Егор
Веду её на кухню, придерживая за локоть. Она упирается — гордая. Но наручники делают своё дело — приходится подчиняться. Не могу перестать разглядывать её украдкой: как прядь волос падает на лицо, как она нервно закусывает губу, как дёргает плечом от каждого моего прикосновения.
А ведь Кирилл просил просто присмотреть за квартирой. Типа полей цветы, забери почту. А тут… Но к черту Кирилла. Слишком интересно, чем всё закончится.
— Садись, — киваю на барный стул. — Будешь моей помощницей.
— Серьёзно? Так и представляю, как элегантно буду шинковать овощи, — она демонстративно гремит наручниками.
Наклоняюсь к ней, почти касаясь губами уха:
— А это чтоб не разбила посуду. Вдруг в твою голову взбредёт, пошвыряться в меня ещё чем-нибудь.
От неё пахнет ванилью. И ещё чем-то цветочным. Замечаю, как по шее пробегают мурашки от моего дыхания. Чёрт. Надо держать дистанцию.
— Что готовишь? — она пытается заглянуть в кастрюлю.
— Ризотто с морепродуктами, — достаю два бокала. — Вино?
— Нет, спасибо, я за рулём.
— Боюсь, сегодня ты никуда не поедешь.
Она вскидывается:
— То есть как это?
Чувствую, как внутри всё сжимается от предвкушения. Хочется дразнить её дальше, смотреть, как вспыхивают глаза.
— Вот так. Слышишь, как воет? — Киваю на окно, за которым метель превращает город в размытое белое марево. — Дороги заметает. К тому же… — Делаю паузу, наблюдая за её реакцией. — Ты мне должна.
— Я тебе ничего не должна.
— Нет? А кто устроил здесь сцену и сорвал мой вечер?
— Вечер с гостьей, — бурчит она, отводя взгляд. — Которая совершенно не в твоём вкусе.
Ого. А это уже интересно.
— Откуда такая уверенность? — подхожу ближе, упираюсь руками в стойку по обе стороны от неё.
Она сглатывает. В глазах мелькает что-то похожее на панику:
— Просто… она слишком… накрашенная. И эти… нарощенные ресницы
Не выдерживаю — смеюсь. Она тут же ощетинивается:
— Что смешного?
— Ты. Такая… непосредственная.
Хочется провести пальцем по её щеке, проверить, такая ли кожа нежная, как кажется. Но вместо этого отстраняюсь:
— Держи, — ставлю перед ней доску. — Порежешь помидоры.
— Как⁈
— Импровизируй, — подмигиваю.
Наблюдаю краем глаза, как она пытается справиться со скованными руками. Язык так и чешется подколоть, но молчу — слишком завораживает зрелище.
Волосы снова падают на лицо, она пытается сдуть их, морщит нос. Не задумываясь, протягиваю руку, заправляю прядь за ухо. Она замирает на полудвижении.
Твою мать. Что я творю?
— Я… эээ… соус проверю.
Отворачиваюсь к плите. В отражении на металлической поверхности вытяжки вижу, как она прикрывает глаза. Дышит чаще.
Изначальный план проучить её, поиздеваться немного рассыпается на глазах. Теперь я сам не уверен, чего хочу больше — довести до белого каления или…
— Ай! — её возглас заставляет резко обернуться.
— Что?
— Порезалась, — она сердито смотрит на палец.
Беру её руку — она пытается отдёрнуть, но наручники мешают. Рассматриваю порез:
— Жить будешь.
— Спасибо, успокоил.
Провожу большим пальцем по её ладони. Она вздрагивает.
— Щиплет? — спрашиваю хрипло.
Качает головой. Не отрывает взгляда от наших рук.
Кровь стучит в висках. Надо отпустить. Сейчас же. Но пальцы не слушаются.
Тянусь за салфетками и задеваю локтем бокал. Тёмно-красная жидкость выплескивается прямо на её белую блузку. Ткань мгновенно пропитывается, обрисовывая контуры кружевного белья.
Твою. Мать.
Она судорожно вздыхает, опуская взгляд. Капли вина стекают по ткани, и я не могу оторвать глаз от этой картины. В горле пересыхает. Знаю, что нужно извиниться, предложить полотенце, что-то сделать… Но могу только стоять и смотреть, как тонкая ткань становится практически прозрачной.