Нужным быть кому-то (СИ)

1

В третий раз проходя по этому Ананьевскому переулку, Валентина про себя чертыхалась — согласилась на свою голову помочь бабе Тане, вот и искала эту фирму «Полет» уже сорок минут.

Баба Таня, добрейшей души старушка, слезно просила помочь, ей срочно надо было отвезти документы в эту фирму, а совсем не ходят ноженьки.

Валя, естественно, пошла ей навстречу, тем более, что документы просто надо было передать под расписку.

Переулок, застроенный домами прошлого века, был пустынным. Похоже, что жителей в этих домах не было, одни офисы, вот и спросить не у кого.

И Валя решилась — зашла в шикарный холл какого-то там общества «Святогор», увидела торопливо шедшего к ней охранника.

— Женщина, что вы хотели?

— Мне бы узнать, где в этом переулке фирма такая — «Полет»?

Он начал объяснять, затем, глянув в огромное окно, увидел, как подъезжает роскошное авто, торопливо договорил, куда идти, и вытянувшись в струнку с подобострастной миной на лице, пробормотал:

— Уходите скорее!

Развернувшись, Валентина шагнула к выходу, и тут на неё налетел быстро шагавший и говоривший по телефону, злющий мужик. Налетев на неё, взмахнул рукой с телефоном и попал ей по носу.

Боль была адская, и Валя вскрикнула:

— Дебил, смотри куда прёшь!

Мужик притормозил, с недоумением глянул на неё и, бросив следовавшим за ним двум крупным ребяткам:

— Игорь, разберись! — полетел дальше, ругаясь на кого-то в телефон.

Из носа текла кровь, и едва видя выход сквозь набежавшие слезы, она быстро выбежала в огороженный низкой оградкой дворик, увидев неподалеку возле кустов лавочку, села на неё. Задрав повыше голову, попросила выскочившего за ней охранника:

— Мне бы лед не помешал!

Тот кивнул:

— Немного подождите!

— Вот, блин, съездила в Москву, синяк будет, и нос как слива станет! — подумала она и тут услышала детский голосок:

— Большая, а ревешь!

— Да не реву я, они сами бегут.

— А чего голову так держишь?

— Да какой-то дебил налетел на меня вон там и телефоном по носу заехал, разбил нос, вот и приходится голову вверх поднимать, чтобы кровь перестала идти. Не будешь же идти по городу с разбитым носом.

— А-а-а, тогда понятно, — протянул мальчишка.

Скосив глаз, Валя увидела небольшого, худенького, взъерошенного как воробей пацаненка, лет 8–9, странно как-то одетого: из продранных джинсов выглядывали тощие, синюшные коленки, футболка была в каких-то монстрах.

— Чё ты так вырядился, на улице-то прохладно?

— Из протеста!

— Против чего же протестуешь?

— А… произвола, гувер… — он скривился, — … нантки… та ещё штучка.

— А не в школе чего?

— Я неконтактный, непредсказуемый. На домашнем обучении. Давай, платок выкину, возьми вот, — он протянул пачку бумажных платков, вытащив их из небольшого рюкзачка.

— Спасибо, какой же ты неконтактный? Очень даже контактный, наговариваешь на себя невесть что!

Мальчишка быстро вернулся.

— Тебя как зовут?

— Валя, а тебя?

— Тебе как, по-простому или официально?

— На кой мне твоя официальность, раз уж на «ты» разговариваем.

Мальчишка хитро прищурил глаз.

— Я, может, тебя проверял, ты смешная, другие, вон, сразу начинают воспитывать, а ты наоборот.

Инстинктивно понимая, что ребенку нравится такой простой разговор, Валя сказала:

— Говори, как тебя все же звать-то?

— Лёха я. Слушай, а давай этому дебилу диверсию устроим?

— Ну да, ещё скажи подкараулим и ро… э-э личико набьем.

— А ты дралась когда-нибудь?

— Ну… — она задумалась, — а, вспомнила, в третьем классе мы с девочками одного толстого портфелями отлупили.

— За что же? — мальчишка подвинулся ближе, и Валя неожиданно для себя сгребла его к себе под бок, прикрыла полой плаща. — Обижал он нас. Вот так-то лучше, а то дрожишь как кутёнок.

Ребенок как-то удивленно смотрел на неё:

— Кто такой кутёнок, котёнок, может? И тебе не противно меня обнимать?

— Ты чё, дурак? С чего бы мне противно? Я тебя согреть хочу, а кутёнок — это совсем маленьких щенков так называют.

Мальчик расслабился и плотнее прижался к теплому боку.

— Я бы хотел щенка, да не разрешат, грязь, антисанитария, — передразнил он кого-то.

— Родители так говорят?

Он вздохнул:

— Нет у меня родителей, только дед.

— Ну, раз дед имеется, то ты не один.

— Да, не один я, у меня ещё и дети есть, за ними пригляд нужен.

— Ну, ты даешь, раз у тебя уже и дети есть, то старина уже. Силён, в таком возрасте и детей имеешь!

Он хихикнул:

— А ты тогда кто?

— Я? хмм… старушка-развалюшка, или как в мультике: ты ежик, а я лошадка.

— Что за мультик?

— Чё, не смотрел такой? «Ежик в тумане»?

— Не!

— Ну ты даешь! А кота Матроскина и «Жил был пёс»? «Ща спою»?

— Не!

— Темнота ты, старина!

Мальчишка завозился под боком:

— Скажи-ка мне, Леха, а фильмы — сказки смотрел? «Морозко», например?

— Не! — уже с восторгом ответил он.

— Вывод: глухая, неграмотная деревня ты!

И оба захихикали.

— А давай ты будешь моей гувернанткой?

— Это ты, брат, хватил, у меня такого образования нет, да и этикету тебя надо учить, не, да и дома у меня хозяйство.

— А чего ты умеешь?

— Я-то? Пироги печь, щи варить, всякие деревенские дела делать.

— Ты в деревне живешь? У тебя корова есть?

— Коровы нет, есть кот, куры с петухом и ласточки.

— Телефон у тебя есть? Пиши мой номер, я, может, к тебе приеду, посмотреть.

Валя вытащила телефон, мальчуган воскликнул:

— Это ж прошлый век, а не телефон, тут же совсем мало функций!

— Знаешь чего, не умничай, ты вон ни одного фильма нормального не смотрел, я же не говорю на тебя всякие слова!

— Не буду, вот, смотри, я записал себя: Лёха-ежик.

— Алексей Игоревич! — на входе надрывалась какая-то разодетая девица, — Алексей Игоревич, где же вы!

Мальчишка поджал ноги.

— Это тебя что ли?

— Ну да, противная она, за деда замуж хочет. А нас в пансионат отправить, я подслушал вот.

— Леха, это ж домомучительница получается у тебя?

— Опять мультик, да? Какой? Я только иностранные смотрел.

Валя вздохнула:

— Бяяда мне с тобой! Давай так, договаривайся с дедом и приезжай ко мне на выходные, будем и мультики смотреть, и пельмени лепить, и пироги стряпать, и баню истопим.

— Адрес говори. А с детьми можно?

— Сколько у тебя их и лет им сколько?

— Две сестренки — Варя и Вера, по пять лет.

— Ладно, только без этой Фрекен Бок.

— Я с Палычем приеду, он мужик хороший.

— Дед-то отпустит?

— Уговорю, я тебе позвоню. — Увидев, что истерически кричавшая девица ушла, а в дверях появились два охранника, он нехотя отстранился.

— Искать будут, пойду я.

— Лех, ты только одевайся потеплее, а то заболеешь, и не отпустят ко мне.

Валя взлохматила его и так торчащие во все стороны вихры и, притянув к себе, поцеловала в щеку.

— Я рада, что у меня такой крутой дружок появился!

Мальчишка замер в её объятьях и севшим голосом сказал:

— Я точно приеду!

— Смотри, слово дал! Вот за разговорами и нос успокоился, пока, Лёха!

Распрощались довольные друг другом, и не видели оба, как стоящий с другой стороны куста мужчина улыбнулся. Нажал на телефоне какую-то кнопку и пошел качая головой в здание, а возле куста остался пакет с подтаявшим льдом.

— Иван Игнатьич! — раздался в в динамике голос его бессменной секретарши Катерины, — к Вам Кристина Викторовна и Владимир Павлович.

— Палыча давай! Кристине, — он скривился, — Викторовне, скажи, вечером поговорим.

Гувернантка детей стала его сильно раздражать в последнее время, и Иван старался ограничивать время общения с ней, её манера одеваться, выставляя на показ прелести, назойливость и стремление постоянно дотронуться до него раздражала.

Зашел начальник по безопасности — старый, проверенный жизнью, службой и Афганом друг, чему-то улыбаясь.

— Ты что, в лотерею выиграл?

Тот улыбнулся ещё шире:

— Больше! Вот, послушай! — он положил на стол свой телефон, нажал кнопку, раздался голос его внука.

— «Большая, а ревешь?» — все с большим удивлением и вниманием Иван слушал разговор, затем нажал и ещё раз послушал.

— Это что?

— Лешка твой, обычный и нормальный пацан, сам знаешь, повесь на человека ярлык, потом не отмоешься. Иван, включи запись с камеры в комнате Вершкова, к вечеру она будет подчищенная.

— Даже так? И давно?

Палыч почесал макушку:

— Мой косяк, с неделю как заметил, но голословным быть не хотел. Смотри! И включи запись!

Вершков был неплохим специалистом, все записи наружных и внутренних камер наблюдения всегда были в порядке, нареканий не было, сейчас же в его комнате находилась Кристина, донесся её возмущенный голос:

— … никаких нервов не хватает… представляешь, этот гадёныш опять меня обозвал, ну ничего, вот лето пройдет, и поедут они все трое в закрытый пансионат, в Швейцарию! Уж я постараюсь, в такой закрытый, что приедет он сюда лет через пять! А тут уже свои, родные наследники подрастут, я согласна каждый год рожать, тем более, от тебя, только чтобы внукам любимым, особенно этому тупому и наглому Алексею Игоревичу, — она аж плюнула, — ничего не досталось. В интернате для слабоумных ему место! Иван уже, считай, у меня в кармане, на пансионат почти согласен, вот как переспим и всё. Милый, я так по тебе соскучилась, — замурлыкала она тут же, — повесь табличку!

Дальше пошло пыхтение, сопение, стоны…

— Так!

Лицо Ивана Игнатьевича закаменело, глаза стали ледяными, он напоминал готового к прыжку хищника, таким вот его и знал по войне Палыч — резким, четко знающим, что надо делать, мгновенно просчитывающим все плюсы и минусы.

— Вершкова вечером поймать на горячем сможем?

— Когда он будет удалять лишнюю запись? Там надо пошуршать на предмет лишних записей, наверняка компромат имеется, спеца надо. Попроси Макса у Виктора Сергеевича. Парень хоть и раздолбай, но мозга!

— Да, позвоню. Теперь всё, я подчеркиваю, всё об этой старушке-развалюшке! Леха точно придет проситься к ней, а может она тоже охотница за приданым и, имея побольше мозгов, начала с внука?

Владимир усмехнулся:

— А чего не спросишь, кто тот дебил, что нос разбил ей?

— Ну и кто?

— Ты, мил друг, ты?

— Серьёзно? Когда?

— Совсем заработался, ты в холле на бабенку налетел и своим навороченным телефоном попал ей по носу!

— Надо же, — пробормотал Иван, — даже не заметил.

И вдруг засмеялся:

— А внук-то, внук, диверсию деду предлагал… Я ж дурак. Начал верить… этой… что он… Эх, деда, правда тебе рожу надо набить. Ладно, это все решаемо, и побыстрее об этой Вале сведения мне.

Валя, наведавшись в свою московскую квартиру, проверив все, прикупив кой каких сладостей для соседок-подружек и их детей-внуков, ехала в электричке, глубоко задумавшись. Этот колючий ёжик Лёха сильно зацепил её, сильный человечек. Несмотря на нелестную характеристику, мальчишка умел и смеяться и заботиться о младших сестричках, называя их своими детьми.

— Как хочется этому неведомому деду гадостей и сделать, и наговорить, — подумала она в сердцах.

Выйдя на платформу, глубоко вдохнула чистый воздух и неспешно пошла по тропинке, протоптанной местными жителями между кустов. На появившейся после кустов большой поляне залюбовалась открывшейся панорамой Каменки — деревня расположилась на бугре, яркие, раскрашенные в разные цвета домики, как разноцветные жучки, казалось, ползли по бугру вверх. За бугром, на небольшом отдалении, блестела и сверкала на весеннем солнышке Малявка, неширокая речушка, в которой несмотря на название, имелись омуты, и с ранней весны до поздней осени сидели по её берегам рыбаки.

Наезжали сюда летом и постоянные туристы-москвичи, которые ставили палатки, отдыхали подолгу, купались, загорали. Покупали у местных продукты — молочку, овощи, яйца и говорили, что никакие Сейшелы-Мальдивы так не влекут, как милые сердцу русскому просторы.

Вот и Валентина выбрала Каменку. После тяжелого, выматывающего душу развода она сдала квартиру квартирантам, а сама, отремонтировав и перестроив бабулин дом, поселилась здесь. И за пять лет ни разу не пожалела об этом.

Её дом, покрашенный в нежно-голубой цвет, с красивыми наличниками, был виден издалека. Вообще их Цветочная выделялась из всех улиц. Когда Валя перекрасила свой дом, а сосед Володька, мастер на все руки выпилил и приладил на окна оригинальные наличники, чем-то напоминающие гжельские мотивы, все соседи наперебой стали заказывать резные наличники и перекрашивать дома в разные цвета. У бабы Тани домик стал «лимоновый», у Володьки с Томкой — малиновый, были и сиреневые, и желтые, и зеленые дома. Деревня преобразилась — стала празднично-красивой. Жители Каменки как-то незаметно для себя втянулись в дружеское соревнование, чья улица лучше. Сейчас возле каждого дома росли цветы и красиво подстриженные кустики, было много сирени, улицы заровняли, засыпали ямы мелкими камнями и битым кирпичом. Глава сельского поселения договорился с дорожниками, ведущими неподалеку развязку федеральной трассы, и в выходной день три катка проутюжили и укатали все камни. Сами для себя устроили уют и красоту. Сейчас начинали цвести сливы и вишни, деревня была в белопенном кружеве, а уж когда зацветала сирень…

— Бу! — раздалось за спиной заглядевшейся на Каменку Вали.

Она подпрыгнула.

— Вовка, дубина, я ж заикаться буду!

— Ой, Валюха, я тебя пять лет пугаю, ничё, живая. Как съездила-то? Чёй-то нос у тебя припух? Вроде не пьёшь, асфальтовой болезнью не страдаешь?

— Да вот, — она рассказала ему и про нос, и про пацанёнка.

Он взял её сумки, пристроил в корзину, укрепленную впереди руля, помолчал и сказал:

— Это ты верно сделала, что позвала к нам — дети должны бегать, драться, прыгать, лазить, все как полагается в детстве. Вон, мой архаровец, коленки только зимой не ободранные, а уж на придумки мастак. Я был шустрым, но Матюшка мне сто очков вперед даст. Ты мне тогда заранее скажи, как гости будут, я их на рыбаловку утащу, с завтрева обещают потепление, вот и пущай у них будет веселье. Забыл, Ильинишна, тут опять твой с утреца наезжал, баба Таня ругмя ругалась на него, грозилась Верного на него спустить.

Верный — огромный псина непонятной породы, был хозяином всей деревни, все собаки его боялись, да и некоторые людишки тоже.

Стоило бабе Тане появиться в сопровождении пса у магазина, так отирающиеся там с раннего утра и до закрытия алкаши мгновенно испарялись.

К Вале он сразу же проникся симпатией и позволял иногда вычесать репьев из шерсти. Пёс был очень разборчив в людях, но соседей бабы Тани уважал всех и защищал в случае чего постоянно.

И невзлюбил с первого раза бывшего Валиного мужа, он не лаял, а негромко рыча, неспешно двигался в его сторону, и приходилось лощеному, нарядно одетому мужчине чуть ли не бегом садиться в машину и уезжать под веселый смех соседей.

— Чё ему надо из под тебя хоть?

Володька был мастер на всякие присказки-поговорки.

— Да все то же — прости, вернись!

— Ага, вернись, я все прощу! Москва большая… Чё и не найдёт никак по Сеньке и шапку, по едреней матери колпак?

— Да там, Ильич, запросов и амбиций много, а пользы — шиш. Моя-то сталинская двушка как теперешняя четырехкомнатная будет, а ему пришлось в однушку в Кукуево перебираться, это ж на дорогу много время уходит, да и тесновато, масштаб не тот.

— А, ну, на хитрую задницу всегда находится…

С горы скатились три пацаненка на великах и понеслись к ним наперегонки.

— Во, Валь, махновцы появились, ничего ведь не боятся! Слышь, а у меня ведь есть велик лишний. Я его погляжу, цепь подтяну, педали смажу, и будет твой Лёха на транспорте рассекать по Каменке.

Пацаны подъехали, галдя все разом.

— Цыц! На первый-второй рассчитайсь! Вот теперь по номерам и говорите, первый пошел!

— Дед, баба Тома сказала, что с завтрева тепло пойдет, на рыбалку пойдем?

— Дядь Вов, пойдем, а? Мы уже червей накопали, целую банку, бабе Тане три грядки перекопали заодно, — шустрый Санька с Яблоневой улицы успевал везде.

— Ладно, завтра не, через три дня как раз суббота, и погода устоится. Пойдем, но смотрите у меня, чтоб… как в танковых войсках!

Вечером, как всегда набежали к Вале соседи, как выражался Вовка, «на огонёк — бабьи посиделки». Посидели, попили чайку, выпили калиновки, для сугреву внутренностей, а потом пошли разговоры обо всём. Поохав на Валин слегка спавший, но ещё опухший нос, пригорюнились над судьбой мальчонки.

— Вот ведь, дети с воспитательницей, а без тепла совсем. Это ж какой надо стервой быть, что его чуть ли не дурачком обозначить? — возмущалась баба Таня. — Сама вырастила семерых без отца, и хоть один остался без внимания и ласки? Правильно, Валюшка, сделала, чтоб в Каменку приезжал завсегда. А мы всем миром и отогреем. Вот оно, богатство, как глаза застит, дед-то явно не из работяг, а дитям внимания совсем не уделяет! Тряпки, игрушки всякие компютЕры — это одно, а обнять и похвалить дитёнка — совсем другое. Мои Аришку грозятся привезть, она тама их достала нытьем, вот ведь, сколь их у меня внуков-то, а Аришка как истинная каменская, со скандалом и воплями уезжает на зиму, чё делать будут осенью, ведь первый класс? Ванюшка поговаривает меня в Москву забрать, с ей ходить в школу. Но я, девки, из Каменки никуда! А Людмилка в Красноярск зовет, хоть на месяц. Ну, может, зимой и соберуся на немножко. Тут вон Верный, Муська, Зорька, куда от них?

Баба Таня, несмотря на свой солидный возраст — 75 лет, держала корову, гусей, курочек.

Невысокая, шустрая, она успевала везде, а летом, когда на покос съезжались все пять сынов, она летала по Каменке, сияя как молоденькая. Сыны были как на подбор — рослые, крупные мужики, и баба Таня среди них выглядела, как мелкий подросток, но надо было видеть, с какой любовью и вниманием относились к ней сыновья.

Старшенький, Петруша, в свои пятьдесят пять лет, слушал маманю неукоснительно, дети выросли дружные, друг за друга горой.

Только младшенький, Ванюшка, смеялся на мамкины наставления и, схватив её в охапку, посадив на руки, таскал по деревне.

Она ругалась:

— Охальник, пусти! — а сама с нежностью смотрела на своих мужуков и счастливо вздыхала:

— Удалися детки! Вот бы Никифор порадовался!

— Так что, пусть детки приезжают, девчонок с Аришкой пустим гулять, а Лёху вон Томкин Матюха быстро в курс дела введет. Том, я так ли сказала?

— Баб Таня, ты у нас в Каменке большой авторитет, как скажешь, так и будет, — крупная, смешливая, никого и ничего не боящаяся Тома всегда прислушивалась к советам бабы Тани, их три дома жили одной жизнью, знали и помогали друг другу.

Вовка, посмеиваясь, звал их — «мои курочки»!

Валя, выросшая здесь с бабулей, вернувшись в Каменку после развода, как и не уезжала на двенадцать лет в Москву, хотя она наведывалась все эти годы постоянно сюда. Несмотря на недовольное бурчание мужа, её тянуло в Каменку. Даже после смерти своей бабули она неизменно бывала здесь, и никогда не забывала своих соседей — помогала, чем могла, бабе Тане, Вовке с Томой по хозяйству. Перед тем как приехать, звонила им, спрашивала, что привезти, или же они сами просили что-то купить.

Валя, рано оставшаяся без матери, жила с бабулей Ниной Ефимовной на скромные две пенсии, и соседи поддерживали их, чем могли.

Вовка же, бывший на десять лет старше малявки, дружил и заступался за неё с детства. Поначалу находились желающие обозвать скромную тихую девочку с огромными карими глазами безотцовщиной, а то и похуже. Но пара разбитых носов и фингалы, поставленные Вовкой, быстро утихомирили желающих сказать гадости.

Вовка же и привел её в секцию борьбы в деревенском клубе, бурча, что надо уметь за себя ответить и постоять. Там же занималась и Тома, жившая в соседней деревушке — Аксёново, вот и дружили они крепко, почти тридцать лет.

Надо сказать, что все трое не одобрили в свое время выбор Валин — мужа. Валерий не понравился никому, но ослепленная, влюбленная, девятнадцатилетняя Валя не видела и не слышала никого.

Вовка, поплевашись, сказал тогда своим бабам, Томе и бабе Тане:

— Свои синяки и шишки пока не набьет, бесполезно.

Молодые жили в Медведково, в однокомнатной хрущёбе, Валя училась, муж делал карьеру, и когда Валя забеременела, настоял на аборте.

Тогда уже что-то сломалось внутри у Вали, она долго болела и восстанавливалась, зачастила в деревню, где соседи приглядывали за их домиком.

После третьего курса, Валю отправили в Израиль на три месяца, по договору об обмене студентами между вузами двух стран. Английский и, как ни странно, иврит, давались ей без труда. Вот и отобрали её в пятерку счастливцев.

Встречавший их в аэропорту средних лет мужчина как-то изумленно вылупился на Валю, было такое ощущение, что он увидел что-то из разряда невероятного.

Повез их в студенческое общежитие, показал где что, и распрощался до завтра, велев быть готовыми к восьми утра.

Утром же, когда их привели к куратору их практики, Валю ждало потрясение — рядом с куратором сидела женщина лет шестидесяти… абсолютная копия Вали, только совсем седая…

Обе в изумлении уставились друг на друга, затем старшая, отмерев, сказала:

— Натан Борисович, я на сегодня заберу студентку э-э-э…

— Михееву, — сказала Валя.

— Да, Сара Львовна, пожалуйста!

— Сара Львовна чуть ли не бегом привела Валю в огромный кабинет с невероятно красивой панорамой города.

— Потом, девочка, — видя, что Валя застыла от восторга на пороге, как-то нервно сказала седая дама. Несмотря на сходство в лице, ростом она была повыше и похудее.

— Скажи мне, кто твои родители?

— Мама, Наталья Сергеевна Михеева, а отец… знаю только, что его звали Илья. Знаю со слов бабули, что у них была любовь в институте, должны были пожениться, но какая-то подруга сказала маме, что беременна от него, и мама уехала сразу после получения диплома. Потом оказалось, что и мама беременна, но напоминать о себе не стала. Когда мне было пять лет, она умерла, я не помню, но бабуля говорила, что она так и не оправилась после предательства, болела долго.

— А бабуля?

— Бабуля год как ушла.

— Так ты одна?

— Муж есть!

— А почему ты Михеева?

— Я оставила свою фамилию.

— Так, — дама постучала наманикюренными ногтями по столу. — Сейчас мы поедем в одно место, не волнуйся, это недолго.

Сидя на переднем сиденье, Валя только головой крутила, глядя на проносившиеся за окном улицы Тель-Авива. Сара Львовна, ловко маневрируя в потоке машин, подъехала к входу в небольшое здание, почти бегом, ухватив Валю за руку, влетела в здание и, крикнув охраннику на иврите:

— Я к Абельману, он должен был предупредить! — полетела дальше.

Наконец, на третьем этаже возле двери с табличкой «Абельман Э.Н.», как-то судорожно вздохнула и, постучав, толкнула дверь.

Из-за стола выкатился круглый человечек, его лысину по кругу смешно обрамляли рыжие кудряшки, казалось, что у него венец на голове.

— Сара, девочка моя, таки зря волнуешься. Это ж я, Абельман, тебе говорю, таки видно, что порода Веккеровская передо мною! — он как-то хитренько подмигнул ничего не понимающей Вале.

— Садись, деточка, сейчас дядя Абельман тебе будет сделать бо-бо! Сара, не кипиши, я шутю!

Произнося всё это с так узнаваемым одесским говорком, он шустро усадил Валю в кресло, велел открыть рот, мазнул ватной палочкой по внутренней стороне щеки и, тут же положив её в пробирку, извинившись, убежал.

— Как я понимаю, это проверка на родство? — спросила Валя.

— Да, девочка, это нужно не мне, я и так вижу свою кровь, это нужно твоему упёртому отцу, он смолоду считает, что бесплоден! Я не стану тебе всё объяснять, пусть сам своей дочке… — она сморщилась и всхлипнула, так было странно видеть эту самоуверенную, холеную даму всхлипывающей.

— Деточка, вай мэй! Ты меня к жизни вернула!

— Сарочка, что я имею слышать? Наконец-то!

Абельман, неслышно вкатившийся в кабинет — было впечатление, что он не ходил, а катался, как колобок — всплеснул руками.

— И таки да, малышка, я имею с далекого одесского детства прозвище — Колобок, и этот сопливый поц, Илюха, меня с детства зовет дядя Колобок, и я таки шо, должен за него обижаться? Сара, деточка, я тебя умоляю, перестань крутить себе нервы! Завтра, ближе к вечеру мы будем иметь известие, а потом, — он аж зажмурился, — я таки буду счастлив, шо у нас имеется такая замечательная внучка, без пеленок и сосок! Сарочка, это таки счастье, сразу и большая! Деточка, зови меня дядя Эмиль, за колобка буду таки обижаться! — галантно поцеловав Саре руку, а Валю расцеловав в обе щеки, Абельман проводил их до машины.

Теперь Сара Львовна ехала неспеша.

— Валечка, мы с тобой сейчас пообедаем и просто посидим у меня дома, мне немного нехорошо, переволновалась.

— Да, конечно! — Валя заметила, как побледнела её, похоже, на самом деле, бабушка, и едва войдя в шикарную квартиру, настояла, чтобы та прилегла на диван, принесла ей воду, подала таблетку и села рядом. И они говорили…

Сара хотела знать все, ей были интересны всякие мелочи о жизни Вали и бабушки. Валя старалась говорить только о веселом, видя как оживает бабушка. Потом до ночи пили чай, ели какие-то еврейские сладости и опять говорили.

Сара и слышать не хотела об общежитии, но Валя мягко и настойчиво убедила, что вместе со студентами ей будет легче адаптироваться здесь.

Утром поехали в университет. Целый день был забит новыми впечатлениями от экскурсий и общения с новыми людьми. Извинившись перед Сарой Львовной, Валя умотанная к вечеру жарой и впечатлениями, отрубилась в девять вечера и спала до утра. С утра опять были встречи, а на обед её забрала ничего не желавшая слушать Сара.

А квартире её ждали… Едва Валя зашла в зал, навстречу резко поднялся сидевший на диване мужчина: высокий, подтянутый, с заметной сединой на висках, с крупными карими глазами. Он порывисто шагнул к ней и замер, внимательно, даже как-то болезненно вглядываясь в её лицо, затем как-то заторможенно сказал:

— Губы, волосы, овал лица — Наташины, остальное наше, Веккеровское. Ты позволишь? — он бережно и острожно обнял тоже во все глаза разглядывающую его Валю.

И она разрыдалась в таких бережных объятиях. Илья же, уткнувшись носом в её макушку, только крепче прижимал её к себе.

— Извините, — Валя подняла не него мокрые глаза, он аккуратно вытирая её лицо платком, сказал:

— Никаких извините, извини, и на ты! Я нескоро поверю, что у меня есть взрослая дочь, — он как-то неловко улыбнулся, — да, девочка, мама специально сделала анализ, для меня, я двадцать лет был уверен, что детей у меня нет и не будет, а тут такое счастье…

Илья уже пятнадцать лет жил и работал в Швейцарии, жениться так и не собрался — как сказал с грустной улыбкой Вале:

— Не встрепенулось больше сердце после Наташи, да и то, что не будет детей, останавливало. Я же на получении диплома метался как сумасшедший, Наташу искал, не знал я тогда, что её «заклятая подруга» спала и видела за меня замуж выйти и уехать в Израиль, — здесь родственники жили, — и наговорила Наташе всякой ерунды. Я в ту же ночь в аварию попал, мама меня чудом успела сюда привезти, здесь меня и вытащили, долго, почти два года восстанавливался. Мама тут сердце и посадила, а потом, опять же с подачи этой подруги узнал, что Наташа якобы замужем и счастлива. Вот и не стал искать… Я не знаю, что можно сказать в оправдание, не знаю, как оправдываться за твое такое безрадостное детство, за то, что росла без родителей, если ты сможешь меня простить, я безмерно буду счастлив.

— Я бы не сказала, что мое детство было безрадостным. Да, родителей не хватало, но была бабуля, славные соседи рядом, обычное детство, если б не авария, вы бы с мамой точно встретились.

Отец и бабушка Сара окружили Валю вниманием и заботой, они тряслись над ней, отец за эти три месяца, три раза прилетал из Швейцарии и возил её повсюду — Иерусалим, Хайфа, Эйлат, Яффа, Акко, река Иордан. Валя влюбилась в эту страну, в её старину, в города и городочки, где все пронизано древностью. Поразили сады Бахаи своей непревзойденной красотой, древняя крепость в Акко, стены которой, казалось, вырастают из моря, часами могла бродить по христианским святыням Иерусалима, а Мертвое море вызвало бурю восторга. Музеи, галереи, художественные центры, она жадно впитывала информацию и просто радовалась всему новому. Эти три месяца были для неё сказкой, она нечасто вспоминала мужа, это было где-то там, на окраине сознания, а здесь и сейчас были приобретенные бабуля и отец.

Перед отъездом бабуля сделала роскошный подарок — отдала ключи от московской квартиры в сталинском доме, что расположен в Сивцевом Вражке, сказав, что жить они могут там, не беспокоясь, но полноценным хозяином может стать только Валин ребенок — она уже составила такое завещание.

Валерий естественно обрадовался: двушка — семьдесят метров, в центре, осталось только ребёнка родить, тогда вот перестроить квартиру можно, ему отдельный кабинет нужен.

А Валя с удивлением ясно поняла, что не хочет она рожать ребенка от него — какой-то чужой человек возле неё с апломбом, претензиями и капризами. И ушла с головой в учёбу, выбрав дополнительно французский язык — по совету отца, который работал в концерне, занимающимся поставками нефтегазового оборудования по всему миру.

Два года пролетели незаметно, на получение красного диплома к Вале приехала целая толпа — наряженная и серьёзная баба Таня, немного смущенные и торжественные Вовка с Томой, Сара Львовна и самый лучший, как оказалось, в мире папа. Муж же отговорился занятостью. Еще соседка по площадке — Клара Виталиновна, с которой Валя сдружилась в первые же дни пребывания в квартире.

Всей этой дружной компанией рванули в Каменку, где и пошло веселье, были и шашлыки, и купание в Малявке, и знаменитые рыбные пироги бабы Тани. Сара и Клара непрерывно восторгались, а Илья, осмотрев и прикинув что-то в уме, сказал:

— Давай, дочка, немного перестроим домик, он и мне дорог, ведь здесь Наташа жила, сделаем канализацию, пристрой для ванной комнаты и сам дом расширим.

Валя, подумав, сказала:

— Давай, я немного поработаю, чтобы и мой взнос был, тогда и перестроим.

Баба Таня долго пытала Илью, с пристрастием разбираясь, почему и что, затем вынесла вердикт:

— Хороший ты мужик, Илюшка, жаль, что так сложилось, но утешение у тебя вон, глянь, какое — дочка умница-красавица.

Отец же и устроил Валю в филиал своего концерна в России, Валя моталась по командировкам, выучила за это время всю географию Тюменского севера, увидела и влюбилась в северное сияние, привыкла ездить на оленях, терпеть обжигающие ветра и сильные морозы, видеть весеннюю тундру с её робкой природой.

С мужем же отношения застыли на какой-то мёртвой точке: он постоянно упрекал её за отсутствие детей, она отговаривалась командировками, так и жили соседями.

Как-то Клара Виталиновна обмолвилась:

— Ты бы, Валюша, разок пораньше объявленного времени приехала, оно того стоит.

Вскоре подвернулась возможность вернуться на три дня раньше домой.

Первое, что бросилось в глаза зашедшей в квартиру Вале — разбросанные на полу вещи, мужские и явно женские, пахло ароматическими свечами, играла какая-то музычка…

— Так, интим и свечи… — зайдя в зал, увидела на журнальном столике цветы, бутылку вина, два недопитых бокала, конфеты.

— Ух, как я вовремя! — обрадовалась про себя Валя. Пошла назад в коридор, достала кейс мужа и вытащила оттуда все ключи.

— Что? Как? — раздался какой-то визгливый вопль, на пороге зала стояла голая девица и вопила: — Лерочка! У нас воровка!

Лерочка выскочил из ванной в одном полотенце — и тут Валю накрыло:

— Лерочка, две минуты и на выход!

— Что ты смотришь, вызывай милицию! — визжала девица на замершего Лерочку.

Вот и пригодились Вале навыки борьбы. Одним скользящим движением она оказалась возле визжащей девицы и, схватив её за волосы, намотав их на кулак, потащила к двери. Открыв — выпнула ту на площадку и, повернувшись к мужу, сказала, поддергивая рукава:

— Две минуты прошли!

— И увидела, как здоровый, раздобревший мужик испугался. Подняв обе руки вверх, он успокаивающе забормотал:

— Иду, иду, без рук, только без рук! — уж очень он берег свою смазливую рожу.

Боязливо проскочив возле Вали, он в дверях получил-таки пинок под зад для ускорения и, вывалившись на площадку, заорал:

— Шлюха, дрянь подзаборная!

А вот тут настал сольный выход Клары. Распахнув дверь, она величественно осмотрела голых любовников и выдала:

— Какая мерзость! Хамство и распущенность!! Анна Петровна! — крикнула она консьержке. — Пришлите сюда охрану, тут такое непотребство, чужие, голые. Фу!

Снизу торопливо поднимались два охранника, дежурившие на входе и, не слушая воплей Лерочки, что он здесь живет, повели их вниз.

Клара позвонила Вале в дверь.

— Девочка, ты как? — и увидела, что девочка еле сдерживается, чтобы не засмеяться.

— Нор… маль… — Валя засмеялась, за ней Клара, и обе долго не могли успокоиться.

Снизу позвонила консьержка:

— Валентина Ильинична, может, Вы какую одежду им отдадите, нельзя их долго на посту отставлять, или милицию вызвать?

— А, да, там же только полотенце… хи-хи… сейчас.

Собрали с Кларой раскиданные в порыве страсти вещички, Валя отцепила свои ключи от связки мужа и спустившись вместе с Кларой вниз, швырнула пакет к ногам заметно сбледнувшего мужа.

— Вещи остальные через день будут на выходе! Анна Петровна! Передайте по смене — этого человека не пускать, он здесь не прописан, я очень надеюсь, что его никто сюда не пустит. Чао, Лерочка!!

— Валя, Валя… Это недоразумение… — начал бормотать муж, а девица зло выкрикнула:

— Ты же сам говорил, что она деревенщина бесплодная!

Охранник крепко взял её за руку:

— Пройдемте, здесь живут серьезные люди, ваши истерики им слушать ни к чему! И вы, гражданин, не стойте, на выход, на выход…

А потом был долгий, выматывающий душу развод, Лерочка юлил, хитрил, выворачивался как уж, даже на суде умудрился предъявить претензии к Вале, что она не все вещи отдала ему — какие-то кружки и заварочный чайник, и рубашку, подаренную родителями лет пятнадцать назад.

Судья — женщина, развела их после этого мгновенно, вот и уехала Валя в Каменку.