепло от руки медленно накаляло ее кожу, становилось все жарче, и хотелось скинуть одеяло. Борьба со сном стала невыносимо сложной. Усталость накатывала все сильнее, и уже даже не казалось, что лежать неудобно. Вполне прилично. Уже не так страшно.

«Сережа… будь хорошим мальчиком… проснись! Я выбираю софу!»

Но нет, в спальне было тихо. Лежать было удобно. Роман отключился окончательно. Сон навис над Мотей и поглотил ее несчастную тушку.

«Это ужасно…» — подумала напоследок она и сдалась.

Ни одно, даже самое доброе утро, не бывает вовремя. Ты либо просыпаешься за минуту до будильника. Либо ненавидишь будильник. Либо просыпаешь его. Одно из трех! Именно об этом думала Мотя, когда проснулась не от криков Сереги и не от привычного звука будильника.

Вставала она с чугунной головой, явно проспав больше положенного. В тишине, на удобной кровати.

Она лежала на боку, а со спины ее кто-то обнимал. Кто-то, кто еще не собирался просыпаться.

Тишина.

Тишина.

Но так же не бывает!

Ребенок так долго спать не может!

— Серега! Он не просыпается! Он умер! — завопила она. Вскочила с кровати так быстро, что пнула Романа прямо в коленку и тот мигом проснулся, а сама кинулась к кроватке.

— Его нет! — прошептала Мотя. — Его нету…

— Видимо ушел, — сонно предположил Роман, все еще потирая коленку. — Ты неадекватная. Либо ляг и спи дальше, либо молча иди ищи, куда ушел твой Серега. Я в кои-то веки выспаться хочу…

— Учти! Ты ко мне приставал! И я к этому вопросу вернусь! — строго заявила Мотя. Стоило взойти солнцу, как все страхи показались глупыми. Она набралась храбрости и тут же решила, что нужно пресечь новые попытки ее компрометировать.

«И чего я ночью так не сказала? Неужели, как героиня романчика, потеряла волю, трусы и все такое?»

— Тебе никто не поверит, — пожал он плечами, подмигнул ей и свалился спать дальше, перевернувшись на живот, и зарывшись в подушки.

А следом у него брякнул телефон, заставив снова оторваться от блаженного сна. Лениво подняв голову, Роман вздохнул.

— Жив здоров твой Серега. Гуляет с мамой.

— С мамой? Она… тут была?

— Ну да. А что?

«Твою мать… она же решит…»

Хотя так ли важно, что она решит? Она и так все «знает» и «понимает».

— Ничего. Это все… мне не нравится! А можно она в гостиницу. Я не хочу больше… так!

Страх за Серегу отпустил, зато накатил новый. За собственную поруганную честь.

Как на утро после вечеринки, когда вдруг вспоминаешь что и кому наговорила, а вот до этого все казалось очень даже уместным.

— А что тебе не нравится?

— Все.

— И я?

— И ты! Не нравишься мне! Совсем. Я обманщица, я тебя обманула, не нравишься, — зачастила она, заливаясь краской, а у Романа во взгляде появился нехороший азарт.

Он был взъерошенный, помятый, как настоящий демон. Такой весь без футболки и с гаденькой улыбкой. Моте хотелось уйти, спрятаться или сбежать, но до того интересно было, что он сделает дальше, что аж коленки дрожали и внутри будто щекотно лопались пузырьки шампанского.

— Н-не подходи ко мне! — велела она, пятясь.

Роман же встал с кровати.

— Я предупреждаю!

— А то что?

— Ты что… нападешь? — возмутилась она.

— И что?

— Я… кричать буду!

— А дома никого.

— Я в полицию подам…

— За что?

— За совращение меня! — пискнула она и ринулась бежать, только оказалось некуда.

Погоня была недолгой. Мотя вправо — Роман вправо. Она на софу — он к софе, она на кровать — а он ее поймал, чуть ли не в прыжке, и повалил на смятую постель.

— Не надо! — взвизгнула она.

Но было поздно. Это конец всему приличному, за гранью всего морального.

Роман Мотю щекотал. Так, что обязательно должны остаться синяки от его пальцев на боках. Она билась, кусалась и визжала, но не могла не признать, что это было неожиданно и чертовски весело. Зашкаливал адреналин и бил в голову, как крепкий алкоголь.

— Ты что, развратница, решила, что я насильник? — запыхавшись спросил Роман, завалившись рядом с Мотей на кровать.

Он оперся на руку, нависнув над ней, раскрасневшейся и тяжело дышащей. Мотя смотрела в потолок и не отвечала.

А потом тихо шепнула:

— Я всегда, когда боюсь, думаю о худшем. Я ужасная трусиха.

— Что-то я не заметил, — покачал головой Роман. — Мне показалось, что ты самый смелый человек каких я видел.

— А вы добрый, — призналась она, глядя ему в глаза, и у Романа дух захватило от этого пронзительного взгляда. — Очень.

— Неправда. Ты должна понять, что я выставлю тебя за дверь. Что бы тут, в этой спальне, не произошло. И что бы не случилось между мной и этим твоим Серегой. Даже если тебе покажется, что я к нему проникся и он мне нравится, — Роман потянулся и убрал прядь волос с лица Моти. — Я все равно останусь тут один. Поняла?