Новая Ева

4 Ева

После беспокойной ночи я просыпаюсь, чтобы полюбоваться восходом солнца сквозь стеклянные стены Купола. Оранжевые и розовые лучи медленно разливаются по небу, возвещая новый рассвет, надежду на новое начало.

Этот день настает.

Он уже здесь.

Мне пора исполнить свое предназначение.

Я оглядываю свою детскую спальню и с удивлением ловлю себя на мысли, что она такая же, как накануне вечером – башня внутри башни, расположенная в верхней зоне с садом. Две стеклянные стены открывают потрясающий вид на оранжерею – частицу прекрасного мира, который мы пытаемся спасти. Я заново влюбляюсь в нее каждое утро, когда выглядываю из окна, нежась на деревянной кровати под балдахином.

Но сегодня к этому чувству примешивается еще что-то.

Я просыпаюсь с ощущением перемен. За порогом – взрослая жизнь, но моя спальня все такая же, как в детстве. Я вот-вот стану женщиной, но не уверена, что готова к этому. Просто знаю, что должна ею быть и что на моих плечах лежит большая ответственность.

Вскоре я слышу стук в дверь. Это тоже часть утреннего ритуала – она всегда появляется через несколько минут после моего пробуждения.

– Входи, – выкрикиваю я и сажусь в постели, расправляя шелковую ночную сорочку.

Мать Нина заходит в комнату в строгой униформе, которую Матери носят на людях – темное платье цвета хаки, накинутый на голову платок в тон, скрывающий длинные седые волосы, которые она обычно убирает в небрежный конский хвост. Ее морщинистое лицо с плотно сжатым маленьким ртом, розовыми щеками и слегка крючковатым носом пока открыто, но она спрячет его под вуалью, когда поведет меня на встречу с первым претендентом, как мы и репетировали. Ее не должны замечать. Она должна казаться невидимкой.

– Доброе утро, мать Нина. – Я пытаюсь улыбнуться, как обычно, но это дается мне с трудом. Что и говорить, день непростой, и у меня скручивает живот.

Улыбка, которую она дарит мне в ответ, намного теплее той, что выдавила я. Ее улыбка обнадеживает, что неудивительно, поскольку мать Нина всей душой радеет за успех предстоящей миссии. Как и все Матери. Вот почему они здесь.

Подол платья путается у нее в ногах, когда она приближается ко мне с завтраком на подносе и ставит его мне на колени. Щедрая порция фруктов и кружка мятного чая. Кто-то мог подумать, что в такой важный день меня побалуют чем-то особенным – скажем, оладьями с сиропом, как в день рождения на прошлой неделе, или сэндвичем с беконом и сыром, как на прошлое Рождество, но нет. Не сегодня. Никто не хочет рисковать – не хватало еще, чтобы вздутие живота разрушило магию момента, отвлекая внимание претендента. Сегодня я должна предстать женщиной, причем идеальной. Это историческое событие для всего человечества, и напряжение огромно. Слишком многое поставлено на карту.

Я представляю себе, как люди прильнут к экранам в ожидании новостей о том, чтовстреча прошла успешно – а, возможно, событие будут транслировать в прямом эфире, чтобы они могли сами решить, является ли Коннор идеальной парой для меня. Впрочем, не исключено, что никакого ажиотажа и не будет. В конце концов, мне рассказывали, что люди не выбирают, с кем мне быть. Интересно, что они чувствуют, всецело полагаясь на меня. Я стараюсь выбросить из головы эту мысль.

И не могу.

Я отталкиваю от себя поднос с едой. Все равно кусок в горло не лезет. И живот сводит судорогой.

– Спасибо, – говорю я, когда мать Нина протягивает мне пластиковый стаканчик с утренними таблетками. Первая партия суточной дозы витаминов. Пять таблеток, разных цветов и размеров. Я закидываю их в рот и проглатываю.

– Ты не хочешь ничего съесть? – спрашивает мать Нина, и прежняя радость в ее голосе сменяется настороженностью, когда она замечает нетронутый поднос. Ее темные глаза смотрят на меня с тревогой.

– Я не голодна, – робко отвечаю я, делая глоток мятного чая.

– Но ты должна поесть, Ева. Тебе нужны силы.

Она выглядит испуганной, и мне ее жаль. Мать Нина – мой главный опекун, сколько я себя помню, и она была рядом со мной задолго до появления Холли. Мои детские воспоминания хранят немало ее образов. Доброе лицо матери Нины всегда приветствует меня по утрам, и она же желает спокойной ночи перед отходом ко сну. В ее обязанности входит кормить меня, одевать, заботиться о моем здоровье, образовании и благополучии. Отказываясь от завтрака, я ставлю ее в неловкое положение – получается, она провалила первое же задание в самый ответственный день моей взрослой жизни.

Обеспокоенное выражение ее лица заставляет меня взяться за вилку и отправить в рот три ломтика нарезанной груши. В горле тотчас встает ком, и я давлюсь, но продолжаю жевать.

– Спасибо тебе. – Мать Нина кланяется, и облегчение разливается по ее лицу. – Может быть, немного банана? Ты ведь знаешь, какая это привилегия – получать такую еду. Бананы больше не растут у нас…

Я вздыхаю, но все-таки запихиваю в себя несколько кусочков. Мать-природа лишила нас бананов, как и девочек. Я почти уверена, что мать Нина прибегает к таким уловкам, только чтобы заставить меня поесть. Это ее обычная тактика.

– Вот и умница. – Она улыбается, подхватывая поднос и переставляя его на прикроватную тумбочку в надежде на то, что я захочу поесть чуть позже. Сложив руки на груди, она поворачивается ко мне. – У нас все готово, ждем тебя.

– Тогда давайте начнем. – С полуулыбкой я делаю еще глоток чая, потом откидываю одеяло и направляюсь в ванную.

Мои чувства по поводу сегодняшнего дня сложные, хотя одно я знаю наверняка: мне хочется пройти через все это безболезненно, насколько возможно. Я хочу быстрее покончить с этим. Я не против того, что запланировано: вся моя жизнь подчинена подготовке к этим испытаниям – но с ними будет легче справиться, когда я узнаю, что это такое. А пока передо мной только неизвестность. И сегодня мне предстоит самая трудная из трех встреч.

После утреннего душа сразу несколько Матерей приходят помогать мне со сборами. Мать Кади невысокого роста, чуть выше полутора метров, занимается моими волосами. Крошечные руки, отмеченные татуировками из ее прошлой жизни, творят чудеса. Она заплетает мне косу наподобие той, в которую уложены ее черные с проседью волосы. Коса лентой огибает голову, открывая лицо, оставляя пряди свободно ниспадать волнами. Мать Кимберли помогает матери Табии с макияжем, передавая ей разнообразные кисти и баночки с таким серьезным видом, что у меня возникает ощущение, будто я на операционном столе, между жизнью и смертью. В свои шестьдесят семь мать Кимберли – самая молодая из Матерей и единственная, у кого огненно-рыжие волосы. Да и нрав у нее под стать, но только не сегодня, когда ею командует мать Табия. Я с нежностью называю мать Табию строгой, но она совсем не такая холодная, как Вивиан, хотя гордится тем, что ей доверяют докладывать наверх о работе остальных. Я знаю, что это так, поскольку другие замолкают в ее присутствии.

Пальцы матери Табии скользят по моему лицу, шлифуя и разглаживая кожу, втирая кремы, умело подчеркивая мои лучшие черты и маскируя несовершенства.

Каждая сосредоточена на своей работе и стремится выполнить ее безупречно. Все Матери сыграли огромную роль в моем воспитании, но сейчас между нами нет той близкой связи, потому что они заняты чем-то гораздо более важным, чем воспитание маленькой девочки.

Одна за другой они заканчивают работу и уходят.

Я скидываю халат и остаюсь в нижнем белье. Сегодня я лишена права выбора наряда. Его пошили много месяцев назад специально для этого случая.

Меня наряжают не в бесформенный балахон наподобие тех, что носят Матери. Мои женственные формы облачены в кремовое платье трапециевидной формы с овальным вырезом и коротким рукавом. Длиной оно до пола, как у Матерей, но юбка объемная и шуршащая. Лиф расшит бисером, пояс, инкрустированный алмазами, зрительно уменьшает талию. Я кручусь перед зеркалом, оценивая всю эту красоту, а потом просовываю ноги в розовые балетные туфельки, которые мать Нина выставляет передо мной на полу.

– Боже… – с придыханием произносит она, когда выпрямляется и смотрит на меня.

Бывают моменты, когда мать Нина чувствует себя не столько старшей горничной, сколько моей мамой. По крайней мере, именно такой я себе представляю родную мать. Сейчас как раз такой момент. Ее лицо розовеет от гордости. Она искренне заботится обо мне.

И за это я ее люблю.

Я поворачиваюсь к зеркалу и оглядываю себя в роскошном платье. Меня восхищают Матери, вложившие в создание этого образа столько сил. Они сделали меня лучше. Красивее. Женщина, что стоит передо мной, мне не знакома, но я отчетливо осознаю все, что она символизирует. Она – не я. Она принадлежит другим и является частью долгожданного шоу.

Матери вложили в меня свою любовь и время.

Пожалуйста, пусть это будет не напрасно.

Мне пора встретиться с первым претендентом и сделать первый шаг к спасению человечества.

Матери с нетерпением ожидают меня в коридоре. Когда я выхожу из комнаты, они изумленно ахают, выражая свое восхищение со слезами на глазах и покачивая головами, не в силах поверить, что наконец-то настал этот день.

– Как будто только вчера я готовилась к своему первому свиданию, – всхлипывает мать Кимберли, утыкаясь в рукав.

– Как же мне это напоминает мою молодость, – шепчет мать Кади, и в ее мудрых глазах воспоминания о тех временах, которые мне не суждено узнать.

– Очень красиво, – кивает мать Табия, немногословная, но добрая.

Я хихикаю, отмахиваясь от их комплиментов. Неровным от волнения шагом я прохожу через их строй и останавливаюсь у отметки на полу, как учили на репетициях. Они группируются вокруг меня: мать Нина встает справа, остальные выстраиваются по обе стороны, образуя крылья. Я слышу шорох ткани, когда они закрывают лица вуалью. Только глаза остаются на виду. Больше ничего.

Как только воцаряется тишина, я веду нашу процессию к лифту. Мы заходим в кабинку, и двери автоматически закрываются. В животе у меня что-то кувыркается, когда лифт срывается вниз.

По большей части меня держат в Куполе наверху, куда порой приходят люди, но мужчинам вход заказан. Я даже никогда не видела мужскую команду охранников нашего заоблачного убежища. Мне говорили, что искушение – зло, которому многие не могут противостоять. Меня часто предупреждают об этом. Видимо, мужчинам и женщинам лучше держаться подальше друг от друга, чтобы не рисковать. Мне позволено общаться только с Матерями и Холли. Видеть кого-то еще – особенно живых людей моложе 65 лет – удается редко. Это поощрение.

Когда двери открываются, перед нами стоит небольшая команда службы безопасности, готовая сопроводить нас до места. Их присутствие говорит о том, что мы уже не под Куполом, хотя я сомневаюсь, что мы оказались слишком далеко: здесь все держат под контролем, не допуская случайностей. Мне опять становится любопытно, какую картинку показывают людям.

Я не узнаю окружающее пространство, но лица мужчин, вытянувшихся по стойке смирно, мне знакомы. Я часами собирала в памяти их образы из того, что видела боковым зрением. Вступать с ними в разговор или смотреть им в глаза, конечно, строго запрещено. Мне сказано, что это может произвести на них неправильное впечатление или помешает их сосредоточенности на выполнении задачи. Их долг – служить мне.

– Он ждет, – рявкает Вивиан Сильва, замечая нас. В ее голосе звучит недовольство, как будто мы опаздываем. Я знаю, что мы явились вовремя, но, возможно, в ней говорят нетерпение или опасения по поводу встречи… А, возможно, она все еще злится из-за плохого поведения на Капле. Интересно, как долго она будет сердиться, заставляя меня раскаиваться. Никогда еще она не бывала такой строгой и неумолимой. Раньше мы были ближе друг к другу, но с годами между нами нарастала напряженность.

Вивиан шагает вперед, жестом призывая нас следовать за ней. Охранники разделяются: половина идет передо мной, остальные – позади Матерей. Вивиан резко останавливается возле закрытой двери и отходит в сторону.

– Я буду наблюдать, – говорит она, устремляя взгляд к приоткрытой двери, где я вижу множество экранов, на которых во всех ракурсах отображается комната, куда мне предстоит войти. Как я и думала, за мной будут наблюдать. Событие должно быть запечатлено. Если у нас с Коннором есть совместное будущее, сегодняшний день станет исторической вехой: видеозапись этой памятной встречи будут крутить бесконечно, демонстрируя будущим поколениям. Наша история будет священной и почитаемой или послужит суровым назиданием потомкам, предостережением от подобных ошибок.

Я делаю глубокий вдох, и мышцы слегка расслабляются.

Киваю Вивиан – сегодня я могла бы заслужить ее одобрение, но вместо этого она, похоже, видит во мне ребенка, который губит плоды ее труда. Я не меньше, чем она, хочу, чтобы все прошло гладко.

Кетч – бессменный глава службы безопасности. Без него я и шагу ступить не могу. Конечно, мы никогда не разговариваем, но я как будто знаю его всю жизнь, так что сейчас его присутствие рядом со мной утешает.

Он берется за ручку двери, замирает на мгновение и будто становится выше ростом.

Дверь открывается, мы оказываемся в скудно обставленной темной комнате. Здесь нет окон во внешний мир, так что и естественный свет сюда не проникает. Вместо этого вдоль стен тянутся экраны, на каждом из которых графическое изображение женщины, переплетенное со строчной буквой «e». Мой символ. Мой бренд.

Лохматый Коннор, сидящий за столом посреди комнаты, вскакивает со стула при нашем появлении. Я бы предпочла вплыть грациозной походкой балерины, но с такой свитой это невозможно. Как только команда Кетча и Матери выстраиваются вдоль стен, как заранее отрепетировали без моего участия, в комнате снова повисает тишина.

Молчание.

Ожидание.

Неизвестность.

Все ждут чего-то, как будто вот-вот свершится волшебство.

До меня вдруг доходит, что я не знаю, как себя вести. Вроде бы мне и хочется порхать по комнате с приветливой улыбкой, привлекая первого претендента своим неуемным обаянием, но гораздо сильнее я хочу превратиться в одну из Матерей и затеряться в женском строю у меня за спиной и остаться незамеченной.

Похоже, Коннор тоже волнуется. Поначалу он переминается с ноги на ногу, потирая ладонями бедра, обтянутые брюками темно-синего цвета. Но, когда он поднимает на меня взгляд и наши глаза встречаются, я замечаю, что ему не по себе. Он как будто съеживается, грудь становится впалой, колени подгибаются, и по телу пробегает судорога. В его широко распахнутых темных глазах, устремленных на меня, сквозит изумление.

– Ты настоящая. – Он сглатывает, словно ему трудно говорить.

– Конечно. – В моем голосе больше, чем обычно, звонких и мелодичных ноток, и это особенно заметно на фоне приятного баритона собеседника. – Приятно познакомиться, Коннор, – говорю я, приближаясь к нему.

– Я… я… я… – В ужасе, он хватается за край стола и сгибается пополам, прижимая руку к животу.

– Тебе нездоровится? – спрашиваю я, мельком оглядывая развешанные повсюду видеокамеры, улавливающие каждое наше движение.

Он качает головой:

– Я в порядке, – бормочет он сквозь стиснутые зубы.

Инстинктивно я кладу руку на его тонкое плечо, чтобы успокоить – это чужеродная среда для нас обоих, и только такое утешение я могу предложить. Так поступили бы со мной Матери, хотя у меня это вызвало бы совсем другую реакцию.

Под моим прикосновением его тело бьется в конвульсиях, ноги подкашиваются, и он жадно заглатывает воздух. Вдруг он отбрасывает голову назад и зажимает руками рот.

Рвота забрызгивает мне лицо и одежду.

Зловоние ударяет в нос.

Желчь обжигает глаза.

Я зажмуриваюсь, мысленно моля о том, чтобы все это закончилось. Я в полной растерянности, не зная, что делать дальше.

– Я так виноват, – шепчет он. Мы оба тяжело дышим.

– Нет. Мне не следовало этого делать… – Я чувствую себя униженной.

– Ты – Ева, – тихо произносит он, как будто это все объясняет.

– Так говорят. – У меня больше нет сил продолжать разговор, и я не понимаю, почему окружающие до сих пор не прерывают это идиотское свидание.

Все тонет в тишине, и меня охватывает ощущение полного провала. Прежде чем оно поглощает меня полностью, я смахиваю с лица следы рвоты и протираю глаза. Хотя картинка размытая, я все равно вижу выражение ужаса на его лице.

– Спасибо, что пришел, Коннор, – выдавливаю я из себя вместе с самой приятной улыбкой, какую только могу изобразить, потом поворачиваюсь и направляюсь к двери.

Никто не останавливает меня и не пытается вернуть обратно. Было бы бессердечно с их стороны проделать такое, учитывая мое состояние, но мир – странное место.

Рядом со мной тотчас оказывается мать Нина. Не говоря ни слова, мы садимся в лифт.

Возвращаясь в свою комнату, я не могу смотреть на ее потрясенное лицо, когда она помогает мне снять запачканное платье. Смывая под душем следы того, что случилось со мной, я стараюсь не обращать внимания на то, как тихие рыдания сотрясают ее плечи.

Я сочувствую ей.

Как я ни скребу свое тело, избавиться от мерзкого запаха не получается. Точно так же я никогда не смогу стереть жуткие воспоминания, теперь уже навечно въевшиеся в историю нашего мира.