Обещай мне чудо

Глава 2

– Моя кто?

Мужчина, лежащий перед Катариной, сел, затем встал одним плавным движением. Усталости как не бывало. Катарина была высокой женщиной, но, когда его голова и широкие плечи заслонили собой дубы за его спиной, она невольно сделала шаг назад. Он не выглядел таким мощным, когда лежал навзничь на грязной дороге.

– Мадам, вы с ума сошли, – с возмущением произнес он, и его покрытое щетиной лицо исказилось от гнева. – Я не женат. Мы даже никогда не встречались прежде. И я, безусловно, никогда не давал согласия на брак по доверенности.

Он принялся отвязывать поводья своей лошади, пощелкивая от раздражения узкими кожаными полосками.

Она, скрестив руки, сердито смотрела на него, все еще держа его пистолет, но не решалась снова направить его на полковника. Ее собственный пистолет остался в кобуре его седла.

– Так же как и я никогда не давала тебе разрешения на то, чтобы промотать мое состояние, и тем не менее ты ухитрился прекрасно проделать это самостоятельно.

Он поднял свою упавшую шляпу, к ее плюмажу пристали осенние листья.

– Так же как и ты ухитрилась стать моей женой самостоятельно, – сказал он, при этом он ударял своей широкополой шляпой по ноге, чтобы стряхнуть с нее мусор. По выражению его глаз Катарина поняла, что ему хотелось ударить не шляпу. Он водрузил ее на свою светловолосую голову и добавил: – Во мне, кажется, не нуждались.

– И до сих пор не нуждаются.

– Рад слышать это.

Он замолчал и принялся затягивать подпругу, при этом гнев его проявлялся больше в движениях, чем в словах. Время от времени он останавливался, тер глаза и качал головой, но затем возобновлял работу.

Закончив, он насмешливо отвесил ей церемонный поклон и указал рукой на пролегавшую перед ними тропу.

– Полагаю, вы простите меня, мадам, что я не слишком обрадовался известию о своей мнимой женитьбе на вас.

Она ответила на его грациозный поклон реверансом, достойным императорского двора, и ощутила удовлетворение при виде промелькнувшего в его глазах удивления.

– Тогда ты еще меньше обрадуешься, узнав, что я твоя вдова, если быть абсолютно точной. – Расправив плечи, она прошла мимо него. – Пришло сообщение, что ты погиб на поле боя при Брейтенфельде. Безголовые трупы редко жалуются на потерю своих особняков.

– А, подходящий случай для мошенничества, – произнес он.

Прошло немного времени, прежде чем она заметила, что он не следует за ней. Но не остановилась.

– Это пушечное ядро смошенничало, – бросила она через плечо. – Ему следовало бы знать, что эта красивая белокурая голова была наименее уязвимым местом в твоем теле.

Она затолкала пистолет, которой все еще держала в руке, в карман, затем пожалела об этом, так как он при каждом шаге бил ее по ноге.

Минуту спустя присутствие полковника у нее за спиной стало таким же ощутимым, как и сырой воздух реки, обдававший прохладой ее кожу. И она снова вздрогнула, когда почувствовала, как ее шерстяной плащ опустился на плечи. Его теплое дыхание ласкало ей шею. Пальцы его заботливо расправили тускло-коричневую материю, поглаживая ее покрытые плащом руки.

– Ты ошибаешься, Катарина. Эта красивая белокурая голова так же уязвима, как и любая другая часть моего тела… если выбрать подходящее оружие.

Она вырвалась из его рук.

– Рада слышать, полковник. Это избавит меня от хлопот – спустить осадные орудия с Алте-Весте.

Он схватил ее за руку и развернул лицом к себе.

– Пушки все еще там? Сколько? В каком состоянии?

Она вывернулась.

– Война окончена! Мир в Вестфалии подписан. Ты теперь не солдат. И наверное, разочарован, что не сможешь больше убивать, насиловать, жечь и возносить молитвы князю тьмы, чтобы он позволил тебе осадить обессиленный город, не желающий покориться. В этом твоя победа, не так ли, полковник? Потому что тогда законы войны позволяют тебе совершать любой грех, любое преступление, какое только может задумать человек-зверь.

Боже милосердный, что она наделала, позволив ему остаться? Он был солдатом.

– Но не в Леве, слышишь! Не в Леве. Тебе придется забыть о своей принадлежности к солдатам, полковник, будь готов к этому. Я не потерплю разговоров о войне в своем доме.

Она шла по тропе, вонзая каблуки в землю, словно вбивая в свой рассудок самообладание, и не обращала внимания на пистолет, ударявший ее по бедру. Искаженные лица безмолвно кричали в ее мозгу. Перед ее мысленным взором вместо солнечного света мирного осеннего утра предстала ночь, освещенная огнями… пожары, везде пожары, полоска яркого пламени передвигалась, словно змея, и повсюду, повсюду ощущался запах войны.

Они шли в молчании, она впереди, он – следом. Слева от них струилась река, а справа деревья на фоне неба тонули в изобилии красных и оранжевых цветов, словно готовились встретить победительницу-зиму с вызывающим видом героя.

Но вызов, некогда так горячо бурливший в груди Катарины, теперь разбился вдребезги, оставив только мрачную решимость удержать то, что впавший в неистовство мир еще не отобрал у нее.

Когда она и фон Леве приблизились к колодцу, откуда поперечная тропа вела к особняку, она остановилась и опустила ведро в колодец. На краю стояла фарфоровая чаша, она бережно налила в нее свежую холодную воду и протянула ему.

Он пробормотал слова благодарности, осушил чашу до дна и вернул ей.

– Не помню, чтобы здесь был колодец, прежде. Кажется, он находился у дороги, около моста.

– Моста там больше нет, – заметила она, – впрочем, как и дороги. Колодец сохранился и был там еще два года назад. Но проходившие солдаты заразили его, и мы выкопали этот взамен.

– Превосходная работа, – сказал он, проведя пальцем в перчатке по каменной резьбе. – Зараженный колодец приносит несчастья. Теперь я понимаю, почему ты встречаешь пришельцев выстрелами из пистолета.

Она бросила на него долгий задумчивый взгляд, затем поплотнее закуталась в плащ и повернулась к нему спиной.

– Нет, не понимаешь, – сказала она и направилась по тропе, ведущей в Леве.

Александр слишком устал, чтобы проявить любопытство к ответу Катарины. Передвигать свои обутые в сапоги ноги стало его единственной задачей. Сквозь серый туман и пульсацию в голове он с трудом мог сосредоточиться на покрытой грязью тропе, которая привела их к широкой дороге, ведущей к особняку. Слишком устал… слишком устал, чтобы думать о загадочной женщине, в которую превратилась Кэт, подопечная его отца. Он слишком устал, чтобы ощущать даже боль от возвращения в то место, которое перестало быть его домом. Но это не было делом рук Катарины, а его собственным.

Ночами ему снилась его последняя долгая прогулка по тополиной аллее! Некогда совершенные колонны теперь напоминали нищих в одеяниях из поношенного бархата, купленных у старьевщика; здесь обожженный пень, там – дерево со следами топора, хотя дальше гордо возвышался стройный и прямой ствол, уцелевший в годы войны; конечно, в его снах все деревья высились подобно центурионам. Когда он скакал по аллее, его лошадь блестела серебром, а отец, улыбаясь, стоял в дверях, встречая вернувшегося домой младшего сына, славного героя войны. Теперь уже не было отца, который улыбнулся бы ему. Не было и славного героя.

Он взглянул на понурую голову лошади, с усилием делавшую каждый шаг. Ее прежний владелец не возражал, когда Александр избавил его от этого крепкого животного. Как Катарина недавно напомнила ему, трупы редко жалуются.

Еще шаг… и показался особняк Леве. Он споткнулся и остановился. Дом все еще стоял. Некоторые камни почернели от огня, другие – новые серые, скрепленные свежим известковым раствором, явно свидетельствовали о недавних ремонтных работах. Но он все еще стоял. Так много лет прошло… так много лет.

– Полковник фон Леве, – не поворачиваясь, сказала Катарина. – Есть еще одна вещь, которую тебе необходимо…

Звук его тяжелых уверенных шагов прекратился, и она бросила обеспокоенный взгляд через плечо. Александр стоял, пристально глядя на Леве и одной рукой, сжатой в кулак, вцепившись в лошадиную гриву, будто только это его и поддерживало на ногах. На ее глазах он вдруг стал падать, словно лишившееся опор здание.

Она непроизвольно бросилась к нему, подставила плечо под его свободную руку и попыталась удержать.

– Розовая вода, – услышала она его шепот. – Леве пахнет розовой…

– Франц! – крикнула Катарина, ее крик ничуть не побеспокоил полковника. – Франц! Лобо! Мне нужна ваша помощь.

Новые ставни окна второго этажа распахнулись, и стройная женщина лет сорока пяти высунулась из окна и замахала платком.

– Они идут, моя дорогая, – воскликнула Луиза Врангель. – Идут! О, это потрясающе. Подумать только, твой муж жив! – Женщина так развеселилась, что не смогла плотно закрыть ставни и отказалась от этой затеи. – Тьфу на них. – С этими словами она скрылась в доме.

Франц и Лобо выскочили из парадной двери, за ними следовали еще трое мужчин, которые обычно работали в поле, но их призывали, когда поместье нуждалось в защите.

– Мы устроили тех двоих, мадам фон Леве, – заверил ее Франц с поспешным поклоном. – Лейтенант Печ ненадолго пришел в себя и рассказал нам, кто они и как скакали три дня почти без отдыха. Лобо уверяет, что не возражает пожить в конюшне до тех пор, пока спутники полковника фон Леве не поправятся. С сожалением должен сообщить, что майору понадобится для этого время.

Сердце ее упало, когда Франц назвал полковника по имени. Итак, у нее не будет проблем с тем, как сообщить новость о возвращении ее покойного мужа.

– Я научусь ездить верхом, – заявил Лобо, лицо его сияло.

– Как мило с твоей стороны, что ты пожертвовал своей комнатой! Я… я позабочусь о том, чтобы у тебя было достаточно теплых одеял, – сказала ему Катарина, пошатываясь под тяжестью находящегося без сознания полковника. Лобо, поспешно освободил ее от бремени. – Спасибо, – поблагодарила Катарина, почувствовав необычайную легкость, когда тело фон Леве приняли другие руки. Один из фермеров повел усталую лошадь к конюшне.

Франц подхватил обутые в сапоги ноги Александра и сердечно ей улыбнулся.

– Как замечательно, что ваш муж в конце концов оказался живым, мадам фон Леве, – сказал он.

– О, действительно. – Кэт кивнула и растянула губы в подобие улыбки. О, действительно.

Совместными усилиями мужчинам (причем наибольшая тяжесть досталась на долю Лобо) удалось донести полковника до парадной двери. В суете они уронили его шляпу с плюмажем. С трудом подавив желание наступить на шляпу, она подняла ее и последовала за мужчинами с их тяжелой ношей.

Луиза стояла в дверях, держа за руку Изабо. В особняке Леве было немного слуг, но все они столпились за спиной Луизы, таращили глаза и перешептывались, пока Лобо и остальные приближались, затем, когда полковника проносили мимо них, отступили в благоговейном молчании.

– О-о-о, – игриво сказала Луиза, устремив жадный взор на красивое лицо фон Леве. – Ну не счастливица ли ты?

– Не счастливица ли, однако? – уныло отозвалась Катарина безжизненным голосом.

– Он умер? – спросила Изабо. Она, широко раскрыв глаза, с любопытством смотрела на все происходящее вокруг. Своей маленькой ручкой она придерживала огромного черно-белого кота, который свисал с другой ее руки. Золотистые кошачьи глаза с полнейшим равнодушием взирали на суматоху.

– Нет, милая, он не умер, – ответила Катарина, обескураженная тем, каким веселым тоном был задан вопрос.

– Он болен?

Нет, дорогая, мама выстрелила ему в голову.

– В некотором роде, – вслух ответила она, словно погружаясь в трясину содеянного ею.

– Как его зовут, мама?

Катарина открыла было рот, чтобы ответить, но внезапно поняла, что не знает, что сказать. Ее глаза встретились со взглядом Луизы, и та приподняла брови, словно хотела сказать: «Ну, и что же ты собираешься ответить ей?» Эта женщина помогала, можно сказать, почти спасала их в последние четыре года, но Катарина знала, что Луиза постоянно размышляла об истинном положении вещей. Хотя до сих пор не могла догадаться.

Катарина на мгновение уступила порыву малодушия. Она поспешно крепко обняла Изабо и сказала:

– Мы поговорим об этом немного позже, хорошо?

– Хорошо, – согласилась Изабо и тотчас же потеряла интерес к происходящему. Прижав к себе кота, она потерлась щекой о его макушку. – Можно я теперь вернусь на кухню? Мы со Страйфом помогаем поварихе печь пирожки!

Катарина кивнула, и маленькая девочка вприпрыжку удалилась, мурлыкая одну из тех песен, что мама пела ей с младенчества. Кот тоже мурлыкал.

Катарина медленно поднималась по лестнице вслед за мужчинами, за ней – Луиза.

– Я была с тобой с младенчества Изабо, когда твой муж оставил тебя и вернулся на войну, – сказал пожилая женщина. – Я видела, как ты управляешься с крестьянами, словно фельдмаршал отражаешь нападения разбойников, с помощью кос и мотыг борешься против мушкетов и карабинов. Я видела, как ты торгуешься с самыми несговорчивыми купцами, чтобы добыть немного пряностей для поварихи, кусок тесьмы для одной из фермерш или хорошенькую безделушку для Изабо. Я видела тебя покрытой сажей, с опаленными волосами после борьбы с пожаром. Я видела, как ты смеешься, плачешь, ругаешься, хотя, конечно, не в присутствии Изабо, и слышала, как ты поешь душераздирающие песни, как будто единственное, что тебе осталось в жизни, – это печаль. Но неожиданное возвращение мужа, моя дорогая Катарина, когда все устроено и приведено в порядок, может привести к неразберихе и все осложнить. Уж я-то знаю, у меня было шесть мужей.

– Спасибо, Луиза, – на ходу сухо бросила Катарина, пока они шли по анфиладе комнат. – Я не испытываю огромной радости и не считаю, что возвращение моего «покойного» мужа может привести к неразберихе. «Скорее это полное стихийное бедствие», – подумала она. Они машинально передвигались вдоль стен, избегая зловеще прогнувшихся досок посередине пола, что вытекало из их многодневного опыта. У них не было времени отремонтировать помещения, в которых они не особенно нуждались.

Катарина глубоко вздохнула, пытаясь обрести способность ясно мыслить.

– Будут некоторые трудности, Луиза, придется развязать узел противоречий. Я… Мы с мужем справимся.

– Значит, это гордиев узел, – заключила Луиза. – И мы обе знаем, кто разрубил первоначальный. Солдат, Катарина. Сам Александр Великий.

Катарина, пораженная ужасом, остановилась в дверях своей и Изабо спальни. Это была маленькая комната. Ремонт апартаментов хозяина занял бы слишком много времени, отняв его у более важной работы, и эта комната вполне подходила им с Изабо, но сейчас она казалась убогой и жалкой.

Слуги, конечно, принесли полковника в ее спальню, им больше некуда было его нести. Она скрестила руки на груди словно пытаясь сдержать яростный протест, вскипевший в глубине ее души.

Все столпились в тесном помещении. Там стоял поцарапанный резной камин, у окна сундук с тяжелой крышкой, несколько столиков и две кровати – одна маленькая в углу, там иногда спала Изабо, когда не укладывалась с Катариной в кровати с пологом на четырех столбиках напротив камина. Именно туда теперь Лобо и остальные опускали мощное тело полковника.

– Какой большой мужчина, – сказала за ее спиной Луиза. – Поместится ли он на кровати?

«Он поместился бы очень хорошо, если бы был на голову короче, – с горечью подумала Катарина при виде того, как ее вполне нормального размера кровать, казалось, уменьшилась до масштаба кукольной кроватки, когда массивное тело полковника уложили посередине. – Таким, каким его сделало бы пушечное ядро».

– Что ж, война, кажется, оставила в целости все видимые части его тела, – продолжала Луиза, так и не дождавшись от Катарины ответа. – Будем надеяться, что она не затронула и все остальные жизненно важные органы.

– Луиза! Это достаточно тяжело… – Катарина повернулась, чтобы уйти, но женщина остановила ее.

– Извини, дорогая. Я не собиралась дразнить тебя. Просто у меня была парочка мужей, против возвращения которых домой я не стала бы возражать. Я даже молилась, чтобы они вернулись. – Она пожала плечами. – Но они не вернулись. А твой вернулся. Не знаю, что между вами произошло, прежде чем он оставил тебя и малютку Изабо, но сейчас он здесь, Катарина. Ты должна принять это. Он твой муж, а мужья предъявляют свои права. Все они. А солдатам это, кажется, особенно необходимо…

Катарина положила ладонь на руку подруги, чтобы остановить ее болтовню.

– Спасибо, Луиза. Я знаю, что необходимо солдатам.

– А тебе понадобится уединение. – Луиза похлопала ее по руке и отошла. – Я распоряжусь, чтобы вещи Изабо перенесли в мою комнату.

– Нет! Я не позволю… – При ее громком восклицании все остальные слуги подняли на нее глаза. Катарина замолчала. Все продолжали смотреть на нее в ожидании.

Заставив себя улыбнуться, она сказала:

– Спасибо, миссис Врангель, за ваше любезное предложение, но я… я сама позабочусь о муже.

Луиза улыбнулась и произнесла вполголоса:

– Что-то я не припомню, чтобы изъявляла желание позаботиться о твоем полковнике.

– Должна же я была что-то сказать, – ответила Катарина сердитым шепотом, затем добавила громче, чтобы все могли слышать: – У тебя и так будет по горло забот с ранами майора Трагена.

– Мне помогает Изабо, – с лукавой улыбкой ответила Луиза. – Она научилась вполне искусно завязывать узлы на повязках так, чтобы они не развязывались. А теперь, с вашего позволения, я удалюсь, чтобы проверить, как справляется моя маленькая помощница.

Она снова потрепала Катарину по руке, бросила взгляд на полковника и удалилась.

Катарина нерешительно сделала шаг в комнату, затем другой, борясь с желанием взглянуть на портрет без рамы, висевший над камином. Да ей и не было необходимости смотреть на него. Она знала каждую линию, каждый нюанс светотени. Это был молодой Александр, улыбавшийся с портрета, самонадеянный и самоуверенный двадцатитрехлетний солдат при всех регалиях.

Ее глаза скользнули на кровать, где спал Александр, ставший теперь на десять лет старше. Она проклинала портрет, но человек опаснее, он мог у нее отобрать все, к чему она стремилась, ради чего сражалась, благодаря чему уцелела. Портрет она знала, человека – нет.

Лобо старательно стаскивал с Александра высокий сапог для верховой езды, в то время как другой одиноко валялся на полу у кровати. Сапог внезапно поддался, и молодой человек отлетел назад, но к своей чести удержался на ногах.

– Хотите я начищу до блеска сапоги хозяина? – спросил ее Лобо.

Такое звание привело ее в ужас.

– Он не… – Она оборвала себя на полуслове. – Да, Лобо, спасибо. Ты этим очень поможешь.

Он ушел, унося с собой свои трофеи, словно то были инкрустированные бриллиантами кубки, а не поношенные солдатские сапоги.

Двум фермерам, которые помогли принести полковника, с удивительной легкостью удалось снять с него куртку. Они положили ее в ногах, затем, после кивка Франца, подошли к Катарине и поклонились. Один сделал шаг вперед и потянул себя за чуб, отдавая традиционное приветствие крестьянина своему господину.

– Мадам фон Леве, – начал он, – мы хотим сказать вам, что мы, ну, что мы разделяем вашу радость из-за возвращения вашего мужа. Он может вами гордиться, без сомнения…

– Именно так, – вставил другой, поспешно кивнув, – именно так.

– И мы просто хотели, чтобы вы знали все это. Мы уберем последний урожай в два раза быстрее!

Молчаливый ткнул его в спину, и он поклонился, затем они оба потянули себя за чубы и, тяжело ступая, удалились.

Франц стоял в изголовье кровати, всклокоченный после проявленных усилий. Он поклонился.

– Думаю, полковник фон Леве довольно долго проспит, мадам, – тихо сказал он и отправился разводить огонь.

Катарина встала в ногах кровати и принялась изучать распростертого перед ней человека. Его широкая грудь ровно вздымалась и опускалась от спокойного дыхания, характерного для глубокого сна. Золотые волосы разметались по белому льняному покрывалу, и он выглядел бы вполне мирно, если бы не воспалившаяся рана от задевшей его пули, которая поцарапала гладкую, загорелую кожу его лба, и полусжатые пальцы, словно бы готовые в любой момент сжать рукоятку шпаги.

Она улыбнулась при виде его больших ног в белых носках. Его отец часто, смеясь, рассказывал, как подрастающий Александр постоянно давал работу местному сапожнику. Дорогой ее сердцу старик вытирал глаза, вспоминая, как его младший сын по месяцу ковылял в слишком тесных сапогах до тех пор, пока обещание подарить ему новую лошадь не заставляло его признать, что ему нужна пара новой обуви.

– Упрямый уже тогда был, – говорил он ей. – Ну ни за что не уступит, самый упрямый из всех фон Леве. Вильгельм и Виктор пошли в меня, а Александр в свою мать. – Он смотрел на нее своими ясными серыми глазами, только в них проявлялось его единственное сходство с сыном. – И я так рад, что он пошел в нее, Кэт. Мир стал бы намного лучше, если бы в нем было побольше таких людей, как моя Мария.

– Я не слишком в этом уверена, герр фон Леве, – прошептала она в тишине спальни.

– Мадам? – откликнулся Франц и поднял глаза от камина, перед которым стоял на коленях.

– Когда закончишь, мне понадобится горячая вода, – сказала она, – и, пожалуйста, пусть кто-нибудь поищет в его седельных сумках сменную одежду.

Когда Франц оставил ее наедине со спящим полковником, Катарина сбросила с плеч плащ и укрыла им неподвижное тело, затем отошла и села на сундук у окна, положив подбородок на колени. Я хочу, чтобы ты исчез. Я хочу, чтобы ты исчез, безмолвно заклинала она человека лежащего на постели.

Франц вернулся почти через час, он принес с собой таз, в котором стоял фаянсовый кувшин, наполненный горячей водой, на руке его висели мужская сорочка и бриджи. Она сидела на своем месте у окна и не двигалась. Франц опустил таз на камин, затем спросил, хочет ли она, чтобы он позаботился о полковнике.

«Да! – мысленно воскликнула она. – Боже, да, пожалуйста, да. Не заставляй меня прикасаться к нему. Не заставляй меня приближаться к нему».

– Спасибо, Франц. Позже ты, возможно, позаботишься, чтобы побрить его. Но ты и так слишком много работал, а остальные необходимы на поле, – сказала она, словно со стороны изумляясь своей выдержке. – Здесь, в глуши, ему вряд ли потребуются услуги камердинера. Не беспокойся. Я… я позабочусь о нем.

– Мы сделаем так, что вы будете нами гордиться, мадам. Вот увидите. Вы были к нам так добры, дали нам приют, когда наши дома у нас отняли.

– Я горжусь тобой, Франц. Всеми вами. Сможете ли вы когда-нибудь меня простить за то, что обманула вас? Я хочу сама о нем позаботиться потому, что он мой муж, а я его жена, а не потому, что считаю, будто ты не справишься с этой работой.

– Извините, мадам. Хотя вы редко говорили о нем в моем присутствии, мне следовало догадаться, как трудно вам было без него, – сказал Франц, бросив взгляд на портрет. Он бережно положил принесенную одежду на постель и помедлил в дверях. – Пусть будет так, как вы желаете, мадам фон Леве, – с поклоном сказал он. Запор тихо щелкнул, когда он закрывал за собой дверь.

Как я желаю…

Александр чуть пошевелился во сне, и она в тревоге вскинула голову, но он уже снова лежал неподвижно.

«Удобный случай для мошенничества», – сказал он о ее обмане. Но она и без него знала себе истинную цену. Мошенничеством было все – окружающие считали ее сильной женщиной, бойцом… Но она-то понимала, что на деле была трусихой, и сейчас ей хотелось схватить Изабо и бежать прочь.

В ее мозгу, словно в пустой, но часто посещаемой комнате, раздавалось мужское похрюкивание, эти специфические животные звуки, которые издает особь мужского пола, достигнув сексуального удовлетворения.

– Нет, – задыхаясь, произнесла Катарина, закрывая руками уши. Нет, больше никогда. Никогда больше не хотела бы она прикасаться к мужской плоти, вязкой и мягкой, как перестоявшееся тесто. И никогда больше не хотела она отвратительного завершения всего этого… хотя когда-то страстно желала любви.

Она отогнала преследовавших ее гоблинов и опустила ноги на пол. С полковником не было опасности «завершения всего этого». Единственное, что ей придется сделать – промыть раны и заново перевязать их.

Она подняла крышку сундука и достала самую ветхую из трех своих поношенных нижних юбок. То была жалкая вещь, старая, залатанная, но она послужит как перевязочный материал.

Несколько минут спустя она стояла рядом с кроватью. У нее были основательная кипа аккуратно оторванных полосок, таз, наполненный горячей водой, острый нож, который она всегда держала под матрацем, – но совершенно отсутствовало мужество.

Воспоминания, как она обнаружила, могут быть мощными, словно тяжелые орудия, даже те, которые она, казалось, подавила и выбросила из головы. Закрыв глаза, она представила себя сидящей у камина с отцом Александра, рассеянный взгляд пожилого человека обращен к огню, а она читает ему последнее письмо от его сына-воина.

– Я делаю это… делаю это потому, что твои письма приносили старику счастье, – обратилась она к спящему полковнику и принялась дрожащими пальцами промывать его рану на лбу.

По крайней мере, тело его не напоминает тесто, подумала она. Это немного облегчает ее задачу. И он не похож на человека, который провел большую часть жизни в винном погребе. Это тоже облегчает дело.

Она промыла и забинтовала его рану на голове как можно бережнее, чтобы не разбудить спящего. Когда она приподняла туловище, плащ, прикрывавший его, упал, и расстегнутая сорочка обнажила скульптурные, словно высеченные, мускулы, подчеркнутые игрой света и теней. Она снова укрыла его и, разглаживая шерстяную материю, невольно почувствовала очертания его мощной груди. А это уже не помогало ей.

Обработка раны на ноге заняла больше времени, чем она предполагала, так как надо было аккуратно отделить повязку от брюк, затем размочить и снять запятнанную кровью ткань. Она узнала в ней обрывки дорогой, почти новой нижней юбки. Катарина бросила их в огонь.

Рана оказалась сабельным порезом, не слишком глубоким. Она немного зажила, видимо, он получил ее три-четыре дня назад. Катарина догадалась, что высокие голенища сапог несколько ослабили силу удара, и поэтому порез не достиг кости.

Она с трудом подняла его ногу, чтобы пропустить под нее полоску материи. Конечно, сабля могла бы перерезать его стальные мускулы. Скорее всего, враг пришел в отчаяние и ударил куда попало, подумала она, завязывая последний узел на повязке.

Пальцы ее замерли. Враг. Враг. Она в ужасе посмотрела на крепко спящего в ее постели человека. Последнее сражение в этой войне произошло в августе. А сейчас начало ноября. Но его рана недавняя. Что она наделала, позволив ему прийти сюда? И каких врагов, следующих за ним, привела в свой дом… к Изабо?

За окном ночь, но в спальне Катарины был разведен ярко пылающий огонь. Александр, совершенно обнаженный, лежал распростершись на спине. Его прикрывал только шерстяной плащ, наброшенный на бедра. Он закинул руки за голову и рассматривал свой поистрепавшийся портрет без рамы, который заказал десять лет назад для отца. «Самоуверенный молодой ублюдок, вот кто ты, – подумал он, обращаясь к своему юношескому изображению. – Хвастливый, напыщенный, с упоением победы на лице». Тогда он еще не знал, что в войне победы не бывает. Есть только тот, кто погиб, и тот, кто выжил.

Он проснулся несколько часов назад и принялся рассматривать скромную комнату. Он сразу же понял, чья эта комната, хотя предполагал, что она займет самые большие апартаменты. Его озадачило то, что в комнату втиснули две кровати – на одной лежал он, а другая, без полога, стояла в углу у хорошо прогреваемой камином стены.

И еще его удивило почти полное отсутствие женских безделушек. Большинство женщин нарочно выставляют напоказ трофеи, полученные от своих возлюбленных, – маленькие резные шкатулки из редких пород дерева, наполненные еще более редкими косметическими средствами и экзотическими духами, или отрезы шелка из Китая.

В комнате же Катарины он обнаружил только деревянную щетку, настолько отполированную, что подушечки его пальцев не ощущали ни малейшей шероховатости, костяной гребень с искусной резьбой, простой флакон с розовой водой. Он глубоко вдохнул ее запах, и его снова поразило, как и при первом взгляде на особняк Леве, что, несмотря на все шрамы, причиненные ему огнем и войной, дом все же жив и даже постепенно восстанавливается.

Он поставил флакон на место и вернулся в постель. Его тоже искалечила война, а теперь она закончена, но ему не следует ждать обновления.

Он задержал взгляд на портрете. Александр помнил, как его писали во временной мастерской художника в Праге, возведенной рядом с развалинами настоящей. Ну и ослом же он был. Осел, который думал, что слово «грех» употребляют только дураки, который считал, что может танцевать на огне и не обжечься, называл дьявола своим другом и надеялся, что находится в безопасности от уловок нечистой силы.

И в итоге именно он оказался в дураках. Его взгляд скользнул к огню. А теперь? Стал ли он умнее? Подумать только, с какой легкостью он позволил синеглазой черноволосой красавице сделать его соучастником своей интриги. У Катарины фон Леве не было необходимости в мелких безделушках, ей принадлежал больший трофей – он сам.

Он произнес грубое ругательство, адресованное себе. «Был ослом, ослом и остался», – мысленно проворчал он, снова переводя взгляд на портрет. Но по крайней мере теперь он знает, что ждет его впереди. Больше не будет никаких сюрпризов.

Щелчок щеколды предупредил его, что кто-то входит в комнату, но он не отвел глаз от своего юношеского образа. После нескольких мгновений тишины Александр услышал шелест юбок и ощутил нежный аромат роз. Его бывшая подопечная и нынешняя поддельная жена решила посетить его.

Катарина резко оборвала глубокий вздох при виде почти обнаженного полковника. Без сомнения, он намеревался шокировать ее, и именно поэтому она не доставит ему такого удовольствия.

Она опустила глаза на корзинку с необходимыми каждому мужчине принадлежностями: щетка с серебряным верхом, черепаховая гребенка, ремень, бритва, затем снова посмотрела на мужчину, освещенного огнем камина. В нем явно ощущалось больше мужественности, чем она ожидала. Она поставила корзинку на ближайший столик, затем подошла и встала у столбика в ногах кровати. Ее взгляд был устремлен не на мужчину, лежавшего перед ней, а на портрет над камином.

– Как мои спутники? – спросил он, и тембр его голоса оказался намного богаче теперь, когда он проспал почти двое суток.

– Оба спят. У лейтенанта Печа, по его словам, голова болит так, что кажется, будто в ней раздается канонада. Но, несмотря на невыносимую боль, он ухитряется учить молодого человека верховой езде.

Она услышала, как он усмехнулся:

– Юстус ни за что не хочет расстаться со своими лошадьми. Должен, однако, тебя предостеречь – все лошади принадлежат ему.

Голос его прозвучал приветливо, но она не принимала его дружелюбия.

– Лихорадка у майора Трагена несколько уменьшилась, кажется, ему намного лучше теперь, когда его рану промыли и лечат.

– Так же как и мне. Спасибо.

Катарина кивнула, но к нему не повернулась. Она продолжала смотреть на портрет, вспоминая о том, какой вред принес ей этот человек, и пыталась почерпнуть из этих воспоминаний силу для решимости и гнева. С тех пор как она нашла портрет, свернутый и спрятанный за отошедшую панель, и повесила его на стену, он всегда оказывал на нее такое воздействие.

– Разочарована? – спросил он.

– Чем?

– Своим «мужем», мадам. Боюсь, он уже не тот, каким был прежде. Война меняет человека.

Катарина повернулась к нему. И он неожиданно предстал перед нею в новом свете, она с жадностью рассматривала распростертого в ее постели человека. Цвет его свободно рассыпавшихся волос напоминал солнце летом на заре, тело, мускулистое и загорелое, покрытое шрамами, казалось, светилось при отблесках камина.

Но в нем не было легкомыслия человека с портрета, не было и намека на веселье в темных, как уголь, глазах.

– Все мы уже не те, – сказала она человеку, небрежно похитившему ее деньги и безвозвратно изменившему ее жизнь. – Война меняет всех.

Он перекатился на бок, чтобы посмотреть ей в лицо, и оперся на локоть. Одеяло соскользнуло, но не полностью.

– Да, меняет, моя уважаемая супруга, включая, кажется, и мое материальное положение. Но позволь мне предостеречь тебя. Твои интриги, может, и ввели в заблуждение отца, но никогда не обманут меня.

– Я никогда не обманывала твоего отца! Как я могла совершить такой отвратительной поступок? Он был неизменно добр ко мне. Я любила его.

Одним стремительным движением Александр встал на колени и схватил ее за плечи.

– Никогда больше не используй моего отца как щит, скрывающий твое вероломство.

– Прикройся! – воскликнула она.

– Ты не та молодая женщина, которую мой отец описывал в своих письмах. Любая благовоспитанная леди упала бы в обморок, застав меня неодетым. А ты даже не побледнела, когда зашла.

Он отпустил ее, и она повернулась к нему спиной.

– Даже благовоспитанные леди уже не те, что прежде, полковник. Падать в обморок – роскошь, которую могут себе позволить только те, кого есть кому подхватить.

– А особняки – роскошь, которую могут себе позволить те, кто способен их украсть?

Она резко развернулась и посмотрела ему в лицо.

– Это ты вор! Ты разбойник. Ты не сын своего отца! Этот человек никогда не появился бы при мне неоде…

Он встал, схватил ее за предплечья и приподнял над полом так, что их глаза оказались на одном уровне.

– Скажи нечто подобное еще раз, и я заберу назад все свои обещания.

– Ты не посмеешь! Ты дал слово!

Его темно-серые глаза еще больше потемнели и стали похожи на грозовую тучу.

– Оскорбление такого рода может разрушить любое соглашение. Поступи так же еще раз, и все узнают, что ты самозванка.

Она зажмурилась, испытывая к себе ненависть за свою слабость.

– Хорошо, ты победил. Отпусти меня. Отпусти!

Она почувствовала, как ступни ног коснулись пола, и посмотрела в темные, словно уголь, глаза, затем шагнула в сторону и перевела взгляд на отпечаток, оставленный его телом на покрывале.

– Это глупые слова, я сказала их сгоряча. Отец гордился тобой.

Перед ее глазами появилось золотистое обнаженное плечо, а рука осторожно обхватила ее подбородок. Как она могла думать, что его тело окажется холодным? Прикосновение было теплым. Слишком теплым, словно перчатка, долго пролежавшая на солнце.

– Вы унижаете меня своей похвалой, мадам, – пробормотал он тихим прерывающимся голосом. – Предпочитаю ваши оскорбления. Им, по крайней мере, я могу верить.

– Верь во что пожелаешь.

– О, я буду. Я верю в правду, Катарина фон Мелле, и, прежде чем все это окончится, я узнаю твою правду и твои секреты. Все до единого. – Он провел большим пальцем по ее подбородку, оставляя жар своего прикосновения. – И помни, что я поклялся не открывать твой обман относительно нашего брака. Есть ли на твоей совести еще обманы, Кэт? Надеюсь, нет, так как я не давал никаких других обещаний. И когда я открою их, то узнаю, сколько ты захочешь заплатить, чтобы сохранить их в тайне.

Он обхватил рукой ее шею, шпильки посыпались из волос. Она изо всех сил боролась с собой, но, не удержавшись, сглотнула при мысли о том сокровенном, о чем шла речь, и услышала, как он тихо усмехнулся.

– Ну, «жена»? Я выполню свою часть брачного соглашения, а ты? Может, ты вообразила себе, что вышла замуж за этого мальчишку с портрета, – нет, за мужчину, который вернулся домой с войны. Вернулся домой, чтобы поставить себя под удар.