Очаровательная плутовка

Глава 8

Розали осторожно оглядела комнату, напряженная, как кролик, учуявший запах подкрадывающейся лисицы.

Это была странная спальня, с огромной кроватью, приставленной к стене; совершенно мужская комната, одновременно интригующая и пугающая. Рисунки, портьеры, мебель — все было определенно мужественным, без малейшего налета женского влияния и в то же время таким привлекательным.

Больше всего ее взволновала кровать, и, ясное дело, полная ванна, стоявшая перед потухшим камином. Было удивительно, как ее — человека, мечтающего о том, чтобы провести остаток своей жизни как раз в ванне, — мог так сильно напугать этот вполне безобидный предмет интерьера.

Она трусливо поглядывала то на ванну, то на стоящие рядом кадушки с водой, то на Флетчера, который уже избавился от халата и стоял перед ней в белой рубашке на голое тело и бриджах.

— Вы уже приняли ванну? — с отчаянием поинтересовалась она, заметив, что его светлые волосы были взъерошенными, но не мокрыми.

— Нет.

— Вы попросили принести сюда ванну, чтобы я смог помыться? — Она понимала, что ее вопрос свидетельствует о слишком богатом воображении, но разве надежда — это преступление?

— Опять же нет.

Ее душа ушла в пятки.

— Вы собираетесь принять ванну?

— На этот раз верно, малыш, — с чувством похвалил ее Флетчер и начал медленно расстегивать свою рубашку, обнажая широкую грудь.

— Я-я пойду тогда, — начала заикаться Розали, поворачиваясь к двери.

Следующие слова Флетчера пригвоздили ее к месту.

— Опять ты, маленький негодяй, удручаешь меня своей чрезмерной скромностью, не говоря уже о твоем полном пренебрежении к своим новым обязанностям в этом доме. Ты никуда не пойдешь. Ты поможешь мне принять ванну.

Розали впопыхах пыталась найти выход из создавшегося положения:

— По поводу, по поводу этого нового назначения, сэр, — сказала она быстро. — Я был один в этой милой комнате, которую вы выделили мне, и я был очень осторожен, нигде не присаживался, чтобы ничего не испачкать. Я думал, Хедж, должно быть, очень нуждается во мне, сэр.

— А я — нет? — прервал ее Флетчер, расстегивая еще две пуговицы.

— Ну-у, — протянула Розали, скользнув взглядом по торсу Флетчера. — Я думаю, я чувствую себя виноватым, сэр. Да, точно. Я чувствую себя виноватым. Я имею в виду, что мерин захромал, и все такое, и все эти лошади. Мы работаем от рассвета до заката, при том что нас двое. Как же Хедж справится без меня?

— Я одобряю твою преданность Хеджу, который, как я уверен, был бы счастлив все это слышать. Я уже назначил другого малого в конюшню, так что ты можешь не беспокоиться.

Флетчер понимал, что, возможно, его действия могут показаться бессердечными всякому, кто увидел бы в этот момент ссутулившуюся фигурку Розали, но он не поддавался жалости, которую испытывал к ней. В конце концов, разве он замечал какие-либо предательские признаки жалости в ее прекрасных зеленых глазах, когда был посмешищем, страдая по ней, в то время, как он считал ее мальчиком?

Нет, не замечал.

Белоснежная рубашка тихо упала на ковер, и Флетчер начал расстегивать пуговицы на бриджах.

С изумлением на лице Розали повернулась к нему спиной и крепко зажмурила глаза, думая о том, что сейчас она сойдет с ума. Почему она не остановила его? Почему она не сказала хоть что-нибудь, пусть даже правду, почему не призналась и не прекратила весь это нонсенс? Что за бесенок внутри заставлял ее молчать?

Легкие звуки, которые она слышала за собой, говорили о том, что Флетчер уже снял свои бриджи, чтобы стать обнаженным, каким был в ту ночь, когда нырнул под одеяло рядом с ней в гостинице. Мгновение спустя звук расплескивающейся воды сказал Розали, что Флетчер залез в ванну.

Она открыла глаза, уверенная в том, что будет соображать лучше, если увидит, и посмотрела в зеркало, которое висело над бюро.

— О Боже, — беззвучно прошептала она и раскрыла рот.

Зеркало отражало комнату под таким углом, что перед взглядом Розали промелькнуло бедро Флетчера, он погрузился в воду, в пределах видимости остались только его голова, его широкие, хорошо сложенные плечи и руки.

Она готова была гореть в аду вечно. Она была самой испорченной, аморальной, безнравственной, извращенной, низкой и плохо воспитанной девицей, которую только видел белый свет, но она не могла оторвать взгляд от этого зеркала. Она чувствовала, как погружается все дальше и дальше в мрачные, но определенно захватывающие глубины порока.

— Ох, Бил-ли!

Бодрый голос Флетчера пронзил Розали как ослепительная молния, в то время как устойчивое предчувствие неизбежной беды, не покидавшее ее весь день, взорвалось в ее сознании.

— Что? — воскликнула она пронзительно.

— Кажется, мне нужна твоя помощь. Моя спина…

Маленькие ладошки Розали сжались в кулачки, в тот момент, когда она поняла, что приговоренный к смерти может быть повешен только один раз.

— В-вы хотите, чтобы я намылила вашу персону? — спросила она, ужасаясь бессмысленности слов.

— Мою персону? Есть только один способ сделать это, — ответил Флетчер со смешком, скрываясь за слоем пены. Он не собирался заходить в своей маленькой игре так далеко, как смела Розали.

Розали продолжала оставаться для него загадкой, и он разыгрывал этот фарс не только для того, чтобы отплатить ей за то, что она так ловко провела его.

Она путешествовала одна по Озерному краю, чего никогда не делали изнеженные барышни ее круга.

Она спала в конюшне Лейквью больше месяца, и ее обществом были только лошади да Хедж.

Ее язык был не из лучших, впрочем, как и ее манеры.

Хотя она могла демонстрировать проявления девичьей скромности, похоже, что ее совсем не шокировала постельная цена с участием барменши и незнакомого ей мужчины в гостинице.

Флетчер не был уверен в том, что представляла собой Розали. Он знал, кем она была, и не мог не признать, что заинтригован ею, увлечен ею; был совершенно не разочарован тем обстоятельством, что его холостяцкая жизнь, похоже, подходила к концу.

Она была сестрой Уильяма Дарли, и она, так же как и Флетчер, не знала никого, кто был бы лучше, чем ее брат. Если Уильям сказал, что она была тонко воспитана, это означало, что она была достаточно хорошо образованна для того, чтобы понимать, насколько глубоко она скомпрометирована поведением своего опекуна по отношению к ней с самого начала.

Все же он должен быть уверен, Розали — отважная, но все еще невинная девушка. Любой другой вариант был для него неприемлем. Он должен был как-то в этом убедиться.

Флетчер почувствовал внутреннее напряжение, когда посмотрел туда, где стояла Розали, все еще спиной к нему. Ее икры красиво возвышались над массивными сапогами, и прекрасное воображение Флетчера тут же нарисовало ему изящные формы ее тонких лодыжек.

Ее волосы, почти такие же темные и блестящие, как шкура Пегана — хотя и не такие же ухоженные, — могли бы быть предметом гордости и славы, если их вымыть и причесать. Глаза Флетчера сузились, он вообразил ее в мягком, струящемся платье, но затем прогнал от себя эту картину.

Что он делает? Он сидит в ванне, обнаженный, наслаждаясь романтическими фантазиями о молодой девушке, которая в этот момент находится в одной с ним комнате? Бэк, скорее всего, так объяснил бы эту ситуацию: его друг Флетчер, возможно, только возможно, сошел с ума.

Только Флетчер собрался открыть рот, чтобы приказать Розали уйти прочь, как вдруг она повернулась и с гордо поднятой головой смело подошла к ванне — походкой, которой аристократ восходит на гильотину.

— Мне нужно мыло, — заявила она, глядя куда-то влево и вверх, с таким мрачным выражением лица, что Флетчер понял, что ему не следовало сомневаться в ее непорочности. Надо было положить всему этому конец, сейчас же. Он не мог довершить свой план до конца и так унизить ее.

— Не стоит, малыш, — сказал он, стараясь не потревожить слой пены, прикрывающий его тело. — Вылей кадку с горячей водой мне на спину и можешь быть свободен до ужина. Я вижу, ты устал.

Розали заскрежетала зубами. Это все? И это все? Он едва не довел ее до истерики, а теперь отсылает ее прочь? Розали была уверена, что Флетчер не знал, что делал, и кто она на самом деле. Ее юная самоуверенность не допускала мысли, что он проник за ее маску. Она не сомневалась — он дразнил ее, потому что это было в его правилах.

Думая, что она — Билли Бэлкем, беглец, Флетчер наказывал ее за боль, причиненную ему другим беглецом — Розали Дарли. Это была единственная причина его поведения, которая могла прийти Розали в голову, и это казалось разумным объяснением.

Но теперь, доведенная до предела игрой Флетчера, Розали забыла свое смущение, как и распутные предательские мысли, отбросила недавние клятвы вести себя как следует и действовала импульсивно.

— Еще воды, вы сказали? — уточнила она сладким голосом, пробуя пальцем воду в одной из кадок. — Самое большое счастье для меня — это доставить вам удовольствие, сэр.

Флетчер, до этого беззвучно похваливший себя за то, что не поддался искушению, напрягся от избытка сахара и фальшивой услужливости в голосе Розали, которые предупреждали его — слишком поздно — об ее намерениях. Было негде скрыться, если только он не собирался встать, чего он определенно не хотел делать.

Он зажмурил глаза, вжал голову в плечи, спасаясь от атаки, сжал зубы и приготовился к неизбежному.

Его ожидание было милосердно коротким. Через мгновение мощный поток ледяной воды обрушился на его голову, проникая в его уши и рот, ополаскивая его голую спину.

— О Боже! — Он услышал возглас Розали, наполненный очевидно фальшивым ужасом. Сам он прикусил язык, чтобы не закричать. — Как же так вышло? Наверное, я взял не ту кадку. Это была холодная вода, не так ли? Вы теперь никогда не простите меня?

Стуча зубами, Флетчер отчаянно пытался собрать разбегающиеся пузыри пены у своей груди. Стиснув зубы, он прошипел:

— Ничего страшного. Уходи, пожалуйста. Дальше я справлюсь сам.

— Конечно, сэр, — бодро ответила Розали, к которой вернулось хорошее настроение. — Но я не смогу присоединиться к вам за ужином, поскольку у меня нет подходящей одежды. Я поем баранины с Хеджем на кухне, как обычно, сэр. — Она повернулась, чтобы покинуть спальню, швырнув Флетчеру единственное в комнате полотенце без предупреждения, так что оно приземлилось в воде перед ним. — Хорошего вам дня, сэр.

Как только дверь закрылась за Розали, Флетчер выскочил из ванны — дрожащий и без единой романтической мысли в голове — и нырнул в халат, убежденный в том, что любое наказание, придуманное им для нее, будет оправданным и, возможно, недостаточно суровым.

Лезбридж был в смятении. Его хозяин поселил грязного мальчишку-конюха в доме, неся попутно какую-то чепуху о том, что совершенно необученный малый будет его лакеем. Кроме того, мальчишку поселили в одной из самых лучших спален, а не в комнату для слуг на чердаке, как следовало бы. Таким образом, его комната была лучше, чем спальня и гостиная самого дворецкого, расположенные возле кладовой.

При этом мальчишка все еще ужинал вместе с Хеджем, который ел после всех остальных слуг, потому что никто не хотел сидеть по ветру от кривоногого кокни[7].

Бэк, которого Лезбридж пытался расспросить по поводу этого странного назначения, был хуже, чем бесполезен, и пробормотал лишь, что вскоре все прояснится, что было недостаточным объяснением ни для любопытства дворецкого, ни для его оскорбленных чувств.

Весь день и весь вечер Лезбридж обдумывал эту новую проблему, которая вдобавок к странному, с точки зрения дворецкого, поведению хозяина волновала старика больше, чем он мог выразить.

Хотя, может быть, и не больше, потому что после продолжительных душевных терзаний в течение всего ужина он наконец решил поведать о них тетушке Белльвилль, которая в это время сидела в желтом зале, покуда Флетчер и Бэк развлекались бренди и сигарами в столовой. В этот раз Лезбридж решил начать рассказ о своих страхах издалека.

Реакция тетушки была совершенно противоположной той, которой ожидал Лезбридж. Леди не бросилась ему на шею, рыдая от страха за рассудок ее любимого племянника. Совсем нет.

— Болен, вы говорите, Лезбридж? — воскликнула тетушка Белльвилль, всплеснув руками, затем потирая руки, что очень напоминало ликование. — Бедный мальчик! Бедный, бедный, мальчик! Это все война, вы знаете, Лезбридж. — Она наклонилась к нему ближе. — О да, это так. Я много раз слышала об этом. Это временное помешательство из-за всех мук, которые переносят солдаты на войне, из-за этой бойни, которую они видят. Разве это не чудесно?

Лезбридж не мог поверить, что тетушка его расслышала верно — или что он ее расслышал.

— Но, мадам, только подумайте, — произнес он, слегка обескураженный, запинаясь. — Это же ужасно. Что же делать нам, любящим его сердцам? Бедный мистер Флетчер нуждается в нашем сострадании.

— Да-да, конечно, — быстро согласилась тетушка Белльвилль, похлопывая Лезбриджа по плечу, для чего ей не пришлось тянуться со своего места. — В нашем сострадании. Более того, Лезбридж, — добавила она, блеснув глазами от радости, вызванной мыслью о том, что позолоченный потолок музыкальной комнаты все еще может стать реальностью. — Флетчер может рассчитывать на мою заботу — мою личную, безраздельную и бесконечную заботу.

В итоге Лезбридж понял тетушку, и его отмеченное оспой лицо сморщилось от неуверенной улыбки. Он поклонился в направлении тетушки Белльвилль, восхищаясь ее ясным, хотя и полностью ориентированным на свои нужды разумом.

— Он хочет позвать мальчишку в желтый зал через несколько минут, мадам, скорее всего, для того, чтобы вы его увидели. Так что у вас будет шанс лично понаблюдать за поведением вашего племянника, теперь уже информированным взглядом. Но вы должны собраться с духом, мадам, потому что он, как уже говорил, может вести себя довольно необычно.

Тетушка Белльвилль едва слышала его, поскольку она уже была занята мысленной инвентаризацией своих снадобий в поисках того, которое сработало бы в данном случае. Даже в тот момент, когда ее мысли были сосредоточены на этой новой задаче, часть ее сознания успевала достичь корзины с клубками, чтобы проверить, достаточно ли цветных нитей, чтобы связать пару тапочек для ее пациента. Она всегда могла послать слугу в деревню, чтобы купить еще, чтобы добавить, как обычно, еще одну сумму в счета, получаемые ее племянником. Разве это было не мило, что Флетчер свихнулся и при этом был далеко не бедным!

— Расскажите мне больше об этом мальчишке-конюхе, Лезбридж, — попросила она его через мгновение, усаживаясь на диване поудобнее. — Не пользуется ли он ради своей корысти помешательством моего племянника? Я имею в виду, не просит ли он его о чем-нибудь?

Дворецкий покачал головой:

— Только о ванне, мадам, в чем я ему, разумеется, отказал. Не стоит вызывать в мальчишке эйфорию при виде того, как другие слуги спешат привести для него кадки с водой. Но мне кажется, ему не нравится его новая должность, поэтому он продолжает ужинать вместе с Хеджем, а не с другими слугами.

— Понятно, — отозвалась тетушка Белльвилль, на самом деле ничего не понимая, поскольку если бы она вдруг неожиданно поднялась вверх по социальной лестнице, то вряд ли бы стеснялась принимать то, что ей предлагалось со всей щедростью, если бы только это не снижало шанс подняться еще выше. — Вы говорите, мальчишка скоро будет здесь, чтобы побыть с нами. — Она вопросительно взглянула на дворецкого: — Он, он не очень грязный, я надеюсь?

— Его руки и лицо вымыты, и мистер Флетчер приказал мне выдать ему чистую рубашку и то, о чем неприлично сказать.

— Хорошо. — Тетушка Белльвилль слегка расслабилась. Она не хотела провести остаток вечера, постоянно прикрывая нос надушенным платком. — А теперь тихо, Лезбридж. Мне кажется, я слышу шаги моего племянника, и он не должен знать, что мы обсуждаем его.

Лезбридж поклонился еще раз, неохотно оставляя женщину, которая всегда демонстрировала свое расположение к нему, и понимая, что его присутствие в желтом зале в данный момент не вполне оправданно.

Как только дворецкий вышел из комнаты, Флетчер, который вошел через другую дверь, окликнул его, напоминая, что юный Билли Бэлкем должен присоединиться к ним сейчас же.

— И пожалуйста, не слушайте никаких возражений с его стороны, — добавил Флетчер, заметив, как Лезбридж напрягся.

— Билли Бэлкем? — спросила тетушка Белльвилль, увидев кое-какую возможность и вцепившись в нее обеими руками. — Я не знала, что у нас будет такой поздний гость. Как замечательно! Бэк, будь добр, посмотри на Флетчера. Тебе не кажется, что он довольно бледен?

Бэк, который потратил полчаса, безуспешно пытаясь убедить Флетчера отказаться от плана хорошенько проучить Розали и прекратить все эти глупости, с энтузиазмом согласился с тетушкой. А на что еще мог Флетчер рассчитывать после угроз вояжем на Ямайку? Бэк старался отплатить ему той же монетой.

— Да, мадам, я заметил это, — произнес он важным тоном. — Я думаю, ваш племянник немного промок сегодня перед ужином и, наверное, простудился.

— Негодяй, — тихонько сказал Флетчер, жалея, что рассказал обо всем Бэку, который теперь использовал свою осведомленность против хозяина.

— Промок? — смутилась тетушка Белльвилль, потому что весь день было солнечно, без единой капли дождя, что было довольно редким случаем для Озерного края. — Слишком много воды — это не очень полезно для организма, — добавила она, качая головой. — Один мой сосед в городе Бате… Я когда-нибудь рассказывала о том, что я одно время жила в Бате? Да-да, несколько месяцев, когда мой кузен Альберт был при смерти. Но это не имеет отношения к делу. Так вот, у моего соседа ванна была каждодневным ритуалом, хотя я убеждала его отказаться от этого, но, увы, он не послушал меня и умер раньше времени.

— Ты провела несколько месяцев в Бате? Я и не знал, дорогая тетя, какой насыщенной жизнью ты жила. — Флетчер бросил озорной взгляд на Бэка. — Как печально, что этот джентльмен и кузен Альберт умерли. Сколько лет ему было, этому джентльмену, когда он оставил этот мир?

Тетушка глубоко вздохнула.

— Не больше шестидесяти, — ответила она, скорбно кивая головой. — А ведь мы стали такими добрыми друзьями.

Тихо давясь от смеха, Флетчер подивился, в какие дали готов податься человек, лишь бы спастись от врачевания тетушки Белльвилль. Найти убежище в смерти — это было, конечно, слишком, хотя если этот бедный джентльмен спасался не только от ее душного ухода, но и от любовных притязаний, то…

Услыхав приглушенные звуки какой-то возни в другом конце дома — скорее всего, связанные с попыткой Лезбриджа привести Розали в желтый зал, в соответствии с инструкциями хозяина, Флетчер наклонился в своем кресле вперед, обращаясь к своей тетушке:

— Как я уже говорил, вскоре к нам присоединится мастер Билли Бэлкем, мой компаньон во время моего недавнего путешествия по Озерному краю. Если вы помните, вы наступили на него в тот день, когда я прибыл из Лондона. Так вот, во время путешествия я обнаружил, что он — совсем не тот, за кого себя выдает.

Слова Флетчера привели тетушку Белльвилль в замешательство.

— Он притворяется конюхом? — спросила она недоверчиво. — Зачем кому-либо может понадобиться совершать подобную глупость? Я имею в виду, что уж если и притворяться, то разве не было бы гораздо приятнее выдавать себя за какую-нибудь важную персону? Я бы сделала так, если бы решила выдавать себя за кого-нибудь другого. Хотя, конечно, я никогда бы не пошла на это, вне всяких сомнений. Ты бы ведь тоже не пошел, Бэк? Нет, конечно, нет. В этом нет ни малейшего смысла. — Она посмотрела на Флетчера с прищуром: — А ты уверен, что ты меня не обманываешь, мой дорогой племянник?

Бэк, который старался сохранить хладнокровие с железной волей, которой позавидовал бы даже Веллингтон, предусмотрительно спрятал свою улыбку за носовым платком. Если Флетчер уже пошел на то, чтобы рассказать половину истории Розали своей тетушке, то, возможно, он готов был рассказать все, и Бэк не мог устоять перед соблазном присутствовать при этом.

Шум из коридора прервал размышления всех присутствовавших в желтом зале, вызванные только что состоявшимся довольно путаным разговором, затем открылись двери, и на пороге показался довольно-таки взъерошенный Лезбридж.

— Леди, джентльмены, мистер Бэлкем, — прорычал он, вытаскивая Розали за рукав рубашки и выталкивая ее в комнату. — Принести поднос с чаем или, может быть, стакан теплого молока для этого бездельника, то есть этого мальчика?

— Бедный Лезбридж, кажется, расстроен, — повернулся Флетчер к Бэку. — Может быть, диета так ослабила его?

Розали гневно вырвалась из лап дворецкого, который ранее отказался выслушивать причины, почему ей не следует идти в желтый зал, и целеустремленно зашагала через всю комнату к Флетчеру.

— С какой целью вы делаете это? — начала браниться она, не заботясь о том, что выглядит глупо. — Вы безумный человек, вы это знаете? — Она повернулась к Бэку и тетушке Белльвилль и повторила: — Он безумец.

Диагноз, поставленный Розали, оказал чудесное действие на еще совсем недавнее негативное отношение тетушки Белльвилль к мальчишке-конюху. Похлопав подушку подле себя, она сказала приторным голосом:

— Подойди, присядь рядом со мной, мой мальчик, а попрошу Лезбриджа принести молока, которое он так любезно предложил нам.

Посмотрев с опаской на пожилую женщину и не видя злобы в ее глазах — так же, как и признаков ума, Розали бросила единственный и последний убийственный взгляд на Флетчера и сделала так, как ей было предложено. Пробубнив под нос слова благодарности, она осторожно присела на край подушки. Она обещала Хеджу вести себя как следует, и по крайней мере это обещание она должна была выполнить — за то, что он не выдал ее.

Последовало определенно неловкое молчание, во время которого Лезбридж лично вкатил в зал тележку с чаем и установил серебряный сервиз перед тетушкой Белльвилль.

В тишине, не нарушаемой ни единым словом, шли бурные мысленные диалоги между Флетчером и Бэком, тетушкой Белльвилль и Лезбриджем, а также между Розали и ею самой — причем для нее, привыкшей общаться с плодами собственного воображения, отсутствие пары глаз, с которыми можно было бы обмениваться многозначительными взглядами, совершенно не было проблемой.

Когда чай был подан и дворецкий удалился, хотя и неохотно, Флетчер после особенно долгого и умоляющего взгляда своей тетушки наконец заговорил.

— Ну что же, друзья мои, — начал он живо, так, как будто никаких «подводных» мыслей ни у кого не существовало, и он был в компании четырех людей, собравшихся попить чаю. — Мы сидим и пьем чай, в удобной обстановке. Билли, это не напоминает тебе твою жизнь до побега из дома? Разве это не делает мысль о возвращении домой к твоей тетушке в Танбридж-Уэллс более приятной?

— Только если вы в восторге от вечерних молитв, — недовольно проворчала Розали, уставившись на носки своих сапог и вспоминая подзатыльник и долгую проповедь Лезбриджа, последовавшие за тем, как она посмела войти в дом в грязной обуви. Бэк громко рассмеялся, услышав ее слова, отчего она вся сжалась, сидя на своей подушке.

Она чувствовала себя еще более обнаженной, более уязвимой, чем раньше; постоянные пятна грязи были смыты с ее лица, и она находила невероятным то, что тетушка Белльвилль и тем более все остальные, не могут проникнуть за ее маску. Неужели она была такой простой, такой скучной и ординарной, что никто из присутствующих, включая Лезбриджа, не нашел нужным чуть наклониться и разглядеть ее поближе?

Опять наступила тишина, вызванная нежеланием Флетчера, безгранично довольного собой, сделать какое-либо движение, чтобы Розали почувствовала себя комфортнее, и боязнью Бэка, сконцентрировавшегося на своей чайной чашке, спровоцировать девушку на какие-нибудь оскорбительные слова.

Тетушка Белльвилль посмотрела на Розали добрыми глазами и решила, что появление мальчишки-конюха в доме было всего лишь симптомом болезни ее племянника, но не ее причиной. Она стала ломать голову над темой для разговора, которая помогла бы пролить свет на проблемы Флетчера.

— Ты что-нибудь слышал о той пропавшей девушке, Розали, о которой ты спрашивал намедни, дорогой? — спросила она, вспоминая смятение Флетчера, когда он услышал о письме, в котором упоминалось имя девушки. — Ты больше не говорил со мной об этом, и я теперь думаю на эту тему, а тогда меня попросили, чтобы я занялась кашлем миссис Келси, и у нас не было времени, чтобы обсудить все это.

У Розали перехватило дыхание. Флетчер не рассказал своей тетушке о том, что он стал ее опекуном? Неужели это было так неважно для него? Или он, после нескольких бутылок спиртного и вакханалии жалости к самому себе, решил проигнорировать письмо Уильяма?

— Ты не рассказал своей тете, что Уильям Дарли назначил тебя опекуном своей единственной сестры Розали? — спросил Бэк, лукаво глядя на своего друга. — Но разве не она первой прочла письмо миссис Билль?

Миссис Билль. До чего неприятно было Розали слышать это имя. Ее маленькие ручки сжались в кулаки. Эта женщина все-таки нашла ее. Как же это случилось? Даже несмотря на то, что Флетчер упоминал ее имя той ночью в конюшне, Розали все еще не могла поверить, что миссис Билль была достаточно сообразительна, чтобы связать между собой ее исчезновение и Лейквью. Она была уверена, что хорошо замела следы.

Стало быть, миссис Билль написала письмо. Однако было непохоже на то, что она и Сойер были действительно здесь, в Лейквью. Розали закусила губу, низко опустив голову, и ждала, что скажет Флетчер.

Должно быть, она была разочарована в своем ожидании, потому что тетушка Белльвилль, сидевшая до этого очень тихо, вдруг взорвалась:

— Твоя подопечная! Флетчер! Ты не сказал ни слова об этом! Ты, наверное, собирался сказать… Нет, очевидно, ты даже не собирался этого сделать. Как ты можешь сидеть здесь спокойно, когда твоя подопечная потерялась? Так по крайней мере говорилось в письме. Маленькая девочка потерялась, сбежала из дома. Я не понимаю. Ты поселил конюха в доме до его возвращения к своей семье в Танбридж-Уэллс, но ты и пальцем пошевелить не хочешь, чтобы спасти бедную, беспомощную девушку, которая сейчас где-то там, в этом огромном мире, в ужасной опасности.

— Тетя, я… — Флетчер попытался вставить слово, но она не обращала на него внимания.

Ее носовой платок неистово колыхался, покуда она обмахивала свое раскрасневшееся лицо:

— Я не хочу этого слышать, Флетчер. Лезбридж сказал, что у тебя что-то с головой, но это нечто большое, нечто худшее. Ты — бессовестный. Где твои чувства? Где твоя ответственность? Где моя нюхательная соль? Мне кажется, я сейчас упаду в обморок.

— Я написал миссис Билль, тетя. — Флетчеру удалось наконец вставить слово. — Она присоединится к нам здесь, в Лейквью, через пару дней. До этого момента я ничего не могу сделать. Как я смогу найти эту Розали, если я не знаю, сколько ей лет и как она выглядит? А то, что я пока помогаю Билли, так это только для того, чтобы занять себя и свои мысли.

Тетушка Белльвилль казалась немного успокоенной.

— Ты не знаешь ее возраста? Мне не совсем понятно почему. Кто именно был Уильям Дарли и зачем этот джентльмен возложил заботу о своей сестре на тебя? Он же был джентльмен, не так ли?

Покуда Розали мечтала слиться с подушками на диване, в то же время ломая голову, как ей выбраться из Лейквью до прибытия миссис Билль, Флетчер кратко объяснил своей тетушке ситуацию, начиная с того момента, как Бэк обнаружил письмо Уильяма, и заканчивая словами: «…Только для того, чтобы обнаружить, что эта гадкая девчонка, ставшая моей обузой, вздумала куда-то убежать».

Розали подняла глаза, чтобы увидеть обстановку желтого зала сквозь красный туман гнева, полная решимости убежать среди ночи. «Гадкая девчонка»? «Обуза»? Ее спина окаменела. Она имела полное право прийти сюда незамеченной и сменившей облик, чтобы понять, что за человеком был Флетчер Белден.

Теперь она поняла. Он не нужна ему. Миссис Билль хотя бы нуждалась в ней; впрочем, быть почетным гостем на черной мессе не вписывалось в представление Розали о собственной нужности.

Покуда тетушка Белльвилль шумно беспокоилась о меню и комнате для миссис Билль, которая должна была прибыть в Лейквью, несколько раз прерываясь, чтобы указать, что его любящая, преданная тетушка готова сделать все возможное, чтобы быть компаньонкой для юной Розали, как только эта несчастная девушка будет найдена, Флетчер внимательно изучал лицо Розали, и ему не нравились ее сжатые челюсти и холодные зеленые глаза.

Она так сильно ненавидела его в этот момент, и мысль об этом сильно не нравилась ему. Не то чтобы он воспылал бессмертной любовью к девушке — вряд ли это было возможно за столь короткий промежуток времени, но он явно не хотел быть объектом ее отвращения.

Возможно, та часть рассказанной им истории, в которой упоминалось выражение «гадкая девчонка», — это было слишком. Ему следовало бы казаться более расстроенным и обеспокоенным за ее благополучие и менее раздраженным просьбой Уильяма.

Он хотел было прервать тетушку Белльвилль в середине процесса мысленного обустройства спальни Арабеллы для Розали, как вдруг гордость Флетчера заставила его замолчать. Почему он чувствовал себя виноватым? Разве это он сбежал из дома, чтобы понаблюдать за ней. Если вдруг он нашел бы ее непривлекательной, разве отказался бы выполнить последнюю просьбу умирающего Уильяма?!

Нет, разумеется. Тот факт, что он ничего не знал о существовании Розали, ничего не доказывал, потому что, будучи человеком чести, он никогда бы и не подумал отвернуться от нее.

Кроме того, он собирался жениться на ней, не так ли? Если мрачные замечания Бэка не были достаточным основанием для него, чтобы признать, что он скомпрометировал девушку, то его памяти о том, какой эффект возымело на него ее нежное тело в сочетании с ее острым умом, было достаточно для положительного ответа на этот вопрос.

Но сейчас она ненавидела и осуждала его. Неужели она не понимала, что она заставит его испытать с помощью своего невинного обмана? Неужели у нее не было представления о том, какие последствия будет иметь для них обоих ее отказ назвать свое настоящее имя?

Нет, она не понимала. Она действительно не понимала. Будучи уверенной, что провела его, она, вне всяких сомнений, не задумывалась о том, что перешла черту, за которой не было возврата. Флетчер поразмышлял несколько секунд, смакуя эту мысль, а затем заговорил, полностью сменив тему с рассуждения тетушки Белльвилль о соответствующем воспитании молодых девушек в доме мужчины-холостяка — которое обязательно должно было сопровождаться постоянным проживанием в этом доме взрослой, разумной женщины, — на ту, которая была ему сейчас гораздо больше по сердцу.

— Бэк, — сказал он, поворачиваясь к своему другу, который выглядел так, будто мог взорваться в любой момент. — Ты помнишь Борна?

— Борна? — повторил Бэк, все еще наполовину погруженный в глубокие раздумья, посвященные тому, как бы поскорей покинуть Лейквью, чтобы обрести покой где-нибудь далеко, может быть в Африке, где самая большая опасность заключалась в том, чтобы стать обедом для льва, а не в трогательных зеленых глазах и печальном нежном личике. — Ты имеешь в виду графа? Что с ним?

Флетчер встал, и подошел к столику, чтобы налить себе бренди:

— О, ничего, все в порядке. Я думал о Розали, моей подопечной, и мне пришло в голову, что, раз я не знаю ее возраста, она может быть уже довольно взрослой, чтобы скомпрометировать себя где-нибудь по дороге, пока она бродит по Озерному краю. Это именно так, как Борн обрел свою жену, если ты помнишь. Он поцеловал ее в Хоумвуде, не зная, кто она на самом деле, и — пожалуйста! — бедный Кит оказался в оковах.

Розали вздрогнула, ее глаза стали как блюдца, что доставило Флетчеру бесконечное удовлетворение.

— Он вынужден был жениться на ней только потому, что поцеловал ее? Всего один поцелуй? — воскликнула она и опустила голову.

— Да, вот так, это все, что для этого нужно, малыш, — сказал Флетчер, подмигивая Бэку, который начинал думать о своем друге лучше. — Запомните это вы оба, если вы вдруг вздумаете поцеловать девушку, хотя мне приятно сообщить вам, что Кит и его жена очень счастливы. О нет. Я вспомнил. Гм, ты же не таскаешься за юбками, не так ли, Билли?

— Ричард Кэстербридж целовал меня под деревом около дома пастора, — мечтательно произнесла тетушка Белльвилль, но затем посерьезнела. — Но только один раз, имейте в виду, и я позволила это только потому, что мне исполнилось двадцать три, а меня еще никто не целовал. Но я никому не говорила об этом, поскольку решила, что мы не подходим друг другу.

— Тетя! — воскликнул Флетчер, положив руку себе на грудь. — С нами же юный мальчик в одной комнате.

Тетушка Белльвилль покраснела, наклонив голову в сторону.

— Это был только поцелуй, Флетчер, — уточнила она. — Это не значит, что я… что мы… в общем, ты знаешь, что я имею в виду, племянник.

— Разделили кровать? Спали вместе? Видели друг друга обнаженными? Были одни в лесу или в гостинице, без компаньонки, в нарушение всех представлений о пристойности? Это ты имеешь в виду, тетя? — напористо интересовался Флетчер, решив, что растягивать обман Розали дальше не имеет смысла и пришло время правды.

Лицо Розали стало белым, как бумага.

— Вы, — произнесла она жутким, обвиняющим тоном, указывая дрожащим пальцем на Флетчера. — Вы все знаете! Вы все знаете и делали все это специально. Не так ли?

— Знаете? — Тетушка Белльвилль посмотрела на Флетчера, а потом на Бэка. — Что он знает? О чем говорит этот мальчик?

— Как давно вы узнали? — потребовала ответа Розали, делая угрожающий шаг в направлении Флетчера. — Вы знали об этом, когда мы были в гостинице? Нет, вы не могли знать. Вы бы не выставили себя полным глупцом, делясь всеми этими чудесными мужскими историями, если бы вы знали. Подумать только, мне было жаль вас. Как я могла быть такой слепой? Нет, это случилось потом. Так когда, Флетчер? Когда вы узнали?

— Да, когда, Флетчер? — вставил свое слово Бэк, тоже встав с места. — И я рассчитываю услышать больше о том, как вы выставили себя полным глупцом. Я давно подозревал об этом, но хотел бы слышать реальные подтверждения.

Флетчер заставил Бэка замолчать своим взглядом, а Розали между тем продолжала свое наступление.

— Ваше откровение, когда мы вернулись в Лейквью, не так ли? — догадалась она, поняв, что попала в точку, по тому, как он отвел свой взгляд. — Вы ужасный невежа! Значит, это так. Это, это… — пробормотала она, описывая круг руками и подразумевая желтый зал, ее спальню и, самое главное, все Лейквью. — Все это один большой обман. Фарс, который вы сотворили для собственного развлечения. Но как? Как же вы узнали?

Можно подумать, что они вдвоем одни в этой комнате. Никто из них двоих не обращал внимания ни на Бэка, который продолжал бесконечно наслаждаться этой сценой; ни на тетушку Белльвилль, сидевшую на диване с видом болельщика захватывающего теннисного матча; ни на Лезбриджа, который проник в комнату и ловил каждое слово Розали.

Флетчер сделал еще один шаг вперед, пристально глядя ей в глаза:

— Прошлой ночью в конюшне ты сказала, чтобы я не волновался за мою подопечную, которая еще не прибыла сюда, потому что путь из Паттердейла сюда долог.

Розали не поняла:

— Ну и что же? Что здесь такого?

Флетчер улыбнулся, получая удовольствие от превосходства над Розали, от того, что наконец победил ее в битве хитрости.

— Я не говорил тебе, что Розали жила в Паттердейле, малыш, — сообщил он ей, используя обращение, которое стало для него проявлением своего рода нежности.

Он наблюдал, как Розали вспоминала последние несколько дней, восстанавливая цепь событий. «Это не займет много времени», — спокойно подумал он, видя, как она становится еще бледнее, чем была раньше.

Когда она заговорила, ее голос был тихим, чуть громче шепота:

— Вы позволили мне увидеть вас обнаженным уже после того, как узнали, кто я.

Голос Розали был тихим, но он дошел до ушей тетушки Белльвилль, и она навострила одно из них, подхватывая самое интересное слово:

— Обнаженным? Кто был обнаженным?

Флетчер повернулся к своей тетушке:

— Я прошу извинения, дорогая тетя, мы смутили вас? Я все объясню. Видите ли, Билли — это вовсе не Билли. Он — Розали. На самом деле она — Розали. Вы простите меня, но мне чертовски сложно изъясняться понятно со всеми этими «он» и «она». Так вот, похоже, поскольку я не появился на ферме Хиллтоп, чтобы предъявить права на свою подопечную, не зная, что она у меня есть, как вы помните, — моя подопечная решила, по своим причинам, которые я хотел бы все-таки узнать, сам прибыть в Лейквью. Она сделала это под маской Билли Смита, позже известного как Билли Бэлкем. Впрочем, не забивайте этим себе голову, мадам, поскольку все, что вам необходимо знать, это то, что это восхитительное, хотя и немного запылившееся создание перед вами есть не кто иной, как Розали Дарли, сестра Уильяма, моя подопечная и в скором времени моя жена.

— Ваша жена?

Это возглас, в высшей степени громкий, прозвучал одновременно с двух сторон — от Розали и от Лезбриджа, который так забылся, что стоял уже не более чем в трех футах позади Флетчера.

К несчастью, дворецкий не встал достаточно близко для того, чтобы сделать нечто большее, чем увидеть, как тетушка Белльвилль, вместо того чтобы присоединиться к возгласу «Ваша жена!», пронзительно и трагично вскрикнула: «Мой золотой потолок!», перед тем как свалиться на диванные подушки в глубоком обмороке.