Невеста оборотня

Глава 2 КУЗИНА ФЕЛИЦИЯ

Инцидент был незначителен, но он лишил меня удовольствия находиться в обществе моего спутника. В тоне его последнего замечания присутствовала странная особенность, плохо соответствующая его словам, словно грубость старого Пита все еще терзала его душу, а испытываемая им при этом боль приносила ему извращенное наслаждение. У меня возникло ощущение, что было бы уместным поскорее распрощаться с ним, а для этого сопроводить его обратно в гостиницу той же дорогой, по которой мы пришли сюда. Я вспомнил о своей работе в конторе, завершить которую я был бы рад до ее закрытия, и подумал, что за весь день мои мысли никогда не были так далеки от того обстоятельства, что сегодня днем моя кузина Фелиция, как звал ее мой дядя, могла приехать из Мериленда.

В действительности нас не связывали узы кровного родства. Фелиция была единственным ребенком брата покойной жены дяди — ее мать умерла при родах, а отец шесть месяцев тому назад — и мой дядя тотчас после смерти ее отца пригласил девушку в свой дом, а тем временем не упускал удобного случая для намеков, не понять которые было очень трудно. Он надеялся нас поженить, эту незнакомую мне девушку и меня. И пусть род Баркли, если не имя Баркли, продолжат его дело, которое в его долгом и бездетном вдовстве стало плотью от его плоти, сущностью его сущности. Подобно юноше, я писал: «Где найдется такой мужчина, готовый, независимо от его возраста, полюбить женщину, выбранную для него другими?» Со всей романтичностью, присущей юноше двадцати одного года, которого всю жизнь окружали только маленькие девочки, я не имел ни малейшего намерения жениться, позволив тем самым своей юношеской влюбленности быть столь кратковременной. Более того, преисполненный глубокой проницательности, я спрашивал себя, ведомо ли такое, чтобы хорошенькая девушка с мягким характером и приятными манерами нуждалась в том, чтобы ее дядя подыскивал для нее мужа?

Итак, пока я вел месье де Сен-Лаупа по пешеходным дорожкам, пересекавшим пастбища на склонах холмов, вниз к реке мимо фруктовых деревьев, гнувшихся под тяжестью плодов, я задавал себе вопрос, могла ли уже приехать Фелиция, и еще сотню других вопросов, вызванных ее появлением. Лучи быстрозаходящего солнца, пронизывая ветви яблоневых деревьев, ласкали наши руки и лица неуловимым теплом, но вечерняя прохлада уже поднималась от реки, создавая удивительную пьянящую смесь с ароматным благоуханием спелых фруктов и соленым морским воздухом, приносимым стремительно накатывающим приливом. Тени от холмов на западном берегу более чем наполовину накрыли ширину реки. Далеко внизу, на краю вспаханного поля, их вершины, розовые на фоне таинственной тьмы, все еще купались в сильном солнечном свете. Дымовые трубы города курились огнями ужинов, и флюгер на колокольне церкви святого Михаила блистал своей новой позолотой над щетиной безлистных вершин вязов. Воздух был так тих и недвижим, что каждый мог почти поверить, что слышит журчание протекающей мимо мола воды в доброй полумиле от того места, где мы находились. Вдали пробили городские часы.

И мысль о том, что уже на следующий вечер ужас войдет в эту мирную жизнь, что мы видели заход солнца, после которого на протяжении многих недель люди уже не будут безмятежно прогуливаться по окрестным холмам, как это делами мы сейчас, что они будут спешить назад к своим домашним очагам, тревожным взглядом отмечая приближение сумерек и оценивая расстояние до ближайшего убежища, — эта мысль показалась бы мне тогда невероятной, она бы просто не могла прийти мне в голову!

Резкий скрип колес почтовой кареты донесся до нас с оконечности мыса. Подобно эху от пистолетного выстрела, щелкнул кнут кучера. И легкий экипаж появился на дороге в тот момент, когда мы поднимались по ступенькам перехода через дорожное ограждение. Желтые панели кареты сверкали золотом в лучах заходящего солнца; старик в кучерском плаще с медными пуговицами и множеством пелерин правил двумя уставшими лошадьми; служанка, величавая негритянка средних лет, в белом тюрбане и красной шали, опоясывающей крест-накрест ее впалую грудь, восседала на скамейке для слуг позади экипажа. Два небольших кожаных чемодана и большая плетеная корзина на багажной полке дополняли впечатление, произведенное слугами, и когда молодая девушка наклонилась над опущенным стеклом в дверце кареты, чтобы спросить, действительно ли Нью-Дортрехт впереди, я уже не нуждался в доказательствах, подтверждающих ее южный акцент.

Это была та молодая особа, к которой я заранее испытывал глухую и упорную неприязнь, и которая оказалась такой хорошенькой и привлекательной, как и обещал мой дядя, и которая, увы, должна была таить в своем характере недостатки, оправдывающие предубеждение, испытываемое мною против нее. И теперь, когда я нашел ее юной красавицей, продемонстрировавшей мягкий и добрый нрав и естественное чувство собственного достоинства, с которыми она задала свой вопрос, с прямым, открытым взглядом, преисполненным самообладания, ее природное величие заставило развеяться мое предубеждение, изменить прежнее решение и привело в такой полнейший беспорядок мои чувства, что я, безмолвный, оцепенел на мгновение.

Мосье де Сен-Лауп не находился в столь невыгодном, как я, положении. Сняв шляпу, он тотчас многоречиво и непринужденно обратился к девушке. Правильно ли он понял суть вопроса мадемуазель? Узнавала ли она путь? Не будет ли мадемуазель любезна повторить свой вопрос, и помедленнее, так, чтобы такой бедный иностранец, как он, был уверен, что понял ее. Придя в себя, я увидел направленный на девушку взгляд его рыжевато-коричневых глаз, каким светские щеголи рассматривают дам на бульваре Пале-Рояль. Под его пристальным взглядом ее лицо покраснело; ее тонкие, темно-золотые брови содвинулись вместе и она, слегка запинаясь, повторила свой вопрос. Моя кровь вскипела.

— Извините, мосье, — резко произнес я, — эта леди — моя забота.

И я встал между ними. Француз, конечно, при любых обстоятельствах остается французом, но если он пренебрегает обычаями страны, в которой решил поселиться, он должен быть проучен — вот и все.

— Но я не думал… — прервал он меня.

— Это мисс Пейдж из Мериленда, моя кузина, которую мой дядя ожидает вот уже целую неделю, — продолжил я со всей решительностью, всем своим видом показывая ему, что мои слова не нуждаются в дальнейших пояснениях. Затем, уже из окна кареты, я вновь обратился к мосье де Сен-Лаупу:

— Уверен, сэр, что, учитывая данные обстоятельства, вы извините меня. Вы можете, тем не менее, продолжая свой путь, добраться до Хай-стрит и вашего временного жилья. Мой дядя с удовольствием будет ждать вас у себя после ужина. О'ревуар!

— Я очарован вашим вниманием, — ответил он вполне учтиво; и мы отъехали, оставив его, все еще державшего шляпу в руке, на обочине. Но лицо француза вновь стало таким же огненно-красным, каким оно уже было дважды за этот день. Однако его взгляд был адресован не мне. Он пристально всматривался во что-то на экипаже, находящееся чуть-чуть надо мной. Я высунулся из окна кареты, вытянув шею насколько это было возможно, чтобы увидеть, что же могло так сильно заинтересовать его, и мне удалось на мгновение поймать взглядом служанку Фелиции. Она, продолжая сидеть на скамье для слуг позади экипажа, круто обернулась в сторону француза; сильные, чистые линии ее рта и подбородка были четко видны на фоне вечернего неба — казалось, что она, потрясенная, пожирает иноземца глазами.

— Вы проехали сегодня много миль, кузина Фелиция? — спросил я, как только устроился на заднем сиденье кареты. В маленьком объеме экипажа, оказавшись так близко от девушки, я почувствовал, что моя голова вновь пошла кругом.

— Я думаю, не более 15 миль , кузен Роберт, — ответила она застенчиво, а ее опущенные ресницы почти касались нежных, румяных щек. — Вчера мы проехали свыше 30 миль , поэтому дали отдохнуть лошадям и в путь сегодня отправились позже.

— Это те самые лошади, на которых вы выехали из Мериленда, кузина Фелиция?

— Именно они, кузен Роберт. — Но теперь ее ресницы были подняты, ее глаза весело смотрели на меня; а в мягком изгибе ее губ таилась улыбка, рождающая ямочку на левой щеке. — Да, кузен. Дороги в основном были превосходные. Я думала, что Филадельфия необыкновенно большой город, но Нью-Йорк еще веселей и ярче. Погода нам благоприятствовала; я ни разу чрезмерно не уставала, и…

— Вот-вот! — рассмеялся я, уловив смысл ее шутливых замечаний. — Если вы и дальше будете столь же расточительны по отношению к темам нашего разговора, то как мы станем поддерживать беседу, пока не достигнем дядюшкиного дома?

— Расскажите мне об этом отвратительном маленьком французе, — неожиданно сказала Фелиция, сделавшись вдруг такой серьезной, что я был поражен глубокой сосредоточенностью ее прекрасного лица, сохранившего тем не менее живость и непередаваемую прелесть. — Я допускаю, что он может не быть таким плохим, как то впечатление, какое он произвел на меня, иначе он не мог бы находиться в вашем обществе, и мой дядя не пригласил бы его к себе в дом в этот вечер. Но все же, кто он?

Я рассказал ей то немногое, что знал сам, добавив, что она не должна строго судить француза за его манеры, столь отличные от тех, к коим привыкли мы, американцы, и которым он еще не успел обучиться.

— О да, — пожала она плечами, — конечно. Но в нем есть что-то ужасное. Быть может, это его длинные зубы: они так не соответствуют его короткому толстому телу. А как он раскраснелся и каким свирепым стал его взгляд, когда вы, садясь в экипаж, повернулись к нему спиной, и он понял, что вы не намерены представить его мне! Я была бы с ним настороже, кузен Роберт. Он почувствовал себя глубоко оскорбленным, а я уверена, что он умеет быть опасным, — добавила Фелиция серьезно.

— Вероятно, ваша служанка разделяет ваши опасения, — сказал я, — Либо это так, либо мосье де Сен-Лауп поразил ее воображение.

— А, Уэшти! Это бедное создание провело свои девические годы на Гаити, ухаживая за матерью, высеченной почти до смерти. Она в принципе ненавидит всех французов. Но вот что я намерена сказать вам об этом человеке, кузен Роберт. Никто и никогда не производил на меня столь странное и неприятное впечатление, и еще — он был глубоко оскорблен.

— Я только имел в виду преподать ему урок американских манер, — весело произнес я и открыл дверцу кареты, так как экипаж остановился перед домом нашего дядюшки, а сам дядя Баркли, возвратившись после трудового дня домой, как раз поднимался по пологим ступеням из чистого белого камня к парадной двери дома, окруженного железной оградой, к которому вела от самых ворот вымощенная кирпичом дорожка. Пока он не видел нас, я успел одним быстрым взглядом уловить то впечатление усталости, которое производили его склоненная на грудь голова и опущенные плечи. Но как только он услышал скрип колес нашего остановившегося экипажа, он тут же распрямил свои плечи и, полный достоинства, сошел к нам навстречу. Я заметил, как Фелиция бросила быстрый и испуганный взгляд на его шикорополое пальто и парик, которые он продолжал носить, невзирая на моду, изменившую фасоны, после того как услышал, что в этой одежде он похож на президента Вашингтона. Дядя приветствовал ее одной из своих тщательно составленных фраз и по-отечески заключил в объятия, затем повернулся, чтобы поздороваться с ее слугами и рекомендовать их под начало Барри, своего верного дворецкого и камердинера, который в этот момент торопливо спускался по ступенькам, чтобы заняться размещением багажа. Фелиция быстро почувствовала искреннюю сердечность и природную доброту дяди, скрываемые под его внешней напыщенностью.

Девушка была забавна и непосредственна, а отнюдь не холодна и высокомерна, как повела бы себя на ее месте почти любая другая девушка; и она, с радостью согласившись принять на себя обязанности хозяйки дома, церемонно предложенные дядей, как во время ужина, так и впоследствии, показала, насколько органично подошла к укладу и традициям дома, и если выразить впечатление одной фразой, можно было бы сказать: более точное соответствие просто невозможно.

Дядя не послал обещанного на этот вечер приглашения мосье де Сен-Лаупу, но, любуясь милым лицом Фелиции и красивыми молодыми плечами, нежно белеющими в лучах серебряных подсвечников, стоящих вдоль обеденного стола из темного красного дерева, отправил ему записку с извинением; и я не знаю, что было приятнее наблюдать: его сдержанное восхищение вновь воцарившимся за его столом вдовца женским великолепием, или непринужденные дружелюбие и деликатность, с которыми молодая девушка в тот самый момент, когда он так хотел этого, приняла на себя каждую из своих новых обязанностей.

После ужина, среди немного старомодного изящества затемненной гостиной, отпертой и приготовленной для приема только за неделю до приезда Фелиции, девушка, заняв место у камина и укрепив полотно на снятые с дальней полки пяльцы, принялась смешить дядю своими рассказами о приключениях, случившихся с ней в пути. Спустя некоторое время он передал Фелиции ключ от клавесина, много лет бывшего только великолепным черно-красным, инкрустированным золотом саркофагом, безмолвно хранившим в себе музыку, и мягкая добрая улыбка светилась на его красивом лице, пока она, перебирая старые струны, извлекала из них аккомпанемент к печальным мелодиям Юга.

В половине десятого в столовую вошел Барри и поставил перед Фелицией поднос с графином рома, кувшином воды, сахаром и лимонами. Девушка сказала, что дома всегда ее приятной обязанностью было приготовление пунша для папы, но сегодня вечером мы должны дать ей подробные указания на этот счет, так как она никогда не видела двух джентльменов, имевших одинаковые вкусы. Она похвалила Барри за превосходный подогрев воды и с улыбкой отпустила его.

Мне приятно вспоминать эти маленькие подробности, составившие счастье первого вечера. Оно закончилось сразу же, почти в тот же момент, и никогда не возвращалось ни к одному из нас троих в течение многих недель. Фелиция встала с запотевшим дядиным стаканом пунша в руке.

— Нет-нет, — сказала она мне, — я сама передам его дядюшке. — Несколько шагов отделяли ее от кресла дяди, когда из груди девушки вдруг вырвался сдавленный крик, погребенный во взлетевших к губам ладонях; на мелкие осколки разлетелся упавший на вощеные доски пола стакан; она покачнулась и ее расширенные от необъятного ужаса глаза замерли на одном из высоких французских окон в конце комнаты.

Дядя успел подхватить девушку на руки, а я бросился к окну. По чьей-то оплошности тяжелые красные полотняные занавеси не были задернуты до конца, но мой встревоженный взгляд уловил на оконных стеклах всего лишь яркое калейдоскопическое отражение внутреннего убранства комнаты. Я с силой рванул вверх оконную раму, выскользнул в небольшой садик, окруженный высокими стенами и быстро и внимательно осмотрел его, но не смог понять, что же так напугало Фелицию. Когда я вернулся в комнату, девушка уже настолько пришла в себя, что смогла объяснить случившееся с ней.

— Мне очень неловко, дядя Баркли, — услышал я ее голос. — Вы можете считать меня сумасшедшей, но через окно я увидела огромного волка, заглядывавшего в комнату. Выпускаете ли вы ночью в сад чудовищно большую сторожевую собаку, или я должна прийти к заключению, что поездка утомила меня значительно сильнее, чем я могла предполагать?

— Я не держу собак, и ни одна из них не смогла бы преодолеть стены, окружающие мой сад, — озадаченно произнес дядя, обводя глазами комнату и как бы ища ответа на эту загадку. И вдруг он засмеялся, направился к окну и легким ударом ноги коснулся головы медведя с изумленно выпученными глазами, чья блестящая черная шкура меховым ковром расстилалась посреди комнаты.

— С того места, где вы стояли, вы должны были увидеть на оконном стекле ее увеличенное отражение, и, несомненно, ваше утомленное воображение дорисовало картину. Давайте еще раз продемонстрируем это видение. Портьеры, Роберт. Отдерните их снова.

— Нет-нет! — закричала девушка. — Вы, конечно, правы. Кузен Роберт был бы разорван на куски, если бы то, что я видела за окном, оказалось там на самом деле. Но я не хотела бы еще раз увидеть эти глаза. Свирепые, они, казалось, смотрели прямо на меня.

Ее волнение было таким неподдельным, что дядя не стал настаивать на своем предложении; и действительно, любое иное объяснение увиденного девушкой казалось просто невозможным. С той страшной зимы Освободительной войны, когда индейцы угрожали своими набегами фортам первых поселенцев, стоявшим в безлюдных местностях, подобных нашей, ни один человек в радиусе 20 миль от Нью-Дортрехта даже не слышал о волках. Мистер Сэквил держал большого английского дога, но никогда не выпускал его из дома одного. Кроме того, как сказал мой дядя, стены сада, утыканные по гребню стеклом, являлись непреодолимым препятствием для любого животного. Итак, мы выпили наш пунш; Фелиция пожелала нам спокойной ночи; я ушел домой, в старый отцовский дом у реки, и мои мысли были заняты кузиной и всем тем, что могло бы дать какое-то иное истолкование приключившегося с ней случая. Меня немного удивило, почему все собаки нашего городка захлебываются в неистовом лае. Возможно, влажный ветерок донес до них запах какой-то лисицы, рыскающей в поисках добычи среди отдаленных ферм, думал я.

Но только до наступления следующего утра, когда я был разбужен новостью, принесенной работником с фермы, который на рассвете, укорачивая свой путь, проходил через сад старого Пита и нашел его мертвым на пороге собственного дома с разорванным в кровавые клочья горлом. Следы зверя, сотворившего этот кошмар, оставленные им в пыли доброй половины улиц нашего городка, говорили о том, что это был волк чудовищных размеров. Животное рыскало почти не правдоподобно далеко от тех диких урочищ, где оно только и могло найти некоторую свободу своего существования. Но все эти следы говорили о невозможности какого-то иного объяснения случившейся трагедии. Не удивительно, что собаки нашего городка были так возбуждены! Но это еще не доказывало, что волк мог перепрыгнуть через стены, окружающие дядин сад, не задев их…