Облик

вдвоѐм в одной комнате, особенно Ава, но у нас была куча тем для ночных разговоров. Так я

узнала еѐ куда лучше, чем раньше. Именно так она подговорила меня на множество идиотских

авантюр. Если бы я была дома сейчас, я объяснила бы ей, как она сглупила с Джесси. Я бы

утешила еѐ. Как-нибудь я наладила бы всѐ. И она тоже каким-то образом привела бы мою жизнь в

норму.

Стюардесса подходит проверить, всѐ ли у меня в порядке. Очевидно, она понимает, что

что-то не так, но я сжалась под пледом и притворилась спящей. Есть, по крайней мере, один плюс

в том, что я не стала "трансатлантически популярной" – мне больше никогда не придѐтся

втискиваться в одно из этих узких мест на борту.

Когда самолет подруливает к нужным воротам в аэропорту Хитроу, звонит мама.

– Тед! Ты где? Что случилось?

– Я в норме, – отвечаю я ей, задаваясь вопросом, является ли "в норме" точным

описанием моего нынешнего состояния: больная, испуганная и злая на саму себя. – Как там Ава?

– Ох, – вздыхает мама. – Довольно паршиво. Я думаю, Джесси с ней расстался. После его

ухода она... ушла в себя. Но что там насчѐт тебя?

Я пытаюсь найти какие-то слова, чтобы описать последние пару дней, но "Они не

получили фотографию" совершенно не передает суть, а что-то ещѐ кажется слишком сложным.

– Давай я расскажу при встрече? – предлагаю я.

– Хорошо, – отвечает мама. – Я ухожу на работу, но отец дома. И Ава скоро вернется из

больницы. Может, тебе стоит поговорить с ней.

Внезапно сердце чуть не выскакивает у меня из груди.

– Больница? – у неѐ сегодня не должно быть радиотерапии.

– У них церемония, – говорит мама. – Ну, помнишь? Примерно сейчас начинается. Как

бы то ни было, агентство отправило кого-нибудь за тобой в аэропорт?

Из-за всего произошедшего я совершенно забыла о том, что церемония бритья голов уже

сегодня утром. О, да, точно: "ты не будешь там для поддержки всех этих детей, больных раком? ".

Ай да я. Но у меня, возможно, ещѐ есть шанс успеть. Я думаю о гламурных Нью-Йоркских

лимузинах. Если повезѐт, я подъеду на машине до окончания модного преображения. Я могла бы

сделать хотя бы пару фотографий.

Я рассказываю маме свой план, и она его одобряет. Но прохождение паспортного контроля

занимает целую вечность, а время не ждѐт. И никаких встречающих с табличкой. Никаких

лимузинов. Разумеется, никаких лимузинов. Зачем бы агентство стало посылать лимузин за "тупой

девчонкой, которая не слушала, когда ей объясняли"? Той самой, с "глупым, эгоистичным,

инфантильным и непрофессиональным отношением"?

Я вытаскиваю старую сумку со дна чемодана, откапываю свой верный проездной на метро

и топаю в подземку.

Никогда раньше не замечала, что поезд метро так медленно едет. Кажется, будто он

получает удовольствие от остановок между станциями, просто чтобы позлить меня. Время утекает

сквозь пальцы, а я представляю себе Винса и его команду, осуществляющих ритуал бритья голов

четверых пациентов, с которыми мы заранее договорились, а затем их модное преображение с

помощью Авы, и в конце – как семьи пациентов окружают их, восхищаясь их новыми образами, и

забирают домой.

Как только прибываю в больницу, я втаскиваю свой чемодан по ступенькам и бегу в

помещения дневного стационара, где должна была состояться церемония. Как я и думала – в

комнате тихо и пусто. Только пьянящий запах ароматических свечей ещѐ витает в воздухе. Среди

рождественских украшений сейчас бы неплохо смотрелся плакат "СЛИШКОМ ПОЗДНО".

На одном из стульев лежит позабытый Авин шарфик. Я подбираю его и ощущаю запах еѐ

парфюма. Я планировала купить ей кучу духов в Нью-Йорке – ещѐ одно обещание, которое я не

выполнила. Пока я стою так с шарфиком в руках, в дверном проеме появляется Винс. Он

немедленно подходит и сгребает меня в свои медвежьи объятия.

– Очаровательное создание! Выглядишь невероятно! Ты посмотри на свои волосы! Но ты

пропустила такое восхитительное событие. Было прекрасно. Совершенно прекрасно.

– Держу пари, что так и было, – вздыхаю я. – А как Ава?

– Изумительно. Настоящая звезда. Но, боже мой, такая истощенная. Наверное, поэтому

она... – он прерывается и понижает голос. – Болезнь ведь не прогрессирует?

Я мотаю головой.

– Мы пока не знаем. Дело в том, что она только что рассталась со своим парнем.

– Глупышка!

– Точно.

– Кто-то должен ей помочь всѐ уладить.

– Верно.

Он кладет руку мне на плечо.

– Проводить тебя к ней?

– К ней? Разве она до сих пор тут?

В этот момент в дверях показывается голова медсестры. Я знаю еѐ по моим прошлым

визитам сюда. Медсестра кивает мне.

– Ты очень быстро добралась, – говорит она.

– Ну, на самом деле, я опоздала. Я...

– Я рада, что она позвонила тебе. Не пугайся – ей не так плохо, как кажется на первый

взгляд.

Не пугайся? Не так плохо, как что? Паника, которая накатила на меня в аэропорту, когда

мама упомянула больницу, возвращается назад. Словно она всегда таится в засаде, готовая в

любой момент нанести удар, возмещая все те моменты, когда мы должны были заметить что-то

серьѐзное и не обратили внимание. Что Ава здесь делает?

Медсестра зовѐт меня за собой, и я оставляю Винса и свой чемодан в комнате отдыха,

быстро следуя за женщиной по коридорам.

– Она только что блистала, – словоохотливо поясняет медсестра, – Но, как только все

ушли, она просто рухнула. Вероятней всего, это снова из-за количества эритроцитов. Она пока

отдыхает, а мы проверяем. Нам сюда.

Она открывает дверь в помещение, где нет ничего, кроме кровати и стула. Ава лежит на

кушетке в своей одежде. Еѐ кожа практически бесцветная, а глаза закрыты. Она не шевелится,

когда я захожу. Еѐ красивое лицо бесконечно печально. Я сажусь на стул рядом с ней и задаюсь

вопросом, почему медицина не может увидеть разницу между низким уровнем эритроцитов в

крови и любовной тоской. Для меня это очевидно. Заметьте, в данном случае может быть всѐ

сразу. Кто знает, что сейчас происходит внутри моей сестры?

Медсестра улыбается и оставляет нас с сестрой вдвоѐм. Я беру Аву за руку и нежно еѐ

глажу. Она сразу же моргает. Глаза медленно открываются.

– Ты здесь, – шепчет она и озаряет меня тенью своей голливудской улыбкой. Затем

хмурится.

– Собственно, почему? Ты в порядке?

– Не глупи, – я не знаю, смеяться мне или плакать. – Разумеется, я в порядке. А ты?

Ава слабо сжимает мою ладонь.

– Уже лучше. Мне жаль, что это произошло. Не рассказывай маме.

– О чѐм? Что ты упала в обморок?

Она кивает.

– Я собиралась звонить папе и просить забрать меня, но сейчас ты здесь. Не нужно их

тревожить.

Я смеюсь. Она как всегда упряма, решительна и великодушна – восхитительная и

раздражающая одновременно.

– Ты больна, Ава. Разумеется, они волнуются.

Она вздыхает.

– Хорошая мысль. Я просто не хочу огорчать их ещѐ больше. В любом случае... как я и

сказала... ты здесь сейчас. Разве тебе не нужно быть в Нью-Йорке?

– Покупая тебе сумочку от Марка Джейкобса? Да, ты права. Мне жаль.

Она снова улыбается своей сияющей улыбкой и откидывается на подушку. Еѐ лицо

расслабляется и теряет часть своей бледной хрупкости. И наконец-то я точно понимаю – она не

хочет, чтобы я была в Нью-Йорке, закупаясь у Марка Джейкобса, и еѐ не волнует, почему я

передумала. Я просто нужна ей рядом, и она ужасно устала притворяться, что это не так.

– Знаешь, всѐ прошло хорошо, – говорит она, мысленно возвращаясь к утренней

церемонии.

– Винс сделал всѐ просто восхитительно. Ощущения были прямо как у нас тогда.

Наверное, я бы хотела почаще устраивать что-то такое...

Она замолкает. Серьѐзная Ава. Она все ещѐ не уверена насчѐт этого нового аспекта своей

жизни. Хотя я знаю некоторых юных больных раком, которые благодарны за это. И кого-то ещѐ,

кто наверняка не так возражает против этого, как она думает.

– У тебя убитый вид, – говорю я.

– Спасибо. Ты и сама выглядишь не так восхитительно, как обычно.

Я хихикаю.

– Ужасно долгий перелѐт. Скажи, когда будешь готова поехать домой.

– Прямо сейчас.

Словно подгадав удачный момент, возвращается медсестра и сообщает, что уровень

эритроцитов в крови Авы в порядке.

– Можете идти, но я очень надеюсь, что тебе не станет хуже, – строго говорит она. – Ты

должна быть в хорошей форме перед радиотерапией на следующей неделе.

Я снова смотрю на Аву. Она растеряла весь свой блеск. Мне интересно, как лечить особу,

которая по-идиотски порвала с человеком, дававшим ей надежду на будущее. Она всѐ ещѐ

выглядит хрупкой – не приспособленной для общественного транспорта. Вот сейчас ожидающий

лимузин действительно пригодился бы. Не могу не думать о Нике Споуке – как бы он сейчас

поступил – просто позвонил бы в такси и записал на счѐт матери? Но я не Ник Споук, хвала

богам. Нам просто нужно позвонить в такси и расплатиться остатками моих дорожных денег.

Пока мы собираем вещи, я чувствую смутное беспокойство. Что-то, связанное с Ником. Но

он вызывает у меня столько тревожных мыслей, что я не могу понять, в чѐм дело. Проходя мимо

очередного поста медсестер, краем глаза замечаю наши отражения в стеклянной перегородке: две

рассеянных Королевы Воинов, каждая погружена в свои мысли. Я думаю о Нике, Ава – о Джесси.

В этот момент меня осеняет. Вот оно, лекарство для разбитого сердца. Я знаю, что это такое –

или, по крайней мере, предполагаю, что бы это могло быть.

Я дожидаюсь, пока мы не оказываемся в безопасном нутре такси. Фишка в том, чтобы

убедить Аву принять участие в моѐм сомнительном плане. Я решаю взять еѐ судьбу в свои руки и

пытаюсь врать. Знаю, обычно мне это не удается, но, на мой взгляд, сейчас Ава слишком

подавленна, чтобы заметить обман, и я могу воспользоваться ситуацией.

– Мне нужно уладить кое-что в Модел Сити, – как можно небрежней говорю я. – Ты не

против отправиться со мной? Это почти по пути домой.

Ава соглашается, особо не вдумываясь. Я объясняю, что, так как сейчас выходной день,

Кассандра просила меня заехать к ней домой, а не в офис, и даю водителю такси адрес еѐ дома

возле Букингемского Дворца. Ава пожимает плечами. На самом деле я молюсь, чтобы Кассандры

не оказалось дома. Я правда-правда очень не хотела бы сейчас еѐ встретить, но в данной ситуации

стоит рискнуть.

Мы практически не разговариваем в такси. Ава слишком погружена в свои страдания из-за

расставания с Джесси, а у меня в голове куча своих мыслей. Когда мы подъезжаем к большому

георгианскому зданию, я вылезаю, обещая надолго не задерживаться.

Пожалуйста, пожалуйста, пусть он будет дома. Пожалуйста, пусть у него будет ответ на

мой вопрос. Пожалуйста, пусть его матери там не будет.

Двери открывает Евгения, домработница Кассандры.

– Да? Чем я могу вам помочь?

– Ник дома? – спрашиваю еѐ.

– Нет, мне жаль.

Воздух покидает мои лѐгкие. Не то, чтобы я вообще хотела когда-либо снова увидеть Ника

Споука, но мне очень нужно было, чтобы моя задумка сработала.

– А вы не знаете, где он? Я звонила ему на мобильный, – что я и делала, в такси, – Но он

у него выключен, наверное.

Евгения поджимает губы и мотает головой.

– Понятия не имею. Ник ушел минут пятнадцать назад. Но он не говорил, куда они

собираются. Хотя, у второго парня была сумка с собой, если это вам чем-то поможет.

У меня уходит мгновение на осознание, а потом я широко улыбаюсь ей.

– Спасибо. Да, это помогло.

Я плюхаюсь назад в такси и тихо спрашиваю водителя, от какой станции отходят поезда до

Корнуэлла.

– Паддингтон, – говорит он. – Подбросить вас туда?

– Да, пожалуйста.

Сидящая в машине Ава все ещѐ молчалива и угрюма. Она смотрит на проносящиеся мимо

достопримечательности Лондона безо всякого интереса. Это напоминает мне о том, что я

практически не увидела Нью-Йорк, если не считать статую Свободы, и это была слишком долгая

дорога, чтобы проделать еѐ ради одной статуи. Я собираюсь найти способ как-нибудь снова

приехать туда, чтобы восполнить пробелы.

– Эй, погоди! – говорит Ава некоторое время спустя. – Это совсем не по пути домой. Это

Мраморная Арка! Куда мы едем, Ти?

К ней возвращается некоторая энергичность. По крайней мере, достаточная, чтобы

обвиняюще смотреть на меня. Мне определенно больше нравится мягкая улыбающаяся Ава. Когда

она видит, что такси выезжает с кольцевой, глаза сестры сужаются ещѐ сильнее.

– Я знаю, куда ведет эта дорога. А ну погоди! Последний раз я ездила этим путем, когда

встречалась с Джесси. Мы же не едем в Паддингтон?

– Едем, – говорю я, так дерзко, как только могу.

– Зачем?

– Затем что он там. По крайней мере, я так думаю. Он может быть там. Ты должна его

увидеть, Ава.

– Нет, не должна. Как ты смеешь, Ти? Ты слетала в Нью-Йорк и теперь думаешь, что тебе

можно вмешиваться в мою жизнь? И откуда ты вообще узнала обо мне и Джесси?

– Длинная история, – вздыхаю я. – Но послушай, я много думала об этом, и тебе нужно

хотя бы выслушать его. Уверена, ты даже не дала ему возможности рассказать, что он чувствует

по отношению к тебе.

– Возможно, я и не хотела этого слышать, – рассерженно шипит Ава. – Может быть,

некоторые вещи вообще лучше никогда не слышать. Разворачивай такси. Мне нужно домой.

Прямо сейчас, давай!

Несколько месяцев назад я бы послушалась. Даже ещѐ несколько недель назад. Но сейчас с

меня хватит. Сейчас я думаю, что моей старшей сестрице нужно прислушаться к кому-то ещѐ,

помимо испуганного внутреннего голоса.

– Поговори с ним, – умоляю я. – Не спрашивай меня, откуда я знаю, что это стоит сделать,

просто поверь мне. Пожалуйста! Пожалуйста, просто доверься мне.

Длительное время Ава печально смотрит на меня, затем протягивает руку потрепать мои

гладкие, блестящие волосы.

– Слишком поздно, – отвечает она. – Но спасибо, что попыталась. Есть куча вещей,

которые ты не понимаешь.

Таксист подвозит нас к станции Паддингтон, и после того, как я отдаю ему почти все мои

оставшиеся походные деньги и вытаскиваю свой чемодан из багажника, мне удается уговорить

Аву пройтись со мной вдоль станции. У неѐ нет особого выбора, потому что ни у одной из нас не

осталось достаточно денег, чтобы оплатить такси до дома. На самом деле, когда мы входим

внутрь, Ава медленно направляется в подземку, вытаскивая из сумки проездной на метро. А я, тем

временем, нервно разглядываю доску отправлений. Есть один поезд до Пензанса, он отправляется

с третьей платформы через семь минут. Должно быть, это и есть нужный.

– Подожди! – зову я сестру.

Ава оглядывается на меня. Думаю, у меня есть около минуты, чтобы отыскать Джесси

среди толпы людей, садящихся на поезд, прежде чем Ава спустится вниз на эскалаторе и скроется

из виду.

Я отчаянно оглядываюсь вокруг в поисках выгоревших на солнце волос Джесси и его

загорелого лица. Хвала богам, он всегда выделяется из толпы. Вот только... здесь его нет. Куда бы

я ни посмотрела, всюду бледнолицые темноволосые люди. Толпы. Будь он здесь, он бы сиял, как

маяк, но...

– Тед?

Я резко оборачиваюсь.

Ник Споук, один из этих бледнокожих темноволосых людей, появляется из толпы и

пялится на меня так, будто я только что возникла здесь из ниоткуда. Я вроде как забыла, что он

тоже может быть здесь – или, по крайней мере, пыталась выбросить это из головы. Но он тут, в

толстом тѐмном пальто и потертых ботинках, с грустным и усталым взглядом за стеклами очков.

– Что ты здесь делаешь? – спрашивает Ник.

– Ищу Джесси, – отчаянно говорю я. – Ава тут, но это ненадолго. Где он?

Ник бросает взгляд через моѐ плечо и замечает силуэт моей призрачной сестры, зависшей

посреди вестибюля и собирающейся развернуться и уйти.

– Погоди! – кричит он.

Ава замечает его и удивляется. Она удивляется ещѐ сильнее, когда Ник срывается с места

и перепрыгивает через билетный контроль, преследуемый смотрителем станции в униформе, и на

всех парах несется к поезду. Мы обе наблюдаем, как он замедляется примерно на полпути вдоль

состава и вглядывается в окна вагонов. Затем стучит кулаком в одно из них и громко кричит.

Спустя несколько мгновений появляется Джесси с большой сумкой, выпрыгивает из вагона и

мчится вместе с Ником назад.

В этот момент Ника ловит станционный смотритель и кладет тяжелую руку ему на плечо.

Ник подталкивает Джесси дальше, и тот быстро пробегает через барьеры, замечая сначала меня, а

потом и Аву. Он кидается к ней так, словно хочет спасти из-под колес мчащегося поезда. Тем

временем тот медленно отходит от станции и удаляется в противоположном направлении.

Ава не двигается с места. Она пялится на Джесси, совершенно сбитая с толку. Парень

бросает свою сумку и так стискивает Аву в объятиях, что у неѐ выбивает воздух из лѐгких.

Он наклоняет голову, чтобы что-то спросить у неѐ, но прежде чем она успевает ответить,

Джесси прерывает Аву самым длинным пылким поцелуем, который я когда-либо видела с

участием моей сестры. Сначала Ава пытается сопротивляться, но вскоре сдаѐтся и вот уже она

целует его в ответ, отчаянно, компенсируя всѐ то время, когда она была... ага, когда она была

непереносимо глупой и не осознавала, как сильно Джесси еѐ любит. Но вот в чѐм дело – иногда

ты просто не осознаешь, насколько в тебе нуждаются близкие люди. Иногда нужно, чтобы кто-то

другой дал тебе это понять.

Я знаю, это больно, когда ты осознаешь, где в тебе на самом деле нуждаются. Если бы Ник

не позвонил мне в Нью-Йорк, я бы даже не узнала, что в это время переживает Ава. Он

действительно повел себя глупо и подло и не понимал, что на самом деле творит. Но именно

благодаря нему, мы сейчас здесь.

Он освобождается из лап двух здоровенных служащих и направляется в мою сторону.

– Итак, – говорит он, смущенно кашлянув, всѐ ещѐ выравнивая дыхание после бега. – Ты

вернулась.

– Да, – сдержанно отвечаю я. В конце концов, я все-таки "зло".

– Хорошо провела время в Нью-Йорке?

– Нет.

– Ты вернулась раньше, чем я думал.

– Правда?

Он замолкает. Я оглядываюсь на него. Даже пальто у него забрызгано краской. Чем он

занимается? Работает в саду? Устроил художественную студию у себя в шкафу? Что?

– Послушай, Тед, прости, что я наговорил всякого... В любом случае, это сработало. Он

ждал всѐ это время... Спасибо, что привела Аву.

Ага, это сработало. То, как Джесси целует мою сестру, намекает, что он вряд ли взглянул

бы дважды на одну из тех девочек-в-красных-бикини. Даже сейчас Ава выглядит восхитительно в

большом пушистом винтажном мамином пальто и массивной красной шерстяной шляпе.

Разумеется, этому способствует и то, что она тает в объятиях потрясающего белокурого бога

сѐрфинга. Из них вышла изумительная пара.

Мы с Ником стоим и ждем, когда же они закончат свое воссоединение. Затем они

улыбаются друг другу, Ава хихикает, и они присоединяются к нам.

– Ладно, я совершенно точно упустил поезд, – говорит Джесси, – Так что я могу

наслаждаться Лондоном. Куда пойдѐм?

– Поехали обратно ко мне, – предлагает Ник. – Мама на работе, как обычно. Но Евгения

нам что-нибудь приготовит. Мы можем тусить там хоть весь день.

Ава ухмыляется. В данный момент она будет счастлива где угодно, лишь бы Джесси был

рядом.

– Что скажешь, Тед?

– Наслаждайся, – отвечаю я ей, подхватывая свой чемодан. – Увидимся дома.

Ник выглядит так, будто собирается что-то сказать, но в итоге просто молча смотрит.

Сначала мне в глаза. Потом на мои блестящие золотые волосы. Пора уходить.

Я прощаюсь со всеми и в одиночестве спускаюсь в метро, таща за собой чемодан. Ава

окликает меня, но я притворяюсь, что не слышу. Сейчас, когда у Авы всѐ улажено, я наконец

осознаю, что у меня ноет каждая косточка. Мне нужно выспаться и побыть одной. Я определенно

не собираюсь проводить время с лохматым, забрызганным краской парнем в очках, который

считает, что я "дам фору всем злобным моделям".

Сейчас всего лишь обед, но для меня это был очень долгий день.

Глава 38.

Добравшись домой, я сворачиваюсь клубочком в постели Авы. Я всегда думала, что

ненавижу делиться чем-либо, в том числе и комнатой, но сейчас спальня без сестры выглядит

совершенно пустой. Большую часть дня я проспала. Вечером я немного более подробно

рассказываю маме с папой о съѐмках. Я была уверена, что они разозлятся на меня за такое

непрофессиональное поведение и побег с работы, но вместо этого они выглядят... впечатленными.

– Дорогая, ты потрясающая! – мама широко улыбается мне за ужином (в то время как моя

тарелка завалена добавкой картошки, просто потому, что я могу есть, что хочу и сколько хочу).

– После того, как мы так безрассудно позволили тебе уехать одной-одинѐшеньке.

Поверить не могу, что эта женщина уговорила нас так поступить. Но только посмотри, сколько ты

всего сделала, совершенно самостоятельно. Я и не представляла, что ты настолько сильная.

Она бы так не говорила, если бы видела все своими глазами. Я не чувствовала себя особо

сильной, когда тряслась на пароме возле Стейтен-Айленда после проваленных съѐмок.

– Я бы не рекомендовал такую стратегию служебного роста, – говорит папа с озорным

блеском глаз. – Но я горжусь тобой, солнышко. По твоему описанию мне совершенно не нравится

тот образ, которого от тебя требовали. Это абсолютно точно не ты.

Он прав. Девушка, которая требовалась Рудольфу, никогда бы не стала сидеть дома с

родителями, налегая на углеводы и беспокоясь о том, подал ли на неѐ в суд ведущий фотограф.

Она бы вальяжно возлежала, тлея и пламенея, или летела бы на очередном самолете в новое место,

готовая делать это ещѐ и ещѐ раз. Она становилась бы богатой и знаменитой и однажды наверняка

купила бы себе такой же большой дом с мега-гардеробом, как у Кассандры, и, возможно, даже

яхту.

Она никогда не была мной. В моей жизни есть куча других вещей, которые мне только

предстоит сделать.

Ава возвращается от Ника поздно вечером, как раз когда я снова собираюсь завалиться в

кровать. Не знаю, что они с Джесси делали всѐ это время, но еѐ губы выглядят опухшими и

потрескавшимися, а глаза снова сверкают.

– Я даже не поблагодарила тебя по-человечески, – говорит Ава, просовывая голову в

дверь ванной, когда я чищу зубы. (Одетая в пижаму, следует добавить. Я не нудист-зубочист. И не

встречала таких до тех пор, пока не поехала в Нью-Йорк).

– А, не парься.

– Джесси просил поблагодарить тебя от его лица тоже.

– Здорово.

Ник, вероятно, сообщил, что я злобная, эгоистичная дива, как Шехерезада. На самом деле

даже хуже. Должно быть, он тот человек, который предостерег Джесси от общения с моделями.

Но Ава не упоминает ничего такого.

– Кстати, – добавляет она. – Папа сказал, что тебе пришло электронное письмо от Модел

Сити. Это наверняка важно. Прочитать тебе?

– Нет, спасибо.

Я действительно не в состоянии слышать, какую сумму Рудольф требует у меня через суд.

Но Ава меня игнорирует. Она возвращается минут пять спустя.

– Вот оно. Я его распечатала. Здесь говорится...

– Стой! Я не хочу знать.

– Не глупи. Тут ничего плохого. Письмо от Фрэнки. Она говорит, что пыталась

дозвониться до тебя, но у неѐ не вышло.

– Я отключила телефон.

Я чувствовала, что мой старый телефон наполняется сообщениями, которые я не хотела

видеть. Так что, не считая попытки дозвониться Нику из такси, аппарат был погребен в самом

низу сумки от Малберри, и я его избегала.

– Ладно, так или иначе, – продолжает Ава. – Фрэнки говорит, что Кассандра сильно тобой

недовольна, но не нужно переживать, все уляжется. Она говорит, что на прошлой неделе одна из

еѐ девочек пропустила целую фотосессию, потому что самостоятельно забронировала билет и

улетела в Сан-Диего в Калифорнии, хотя ей надо было в Сантьяго в Чили. На самом деле, это

было довольно забавно. – Ава прерывает чтение сообщения смешком.

– И? – раз уж она настаивает на чтении этого письма, я могла бы выслушать и ту часть, в

которой говорится о судебном иске.

– Фрэнки говорит, что свяжется с тобой на неделе. Судя по всему, у Рудольфа Рейссена

определенная репутация, и Фрэки полагала, что ты можешь быть ещѐ не готова к работе с ним.

Кассандра могла бы и сообщить об этом вовремя, но что случилось, то случилось. В любом

случае, она сама обо всем позаботится. О, и она запомнила меня и хотела бы отправить меня на

съѐмки для итальянского Vogue, когда я поправлюсь.

– СЕРЬЁЗНО?

– Нет! Конечно нет, глупышка! Боже, Тед... иногда... – Ава безнадежно качает головой,

отчего еѐ шарф опасно шатается. – Как бы то ни было, – добавляет она, – На твоѐм месте я бы

перезвонила ей завтра. Фрэнки переживает за тебя.

Я звоню Фрэнки прямо с утра, и она советует мне удалить все сообщения от Тины, даже не

читая – та славится своими гневными сообщениями людям, которые посмели вызвать еѐ

недовольство – и ждать дальнейших новостей. Я всѐ ещѐ чувствую себя довольно вымотанной,

так что "ничего не делать" кажется мне идеальной инструкцией. Мне и без того есть о чѐм

беспокоиться – финальная неделя Авиного лечения и все эти странности в школе, так что мозг

чувствует себя перегруженным.

Когда я прихожу в Ричмондскую академию, весь день засыпаю на ходу из-за смены

часовых поясов. Во всяком случае, странности ещѐ хуже. По какой-то причине Кэлли Харвест

выглядит потрясенной и расстроенной и большую часть утра перебрасывается записками со

своими подружками. Половина девчонок класса злобно на меня пялятся на физкультуре. Это всѐ

не может быть только из-за того, что я побывала в Нью-Йорке. Мальчики кидают на меня

странные застенчивые взгляды в коридорах и хлопают друг друга в ладони, когда думают, что я не

вижу. На обеде Кэлли вся в слезах. И что страннее всего, Дин Дэниэлс продолжает широко

улыбаться мне безо всякой видимой причины.

Я отрубаюсь на математике, и Дэйзи приходится тыкать меня карандашом, чтобы

разбудить. К концу этого дня я просто отчаянно хочу очутиться дома и отдохнуть.

Но на пути к автобусной остановке следом за мной по ступенькам сбегает уже знакомая

пара ног. Дин прочищает горло и откашливается. Прелюдия к разговору.

– Итак, говорят, ты провалила свою мега-работу и, вроде как, упустила сотню тысяч, –

начинает он.

– Сотню?

– Ага. Это правда?

– Нет! Разумеется, нет!

Не настолько большую сумму.

– Так ты получила деньги? Круто. Это, типа... – он замолкает, пытаясь подобрать

правильное слово.

– Ненормально? – предлагаю я.

– Ага, ненормально. И, Тед, – быстро добавляет он, прежде чем я успеваю исправить его

насчѐт денег, – Я долго думал. О тебе и обо мне, о нас.

О, боже. Звучит очень плохо. Он поворачивается и смотрит на меня тем же обожающим

щенячьим взглядом, что появляется у папы, когда он думает о Клаудии Шиффер.

– Что ещѐ за "о нас", Дин?

– Ну, типа, между мной и Кэлли не было... ну ты понимаешь. И она, эээ, немного... В

общем, я порвал с ней вчера. И, ты знаешь, ты и я... Мы, типа, похожи, ты знала? В искусстве,

приколах и всякой фигне. И ты горячая штучка, поэтому... Я имею в виду, что...

Мы подходим к автобусной остановке. Я ставлю сумку на землю. Дин смотрит на меня с

надеждой.

– Дин?

– Да?

– Ты только что сказал "Тед", это мило. Я думаю, ты всего лишь второй раз за всѐ время

назвал меня по имени. Ты помнишь, как впервые встретил меня, пять лет назад?

– Эм, вроде того. – Дин выглядит неловко и возится с пряжкой рюкзака.

– Ты назвал меня Инопланетянином38.

– Я так тебя назвал?

38 E.T. – инициалы Тед (Edwina Trout, Эдвина Траут), а также сокращение the Extra-Terrestrial –

инопланетянин.

– Ага. И когда я подросла на два дюйма, ты переименовал меня в Чумовую Пятницу. И

все остальные звали меня так же вслед за тобой. На самом деле, я думаю, что в нашем классе есть

люди, которые до сих пор не знают моего настоящего имени.

– Эм, ну да.

– И мне никогда не нравились эти клички, Дин. Совершенно не нравились. А насчѐт

Кэлли... Ну, у неѐ твои инициалы вытатуированы на шее.

– Ну, так что же?

Он чует тут подвох, только вот не понимает, в чѐм.

– Ну, я всего лишь пытаюсь сказать, что Кэлли, возможно, самая подходящая для тебя

девушка. И нет, я не получила сто тысяч. Я вообще никаких денег не получила. Я не модель, ясно?

И никогда не была ей на самом деле. И если быть совсем откровенной, я в кое-кого влюблена. Не

то, чтобы это имело какое-то значение.

– О, ясно. Круто. – Он не может смотреть мне в глаза, но, судя по его виду, он

испытывает облегчение. Думаю, я была немного пугающей. В конце концов, собственной матери я

напоминаю королевского морского пехотинца.

– Но без обид, ладно? – говорит Дин, немного оживляясь. – Попытка не пытка. Потому

что ты сейчас, типа, крутая телочка, если позволишь мне так выразиться.

– Без обид, Дин. И ничего не имею против твоих слов.

Он протягивает руку. Это все совершенно дико, но я пожимаю еѐ. Затем он бредѐт прочь,

оставляя меня стоять на остановке и глядеть ему вслед, удивляясь, как я вообще могла сказать все

эти вещи. И почему, если я сейчас крутая телочка, мне так грустно?

Когда я возвращаюсь домой, папа сидит за обеденным столом, пытаясь починить тостер.

– Пап! Что на этот раз произошло?

Он широко улыбается. Очень широко. Слишком широко для человека, который только что

сломал один из самых важных предметов семейного имущества.

– Я делал праздничный сэндвич с сыром. Просто забыл, что сыр плавится. Не волнуйся, я

сейчас всѐ быстро починю.

– Праздничный?

– Ага, – папа улыбается ещѐ более самодовольно. – Я только что оплатил наш отдых на

каникулах.

– Что?

– Наши новогодние каникулы. В Ползифе, приморском курорте Корнуолла, так что Ава

сможет и дальше ходить как приклеенная к тому мальчику, по которому она с ума сходит. В

чудесном отеле с видом на море, где нам всем хватит места.

Он улыбается ещѐ шире, ожидая, что я начну расспрашивать его в подробностях, но у меня

кровь стынет в жилах. В это время заходит Ава и спрашивает, что новенького. Папа рассказывает

и ей, озвучивая название отеля.

– Ого, шикарно! – она расплывается в ответной улыбке, а потом обращает внимание на

меня.

– Тед? Что случилось? Ты не хочешь ехать?

Обычно Ава улавливает суть вещей раньше меня, но, кажется, в этот раз она упустила из

виду огромную проблему. Я сажусь за стол.

– Папа, – тихо произношу я, – Ты ведь понимаешь, что мне ничего не заплатят?

– За что?

– За съѐмки. Я знаю, я планировала путешествия и кучу всякой всячины, но это было до

того, как я запорола работу. Я всѐ ещѐ не знаю, подадут ли на меня в суд.

Он смотрит на меня в упор, привычно запустив руку в волосы, но по-прежнему не

понимает, о чѐм я.

– Но причем тут твои съѐмки, солнышко?

Мне приходится объяснить, что с этого заработка я планировала оплатить грандиозный

отпуск, но сейчас не могу. Кровь отливает от папиного лица. Ава тоже выглядит шокированной. Я

и не догадывалась, что они настолько рассчитывали на эти деньги. Я думала, что отложу большую

часть заработка на оплату университета или на возвращение Розового коттеджа. Наверное, я всѐ-

таки поступила слишком эгоистично, сбежав от Рудольфа. Мне стоило пройти через это ради

таких целей.

– Тед! – восклицает папа. – Ушам своим не верю!

– Я знаю. Мне очень жаль, па. Я просто не смогла...

– Не смеши меня! Я сам оплачиваю эту поездку. Ради бога, Тед. Я думал, ты это

понимаешь. Мы никогда бы не стали просить у тебя денег.

– Тогда откуда...?

Я страшно смущена.

Вот теперь папа рассказал о привлекательной ассистентке продюссера, которую встретил

на моей "ничего особенного"-работе. И как она поведала ему, что работает над новым

историческим сериалом.

– Она ведущий исследователь шоу об эпохе Возрождения. Ну, вы знаете, когда Чарльз II

вернулся из Франции?

Разумеется, знаем. Невозможно прожить с нашим папой шестнадцать лет и не знать, что

такое эпоха Возрождения.

– Ну, так вот. Мы начали обсуждать историю, – объясняет папа. – Она спросила, не хотел

бы я поработать консультантом программы. Разумеется, я согласился. Мы не были уверены, что

шоу состоится, но во время твоей поездки в Нью-Йорк проекту дали зелѐный свет. Там не заплатят

кучу денег, но отель оплатить хватит. И ваша мама сможет урезать число рабочих часов. Она

слишком часто перерабатывала в последнее время. На самом деле нам всем надо как следует

отдохнуть.

– О, папа!

Ава практически никогда не плачет. Но папа умудрился еѐ растрогать. Забавно: Авин

диагноз заставил троих из нас притихнуть, но, услышав, что мы едем отдыхать на каникулах... для

нас это компенсировало всѐ.

Разумеется, если бы я справилась с Нью-Йоркской работой, я могла бы оплатить много-

много поездок, но я не думаю, что папа позволил бы мне это. Кроме того, я некоторым образом

даже помогла семье – если бы я не получила ту работу на ТВ, папа никогда бы не встретил

исследователя. Не такое уж и "ничего особенного", если подумать.

Глава 39.

К середине недели моѐ самочувствие улучшается. Я все ещѐ переживаю из-за последствий

своего побега от САМОГО ЛЮБИМОГО фотографа Тины ди Гаджиа, но папины хорошие

новости сильно помогли мне, две ночи полноценного сна сняли туман усталости, и, что важнее

всего, с помощью Авы наконец-то удалось сделать мой художественный проект именно так, как я

хотела. Надеюсь, моя работа произведѐт впечатление на мисс Дженкинс. Вышло куда лучше, чем

те затененные бананы.

Теперь, когда мисс Дженкинс потребовала от меня более серьѐзного отношения, я

воспринимаю искусство совершенно иначе. Меня заинтересовала идея документальной

фотографии: находить впечатляющих людей, где бы они ни встречались, и делать портреты,

отражающие все их особенности. Таких людей, как водитель автобуса на моем пути в школу,

который всегда грустно-грустно улыбается мне, когда я сажусь в автобус, словно мы оба – герои

какой-то трагедии. Или даже как мистер Андерсон, который пялится вслед мисс Дженкинс в еѐ

юбке-карандаше, когда думает, что никто не замечает. Или как Дэйзи с растрепанными колючими

волосами, оживленно болтающая с Кэлли о чѐм-то из мира музыки, – до тех пор, пока она не

замечает, что я наблюдаю за ней, тогда она меняется в лице и принимает сдержанное выражение.

Сейчас, думая о себе, как о человеке, скрытом по ту сторону объектива, а не стоящем

перед ним, я смотрю на мир свежим взглядом. Например, я замечаю, как Кэлли кидает на Дина

нервный взгляд, когда я захожу в класс, и как Дэйзи грустнеет, когда отходит от Кэлли, чтобы со

мной поздороваться. Я замечаю, что они выглядят не враждебными, а настороженными, и это что-

то во мне заставляет их так себя чувствовать.

После недавней беседы с Дином я наконец-то поняла, что происходит с Кэлли. Кажется, я

нравлюсь еѐ парню сильнее, чем представляла. Возможно, Ава была права, когда говорила, что

люди завидуют моему внешнему виду. Несмотря ни на что, я все ещѐ считаю себя чудиком, но

даже Дэйзи, кажется, думает, что я могла бы быть моделью, а теперь ещѐ и Дин с этим

соглашается. Очевидно, это причиняет Кэлли боль. А Дэйзи просто разрывается между нами.

Наверное, после всего произошедшего мне нужно быть снисходительнее к людям.

Словно камера фокусируется на изображении. Пока оно остается ясным и мне хватает

мужества, я подхожу к Дину и дружелюбно, но абсолютно не кокетливо улыбаюсь ему.

– Привет, – произношу я. – Тот... мм... совет, которого ты у меня просил недавно. Ты ему

последовал?

Дин нервно косится на меня.

– Эм, нет.

– Ну, на твоем месте я бы действовала решительнее. Пока не стало слишком поздно. Она

же совсем рядом.

Он снова кидает на меня нервный взгляд. А я смотрю на него моим коронным – взглядом

Королевы Воинов. Он знает, что нужно делать. И он делает. Дин подходит к Кэлли и что-то тихо

произносит ей на ухо. Каким-то образом ей удается услышать сквозь завесу пышных волос, и она

удивленно смотрит на меня. Предполагалось, что я увожу у неѐ парня, а не возвращаю его назад. Я

улыбаюсь Кэлли. Это моя первая дружелюбная улыбка в еѐ адрес. Она долго присматривается,

чтобы убедиться в моей искренности. А потом Кэлли улыбается в ответ. У неѐ очаровательная

улыбка – светлая и открытая. Но Дин загораживает мне обзор, придвигаясь к девушке поближе и

небрежно приобнимает еѐ, словно это совершенно естественно.

Дэйзи ничего не говорит до урока искусства, когда Кэлли уходит в другой класс.

– Что на тебя нашло?

– Ты о Кэлли? Я просто подумала, что можно попытаться быть милой для разнообразия.

Посмотрим, поможет ли это. Считаешь, это было слишком странно?

– Да! – хмурится она. – И нет! Это было замечательно. Ты всегда так неприветлива с

Кэлли. Еѐ это бесило. Кэлли просто хотела с тобой подружиться, правда. Она думает, что ты

очень... красивая. Кэлли постоянно переживала, что ты нравишься Дину куда больше, чем она.

Серьѐзно? Ого. Она хорошо это скрывала.

– Ну, могу тебя заверить, что в его отношении это не так, – говорю я Дэйзи.

По крайней мере, сейчас. Вот уже второй раз, как я свожу вместе эту парочку. И на этот

раз мне даже не пришлось демонстрировать свои трусики.

– Выглядишь жизнерадостной, Тед, – говорит мисс Дженкинс, заходя в класс.

– Ты готова поведать нам о своем проекте?

Я готова. Я стою перед классом и поясняю мой подход к "натюрморту", как я

отталкивалась от идеи с фруктами, пока показываю работы Старых Мастеров. Затем перехожу к

моей сестре, которая в данный момент воплощает мое представление о жизни. Я рассказываю обо

всех сырых овощах и фруктах, которые ей приходилось есть, чтобы минимизировать побочные

эффекты лечения, и как еѐ красивая обритая голова напоминает их контуры.

Мой проект занимает кучу места на демонстрационном стенде, на котором я разместила

вдохновляющие примеры: от картин голландских живописцев до фотографий принцесс и цветов

от Ричарда Аведона. В центре всего этого – чѐрно-белый портрет Авы: голова повернута набок и

совершенно неподвижна среди кучи экзотических фруктов и ягод. Эта картина выглядит очень

мирной, если не задумываться над тем, почему голова девушки обрита на лысо, и не замечать

отсутствующий взгляд еѐ глаз.

Мисс Дженкинс долго изучает мой проект.

– Ты передала еѐ красоту, Тед, – говорит она.

– Еѐ голова рассказывает историю о трудностях, но, в целом, это ободряющая картина. На

самом деле она напомнила мне фотографа Сэм Тейлор-Вуд.

Учительница отходит к компьютеру и копается в интернете, пока не отыскивает нужное

изображение. Оно называется "Автопортрет в однобортном костюме39 с кроликом". Мисс

Дженкинс проецирует изображение на доску, и мы разглядываем его. Это действительно женщина

в костюме, держащая нечто, похожее на длинношерстного кролика, и рисующая портрет самой

себя.

– Уверена, вы уловили игру слов, – говорит мисс Дженкинс.

39 Single-Breasted – однобортный – о костюме; также можно сказать, что имеется в виду одна грудь.

– В то время она страдала от рака груди, и готова была вот-вот потерять грудь и волосы.

Это еѐ ответ болезни. Твоя работа схожа с ней, Тед.

– Скорее стырена, – бубнит сзади Натан Кинг.

Дин тыкает его карандашом. Он, может, и побаивается меня сейчас, но по крайней мере

лоялен.

– Это не так, – поправляет Натана мисс Дженкинс.

– Просто использован похожий подход. И Сэм Тейлор-Вуд – весьма уважаемый

современный художник. Думаю, Тед стоит гордиться таким сравнением. Хорошая работа.

Для своего проекта я выбрала наиболее художественный портрет Авы, но на самом деле

мы сделали очень много фотографий. Мне нравится та, на которой сестра изображает ананас,

поставив подбородок на неглубокое блюдо и повесив на уши пару виноградных гроздей. А ещѐ

есть очень убедительное манго (левая щека лежит на столе, взгляд направлен на стоящую рядом

миску с малиной). И внушительное большущее авокадо (на столе – правая щека, много зеленых

теней, а сверху устроилась связка бананов). К сожалению, мы тогда так смеялись, что у нас вышло

довольно пугающее авокадо – с учетом обстоятельств – очень зубастое.

Изображения вышли довольно сюрреалистичными и весьма в стиле Мэн Рэя, но мы

решили, что экзаменационная доска не готова к "пациенту химиотерапии, изображающему

большие фрукты". Вместо этого Ава разрешила мне разместить их в моем новом блоге, где я

экспериментирую с разными стилями фотографии. Это всего лишь начало, но я в восторге. Мне

всѐ ещѐ хочется быть частью этого сумасшедшего мира искусства, с которым я столкнулась, но на

этот раз я сама буду решать, что красиво, а что нет. Однажды у меня будет выставка в Нью-Йорке.

И я хочу, чтобы на еѐ открытии Ава была со мной.

Потому что происходящее с ней сейчас – лишь краткий эпизод в еѐ жизни, который

подходит к концу. Вот что мы говорим сами себе. Вот во что мы должны верить.

Глава 40.

В пятницу – последний сеанс радиотерапии. Ава планирует пойти вместе с Джесси,

который остался в городе специально, чтобы поддержать свою девушку на этом завершающем

этапе. Я практически не общалась с сестрой в последние дни, потому что она почти всѐ время

проводит у Ника дома вместе с Джесси, или они отправляются вдвоѐм на свои обжимательные

свидания, или Ава утаскивает Джесси в кинотеатр на просмотр старых фильмов, знакомя его со

своими любимыми звѐздами экрана.

Я думаю, что их отношения и дальше будут такими же, как сейчас. Конечно, Джесси

вернѐтся в Корнуэлл, но они снова смогут нормально общаться на расстоянии, как обычно. Если

предположить, что результаты лечения и обследования будут именно такими, как нам хотелось

бы, то можно сказать, что лечение завершено. Если Ава попадает в 90% счастливчиков. Это ведь

действительно большое число, 90%. Полагаю, попавшие в оставшиеся 10% должны проходить

через все эти мучения заново, и я даже не хочу думать о том, что такое может произойти с нами.

Но 10% это крошечная часть. Вот что я продолжаю твердить сама себе.

Разумеется, дома мы не обсуждаем эти 10%. Но кое-что изменилось. Мы не говорим об

этом между собой. Мы знаем, что каждый думает и волнуется об этом, и каким-то образом мы

поддерживаем друг друга, ведя разговоры о совершенно других вещах. Но никто больше не

замыкается в себе. С тех пор, как я вернулась из Нью-Йорка, мама с папой окружают меня заботой

и вниманием. Так что теперь мы очень много общаемся. О нашей поездке на каникулах. О моѐм

новом блоге. О школьных делах. О папиных идеях для исторической программы и его шансах

однажды получить работу телеведущего. О том, как здорово он смотрелся бы в своей шляпе...

К счастью, когда разговор заходит о шляпе, они смеются. Надеюсь, у меня не отсудят

большую сумму денег, потому что я, правда, обязана купить папе новую шляпу.

Я собираюсь выяснить это, потому что в конце недели звонит Фрэнки и предлагает

встретиться в офисе субботним утром. Я согласна. Если у неѐ есть плохие новости, которые

сложно объяснить, предпочитаю узнать все при личной встрече.

Так что в субботу я тащусь на Шарлотт-стрит в Сохо, где находится офис Модел Сити.

Фрэнки приводит меня в кафешку в шикарном отеле неподалеку, чтобы мы могли поболтать в

неформальной обстановке. Я просто сижу, пока она делает заказ на беглом итальянском и

умудряется отправить пять сообщений со своего айфона, объясняя мне сложившуюся ситуацию.

Если сложить воедино бурлящую энергию Фрэнки и моего папы, наверняка можно получить

небольшой ядерный взрыв.

– Рудольф уже успокоился? – спрашиваю я.

– Неа, – улыбается она. – Но он известен своей злопамятностью.

– А что насчѐт судебного иска?

Она удивленно смотрит на меня.

– Что?

– Он сказал, что подаст на меня в суд.

– Ой, ну ты и глупышка! Да, тебе не заплатят, но он не собирается с тобой судиться.

Рудольф не стал бы подавать в суд на шестнадцатилетнего подростка. Кассандра бы его просто

растоптала. Возможно, он запугивал тебя, но это всего лишь темперамент творческого человека.

Он немного грубоват.

Немного грубоват? Если бы учитель так бушевал и угрожал всем вокруг, его бы уволили.

Тогда я вспомнила: это в школе я ученица. А в той студии предполагалось, что я состоявшийся

профессионал. Вы не получите пятьдесят тысяч баксов, если не можете быть терпимы к...

творческим людям.

– А как там Тина? – интересуюсь я. Я последовала совету Фрэнки и удалила все голосовые

сообщения и смски от Тины.

– Она в бешенстве, – отвечает Фрэнки.– Рвѐт и мечет. Она поручилась за тебя, а ты

подмочила ей репутацию. Так не делают.

– Ну да... – говорю я. – Не делают.

На миг меня окатывает страх, но потом я вспоминаю: Тина всегда добивается своего. Она

жѐсткая и она с этим справится. Для меня все позади. Меня действительно уже не волнует еѐ

мнение.

– Но она справится, – Фрэнки словно читает мои мысли.

– Сегодня в агентство пришли две девочки с "Тед".

– "Тед"? Это что?

– Суперкороткая блондинистая стрижка. Это новый образ. Он подходит далеко не каждой.

Честно говоря, одной из тех девушек как раз не идѐт. Нужна правильная форма лица, но если у

тебя такая – ух ты. Об этом все мечтают с момента выхода ролика для журнала i-D. Так что, если

ты хочешь продолжать работать, для тебя есть куча предложений – до тех пор, пока ты в точности

выполняешь все указания. Но я обещаю, что тебе больше не придется натягивать на себя стринги.

– Тебе рассказали о стрингах?

– Оо, да. Стринги популярны.

О боги.

Мы долгое время молчим.

– Так тебе нужна работа? – спрашивает Фрэнки, снова утыкаясь в телефон, безусловно,

отправляет письма очередному випу о чѐм-то экстра важном и срочном.– Потому что, если

откажешься, то есть куча желающих.

Трясу головой. Я думала работе моделью, но мне действительно удается только роль

Королевы Воинов. Если они ищут соблазнительницу, например, то им нужна совсем другая

девушка. Кроме того, мне и так есть о чѐм подумать. Несмотря на это, возможно, это не последняя

наша встреча с Фрэнки.

– Ты знаешь какие-нибудь фотоагентства?

Она удивленно смотрит на меня.

– Ага, кучу. А для чего?

– Да так. Просто... может быть, однажды мне это пригодится.

Фрэнки смеется.

– Для тебя?

– Ага.

Она обдумывает это некоторое время, пока набирает сообщение.

– Здорово. Конечно же. Если надумаешь, звони мне. Оставайся на связи, Тед.

Обещаю ей не пропадать.

После встречи я иду в другое кафе за углом. Ава просила меня присоединиться к ним с

Джесси. Они отмечают первый день абсолютной свободы после еѐ второго этапа лечения. Я

согласилась выпить с ними горячего шоколада. Но они, наверное, где-то застряли, потому что я

опаздываю на десять минут и не обнаруживаю их присутствия.

– Тед?

Страшно знакомый голос. Прямо у меня перед носом – голова с растрепанными волосами,

очки и забрызганная краской куртка. Каждая деталь одежды в краске... Мне начинает казаться, что

он специально так делает.

– Ник?

– Ты здесь сестру свою ждѐшь? – спрашивает он.

– Угу.

Он кивает.

– Присаживайся. Если не возражаешь. А я жду Джесси. Это какое-то недоразумение,

наверное.

Он умудрился занять круглый столик у окна. Это лучшее место в зале, и было бы довольно

глупо идти куда-то ещѐ, поэтому я неловко присаживаюсь рядом с ним. Мы оба пялимся в окно,

не произнося ни слова, если не считать мой заказ горячего шоколада, когда подходит официантка.

Проходит пять минут. Затем десять. Видимо, губы Авы ещѐ больше потрескались от внимания

Джесси. Наверное, эта парочка потеряла счѐт времени. Я мечтаю об их появлении. Уверена, Нику

неприятно сидеть рядом с самой злобной моделью, с которой он когда-либо сталкивался, да и я бы

предпочла быть где угодно, чем рядом с его задумчивым лицом.

Он смотрит на часы. Они у него Диснеевские, с Микки Маусом, у которого руки-стрелки.

Не инкрустированные драгоценными камнями, не дизайнерской работы, чего я могла бы ожидать

от парня, который живѐт практически по соседству с королевой. Он искоса глядит на меня, и я

притворяюсь, что не смотрела на его запястье. Потом я смотрю снова. Руки Микки соединяются,

когда проходит ещѐ пять мучительных минут.

В конце концов, Ник откашливается.

– Слушай, Тед, я знаю, что ты наверняка обо мне думаешь.

Я выпучиваю на него глаза. Я действительно думала, что мне очень нравятся его часы. Но

суть не в этом.

– Нет. Речь о том, что ты обо мне думаешь? – поправляю я его. – Не переживай. Ты

выразился предельно ясно.

Он снова откашливается.

– Эм, Ава рассказала мне о фотосессии. Я полагал, что ты вернѐшься по своему

съѐмочному графику, а не... как вышло. И она сказала, что ты оказалась там в первую очередь из-

за неѐ.

– Серьѐзно?

– Ага. А ещѐ, что она всѐ время подталкивала тебя на совершение этих безумных

поступков, и теперь ей жаль, но ты была такой... поразительной.

– Она так и сказала?

– Да. Она много рассказывает о тебе. Полагаю, это потому... это потому, что я сам

спрашиваю.

Мы долго, очень долго молчим, за это время успевает остыть мой горячий шоколад,

четверо посетителей заходят и уходят из кафе – никто из них не является Авой и Джесси – а я

пытаюсь убедить себя в том, что Ник спрашивал обо мне из простого любопытства, насколько же

я злобное существо. А не по какой-то другой причине. И в его глазах сейчас светится отвращение,

а не... не что-либо ещѐ, что я даже не осмеливаюсь вообразить, потому что моѐ сердце

выскакивает из груди при мысли об этом. Я могу испытывать ненависть к Нику Споуку, но моѐ

сердце – нет. Моѐ сердце представляет себе каждую чѐрточку его лица, его волос, его одежды,

голоса, даже то, как он небрежно произносит слова, вопреки всем моим попыткам успокоить

беспокойный орган.

– И, полагаю, я всѐ спрашивал и спрашивал о тебе, потому что... ты обворожительна, Тед.

Я хочу сказать, что красивые девушки обычно ужасно скучные, но ты даже и не представляешь,

насколько ты великолепна. И как только я подумал, что всѐ налаживается, ты улетаешь в Нью-

Йорк, такая же скучная, как и подавляющее большинство. Но ты сбежала. Почему?

Я практически уверена, что, если попробую сейчас что-то сказать, не смогу произнести ни

звука. Мозг пытается переварить слишком много информации, в том числе "красивая" и

"великолепная". От парня, чья мать ежедневно работает с супермоделями. Однако дар речи всѐ-

таки каким-то образом возвращается ко мне. Не красноречие, но все же хоть что-то.

– Я просто не могла этим заниматься. И... из-за тебя. Ты сказал мне, что я нужна Аве.

Ник вздрагивает от воспоминания.

Он склоняется в мою сторону. Смотрит на мои губы. Наверное, у меня на них пена от

горячего шоколада или ещѐ что-то, но я не могу пошевелить даже пальцем, чтобы привести себя в

порядок.

– Я был идиотом, – бормочет Ник. – А ты – самая...

Затем его губы накрывают мои, и всѐ моѐ тело воспламеняется. Это продолжается совсем

недолго, потому как Ник встревожено отстраняется, чтобы посмотреть на мою реакцию. Но мои

глаза сейчас отлично говорят за меня. Так что он придвигается обратно, нежно сжимает моѐ лицо

в ладонях и продлевает начатое. Так долго, что к тому моменту, когда мы отрываемся друг от

друга, рядом с нашим столиком обнаруживаются Ава с Джесси, наблюдающие и критикующие

нашу технику.

– Никогда не понимал, как это делают люди в очках, – серьѐзно произносит Джесси.

– Они не запотевают?

– Захлопнись, мальчик-сѐрфер, – ворчит Ник, отодвигаясь обратно на своѐ сиденье.

– А я даже не представляла, что Тед умеет это делать, – замечает Ава.

– По крайней мере, правильно.

На самом деле, я тоже не представляла. Не так, как сейчас. Но я никогда и не испытывала

ничего подобного.

Эти двое присаживаются за наш столик.

– Мы уже думали, вы никогда до этого не дойдете, – вздыхает Джесси.– Мы целую

вечность торчали снаружи. Я окоченел.

– Надеюсь, он хотя бы извинился сначала, – говорит мне Ава. – Он вел себя омерзительно

по отношению к тебе, когда ты была в Нью-Йорке. Он нам всѐ рассказал. И я ему объяснила, что

его звонок, возможно, лишил нашу семью сорока тысяч баксов. Круто, когда твой папочка –

банкир. Но нам бы не помешали эти деньги.

Ава ухмыляется. Она говорит это не всерьѐз. А теперь я осознала, что у меня всѐ ещѐ есть

мой заработок от Miss Teen, а Рудольф не подал на меня в суд, так что надеюсь, что наши дни

экономии закончились. Кроме того, если бы я осталась в Нью-Йорке, то не сидела бы сейчас здесь,

в этой компании, ведя такие глупые разговоры. Если бы мне нужно было оценить этот момент, он

бы совершенно точно стоил бы куда больше, чем сорок тысяч, так что я не сожалею, что это

произошло. Тем временем пальцы Ника только что нашли мои, и у меня появилось ощущение, что

под всей моей громоздкой зимней одеждой я наконец-то пламенею.

Глава 41.

Это изображение красуется на задней обложке каждого журнала, на боку каждого

автобуса.

Девушка с безупречным овальным лицом и короткой жесткой стрижкой сидит в ванне,

полной змей (искусственных) и прожигает камеру сексуальным взглядом. Кожа девушки усыпана

золотыми и зелеными тенями. Еѐ лицо отражает чистое вожделение. Одна из змей располагается

на обнаженных плечах девушки и с намѐком указывает вниз на еѐ левую грудь.

Практически ничего не видно, но можно... ну, вы понимаете... дофантазировать.

Она выглядит интригующе. Девушку зовут Йована, судя по всему, и она волнующая

семнадцатилетняя модель из Сербии. Ранее у неѐ были длинные темные волосы, но для этой

съѐмки их коротко подстригли и покрасили в блонд. Она на слуху у всех в Нью-Йорке. Все в

восторге от этого образа, хотя истинные фанаты мира моды интересуются, правда ли прическа

была названа в честь Тед Ричмонд, той девочки-подростка из Лондона, которой прочили карьеру

топ-модели.

Никто не в курсе, что случилось с Тед Ричмонд, да и на самом деле никому нет до этого

дела. Жизнь в мире моды скоротечна. Ты приходишь. Пробиваешься вперѐд. Тед предложили

работу с Teen Vogue, но, видимо, она отказалась, потому что была в какой-то семейной поездке.

Сложно назвать это самоотдачей. Впрочем, это ерунда. Куча девушек готовы занять еѐ место.

Между тем, у меня есть свои собственные фотографии:

Я стою, приобняв Дэйзи, а Дин предсказуемо подставляет голове Кэлли рожки. Это

школьная рождественская вечеринка и мы все выряжены в сексуальные шортики, сверкающие

солнечные очки в форме звѐзд и сумасшедшие афро-прически в стиле 70-х. Помимо костюма на

мне также надеты расписные полосатые носки и синие туфли Мэри Джейн. На самом деле я и не

ожидала, что мои ноги в этих носках будут так неплохо смотреться. Ник считает, что это моя

лучшая отличительная черта. После моих глаз, прически и улыбки, видимо. И моего

использования естественного освещения.

Мы с моим парнем целуемся, закрыв глаза. Его руки нежно сжимают моѐ лицо. Ава

сделала фотографию на свой мобильный, когда мы не видели. Кажется, будто Снупи лежит у нас

на головах. Моя сестра – совершенно ужасный фотограф. Понятия не имею, почему я храню эту

фотографию, правда.

Обложка журнала i-D. Фотограф – Эрик Блох. Модель – Тед Ричмонд. Агентство –

Модел Сити. Моя первая и единственная обложка. У меня мега-короткие волосы, покрашенные

для съѐмки смываемой розовой краской. Мне очень нравится. Я смотрю своим коронным взглядом

Зены и выгляжу одновременно крутой и неземной. По-прежнему ничего общего с Лили, Линдой,

Кейт или Клаудией. Но теперь я считаю, что у каждой модели должен быть свой собственный

образ, и этот – мой. Несмотря на то, что Ник ненавидит модельный бизнес, эта моя фотография

ему нравится, потому что я выгляжу такой сильной и вызывающей. Хотя он всѐ-таки предпочитает

те мои фотографии, которые сделал он или я сама.

Канун нового года, ночь. Я на пляже в Ползифе с мамой, папой, Авой и Джесси. Небо

совершенно чѐрное и стоит мороз. Мы все, одетые в пальто, резиновые сапоги и шерстяные

шапки, позируем перед Авиной камерой – теперь моей (я обменяла еѐ на сумку от Малберри) –

которую я закрепила на новый штатив, полученный в подарок на Рождество. Мы прижимаемся

друг к другу, чтобы согреться, пытаясь игнорировать ледяной дождь, и притворяемся, что это

идеальная погода для сѐрфинга. Одной рукой папа обхватил меня, а другой – маму, которая

обнимает Аву, жмущуюся к Джесси другим своим боком. А он тем временем кричит:

– Да, детка! Давай!

Он так сильно смешит Аву, что сестра едва может дышать.

От нас исходит внутренний свет. После полугода химио– и радиотерапии результаты

проверки Авиного здоровья оказались хорошими, так что сейчас мы можем все вместе

праздновать. Она попала в 90%. Мы никогда не чувствовали себя такими живыми, как на

холодном влажном Корнуолльском воздухе.

Мне пришлось бежать назад к остальным после установки таймера, и вспышка сработала

слишком близко к моему круглому лицу. Я похожа на пузырь. Беззаботный, счастливый пузырь.

Это моя любимая фотография. Я навсегда сохраню еѐ в памяти.