Оборотни Нуэзии 2. Сумрачный волкодав и Проклятая фея смерти

Глава 2

Мьюр действительно выбрал назначение в Фокунни потому, что там у него был доставшийся от бабули Фагны домик. Столько светлых и радостных воспоминаний было связано с этим скромным домом! И, конечно, с окружавшим его садом, в котором росли яблони, вишни, груши и сливы. Мьюр вообще-то больше всего любил абрикосы, но для абрикосов в Фокунни было слишком холодно, и выращивать их можно было только под защитой специального магического купола, поддерживавшего нужную температуру. Некоторые так и делали, но бабуля Фагна подобных ухищрений не признавала, сердито именуя их магическими извращениями. Она вообще была довольно консервативной и воспитывала младшего внука, всегда проводившего у нее лето, в духе традиционных ценностей: мужчина должен быть защитником и опорой, а женщина — хранительницей и утешительницей. И Мьюр старался соответствовать, что было не так уж трудно — физически он всегда был достаточно крепким и без особого труда помогал бабуле в саду и в небольшом огородике за домом, таскал тяжести и ловко обращался с любым инструментом, ремонтируя то покосившийся забор, то сломанную табуретку.

Бабуля так явно им гордилась, что Мьюру даже временами делалось неловко, ведь ничего такого особенного он не делал, только то, что положено делать настоящему мужчине. Однако бабуля Фагна считала иначе: в ее глазах любимый внук был практически идеальным, о чем она не уставала повторять любому, кто был готов слушать. И ее любовь, простая и чистая, продолжала поддерживать Мьюра в самые трудные моменты жизни даже тогда, когда любимой бабули не стало.

Например, когда Лиеста заявила, что не в силах больше терпеть его постоянные разъезды и требует развода, чтобы успеть нормально устроить свою жизнь, пока она еще достаточно молода. Чувство вины за порушенный брак настолько сильно придавило Мьюра, что он безропотно согласился на все условия бывшей супруги и не подписал соглашение о разделе имущества, по которому практически всё, включая столичную квартиру и новенький автомобиль, отходило ей, только потому, что его услали в очередную командировку, прежде чем адвокат Лиесты успел подготовить документы. Вернулся Мьюр перед самым Йолем* [день зимнего солнцестояния], когда адвокат уже успел укатить куда-то к морю, поэтому подписание соглашения опять отложилось. А потом…

А потом, в симпатичном уютном кафе «Огонек», куда он пригласил Таугу и Бьёрлига, чтобы отметить наступление нового года, дочь категорически отказалась отправляться с ним в пансионат под Анафом, куда они всегда ездили на новогодние праздники всей семьей, чтобы покататься на лыжах, разумеется, если Мьюра не отправляли в очередную командировку. После развода выяснилось, что Лиеста туда больше ездить не собирается, поэтому Мьюр решил, что поддержать эту традицию следует ему. Бьёрлиг согласился с радостью, но вот Тауга ехать не захотела, а упрекнувшему ее в нежелании провести время с отцом брату ответила, презрительно оттопырив губу, что Мьюр ей вовсе не отец.

— Что за бред ты несешь? — потрясенно выдохнул Мьюр, обычно не позволявший себе разговаривать с детьми грубо.

— Я говорю правду! — вскинулась Тауга. — Ты не мой отец! Когда мама выходила за тебя замуж, она уже была беременна от другого. И теперь они снова встретились и скоро поженятся. И мой настоящий отец сможет обеспечить мне такую жизнь, которой я по-настоящему достойна!

— Это полная чушь! — категорично заявил Бьёрлиг. — Не забывай, что мы с папой оба оборотни и прекрасно чувствуем такие вещи.

— Действительно, Тауга, — примирительно сказал Мьюр, — что бы там тебе мама ни наговорила, но твой отец всё-таки я.

— А вот и нет! — дочь даже кулаки сжала от злости. — Она провела ритуал привязки, чтобы все, даже оборотни, так считали. Их с Кейрсом, моим настоящим отцом, тогда разлучили его родители, считавшие, что мама ему не пара, но она всё равно решила сохранить беременность, потому что очень его любила и хотела от него хотя бы ребенка.

— Подожди-подожди, — прервал запальчивую речь Мьюр. — Ты утверждаешь, что твоя мать провела запрещенный ритуал, чтобы выдать тебя за мою дочь?

— Вот именно! — решительно тряхнула головой Тауга.

— Запрещенный ритуал? Наша мама? Как же так? Ее теперь что — посадят в тюрьму? — растерянно спросил Бьёрлиг.

— Не посадят, — очень по-взрослому усмехнулась семнадцатилетняя Тауга, — срок давности вышел.

— Да, вышел, — заторможенно кивнул шокированный новостями Мьюр. — Но раз вскрылись такие обстоятельства, я, пожалуй, потребую проведения полной биолого- магической экспертизы, чтобы окончательно прояснить этот вопрос.

И подписание соглашения о разделе совместно нажитого имущества снова отложилось — уже до решения вопроса об отцовстве. А когда выяснилось, что Тауга сказала правду — Мьюр действительно не отец ей, Хундграхт категорически заявил, что имущество они будут делить строго поровну, а если Лиеста откажется подписать соглашение на его условиях добровольно, он предъявит иск о возврате средств, потраченных на содержание чужого ребенка. По общему правилу, закон подобного не допускал, даже если мужчина был введен в заблуждение относительно своего отцовства, но для случаев, когда женщина при этом прибегала к запрещенным ритуалам, существовало исключение. Спорить Лиеста не стала, только презрительно фыркнула, обозвав бывшего мужа крохобором. Мьюр не обиделся, сделать ему еще больнее она всё равно уже не могла.

Не то чтобы ему так уж была нужна половина денег, вырученных от продажи машины и квартиры, которые Лиесте, переехавшей к вновь обретенному возлюбленному, оказавшемуся весьма состоятельным и обеспечившему теперь уже свою жену всем самым-самым лучшим, были без надобности, просто Мьюру казалось, что таким образом он словно бы отрезает от себя эту женщину и всё, что с ней связано, оставляя себе только свое. Например, Бьёрлига, категорически отказавшегося жить с матерью и ее новым мужем.

Из-за этого Мьюру, изначально планировавшему потратить полученные от раздела общесупружеского имущества деньги на приобретение небольшой квартирки где-нибудь на окраине, даже пришлось переехать к родителям, ведь его командировки никуда не делись, а оставлять четырнадцатилетнего мальчишку, пусть и довольно самостоятельного, надолго одного было нельзя. Но Мьюр ни о чем не жалел — поддержка сына была намного важнее бытовых неудобств. Тем более что его собственные родители заняли довольно странную позицию: они вроде и не оправдывали Лиесту, но в то же время считали, что Мьюр виноват в развале их брака не меньше бывшей жены.

В Фокунни же Мьюр отправился всё-таки один: до окончания школы Бьёрлигу оставалось меньше полугода, да и поступать потом он собирался на факультет магического программирования в Анафском университете, поэтому переезжать сыну, разумеется, не стоило. Бьёрлиг, с одной стороны, огорчился, а с другой — признал, что взрослые правы, и скрепя сердце остался с бабушкой и дедушкой.

Мьюр только-только отъехал от Анафа, а уже скучал по сыну, с которым толком и пообщаться-то перед отъездом не успел: сначала был в санатории, куда его упекли лечить то, что целители МОП деликатно именовали «профессиональной усталостью», потом ездил в очередную командировку, а потом готовился к переезду, не столько собирая вещи, сколько в срочном порядке дописывая отчеты и подшивая дела.

Начальство стремилось сплавить его на новое место побыстрее, да и сам Мьюр не хотел откладывать переезд: после случая с Лаугейром Юусгримссоном находиться в Анафе ему стало тяжело. Нет, конечно, в санатории его и правда подлечили, так что тягучая тоска больше уже не затапливала Мьюра с головой. Но всё равно как-то так получалось, что на что бы он ни бросил взгляд в родном городе, всё напоминало ему о погибшем парне, легкомысленном наивном дурачке, которого он в итоге не сумел спасти от настигшего его проклятия. Замести следы подельнице Юусгримссона не удалось — Мьюр арестовал ее даже раньше, чем узнал о смерти Лаугейра. Арестовал и поначалу не мог поверить, что эта хрупкая русоволосая девушка с трогательными веснушками на курносом носу действительно уничтожила с помощью проклятия всю свою семью, а когда помогавший ей жених попался, убила и его.

Однако всё было именно так — Яуконар Вигюрбьёрг продела всё это без малейших угрызений совести, а в смерти Юусгримссона винила вовсе не себя, а Мьюра, сумевшего получить признание задержанного на следующий же день после ареста. Откровенно говоря, особой заслуги Мьюра в этом не было — Юусгримссона доконали страх перед будущим и чувство вины, но Вигюрбьёрг было проще поверить в то, что это коварный следователь неведомым образом вынудил Лаугейра признаться, чем в то, что в глубине души жених ее поступков не одобрял, хотя и помогал ей в совершении преступления.

Даже учитывая ту неприглядную правду, которая открылась ему после развода, Мьюр категорически не понимал, как можно так поступить со своей семьей.

Родители, бабушка, два брата: младший и старший — ради дедова наследства Яуконар уничтожила всех. Наследство, конечно, было немаленьким: квартира в центре Анафа, большой загородный дом в самом престижном пригороде столицы и еще один — в элитном поселке на берегу Лазурного моря — в совокупности тянули больше чем на сто миллионов нузов. Но даже если отбросить моральный аспект содеянного, Мьюр не понимал, как девушка вообще на это решилась, ведь она была самой очевидной подозреваемой, а любое проклятие оставляет следы. Да и цена за наложение проклятия была высока — безвозвратная утрата части магического дара, тем большей, чем сильнее было наложенное проклятие.

Уверенность этой годившейся ему в дочери девицы в собственной безнаказанности поразила Мьюра. Конечно, она использовала специальный ритуал, чтобы стереть свою связь с наложенным на родных проклятием, но всё равно, даже без признания Юусгримссона они бы нашли ее по тем следам, которые остались уже от этого ритуала. Однако Вигюрбьёрг признавать этого упорно не хотела и на всех допросах обвиняла Мьюра в том, что это он во всем виноват, потому что заставил Лаугейра признаться и тем самым вынудил ее убить жениха. В конце концов Хундграхт был вынужден передать дело другому следователю, но и коллега никуда не продвинулся, не сумев пробиться через нежелание подозреваемой признавать свою вину.

Так что в том, что на затерянные в Льдистом море Лаунтские острова, куда пожизненно ссылали тех, кто нарушил запрет на наложение проклятий, Вигюрбьёрг отправилась нераскаявшейся, Мьюр себя не винил. А вот в том, что не проследил в тот день за тем, чтобы на камеру Юусгримссона наложили дополнительную защиту — да. Конечно, никто не мог предположить, что после уничтожения семьи у Вигюрбьёрг могло остаться достаточно магических сил, чтобы наложить смертельное проклятие еще и на жениха. Об этом Мьюру твердили и коллеги, и начальство, и врачи в санатории. И с объективной точки зрения они были правы, умом Мьюр это понимал.

Но у него было предчувствие, из-за которого он и добился разрешения на усиление магической защиты камеры Юусгримссона. Добился, но не проследил за тем, чтобы эту самую защиту наложили немедленно. Не проследил, потому что в тот день, соблазнившись столь редкой в Анфе осенью хорошей погодой, решил пообедать не в столовой МОП, а в расположенном неподалеку от здания министерства кафе «Каштан» и заодно прогуляться по Каштановому бульвару, на котором это кафе и находилось.

Ну и прогулялся. И встретил Лиесту с Таугой, которые прошли мимо, бросив на него одинаковые холодно-презрительные взгляды. Поведение бывшей жены Мьюра нисколько не задело, а вот то, что и Тауга окончательно и бесповоротно вычеркнула его из своей жизни — еще как. Он так и не смог принять, что та девочка, которую он семнадцать лет считал своей дочерью, которой читал на ночь сказки, водил гулять и в кино, помогал делать уроки, которую утешал, когда она плакала, и смешил, когда она грустила, относится к нему как к совершенно чужому человеку.

Конечно, опытному следователю, регулярно проходившему повышение квалификации, психологические причины подобного поведения были прекрасно известны. Перекладывание вины на того, кому человек сам причинил зло — весьма распространенный способ психологической защиты. Но понимание причин происходящего нисколько не помогало — на душе стало тягостно и гадко, и Мьюру захотелось как можно скорее отвлечься. А самым эффективным способом это сделать было погружение в работу с головой. Поэтому, едва придя с обеда и узнав, что специальная группа для задержания магически опасных преступников уже освободилась после предыдущей операции, он тут же отправился арестовывать Вигюрбьёрг, даже не вспомнив о том, что собирался позвонить в следственный изолятор, чтобы проверить, наложили ли на камеру Юусгримссона дополнительную магическую защиту.

Разумеется, участие следователя непосредственно в задержании не требовалось. Но поскольку задерживать подозреваемую собирались у нее дома, Мьюр отправился вместе со спецгруппой, прихватив криминалиста и мага-эксперта, чтобы сразу же начать осмотр квартиры Вигюрбьёрг и произвести в ней обыск, откладывать который не следовало, поскольку любые магические следы со временем ослабевали, а значит, попытаться их отыскать нужно было как можно скорее.

С подозреваемыми в совершении преступлений с использованием магии не церемонились — бойцы спецгруппы сходу выбили дверь, даже не попытавшись в нее позвонить, обездвижили Вигюрбьёрг заклинанием-сетью и надели на нее наручники и блокирующие магию артефактные браслеты раньше, чем девушка смогла понять, что вообще происходит.

После такого вступления Мьюр ожидал испуга, растерянности, даже истерики.

Но Яуконар его удивила: она осталась совершенно спокойна, а когда Мьюр представился и зачитал постановления об аресте, осмотре и обыске, высокомерно кивнула, как будто совершенно ничего не опасалась. Правда, спокойствие подозреваемой заметно пошатнулась, когда маг-эксперт, едва войдя в комнату, в которой задержали Вигюрбьёрг, уверенно заявил, что в помещении ощущаются следы магического ритуала, наиболее вероятно — проклятийного.

— Ритуал был закончен буквально только что, — добавил эксперт, а Мьюр буквально оцепенел, пронзенный догадкой, кого именно, скорее всего, прокляла Вигюрбьёрг.

Он буквально выскочил из квартиры и немедленно позвонил в следственный изолятор.

— Предварительно арестованный Юусгримссон находится в своей камере, — доложил дежурный.

— Немедленно проверьте, всё ли с ним в порядке, только сначала вызовите целителя и кого-нибудь из магов-экспертов, — распорядился Мьюр.

— А что случилось? — уточнил дежурный.

— Есть основания полагать, что Юусгримссона только что прокляли, возможно — смертельно, — пояснил Мьюр и принялся в тревожном ожидании мерить шагами лестничную площадку, понимая, что не сможет начать осмотр, пока не выяснит, что там с Лаугейром.

Когда от нетерпения и дурных предчувствий Мьюр уже был готов завыть прямо в человеческой ипостаси, дежурный перезвонил и совершенно убитым голосом доложил, что Юусгримссон мертв, а маг-эксперт обнаружил следы проклятийного воздействия и уже начал их фиксацию и осмотр места происшествия.

— На камеру была наложена дополнительная защита? — еле выговорил помертвевшими губами Мьюр.

— Нет, мы не успели, господин Хундграхт, — виновато вздохнул дежурный, — не было свободных магов-экспертов.

Впоследствии Мьюр не раз и не два прокручивал в голове тот день, проходил его шаг за шагом, пытаясь понять, можно ли было избежать такого исхода. И каждый раз приходил к выводу, что такой возможности не было. Поехать арестовывать Вигюрбьёрг с утра не получилось, потому что спецгруппа была на задержании большой партии «пыльцы бледной поганки» — магически обработанного наркотика, вызывавшего яркие приятные видения, а также практически неснимаемую зависимость. Это, разумеется, было намного важнее задержания одной-единственной подозреваемой, которую к тому же абсолютно все считали уже почти, если не полностью магически опустошенной. Значит, руководство однозначно не разрешило бы направить спецгруппу на задержание Вигюрбьёрг раньше, чем был бы решен вопрос с «пыльцой». Да и наложить дополнительную защиту на камеру Юусгримссона сразу же, как Мьюр направил постановление, тоже не получилось бы, ведь маги-эксперты действительно были заняты. Вернее, если бы хоть кому-нибудь пришло в голову, что Вигюрбьёрг может наложить на него проклятие, свободный маг, разумеется, нашелся бы. Но о такой возможности никто, включая Мьюра и этих самых магов-экспертов, и не подозревал, поэтому, строго говоря, даже если бы Мьюр позвонил в следственный изолятор и напомнил о защите, ничего бы не изменилось. Наверное. А может быть, всё-таки, если бы он позвонил, дежурный бы решил, что стоит кого-то отвлечь от других дел и направить в камеру Юусгримссона. А может быть, и нет. Или да. Или всё-таки нет.

Эти бесконечные размышления полностью поглотили Мьюра, погружая в уныние всё глубже и глубже, пока в конечном итоге он не оказался в принудительном отпуске на излечении в санатории. И единственное, что его утешало в эти тяжелые месяцы, было то, что Вигюрбьёрг отправилась на Лаунтские остова не просто в ссылку, а в тюрьму на пожизненное заключение.