Очаровательна, но упряма

5

Порой приходит в голову, что именно безответная любовь к Алине помогла мне стать профессиональным писателем. По этому поводу я даже придумал такой афоризм: «Страдание и страсть — вот две шпоры, которые пробуждают воображение художника». Во всяком случае, именно ей я обязан множеством сюжетов, сцен и эпизодов. Чего только не происходило с Алиной в моих произведениях, в подавляющем большинстве которых присутствуют черты ее внешности или особенности характера! Более того, я непременно давал своим героиням ее имя, отчество и фамилию — поскольку милее их для меня ничего не было — и отступил от этого правила лишь один раз, когда писал исторический роман из «древнеримской жизни».

Здесь я назвал ее Беатрисой и позволил себе определенную вольность, впервые изобразив обнаженной.

Однако начнем по порядку.

Первый сюжет, связанный с Алиной, пришел мне в голову после одного из тех безумств, о которых я рассказывал в предыдущей главе. Устав от душевных терзаний, я вдруг представил себе, что, если она умрет, я сразу же освобожусь от тяжкого бремени своей любви. Но стоило представить ее мертвой, как мне стало ужасно стыдно…

В рассказе говорится об одном студенте по имени Алексей, который ночами подрабатывал в морге вместе со своим напарником и, вот однажды…

«…В тот день оба студента заступили на дежурство в восемь часов вечера, и оно началось для них весьма удачно. Им тут же привезли солдата из строительной части, которого придавило плитой всего за два месяца до окончания службы. Предстояло запаять его в цинковый гроб и отправить на родину, в Пензу. После того как с этим делом было покончено и общими усилиями студентов, а также двух солдат и командовавшего ими лейтенанта гроб был занесен в машину, офицер щедро расплатился, и один из студентов тут же побежал за водкой, чтобы скрасить себе и напарнику ночное дежурство.

Устроившись в комнате отдыха рядом с телефоном, они распили первую бутылку, и тут поступил очередной вызов.

«Ну вот, — сказал Сергей, зарегистрировав звонок в специальном журнале, — совсем молодая девчонка, всего девятнадцать лет. Ее пытались изнасиловать, а у нее было слабое сердце».

«Интересно», — ответил на это Алексей, которому все было в новинку, поскольку до этого он видел только трупы стариков и старух, которых привозили из близлежащей больницы. Вскоре пришла машина, и Сергей уехал. Алексей еще выпил, побродил по комнате и случайно заглянул в регистрационный журнал. И тут его передернуло, потому что он увидел знакомую фамилию — эту девушку он любил уже целый год, в глубине души надеясь рано или поздно уговорить ее выйти за него замуж! Можно представить, что он почувствовал, когда понял, что она мертва и вскоре он увидит ее труп! Самое невероятное заключалось в том, что он вдруг испытал какое-то дикое, неожиданное облегчение. Он был так долго и безответно влюблен, все ухаживания отвергались — и вдруг объекта его любви не стало, и ему не из-за чего было больше мучиться! Алексей не мог отказаться от своей безнадежной любви — но пришла смерть и, как ему показалось, разрешила это мучительное противоречие, избавив его от любовного наваждения.

Через полчаса у ворот просигналила машина, и Алексей, слегка шатаясь, пошел открывать. Стояла безветренная летняя ночь, и в глухом тупике, где находился морг, было так тихо, как бывает только в деревне, когда не слышно даже собачьего лая. Сергей подкатил носилки, но Алексей, объяснив ситуацию, не стал ему помогать — его трясло от нервного напряжения. Отойдя подальше, он заткнул уши, чтоб только не слышать, как его напарник вместе с шофером перекладывают ее на носилки. Затем Сергей вкатил их в операционную, водитель завел мотор, а Алексей пошел закрывать ворота. Когда машина уехала и он направился через двор к зданию морга, у него подкашивались ноги и дрожали руки — он знал, что сейчас ее увидит и безумно боялся этого.

Сергей, закуривая, вышел ему навстречу.

— Да, симпатичная малышка. Я ее оставил в операционной — иди, посмотри.

Алексей кивнул и, как в тумане, вошел в двери.

Ее глаза были полуоткрыты, а на лице застыло такое удивленно-обиженное детское выражение, что он заплакал, едва взглянув. Кисти ее маленьких, изящных рук были трогательно прижаты к полуразорванному зеленому свитеру, а плотно обтягивающие синие джинсы слегка расстегнуты и запачканы землей и травой. Левая нога была обута, а рядом с правой лежала черная туфля со сломанным каблуком и полуоторванным бантиком.

(Помните, тот самый бантик, из-за которого нам пришлось возвращаться?)

Он беззвучно плакал, осторожно поглаживая ее красивые, замечательно уложенные волосы, когда рядом с ним появился напарник.

— Хватит переживать, — сказал он, — пойдем лучше помянем твою красавицу. Как мне рассказал шофер, на нее напали двое, когда она возвращалась домой. Они затащили ее в овраг рядом с дорогой, но тут их заметил милицейский патруль. Одного гада повязали, второй успел убежать, но у нее уже был приступ. И пока менты разбирались — а они думали, что она пьяна, — да пока везли в скорую…

— Уйди, — скрипнул зубами Алексей.

— А ты что, всю ночь здесь собираешься сидеть?

— Не твое дело.

— Ну и черт с тобой.

Сергей вышел из операционной, не забыв включить фиолетовый свет, убивавший микробов, а Алексей остался один, ощущая дикий стыд за то чувство облегчения, которое он испытал всего полчаса назад, когда узнал о ее смерти. Ведь тогда он подумал не о ней, а о себе — о том, что избавится от своих любовных страданий. Ему даже и в голову не пришла ужасная цена этого избавления — жизнь милой, изящной, меланхоличной девочки, которую он называл «задумчивым котиком». И только теперь, поняв, что она уже больше не засмеется, не переспросит лукаво: «Нет, правда?»; не оттолкнет, сердито поджав губы, — «не трогай меня», стало ясно, что все остальное уже просто не имеет значения. Даже представляя ее стонущей от страсти в объятиях другого мужчины — а это видение всегда распаляло его ревность и доводило до безумия, — он сейчас был готов не только простить ей все, что угодно, но и умереть, лишь бы она проснулась!

— Пусть она будет чьей-то любовницей, выйдет замуж, станет шлюхой, но пусть она оживет! — глухо стонал он, раскачиваясь из стороны в сторону и прижимая к груди ее туфлю со сломанным каблуком. Что такое все его прошлые переживания перед этим маленьким чудом, которое лежало здесь, холодное и неподвижное, и, чуть склонив голову набок, казалось, следило за ним сквозь неплотно прикрытые веки. Только теперь он понял, что настоящее горе всегда связано со смертью — и нет в жизни таких трагедий, которые бы могли с ней сравниться…

Этот рассказ вошел в мою первую книгу в качестве отдельной новеллы. Зато уже следующий роман был целиком посвящен Алине. Я представил себе, что она выходит за меня замуж, мы отмечаем свадьбу зимой, на ее квартире в Бескудникове, после чего один из моих друзей везет нас на нашу собственную квартиру в районе «Войковской». В тот момент, когда я выхожу из машины и начинаю ее обходить, чтобы открыть дверь Алине, мой приятель решает пошутить, нажимает на газ и уезжает. Я остаюсь ждать, но ни в тот вечер, ни на следующий день никто не возвращается…

Дальше начинается полудетективная история, в процессе которой выясняется, что Алину изнасиловали, причем один из насильников что-то говорил про спид, а моего приятеля убили. Впрочем, конец относительно благополучный — мы обретаем друг друга и начинаем совместную супружескую жизнь.

Сам я назвал этот роман скромно — «Середина жизни», однако в издательстве настоятельно посоветовали придумать что-нибудь «покруче». В итоге он вышел под названием «Лекарство против спида» с обложкой, на которой запечатлен момент изнасилования из первого фильма «Эммануэль».

Самой забавной сценой из этого романа была сцена нашего знакомства. То, как мы познакомились на самом деле, вы уже знаете, а теперь сравните со знакомством литературным:

«…В тот год он только начинал преподавать в институте связи и, кажется, четвертого сентября впервые вошел в аудиторию, где сидела группа «вечерников». Факультет был, что называется «женский», и из двадцати с лишним человек ребят было всего трое. Поэтому Дениса встретил веселый хор традиционных женских вопросов:

«А вы женаты?»

«А вы у нас будете экзамен принимать?»

«А сколько вам лет?»

Впрочем, его выработанная пятилетним опытом преподавания невозмутимость подействовала на них охлаждающе, и через двадцать минут каждый занялся своим делом — он прохаживался вдоль доски, медленно и отчетливо выговаривая слова, хотя никто и не думал записывать, они же резвились, как могли, — кто-то пускал бумажных голубей, кто-то читал «Московский комсомолец», одна девица слушала плейер, а на задних рядах играли в «морской бой». Короче, шум стоял такой, что время от времени ему приходилось стучать по столу:

— Ну-ка прекратите орать!

На какое-то время они стихали, но через несколько минут все возобновлялось. «Ну, погодите, голубчики, — с холодным злорадством думал он, тяготясь своей беспомощностью, — в конце лекции вы у меня попляшете!»

Алину он заметил почти сразу, подумав, что она явно самая интересная, хотя и не самая яркая. Из своего педагогического опыта Денис давно вывел общую закономерность — почти в каждой группе есть одна-две такие красавицы, что хоть на конкурс посылай, и хорошо, если пять-шесть симпатичных, задорных мордашек. Об основной массе сказать нечего — девчонки и девчонки, ну и обязательно несколько уродин, на которых он избегал даже смотреть. Самое удивительное, что именно они-то и оказывались или беременными, или замужними! Впрочем, объяснение могло быть очень простым: красавицы разборчивы, а их несчастные подруги боятся упустить первое же мужское предложение, ибо оно может оказаться и последним.

В этой группе явных красавиц не наблюдалось, зато хорошеньких, эффектно одетых девиц было не меньше половины — но что-то зацепило его именно в Алине. Может быть, то, что она совсем не обращала на него внимания и резвилась, как могла, ухитряясь болтать на все четыре стороны одновременно?

Чем ближе подходила к концу лекция, тем чаще и нетерпеливей он посматривал на часы — и то же самое делала она, постепенно пересаживаясь поближе к двери и готовясь удрать, как только прозвенит звонок. Он заметил это и решил именно ее сделать жертвой своих педагогических принципов. Когда до конца лекции осталось ровно пятнадцать минут, Денис резко прервал объяснение, взял в руки журнал и заявил, что настало время проверить, хорошо ли они его поняли. Ответом ему была мгновенная тишина. Даже та девица, что слушала плейер, почувствовала всеобщую настороженность и сдвинула наушники на затылок.

Для начала он провел перекличку, пометив точками фамилии наиболее активных бездельников. Его нетерпеливая красавица отозвалась на фамилию Дымова, а то, что она Алина, он уже запомнил для себя.

— Ну-с, — вальяжно обратился он к ней в напряженной тишине аудитории, — будьте любезны ответить на вопрос: о чем я сегодня говорил?

Она нерешительно встала, дав ему лишний повод полюбоваться своими стройными ногами, обтянутыми черными лосинами и обутыми в светло-коричневые сапожки.

— Ну, это… — и она оглянулась назад, откуда шипели подсказчики, — о политологии.

— Прекрасно. И что же это такое?

— Наука…

— О чем?

— О чем… о чем… Да откуда я знаю!

— Спасибо, — кивнул он с любезной улыбкой, — садитесь, два.

И вот тут-то, садясь на свое место на глазах у замершей аудитории, она вдруг тихо, но очень отчетливо произнесла короткое матерное ругательство, которое он никак не ожидал от нее услышать:

— Совсем о…ел.

Денис мгновенно вскинулся, скрипнул зубами, но, так и не сумев сдержаться, топнул ногой и заорал:

— Пошла вон!

Она дернулась, как от пощечины, закусила губу и, поспешно подхватив свою сумку, молча выбежала из аудитории…»

Кстати, самой Алине этот роман понравился, а однажды она порадовала меня таким звонком:

— Представляешь, еду сейчас на работу, выхожу из метро и вдруг слышу, как один из продавцов, держа в руках твою книжку, говорит приятелю: «Замечательный боевик, надо будет еще заказать»!

Я упоминаю об этом не потому, что люблю похвастаться, а лишь для того, чтобы отметить — были времена, когда ее вполне искренне радовали мои успехи!

На смену трагедии постепенно приходил скепсис — поскольку в наших отношениях по-прежнему ничего не менялось, я наливался желчью, и в итоге на свет рождались следующие эпизоды:

«…У него не было друзей, любовницы или жены, поэтому после смерти родителей он остался совсем один. Жил Балашов в коммунальной квартире, где его единственной соседкой была семидесятилетняя старая дева, чья история жизни однажды послужила ему сюжетом для очередного рассказа. Алина Владимировна Дымова когда-то считала себя умной и красивой девушкой. Насчет ума Балашов очень сомневался, хотя во избежание скандала предпочитал держать свои сомнения при себе, но на фотографиях той далекой поры его соседка действительно выглядела весьма привлекательной молодой особой. Был у нее тогда и ухажер, с которым она познакомилась в возрасте двадцати лет и который был старше ее лет на пятнадцать. Несмотря на все старания, Балашову так и не удалось толком выяснить, чем же ее не устраивал этот поклонник? То ли она надеялась найти кого-то получше, то ли не любила, а может быть, просто не замечала и не ценила стремительно уходящего времени… Их странный роман тянулся почти пятнадцать лет, в течение которых он успел жениться, развестись и снова жениться, а Алина Владимировна неожиданно осознала себя старой девой, которой уже никто, кроме местных алкашей, не интересуется…

После этого у нее резко испортился характер, и оставшаяся жизнь потекла в злобном брюзжании и мелочных придирках к окружающим, будь то сосед по квартире или случайный попутчик в транспорте. Но, в результате событий последних лет, Алина Владимировна неожиданно воспрянула духом и, словно бы обретя вторую молодость, влюбилась в лидера «Трудовой России» Виктора Анпилова. Теперь она регулярно ходила на свидания со своим возлюбленным — то есть на всевозможные краснознаменные митинги, а также коллекционировала его статьи и портреты, называя его не иначе как «Витенькой». Ее отношения к Анпилову чем-то напоминали любовь монахини к «сладчайшему Иисусу».

Балашов, избавленный этой неожиданной старушечьей любовью от постоянных скандалов, вздохнул с облегчением…»

Естественно, что под тем самым поклонником, с которым у нее был пятнадцатилетний роман, я имел в виду себя. В то время нашей истории не исполнилось и пяти лет, так что, как видите, я предсказывал с запасом.

В еще одном романе — кстати говоря, комическом боевике — я представил, что наши отношения протянутся двадцать лет, превратив ее в старую деву, а меня — в опустившегося алкоголика. По-моему, именно эта трагикомическая история оказалась самой сильной сюжетной линией данного произведения.

— Накаркаешь! — узнав об этом, сказал мне один приятель.

— Эх, если бы я умел каркать, то мы бы уже давно были женаты! — только и вздохнул я, вспомнив события, описанные в романе «Лекарство против спида».

В вышеупомянутом комическом боевике Алине и мне посвящены две главы. В первой, носящей название «О том, как старый холостяк превратился в старого алкоголика», дана «история моего падения»:

«…Оказывается, четверть века назад дядя Сережа был блестящим молодым человеком — закончил институт иностранных языков и устроился работать переводчиком в Госкомитет по телевидению и радиовещанию. Работы было много и оплачивалась она по тем меркам очень прилично, но не это погубило дядю Сережу. Когда ему исполнилось тридцать и пришла пора подумать о женитьбе, он познакомился с одной юной и стройной особой, которая была моложе его более чем на десять лет. Избалованный легкими успехами, дядя Сережа никак не представлял того, что ждало его впереди. Первые месяцы ухаживания не принесли ни малейшего успеха, хотя сам он влюблялся все сильнее и сильнее. Разъяренный неудачей и забыв обо всем, дядя Сережа приступил к длительной и основательной осаде — терпел от своей юной возлюбленной любые выходки и отвечал на них лишь нежными признаниями и всевозможными подарками. За этим занятием прошел год, потом другой, потом третий.

Жизнь продолжалась, и до поры до времени несчастная любовь не мешала карьере — дядя Сережа стал одним из лучших переводчиков Москвы, и выгодных деловых предложений у него было хоть отбавляй. Однако он уже не мог ни нормально работать, ни просто радоваться жизни. С упорством, достойным лучшего применения, дядя Сережа продолжал атаковать свою непреклонную возлюбленную. Мечтой всей его жизни — мечтой романтичной, пикантной, но недостижимой — стало желание свозить ее в Венецию и вдвоем прогуляться вечерком по площади Сан-Марко. А потом ужин в уютном морском ресторанчике, номер на двоих с видом на канал и лунная ночь… Это была бы их первая брачная ночь — и она непременно стала бы самой прекрасной ночью в их жизни! Они пили бы легкое итальянское вино и с нежным и целомудренным упоением занимались любовью.

Но увы! То, что могло бы составить счастье любой другой женщины, упорно отвергалось странной, хотя и прекрасной возлюбленной дяди Сережи, который никак не желал смириться с тем, что его венецианская мечта так и останется неосуществленной. У него складывалось впечатление, что эта самодовольная девственница не может даже себе вообразить, что какой-то мужчина посмеет забраться в ее постель, чтобы совершать там с ней непристойные, по ее представлениям, действия. Строгое воспитание, самовлюбленность и детская неприязнь к отцу, переросшая в неприятие мужчин вообще — это, знаете ли, страшные вещи…

Двадцать лет! Именно столько времени дядя Сережа верно, преданно и безнадежно ухаживал за своей возлюбленной, которая постепенно старела, дурнела и превращалась в стервозную старую деву. Естественно, что любовного напряжения, которое возникает от постоянных встреч с любимой и желанной, но абсолютно недоступной женщиной, не способна выдержать мужская психика. Сначала дядя Сережа выпивал лишь после свиданий — «чтобы снять нервное напряжение», но потом начал пить, едва вспомнив о своей жестокой и непреклонной возлюбленной. А поскольку думал он о ней каждый день, его падение стремительно ускорялось.

Сначала, за постоянные прогулы, его уволили с работы, затем перестали приглашать для синхронного перевода на просмотры, презентации и деловые встречи — он или приходил уже пьяным, или напивался в процессе работы. Денег становилось все меньше, а неприятностей все больше. Одно время выручали старые друзья из издательств, периодически подбрасывая переводы, однако, после того как пишущая машинка сломалась, а на новую денег не было, дядя Сережа опустился окончательно. Теперь он уже не стеснялся приходить к проходной телефонного узла, где все это время работала его возлюбленная — а она была инженером-экономистом — и клянчить у нее деньги на выпивку!

В сущности, она тоже была несчастной женщиной, ведь старые девы не могут быть счастливы…»

+В следующей главе наступает развязка — дело в том, что в самом начале романа дядя Сережа находит гранатомет, брошенный «крутыми» в результате неудавшегося покушения, — и вот теперь этот гранатомет должен выстрелить…

«… Два раза — и он это видел собственными глазами — его непреклонную возлюбленную отвозил домой на своей новенькой тачке какой-то старый, но очень упитанный и холеный начальник с телефонной станции. Мысль о том, что «этот жирный гад» может за какой-нибудь месяц, а то и неделю добиться того, чего он сам не смог получить и за двадцать с лишним лет, приводила дядю Сережу в неистовство. Ревность ли это была или зависть — трудно сказать, поскольку в любовных отношениях эти чувства зачастую путаются.

Подкараулив свою даму в тот день, когда она возвращалась домой одна, дядя Сережа потребовал от нее «немедленно прекратить этот разврат» и послать своего начальника как можно дальше. Естественно ответ женщины звучал так:

«Не тебе, старому алконавту, который за двадцать лет надоел мне хуже горькой редьки, указывать, как мне жить и с кем встречаться!»

И тогда отчаявшийся дядя Сережа вдруг вспомнил о спрятанном гранатомете и решил ступить на тропу войны. Сначала он задумал было разнести вдребезги новенькую машину начальника, но потом понял, что этим проблему не решишь — тот просто купит себе новую, а его посадят далеко и надолго. Другой выход напрашивался сам собой. Предварительно набравшись «для храбрости», дядя Сережа взял в руки гранатомет и сел в засаду…

Алина Владимировна Дымова шла домой после работы, когда из густых кустов, окружавших пешеходную дорожку, ведущую к автобусной остановке, вылез ее старый поклонник с продолговатым предметом в руках. Алина Владимировна не удивилась и не испугалась, а разозлилась.

— Ну, что тебе еще надо? — раздраженно спросила она. — Опять пришел клянчить на выпивку?

— Нет, — едва держась на ногах от распиравших его чувств, покачал головой дядя Сережа. — Я пришел разобраться с тобой окончательно!

— С помощью дубины? — презрительно поинтересовалась женщина.

— Это не дубина, это гранатомет… Молись, Алина, ибо сегодня ты уже будешь в Царствие Небесном!

— Пошел вон, дурак!

— И предстанешь ты перед Отцом нашим, иже еси на небеси…

— Совсем спятил?

— И спросит тебя Отче наш: «Как прошла ты жизненный путь, мною тебе отмеренный?»; и заплачут горькими слезами архангелы о нашей с тобой погубленной жизни…

— Тебя уже пора в психушку сдавать!

— И восскорбит душа твоя о неизбывной глупости твоего тела!

— Да заткнись ты!

Презрительно нахмурившись, женщина обошла дядю Сережу и двинулась дальше.

— Стой, Алина! Последний раз тебя умоляю… — дядя Сережа осекся на полуслове, смотря в спину уходившей возлюбленной. Видя, что она и не думает останавливаться, он начал действовать как сомнамбула — медленно вскинул гранатомет к плечу и, ничего не видя сквозь застилавшие глаза слезы, нажал спусковой крючок…

Разумеется, никакого выстрела не последовало, зато через мгновение сам стрелок уже лежал на асфальте с заломленными назад руками.

— Отлично сработано, старшина! — выскочив из кустов, похвалил своего подчиненного лейтенант Любомудров.

Полчаса назад в отделение милиции поступил сигнал от бдительной пенсионерки Березкиной, которая сообщила о том, «что по двору бродит в дымину пьяный местный бомж Сережа с какой-то странной штукой в руках». На этот раз доблестные стражи порядка вовремя отреагировали на сообщение внештатной осведомительницы.

— Э, дядя, да гранатомет-то дефектный и выстрелить бы не смог ни в каком случае! — осмотрев оружие, авторитетно изрек старшина. — Тут нажимай не нажимай, все равно ни хрена не вый… — договорить он не успел, поскольку в процессе беседы небрежно нажал на спусковой крючок.

Вот тут-то и грянул выстрел, а вслед за ним и мощный взрыв! Граната ушла в кусты, пронеслась сто метров и вонзилась в мощный дуб, росший посреди двора. Дуб устоял, но ураганной волной осколков с ближайших кустов были срезаны ветки, и, что самое главное, у двоих местных бомжей, приготовившихся вкусить дешевой водки, вдребезги разнесло и бутылку, и стаканы.

— А-а… вашу мать! — раздался дружный вопль чудом не задетых осколками алконавтов, вздымавших жилистые руки к безжалостному небу. — Ну чьи это, чтобы вас всех, штучки?

Алина Владимировна подходила к остановке, когда услышала отдаленный взрыв. Она вздрогнула, нахмурилась, но не стала возвращаться и поспешила к подъехавшему автобусу.

А старшина и лейтенант уже волокли дядю Сережу в «воронок», причем на все вопросы испуганных взрывом местных жителей оба милиционера отвечали одинаково:

— Террориста поймали! Готовился взорвать телефонную станцию…

Вечером того же дня лейтенант Любомудров с большим удовольствием составлял протокол задержания «террориста», подыскивая наиболее подходящие формулировки с помощью верного напарника — старшины Дубова.

— Под какой бы графой это пустить? — советовался он. — Как арест наемного киллера или как пресечение теракта, в результате которого весь район мог бы остаться без телефонной связи?

— А давай и так, и так, — благодушно советовал старшина, — и, самое главное, добавь, что при задержании преступник успел произвести выстрел из гранатомета, который, по счастью, обошелся без человеческих жертв…

— После такого случая, нас, пожалуй, в звании повысят, а то и премию дадут? — мечтал лейтенант.

— Да это уж как пить дать, — поддакивал Дубов. — И в приказе по РОВД отметят!

А в это время основательно избитый дядя Сережа сидел в одиночной камере, и по его морщинистому лицу медленно, но неостановимо текли слезы. И вспоминал он то юную и стройную девушку в джинсах, с веселым лицом и развевающимися по ветру волосами, то себя — молодого и жизнерадостного, бегущего навстречу ей с огромным букетом роз… Они так никогда и не побывали в Венеции!»

Естественно, что это далеко не все. Как видите, в моих романах с Алиной происходило множество самых разнообразных событий, и лишь одного я никогда не описывал, прекрасно сознавая, что вынести это мне будет не под силу — того, что она влюбится и изменит мне с другим!