Невеста оборотня

Глава 18 СЕРЕБРЯНЫЕ ПУЛИ

Взглядом поверх очков пастор указал мне вперед — туда, где в кювете лежала опрокинувшаяся почтовая карета с торчащей сломанной осью — неужели наша миссия была исполнена? И вдруг за потерпевшим крушение экипажем раздались легкие шаги и мелькнула стройная фигурка девушки — Фелиции, ибо никому иному на этой залитой ливнем дороге не могла принадлежать эта голубая, отороченная пушистым мехом ротонда.

В четверти мили впереди виднелись дымовые трубы и крыши ближайших домов деревни. В ту сторону на выпряженных из кареты лошадях и отправился за помощью форейтор и, как я полагал, с тех пор о них не было ни слуху ни духу.

Неужели Сен-Лауп, потеряв осторожность, отправился вместе с ним? О, это был бы его первый подарок нам за все его подлости последних недель! Подождите! А может быть, это одна из его хитроумных уловок, коварная ловушка, куда он завлекает нас, рассчитывая на утрату нами предосторожности? Что еще для него могло быть лучше, как не оставить девушку рядом с перевернутой каретой и таким образом вновь сбить нас со следа, и, как только мы с безрассудным восторгом покинем наш экипаж, хладнокровно перестрелять нас из придорожных кустов?

Словно в ответ на мои мысли м-р Сэквил взял в руки второй пистолет, который я положил рядом с собой на сиденье, и взвел курок. Но Барри в этот момент остановил лошадей, и пастор с отвращением отбросил оружие. Стройная фигурка в голубом вдруг обернулась к нам и в складках ротонды Фелиции мелькнуло лицо Хиби.

Она спокойно, даже покорно стояла перед нами, готовая, как мне показалось, отвечать на наши вопросы, лишь в улыбке, притаившейся в изгибе ее прекрасных губ, пряталась дерзкая решимость. Мистер Сэквил, не обращая на нее ни малейшего внимания, направился прямо к дверце кареты, открыл ее, внимательно вгляделся в темноту экипажа и на ощупь стал искать в его глубине взятый в эту поездку дорожный плед.

— Роберт, — оборачиваясь ко мне, сказал он, — не сочтите за труд придержать за уздцы лошадей, пока Баркли не перенесет дорожный сундук мисс Фелиции из этой кареты в наш экипаж.

— А сейчас, моя девочка, — быстро произнес он, становясь перед Хиби и уперев в нее пронзительный взгляд ставших вдруг суровыми глаз, — будь любезна рассказать мне, когда и где ты потеряла своего господина и свою госпожу.

— Они бросили меня, м-р Сэквил, — повторила она вкрадчивым тоном, в который вкралась подозрительная насмешка. — Сразу после того, как наша карета опрокинулась, джентльмен пересел в почтовый экипаж и отправился на нем в Нью-Йорк, город, где у него большой дом. Поэтому он взял мою госпожу туда.

— Итак, если мы хотим обогнать их, то нам лучше тотчас же поспешить? — с нескрываемым удовлетворением нетерпеливо воскликнул м-р Сэквил.

— Да, сэр. Лучшее, что вы можете придумать, это поспешить за ними настолько быстро, насколько это в ваших силах, — повторила она, и ее маленькие ровные зубки сверкнули в улыбке. — Мосье де Сен-Лауп сказал, что намерен гнать своих лошадей, без остановок. И он сделает это, даже если лошади при этом будут загнаны.

— В таком случае мы, вероятно, не можем надеяться поймать его, — обреченно произнес м-р Сэквил. — Возможно, нам лучше повернуть обратно и оставить надежду поквитаться с мосье де Сен-Лаупом. Не получилось, как не получилось и в его доме в Нью-Дортрехте.

— Ах, нет, сэр! — язвительно воскликнула девушка, тут же быстро добавив:

— Джентльмен сказал, что намерен сделать где-нибудь хотя бы одну остановку. И тогда вы сможете настичь и захватить его.

— Ты думаешь, в полночь?

— Да, сэр. Джентльмен сказал, что собирается сделать остановку именно в полночь.

— И хотя мосье располагает четверкой лошадей и большим домом в Нью-Йорке, он не смог взять с собой и тебя, и даже легкую ротонду мисс Фелиции, потому что, я полагаю, этот огромный вес затруднил бы ему его бегство.

— Вероятно так, сэр, — с ясно читаемым в дерзких глазах презрительным снисхождением простодушно согласилась с пастором девушка.

— А твоя госпожа оставила тебе свою теплую меховую ротонду, чтобы ты не замерзла за то время, пока будешь охранять ее экипаж, не так ли?

— Да, сэр.

Мистер Сэквил обернулся к Барри, который за это время успел занять свое место на козлах.

— Поверните экипаж, Барри, — приказал он. — Мы как можно скорее возвращаемся в Нью-Дортрехт.

— Что же до тебя, негодяйка, — воскликнул пастор, — то ты поедешь вместе с нами и совершенно точно укажешь то место, где твой господин заставил твою госпожу выйти вместе с ним из экипажа, а также поведаешь нам о его планах, связанных с его возвращением в Нью-Дортрехт.

— Я ничего вам не скажу, — дерзко ответила Хиби. — Я… я уже сказала вам всю правду, сэр, — быстро добавила она.

— Нет, — угрюмо возразил пастор. — Ты мне передала только ту ложь, которую велел тебе сообщить нам твой господин. Не было почтовой кареты, запряженной четверкой лошадей, проезжавшей здесь после крушения вашего экипажа: следы на грязной дороге убедительно говорят об этом. Что же касается ротонды твоей госпожи, в которую ты сейчас одета, то твой господин допустил один промах — я запомнил его. Вы предумышленно сделали так, что в каждой деревне, через которую вы проезжали, я слышал о даме в голубой меховой ротонде, сидящей у окна кареты. Мосье же де Сен-Лауп изменил маршрут и повернул обратно с твоей госпожой в Нью-Дортрехт, наняв для этой цели в одной из деревень двуколку. Все, что он делал, пока мы преследовали вас, исполнялось в тайне. А мисс Фелиции, я полагаю, он сказал, что, движимый просьбами мисс о ее скорейшем возвращении в своей родной дом, он нанял двуколку, которая на этих скверных дорогах куда подвижнее кареты. Не так ли?

— Я рассказала вам о том, что было с нами в пути, — хмуро повторила девушка.

— Итак, ты остаешься верной выбранному тобой пути? Очень хорошо, — мрачно произнес священник. — Так как ты продолжаешь упорствовать, я вынужден взять тебя с собой и передать в руки первому встреченному нами полицейскому как воришку, которую я задержал на дороге с украденным у своей госпожи багажом и одетой в ее одежду.

— Вы, святой отец, можете, конечно, поступать так, как того пожелаете, — ответила девушка с надменным безразличием, — Тебе знакома изнанка общей камеры в сельской тюрьме? — поинтересовался м-р Сэквил. — Тебе известно, что все заключенные содержатся вместе в одном маленькой комнате, и каждая женщина отдана на милость мужчинам, если только тюремщик сам не пожелает воспользоваться ей?

На эти слова священника она откровенно усмехнулась:

— Вы не сможете испугать меня этим. Потому что вы никогда не обречете меня на такую погибель — вы, джентльмен, вы — святой отец, всю жизнь живущий по евангельским заветам;

— Я сделаю это охотнее, чем ты бросила свою госпожу в лапы этого негодяя, который называл себя графом де Сен-Лаупом, и я думаю, что поступив так, я совершу деяние, угодное Богу. Пойдем.

Голос пастора был так ровен, а лицо так мертвенно бледно, и рука, лежащая на ее плече, так сильна и тяжела, что горничная вся съежилась и ее прежние наглость и бесстыдство мгновенно покинули ее. И тогда ее признания полились наружу. События развивались именно так, как и предположил пастор. На ферме на окраине последнего из тех, что они проезжали, городка Сен-Лауп пересадил Фелицию в нанятую им двуколку. Француз понимал, что ему лучше вернуться в свой дом на Холме повешенных вместе с этой девушкой. Более того, если бы они отправились в обратный путь на двуколке с опущенным пологом, то Сен-Лауп вполне мог рассчитывать спокойно совершать свои подлости и дальше, в то время как мы с м-ром Сэквилом устремились бы в погоню за мифической почтовой каретой, надеясь на успех в погоне на протяжении всего пути экипажа до Нью-Йорка.

Негодяйка закончила свои признания громкими истеричными рыданиями и взываниями о защите — все ее великолепные манеры хорошо обученной куртизанки, каковой она и была, мгновенно слетели с нее при ужасе перед местью Сен-Лаупа. Он будет убивать меня долго и мучительно, рыдала она, он будет травить меня голодными собаками, а затем швырнет ее, связанную, с кляпом во рту, обнаженной, собачьей своре, как он часто грозился поступить с ней, если она изменит ему.

— Тебе нет нужды более опасаться Сен-Лаупа, — с мрачной убежденностью уверил ее м-р Сэквил. — Продолжай тем не менее до конца выполнять остальные его приказы. Оставь его багаж там, где он приказал тебе это сделать. Затем отправляйся к священнику церкви Святой Троицы и, если у тебя есть желание посвятить себя достойному делу…

— Это мне не подходит, — прервала она пастора с прежним, обычным для нее самообладанием. — Если я могу жить, как леди, зачем я стану работать, как слуга? Мадам Джорджия всегда сможет найти место для такой девушки, как я.

— По крайней мере, хоть в этом ты была правдива, — с кривой усмешкой произнес пастор и отшвырнул прочь лист из своей записной книжки, на котором начал было писать.

— Почему, однако, — спросил я пастора, когда мы уже оставили Хиби и мчались в громыхающем дядином экипаже обратно домой, — почему, однако, Сен-Лауп предпочел повернуть обратно в Нью-Дортрехт? Он задумал это в роскоши свадебной комнаты, подготовленной им с такой тщательностью, или в спешке того утра просто забыл в своем доме что-то очень важное для себя?

— Я подозреваю, — мрачно ответил м-р Сэквил, — что он просто не знает другого такого места, где сможет разбогатеть столь быстро, как здесь, где он граф двадцать четыре часа в сутки и где он нашел то полное уединение, которое ему необходимо для торжества зла, зла, которое он вершит на земле так долго.

Это страшное суждение пастора было вполне правдоподобно и, видит Бог, над ним следовало бы тщательно поразмышлять. Но мои мысли летели вперед с такой скоростью, что я, увы, тут же разразился целым потоком слов:

— Предположим, что он нашел то место, где старый Пит зарыл свои сокровища. Предположим также, что он не имел времени и удобного случая перенести их в свою карету таким образом, чтобы их не заметил кучер. Вспомним также, что, когда карета спускалась с холма, Сен-Лаупа в ней не было. Он должен был идти за ней пешком, следовательно…

— Возможно, — начал пастор. И вдруг, сжав мою руку, воскликнул:

— Не сыграл ли Сен-Лауп роль привидения старого Пита?! Ведь оно стало появляться как раз после отъезда француза в Нью-Йорк за своими вещами и до его возвращения в наш городок со своей собакой… Никто, я полагаю, не даст сегодня точного ответа на этот вопрос. Но исчезновение одежды старого Пита в день его смерти… Я все спрашиваю себя, кто мог забрать ее. Тот, кто совершил убийство? Но убийцей был волк, а волк не мог украсть одежду — если только это не волк, способный принимать образ человека.

Пастор опустил стекло в дверце экипажа, высунул голову наружу и крикнул Барри:

— Остановитесь на следующей почтовой станции и поменяйте лошадей. А сейчас гоните этих несчастных животных как можно быстрее, пока они совсем не выбьются из сил.

Нам повезло, что почтовая станция находилась не так далеко от того места, где мы находились. Лошади моего дяди, великолепные создания, привыкшие к сытой жизни и легким обязанностям, проделав свою лучшую в жизни скачку, остановились, тяжело поводя боками; сильная дрожь пробегала по их ногам. Тем временем погода начала изменяться, и мы стали ощущать климатические особенности долины, протянувшейся с севера далеко на юг. Ветер завывал все сильнее, выстуживая грязные колеи на дороге, и в сыпавшем с утра дожде стало появляться все больше снежной крупы. Тем временем мы заняли места в нашем экипаже, в который уже были впряжены свежие лошади, оскальзывающиеся на обледенелых лепешках грязи, хрустящих под колесами. Под летящим снегом исчезали стены и изгороди придорожных домов, и в сгущающихся ранних сумерках огни экипажа казались всего лишь светлыми пятнами на темной поверхности, сквозь которую, оставляя глубокие борозды, катила тяжело нагруженная карета.

Тем не менее призывы продвигаться через замерзшее болото как можно быстрее были лейтмотивом обращений м-ра Сэквила к Барри. После того как мы получили подтверждение словам Хиби на той ферме, где Сен-Лауп нанял двуколку, мы обменялись лишь парой фраз, так как были целиком поглощены задачей удержаться от падения на днище кареты, кренившейся во все стороны позади стремительно уносящихся в ночь лошадей.

Один или два раза, когда карета катила по ровным участкам дороги, я, используя эти короткие передышки, обратился к м-ру Сэквилу с вопросом, что он собирается предпринять, когда мы наконец домчимся до Нью-Дортрехта, причем я полагал, что мне следует рассказать ему и о своем собственном плане. Но прежде, чем мы успели поведать друг другу о своих соображениях, моя диванная подушка упала вниз, а страховочные ремни заскрипели под тяжестью моего брошенного вперед тела. Затем мощное плечо пастора вонзилось мне в подреберье, ибо карета резко накренилась в мою сторону, и мы с мистером Сэквилом оказались в одном и том же углу сиденья.

Тревога, как бы даже такой крепкий и надежный экипаж в результате столь сильных ударов не развалился на части, или что одна из лошадей может сломать себе шею или ноги в какой-нибудь из дорожных выбоин, и тогда мы окажемся совершенно беспомощными в этой грязной и снежной пустыне, целиком завладела моим сознанием. Я утратил даже ощущение пролетающего времени. И после этого ужаса, тянувшегося, казалось, целую вечность, в которую вместились и бесконечные удары, и синяки, и кровоподтеки, я был несказанно удивлен, когда наша карета наконец остановилась и свет фонаря, раскачивающегося над дорогой, высветил сквозь водоворот снеговых вихрей хорошо знакомые очертания первых домов Нью-Дортрехта.

М-р Сэквил открыл дверцу кареты и оказался на дороге прежде, чем я смог привести в порядок свои мысли и восстановить кровообращение в своих одеревеневших за долгие часы пути ногах.

— Поезжайте, Барри, к таверне и ждите нас там, готовые к немедленному выезду, — приказал пастор. — Для вашего хозяина будет приятной неожиданностью знать о нашем возвращении, когда м-р Фарриер и я не спеша сообщим ему эту новость. Пойдемте со мной, Роберт. — И без лишних слов он направился вверх по крутой улочке, уходящей к Холму повешенных, ступая по мощеному тротуару шагом, поддерживая который, я задышал часто и тяжело.

Из прорезей металлического корпуса, высвечивали на привидении яркие пятна, превращающие в крапчатые его седые волосы и половину мертвенно-бледного лица со впалыми глазами. Это было так, и моя рука, держащая оружие, дрогнула. Но м-р Сэквил остался недвижим.

— Сдавайтесь, Сен-Лауп! Остановитесь, или вы умрете! — закричал он. Привидение застыло на месте. Мы не заметили ни единого его движения. Просто фонарь потух и сделал нас слепыми в столь неожиданно наступившей темноте. Я скорее почувствовал, чем увидел, как пастор прыгнул вперед, а затем услышал его приглушенное довольное восклицание, когда он пнул фонарь ногой и тот, взлетев в воздух, ухнул в снег. Впрочем, фонарь вновь замерцал, когда пастор поднял его, и даже вдруг загорелся прежним ровным Светим. Затем священник взял меня за руку и подтолкнул вперед к дверям кухни.

— Достаньте ваш пистолет и взведите курок, — приказал м-р Сэквил. — Вы должны прикрывать меня, пока я буду взламывать дверь. Де Рец, негодяй по своей сущности и тот же волк, может оказать нам сопротивление. И помните, что мы сражаемся против Протеуса. Ха! Огонь! Ох, стреляйте!

Мы собирались преодолеть не менее дюжины футов по тем каменным ступеням, которые старый Пит и клерк из адвокатской конторы окрасили своей кровью, когда раздался предостерегающий возглас пастора и впереди, как и в ту ночь, когда я и Киллиан закрывали двери опустевшего дома, я увидел стремительно несущуюся тень.

Моя левая рука взметнулась вверх, и я выстрелил в нечто огромное и бесформенное, что со свистом неслось на меня по воздуху. Оно рухнуло вниз и с воем и диким зубовным скрежетом завертелось в ярде от наших ног, а затем исчезло за высоким наружным срубом колодца, бесследно растворившись в непроницаемой мгле.

Выставив впереди себя свою длинную трость, пастор устремился в темноту. Его громкий голос переместился по саду до самой опушки соснового леса, и оттуда донеслось:

— За ним! Другой пистолет — быстро! Я бросился следом и послал над его плечом вторую серебряную пулю, просвистевшую в сторону неясных очертаний существа, возникшего перед нами. После моего выстрела существо взвилось вверх и рухнуло на сруб колодца, в то время как мы с пастором с отвращением отпрянули перед этим чудищем, ибо на каменный гребень упал не лохматый зверь, а жирный голый человек, называвший себя еще вчера графом де Сен-Лаупом. Он покачивался над нами на фоне виселицы, покрытый илом и тиной, простреленный моими пулями; его тело источало дикую вонь, вызвавшую у меня страшную тошноту и безумное ощущение колющей боли и дрожи во всех членах и нарастающего звона в ушах; свирепый взгляд его глаз впивался в наши глаза; он с ненавистью скрежетал зубами, словно все еще продолжал сражаться с нами не на жизнь, а на смерть. Затем его колени подогнулись под ним, маленький круглый живот задергался между ними, голова запрокинулась назад, подбородок уперся в небо, и, широко раскинув руки, с перекошенным лицом он опрокинулся вниз.