Невеста моего брата

* * *

Дом в Гасене был розовым и двухэтажным. На нервом этаже было пять окон и пять на втором. А над черепичной крышей голубое небо Сан-Тропе, огромное, плотное как сапфир. С террасы мы смотрели на бассейн, на краю которого под пляжным зонтом дремали Аннабель и Софи. Беременным женщинам не рекомендуется загорать на солнце, так как от этого на коже появляются коричневые пятна.

— Когда я был в Венгрии, я звонил на квартиру в Батиньоль, — произнес Фабьен.

Он курил сигару. Еще одна мания, которую он подхватил в киношной среде и которая удручала Аннабель.

— Кто-то поднял трубку.

— Аннабель?

— Она бы со мной поговорила.

— Ты так на нее орал в Будапеште, что она, наверное, боялась, что это повторится.

— Я ее знаю: она бы не смогла удержаться, чтобы не забросать меня оскорблениями. Я как-то говорил с ней об этом звонке. Она об этом совершенно не помнит. Когда я спросил, кто поднял трубку, она сказала: «Наверное, мой тогдашний парень». Он спал у нее время от времени.

— Тебе лучше знать, чем мне.

— Ты не знаешь, кто это мог быть?

— Я узнал о нем от тебя.

— Эта девушка никуда не ходит, никого не знает. Она постоянно включает на своем мобильном телефоне автоответчик, потому что боится, что ей придется говорить с тем, кого она не знает. Как она могла с кем-то так быстро познакомиться?

— Может быть, она врет — о парне, о телефонном звонке.

— Она не врунья. Ей плевать на людей, она не станет напрягаться и что-то от них скрывать. Она выкладывает им всю правду, как будто плюет им в лицо. Я думаю, что тип, который поднял трубку, услышал мой голос и не захотел выдавать свой. Кого я знаю пятидесяти лет среди моих знакомых? Никого, с кем бы Аннабель легла в постель. Даже если бы она была очень зла на меня.

— Значит, она врет насчет возраста того парня.

— Может быть. Она часто путается в деталях.

— Может, он моложе? Ее ровесник? Она могла его встретить на одной из ваших вечеринок. Какой-нибудь актер. Один из твоих приятелей.

— Ты прав. Я знаю по крайней мере трех-четырех, кто мог это сделать.

— Аннабель нравятся актеры. У них куча достоинств: они молоды, симпатичны, богаты и постоянно отсутствуют. Что я могу тебе посоветовать, так это сделать анализ ДНК, когда родится твой ребенок. Ты узнаешь, от тебя он или нет.

— Это сложный процесс.

— У тебя же есть адвокат.

— Ты говоришь ерунду. Аннабель не стала бы ни с кем спать, не предохраняясь, да и все мои приятели-актеры трахаются только с презервативом. Учитывая бабки, которые они зарабатывают, они очень дорожат своей жизнью. Этот ребенок от меня.

— Мне кажется странным, что полгода вы безуспешно пытаетесь сделать ребенка, и именно когда вы расстались, Аннабель забеременела.

— Перед тем как расстаться, мы трахались в Будапеште. Даты совпадают. Но если хочешь, мы сделаем анализ ДНК. И ты убедишься.

— Что касается меня, то мне наплевать. Я не расист. Я бы согласился воспитывать ребенка и от другого.

— А если ребенок, которого ждет Софи, не от тебя?

— Я бы хотел, чтобы он был не от меня.

— Почему?

— Потому что я себе не нравлюсь.

Мы спустились по восьми ступенькам крыльца и растянулись возле Аннабель и Софи, на самом солнцепеке, так как мы не ждали детей: мы ими были. Нетрудно понять, что наша женщина, становясь мамой, становится в какой-то степени и нашей мамой, даже когда мы спим с ней. Когда мы любим женщину, мы ей не делаем ребенка: это ее слишком сильно меняет. Если бы я был женихом Аннабель, я бы не делал ей ребенка. И не я сделал ребенка Софи.

В ресторане «Алые паруса» мне особенно запомнилась торговка сырами: она купалась в успехе своей операции но интеграции в клан Вербье, возглавляемый солнечной фигурой Фабьена. В то время как Аннабель, с обычным кислым лицом, спрашивала каждые пять минут, когда мы вернемся в Гасен, Софи блистала среди золотистых стрингов и экзотических салатов. Как только какая-то известная особа подходила к нашему столику или останавливалась возле него, чтобы перекинуться несколькими словами с моим братом, торговка сырами нервно теребила свой мобильный телефон, служивший одновременно фотоаппаратом. Я сделал ей выговор насчет автографов, но не проинструктировал относительно ее попыток поиграть в папарацци: она могла фотографировать кого угодно, при условии, что этого никто не замечал. В этом она не могла себе отказать. Она поспешила отправить фото двум своим сотрудникам, тоже находящимся в отпуске, но не в таких посещаемых местах.

Ранним утром в понедельник, в середине августа, Фабьен, без шлема, на мотоцикле (рискуя иметь большие проблемы с местной жандармерией, прославленной в комедии Жана Жиро «Жандарм из Сан-Тропе», и еще большие проблемы со своим страховым агентством) привез в Гасен номер светского журнала «Вуаси», на обложке которого была его с Аннабель фотография. Они сидели рядышком на пляже «Клуб 55». Аннабель, одетая в зеленую футболку, смотрела на море сквозь стекла солнечных очков Bvlgari. Тогда это напомнило мне Бургас, где летом 2001 года я делал репортаж. Невеста моего брата уже ощутимо раздалась и находила себя ужасной. Это мнение, как мне казалось, разделял и Фабьен, тогда как для меня, даже такой толстухой, какой она является сегодня, она всегда оставалась самой красивой женщиной на земле. У меня нет возможности видеть ее, но я просматриваю ее фотографии, которые почти каждое воскресенье Софи делает в Мароле, что позволяет мне следить за изменением веса матери моего ребенка. На обложке светского еженедельника Фабьен был с голым торсом и курил сигарету. Его антитабачный период длился недолго. Он снова присел на виски с колой. В среднем пять-шесть порций в день. Солнечных очков он не носил. Он перестал их надевать после сафари в Кении со своей предыдущей подружкой, которая утверждала, что гиды и кенийские слуги прекрасно без них обходились. На снимке я распознал свое колено и белое тело Софи, лица которой не было видно. Мы находились позади звездной пары, слева от них, а значит, справа на фото. Софи остолбенела.

— Даже в самых нереальных мечтах, — сказала она, — я бы никогда не подумала, что на обложке «Вуаси» будет мое фото.

— Видно только твои ляжки, — сказал я.

— Бедра тоже. И руки. Мой купальник «Эрес». Много чего видно.

— Кто тебя узнает без лица? — зло настаивал я.

— Главное, я знаю, что это я. Что там в середине?

Она была вправе задать этот вопрос. В журнале фотография была напечатана полностью, па ней мы были изображены все четверо: Аннабель, замкнутая в своей возвышенной хандре, Фабьен, раздавленный солнцем и скукой, Софи с видом умиротворенной голливудской звезды и я, с собачьим взглядом, навсегда пронизывающим невесту моего брата.

В Гасене Аннабель меня уже больше не избегала. Ее живот беременной женщины обеспечивал, думала она, ее безопасность от меня. Это был ее бронежилет, в котором она вяло перемещалась под моим зорким взглядом. Она, как и я, поднималась раньше всех в доме. Торговка сырами быстро отвыкла просыпаться на рассвете, а мой брат, когда не снимался в фильмах, вставал не раньше часа дня. Совы отличаются отсутствием беспокойства. Долго спать — это особая привилегия, это как обладать большим состоянием. Соня — это тот, кого ждут, как президента или короля. Через избыток сна они демонстрируют свою беспечность, а значит, свое верховенство. А также свое безразличие но отношению к нашей особе, что вызывает у нас интерес к ним.

Фабьен нанял семейную пару с семнадцатилетним сыном из местного населения, чтобы содержать дом. Муж готовил, жена убирала и прислуживала за столом, мальчик занимался садом. Каждое утро на веранде был готов завтрак, и там к половине девятого — девяти часам я заставал Аннабель. Вместе мы не спали, но просыпались в одно и то же время. В этом была наша связь. Она тяжело опускалась на стул, всегда один и тот же. Невроз — узнал я от Саверио, который когда-то учил меня основам психоанализа, — это повторение. Мы говорили вполголоса, так как в большом доме все слышно. Я помню о разговоре, который у нас завязался через три или четыре дня после моего с Софи приезда. Мы шептались. Разговор начался с обмена мнениями о местных ресторанах и ночных клубах. Аннабель прежде всего считала меня журналистом, специализирующимся на «умении жить», и намеревалась ограничить наше общение этой областью интересов. Особенно после того, как мы пожили вместе. Перед нашим приездом Фабьен водил Аннабель ужинать в ресторан «Аркады» в отеле «Библос». Как и везде, им предложили лучший столик. Внимание, которым люди окружали Фабьена, одновременно раздражало Аннабель и льстило ее тщеславию, и это было одной из причин ее резкости с ним, так же как и причиной ее резкости со всеми. В день моего приезда я пригласил их всех в «Бистро де Лис». Что обошлось мне в 390 евро. Виски с колой в Сан-Тропе стоит недешево, особенно если выпивать по четыре порции за ужин. На следующий день Аннабель настояла на оплате счета в ресторане «Замок», возле трассы Таити. В то время это было ее любимым местом в этом районе. Оттуда открывалась панорама в 360 градусов на гольф-площадку, сосновый лес и бледную полосу пляжа Пампелонн. Хозяин ресторана Франк-Луи Брок — один из любимчиков моей газеты, бывший директор которой был владельцем виллы поблизости. Он был со мной так же любезен, как и с Фабьеном, что очень радовало Софи. Я помню, что Аннабель заказала суп из налима и пирог из тимьяна. Мое собственное меню выпало из памяти. Среди баров с пианистами я отдавал предпочтение «Октав- кафе», которое Аннабель, как и Фабьен, считала до непристойного старомодным, будучи поклонниками «Ля Бодега» и «Папагайо». Ночные клубы — «Ля Пляж», «Королевские погреба», «Экс-Бал», — Аннабель все их не терпела: места, где люди только тем и занимались, что курили, пили и отнимали у нее ее парня. И где почти все женщины были красивее ее, но только не в моих глазах, которые смотрели только на нее.

— Я счастлива, что ты вместе с Софи, — сказала она мне потом.

— Я не знал, что ты настолько любишь сыр.

— Ты дурак.

Уже несколько месяцев я не слышал этой фразы, исходящей из ее уст, и это меня настолько взволновало, что у меня на глазах выступили слезы.

— Она хорошая женщина, — сказала Аннабель.

— Я знаю женщину получше: тебя.

— У нас бы ничего не вышло. Что бы стало с твоим братом, с твоей матерью? Они бы нам этого никогда не простили. С моими родителями было бы тоже непросто. Мы поссорились бы с нашими семьями.

— А потом?

— Семья — это очень важно. Когда ты попадаешь в переделку, только она может тебя оттуда вытащить. Любовь проходит. Партнеры меняются. Но нельзя найти другую семью. Если ты ее теряешь, то это навсегда.

Я наблюдал, как Аннабель намазывала хлеб маслом и вареньем и с аппетитом отправляла его в рот. В квартире на Батиньоль она ничего не ела по утрам, и я начал думать, что у нее не было аппетита из-за того, что мы жили вместе.

— Я рада, — продолжила она, — потому что мы ладим с Софи. Я переживала, что ты спутаешься с женщиной, которая мне не понравится. Тогда бы всем было плохо. А сейчас мы прекрасно проводим вместе отпуск. Если бы я осталась с тобой и мы поругались бы с нашими семьями, разве мы смогли бы так хорошо отдохнуть? И вообще, куда бы мы поехали?

— Куда угодно.

— Не впечатляет.

— Отпуск — это не самая главная вещь в жизни.

— Но очень приятная. И потом, теперь, когда я все там устроила, я слишком сильно полюбила квартиру в Нейи. Я бы с ума сошла, если бы там поселилась другая женщина. А Фабьен быстро нашел бы мне замену.

Я был побежден своей семьей, ее семьей и квартирой Фабьена. Стены, стоны и деньги. Я спросил Аннабель, почему в мае она согласилась переспать со мной.

— Я была в отключке из-за неприятностей с твоим братом. Я сама не знала, что делала.

Она засмеялась и сказала, что дурачилась: в сложившихся обстоятельствах она не могла оставаться одна ни физически, ни морально, и среди ее знакомых я был единственным нормальным парнем. Она мне снова сказала, как в самолете Будапешт — Париж, что ей было хорошо со мной. Во мне было что-то такое, что ее успокаивало, ободряло. Я думаю, что это была моя абсолютная и безответная страсть к ней. Что Аннабель не любила в Фабьене, так это то, что она его любила, что она любила во мне, так это то, что она меня не любила. Мой брат лишал еe свободы чувств, тогда как я их возвращал.

— А не слишком мучительно снова позволять себя трахать в задницу? — спросил я с пошлой иронией.

— Фабьен прекратил это. Он все прекратил. Мы больше не касаемся друг друга. И мне так больше нравится. Мне осточертела содомия. От нее слишком много осложнений.

Она резко поднялась, как будто сидение на стуле вызывало у нее неприятные воспоминания.

Каждый день перед нами стоял выбор: идти на пляж или загорать у бассейна. Фабьен и Софи были сторонниками пляжа, Аннабель и я предпочитали бассейн. Торговка сырами, как и мой брат, была склонна к фривольности, зрелищам, показухе — тогда как я разделял с Аннабель любовь к спокойствию, тишине и одиночеству. Как только речь заходила о глубинных вкусах каждого, то образовывались новые настоящие нары: Фабьен с Софи, Аннабель со мной. В «рейнджровере», который, как и мотоцикл, мой брат взял напрокат, Софи садилась рядом с Фабьеном, когда тот был за рулем, а когда машину вел я, Аннабель была впереди со мной. Мы считали, что таким образом мы разбивали пары, хотя все было наоборот.