Невинность и порок

Глава 2

— Черт побери, неужели уже так поздно?

Все еще ворча себе под нос, Джек Томас бросил взгляд на горизонт. Заходящее солнце окрашивало небо в яркие золотистые и багряные тона, как обычно бывает к концу дня в северном Техасе. Однако закат оставил Джека равнодушным. Его мысли были далеки от созерцания красот природы, когда он крикнул своим спутникам:

— Ладно, парни, соберите всех остальных животных — и в путь, иначе мы потеряем половину голов в темноте прежде, чем доберемся до загона!

Со всех сторон послышались одобрительные возгласы. Пройти оставалось немного. Загон находился как раз за вершиной холма, и этот перегон был последним. Наутро предстояло отделить телок и приступить к клеймению скота.

При виде ограды Джек остановился. Он облегченно вздохнул, едва приметив широкоплечую фигуру Касса. В дальнейших распоряжениях необходимости не было. Вынув засов, сын распахнул ворота загона и крикнул:

— Вы слышали босса, парни! Гоните телят сюда!

Наблюдая за Кассом, пока тот закрывал ворота, Джек внезапно ощутил усталость.

— Завтра мы можем начать клеймить телят, — раздался у него за спиной низкий голос сына. — Хорошо, что мы направляемся домой. Судя по твоему виду, ужин тебе не помешает.

Джек через силу улыбнулся.

— Я никогда не отказывался от сытной еды, и сегодняшний день не исключение. — Он пришпорил лошадь и крикнул через плечо: — Поехали! Джулия ждет нас, сегодня утром я видел, как она пекла пироги с яблоками.

Через несколько минут, поравнявшись с ним, Касс спросил:

— Что случилось, Джек? — Сын обратился к нему по имени, и это болью отозвалось в сердце.

Джек отлично помнил, когда Касс в последний раз назвал его отцом. Это произошло в тот самый день, когда он женился на Джулии. Мальчику тогда было всего восемь лет. После трагической гибели матери он озлобился и не пожелал смириться с тем, что три года спустя ее место заняла Джулия.

Губы Джека тронула язвительная усмешка. Он не возражал против того, что сын обращался к нему по имени, хотя поначалу это приводило его в ярость. Уверенность, что когда-нибудь все вернется на круги своя, не покидала его. Однако он ошибся.

В тот день закончилось детство Касса. Джек понял это только сейчас. Постепенно Джулия сумела завоевать уважение пасынка, но сам он о многом сожалел теперь. Нет, не о женитьбе на Джулии, которая окружила их обоих любовью, создала домашний уют, а о недостатке понимания со своей стороны, когда мальчик так отчаянно в нем нуждался. Нельзя было раньше времени показывать ребенку, что у отца может быть своя жизнь.

— Джек!

Возглас Касса вернул его к действительности, и Джек, застигнутый врасплох, отозвался с неумышленной резкостью:

— Почему ты решил, будто что-то не так?

— Значит, ты не хочешь об этом говорить?

— Я уже сказал тебе: все в порядке!

Касс даже бровью не повел.

«Черт побери, — мысленно возмутился Джек, — разве человек не имеет права хоть раз задуматься о чем-то своем?»

Снова пришпорив лошадь, Томас-старший оставил нахмурившегося сына позади.

Пьюрити уверенно держалась в седле и не подавала признаков усталости, хотя целый день провела верхом. Направляясь домой по знакомой тропинке, она окинула взглядом бескрайние прерии южного Техаса. Молодая трава уже стала бурой, а колокольчики и дикая горчица, прежде пленявшие глаз своим великолепием, теперь выглядели лишь яркими пятнышками на фоне однообразного пейзажа. Весна властно вступила в свои права, совсем скоро землю опалит знойное лето. Смена сезонов всегда волновала девушку. Она любила эту землю, родное ранчо. Даже сейчас, когда будущее стало таким неопределенным, она не могла не испытывать радостных чувств.

Неожиданный взрыв смеха заставил Пьюрити обернуться к ехавшим за ней следом ковбоям. Взглянув на Нэша Картера, она улыбнулась: лицо парня покраснело, а на лбу пролегла хмурая складка. Видимо, кто-то опять решил слегка поддразнить юнца. Она не раз задавалась вопросом, понимает ли Картер, что большинство мужчин шутит над ним из зависти к его молодости и приятной внешности. Кроме того, многих задевало, что едва ли не все дамы удостаивали парня внимания, когда тот появлялся в городе. Пьюрити полагала, что все они втайне желали бы оказаться на месте Картера, который, хотя и был довольно серьезным, никогда не отказывал себе в удовольствиях. Пожалуй, она сама слегка завидовала ему.

Пьюрити вздохнула. До чего же трудно быть женщиной! Она старалась не вспоминать о том, как, отправляясь в город, ей хотелось последовать за парнями в ближайший салун, чтобы там охладить горло после знойного дня кружкой холодного пива и насладиться дружеской беседой. Ее уязвляло то, что, хотя она так же, как и другие ковбои, заслужила право на отдых и на те простые радости, которые они воспринимали как должное, не может этого себе позволить только потому, что, по словам Стэна, салун был не самым подходящим местом для молодой женщины. Пьюрити не раз затевала шумные споры с приемным отцом, бросая ему вызов. Обычно они заканчивались ее заявлением, что она будет вести себя так, как ей заблагорассудится. Тем не менее девушка почему-то никогда не приводила свою угрозу в исполнение.

Стэн, любящий и верный, не спускавший с нее глаз и всегда готовый встать на ее защиту… Теперь она стала взрослой и сама заправляла всеми делами на ранчо, однако в их отношениях ничего не изменилось. Объяснялось это просто. Пьюрити слишком горячо любила Стэна, чтобы усугублять его боль, пренебрегая его наставлениями теперь, когда он превратился в беспомощного инвалида.

«Да, быть женщиной чертовски трудно, почти так же, как извиняться», — заключила девушка.

Прошло уже несколько недель с того памятного утра, когда она, наведавшись в банк, вернулась оттуда в прескверном настроении. Тогда же она попросила прощения у работников за свое поведение, решив ни за что не повторять подобной ошибки, но это оказалось не так-то просто.

Во всем был виноват Роджер Норрис.

С тех пор Роджер наведывался на ранчо уже несколько раз. Друзья посмеивались втихомолку, Стэн ворчал, ее настроение портилось на глазах, а вопрос о продлении ссуды в банке так до сих пор и не был решен.

Пьюрити пыталась подавить раздражение. Будь она подозрительной, ей могло бы прийти в голову, что Роджер нарочно затягивает время, но это казалось ей маловероятным. «Вряд ли он способен пасть так низко», — думала девушка.

— …и мы решили, что ты захочешь к нам присоединиться.

Только сейчас заметив, что Картер обращается к ней, Пьюрити бросила на него вопросительный взгляд.

— Я сказал, — повторил Картер, — что парни собираются после ужина перекинуться в карты, может, и ты захочешь составить нам компанию.

— Ну… — Пьюрити улыбнулась, довольная его предложением. — Мне эта мысль по вкусу.

Тречер ухмыльнулся:

— А как насчет тебя, Бэрд? Ты тоже с нами?

— А вот это, черт побери, тебя совсем не касается!

— Судя по тому, как все оборачивается, — не отступал Тречер, — я не думал, что ты дашь Картеру себя обойти.

Лицо Бэрда побагровело.

— Окажись я на твоем месте, Тречер, я бы попридержал язык!

Пьюрити внезапно почувствовала прилив гнева. Будь неладен этот Тречер! Разве он стал бы говорить что-нибудь по поводу простого дружеского приглашения, если бы она была мужчиной!

Крыша ранчо показалась за холмом, и Пьюрити тут же забыла о своем раздражении. Она уставилась на гнедого мерина, привязанного к столбу у крыльца. Все сразу заговорили.

— А… похоже, у Пьюрити сегодня гость.

— Он опять здесь?

— Разумеется!

— Как видно, сегодня мы недосчитаемся за покером игрока.

— Плохо дело, Картер!

— Заткнись, Тречер!

Пьюрити закрыла глаза, и мысли закружились у нее в голове:

«Да, тебе лучше заткнуться, Тречер! А ты, Роджер, убирайся домой! Чертовски трудно быть женщиной!»

Шум крыльев вспорхнувшего козодоя на миг привлек внимание Касса. Тени деревьев плавно скользили под порывами ночного ветерка, темноту рассеивало бледное сияние ущербной луны, и юноше был отчетливо виден силуэт отца.

Молчаливый и неподвижный, словно статуя, Джек стоял на крыльце. За ужином он даже не прикоснулся к любимому яблочному пирогу. Что-то тут было не так, как бы Джек ни пытался это отрицать.

— Не хочешь поговорить?

Неожиданный вопрос Джека прервал размышления Касса. Подойдя к отцу, он ответил:

— Не хочу.

Вблизи, несмотря на густые тени, на лице Джека были отчетливо видны морщины напряжения. Они сделались глубже, когда Касс остановился рядом с отцом, а Джек, сунув руку в карман, вынул лист бумаги.

— Теперь, раз уж я принял решение, пожалуй, пора посвятить тебя во все. — Джек сделал паузу. — Вчера я получил вот это письмо. — Он крепче сжал в руке лист бумаги и продолжал: — Оно от одного моего старого знакомого, о котором не было ни слуху ни духу вот уже более пятнадцати лет. У него неприятности, и ему нужна моя помощь.

— Ты все эти годы ничего не знал о нем, и теперь он просит у тебя помощи?

— Вот именно.

— И это тебя так расстроило?

— Да.

— Почему?

— Так, старые воспоминания…

— Старые воспоминания?

— Мы вместе были на войне. — Между бровями Джека залегла хмурая складка. — О черт, ведь мы с ним сражались бок о бок, а наши друзья один за другим падали на землю у нас на глазах, пока не остались только мы двое!

— Вы были друзьями?

— Нет. Мы просто не могли ими быть. Твоя мама встала между нами за много лет до того. — Джек замолчал, потом вдруг не выдержал: — Никогда не мог понять, почему она предпочла ему меня! Он был выше ростом и привлекательнее, чем я, не говоря уж о том, что ему принадлежало одно из лучших ранчо в южном Техасе. Все были в восторге от него, в том числе и твой дед. Я тогда только начал строиться и мог лишь немногое предложить будущей жене. Пожалуй, именно это и вызвало с моей стороны такую ревность. Меня не оставлял страх, что со временем этот человек повлияет на ее отношение ко мне. Кроме того, мне было известно, что сам он очень любит ее и, по-видимому, никогда не перестанет любить. Такой уж это был человек. — Джек продолжал рассказ с нескрываемой болью: — Судя по письму, он так и не женился. Мне же очень стыдно оттого, что я завоевал сердце женщины, которую мы оба любили, а когда потерял ее, не нашел ничего лучшего, как жениться на другой.

— Джулия — прекрасная женщина, — ответил Касс, понимая, что бессознательно отец ждет от него именно этих слов.

— Я знаю.

— Она любит тебя.

— И это мне тоже известно.

Касс намеренно сменил тему разговора:

— Итак, что ты намерен делать? Поможешь ему?

— Думаю, у меня нет выбора. Он когда-то спас мне жизнь.

— Что же ему от тебя нужно?

— Он хочет видеть меня… прямо сейчас.

— Сейчас? — Темные брови Касса удивленно приподнялись. — Ему бы следовало знать, что сейчас не самое подходящее время года, чтобы срываться с места и куда-то ехать.

— Он это знает. Поэтому я и уверен, что его дело не терпит отлагательства. Этот человек очень горд и не стал бы просить меня о помощи, если бы не оказался в отчаянном положении.

— Но…

— Я решил ехать.

Касс ничего не ответил.

— Кроме того, я хочу, чтобы ты меня сопровождал.

— Полагаю, мне лучше остаться здесь, чтобы присматривать за ранчо. Ты можешь взять с собой Пауэрса.

— Нет. Я хочу, чтобы ты отправился со мной.

— Но почему?

— Потому что… ты мой сын.

Неожиданное волнение охватило Касса. Слова отца проникли в самые холодные, недосягаемые глубины его души, вынуждая дать единственно возможный ответ.

Несомненно, Роджер Норрис был красив, и тем не менее Пьюрити больше не могла выносить его общества.

Бледное сияние луны освещало тропинку перед ними, когда она брела рядом с Роджером, стараясь держаться от него по возможности на расстоянии. Несколькими часами раньше она с напускным дружелюбием приветствовала молодого человека, пригласила его на обед невзирая на сердитые взгляды Стэна. Девушка надеялась, что Роджер приехал сказать ей о продлении срока ссуды, однако он сообщил, что окончательное решение до сих пор еще не принято.

Не будь ставка столь высока, Пьюрити непременно сказала бы Роджеру, что у нее нет ни времени, ни желания продолжать этот фарс. Но ей приходилось терпеть. Правда, она делала все от нее зависящее, чтобы отбить у него охоту встречаться с ней. Бесспорно, ни одна женщина не могла бы выглядеть менее привлекательной, чем она сейчас. Пьюрити только что вернулась с дневной работы и вид у нее был неопрятный. Задержавшись лишь для того, чтобы смыть грязь с лица, она, прежде чем выйти к столу, даже не привела в порядок прическу.

Однако Роджер по-прежнему улыбался.

Черт побери, и как только он мог смотреть на нее такую? Ее одежда была в пятнах, от нее пахло потом, выглядела она ничуть не лучше, чем работники, рассевшиеся за столом. Почему же он не мог оставить в стороне глупые ужимки, которые она так презирала, и прямо сказать ей, что от нее требуется, чтобы убедить его отца продлить эту проклятую ссуду?

Они уже успели довольно далеко отойти от дома и достигли ручья, где она часто играла еще ребенком. Пьюрити любила это место за его уединенность, за тихий шелест росших вдоль берега деревьев, которые скрывал ее от посторонних глаз, позволяя спокойно предаваться детским забавам. Но сегодня вечером деревья безмолвствовали, поскольку ветра не было, и само место, видимо, потому, что рядом был Роджер, утратило свое очарование.

Пьюрити заметила, как дернулся вдруг подбородок Роджера, и поняла, что он был разгневан гораздо сильнее, чем хотел показать.

— Ты не слышала ни единого моего слова, не так ли, Пьюрити?

— Что? — Улыбка Пьюрити померкла. — Извини, я… я просто немного отвлеклась.

— Почему бы тебе не сказать мне прямо, о чем ты думаешь?

— О чем я думаю?

Выражение лица Роджера внезапно сделалось злобным.

— Я уже сыт по горло игрой, которую ты затеяла! Скажи прямо, что мне нужно сделать, чтобы получить то, за чем я сюда езжу, и меня как ветром сдунет.

Пьюрити была до такой степени поражена неожиданной яростью Роджера, что лишилась дара речи и ничего не ответила. Приведенный в бешенство молчанием девушки, он схватил ее за руки и грубо встряхнул.

— Тебе угодно, чтобы я высказался более определенно? Хорошо, будь по-твоему! Я хочу тебя, Пьюрити, и во что бы то ни стало желаю добиться твоей взаимности. Но ведь ты меня не хочешь, не так ли? Я тебе совсем не нужен!

— Отпусти меня, Роджер.

— Лучше ответь, что от меня требуется, чтобы вызвать в тебе ответное желание.

— Я уже сказала: отпусти меня!

— Нет!

Пьюрити почувствовала, как ее щеки запылали.

— Ты совершаешь ошибку, Роджер! — воскликнула она, теряя терпение.

— Вот как? — Голос Норриса звучал угрожающе. — Возможно, ты и права. Может быть, ты принадлежишь к числу тех женщин, которые находят более привлекательными особ одного с ними пола…

— Предупреждаю тебя…

— Но я так не думаю. Просто я слишком медлил, и ты уже стала терять терпение. Что ж, и я устал ждать.

Притянув девушку к себе, Роджер прильнул своими губами к ее, резко раздвинул их языком, одновременно прикоснувшись руками к груди девушки. Пьюрити почувствовала физическое отвращение. Сильно толкнув его, она гневно воскликнула:

— Убирайся, Роджер! И больше сюда не возвращайся!

— Ну нет! Тебе не удастся отделаться так легко!

Светлые глаза Пьюрити вспыхнули яростью, и она заговорила предостерегающим тоном:

— Я не одна из тех городских потаскушек, которые будут валяться у тебя в ногах! Если бы я не чувствовала себя отчасти виноватой в случившемся… если бы не думала, что ввела тебя в заблуждение, прося о помощи, то даже не стала бы сейчас с тобой разговаривать. Так что позволь мне внести ясность в наши отношения. Даже ради Стэна я не соглашусь на то, о чем ты говорил. Цена слишком высока.

— Дело не в деньгах, Пьюрити.

— Нет, именно в них. По крайней мере для меня. Если я заставила тебя думать иначе, то прошу прощения.

— Извинения дешево стоят!

Пьюрити напряглась.

— Очень может быть, но, кроме извинений, ты от меня ничего не добьешься.

— А вот тут ты ошибаешься!

Внезапный удар Роджера оказался для нее полной неожиданностью. Пошатнувшись, Пьюрити отступила назад, борясь с головокружением и отказываясь покориться пульсирующей боли в челюсти. Она с трудом удержалась на ногах. Руки ее были стиснуты в кулаки, и она уже готова была ответить ему тем же, когда из тени деревьев раздался голос:

— Оставь ее в покое, Норрис! Сейчас же! Я не буду предупреждать тебя дважды.

Пьюрити обернулась в ту сторону, откуда донесся знакомый голос:

— Не вмешивайся, Бак! Он застал меня врасплох, видать, забыл, что имеет дело не с городской девицей, которая боится дать сдачи!

Роджер сделал было попытку снова приблизиться к Пьюрити, но тут же остановился, услышав зловещее щелканье затвора.

— Хорошо, твоя взяла! — Роджер отступил на шаг, затем в гневе обернулся к девушке: — Я ухожу и больше сюда не вернусь. Ты ведь этого хочешь, разве не так, Пьюрити? — Он коротко рассмеялся. — Кроме того, ты хочешь, чтобы срок ссуды Стэна был продлен. Что ж, теперь это кажется мне весьма маловероятным. — Он сделал паузу и добавил с усмешкой: — Впрочем, все еще может измениться… Я пока не знаю, что ты предложишь мне в следующий раз, когда придешь умолять об одолжении.

— Нечего тянуть время, Норрис! — Бак выступил вперед, выражение его лица было угрожающим. — Убирайся отсюда немедленно!

— Я еще не все сказал.

— Следующее слово, — предостерег его Бак, — может стать для тебя последним.

Палец ковбоя, лежавший на курке, дернулся, и Пьюрити заметила, как кровь отхлынула от лица Роджера. Он резко повернулся и направился обратно к ранчо. Судорожно вздохнув, Пьюрити выпалила:

— Бак, ты…

— Если бы Стэн узнал, что здесь произошло, он подстрелил бы этого парня на месте, хотя и прикован к инвалидному креслу!

— Знаю.

— А если Норрис когда-нибудь еще посмеет приблизиться к тебе, я подстрелю его сам!

Стиснув зубы, Пьюрити ответила:

— Об этом не беспокойся, и обо мне тоже. Я ценю твою поддержку, но и сама в состоянии справиться с ублюдком! — Снова сжав руки в кулаки, она добавила: — И в следующий раз… я так и сделаю.

— Пьюрити…

Не обращая внимания на предостерегающий тон Бака, девушка скрылась в темноте.

Выражение лица Джека было непреклонным.

— Я должен ехать, Джулия, потому что в долгу перед этим человеком. Касс едет со мной.

Стоя посреди гостиной, наполненной звуками ночи, доносившимися со двора, Джулия переводила взгляд с Джека на Касса. Ее брови были приподняты, выдавая беспокойство, удивление и огорчение неожиданным заявлением Джека. Уж очень неподходящее время было для поездки: именно сейчас ранчо нуждалось в каждой паре рук.

Несмотря на поседевшие волосы и фигуру зрелой женщины, Джулия очень мало изменилась за годы жизни с Джеком, в глубине души по-прежнему оставаясь единственной дочерью странствующего проповедника, никогда не задерживавшегося на одном месте дольше чем на полгода. В свое время она со смирением приняла участь старой девы. Но судьба распорядилась иначе. Всем сердцем полюбив безутешного вдовца и его ожесточившегося маленького сына, Джулия вышла замуж против воли отца. С тех пор она его не видела и вот уже много лет не получала от него никаких вестей. Она по-прежнему чувствовала себя очень одиноко.

Среди мрака ночи ее не раз охватывала затаенная печаль от сознания того, что, хотя Джек и любил ее по-своему, в его любви не было той страсти, которую он испытывал к своей первой жене.

Сожалела ли она, что именно так распорядилась своей жизнью? Пожалуй, до некоторой степени. За минувшие годы ее мысли часто возвращались к отцу, и еще большую боль ей причиняло то, что она так и не смогла подарить Джеку ребенка.

Очнувшись от горестных мыслей, Джулия спросила:

— Когда вы уезжаете?

— Завтра.

Нет, она не хотела, чтобы он покидал ее так скоро… в особенности теперь.

Джулия посмотрела на Касса. Прежний озорной мальчишка превратился в красивого молодого человека, который пробуждал в ней чувство материнской гордости. Касс слегка коснулся ее руки — привычка, оставшаяся с детства. Он всегда делал так, когда она бывала чем-то расстроена. В этом простом жесте было столько сердечности и участия, что ее глаза на миг наполнились слезами, а Касс между тем мягко произнес, обращаясь к ней:

— Это очень важно для Джека, Джулия. Тебе не стоит за него тревожиться. Я позабочусь о нем, а парни позаботятся о тебе, пока нас не будет рядом. Иначе им придется отвечать передо мной.

Ободренная поддержкой Касса, Джулия через силу улыбнулась, после чего снова обратилась к мужу:

— И как долго вы собираетесь отсутствовать?

— Я не могу сказать точно. Если мы задержимся дольше чем на несколько недель, то обязательно дадим тебе знать.

— Тогда… тогда, наверное, мне надо будет собрать для вас кое-какие вещи в дорогу.

Выражение лица Джека смягчилось в первый раз за все время разговора.

— Это было бы замечательно.

Джулия вышла из комнаты, как обычно смирившись с неизбежным и понимая, что любовь делает ее бессильной хоть как-то изменить положение.

Облака плыли по ночному небу, закрывая тусклую луну, когда Роджер мчался во весь опор в город. Его лошадь оступилась на неровной тропинке. Роджер выругался и сильнее дернул за поводья. Животное заржало от боли, но он даже не обратил на это внимания: мысли о столкновении с Пьюрити владели всем его существом.

Лицо девушки промелькнуло в воображении, и страсть вспыхнула в Роджере с новой силой.

Будь она проклята! Будь проклята эта прелестная ведьма! Она ведь знала, что творила, не могла не видеть, как он боролся с обуревавшим его желанием, когда, спешившись, опустила на землю длинные ноги с той неуловимой грацией, которая была свойственна только ей одной! И уж конечно, понимала, что аромат ее тела, капельки пота, которые стекали по шее и исчезали в ложбинке между мягкими бугорками грудей, скрытых грубой рубашкой, возбуждали его так, что он едва мог совладать с собой. Ей, несомненно, было известно, что одного взгляда ее светлых глаз достаточно, чтобы он задрожал от страсти…

Девчонка была уверена, что ему не терпелось ее заполучить, что чувство досады только разжигало в нем аппетит.

Аристократические черты Роджера исказились внезапной яростью. Ему удавалось держать себя в руках во время визитов к Пьюрити, удовлетворяя между делом свои порочные желания на женщинах легкого поведения из публичного дома Софи. Он не позволял себе ничего лишнего, разве что слегка поцеловать Пьюрити в щеку и время от времени обнять ее за талию, тогда как ему больше всего на свете хотелось владеть ею безраздельно!

Он не был уверен, что именно заставило его переступить черту во время их недавней встречи. Вероятно, причиной тому был отблеск серебристого лунного света на безупречно гладкой щеке Пьюрити, когда они шли рядом, слабое сияние, отражавшееся от ее великолепных волос, или врожденное очарование женственности, присущее только ей. А может, все дело было в ее рассеянности, которая невольно наводила на мысль, что девушка предпочла бы находиться где угодно, только не с ним.

Если бы только Пьюрити знала… Разрешение на продление срока ссуды Стэна Корригана было у него в кармане с первого же дня, когда она к нему обратилась. Его отец передал все дело на его усмотрение с понимающей улыбкой и указаниями решить вопрос со ссудой так, как он сочтет нужным. Роджер предпочел до поры до времени держать свой главный козырь в кармане, не зная, как придется ему в конце концов использовать его — в качестве приманки или награды.

Теперь Роджер понимал, что допустил ошибку. Mинутное удовлетворение от удара, который он нанес Пьюрити, никак не могло возместить ущерба, причиненного его планам. Положение еще более осложнялось тем, что Бак Парсонс стал свидетелем его прискорбного промаха. Этот старый ковбой с твердым характером не так-то скоро забудет о случившемся.

Однако Роджер по-прежнему был уверен, что рано или поздно Пьюрити вынуждена будет вернуться к нему. Он кивнул, как бы безмолвно соглашаясь с самим собой. Да, еще не все потеряно. Очень скоро он получит свое. Сомневаться в этом не приходится. А когда это произойдет, он заставит ее платить за все… снова… снова… снова. Это было лишь вопросом времени.

Несмотря на одолевавшую его бессонницу, Джек заставлял себя неподвижно лежать в постели. Джулия восприняла его заявление о предстоящем отъезде достаточно спокойно, однако ее отрицательное отношение к тому, что они с Кассом на рассвете уедут, было совершенно очевидным. Она словно чувствовала, эта крайне несвоевременная поездка связана с какой-то тайной. Она всегда отличалась восприимчивостью к малейшим движениям его души, это ее качество одновременно и очаровывало, и смущал его. Джек знал, что любовь, которая заставила Джулию порвать все узы, связывавшие ее с прошлым, не угасла с годами. Он был уверен в этом так же, как и в том, что она любила Касса как родного сына. За долгие годы их совместной жизни она не раз доказывала это.

Любящая, глубоко порядочная, Джулия воплощала себе все достоинства преданной жены. Однако она не была…

— Джек? Ты не спишь?

В голосе Джулии слышалась неуверенность, от которой сердце Джека разрывалось. Первым его побуждением было сделать вид, будто он спит, однако он понимал, что жена без труда разгадает его уловку, и тихо ответил:

— Нет.

— Я тоже не могу заснуть. — Джек ничего не ответил. Тогда Джулия робко сказала: — Ты знаешь, мне будет тебя не хватать.

— И мне тебя тоже.

— Это правда, Джек?

Джек обернулся к Джулии, глубоко растроганный.

— Ну конечно, правда, дорогая. Ты же знаешь, я уезжаю не по собственной воле. Я уже говорил тебе, что есть такие долги, которые любой мужчина обязан платить.

— Я знаю, что ты порядочный человек.

Джек покачал головой:

— Не всегда.

— Нет… нет, ты самый порядочный из всех, кого я когда-либо знала.

— Джулия…

— Я люблю тебя, Джек. Ты ведь понимаешь это, не так ли?

— Конечно, понимаю. Я тоже очень люблю тебя.

— Ты… ты вернешься ко мне, да, Джек?

— Джулия…

Тусклый свет в комнате не мог скрыть слез, выступивших на глазах Джулии. В горле Джека встал ком, придавший его голосу хрипотцу, когда он прошептал в ответ:

— Разумеется, вернусь.

Внезапно осознав, что он дал это обещание не столько ей, сколько самому себе, Джек заключил жену в объятия.

Касс пересек гостиную, освещаемую лишь слабым светом луны. Его беззвучные шаги не нарушили царившей вокруг тишины. Он открыл дверь и оказался во дворе обнаженный до пояса, подставив широкую грудь ночном ветерку.

Юноша понимал, что его отец тоже не спит в эту ночь. Джек не мог простить себе того, что считал изменой матери Касса, женщине, которую любил больше всего на свете. И письмо, которое он получил, только укрепило это убеждение.

В душе Касс вынужден был признать, что когда-то и сам думал, будто отец предал его мать. Но с годами душевная буря улеглась, и на многое он смотрел теперь по-другому. И все же это письмо вызвало в нем самые противоречивые чувства.

Инстинктивным жестом, выдававшим внутренний разлад, Касс провел рукой по темным волосам. Он не мог избавиться от какого-то странного предчувствия.

Подняв глаза к ночному небу, Касс попытался найти ответ там.

Ответа не было, как не было и покоя в его душе.

Касс скользнул в тень, и ночная тьма окутала его.

Тишина и мрак комнаты внезапно показались Пьюрити гнетущими, и она, резко выпрямившись, уселась на постели. Было очень жарко, непривычно жарко для весны. Воздух казался совершенно неподвижным. Он словно ложился на нее невидимым бременем, которое она не могла сбросить.

Спустив ноги с кровати, Пьюрити встала и подошла к окну. Отражение, мелькнувшее в зеркале на туалетном столике, поразило ее своей необычностью. Пьюрити не раз повторяла себе, что выбрала простую ночную рубашку из белого хлопка, отделанную узким кружевом, не из-за ее красоты, а просто потому, что она была практичной — самая легкая одежда, которую она могла носить в такие ночи, как эта, когда жара в комнате становилась удушающей и даже ночной ветерок почти не приносил облегчения. Однако это было лишь частью правды. Рубашка с первого взгляда пришлась по душе девушке, так как слишком живо воскрешала в ее памяти почти поблекший образ матери. Что же до ниспадавших на плечи волос, которые она в ту ночь оставила распущенными, доведя тем самым сходство с матерью почти до совершенства, то Пьюрити убеждала себя, что у нее не осталось сил ни на что другое, как только расчесать спутанные пряди.

Однако заснуть девушка не смогла. Не было никакого спасения от ярости, закипавшей в груди. Как она ни старалась, ей не удавалось унять дрожь.

Руки Пьюрити непроизвольно сжались в кулаки. Она недооценила Роджера Норриса. Где уж ей было догадаться, что по натуре он был склонен к насилию! Его удар оказался для нее полной неожиданностью. До сих пор хотелось дать ему сдачи, однако Пьюрити понимала, что не может рисковать, затеяв еще одну стычку. Бак угрожал Норрису совершенно серьезно, и она не хотела усугублять и без того сложную ситуацию кровопролитием.

Пьюрити устало поднесла руку ко лбу. Что теперь делать? Стэн совершенно беспомощен. Она видела муку в его взгляде, муку от сознания того, что с каждым днем они все ближе и ближе к краху. Стэну и так нелегко, а если он лишится ранчо, это убьет его. И тут она отчетливо услышала голос Роджера:

Впрочем, все еще может измениться… Я пока не знаю, что ты предложишь мне в следующий раз, когда придешь умолять об одолжении.

Подлец! Она никогда не упадет так низко. Или?..

Пьюрити прижалась виском к оконной раме, пытаясь представить себе, что случится, если этот день все же настанет.

Во дворе неожиданно показалась чья-то тень, и девушка замерла на месте. Сердце подскочило в ее груди, она напрягла зрение.

Нет, это не мог быть он! Она внезапно вспомнила резкие черты лица, лезвие ножа у горла, зеленые глаза, горевшие ненавистью.

Тень метнулась снова.

Дыхание у Пьюрити перехватило. Секундой спустя из темноты выскочил крупный олень, и порожденное ее воображением видение рассеялось.

Все еще дрожа, мысленно проклиная себя за свой безотчетный страх, Пьюрити закрыла глаза, но память воскресила слова Бледнолицего Волка:

Ты совершила ошибку. Тебе лучше было не оставлять меня в живых…

Холодок пробежал по спине Пьюрити. С того дня прошли месяцы, однако она все еще не могла изгнать из своего сознания образ дикаря и избавиться от противоречивых чувств, которые он вызвал у нее.

Ее мучили бесконечные вопросы. Выжил ли Бледнолицый Волк? Где он сейчас? Может, скрывается в темноте, наблюдая за ее окном? Неужели она закрыла глаза лишь для того, чтобы однажды проснуться и увидеть нож, поднесенный к горлу? И на этот раз он…

— Ну уж нет, черт побери! — неожиданно вслух возмутилась Пьюрити.

Девушка усилием воли подавила нарастающий страх. Она уже устала бояться придуманных опасностей! Да и не могла себе этого позволить, в особенности теперь, когда у нее имелись куда более серьезные заботы.

Пьюрити направилась к постели. Засыпая, она видела перед собой двух мужчин. Они оба добивались ее, подумала она. Одному из них нужна была ее плоть, другому — кровь. И это в то время, когда она сама делала все, чтобы просто выжить…