Новая Ева

3 Брэм

Сирены будят Хартмана. Он мой лучший друг. Напарник. Второй пилот. На часах два ночи. Я не сплю.

– Что, гроза? – хрипло произносит он, поскребывая щетину, покрывающую нижнюю часть его круглого лица. Прогноз обещал грозы, но грохот сапог, несущихся по коридору мимо дверей нашей комнаты, возвещает нечто более серьезное.

– Опять бунтуют, – отвечаю я.

– Чертовы «фриверы».[1] Пошли вон! – ворчит он.

Сон.

У меня его так мало, что я начинаю забывать, каково это – спать. Везет Хартману – у него никогда нет проблем со сном. Даже в детстве, когда мы учились в академии, а я все еще боялся темноты, он отключался, как только доносилась команда «Погасить свет!», в то время как мой мозг продолжал трудиться в поисках смыслов. Я все пытался отыскать свое место в хаосе жизни. Приятно сознавать, что некоторые вещи никогда не меняются.

Сирены все еще воют. Думаю, это надолго. Я силюсь представить, что творится там, внизу, на уровне воды.

Тысячи повстанцев, бросая вызов непогоде, стоят по колено в мерзлой воде, затопившей их город много лет назад. Стихия вынудила людей строить высотки, вонзать их в грозовые тучи в поисках тепла и безопасности. Но откуда эта толпа? Наивные бунтари, отколовшиеся от обитателей высоток Сентрала, снова оказались у стен нашей Башни, согреваемые лишь пламенем своего гнева.

Почему?

Все дело в Ней, конечно. Спасительнице. Будущем человечества.

Все из-за Евы.

Протестующие здесь не внове. Башня слышала миллионы голосов, взывающих к небесам, видела миллионы пылающих страстью лиц, миллионы бессмысленных, отсыревших картонок, прибитых гвоздями к влажным деревянным палкам, с которыми люди маршируют взад-вперед вдоль укрепленных стен. Все они хотят одного: освободить Еву.

– Ненавижу фриверов… – бормочет Хартман в подушку. Похоже, разговаривает во сне.

Сегодняшние протесты как всегда обернутся беспорядками. Но они ничего не добьются. Пожар будет быстро потушен. И так же быстро забудется.

За последние годы пару раз возникали опасные ситуации, но что вы хотите? Ева – самая большая ценность в истории человечества. Попытки ее похищения еще ребенком случались довольно часто. Профессиональные заговоры религиозных экстремистов, угрозы террора сопровождали почти каждое ее появление на публике. Но все это было очень давно. Когда она еще выходила в мир. Реальный мир. Маленькую девочку торжественно водили по улицам города, чтобы подарить надежду отчаявшимся, поддержать слабых, убедить скептиков.

Конечно, она ничего из этого не помнит, и мы ей не напоминаем. Это была другая жизнь, до того, как Организация по предотвращению человеческого вымирания (ЭПО)[2] ужесточила порядки. До того, как Еву заточили в Купол.

Купол.

Мои мысли перемещаются с улиц, находящихся на двести этажей ниже, к Еве, на пятьдесят этажей выше. Купол – это ее мир. Автономный на каждом уровне. Будь Башня страной, Купол стал бы ее столицей.

Население: 1 человек.

Ева.

Что она сейчас делает? Конечно, на такой высоте она не может слышать воя сирен, но я знаю Еву. Она не уснет. Ее голова занята завтрашним днем. Как и у меня.

Башня сотрясается.

Снизу доносятся звуки взрывов.

Начинаются массовые беспорядки.

Хартман храпит. Как и Ева, он не замечает того, что творится вокруг, хотя и лишен такой роскоши, как поглотители шумов, стабилизаторы движения и суперсовременная подвесная система. Ничто не тревожит его мирный сон.

Вода внутри моей прозрачной столовой покрывается рябью, когда очередной мощный толчок сотрясает Башню. Ева ничего бы не почувствовала. Купол незыблем, там всегда все спокойно и мирно. Впрочем, нельзя сказать, что он неподвижен. Он слегка покачивается, как лодка в океане, позволяя грозам или, как сейчас, ударным волнам обходить его стороной, храня своего драгоценного обитателя в блаженном неведении.

Еще один взрыв. Должно быть, фриверы устраивают неслабое шоу.

Надо бы взглянуть. Я спрыгиваю с кровати. Когда мои ступни касаются холодного пола, он излучает мягкое оранжевое свечение, так что я могу видеть, куда иду, не нарушая сон Хартмана. Голографический дисплей на моем рабочем столе загорается, когда я прохожу мимо, и пытается заманить меня на рабочее место, высвечивая мое любимое изображение – дерево.

Я игнорирую его, и экран возвращается в режим сна. Когда я подхожу к окну, оно чувствует тепло моего тела и открывается. Забавно, что мы до сих пор называем их окнами. Снаружи у Башни нет ни одной стеклянной панели. Это крепость. Наши окна – мониторы реалити-ТВ, перепрофилированные и спроектированные для Башни, создающие полную иллюзию привычных окон. Это одно из множества изобретений моего гениального отца, доктора Айзека Уэллса. В большей степени гения, чем отца.

Я выглядываю в окно, и оно показывает мне густые и зловещие грозовые тучи. Настройка по умолчанию: реальность. Я провожу по экрану рукой, и меня ослепляет красная вспышка.

– Черт возьми, Брэм, – ворчит Хартман, отворачиваясь от света.

– Извини, – шепчу я, взмахом руки регулируя яркость.

Когда все успокаивается и тучи уходят, я вижу то, что осталось от Сентрала, нашего города. Бурыми пятнами выделяются более холодные, затопленные районы. Поразительно, что там все еще живут люди. Я подхожу ближе и смотрю вниз, отчего в животе что-то подрагивает. Я не очень хорошо переношу высоту, а здесь она запредельная. Если бы коммерческие авиакомпании до сих пор выполняли полеты, мы бы смотрели сверху вниз на пролетающие лайнеры.

Прямо под моим окном, у основания Башни, разгорается красное свечение. Жар тысяч тел фриверов пузырится, подобно лаве. Я поднимаю кулак и широко растопыриваю пальцы. Окно подчиняется и увеличивает изображение. Лава превращается в рой огненных муравьев, которые пытаются вторгнуться в наше гнездо, чтобы забрать свою королеву.

Им это не удастся.

Жестом руки я снова увеличиваю изображение. Теперь я вижу их лица. Красное пламя их гнева. Некоторые плачут. Конечно, все мужчины. Большинство из них никогда не видели настоящую, живую женщину. В мире осталось немного женщин, но они, в основном, надежно спрятаны в домах, куда мужчинам вход заказан, и уединенных святилищах. Самой молодой из них, кроме Евы, шестьдесят шесть лет, это последняя из тех, кто родился до полувековой засухи. Я ни разу не встречал женщин, когда жил там, в городе. За исключением своей матери, разумеется. Я практически не вижу их и в рядах нынешних протестующих – большинство из них слишком стары или слишком напуганы. Они боятся нас. Боятся мужчин. Боятся того мира, в котором мы живем. Отныне все мы – исчезающие виды, и женщины – самый редкий.

Окно вспыхивает ослепительно-белым. Стены дрожат. На этот раз взрыв устраивают не бунтовщики, а мы. Взрыв не смертельный, разумеется: в конце концов, мы и так под угрозой исчезновения. Отпугивающий газ обычно делает свое дело, разгоняя даже самых стойких фриверов, и тогда толпы с криками разбегаются по домам.

Я провожу по экрану обеими руками, и окно возвращается к реальности. Грозовые тучи. Эти вечные грозовые тучи. С замиранием сердца я смотрю на то, что мы сделали с нашей планетой. Идиоты. Вот что происходит с миром, который в течение полувека населяли лишь мужчины, поколения мальчишек без всякой надежды на будущее. Они разрушают его. Неизбежно. Три мировые войны – и вот что от него осталось.

Все это произошло еще до моего рождения.

И до рождения Евы.

К тому времени, как Ева появилась на свет, мир превратился в то, что мы имеем сегодня. Это то, что предстоит спасать нашей «спасительнице». Я слишком молод, чтобы помнить хоть что-то из эпохи «до рождества Евы», но я читал книги по истории. В отсутствие будущего поколения, наследников, мы надругались над этим миром так, что оторопь берет.

Хищническое потребление ископаемых видов топлива ускорило глобальное потепление, масштаб которого превзошел даже самые пессимистические прогнозы. Война. Жадность. То, что мы не разрушили своими руками, за нас уничтожила погода. Самые суровые погодные условия в истории существования нашей планеты, утверждают метеорологи.

Эгоизм. Это в нашей природе.

Нашей спасительнице придется нелегко.

Огромное облако прижимается к окну, и я вижу свое отражение – одно из двух моих лиц. Изображение застает меня врасплох: это лицо, с которым я родился. Я провожу рукой по коротко остриженной голове, ощущая приятное покалывание ершика и чувствуя, как уходит напряжение рабочего дня. Мой взгляд тусклый от постоянного недосыпа. Лицо усталое. В последнее время я вижу его все реже, чего не скажешь о моем втором лице. Ее лице.

Холли.

В период подготовки к завтрашнему событию мой рабочий день увеличился почти втрое, и большую часть времени я, в полной экипировке, провожу в студии или, как мы, пилоты, предпочитаем ее называть, в Клетке. Именно там мы покидаем свою оболочку и становимся Холли, лучшей подругой Евы.

Холли не перестает восхищать меня, даже по прошествии стольких лет. Это действительно вершина изобретательской мысли. Другой такой технологии не существует. Конечно, когда организация отвечает за самого важного человека на планете, она получает в свое распоряжение бесконечные ресурсы, неограниченные фонды, которые направлены на разработку всего, что может положительно влиять на благополучие Евы. Технология, придуманная моим отцом, находилась в поле зрения ЭПО в течение многих лет, но думаю, даже великая Вивиан Сильва не могла бы предсказать появление Холли и то, что она станет настолько полезной. Социальное взаимодействие со сверстницей быстро стало ключом к пониманию психологии Евы.

Позволило читать ее мысли.

Влиять на нее.

Контролировать.

Никто не обладает большей властью, чем лучшая подруга.

Влияние/манипуляция. Это тонкая грань, и Холли ежедневно ходит по ней. Я хожу.

Конечно, Ева знает, что Холли – голограмма. Она полностью осознает собственную уникальность. Большинству из нас не под силу отличить Холли от настоящего человека, но Ева разгадала ее секрет в первую же неделю знакомства, когда нам было всего по пять лет.

Я до сих пор помню, как она настойчиво повторяла: «Ее глаза… Они всегда разные».

Это единственный изъян идеальной в остальном программы. Девять из десяти человек не могут этого заметить, но Ева проницательна. Глаза Холли должны быть напрямую связаны с человеком, контролирующим ее: пилотом. Иначе говоря, со мной. Так спроектировал Холли мой отец: именно это и делает голограмму такой живой. Вызывает к ней доверие. Но глаза пилота не всегда одни и те же. Нас трое – тех, кто управляет Холли, и Ева умеет нас различать.

Разумеется, мы не говорим об этом. Запретная тема. Мы никогда не нарушаем протокол. Когда ты управляешь Холли, ты и есть Холли. Ты больше не являешься самим собой. Для того мы и тренируемся.

Иногда я забываю, где заканчивается Брэм и начинается Холли. Может быть, это и делает меня любимицей Евы. Объясняет, почему именно со мной она так откровенна. Должно быть, поэтому мне и поручают самые сложные миссии. А, может, все дело в том, что я – сын босса. Не знаю.

Я снова пробегаюсь пальцами по голове, мысли блуждают. Я был несмышленым мальчишкой, когда отец впервые создал Холли – практически собрал конструкцию на мне. Ровесник Евы, я стал идеальным подопытным кроликом для его новейшего изобретения. ЭПО просто помешалась на этой авангардной идее, сулившей невиданный прорыв. Созданный отцом шедевр вмиг прославил его имя в научных кругах. Теперь он тут на правах королевской особы. Разве это не делает меня принцем? Как бы не так. Мы – рыцари, а Ева – наша королева.

Вспышка молнии вдалеке. По голубому свечению облаков я догадываюсь, что электрический заряд попадает в воду, на мгновение озаряя Сентрал. Интересно, что бы подумала Ева, увидев все это?

Каково это – жить, ничего не зная о том, что происходит вокруг? Жить в заточении Купола, под прекрасным звездным небом. Скоро один из тысячи запрограммированных восходов солнца разбудит ее по расписанию, и она выглянет в окно, увидев перед собой одеяло мягкого белого облака. Она и дальше будет верить в то, что мир прекрасен и удивителен; ее вера в человечество, которое она должна спасти, продлится еще на один день. В этом и заключается цель Купола. Это реальность Евы. Думаю, реальность – не что иное, как мир, который нам предлагают.

Сирены смолкают.

Все кончено.

Я возвращаюсь на свою койку, включаю ночник и перечитываю досье Коннора. Завтра – большой день для всех нас. Встреча с первым претендентом.

Я вчитываюсь в научную тарабарщину с описанием его генетического кода, который идеально подходит для того, чтобы породниться с Евой. Все это кажется таким стерильным, холодным. Словно она какая-то самка из зоопарка, участвующая в программе вязки. Согласен ли я с этим? Нет. Считаю ли это необходимым? Да. Мое мнение что-то значит? Черт возьми, нет.

Но у меня не получается делить мир только на черное и белое. Человеческая природа. Эмоции. Влечение. Любовь. Для всего этого нет научной формулы, а Ева… ну, это Ева. Она непредсказуема.

Ева.

Я ловлю себя на том, что улыбаюсь, когда подушка уносит меня в неведомые дали сна.

Удачи тебе, Коннор. Завтрашний день может изменить мир.