Обнажая запреты

Глава 27

Дан

— Даня, подожди… — Анин затуманенный взгляд взволнованно мечется по поляне.

Мне не хочется ни о чём говорить. Совсем. Так спокойнее. Так можно не бояться спугнуть её неосторожным словом или опошлить всё банальщиной, которая не уместит и сотой части моих ощущений.

— Не бойся, малыш, — всё-таки разлепляю полыхающие от диких поцелуев губы. — Здесь только мы… Ты и я… Слышишь, как тихо? Иди ко мне.

Я тяжело и неровно дышу, полным ходом слетая с катушек. Руками крепко, едва контролируя силу, придерживаю бёдра оседлавшей меня наездницы, жадно шарю по натянутой рёбрами коже и прижимаю ладонь между острыми лопатками. Наслаждаюсь громким откликом её сердца. Как и думал — в унисон.

Стук частый-частый кружит голову, вышибает неповоротливые мысли… воздух… тоску по ней.

Я сильно скучал. А теперь пьяный вхлам от хлынувшего по венам, такого родного тонкого запаха. Стекольно-хрупкого, почти неразличимого в удушливом шлейфе прошлогодней листвы и перезревшей земляники.

Огромные зрачки Малой за секунды затапливают радужки. Она кажется одурманенной не меньше меня.

Что же ты делаешь, Анька, со мной? Смотрю, и становится трудно дышать, будто лёгкие гудят не под рёбрами, а в твоём маленьком тесном кулачке.

Пощади меня, маленькая. Дай воздуха глотнуть или добей, не издевайся.

Я готов позволить тебе что угодно… Только будь со мной… Моей…

Останься.

На моих покрытых мурашками плечах горят полумесяцами следы твоих ногтей. Делай со мной что хочешь — хоть на части рви, но не отталкивай.

— Даня… Я не могу. Нельзя так, — она мотает головой, будто пытаясь сбросить с себя наваждение. — Понимаешь, Артём…

Ну нет.

Никаких Артёмов между нами. Никого.

Крепче сжимаю пальцы на тонкой талии, с силой дёргая её на себя. Так резко, что Аня теряет равновесие и беспомощно утыкается лицом мне в шею.

— Молчи, моя хорошая, не говори ничего… — притягиваю её выше и, не дыша, толкаюсь бёдрами вперёд между разведённых ног. — Анечка…. Моя девочка…

Я ошеломлённо замираю, впитывая спиной влажную стылость мха. Так тесно, и жарко, и ломит от кайфа. Так остро ощущается каждая мелочь: волнистые волосы щекоткой на плечах, тепло дыхания под подбородком — быстрого, глубокого, тающего на коже со скоростью первого снега.

Накрывает влёт. Вбиваюсь глубже в убийственной жажде загнать ей под кожу как можно больше меня. Чтобы никуда больше… Ни с кем… Никогда. В этот раз я не беру её. Я отдаю себя. Тлею раскуренной сигаретой, будто она душой моей затягивается, и возгораюсь с каждым тугим толчком ей навстречу. Кажется, замедлюсь — и всё. Анюта испарится. Просто исчезнет, как мираж.

И я терзаю её тело с болезненной жаждой: втягиваю неосторожным жадным ртом забранные в плен губы, смазываю языком бессвязные стоны, слизываю фруктовую сладость помады. Чем больше беру, тем больше мне хочется. Тем меньше во мне остаётся моего. Тем глубже зацеловываю приоткрытый рот, обмениваясь влажным дыханием и торопливыми прикосновениями.

Дорвался. Дождался, наконец. Спрашивается, чего ждал? Взаимно же всё. В унисон. Сейчас в наших мыслях никаких посторонних.

Пока мы одно целое, у нас полная, мать её, гармония.

Глупо, знаю, и всё же это заставляет вколачиваться с возросшим остервенением, закрепляя в ней если не привязанность, то хоть привычку. От неприятной правды сводит скулы, но лучше так, чем совсем ничего. Хотя бы так, для начала.

Моё голодное тело сходит с ума. После неё никого не хотел, а сейчас как домой вернулся с другого конца света. Удовольствие слепит, бьёт по нервным окончаниям. Настолько сильно, что хороводом ходят кроны над нами.

Аня цепляется пальцами за траву по бокам от моей головы, собирает в горсти сброшенную как попало одежду. А я совсем зверею, потому что подпрыгивающая у лица тяжёлая грудь сводит с ума и заставляет двигаться в ней с удвоенной жёсткостью.

Это даже не секс. Я в неё не вхожу — растворяюсь с концами. Приручаю. И плевать, как сильно она меня ненавидит. Втянется со временем.

Это как водку пить — первая рюмка колом, а дальше легче. Дальше хорошо. Так хорошо, что хочется больше. Вот пусть хочет, а я, не задумываясь, отдам всё, что имею.

В какой-то момент мне начинает казаться, что Анька отключится. Я продолжаю опускать её себе на бёдра с дикой силой, но теперь всего одной рукой — свободую тяну к запрокинутому лицу.

Солнечные лучи пробиваются в просвет между кронами, высвечивая пушистое облако волос, огибают стройный силуэт нестерпимо ярким сиянием. Кажется, будто она тает. Фантастически красиво и одновременно так же пугающе.

Ватными от возбуждения кончиками пальцев, веду по раскрытым в немом крике губам. Несильно сжимаю шею, заставляю смотреть себе в лицо.

Если Ане нужен якорь, я готов им стать.

Почему-то пьяный взгляд глаза в глаза ощущается интимней быстрых шлепков тела о тело. Абсолютная близость переворачивает мир вверх тормашками. Наверное, она чувствует то же самое, потому что беззвучно шевелит губами. Пытается что-то сказать, но…

— Данечка… Как хорошо… — вот и всё, что ей удаётся вышептать, сотрясаясь от дрожи, идущей откуда-то из самого нутра.

Она бьётся в моих руках, выгибается, жадно хватая ртом воздух. В ответ усиливаю хватку, прижимая к себе теснее слабеющее тело, и на секунды теряю контроль. Я живу этим мгновением. Меня даже не кроет — размазывает от удовольствия, от её податливости, от собственной возрастающей жадности.

— У тебя же… нет вообще берегов… И меня тоже… топишь…

В Анькином голосе хрипит рвущееся нитками бессилие. Слышится на уровне эмоций, далеко за боем сердца, беспорядочным сумасшедшим трением наших тел и шелестом листвы. Это её поражение. И моё тоже… Самое повальное за всю мою память. Я слишком поздно осознаю, что заполняю её тугими струями семени.

— Север… Ты… — она расширяет глаза, захлёбывается звуками, отчаянно бьёт по лицу. — Ты ненормальный?!

Абсолютно.

Год назад я стал у Ани первым, отобрал наше неслучившееся счастье. Сегодня она в каком-то смысле стала первой у меня. И то, что я чувствую — не испуг и не досада. Это готовность нести ответственность за нас обоих… или уже троих. Мысль для меня чуждая, но отчётливая. Нужная даже.

— Что ты улыбаешься, придурок?

— Ань…

Меня ещё до конца не отпустило. Пытаюсь подобрать правильные слова, чтобы на этот раз наверняка сделать всё как надо. Но Аня яростно сбрасывает с себя мои руки и принимается судорожно натягивать платье.

— Отвези меня в город, — она отходит на несколько подгибающихся нетвёрдых шагов назад.

Я хочу возразить, останавливает дрожащая в её глазах злость. Дурная, испуганная.

— Ну ты чего, маленькая?.. — стараюсь не хмуриться, надевая футболку. От реакции Ани неприятно передёргивает. — Не бойся. Если будут последствия, справимся. Нас двое. Я хочу…

— А чего хочу я, тебя опять не волнует, — резко перебивает она, направляясь к машине.

Вот и поговорили. Как и всегда, в принципе.

Едем молча. Я решаю пока не нагнетать. Просто кошусь на пассажирское сидение, проверяя состояние Ани. Спокойная вроде, отстранённая даже. Но на контакт пока не идёт.

— Ко мне или к тебе? — требовательно сжимаю пальцы вокруг браслета на её кисти. Мне без разницы куда, лишь бы не оставлять одну сейчас. Кто знает, о чём она так сосредоточенно думает.

— К тебе. Только притормози у аптеки.

— Зачем?

Анюта отворачивает лицо после небольшой заминки.

— Нужны влажные салфетки.

— Чем тебя душ не устраивает? Хочешь, ванну наполним, шампанского выпьем. Или нет, пока лучше сок, наверное.

— Ты собираешься каждую мою просьбу оспаривать?

Точно не вижу, но усмешка звучит как-то нервно.

— Не выдумывай, — отзываюсь притормаживая. — Просто пытаюсь понять тебя.

— Просто сделай то, о чём я прошу, — передразнивает она и сразу же придерживает меня за локоть, когда я тянусь к водительской двери. — Я сама… Пожалуйста.

Приподнимаю бровь, не в силах определиться: привычно настоять на своём или всё-таки показать, что я её услышал. В итоге второе перевешивает. О чём жалеть не приходится. Возвращается Анюта уже не такая издёрганная, какой была пару минут назад.

— Впервые дарю девушке цветы, — шепчу запыхавшимся голосом, оставляя на её коленках букет купленных за углом орхидей. — Как насчёт отметить это событие романтическим ужином?

— И ты даже сам его приготовишь?

— Поставлю запекаться, — ловлю её слабую улыбку и пальцы… ледяные как будто на дворе зима.