Очарованный принц

Глава 30

В потускневшем свете догоравших свечей слуги, повинуясь безмолвному приказу миссис Сатклифф, взялись за уборку остатков праздничной трапезы. Дядя Леопольд и тетя Мод уже поднимались наверх, в свои спальни, а двое широко зевавших лакеев выгребали из камина дотлевавшие угли.

Коннор посмотрел на Джемму. Не обращая на него внимания, она подошла поближе к ели и завороженно смотрела, как одна за другой гаснут на ней свечи.

Коннор подошел к жене. Она резко обернулась. Какое-то время они молча смотрели друг на друга. Наконец Коннор неуверенно улыбнулся:

— Какой потрясающий вечер! Ты наверняка страшно устала.

—Да.

— Могу я проводить тебя наверх?

Она испуганно взглянула на протянутую руку. Ей снова было страшно прикоснуться к нему, но она понимала, что это неизбежно. И ее дрожащие пальцы легли на его горячую и сильную ладонь.

Пока они поднимались по лестнице, Коннор ловко перехватил ее руку так, что их пальцы тесно переплелись. Джемма бросила на него смущенный взгляд: это движение было таким безотчетно-привычным, таким интимным!

Они не сказали ни слова, пока не оказались на верхней площадке лестницы.

— Ты по-прежнему спишь в Синей комнате? — спросил Коннор.

Джемма молча кивнула. Она боялась, что голос может ее выдать. В голове ее проносились тысячи вопросов. Намерен ли Коннор войти вместе с ней в спальню? И если да, то начнет ли он немедленно выяснять отношения или отложит это до утра? Злится ли он на то, что она устроила представление в парадной зале? Ведь как ни крути, а ей пришлось потратить на праздник деньги Макджоувэнов, коль скоро ее собственные средства были для нее недоступны.

И самое важное — что он собирается сказать по поводу их будущего? Успел ли он за те месяцы, что провел в Эдинбурге, прийти к какому-нибудь решению насчет их брака? Собирается ли он расторгнуть их союз немедленно — или будет ждать до весны, когда она сможет покинуть Гленаррис и отправиться на Юг?

И, как бы абсурдно это ни выглядело — или же в том было повинно выпитое ею на празднике вино, — больше всего на свете Джемме хотелось узнать, что подумал Коннор о том поцелуе, которым они обменялись под ветвью омелы. Успел ли он почувствовать так же ясно, как и она, что, несмотря на глубину разверзшейся между ними пропасти, их страсть, их взаимное любовное влечение не уменьшились ни на йоту? Ощутил ли он такую же боль неудовлетворенного желания, которая разлилась по ее жилам, когда встретились их губы?

Он должен был это почувствовать! Иначе отчего бы он стал сейчас так нежно сжимать ее руку? Иначе с какой стати он пошел бы провожать ее до спальни — ведь это вряд ли можно считать обычной данью вежливости? К тому же она не могла припомнить ни одного случая, когда они были бы столь взаимно вежливы друг с другом.

Впрочем, что уж она так переживает по этому поводу? Ведь то, что она так страстно желает Коннора, еще не значит, что она тотчас же повесится ему на шею и займется с ним любовью, не правда ли? Совершенно очевидно, что есть масса более чем уважительных причин, по которым ей лучше всего держаться от него подальше, а не тащить к себе в постель!

Пожалуй, самым мудрым решением будет распрощаться с ним еще до того, как они подойдут к дверям ее спальни. Тогда никто из них не успеет снова оказаться под властью влечения, разбуженного поцелуем. И ей не надо будет терзать себя догадками, намерен ли он самовольно войти в комнату следом за нею или станет дожидаться ее приглашения. Не то чтобы она хотела, чтобы он вошел…

Ох, черт побери, но ведь именно этого она и хочет! Она наверняка сойдет с ума, если по-прежнему станет подавлять в себе это влечение! И что самое ужасное, она не имела ни малейшего представления о том, как без ущерба собственной гордости зазвать Коннора в Синюю комнату.

Господи, надо скорее попрощаться с ним, пока не поздно!

Но ведь она всегда была импульсивной и безрассудной особой, а в этот вечер еще и выпила немного больше, чем следовало. Она, конечно же, разлюбила Коннора (можно подумать, она вообще его когда-то любила!), ну а это влечение… просто какая-то первобытная, низменная часть ее натуры заставляет ее тянуться к нему…

Кажется, прошла целая вечность, пока он вел ее до дверей спальни. На пороге Коннор развернул ее к себе лицом и со странной кривой улыбкой поднес к губам ее пальцы:

— Доброй ночи, мэм.

И зашагал по коридору, а она глядела ему вслед, чувствуя, как дрожит у нее подбородок. И это все? Приложился к ручке и пожелал доброй ночи? После всех мучений, через которые она прошла, поднимаясь с ним по лестнице?! Да как он посмел!!! Ну нет, ему это так не пройдет!

— Коннор!

Он обернулся и подождал, пока Джемма догнала его. В тишине необычно громко слышался шелест ее юбок.

— Что такое? — утомленно улыбнувшись, спросил он.

— Почему ты вернулся?

Коннор обреченно застонал: следовало бы помнить, что Джемма никогда в жизни не давала ему спуску. Он был готов вступить с нею в спор в любое другое время — но только не сейчас, когда так устал.

— Я предпочел бы побеседовать об этом утром, Джемма.

— Ну а я нет, — резко возразила она. — К тому времени ты уже придешь в себя и снова нагородишь мне всякой чепухи. А я желаю знать правду именно сейчас.

— Этого-то я и боялся, — совсем тихо прошептал Коннор.

— Я все слышу, — заверила она, не спуская с него горящих глаз. Было совершенно ясно, что она твердо решила начать схватку немедленно, и нет никакой возможности отвертеться.

— Может, мы хотя бы перенесем нашу беседу за закрытые двери? — махнул он в сторону спальни.

В Синей комнате царила тьма. Пока Джемма суетилась, задвигая шторы на окнах и разжигая свечи, он пристроился на краю ее кровати.

— Я не знала, что и подумать, когда ты поднимался ко мне по лестнице, — призналась она, стоя к нему спиной и поправляя фитиль в ночнике. — Мне казалось, что ты просто убьешь меня у всех на глазах.

— Это было бы неразумно. Слишком много свидетелей, — прошептал он.

Джемма не удержалась и хихикнула. Всю ее усталость словно ветром сдуло. Наоборот, она ощущала пьянящее возбуждение, словно солдат перед боем. Она полагала, что частично это происходило из-за выпитого вина — голова была поразительно легкой, а сама она — поразительно храброй, чего прежде ей не доводилось испытывать перед Коннором. Интересно, эти ощущения действительно породило одно лишь вино, или же дело было в том, что чем больше времени она находилась вместе с Коннором, тем больше убеждалась, что в их отношениях произошла значительная перемена?

Размышляя над этим, она наклонилась, чтобы поворошить угли в камине и добавить свежей воды в кувшин на умывальном столике. Джемма прекрасно понимала, что давно перестала быть той неопытной девчонкой, которую Коннор увез из Дербишира целую вечность назад. У нее попросту не было возможности оставаться прежней. Как ни говори, но последние шесть недель она самолично ведала хозяйством огромного феодального замка. Она укротила спесивых родственников Коннора и наладила отношения с его крестьянами. Она подготовила и провела замечательное торжество, на котором присутствовали не менее сотни гостей.

Ни один человек, справившийся с подобными вещами, не сможет оставаться наивным и неопытным! И возможно, это ее недавнее самоутверждение заставит мужа относиться к ней, как к равной, и он наконец перестанет смотреть на нее с высоты своей пресловутой опытности искушенного светского джентльмена.

Продолжая возиться с углями, она покосилась через плечо на Коннора. Он раскинулся на ее кровати самым неджентльменским образом: руки и нош в разные стороны, глаза красные, подбородок темный от многодневной щетины. Дорога от Эдинбурга весьма плачевно сказалась и на его одежде, а элегантные модные сапоги износились чуть ли не до дыр. Нынче вечером его вряд ли можно назвать искушенным светским джентльменом — это уж точно!

— Ты жалеешь о том, что женился на мне? — внезапно спросила Джемма.

— Жалею? Да я с того дня состарился лет на тридцать, — проворчал Коннор.

— Ну а кто в этом виноват? — гневно спросила она. — Ты с самого начала должен был понять: я не намерена во всем тебе подчиняться — особенно после того, как узнала, что оказалась жертвой твоей детской страсти заключать пари!

Джемма наконец оставила в покое камин, приподняла юбки и отстегнула кринолин из китового уса, который с легким стуком упал на пол. Обойдя вокруг него, она направилась к умывальному столику, и длинный подол платья потащился за ней по ковру, точно шлейф.

— Я вообще-то не собиралась так подробно обсуждать с тобой эти вещи, но раз уж о них зашла речь, мне хотелось бы знать точно, как ты намерен со мной поступить. Понимаешь, я сама еще не уверена, стоит ли мне с наступлением весны возвращаться в Англию: и в замке, и в деревне полно дел, и я начинаю думать, что тебе и в голову не придет когда-либо ими заняться.

— Х-м-м, — раздалось с кровати.

— Я не шучу, Коннор! Деревенские дети должны ходить в школу. Их надо хотя бы научить писать и читать. А заодно и многих из их родителей. А доктор? Наверное, это не так сложно — привозить несколько раз в год врача к ним в долину, чтобы он их лечил? Дядя Леопольд рассказывал, что твоя мать постоянно беспокоилась, все ли крестьяне как следует одеты и обуты, все ли здоровы и сыты, но с тех пор как она умерла, это никого не волнует. Мод считает, что ты виноват в этом больше всех. Она говорит, что все свое время ты проводишь, гоняясь за женщинами и заключая скандальные пари с дружками, и я охотно верю ей — сама видела этих знаменитых дружков. А еще я думаю, — войдя в раж, продолжала она, наклонившись над тазиком и смывая с лица и рук мыльную пену, — что для нас обоих будет только лучше, если ты вернешься в Эдинбург так скоро, как позволит погода. Тебе, похоже, совершенно наплевать на Гленаррис, так с какой стати здесь оставаться? Я прекрасно управлюсь со всем одна, с помощью Макнэйла и миссис Сатклифф. Если тебе угодно, знать, я именно этим и занималась все это время. И… и поскольку мне кажется, что ты совершенно равнодушен ко мне, и к дяде Леопольду, и к тете Мод — не легче ли будет всем нам, если ты просто оставишь нас одних?

Затаив дыхание, она ждала ответа.

— Коннор?

Тишина.

Прижав к лицу полотенце, она рискнула обернуться к кровати. И не могла удержаться от горького смеха. Он заснул. Одной рукой обхватил ее подушку, другой прикрыл лоб. Его черты разгладились; он казался таким беззащитным в неярком свете ночника, что у Джеммы защемило сердце.

Она подошла к кровати, стянула с него сапоги и укрыла пуховой периной. Коннор даже не шелохнулся. Она застыла, не сводя с него глаз, борясь с собой. А потом сделала то, на что никогда не решилась бы, если б он не спал: наклонилась и взяла в ладони его лицо. Ласково сжимая небритые колючие щеки, кончиками пальцев она провела по неподвижным, расслабленным губам. Чувствуя, как часто бьется ее сердце, Джемма легонько поцеловала мужа в лоб.

— Я люблю тебя, — прошептала она. Ей всегда хотелось прошептать это признание кому-то, она и сама не знала, кому — первый и единственный раз за всю жизнь. И не важно, что сейчас это не могло быть правдой, что вместо нее говорило чересчур крепкое вино. Ни к одной живой душе она не обращалась с этим признанием, и теперь ей едва удалось справиться с сердечной болью и слезами, которые выступили в глазах.

Джемма неохотно протянула руку, погасила ночник и, шелестя длинными юбками, направилась в гостиную и устроилась на узеньком диванчике, на котором зачастую ночевала Фиона. Зажмурив глаза, она приказала себе спать, однако прошло немало времени, прежде чем ей удалось успокоиться, дыхание стало ровным, а снедавшее ее возбуждение улеглось…

Коннора мучили беспокойные сны. Он снова преодолевал опасности недавнего путешествия, страдал от голода и холода. Ни один здравомыслящий человек не решился бы отправиться в путь, который он проделал… А потом откуда-то издалека выплыло новое сновидение, которое тронуло самые потаенные глубины его души. Женские руки — такие мягкие и теплые после обжигающего холода и ветра — нежно ласкают его лицо. Женские губы касаются его лба, он ощущает головокружительный аромат ее тела, а она шепчет три слова, которые ему часто приходилось слышать за свою непутевую безалаберную жизнь, и которые (как он только теперь понял) никогда не были полны столь безыскусной правды: «Я люблю тебя».

— Джемма, — прошептал он, но ведь это был всего лишь сон, и в следующий миг руки исчезли, и он остался один.

Коннор проснулся с ужасной головной болью, в расстроенных чувствах. Почему-то он не мог отделаться от ощущения, что прошлой ночью упустил что-то очень важное.

Кое-как выбравшись из постели, он сполоснул лицо ледяной водой из кувшина. Вытираясь, Коннор огляделся и с удивлением обнаружил, что находится не в своей спальне. Невероятно — но он был в старом будуаре матери, том самом, где синие обои и синие бархатные шторы удивительным образом сочетались с сине-зелеными тонами пушистого турецкого ковра, которым украсил эту комнату какой-то из его щедрых предков.

Теперь здесь жила Джемма.

Коннор тяжело плюхнулся на кровать и сжал голову руками. Какого черта его сюда занесло? О Боже, вот теперь-то он вспомнил, и в тот же момент терзавшее его неопределенное чувство обрело название: безумие. Сумасшествие. Такая глупость, которой ему еще ни разу не доводилось совершать!!!

Он не знал, плакать ему или смеяться. Очевидно было одно — впервые в жизни он позволил ситуации выйти из-под контроля. Вот здесь, на этой самой кровати, он рассиживал прошлым вечером, наблюдая, как его строптивая жена раздевается перед ним! И что же он сделал? Разнюнился, как какой-нибудь жидконогий французишка, а потом отключился, как обычный пьяница, — и упустил возможность заняться с нею любовью! Одному Всевышнему ведомо, на какие унижения ему придется пойти, чтобы снова получить такую возможность! Он со стоном откинулся на подушки и закрыл глаза руками. Смутно, словно из тумана, в памяти выплыло все остальное, так беспокоившее его сон: прикосновение рук Джеммы к его лицу, восхитительная гибкость ее движений, запах волос и… ее бесконечные упреки, ответить на которые ему не хватило сил. В общем-то они не волновали Коннора, кроме одного: что он якобы совершенно равнодушен к Гленаррису и что всем будет только лучше, если он уберется к чертям собачьим обратно в Эдинбург, оставив Джемму и все семейство одних.

С радостью, яростно подумал Коннор. Господь свидетель, он предостаточно натерпелся от этой абсолютно невыносимой компании, и в особенности от своей милой супруги! Она была права: ему действительно лучше оставаться в Эдинбурге, где она не сможет его дразнить и издеваться над ним, доводя до безумия. Но прежде чем подчиниться ее требованию, он позаботится о том, чтобы она не забывала, кто на самом деле является хозяином замка и вождем клана и в чьих руках находится власть над их супружескими отношениями, зашедшими в тупик.

Вернувшись к себе в спальню, Коннор увидел, что для него уже готова горячая ванна, а на нетронутой постели разложена свежая одежда. Судя по всему, Джейми не забыл о своих прямых обязанностях, хотя все остальные в замке только и знают, что плясать под Джеммину дудку.

Однако он был совершенно не в состоянии злиться, нежась в теплой воде. Чувство гнева и вовсе покинуло Коннора, когда он через некоторое время спустился вниз и увидел, как великолепно смотрится рождественская ель и все остальные украшения, даже при дневном свете придававшие уют неприветливой зале. Женская рука чувствовалась и в сияющих чистотой оконных стеклах, и в подобранных со вкусом драпировках. Проходя по анфиладе маленьких гостиных, он видел, что мебель в них расставлена по-новому, а на стенах красуются новые обои. Среди челяди то и дело мелькали незнакомые лица, и пригожие горничные в свеженакрахмаленных передниках и наколках приветствовали его реверансами и сердечными пожеланиями доброго утра.

Господь свидетель, но судя по всему, из Джеммы получился куда лучший лэйрд, нежели сам Коннор!

Из столовой донесся ровный гул голосов. Задержавшись на пороге, он увидел, что Джемма сидит во главе стола в обществе Джечерна, Дженет и этой парочки старых вешалок, дяди Леопольда и тети Мод, и отпускает замечания по поводу вчерашней вечеринки, встречаемые дружным хохотом. Даже его кузина Дженет, с вечно кислой физиономией, присоединилась к всеобщему веселью. Коннор даже потряс головой, не веря своим глазам. Вряд ли он смог бы припомнить, когда в последний раз старая дева хотя бы улыбнулась, не говоря уж о смехе, или когда Гленаррис был столь полон жизни. Да будет ли конец тем переменам, которые внесла в это мрачное место его неугомонная жена?

— Ха, гляньте-ка туда! — вскричал дядя Леопольд. — Никак это сам Коннор восстал из мертвых!

Все повернулись к дверям, но Коннор видел одну лишь Джемму. На миг сердце его замерло. Она отставила чашку и посмотрела на мужа. Он прочитал в ее глазах тревогу. Может быть, ему это лишь показалось, но он готов был поклясться, что она всматривалась в его лицо, опасаясь найти следы лишений, перенесенных на пути из Эдинбурга, а когда их не обнаружилось — явно испытала облегчение.

Или ему просто очень хотелось так думать? Возможно, и так, но отчего же он все время ощущает исходящее от Джеммы душевное тепло? Насколько он помнил, его мать была единственной живой душой, которая беспокоилась о нем; и теперь он испытывал огромную радость, поверив в то, что Джемма действительно заботится о нем, что ей важно знать, как он себя чувствует и насколько тяжело далось ему опасное путешествие.

Ему захотелось поговорить с ней наедине, однако это было невозможно. Джечерн уже вскочил из-за стола и подошел к нему, чтобы похлопать по спине. Мод и Дженет хором настаивали, чтобы он присоединился к ним и хоть что-нибудь поел. Коннор неохотно отвел глаза от Джеммы и занял место между двумя дамами.

— Доброе утро! — громко поздоровался он с сидевшим напротив дядей Леопольдом.

— Ась? Что такое? — переспросил тот.

— Я сказал «доброе утро»! — проревел Коннор.

— И нечего так орать! — возмутился дядя Леопольд. — А ну-ка Джемма, — добавил он, обратившись к хозяйке, — накорми этого молодца. Может, он тогда чуток подобреет.

— Я очень в этом сомневаюсь, — в унисон пропели Мод и Дженет.

Коннор присоединился к общему взрыву хохота, и атмосфера за столом заметно разрядилась.

— Вчера вечером здесь было намного больше Макджоувэнов, — заметил Коннор, обводя взглядом собравшееся за столом общество. — Разве, кроме вас, здесь никого больше не осталось?

— Что такое? — переспросил дядя Леопольд. — Что там моталось?

— Ничего не моталось, дядя! — Джемма с улыбкой потрепала старика по руке. — Коннор хотел узнать, сколько гостей осталось!

— Извини! Ты ведь знаешь, что я глуховат! — прокричал в ответ дядя Леопольд.

Когда-то этот мудрый человек был душой любой компании. Коннор уже забыл, что в юности очень любил его. А вот в последние годы старик стал казаться ему досадной помехой. Так же как и Мод. Но здесь, в уюте обшитой дубовыми панелями столовой, эти двое вновь обрели для него привлекательность. Подумать только, даже Дженет показалась ему не такой спесивой, как обычно, когда с улыбкой предложила ему попробовать ягодного желе.

Он с удивлением подумал, что именно Джемме удалось настолько их смягчить. Или он сам смягчился? Неужели ей каким-то образом удалось сделать его более терпимым к людям, чье присутствие еще недавно выводило его из себя?

Эта мысль вызвала у него невольную улыбку. Намазывая маслом булочку, он посмотрел на Джемму и возликовал: оказывается, она тоже смотрела на него и смущенно покраснела, словно пойманная на месте преступления, когда глаза их встретились.

— Ты знаешь, — нарочито невинно сказал он, — я сегодня спал, как бревно.

— Вот как? — она зарделась еще сильнее, — Ну да. И сожалею лишь о том, что слишком быстро заснул, когда творились такие интересные вещи.

Он знал, что она отлично поняла, что он имеет в виду: ее щеки из розовых стали пунцовыми, а взгляд метнулся в сторону.

Коннор заметил; что она сегодня по-новому уложила волосы и благодаря этой прическе казалась трогательно юной и невинной. Утренний туалет кремового оттенка, отделанный серым и зеленым шитьем, придавал ее облику такую свежесть, что ему немедленно захотелось схватить ее в охапку и заняться любовью прямо здесь, на столе.

Черт бы ее побрал! Как она смеет столь чинно пить чай, ведь ей прекрасно известно, что он безумно хочет ее! А хуже всего было то, что их и без того сложные отношения теперь запутались окончательно. Самоуверенная дама, что сидела напротив него в новом кремовом туалете, с уложенными по-новому отросшими локонами более в нем не нуждалась. Она показала ему это достаточно наглядно прошлым вечером, когда так рассудительно предложила убраться из его же собственного дома. И хотя ему все еще ничего не стоило заставить ее щечки алеть словно маков цвет, вряд ли теперь он сможет сломить ее сопротивление с помощью простого ухаживания, как когда-то в хижине старого Ферпоса Додсона.

При одном воспоминании о тех днях у него заныло сердце. А сознание того, что он сам виноват в их размолвке, только подлило масла в огонь. Да неужели ему и впрямь так необходимо помириться с этой незнакомой, высокомерной Джеммой, уговорить ее остаться, жить с ним до конца своих дней и быть его женой?

Да, да, черт побери, он этого хочет!

И ему же было бы лучше, если бы он додумался до этого еще тогда, когда впервые увидел эту своенравную, острую на язык красотку, что сидит сейчас перед ним: ведь не раз и не два она доказывала, что он без нее не сможет жить!

Печальная ирония сей ситуации заключалась в том, что, судя по всему, Джемму он больше не интересует. За это время она успела уйти так далеко вперед, что вряд ли он сможет ее догнать. Он сумел завладеть ее сердцем, но был настолько глуп, что позволил себе забавляться ее безоглядной верностью и бескорыстной любовью — ив итоге потерял и то и другое.

Джемму он больше не заботит — ее заботит Гленаррис.

Ей совершенно не интересно, сумеет ли он оправдаться — ей хочется облегчить жизнь его крестьянам.

Ну как, скажите на милость, заставить ее поверить, что он тоже заброшен всеми и тоже нуждается в заботе?

Но у него все еще остается Гелиос, вспомнил Коннор. Возможно, им с Джеммой удалось бы сторговаться… Но ведь то, что он хотел от Джеммы, не могло быть предметом торга. Нет, ни за что!

— Что с тобой, Кон? Уж не подавился ли ты костью?

— Ох, да оставь ты его, Джечерн, — одернула брата Дженет. — Ты ведь знаешь, что утром он бывает еще хуже, чем обычно.

— А кроме того, и днем, и вечером тоже, — фыркнул Джечерн.

Коннор грозно воззрился на кузена.

— А ты, похоже, весьма высокого мнения обо мне.

— Как раз такого, какого ты заслуживаешь, — парировал тот.

Коннор отложил в сторону вилку и нож.

— Ох, Кон, я вовсе не хотел тебя обидеть, — торопливо добавил Джечерн, с деланным раскаянием покачав головой.

— Будьте добры, воздержитесь от кровопролития за завтраком, — потребовала тетя Мод с набитым пирожными ртом.

— С меня довольно — прорычал Коннор. Он резко вскочил, глядя на Джемму. К его удивлению, она низко опустила голову:

Кровь Христова! Неужели малышка вот-вот расплачется?! Да и с чего ей радоваться, если он все утро ведет себя, как неотесанный медведь — того и гляди, вцепится в глотку собственному кузену… Неужели ей это не все равно?

«Ох, Джемма, — думал Коннор. — Ну как мне заставить тебя поверить, что я не тот, кем был прежде?!»

Нахмурившись, он исподлобья окинул взглядом собравшихся за столом. Джечерн и Дженет явно оскорбились, а дядя Леопольд и вовсе старался не замечать его. У одной Мод хватило присутствия духа, чтобы встретиться с ним глазами.

— Прими мои извинения, Джечерн, — выдавил Коннор. Каждое слово давалось ему с трудом — он не был приучен просить прощения. — Я сегодня утром сам не свой.

— Уж это точно, — согласился донельзя удивленный Джечерн.

— Джемма, — продолжал Коннор, пока решимость не покинула его. — Извини меня. Я прошу прощения и у тебя тоже.

Джемма подняла голову и недоверчиво взглянула на мужа.

— Это за что же? — колко осведомилась Мод. — Ты что, опять издевался над девочкой?!

Он не ответил. Он смотрел на Джемму так, как тонущий в морской пучине смотрит на огоньки на палубе проходящего корабля.

Джемма была совершенно не готова к подобному обороту событий. Она поспешно спрятала на коленях дрожащие руки. Сердце ее билось бешеными толчками, а горло перехватило так, что было трудно дышать.

— Джемма, — настойчиво произнес Коннор, словно в комнате не было никого, кроме них.

Ах, как часто он смотрел на нее вот так же в те волшебные дни в заброшенной хижине! Словно она свет его очей, словно он угаснет, если она отвергнет его… И его не смущало, что все это ложь. Как же теперь она может поверить, что он снова не обманет ее?

— Ох, да ладно тебе, малышка! — нетерпеливо вмешалась Мод. — Скажи этому невеже, что ты его простила — иначе мы так и не покончим с завтраком!

Добрая старая сварливая Мод! Всегда поможет спуститься с небес на землю — словно порыв свежего ветра или просто хорошая оплеуха!

У Джеммы моментально перестали трястись руки.

— Я еще подумаю, — холодно отчеканила она.

— О да, в этом я не сомневался, — согласился Коннор, опускаясь обратно на стул.