Аня
Свет режет глаза. Я часто моргаю, пытаясь прийти в себя. Что я творю? Лежу на кровати с почти незнакомым парнем, который час назад держал меня в наручниках. В голове полный бардак.
Его рука всё ещё на моём бедре. Горячая. Тяжёлая. От этого прикосновения мурашки по всему телу. Господи, да что со мной такое?
Почему я до сих пор не оттолкнула его? Не влепила пощечину? Не убежала?
Смотрю в его глаза — серые, с золотистыми крапинками. В них такое же замешательство, как и у меня. И что-то ещё… что-то тёмное, опасное.
— Я… — начинаю говорить, но горло перехватывает.
Надо встать. Прямо сейчас. Найти свою одежду. Уйти отсюда и забыть как страшный сон.
Но вместо этого выпаливаю:
— Может… продолжим ужин?
Что⁈ Я серьёзно это сказала?
Он явно удивлен не меньше моего. Приподнимается на локтях, смотрит недоверчиво:
— Ты уверена?
Нет. Совершенно не уверена. Это самая дурацкая идея в моей жизни.
— Ризотто жалко, — пожимаю плечами, пытаясь придать голосу небрежность. — Ты же старался.
Боже, как фальшиво это звучит. Но он улыбается:
— Ну раз ризотто жалко…
Встаёт, протягивает мне руку. Я игнорирую её — хватит с меня прикосновений на сегодня.
В кухне теперь неловко. Мы старательно не смотрим друг на друга, гремим тарелками громче необходимого.
— Вино… — он прочищает горло. — Будешь?
— Давай. Всё равно никуда не поеду.
Не в этой метели. Не в его рубашке. Не после…
Нет. Не думать об этом. Не вспоминать его губы. И руки. И как он…
— Держи.
Вздрагиваю от его голоса. Беру бокал, делаю большой глоток. Вино терпкое, пряное. Или это всё ещё вкус его поцелуев?
Чёрт. Я же обещала не думать об этом.
— Как ризотто? — спрашивает он.
Пробую. Вау. Реально вкусно.
— Неплохо, — говорю максимально равнодушно. — Для парня, который удерживал меня в наручниках.
— Смотри кто говорит!
И мы вдруг смеёмся. Просто потому что вся эта ситуация настолько абсурдная, что либо смеяться, либо сойти с ума.
— Я правда не хотел тебя обидеть, — он крутит бокал в руках. — Просто…
— Просто решил поиграть? — перебиваю. — Как с той блондинкой?
— Нет, — он качает головой. — С ней всё было… предсказуемо. А ты…
Замолкает, смотрит так пристально, что щёки начинают гореть.
— Что я?
— Я уже говорил. Ты другая. Особенная, что ли.
От его слов что-то сжимается в груди. Дима тоже говорил, что я особенная. А потом…
— Не надо, — отодвигаю тарелку. — Не нужны мне эти сказки.
— Какие сказки?
— Про особенную-необычную. Наслушалась уже.
Он хмурится:
— Этот Дима… сильно тебя обидел?
— Не хочу об этом.
Но слова сами рвутся наружу:
— Просто… знаешь, как бывает? Веришь человеку. Думаешь — вот оно. А потом выясняется, что ты была… экспериментом. Типа «попробую с правильной девочкой». А через две недели возвращается к бывшей. Потому что с ней проще, понятнее. Веселее.
Господи, зачем я это рассказываю? Ему-то какое дело?
Но он слушает. Внимательно. Серьезно. И от этого внутри что-то надламывается:
— А я… я не умею быть простой и весёлой. Я такая, какая есть. И если это кому-то не подходит…
— То им же хуже, — заканчивает он.
Киваю, комкая салфетку:
— Только почему-то всегда хуже мне.
Он молчит. Долго. А потом говорит:
— Знаешь, что я подумал, когда ты выскочила из шкафа?
— Что я психопатка?
— Что ты самая искренняя из всех, кого я встречал.
От этих слов перехватывает дыхание. Поднимаю глаза — он смотрит серьёзно, без тени насмешки.
И я понимаю — всё. Попала. По полной.
Потому что теперь не важно, что он соврал. Что издевался. Что всё это какое-то безумие.
Важно только то, как сердце колотится от его взгляда. Как дрожат руки. Как хочется…
— Егор…
— М?
— К чёрту ризотто.