Одна отвергнутая ночь

Я позволяю ему себя целовать и раскаиваться, позволяю отчаянно прижимать меня к стене, позволяю касаться себя повсюду.

— Забери меня в свою постель, — прошу, нуждаясь в комфорте и безопасности, которые приносят руки Миллера и его постель — что-то, что я не чувствую стопроцентно в этом номере отеля, где кровать с балдахином — постоянное напоминание об абсолютно другом Миллере.

— Я сделаю все, что ты захочешь, — выдыхает он, позволяя себе ослабить извиняющийся поцелуй, и неустанно целует меня в губы. — Все, что захочешь. Прошу, постарайся стереть случившееся.

— Тогда забери меня отсюда, — настаиваю я. — Уведи из этого номера.

Он начинает слегка паниковать, отстраняясь, когда осознает, масштаб моего отчаяния в попытке сбежать от воспоминаний. Это приводит в отчаяние и его тоже. Лихорадочно двигаясь, он избавляется от презерватива, одевается с невероятной скоростью, не удосужившись завязать галстук или разгладить на костюме складки. Оставляет рубашку застегнутой только наполовину, застегивает брюки, небрежно напяливает жилетку и пиджак, после чего хватает мое платье и одевает его на меня.

Схватив меня за руку, ведет прочь из холода этой экстравагантной комнаты. Мы спускаемся по лестнице, и через каждые несколько шагов он оборачивается, проверяя меня.

— Я иду слишком быстро? — спрашивает он, продолжая свой уверенный шаг.

— Нет, — отвечаю, ноги болят от попыток не отставать, но я хочу идти быстрее. Ничто не может увести меня из этого места достаточно быстро.

Мы в спешке проходим по роскошному фойе отеля, оба замечаем на себе взгляды состоятельных клиентов, которых смутил наш взъерошенный вид. Меня эти взгляды не заботят, также как и Миллера. Он практически швыряет карту-ключ от номера через стойку девушке на ресепшен. Он стремится убраться отсюда так же отчаянно, как я.

Сейчас расстояние до стоянки кажется милями, хотя она находится прямо за углом. Поездка занимает будто бы часы, на самом же деле всего пару минут. Ступенек до квартиры Миллера будто бы тысячи, хотя в действительности их от силы пара сотен. Как только дверь за нами закрывается, он нетерпеливо стаскивает с меня платье, сбрасывает нижнее белье, поднимает на руки, прижимая к своему небрежно одетому телу, и несет по квартире, ни на секунду не отрываясь от моего рта, только вот направляемся мы не в спальню. Он заносит меня в свою студию и опускает на диванчик, а я сижу, ощущая неловкость и некоторое замешательство от его возрастающего отчаяния, когда он в спешке избавляется от одежды, создавая в небрежную и дорогую кучу на полу. Нависнув надо мной, он полностью мной завладевает, прижимая к потертому диванчику. Лицом приближается к моей шее, вдыхает запах моих волос, а потом его рот накидывается на мой, ласково дразня языком, Миллер мурлычет и стонет, углубляя поцелуй, абсолютно разрушая всю схему нашего поведения. Это я всегда спешу, а он настаивает на том, чтобы делать все не спеша, теперь я знаю, почему. Но беспокойство сильнее его.

Я пытаюсь замедлить поцелуй, уменьшить напор, но он слепо следует к цели заставить меня забыть. Он не предельно напорист, совсем нет, и все же это не то, чего я хочу или в чем нуждаюсь.

— Притормози, — выдыхаю, отстраняясь от его губ, так что он спускается к моей шее, направляя всю свою силу туда. — Миллер, прошу!

От моей краткой просьбы он выпрямляется, руками цепляясь за волосы. Страх в его глазах больше, чем я могу вынести, именно в этот момент я осознаю, что он будто два абсолютно разных человека — физически и эмоционально. По крайней мере, сейчас, когда в его жизни есть я. Думаю, до меня он был просто мужчиной под маской джентльмена и жестокого любовника — или эскорта.

— Ты в порядке? — спрашиваю, перемещаясь в сидячее положение.

— Прости, — он встает и подходит к огромному окну. Его обнаженная спина на фоне ночного неба кажется почти нереальной. Чувствую безграничную потребность быть к нему ближе, но он потерялся в своих мыслях, и я должна позволить ему все обдумать. Столько времени думала, что это я поврежденная половина этих отношений. Я так ошибалась. Миллер сломлен куда сильнее. Мне известен результат его образа жизни. Я видела, как это повлияло на мою мать и оставило пожизненный след в сердце бабушки. И в моем тоже. Я совершала глупые поступки. Только у Миллера нет семьи, которую бы это затронуло. Есть только он, не важно, как я сформулирую вопрос. И он не движется прямиком в свой личный ад. Но это отрезвляющее заявление только усиливает мою надежду. Миллер слишком много лет провел, делая то, чего делать не хотел.

— Миллер?

Он медленно поворачивается, и мне совсем не нравится то, что я вижу.

Поражение.

Боль.

Тоска.

Он опускает голову:

— Я облажался, Оливия. Мне жаль.

— Ты достаточно извинялся. Перестань говорить, что тебе жаль, — чувствую, как внутри зарождается паника. — Пожалуйста, иди сюда.

— Я не знаю, что буду делать, если ты решишься, но ты действительно должна бежать за милю отсюда, сладкая девочка.

— Нет! — кричу, обеспокоенная тем, что он начал так рассуждать. — Иди сюда, — я намереваюсь уже сама притащить его, когда он возвращается. Он садится на другом конце дивана, слишком далеко. — Не говори больше так, — предупреждаю, опускаюсь на спину, голову пристраивая к нему на колени, так что смотрю на него снизу вверх.

Он опускает голову, чтобы наши взгляды встретились, и поглаживает мои волосы.

— Мне жаль.

— Скажешь это еще раз, — предупреждаю, протягивая руку и касаясь его шеи. Тяну его вниз, вынуждая наклониться, так что мы соприкасаемся лбами. — И я…

— Ты что?

— Без понятия, — сознаюсь я. — Но я что-нибудь сделаю, — я целую его, потому что это единственное, что мне остается. И он мне позволяет. Теперь я задаю осторожный темп, направляя Миллера. Сейчас я сильная сторона. Я. Мне уже неважно, что было до меня. Важно только то, что мы нашли друг друга и наконец друг друга приняли. Это как будто слепой ведет слепого, но сейчас моя решимость не знает границ. Я позволила ему сломать свои стены, и в процессе нечаянно разрушила его. От ощущения его губ я отказаться не готова. Эта связь не ослабнет. Здесь я и должна быть. Не готова больше бороться против этих чувств. У меня есть силы ему помочь. И эти силы дает мне он.

Он резко обрывает наш поцелуй и тяжело дышит, до безумия нежно гладя мои щеки и волосы.

— Ты так меня отругала? — спрашивает он серьезно, едва уловимо целуя мой нос. — Если так, то мне жаль.

— Прекрати.

— Мне жаль.

— Ты ведешь себя глупо.

— Мне жаль.

— Я что-нибудь сделаю, — предупреждаю, несильно потянув его за волосы.

Он убирает мою голову со своих коленей, ложится и передвигает меня так, что я оказываюсь распростертой на нем, наши лица на одном уровне.

— Прошу, сделай, — шепчет он, приближаясь к моим губам и, дразня меня, медленно моргает.

— Хочешь, чтобы я тебя поцеловала? — спрашиваю тихо, оставляя расстояние между нашими ртами минимальным, сдерживаю порыв поддаться искушению и преодолеть это расстояние.

— Мне жаль.

— Не надо.

— Мне жаль, — он сплетает наши губы, и вся моя оборона сходит на нет, соблазну его губ невозможно сопротивляться. — Мне жаль.

Движения языка решительны, но мягкие, плавные и переполнены благоговением. Мы вернулись к моменту, которому принадлежим. В моем мире все снова на своих местах. Все можно простить, только сейчас это гораздо больше, чем прощение. Его правила, те, в которых мне не позволялось касаться его или целовать, канули в Лету. Я чувствую каждую его клеточку, целую так, как будто больше никогда не удостоюсь такой чести. Эти поцелуи любящие, многозначительные и абсолютно крышесносные. Они совершенны.

— Люблю твои наказания, — шепчет он, сдвигаясь и еще теснее прижимая меня к своей груди, продолжая целовать и трогать меня повсюду. — Останься сегодня со мной.

Именно я разрываю контакт, губы уже распухли и болят. Его темная щетина всегда такая колючая и жесткая, но такая знакомая и успокаивающая. Ладонью провожу вниз по его щеке и вижу, как приоткрываются его губы, когда провожу по ним подушечкой большого пальца.

— Не хочу оставаться только на одну ночь, — шепчу я. Неохотно блуждая взглядом по его лицу, поднимаюсь до тех пор, пока не встречаюсь с синими озерами понимания.

— Я хочу, чтобы ты осталась навсегда, — отвечает он мягко, подкрепляя свои слова настойчивым поцелуем. — Мне нужно отнести тебя в постель, — он отрывает нас от дивана и поднимает меня, возобновляя свой поцелуй, когда я уютно устраиваюсь на его руках, и несет меня в спальню.

— Ты хоть понимаешь, что заставляешь меня чувствовать? — он осторожно опускает меня на постель и подталкивает, переворачивая на живот.

— Да, — прячу лицо в подушку, когда он языком начинает медленно, ласково повторять линию моего позвоночника, заканчивая нежным поцелуем между лопаток.

Крепкая головка его возбуждения упирается в мой вход, отчего я несильно приподнимаю бедра, принимая его.

— Спасибо, Боже, ты снова со мной, — он входит в меня, резко втягивая воздух, а потом замирает, пытаясь совладать с дыханием. Я же, тихо постанывая, кусаю подушку. Твердость его пресса прижимается к моей спине, вдавливая в матрас, я в кулаках сжимаю простыню. — Ты забрала только одну, быстро оправляющуюся часть меня, и ты ее уничтожила, Ливи, — шепчет он хрипло, с легкой ухмылкой на губах.

Почувствовав касание губ за ушком, поворачиваю к нему раскрасневшееся лицо и вижу темные ресницы, обрамляющие сияющий взгляд синих глаз.

— Я не хочу ничего забирать. Хочу, чтобы ты сам отдал.

Он медленно отстраняется и уверенно толкается в меня, снова и снова, каждый раз выталкивая из нас обоих стоны наслаждения.

— Что ты хочешь, чтоб я тебе отдал?

— Какая часть тебя быстрее всего оправляется? — стону, сквозь мучительно глубокие погружения.

— Мое сердце, Ливи. Мое сердце быстрее всего оправляется. — Он моментально теряет контроль, с рыком толкаясь в меня.

Грудь сдавливает от его признания.

— Дай мне тебя видеть, — извиваюсь под ним. — Пожалуйста, мне очень нужно тебя видеть.

— Черт побери! — ругается он и быстро из меня выходит, позволяя мне перевернуться и схватить его за плечи, прежде чем он снова погружается в меня, двигаясь бесконтрольно. — Ливи! — кричит он, вытягиваясь надо мной на руках. Он замирает, тяжело дыша и пристально в меня всматриваясь. — Я просто цепенею от тебя.

Бедрами подаюсь ему навстречу, заставляя его опустить голову, отчего ему на лоб тут же падают непослушные пряди.

— Я тоже тебя боюсь, — шепчу я. — До ужаса.

Он поднимает взгляд, возобновляя круговые движения бедер.

— Я эмоционально непорочен, Ливи. Ты у меня первая.

— О чем ты говоришь? — спрашиваю тихо.

Он начинает говорить, потом, как будто, лучше всё обдумывает, взглядом блуждая по моему лицу.

— Я влюбился в тебя, Оливия Тейлор, — шепчет он.

Кусаю нижнюю губу, в попытке сдержать слезы. Только это имеет значение.

— Ты меня пленишь, — заявляю я. Просто еще раз убедилась в своих чувствах, ничего не изменилось. Я потеряла так много драгоценного времени, отталкивая Миллера — времени, когда я могла бы ему помогать и сама становиться сильнее.

Он опускается на локти и начинает не спеша двигать бедрами, унося меня в экстаз.

— Пожалуйста, не бросай меня, — шепчет он.

Качаю головой и концентрируюсь на ощущениях его внутри себя, встречая каждое его движение идеально подходящим покачиванием бедер. Я не знаю, что происходит, но знаю, что мои чувства сильны. И теперь они только окрепли.

— Меня спасла прекрасная сладкая девочка, — шепчет он, глядя на меня. — Она заставляет мое сердце биться быстрее, а ощущения — замедляться.

Закрываю глаза, позволяя ему продолжать, совершенство этого момента врезается мне в душу.

— Я кончаю, — выдыхает он. — Оливия!

Распахиваю глаза, дрожа под ним всем телом. Его темп нарастает, так же, как и мое наслаждение. Наши тела приклеены друг к другу, как и наши глаза, эта связь остается неразрывной, пока нас обоих одновременно не накрывает волна оргазма с такой силой, что мы стонем друг другу в лица. Странное ощущение наполняет меня. Буквально. Внутренности согреваются, даря хорошие чувства. Слишком хорошие.

— Ты не использовал презерватив, — говорю я тихо.

Осознание тенью опускается на его совершенное лицо, делая резкими мягкие черты. Он тщательно все обдумывает несколько секунд, а потом, наконец, заговаривает.

— Полагаю, я не такой уж джентльмен, за которого себя выдавал.

Не стоит мне улыбаться, учитывая всю серьезность ситуации, и все же я улыбаюсь. От необычного для Миллера проявления чувства юмора, путь даже оно неуместно, становится невозможным сдержаться.

— У тебя плоский юмор.

Он толкается в меня, глубоко и уверенно, его полутвердый член ласкает меня, напоминая о правильности отсутствия его защиты.

— Нет ничего плоского в нашем нынешнем положении.

Я смеюсь. Миллер Харт не перестает меня удивлять.

— Это ужасно!

— А по мне, так чертовски хорошо ощущается, — он озаряет меня мальчишеской улыбкой и наклоняется, покусывая мою щеку. Он прав, ощущения невероятные, но от этого проще не становится.

— Мне нужно будет записаться к врачу, — тянусь к его губам и собираю остатки сил, чтобы крепко его удержать.

— Поедем вместе. Всю ответственность я беру на себя, — отстранившись, он изучает меня пристально. — Даже лучше, чем я себе представлял. Сложно будет вернуться к презервативам.

И тут я кое-что понимаю:

— Ты знал, так ведь? Все это время ты знал.

— Это было слишком хорошо, чтобы остановиться, — он невинно целует мое полное тревоги лицо. — Кроме того, мы сможем попросить доктора подобрать тебе таблетки, раз уж там будем.

— Можем?

— Да, — отвечает он уверенно. — Теперь, когда я обладал тобой без каких-либо преград, я хочу большего.

Мне нечего на это сказать.

— Не возражаешь, если мы поспим на диване в моей студии? — спрашивает он.

— Зачем?

— Там мне спокойно, а еще и с тобой в моих объятиях я буду спать чертовски хорошо.

— С удовольствием.

— Хорошо, не то чтобы у тебя был выбор, — он берет меня в охапку и переносит обратно в студию, где осторожно сажает на старый, поношенный диван, после чего устраивается сам и прижимает меня спиной к своей груди. Кладет голову мне на макушку так, что перед нами обоими открывается потрясающий вид. Обволакивающая нас тишина дает мне возможность поразмыслить над вопросами, которые мне по-прежнему необходимо задать.

— Почему ты не позволял мне тебя целовать? — шепчу я.

Спиной чувствую, как он напрягся, и мне это не нравится.

— Я не буду больше отвечать на твои вопросы, Ливи. Не хочу, чтобы ты опять убежала.

Беру его руку и прижимаюсь к ней губами в ласковом поцелуе.

— Я не убегу.

— Обещай мне.

— Обещаю.

— Спасибо, — он тянет меня, помогая перевернуться и устроиться к нему лицом. Хочет зрительный контакт, когда мы будем говорить.

— Поцелуй — это очень личное, — говорит он, притягивая меня к себе и даря долгий, медленный, пьянящий поцелуй, от которого мы оба довольно мурлычем.

— Так же, как и секс.

— Ошибаешься, — он отстраняется и изучает мое сбитое с толку выражение лица. — В сексе личное есть только при наличии чувств.

Я тут же парирую:

— У нас есть чувства.

Он улыбается и совершает искусный чувственный жест, покрывая мое лицо влажными поцелуями. Я его не останавливаю. Позволяю ему абсолютно себя поглотить. Тону в его любви, пока он не решает, что мое лицо получило достаточно личного. Знание правил Миллера, запрет на поцелуи и прикосновения, посылает теплое чувство удовлетворения глубоко в самое мое существо, облегчая боль, которая сжимала меня с момента откровения. Он позволяет мне целовать его, прикасаться к нему и чувствовать. Все те женщины лишены чего-то до безобразия приятного.

— Ты не спал с женщинами с тех пор, как мы встретились?

Он качает головой.

— И все же у тебя были, — останавливаюсь, раздумывая над подходящим словом, — заказы?

— Свидания, — поправляет он. — Да, у меня были свидания.

Любопытство Уильяма съедает меня. Ему было интересно, как Миллер умудрялся ходить на свидания, избегая секса с теми женщинами. Если свое любопытство я ненавижу, то любопытство Уильяма я просто презираю.

— Если они платят за лучший трах в своей жизни, как ты умудрялся его избегать?

— Не без сложностей, — он убирает с моего лица волосы. — Я не поклонник пустой болтовни.

— Ты болтал? — спрашиваю шокировано.

— Может и сказал пару слов, уделяя внимание. Большую же часть времени я думал о тебе.

— Ох.

— Мы закончили? — задает он вопрос, чувствуя явный дискомфорт от нашего разговора, хотя я нет. А должна бы. Я должна быть довольна предоставленной им информацией, радоваться, что он мне открылся и просветил меня, радоваться, что там не замешаны чувства. Но я не рада. Я слишком заинтригована.

— Я не понимаю, почему женщины хотят тебя… того, — Господи Боже, если бы те женщины почувствовали то, что я чувствую с Миллером Хартом, если бы их боготворили, они бы, я уверена, вышибали двери, чтоб его получить.

— Я даю им оргазм.

— Женщины платят тысячи за оргазм? — взрываюсь я. — Это… — хочу сказать пошло, но потом вспоминаю каждый подаренный Миллером оргазм, и, судя по едва заметной улыбке Миллера, понимаю, что он знает, о чем я думаю. Я продешевила. — Ты заставляешь женщин чувствовать то же, что чувствую я, когда мы в постели?

Он кивает.

— Значит, со мной нет ничего особенного, — говорю обиженно. Мне обидно.

— Готов поклясться в обратном, — возражает он, и я уже хочу поспорить, но он закрывает мне рот своими потрясающими губами, лениво лаская языком. Мысли спутались, и я напрочь забываю, что собиралась сказать. — С тобой есть что-то очень особенное, Оливия.

— Что? — спрашиваю, наслаждаясь его вниманием.

— Ты вызываешь во мне те же невероятные чувства, что я, уверен, вызываю в тебе — что-то, что никогда никому не удавалось и никогда не удастся. У меня был секс с женщинами. Но ни одна встреча не заставляла сердце биться так быстро.

— Ты сказал, это было приятно, — напоминаю, оставаясь приклеенной к нему. — Я не получила ни грамма удовольствия, когда ты обладал мной вот так. А ты? — я абсолютно точно помню, что он кончил.

— Я не чувствовал ничего, кроме стыда до, во время и после.

— Почему?

— Потому что, клянусь собственной жизнью, я бы никогда не запачкал тебя своими грязными прикосновениями.

— Тогда почему ты не остановился?

— Какое-то помутнение сознания, — он отстраняется от моих губ и ерзает, чувствуя себя неуютно. — Когда включается эта лампочка, я не вижу ничего, кроме собственной цели.

— Как от такого женщины получают удовлетворение?

— Они меня желают, а я недоступен. Каждый человек хочет то, что получить не может. — он смотрит на меня внимательно, почти опасливо.

Я разрываю наш зрительный контакт, пытаясь все это осмыслить, но Миллер прерывает ход моих мыслей:

— Тебе известна статистика женских оргазмов, полученных во время вагинального секса?

Поднимаю глаза:

— Нет.

— Это случается безумно редко. Все женщины, которых я трахаю, кончают, когда я внутри них. Мне даже не приходится стараться. Это делает меня талантливым. И востребованным.

Я зависла в тишине, пораженная его прямотой. Он выкладывает все это так, как будто тяжкий груз. Может, так и есть. А еще это изнуряет. Мое бедное невинное сознание сходит с ума и останавливается только на одной маленькой детали. Мой оргазм в номере отеля. Я этого не искала. Меня как будто вырвали из собственного тела. Оно жило собственной жизнью… а потом в потоке мыслей мелькнуло еще кое-что.

— Тебе тогда пришлось мне помочь, — выдыхаю, вспоминая ощущения такой беспомощности и потерянности. — Ты использовал пальцы.

Он хмурится:

— Это делает тебя еще более особенной.

— Я подпортила твою безупречную репутацию.

Он улыбается мне, заставляя тем самым и меня улыбнуться. Это смешно, разделять его веселье, только выбор невелик.

— Высокомерие действительно уродливая эмоция, — шепчет он.

Мои глаза распахиваются:

— Это ты мне говоришь? — усмехаюсь я.

Он пожимает плечами.

— Я могла бы продать историю, — заявляю серьезно и вижу, как его едва заметная улыбка перерастает в редкую, широкую, которую так обожаю. — Самый скандально известный мужской эскорт Лондона раздаривает свое прикосновение, — остаюсь серьезной, наблюдая, как в его глазах продолжают плясать искорки, а губы подрагивают.

— Во сколько мне обойдется твое молчание? — спрашивает он.

Смотрю в потолок и хмурюсь, делая вид, что старательно что-то подсчитываю, хотя на самом деле точно знаю, что собираюсь сказать.

— Пожизненное преклонение.

— Надеюсь, ты подразумеваешь преклонение от меня, — наши губы соприкасаются.

— Исключительно. Ты задолжал мне тысячу фунтов, — бормочу ему в губы, отчего он отстраняется, нахмурив брови. — Я заплатила за товар, который мне не понравился. Хочу назад свои деньги.

— Хочешь получить возврат? — он улыбается секунду, а потом улыбка сходит на нет, и появляется беспокойство. — Я оставил твои деньги на столе.

— Ох, — я поднимаюсь и сажусь на него верхом, совсем не разделяя его озабоченности. Я совсем не хочу тех денег, как и тех тысяч, что остались лежать на том банковском счете, откуда были сняты эти. — Я угостила тебя ужином, — пожимаю плечами.

— Ливи, устрицы и вино не стоят тысячу фунтов.

— Значит, я угостила ужином и оставила очень щедрые чаевые.

Его губы сжимаются в тонкую линию, очевидная попытка сдержать веселье.

— Теперь ты ведешь себя просто глупо.

— А ты ведешь себя нервно.

— Я умоляю, прости!

— Уймись! — падаю ему на грудь и прижимаюсь к нему носом.

Он смеется над моим проигрышем, но крепко меня обнимает:

— Ваша просьба учтена, мисс Тейлор.

Улыбаюсь, чувствуя безмерное счастье:

— Очень хорошо, мистер Харт.

— Нахалка.

— Ты любишь мою дерзость.

Он шумно вздыхает и щекой прижимается к моей макушке.

— Люблю, — шепчет он. — Если ты дерзкая со мной, то люблю это. Большую часть времени.

Его двоякое заявление зависает в голове. Я окончательно и бесповоротно люблю Миллера Харта. Он отклеивает меня от своего тела и снова устраивает спиной к своей груди. Головой лежу на его предплечье, беру его руку, и наши пальцы переплетаются в молчаливом послании.

Никогда не отпущу.

— Недоступный, — шепчу я со вздохом.

— Я совершенно доступен для тебя, Оливия Тейлор, — он уверяет меня, делая глубокий вдох, после чего нежно целует в затылок. — Я никогда в своей жизни не занимался любовью, — я едва слышу его слова. — Только с тобой.

Его спокойное признание оседает глубоко во мне, шокируя.

— Почему я? — тихо задаю вопрос, сдерживаясь от того, чтобы развернуться и заглянуть ему в глаза. Мне не стоит воспринимать это как что-то важное, даже если это охренеть как важно.

Он носом зарывается в мои волосы и вдыхает меня.

— Потому что когда я смотрю в эти бездонные сияющие сапфиры, я вижу свободу.

Я расслабляюсь с довольным вздохом. Я и подумать не могла, что смогу оторвать взгляд от потрясающего вида с потрепанного диванчика Миллера. Но когда вслед за его проникновенными словами следует его фирменное мурлыканье, я убеждаюсь в собственной неправоте. Лондон перед глазами медленно исчезает, и ужасающие картинки, которые я так долго безуспешно пыталась выгнать из своей головы, исчезают вместе с ним.

Глава 12

Я медленно просыпаюсь, чувствуя себя довольной и в безопасности, к спине прижимается рельефный пресс Миллера, его руки крепко меня обнимают, лицом он уютно прижимается к моей шее. Улыбаясь, придвигаюсь к нему к нему еще ближе, уничтожая любое пространство между нами, сжимая наши руки на своей талии. Еще рано, восход сквозь окно дарит блеклый свет, мне тепло и уютно, но очень хочется пить. Нестерпимо.

Оторваться от крепких объятий Миллера, кажется, почти невозможно, но я ведь смогу вернуться обратно, как только попью. Так что я осторожно встаю, убирая с себя его руки, и сдвигаюсь к самому краю дивана, стараясь не побеспокоить мужчину рядом со мной. А потом я тихонечко стою и наблюдаю за ним какое-то время. Волосы взлохматились, глаза прикрыты темными густыми ресницами, а полные губы слегка приоткрыты. Он словно ангел, очаровательно запутавшийся в одеялах. Мой эмоционально поврежденный, временами джентльмен.

Я могла бы вот так стоять здесь целую вечность, просто смотреть на него, спокойно спящего. Он выглядит умиротворенным. И я чувствую то же самое. Воздух вокруг нас такой спокойный.

С довольным выдохом заставляю себя голышом выйти в коридор и иду, пока не останавливаюсь перед одной из работ Миллера. Лондонский мост. Наклоняю голову, и, надувшись, размышляю над его восприятием окружающего, после нескольких секунд пристального взгляда от размытых красок глазам становится больно, но мост теперь отчетливо виден. А потом я хмурюсь, отвожу глаза и снова смотрю на картину, которая теперь представляет собой идеальное месиво масляных красок. Он взял прекрасный вид Лондона и сделал его практически неприглядным — как будто хочет, чтобы люди не смогли разглядеть его настоящую красоту, и в эту секунду в голове вспыхивает вопрос, а что, если Миллер Харт все в своей жизни видит таким искаженным и нечетким? Весь мир для него так испорчен? Опускаю голову, когда еще одна теория резко оказывается в моей голово. Себя он видит в такой же испорченной манере? Издалека картины выглядят идеально, но вблизи, под всем этим лоском, становятся очевидными изъяны. Множество цветов — что-то ужасающее и сбивающее с толку. Думаю, он видит себя таким, и думаю, что он делает все возможное, чтобы блекнуть перед людьми. Эта отрезвляющая мысль больно ударяет, но в той же мере и раздражает. Он красив снаружи и внутри. Но я, возможно, единственный человек на планете, кто знает это наверняка.

Резкий звонок заставляет меня подпрыгнуть и вырывает из мрачных мыслей, с силой прижимаю руку к груди, в попытке унять бешеный стук сердца.

— Господи! — ругаюсь, следуя за звуком, пока не оказываюсь у своей сумки в поисках нового телефона. Смотрю на экран и вижу, что сейчас только пять пятнадцать, а Нан уже звонит. — Вот блин! — тут же отвечаю. — Бабуля!

— Оливия, слава Богу, где ты? — судя по голосу, она вне себя, так что мое лицо искажает чувство вины, с примесью легкого страха. — Я встала, чтобы сходить в туалет, и проверила твою комнату. Ты не в постели!

— Ну, очевидно, — вздрагиваю и голышом опускаюсь на стул, в попытке прикрыться свободной рукой закрываю лицо. Слышу вдох в трубке. И это вдох осознания. Радостный вдох.

— Оливия, милая, ты с Миллером? — знаю, что сейчас она молча вымаливает положительный ответ.

Мои обнаженные плечи достают до ушей:

— Да, — пищу я, морщась еще сильнее. Я должна извиниться, за то, что доставила ей столько беспокойства, но слишком занята ожиданием ее реакции, поэтому кусаю нижнюю губу.

Нан кашляет в явной попытке скрыть радостный писк.

— Понимаю, — ее попытка казаться равнодушной с треском проваливается. — Ну, эм, в таком случае, мм, извини, что отвлекаю тебя. — Она снова кашляет. — Да, я тогда лучше пойду.

— Бабуля, — закатываю глаза, краснея от смущения. — Прости, я должна была позвонить…

— О нет! — она просто оглушает меня своим криком. — Все хорошо. Так невероятно хорошо!

Я знала, что так и будет:

— Я заеду домой переодеться к работе.

— Ладно! — она, должно быть, перебудила всю улицу. — Джордж повезет меня по магазинам с самого утра. Так что, меня, вероятно, не будет.

— Тогда увидимся после работы.

— Ооох, ты будешь с Миллером? Я приготовлю ужин! Биф Веллингтон⁷! Он говорил, что лучше моего в жизни не пробовал!

Я потираю лоб и прислоняюсь к спинке стула. Этого следовало ожидать.

— Может быть, в другой раз.

— Оо, ну моя жизнь не может вращаться вокруг вас двоих, — может и будет. — Узнай, какой день ему подойдет.

— Узнаю. Увидимся позже.

— Да, увидимся, — она кажется обиженной, а ее голос сердитым. Меня в скором времени ждет допрос с пристрастием.

— Пока, — собираюсь положить трубку.

— Ой, Ливи?

— Да?

— Потискай за меня его булки.

— Бабушка! — выдохнув, слышу, как она хихикает, сбрасывая звонок, оставляя меня поражаться ее наглому комментарию. Грязная распутница! Только я собираюсь недовольно бросить телефон на стол, как взгляд привлекает значок конвертика, что говорит входящем сообщении. Я уже знаю, от кого оно. Открываю его, отчаянно желая и этот телефон бросить в стену.

С удовольствием выслушаю рассказ о событиях прошлого вечера. Уильям

Он хочет, чтобы я отчиталась? Скалюсь на телефон, а потом швыряю его на стол. Не скажу ему ничего, не важно, насколько настойчивым будет требование. Так же, как не позволю ему себя отговаривать. Или удержать от этого. Никогда. Решительно и уверенно, я поднимаюсь, горя желанием вернуться к Миллеру. Спешу к шкафчику, хватаю стакан и наполняю его из крана, не готовая задерживаться дольше и искать минеральную воду. Выпиваю все залпом, осторожно ставлю стакан в посудомоечную машину, а потом возвращаюсь в студию к Миллеру и неожиданно застываю при виде моего небрежно валяющегося на полу платья. Или все еще валяющегося на полу. Он не поднял его, не сложил аккуратно и не убрал в нижний ящик комода? Хмурюсь, глядя на мятое платье, поднимаю его, не в силах сдержаться и, встряхнув, складываю. Задумчиво стою несколько минут, прежде чем понимаю, что я в студии пялюсь на его повсюду разбросанные вещи. Знаю, что в пространстве его студии всегда царит бардак, но его костюм не должен быть здесь на полу. Все это неправильно.

В спешке собираю его одежду, удерживая локтем, а потом бегу в его комнату, по дороге изо всех сил стараясь все разгладить и свернуть. Подхожу к его гардеробу, удостоверяясь, чтобы все было на своих местах — костюм, брюки и жилетка на вешалках, рубашка, носки и боксеры в корзине для белья, галстук на стеллаже с галстуками. А потом убираю свое платье и туфли в нижний ящик комода в его спальне. Собираюсь уже уходить, когда замечаю, что постель тоже в жутком беспорядке, так что добрых десять минут провожу в борьбе с простынями, пытаясь привести постель в ее первоначальное совершенное состояние. Он проспал всю ночь без мучающих его мыслей или снов относительно ненадлежащего порядка. Я не хочу, чтобы он впал в панику, все это исправляя. Тихонько крадусь обратно в студию, забираюсь под одеяла, осторожно устраиваюсь так, чтобы его не побеспокоить… и визжу, когда Миллер хватает меня за талию и перетаскивает прямо на себя. Нет ни секунды, чтобы сориентироваться. Он поднимает меня и несет в спальню, кидает на постель, нисколько не заботясь о том, что я только что привела ее в идеальное состояние. Ну, или не совсем идеальное по стандартам Миллера.

— Миллер! — он нависает надо мной, крепко держа за запястья, я абсолютно дезориентирована, нос щекочут его темные пряди. — Ты что творишь? — я слишком шокирована нехарактерным ему поведением, чтобы смеяться.

— Задержи эту мысль, — шепчет он мне в шею, раздвигая мои ноги и устраиваясь между ними. Кожу на шее вдруг обдает жаром и влагой, тому виной его язык. — Как себя чувствуешь с утра? — он кусает и посасывает кожу вдоль горла, отчего я онемеваю, прижимаясь к его бедрам.

— Идеально, — отвечаю тихо, потому что так и есть. Руки сами находят его плечи и сильно сжимают их, пока он, кажется, вечность боготворит мою шею. Не хочу идти на работу. Хочу поступить так, как однажды предлагал Миллер: запереть дверь и остаться с ним здесь навсегда. Он в исключительно хорошем расположении духа, резкого мужчины нет в поле зрения. Я именно там, где должна быть, и Миллер тоже, телом и душой.

Перед глазами появляется его лицо, и от этого взгляда, пока он несколько секунд пристально изучает меня, еще глубже тону в спокойной безмятежности.

— Я рад, что ты здесь, — он быстро целует меня в губы. — Рад, что нашел тебя, рад, что ты моя привычка, и рад, что мы бесповоротно друг другом очарованы.

— Я тоже, — шепчу.

В его глазах виден блеск, губы дергаются в улыбке, и эта очаровательная ямочка вот-вот появится.

— Это хорошо, потому что у тебя, на самом деле, нет выбора.

— Я не хочу выбирать.

— Тогда это бесполезный разговор, согласна?

— Да, — отвечаю, решительно кивая, отчего губы Миллера еще больше расползаются в улыбке. Я хочу увидеть эту полную, красивую улыбку и ямочку, так что медленно провожу ладонями вниз по его спине, ощущая каждую его клеточку, а он смотрит на меня с интересом до тех пор, пока не дотягиваюсь до его прелестной задницы. Его брови с любопытством взлетают, я же проделываю то же самое.

— Что ты задумала? — спрашивает он, демонстративно сдерживаясь от еще более яркой улыбки.

Надуваю губки, едва заметно пожимая плечами.

— Ничего.

— Готов поклясться в обратном.

С крошечной улыбкой, ногтями впиваюсь в его упругую задницу. Он хмурится.

— Это от бабули.

— Прости? — он давится кашлем, поднимаясь на руках.

Теперь уже я открыто улыбаюсь:

— Она велела потискать твои булки, — снова вонзаю ногти, и Миллер прыскает со смеху. По-настоящему. Ямочка на щеке выразительная, моя улыбка тут же гаснет, когда я вижу его опущенную голову и подрагивающие плечи. Знаю, что хотела увидеть улыбку, но не была готова к такому. Не знаю, как себя вести. Он разбит, и с отсутствием моей естественной реакции мне не остается ничего другого, кроме как лежать тут, пойманной под его подрагивающим телом, и ждать, пока он успокоится. Но он даже близко не становится серьезным.

— Все в порядке? — спрашиваю, все еще пребывая в шоке, по-прежнему хмурясь.

— Оливия Тейлор, твоя бабушка настоящее сокровище, — усмехается он, прижимаясь ко мне губами. — Золотое сокровище в восемнадцать карат.

— Заноза в королевской заднице, вот кто она.

— Не говори так о близких, — он возвращается к уже знакомому бесстрастному выражению лица, весь смех и радость исчезли, как будто их никогда и не было. Резкая перемена в его настроении дает мне понять, насколько бесчувственно прозвучали мои слова. У Миллера никого нет. Ни души.

— Прости, — под его осуждающим взглядом чувствую себя эгоистичной и виноватой. — Я не подумала.

— Она особенная, Оливия.

— Я знаю, — тихо возражаю. Я просто пошутила, хотя стоило подумать сначала, учитывая, что Миллер далеко не шутник. — Я не имела это в виду.

Он уходит в мысли, взгляд синих глаз блуждает по моему лицу, после чего снова останавливается на моих глазах. Смягчается.

— Я слишком остро отреагировал. Извини.

— Нет, в этом нет необходимости, — со вздохом качаю головой, теряясь в синеве его глаз. — У тебя есть кто-то, Миллер.

— Кто-то? — он хмурит красивые брови.

— Да, — начинаю я с энтузиазмом. — Я.

— Ты?

— Я твой кто-то. У каждого человека есть кто-то. Я твой кто-то, так же, как ты мой.

— Ты мой кто-то?

— Да, — резко киваю, наблюдая за тем, как он обдумывает мое заявление.

— И я твой кто-то?

— Верно, — он согласно кивает головой. — Оливия Тейлор — мой кто-то?

Пожимаю плечами:

— Или привычка.

Он мгновенно прекращает кивать, и я с удовольствием замечаю, как возвращается его улыбка:

— И то, и другое?

— Конечно, — соглашаюсь я. Я буду всем, что он захочет.

— У тебя нет выбора, — незаметная улыбка превращается в открытую, практически ослепляя меня.

— Я его и не хочу.

— Тогда это…

— Бесполезный спор, да, я согласна, — тяну его обратно к себе, ногами обвивая его талию, руками плечи. А потом что-то в этом моменте заставляет меня произнести вслух и четко — без всяких кодовых слов или действий. — Я люблю твои кости, Миллер Харт.

Он прекращает целовать мою шею и отстраняется, чтобы взглянуть на меня. Собираюсь с силами, для чего, я не знаю. Он в курсе, что я чувствую. Он раздумывает секунду, прежде чем сделать вдох.

— Возьму на себя смелость обоснованно предположить, ты хочешь сказать, что любишь меня до мозга костей.

— Верно, — смеюсь, прижимаясь к его губам, когда он наклоняется, возвращаясь к моей шее.

— Отлично, — он целует меня неустанно, прокладывая дорожку вверх по моей скуле, затем щеке, прямо к губам. — Я тоже до глубины души тобой очарован.

Я не буду возмущаться. Это все, что мне нужно. Таков его способ. Это Миллер Харт, эмоционально закрытый псевдо джентльмен, выражающий свои чувства словами — забавными словами, но я их понимаю. Понимаю его.

Позволяю ему целовать себя, колючей щетине царапать лицо, и я наслаждаюсь каждой секундой, недовольно зарычав, когда он отстраняется.

— Я сегодня собираюсь в тренажерный зал перед работой, — он поднимается на колени и усаживает меня к себе. — Хочешь пойти?

— Ох? — не уверена, что сейчас мне это нужно. Вся моя злость и стресс исчезли, благодаря Миллеру и его фокусам с преклонением. До смерти забивать грушу с песком больше нет необходимости. — У меня нет членства ни в одном из залов, — вру, полагая, что также мне нет необходимости видеть Миллера, до смерти забивающего грушу с песком. Сцены из тренажерного зала и перед входом в «Ice» не относятся к числу тех, что я хотела бы освежить в своей памяти.

— Ты будешь моей гостьей, — он быстро целует меня и поднимает с постели. — Одевайся.

— Мне нужен душ, — говорю, глядя, как его спина исчезает за дверью гардероба. Запах секса острый, и он окутывает меня всю. — Это займет две минуты, — направляюсь к его ванной, но вздыхаю, когда он меня хватает и отрывает от пола.

— Ошибка, — говорит он безапелляционно, на руках перетаскивая меня обратно к постели. — Нет времени.

— Но я вся… липкая, — говорю с досадой, когда он ставит меня на ноги, и вижу Миллера полуодетым, только в своих шортах, а его обнаженный торс для меня как красная тряпка для быка. Не могу отвести от него свой взгляд, пока он становится ближе и ближе, пока я почти не касаюсь его носом.

— Оливия, прием, Земля на связи, — его бархатистый голос выводит меня из транса, я отступаю и поднимаю глаза, чтобы увидеть его самодовольную улыбку.

Улыбаюсь в ответ:

— Господь был чрезмерно внимателен, когда тебя создавал.

Его брови взлетают, а улыбка становится шире:

— И он создал тебя для меня.

— Верно.

— Рад, что мы это выяснили, — кивком головы он указывает на кровать. — Хочешь помочь мне заправить постель?

— Нет! — восклицаю, не раздумывая, ведь и так слишком много энергии потратила впустую, сражаясь с его любимой кроватью, и вспоминая последний раз, когда я создала из нее шедевр. Он едва мог сдерживать свое желание сорвать простыни и все переделать. Что, в конце концов, и сделал. — Сам заправляй, — только он сможет сделать все правильно, так что для меня это будет абсолютно пустой тратой времени.

— Как пожелаешь, - говорит он, согласно кивая. — Одевайся.

Не спорю, оставляя Миллера заправлять постель, сама же достаю свою одежду из нижнего ящика комода.

— У меня нет одежды для тренировок.

— Я завезу тебя домой, — Искусно расправляет одеяло, и то ложится чертовски идеально, но он не останавливается, подтягивая и расправляя уголки. — А потом я отвезу тебя на работу. Во сколько ты должна там быть?

— В девять.

— Превосходно. У нас три с половиной часа, — он раскладывает подушки, делает шаг назад, оценивая свою работу, после чего оборачивается ко мне и видит, что я за ним наблюдаю. — Пошевеливайся.

Улыбаясь, натягиваю свое платье и обуваю туфли.

— Зубы? — я могу обойтись без душа, раз уж он настаивает, но мне необходимо освежить рот.

— Почистим вместе, — он вытягивает руку, предлагая мне идти перед ним, что я и делаю с улыбкой на лице. Он все еще напряжен, но вокруг него витает спокойствие, и мне известно, что источником этой гармонии являюсь я.

Глава 13

Спортивно-оздоровительный центр переполнен. Найдя свободное местечко на одной из скамеек в женской раздевалке, я поспешно переодеваюсь в спортивную одежду, сумку вешаю в шкафчик, после чего сбегаю из помещения, переполненного утренней радостной болтовней, и выхожу в коридор, уже чувствуя себя уставшей. Бегло осматриваю коридор, но не вижу Миллера, так что направляюсь в конец коридора, где, как я помню, должен быть тренажерный зал. Я прохожу мимо многочисленных стеклянных дверей, занятия там в самом разгаре. Остановившись перед последней дверью, вижу, как десятки женщин скачут напротив огромного зеркала, каждая из них выглядит невероятно подтянутой и красивой, и, несмотря на нагрузку, все с идеальным выражением лица. Поднимаю руку и дотрагиваюсь до небрежно закрученного пучка на голове, собственное лицо в отражении привлекает мое внимание. Ни грамма макияжа, не то чтобы я всегда так выгляжу. Такое чувство, будто даже тренажерный зал не является уважительной причиной для сдержанного внешнего вида.

— Оу! — выдыхаю, у самого уха чувствуя горячие губы.

— Не туда, — шепчет он, рукой обвивает мою талию и отрывает от пола. — Нам в этот зал. — Он без вопросов несет меня в том направлении, откуда я только что пришла, и заходит в тот самый зал, где я тайно за ним наблюдала. Дверь за нами закрывается, а Миллер продолжает прижимать меня спиной к своему торсу, и вскоре он разворачивает меня, прижимая к себе. Моя первая реакция, когда я вижу, что он надел футболку, это негодование, а потом оно улетучивается, когда Миллер накидывается на мой рот, ослепляя меня невероятно искусными движениями своих губ. Это своего рода пытка.

— Ты мог держать меня в своей постели и целовать, — бормочу, чувствуя напротив своих губ его улыбку. Все эти его улыбки и расслабленное состояние, особенно вне постели, выводят меня из равновесия. Я люблю их, но это так ново.

— Я могу целовать тебя, где мне заблагорассудится, — он позволяет мне сползти по двери и отходит на шаг, оставляя меня раздосадованной неожиданным расстоянием между нами.

Так что я уничтожаю его, обнимаю его талию, носом зарываясь в ткань его футболки.

— Давай просто получим свое.

— Мы здесь, чтобы хорошенько поработать, — он говорит с толикой веселья в голосе, сжимает мои запястья у себя за спиной и отрывает меня от себя.

— Так много всего я могла бы сказать на это, — рычу я.

— Моя сладкая девочка выпускает свои дерзкие коготки? — его брови изгибаются, он хватается за край своей футболки и медленно начинает тянуть ее вверх по своей фигуре, один за другим обнажая свои кубики, пока я не слепну от восхищения.

— Ты как ребенок, — обвиняю его, слегка прищурив глаза. — Зачем тебе это?

— Что?

— Это, — машу рукой вверх и вниз, очерчивая контуры его торса, его непослушная прядка падает на лоб. — Надень обратно свою футболку.

— Но мне будет жарко.

— Я не смогу сосредоточиться, Миллер, — потребность поколотить грушу с песком очень быстро вернулась, но это раздражение уже другого рода. Мой педантичный, зацикленный Миллер Харт ведет свою игру, и пусть очень мило видеть его таким расслабленным, тактика раздражает меня до чертиков.

— Не повезло, — он складывает футболку и аккуратно убирает ее в сторону, а потом, беря меня за руку, подводит к огромному мату, над которым качается набитая песком груша, подвешенная к металлической балке. — С твоей концентрацией все будет в порядке, доверься мне. — Глядя вниз на мои ноги, он хмурится. — Что ты обула?

Следую за его взглядом и шевелю пальцами в конверсах, замечая, что сам он босиком. Даже его ноги и пальцы на ногах совершенны.

— Обувь.

— Снимай, — командует он, окончательно выходя из себя.

— Зачем?

— Ты будешь босиком. Эти штуки не помогут, — он одаривает их взглядом, полным отвращения и повторяет свой приказ. — Снимай.

Начинаю шипеть себе под нос, скидывая их, так что теперь я стою босая, с Миллером на пару.

— Ты не наденешь свою футболку? — босые ноги, голый торс. Это будет пыткой.

— Нет, — он отходит к скамейке, вытаскивает из кармана свой айфон, а потом наклоняется, бросая его на сиденье. Целая вечность проходит, прежде чем он заявляет: «Идеально». Просторный зал заполняют звуки «Rabbit Heart» в исполнении Florence + The Machine.

Удивленно наклоняю голову, когда Миллер с решительным выражением лица возвращается ко мне, и я позволяю ему поставить меня туда, куда он хочет. Мысленно ругаю его идеальный зад и стараюсь не давать своим глазам слишком много пялиться. Невозможно.

— Что ты делаешь? — спрашиваю, когда вижу, как он, взяв длинную бинтовую ткань, разглаживает ее между пальцами и так же аккуратно ее складывает.

— Спарринг, — он берет мою руку и начинает осторожно ее бинтовать, пока я, хмурясь, смотрю в его сосредоточенное лицо. — Ты нападаешь.

— Что? — в ужасе быстро выдергиваю руку. — Я не хочу бить тебя.

— Нет, хочешь, — он почти смеется, снова беря мою руку и продолжая ее бинтовать.

— Нет, не хочу, — утверждаю, и мне совсем не смешно. — Я не хочу делать тебе больно.

— Ты не можешь сделать мне больно, Оливия, — он отпускает мою руку и берет вторую. — Нет, ты можешь, но только не кулаками.

— О чем ты?

— Я о том, — он вздыхает, как будто мне уже должно быть это известно, и не отрывается от своего занятия. — Что физическую боль ты можешь причинить только моему сердцу.

Мое замешательство тут же перерастает в удовлетворение.

— Но оно очень быстро оправляется.

— Только не та его часть, где есть ты, — он бросает на меня мимолетный взгляд синих глаз. — Но ты уже знаешь об этом, так ведь?

Прячу довольную улыбку, сгибая забинтованные руки в кулаки:

— У меня жесткий удар, — напоминаю ему, правильно это или нет. Мне не особо нравятся напоминания о той ночи, но его самоуверенность просто бесит. Я неплохо поколотила грушу в тот раз. Хорошенько тогда поработала, и сейчас просто руки чешутся, как хочу доказать это.

— Согласен, — говорит он с тенью сарказма, снимает с крючка перчатки и надевает их мне на руки.

— Для чего перебинтовывать под перчатки?

— По большей части, для поддержки, ну и чтобы не разбить костяшки пальцев.

Жар подступает к моим щекам, я и правда любитель.

— Ладно.

— Готово, — он кулаками ударяет по верхней части перчаток, так что мои руки резко опускаются. — Сопротивление, Оливия.

— Ты отвлек меня!

— Всегда будь начеку. Это правило номер один.

— Я всегда начеку там, где твои руки.

Он ударяет по верхней части перчаток снова, толкая их вниз… снова. А потом он усмехается:

— В самом деле?

— Принято, — бормочу, безуспешно пытаясь убрать с лица выбившуюся прядь волос: ничего не выходит.

— Вот. Давай я.

Позволяю ему заправить непослушные волосы мне за ухо, изо всех сил сопротивляясь желанию щекой прижаться к его ладони… или посмотреть на его пресс… или вдохнуть его аромат… или…

— Продолжим? — отталкиваю его, руки в перчатках прижимаю к подбородку, я готова бороться.

— Как пожелаешь, — он самоуверен.

— Так ты хочешь, чтобы я тебе врезала?

— Имеешь в виду, ударила?

— Вырубила.

Его лицо светится весельем.

— Ты меня не вырубишь меня, Оливия.

— Могла бы, — теперь я говорю самоуверенно, в глубине души понимаю, что пожалею об этом.

— Люблю твою дерзость, — произносит он, качая головой. — Используй свой лучший удар.

— Как пожелаешь, — быстро заношу руку назад и выбрасываю ее вперед, целясь точно ему в челюсть, но он бесшумно отклоняется, отчего сила удара уносит меня вперед. Прежде чем я понимаю, что происходит, я уже прижимаюсь спиной к его груди.

— Хорошая попытка, сладкая девочка, — он кусает меня за мочку уха и пахом трется о мою поясницу, с моих губ срывается вздох — смесь удивления и желания. Прижимаюсь к нему, абсолютно дезориентированная, а потом разворачиваюсь, вырываясь из его уверенной хватки. — В следующий раз повезет.

От его наглого поведения меня переполняет раздражение, и я снова нападаю, надеясь застать его врасплох, и… терплю неудачу.

— Ой! — кричу, поняв, что прижата к его крепкому торсу, его пах толкается в меня, а щека касается моей щеки.

— Милая, — его дыхание щекочет мне ухо, я зажмуриваюсь, ища остатки самообладания, которое мне необходимо для того, чтобы с ним сразиться. — Тобой управляет отчаяние. Плохой стимул.

Стимул?

— О чем ты? — выдыхаю я.

Отпуская, он возвращает меня на исходную позицию и подносит мои кулаки к моему лицу.

— Отчаяние заставит тебя потерять контроль. Всегда сохраняй контроль.

От его заявления мои глаза распахиваются. Не помню, чтобы видела хоть толику контроля, пока свистели кулаки Миллера. Подвергаюсь мимолетному взгляду, который омрачил его лицо: он тоже только что об этом подумал.

— Ты не помогаешь, — говорит он тихо, вытягивая руки по сторонам. — Еще раз.

Обдумывая его слова, я пытаюсь подумать о чем-то спокойном и призвать внутренний контроль, но он очень глубоко и, прежде чем успеваю найти его, руки сами импульсивно летят вперед, добиваясь не более чем паники, физической и эмоциональной.

— Проклятье! — ругаюсь, подталкивая назад свою пятую точку, когда чувствую, как он бедрами снова ко мне прижимается. В этом тоже нет ничего подконтрольного, тело само реагирует на контакт с ним. — Я смогу это сделать! — кричу, злясь, вырываюсь из его рук прежде, чем поддамся искушению и развернусь, срывая с него шорты. — Дай мне минутку. — Сделав несколько глубоких успокаивающих вдохов, поднимаю кулаки к лицу и смотрю Миллеру в глаза. Он глядит на меня задумчиво. — Что? — спрашиваю резко.

— Просто думаю, как мило ты смотришься в боксерских перчатках, вся потная и озлобленная.

— Я не злюсь.

— Готов поклясться в обратном, — он невозмутим, ноги на ширине плеч. — По твоей команде.

Его спокойствие только подогревает мое раздражение.

— Зачем ты это делаешь? — спрашиваю, понимая, что мне нужно выплеснуть это сдерживаемое отчаяние и злость прежде, чем взорвусь. Одиночное посещение зала приносило гораздо больше удовлетворения, даже если рядом не было крепкого тела Миллера, чтобы сконцентрироваться.

— Я уже говорил, что мне нравится видеть, как ты из-за меня раздражаешься.

— Ты всегда меня раздражаешь, — бормочу, выбрасывая руку и, в который раз, заканчиваю тем, что ощущаю разгоряченное тело Миллера. — Проклятье!

— Отчаялась, Оливия? — шепчет он, языком проводя вдоль моего уха. Мои глаза закрыты, дыхание замедляется до резких вдохов, что никак не помогает снять напряжение. Его зубы несильно прикусывает мочку моего уха, и искры желания взрываются внизу живота, заставляя меня сжимать бедра.

— Какой в этом смысл? — выдыхаю.

— Ты моя, а я дорожу тем, что принадлежит мне. В том числе, я делаю все возможное, чтобы защитить свое.

Слова довольно безличны, но их произнес мой эмоционально разрушенный мужчина, и хотя это странный способ выражать свои чувства, я принимаю этот его способ.

— Тебе это помогает? — я обретаю способность задать вопрос в своем лихорадочном состоянии, которое быстро разбавляется тревогой. У него есть обозленные недоброжелатели.

— Чрезвычайно, — подтверждает он, но не объясняет, вместо этого, обостряя мою дрожь, поднимает меня и несет к стене. Я хмурюсь, но не потому, что хотела бы получить объяснения, хоть он подтвердил мои подозрения, а потому, что смотрю на разноцветные наросты, хаотично разбросанные по поверхности стены — начиная снизу и уходя под самый потолок.

— Для чего они? — спрашиваю, когда он толкает меня к той части стены, где нет этих странных глыб.

— Это, — он тянется ко мне, берет за руки, снимает перчатки и медленно распутывает бинты, — скалодром. Держись, — Миллер кладет мои руки на два выступа. Цепляюсь крепко, а потом выдыхаю, когда он, взяв меня за бедра, делает шаг назад. — Удобно?

Я не могу говорить. Весь затаенный, полученный от тренировки стресс разжигает во мне чувство предвкушения. Так что я просто киваю.

— Вежливо отвечать тому, кто задал тебе вопрос, Ливи. Ты ведь знаешь, — он отодвигает в сторону мои шорты, вместе с трусиками.

— Миллер, — выдыхаю, слегка взволнованная нашим местоположением, чувствую, как его пальцы скользят вдоль внутренней стороны бедер. — Мы не можем, не здесь.

— Этот зал забронирован мною ежедневно с шести до восьми. Никто нас не побеспокоит.

— Но стекло…

— Нас не видно, — он проталкивает в меня палец, и я на срывающемся вдохе лбом прижимаюсь к стене. — Я задал тебе вопрос.

— Мне удобно, — отвечаю я неохотно. Мне удобно в таком положении, но не в таком месте.

— Готов поклясться в обратном, — он погружает палец глубоко в меня, отчего мы оба стонем. — Ты напряжена.

Толчок.

— Боже.

— Расслабься, — он осторожно скользит в меня, на этот раз уже двумя пальцами, и его ласковые движения забирают мою скованность, смягчая каждую клеточку тела. — Лучше.

Это и есть лучше. Непрекращающиеся движения его пальцев во мне толкают меня в состояние восторга, в голове уже нет беспокойства относительно нашего местоположения. Слишком сильно меня переполняет желание. Меня накрывает мелкая дрожь. Я… я… я…

— Миллер!

— Шшш, — шепчет он ласково и убирает пальцы, осторожно, но крепко удерживая меня за бедра. Эта пустота приводит меня к безумию, и я, освободив одну руку, ударяю стену.

— Нет, прошу!

— Я ведь говорил, что доведу тебя до безумия от желания в наших рутинных занятиях?

— Да!

— И довел?

— Да!

— И ты знаешь, что мне это нравится, так?

— Черт побери! Да!

Он утвердительно рычит и проводит головкой по моей плоти. А потом с долгим шипением входит в меня.

— Ооо, — тело плавится, и мне нужно, чтобы Миллер меня держал.

— Держись, — выдыхает он, обвивая рукой мою талию и поддерживая обмякшее тело. Голова безвольно опускается. — Мы, кажется, сбились с курса, — он толкается в меня бедрами. Чем глубже он входит, тем больше я хочу, пока он не прижимается ко мне и не замирает. В своей темноте я ничего не вижу, но потеря одного из чувств не проходит бесследно. Я чувствую его запах, слышу его рваное дыхание, чувствую его, а когда его рука движется по мне, останавливаясь на моих губах, я еще могу и лизнуть его, пробуя на вкус. — Хочешь, чтобы я двигался? — его голос звучит дико, переполненный горячим желанием.

Мой рот занят, исследуя его пальцы, так что я нахожу в себе силы прочно встать на ноги и попой толкаюсь к его бедрам. Он делает резкий вдох. Кусаю его за палец.

— Оливия? — он хочет получить ответ.

Ослабляю укус и с трудом произношу:

— Двигайся. Прошу, двигайся.

— Боже, — его рука на моих волосах, он оттягивает мой хвост, прежде чем пропустить локоны сквозь сильные пальцы, позволяя им свободно струиться. А потом его ладонь накрывает мою шею и тянет до тех пор, пока я затылком не прижимаюсь к его плечу. Приоткрываю губы и крепко зажмуриваю глаза, лицо направлено в потолок. Он все еще не двигается, а мое тело уже непрестанно содрогается от лавины всеобъемлющих ощущений, сходя с ума от наслаждения, когда он начинает входить в меня. Я уже балансирую на грани, а твердый, уверенный член Миллера вызывает спазм внутренних мышц. Тяжелое дыхание заполняет мои уши.

— Я так счастлив, что ты моя кто-то, Оливия Тейлор.

— А я счастлива быть твоей привычкой, — бормочу, легко найдя слова среди тумана в голове.

— Рад, что мы это выяснили, — он опускает лицо в изгиб моей шеи и начинает плавно двигать бедрами, с удовлетворенным вздохом высасывая из моих легких весь воздух.

Улыбаюсь сквозь переполняющее меня наслаждение и чувствую, как он улыбается мне в шею, ласково целуя и продолжая двигаться во мне, ладонью удерживая мою шею.

— Божественна на вкус, — шепчет он резко.

— Божественен на ощущения.

— Ты сжимаешь меня, сладкая девочка.

— Я уже близко, — чувствую, как обостряются все мои ощущения — напряженность, пульсация, тяжесть. — Боже!

— Шшш, Ливи, — успокаивает он, его бедра как будто живут собственной жизнью, делая резкие движения, прежде чем он зубами впивается мне в шею и глубоко вдыхает. Замирает.

У меня на лбу выступают капельки пота. Жар от губ Миллера на коже разливается по моему покрытому испариной телу, обжигая самое естество.

— Насколько? — задыхаясь, произносит он. — Насколько ты близко, Ливи?

— Близко!

Его бедра, кажется, начинают вибрировать, явный признак того, что он пытается сдерживать желание и дальше резко входить в меня.

— Блин! — стону, когда он толкается в меня быстро, но осторожно, костяшки моих пальцев побелели от отчаянной хватки. Он снова отодвигается, прежде чем осторожно толкнуться. В легких не осталось воздуха, а частота сердцебиения приближается к опасной. Я чувствую слабость. — Миллер, — задыхаюсь, руками упираясь в стену. Я дрожу, не в силах себя контролировать, от такой степени наслаждения мысли плавятся. Я не знаю, что сделать, чтобы совладать с этим. Ничто не меняется, и я надеюсь, не изменится. — Миллер, прошу, пожалуйста, пожалуйста, — я уже готова сорваться с края, но он сдерживает меня, мучая. Он абсолютно точно знает, что делает.

— Проси, — рычит он, мучая меня еще одним резким толчком. — Умоляй об этом.

— Ты специально это делаешь! — кричу, двигаясь навстречу ему в попытке поймать его давление и дать волю взрыву, и получаю дикий рык Миллера и собственный шокированный вскрик. Поворачиваю к нему лицо, а он поглощает меня, и этот наш поцелуй приближает надвигающийся оргазм.

— Умоляй, — повторяет он мне в рот. — Умоляй меня посвятить тебе остаток жизни, Оливия. Дай мне увидеть, что ты хочешь нас так же сильно, как хочу я.

— Хочу.

— Умоляй, — он прикусывает мою губу и позволяет ей осторожно проскользнуть сквозь зубы, прежде чем его синие глаза впиваются в меня, прожигая душу. — Не отвергай меня.

— Прошу тебя, — взглядом удерживаю его взгляд, впитывая потребность, что плещется в его глазах. Потребность во мне. Это обнадеживает. Мы отчаянно нуждаемся друг в друге.

— И я прошу тебя, —движения его бедер возобновляются, напоминая мне о моем ранее взрывоопасном состоянии. Он целует меня в губы, находя в свой ритм, погружаясь глубоко в меня и неспешно отодвигаясь, парализуя меня своим первоклассным преклонением. — Умоляю тебя любить меня вечно.

Прижимаюсь лицом в изгиб его шеи и вдыхаю.

— Тебе не нужно меня умолять, — шепчу я. — Для меня нет ничего более естественного, чем любить тебя, Миллер Харт.

— Спасибо.

— Теперь ты можешь прекратить сводить меня с ума? — мой оргазм все еще в заточении. И он вопит об освобождении.

— Боже, да, — Миллер решительно толкается в меня и замирает глубоко внутри, крутя бедрами. Я с криком кончаю, и невероятной силы давление высвобождается из меня, от чего я плавлюсь и становлюсь беспомощной в его руках. — Блять, блять, блять!

— Не отпускай меня! — я вся дрожу, мотая головой.

— Никогда.

— Ох… — выдыхаю, эти ощущения как будто никогда не ослабнут, так что я прислоняюсь к нему. Мой мир составляет дымка неясных звуков и размытых образов, когда я после столь сильного оргазма пытаюсь совладать с собой. Я не чувствую ни ног, ни рук, только легкий укус Миллера за щеку и его пульсацию внутри себя. В голове мелькают кадры — яркие вспышки, на всех я и Миллер, некоторые из прошлого, другие из недавнего настоящего, а на некоторых мы в будущем. Я нашла своего кого-то — кого-то поврежденного, кого-то, кто выражает свои эмоции весьма необычным способом и держит себя под таким контролем, что это порой пугает. Но он мой кто-то поврежденный. Я его понимаю. Знаю, как помочь ему расслабиться, как с ним совладать, и самое важное, я знаю, как его любить. Несмотря на свое намерение всю жизнь отвергать возможность чувствовать и заботиться о ком-то, он позволил мне пробиться сквозь его напускную резкость и холодность, — помог мне в этом, в какой-то мере — и я позволила ему сделать со мной тоже самое. То, как я чувствую себя сейчас, защищенной, желанной, любимой, стоило каждой крупицы той боли, что нам довелось испытать. Он принимает меня и мое прошлое. Мы как небо и земля, но при этом идеально друг другу подходим. Издалека он красив и так же красив вблизи. А за всей его внешней красотой скрывается красота еще большая. Она уходит внутрь, и чем глубже я заглядываю, тем большую красоту вижу. Я единственный человек, кто это видит, и это лишь потому, что Миллер позволяет увидеть это только мне. Только мне. Он мой. Целиком. Каждая его прекрасная частичка.

Зубы Миллера, впивающиеся в мое плечо, и его член все также глубоко во мне, возвращают меня к действительности, в которой я смотрю в потолок, пальцы онемели от слишком крепкого захвата выступов на стене. Я измотана, но полна энергии, слаба, но при этом сильна.

— Я наблюдала за тобой однажды, — шепчу я. Не уверена, почему решила сказать ему об этом.

Он посасывает мою кожу и оставляет на ней едва заметный след от зубов, прежде чем взять в кулак мои волосы и развернуть к себе мое лицо.

— Знаю.

Он не спрашивает, что я имею в виду, или где я за ним наблюдала. Ему все это известно.

— Откуда?

— Кожу покалывало.

Улыбаюсь смущенно, заглядывая в его глаза в поисках чего-то большего, чем три этих уверенных слова. Я вижу искренность и абсолютную веру в сказанное им.

— Твою кожу покалывало?

— Да, как будто крошечные фейерверки взрывались под кожей, — выражение его лица остается спокойным.

— Фейерверки?

Он губами касается моего лба и двигает бедрами, выходя из меня. Трусики и шорты оказываются на прежнем месте, от этой потери приходит чувство досады и горечи. Он осторожно разворачивает меня в своих руках, ласково убирает мне волосы на одну сторону, и я руками скольжу по его обнаженным плечам. Он влажный и теплый, кожа блестит в ярком свете зала. Мой обиженное тело и чувство потери Миллера внутри забываются, когда мой взгляд и мозг фокусируются на резких чертах его торса — тугие соски, гладкая кожа и рельефные мышцы. Поистине захватывающее зрелище.

Я вижу, как он смотрит на стену за моей спиной, после чего передвигает меня немного влево, а потом одним ловким движением блокирует меня, прижимая к холоду стены, каждая клеточка его полуобнаженного тела накрывает меня. Указательным пальцем касается кожи под подбородком и приподнимает мое лицо к своему.

— Вот так, — он улыбается и целует меня в щеку. — Поделись со мной своими ощущениями.

— Ощущениями? — замешательство в голосе очевидно. Я понятия не имею, о чем он говорит. — Не уверена, что ты имеешь в виду.

Он дарит мне ту улыбку с ямочкой, милую и почти застенчивую.

— Когда ты рядом, даже в зоне недосягаемости, моя кожа вспыхивает. Как искры. Каждую клеточку моей плоти приятно покалывает. Это мои ощущения, — ладонью он накрывает мою щеку, подушечкой большого пальца очерчивает контур моих губ. — Так я понимаю, что ты рядом. Мне не обязательно видеть тебя. Я тебя чувствую, а когда мы прикасаемся друг к другу физически, — он неторопливо моргает и делает глубокий, успокаивающий вдох, — эти искры взрываются. Они ошеломляют меня. Прекрасные, яркие и всепоглощающие. — Миллер наклоняется и целует меня в кончик носа. — Они олицетворяют тебя.

Приоткрываю губы, перемещая руки к его затылку. Несколько секунд просто впитываю в себя его взгляд и ощущения его тела, тесно ко мне прижимающегося. Впитываю его слова. В его заявлении нет ничего поразительного. Теперь я совершенно ясно понимаю, о чем он говорит, только мои ощущения немного отличаются.

— Я тоже чувствую фейерверки, — целую подушечку его пальца, и поглаживания моей нижней губы прекращаются, теперь он тихо смотрит на меня. — Только мои взрываются глубоко внутри.

— Звучит опасно, — шепчет он, опуская глаза на мои губы. Я игнорирую предостережения Уильяма о том, когда «волосы на затылке встают дыбом», уверенная, что воображение слишком разыгралось, наверное, из-за путаницы в голове и потери Миллера. Или это могла быть часть моих ощущений.

— Это и есть опасно, — признаюсь я.

— Почему?

— Потому что каждый раз, когда я тебя вижу, ощущаю или просто чувствую, эти фейерверки, взрываясь, бьют прямо в сердце, — чувствую, как эмоции сдавливают меня со всех сторон, когда смотрю, как его взгляд блуждает по моему лицу, пока не останавливается на моих глазах. — Каждый раз, когда это случается, я влюбляюсь в тебя чуточку больше.

Он, понимая меня, медленно кивает. Почти невидимо.

— Мы будем очень много видеть и касаться друг друга, — шепчет он. — И ты будешь безумно в меня влюблена.

— Уже, — закрываю глаза, когда он убирает большой палец, и на смену ему приходят его губы. И от этого я влюбляюсь чуточку больше. Наши губы движутся в унисон, осторожно, намеренно медленно. На смену дикой страсти приходят осторожные движения и невероятно мучительная нежность. Он говорит все своим поцелуем. Выражает свое понимание. Он чувствует то же самое, только называет это увлеченностью.

— До мозга костей? — спрашивает в губы, заставляя меня улыбнуться.

— Глубже.

— И я каждый день буду молить о продолжении этой любви.

— Уже даровано.

— Ничто в этом мире не даруется, Оливия.

— Неправда, — спорю, отстраняясь от его губ, прежнее чувство удовлетворения растворяется. Он смотрит на меня пристально, пока я пытаюсь сформулировать свои следующие слова. Не уверена, как еще это выразить. — Почему ты это просто не примешь?

— Сложно принять то, чего быть не должно, — он ладонью пробирается к моему затылку и путается в моих волосах. — Я просто не достоин твоей любви.

— Нет, достоин, — чувствую, как к щекам на смену послеоргазменного румянца приливает жар злости.

— Мы придем к согласию не соглашаться.

— Нет, не придем, — тело тут же реагирует на его слепоту, руки сами прижимаются к его груди и осторожно отталкивают. — Я хочу, чтобы ты это принял. Не просто сказал это, чтобы сделать меня счастливой, а по-настоящему принял.

— Ладно, — он, не колеблясь, соглашается, только вот уверенности нет.

Плечи опускаются, я чувствую поражение, слепая надежда, которая горела с нашего воссоединения, слишком быстро гаснет.

— Что сделало тебя таким негативно настроенным?

— Реальность, — его голос монотонный и безжизненный, так что я тут же закрываю рот. Отпора на это у меня нет — нет слов или чувств ободрения. По крайней мере, не так спонтанно. Дайте мне несколько минут, и я придумаю что-то, удостоверюсь, что это обоснованно и логично. Но поток моих мыслей прерывается на середине, когда дверь в зал распахивается.

Мы оба поворачиваемся в ту сторону, и я тут же ощетиниваюсь.

— Время вышло, — приторный голос Кэсси раздражает меня еще больше, вид идеальной фигуры, облаченной в лайкру, совсем не помогает. Ее глаза полны обиды, более того, со смесью страха. Она шокирована увидеть меня здесь, и это нравится мне слишком сильно.

— Мы как раз уходим, — Миллер бросает резко, кладет руку мне на затылок и ведет забрать свой телефон, а потом к выходу из зала.

Сузив глаза, смотрю, как гордо она вышагивает по залу, бесстыдно наклоняется, потянувшись к носочкам, растягиваясь, после чего скользит вниз и с самоуверенной улыбкой садится на шпагат. Бриллианты, как всегда сверкающие на ее прекрасной шее, касаются пола.

— Пилатес, — мурлычет она, — просто чудо для развития гибкости. Так ведь, Миллер?

Смотрю на него, распахнув глаза, и надеюсь, что неправильно истолковала ее слова. Он ничего не говорит мне, и даже не смотрит уверенным взглядом.

— Достаточно, Кэсси, — выплевывает он, открывая дверь и осторожно меня подталкивая.

— Хорошего дня! — смеясь, кричит она нараспев.

Как только за нами закрывается дверь, я отстраняюсь от руки Миллера и разворачиваюсь к нему лицом, волосы хлещут меня по лицу.

— Что она здесь делает?

— Она арендует зал с восьми до десяти.

Я взрываюсь:

— Ты с ней спал?

— Нет, — ответ быстрый и решительный. — Никогда.

— Тогда, о чем постоянно твердит ее пронырливая задница?

— Пронырливая задница? — один уголок его рта приподнимается в скрытой усмешке. Только мое настроение не улучшается.

— Я знаю, что она шлюха, Миллер. Видела ее на приеме со старым, жирным, богатым мужиком.

Все признаки веселья тут же исчезают с его лица.

— Я в курсе, — говорит он просто, как будто это не важно.

— В курсе?

— Что еще, ты хочешь, чтобы я сказал? Она в эскорте.

Моя дерзость иссякла. Я не знаю, что хочу от него услышать.

— Мне надо на работу, — я разворачиваюсь, направляясь в женскую раздевалку, чувствуя жаркую влагу между ног. Проклятье!

— Оливия.

Игнорирую его и прохожу через двери. Чувство собственности, бегущее по моим горящим венам, шокирует, вернувшаяся дерзость превратилась во… что-то еще. Я не совсем понимаю, что это за чувство, но оно опасно. Я очень хорошо это осознаю. Плюхаюсь на скамейку и руками закрываю лицо. Она никуда не исчезнет. Она смелая и, очевидно, испытывает ко мне отвращение. Смогу ли я с этим справиться?

— Эй, — теплые ладони скользят вверх по моим бедрам, и я выглядываю сквозь растопыренные пальцы, чтобы увидеть Миллера, опустившегося передо мной на колени. Быстрый взгляд на раздевалку говорит мне о том, что мы здесь не одни. В другом конце примерочной две девушки в одних полотенцах, смотрят с интересом, но ни одну из них не заботит отсутствие одежды.

— Миллер, ты что делаешь? — снова смотрю на него, стоящего на коленях, и вижу бесстрастное выражение лица, только в глазах сочувствие.

— То, что делает мужчина, когда видит обожаемую им женщину разбитой.

Обожаемую? Не интересующую? Даже сейчас, когда я изо всех сил пытаюсь вести себя разумно, это слово вызывает во мне дрожь.

— Она мне не нравится.

— И мне порой.

— Только порой?

— Ты ее не так поняла.

— Не думаю, что как-то не так ее поняла. Я ей не нравлюсь.

— Потому что ты нравишься мне. Очень сильно.

Заинтересован. Обожаемая. Нравлюсь.

— Она тебя хочет?

— Она хочет все усложнять.

— Почему?

Он вздыхает, глубоко и долго, ладонями накрывает обе мои щеки, оказываясь со мной нос к носу.

— Она не видит дальше того, что ей уже знакомо.

Не видит дальше секса и гламура? Качаю головой, немного сбитая с толку, но больше всего раздраженная. Так она думает, что и Миллер должен придерживаться того же?

— Я хочу сбежать, — шепчу, ноги уже дергаются, готовые уносить меня от жесткой правды Миллера и его прошлого. Все и повсюду — постоянное напоминание. Не уверена, что могу пройти через это. — С тобой, — поясняю, когда волна беспокойства накрывает его лицо. — Все эти люди позволят нам быть?

— Сладкая девочка, я готов уничтожить все, что преградит мне путь к свободе, — он тянется и целует меня в лоб — жест такой ласковый, но полыхающий уверенностью. Или должен быть таким. Его глаза источали неуверенность, прежде чем он спрятал ее за закрытыми глазами. — Я тебя умоляю, не давай чужим оскорбительным словам встать между нами.

— Это тяжело, — позволяю ему покрыть поцелуями каждый миллиметр моего лица, после чего он отстраняется. Он взял неуверенность под контроль. Теперь его синие глаза умоляют. Он думает, что я позволю другим людям — Кэсси и кому бы то ни было еще, потому что я знаю, будут и другие — отпугнуть меня. Они не смогут. Ничто не сможет. — Я люблю тебя.

Он улыбается и поднимает меня на ноги:

— Я принимаю твою любовь.

— Ты это просто говоришь.

— Я когда-нибудь выиграю этот спор? — спрашивает он, изгибая брови.

Секунду раздумываю над его вопросом.

— Нет, — отвечаю коротко и уверенно, потому что он не сможет. Я никогда не узнаю, на самом ли деле он ее принимает. Слова никогда меня не убедят.

— Прими душ и переоденься, — он сжимает мои плечи и разворачивает к себе спиной. — Мы опоздаем.

Шлепок по попе приводит меня в движение, но та неуверенность, что я увидела в глазах Миллера, кажется, поселилась глубоко во мне. Если он не может унять мой страх, не сможет никто.

Глава 14

В нескольких кварталах от бистро мы застряли в пробке. Чувствую, как он изучает меня взглядом, поэтому, едва заметно улыбаясь, сама смотрю на него исподтишка. Он наклоняется и сладко меня целует.

— У тебя волосы немного растрепались.

Хмурюсь, пока он делает тщетные попытки заправить их мне за уши. А потом я улыбаюсь.

— У меня не было кондиционера, — потянувшись, рукой провожу по идеально уложенным темным волосам Миллера. — Надо было попросить позаимствовать твой.

Он перестает бороться с моими волосами и смотрит на меня удивленно. Улыбаюсь еще шире.

— Ты совершенна, — он развязывает мои волосы. — Они идеальны. Никогда их не обрезай.

— Не буду.

— Хорошо.

— Я выскочу здесь. Ты можешь повернуть здесь и избежать пробки.

— Не надо, я не спешу, — он отстраняется от меня и присоединяется к радостно-гудящему потоку других водителей, ладонью ударяя по центру руля.

— Это тебе не поможет, — смеюсь я. — И в любом случае, я спешу. Мне нельзя опаздывать, — быстро целую его в губы и выскакиваю из мерседеса.

— Оливия! — кричит Миллер мне вслед.

Поворачиваюсь и наклоняюсь, чтобы увидеть его.

— Всего пара кварталов. Я буду там через пару минут, — улыбаюсь его недовольному лицу и захлопываю дверцу, спеша к тротуару.

Я теряюсь в потоке людей, спешащих на свою работу. Это знакомо мне и не пугает, а в отличие от того странного чувства, которое я испытываю, когда спешу как муравьишка в толпе родных лондонцев. Поднимаю руку и поглаживаю плечо в попытке убрать дрожь, содрогаясь, когда она тут же возвращается. Что-то подсказывает мне обернуться, поэтому так я и делаю, но все что я вижу, это бесконечный поток силуэтов. Конверсы спешат без каких-либо команд из головы, и я начинаю обгонять людей, неловко, но не знаю, для чего. Повернув за угол, я снова оборачиваюсь, по телу пробегает знакомая дрожь, волосы на затылке встают дыбом.

— Ох!

— Смотри, куда прешь!

Я отшатываюсь, потянув за собой портфель мужчины, дорогая кожа путается между моих неуклюжих ног. — Простите! — кричу, хватаясь за угол кирпичной стены, чтобы удержаться на ногах.

— Ты испачкала мой портфель, дура! — он поднимает свою собственность и отряхивает его, рыча и шипя ругательства.

— Простите! — повторяю, выпрямляясь, и собираюсь с силами для дальнейшей словесной перепалки.

— Чертова идиотка! — ворчит он, вливаясь в толпу и оставляя меня в стоять шоке, в окружении других нетерпеливых прохожих.

Мой взгляд мечется, сканируя лица приближающихся ко мне людей и спины удаляющихся, внутри меня срабатывает сигнал тревоги. Подняв руку, приглаживаю волосы на затылке. Чувствую глупое облегчение, когда они остаются в таком же положении, когда я убираю руку. А вот желудок скручивается, и меня накрывает чувство тревоги. Я разворачиваюсь на месте, это чувство оседает глубоко внутри, и меня одолевает раздражение.

Я разворачиваюсь и бегу через дорогу к Делу, постоянно оглядываясь.

Бистро — это последнее место, где я сейчас хотела бы быть. Чувствую тошноту, и мой страх оказаться лицом к лицу со своими коллегами только возрастает, когда мой путь от входной двери до кухни прослеживают три пары глаз. Прямо таки ощущаю осуждение. Меня осуждают. Все они думают, что я рехнулась, только им не доводилось узнать Миллера, когда на нем нет брони его совершенных костюмов-троек. Они сделали свои выводы, основываясь на тех жалких крохах информации, которыми владеют. Я уже переборола в себе чувство необходимости защищать свои отношения с самым скандально известным мужским экс-эскортом Лондона перед Сильвией, Делом, Грегори и другими. Достаточно утомительно отстаивать их перед Миллером, и ведь он единственный, кто на самом деле имеет значение. Боже помоги мне и моим ушам, если хоть кто-то из этих людей узнает о прошлом Миллера. Для них он просто озлобленный придурок, который играл со мной. Пусть так и останется.

— Доброе, — голос Сильвии лишен обычной игривости, ее пальцы сжимают ручной фильтр кофе-машины.

— Привет, — улыбаюсь напоказ. — Ой, у меня теперь новый телефон. Я пришлю тебе свой номер.

— Ладно, — она кивает, и я прохожу мимо нее, иду на кухню и сразу надеваю свой фартук.

Пол заходит следом за мной и останавливается перед плитой, поднимая сковороду, полную обжариваемого лука, и подбрасывая его.

— Хорошо провела вечер? — спрашивает он. Замечаю неподдельный интерес, а, подняв голову, я вижу бесстрастное выражение лица.

— Хорошо, спасибо, Пол. А ты?

— Конечно, — бормочет он, ставя на стойку две тарелки. — Хрустящие сэндвичи с тунцом для седьмого столика. Давай тут займемся обслуживанием.

Я действую: хватаю тарелки и прохожу мимо Сильвии и Дела, губы моего босса все так же поджаты, как и подруги.

— Сэндвичи с тунцом? — спрашиваю, ставя блюда на стол.

— Спасибо, милая, — тянет толстопузый мужик, весь такой счастливый, почти искрящийся, когда берет обе тарелки и при этом облизывается. Откусывает его своим большим ртом, поднимает глаза и смотрит на меня, улыбаясь, изо рта свисает пережеванный хлеб. Я морщусь. — Добавь еще, ладно? — Он пихает мне в руки свою кофейную кружку, у меня же желудок скручивается при виде того, как кусочек тунца, выскользнув из его рта, падает на пол. Смотрю, как он пальцем подбирает этот кусочек. А потом с ужасом вижу, как он, еще не до конца прожевав, языком слизывает тунец с пальца. Закрываю рот, прижимая к нему ладонь, и бегу через все бистро с мыслью, что у Миллера бы случился припадок, если бы он стал свидетелем проявления таких дикого поведения.

— Ты в порядке? — с тревогой спрашивает Сильвия, когда видит меня, бегущую к ней.

— Налей еще. Седьмой столик, — кидаю ей кружку и мчусь мимо, отчаянно пытаясь остановить рвотные позывы. Я лавирую между столиками, врезаюсь в стулья и, поворачивая за угол, плечом ударяюсь о стену. — Зараза! — ругаюсь я, слишком громко и это прямо перед столиком двух пожилых леди, наслаждающихся чаем и пирожными в наиболее тихой части бистро. Вздрагиваю и потираю руку, после чего оборачиваюсь, чтобы извиниться.

И меня тошнит прямо на них.

— Силы небесные! — одна старая леди поднимается со своего места, довольно быстро для своего почтенного возраста. — Ох! Дорис, твоя шляпа! — она салфеткой вытирает голову своей пожилой подруги, пытаясь отчистить от моей рвоты, забрызгавшей всю леди. Я хватаю салфетку и прижимаю ее ко рту.

— Ох, Эдна, она испорчена? — ее подруга рукой водит прямо по голове, трогая забрызганную шерсть шляпки. Меня снова сильно тошнит.

— Боюсь, что так. Какой стыд. Не прикасайся к ней!

— Мне очень-очень жаль, — бормочу я сквозь салфетку, смотря, как две старушенции хлопочут друг над другом. Чувствую, как со всех сторон взгляды прожигают во мне дыры, а мой быстрый взгляд через плечо лишь убеждает в том, что бистро переполнено молчаливыми зеваками. Даже лишенный всяких манер толстяк, из-за которого все это со мной случилось, смотрит на меня с отвращением. — Я… — не могу закончить. На лбу выступают капельки пота, щеки вспыхивают. Сгораю от стыда. И чувствую себя ужасно — больной, смущенной и глупой. Теряюсь в коридоре, ведущем к женскому туалету, наклоняюсь над раковиной, включаю кран и полощу рот. Подняв глаза, встречаюсь с отражением бледного, кроткого создания. Меня. Чувствую себя отвратительно.

Что служит мне напоминанием. Умыв и вытерев руки, достаю из кармана телефон и в течение пяти минут зависаю на линии, объясняя девушке в регистратуре, почему мне срочно нужно попасть к врачу.

— В одиннадцать? — спрашиваю, убирая телефон от уха, чтобы проверить время. Моя смена заканчивается в пять. — А попозже что-нибудь есть? — делаю попытку, а сама в голове уже придумываю достойное извинение отпроситься с работу на час или два. Уныло сутулюсь, когда она сообщает, что других вариантов нет, а потом резко напоминает мне о том, что у меня в запасе есть только семьдесят два часа, если противозачаточная таблетка, которую следует принимать после полового акта, сработает. Дерьмо. — Я запишусь на одиннадцать, — говорю, называя свое имя, после чего вешаю трубку.

— Ливи?

Сильвия заглядывает в дверь.

— Хей, — я убираю мобильный в карман, отрываю бумажное полотенце и прикладываю к мокрому лицу. — Я уволена?

Она улыбается мне полными, розовыми губами и встает рядом со мной у раковины.

— Не глупи. Дел за тебя волнуется.

— Не стоит.

— И все же волнуется. Так же, как и я.

— Ни тебе, ни ему не нужно обо мне беспокоиться. Я в порядке, — отворачиваюсь к зеркалу, просто не готовая выслушивать еще одну лекцию по поводу своих отношений с Миллером.

— Конечно, в порядке, — смеется она, заставляя меня хмуро взглянуть на нее в отражении зеркала. Она меня недооценивает. — Я поспорить готова, вчера все пошло не так хорошо, когда он тебя насильно утащил из бистро.

— Ошибаешься, — я начинаю шипеть, поворачиваясь к ней лицом. Улыбка пропала, сменившись шоком. Она уверена, я не в форме, потому что вчера все пошло плохо. И за это в ответе Миллер. — Я неважно себя чувствую, Сильвия. Не стоит думать, что Миллер — катализатор абсолютно всему, — резко бросаю использованное полотенце в мусорку. — У нас с Миллером все хорошо.

— Но…

— Нет! — обрываю ее. Больше я этого не выдержу. Ни от Сильвии, ни от Грегори, ни от Уильяма. Ни от кого! — Отвратительный мужик разбросал весь свой сэндвич по полу и поднял его руками. А потом съел!

— Иууу! — восклицает Сильвия, прижимая к животу руку и поглаживая его так, как будто пытается успокоить внезапно возникшее чувство тошноты. Ей стоило это увидеть.

— Да. Именно! — заправляю за ухо непослушную прядь волос и распрямляю плечи. — Вот поэтому меня и вырвало, и мне чертовски плохо, уже осточертело слышать, как люди досадуют на нас с Миллером, и еще больше осточертело ловить на себе эти гребаные жалостливые взгляды!

Она стоит передо мной, кипящей от гнева, с выпученными глазами, а у меня в груди все горит от тяжелого дыхания.

— Ладно, — пищит она.

Я резко и решительно киваю:

— Хорошо. Я должна возвращаться к работе. — Прохожу мимо испуганной Сильвии и врезаюсь в стоящего в коридоре Дела. — Да в порядке я! — бросаю ему дерзко.

Кажется, если он еще больше ссутулится, его шея совсем пропадет.

— Ясно. А те две старые пташки в зале нет.

Гримасничаю:

— Мне жаль.

— Отправляйся домой, Ливи, — вздыхает он.

Чувствую, как груз спадает с плеч, и я благодарна за то, что нет необходимости придумывать оправдания, чтобы сбежать на прием, поэтому следую резкому приказу своего босса. Устало плетусь по коридору, на кухню, тихонько проскользывая мимо пожилых леди, которых я только что заблевала. Они увлечены новой порцией пирожных и горячим чаем.

Лавирую между столиками посетителей, потребность сбежать за пределы бистро становится нестерпимой под подозрительными взглядами клиентов. Я вырываюсь за дверь и останавливаюсь на тротуаре, запрокинув голову и глядя в небо. Свежий воздух обжигает легкие, и я, закрыв глаза, выгоняю его с тяжелым, раздраженным выдохом, радуясь тому, что оказалась на открытом пространстве.

— Нехорошие симптомы, — глубокий голос Уильяма разом выбивает из меня чувство облегчения, я медленно, с усталым выражением лица опускаю голову. — Уверен, ты знаешь, как пользоваться айфоном, который я тебе купил.

— Знаю, — скрежещу я. Еще даже десяти нет, а я уже вляпалась в такое. Теперь еще и Уильям. Он стоит, прислонившись к лексусу, руки важно скрещены на груди. Этот мужчина кажется опасным. И рассерженным.

— В таком случае, уверен, у тебя есть просто изумительное объяснение того, почему ты проигнорировала мое сообщение.

— Была занята, — перекидываю сумку через плечо и распрямляюсь.

— Занята чем?

— Не твое дело.

— Была ослеплена красивым мужчиной, у которого тяга к прекрасному искусству? Это ты имеешь в виду?

Я ощетиниваюсь, стиснув зубы.

— Я не обязана перед тобой отчитываться.

Он усмехается, тень узнавания падает на его лицо. Я веду себя, как мама, и ненавижу себя за это. Но впервые в своей жизни я серьезно задумываюсь над ее собственной борьбой с людьми, которые препятствовали ее намерению завоевать Уильяма. Включая мужчину передо мной. Если именно так она себя чувствовала, тогда я начинаю понимать, а о таком я даже не мечтала. Но чувствую себя чертовски бесшабашной. Полной решимости. Я уже была на той дорожке прежде и, возможно, вернулась бы туда снова, если бы у меня не было поддержки моего кого-то. У Грейси ее никогда не было, и я очень хорошо понимаю, как это на нее влияло.

— Скажи, как моя мама дошла до такой сильной любви к тебе?

Мой резкий вопрос напрочь стирает все веселье с лица Уильяма. Ему снова неуютно, взгляд серых глаз мечется и избегает меня.

— Я тебе говорил.

— Нет, не говорил. Ты ничего мне не рассказывал, только то, что она тебя любила. Ты не объяснил, как это случилось. Или как ты влюбился в нее, — умираю, как хочу спросить, где его манеры, но вместо этого сдерживаюсь и терпеливо жду, когда он соберет кусочки своей истории воедино. Мне нужно знать. Нужно услышать, как встретились Уильям с моей мамой. Единственное, что я отчетливо помню, это как Уильям сказал, что она вошла в его мир ради него. Но как они встретились?

Он откашливается, пряча глаза, и открывает заднюю дверцу своего лексуса.

— Я отвезу тебя домой.

Недовольно фыркаю на его увертку и оставляю его ждать, пока я сяду в его машину, а сама же направляюсь к автобусной остановке.

— Оливия! — кричит он, и я слышу резкий стук захлопнувшейся дверцы. Это пугает меня, заставляя вжимать голову в плечи, но я отталкиваю от себя его очевидную злость и продолжаю идти. — Это случилось мгновенно! — орет он, отчего я резко останавливаюсь. Его неуверенный голос и поспешность произнесенных слов — явное доказательство того, что они причиняют ему боль. Я медленно поворачиваюсь, чтобы оценить масштаб боли, с которой имею дело, и когда смотрю ему в лицо, вижу грусть, она исходит от Уильяма и прожигает во мне дыру. — Ей было семнадцать, — он нервно, почти смущенно смеется. — С моей стороны было неправильно смотреть на нее так, как я смотрел, но когда ее сапфировые глаза взглянули в мою сторону и она улыбнулась, мой мир взорвался на миллион мерцающих осколков. Она выбила из меня весь дух, Оливия. Я увидел свободу, которой владеть не имею права.

Стук сердца замедляется, трещина внутри разрывается до невероятных размеров, обнажая ужасающую действительность. Мне не нравится то, что я слышу. Мозг упорно ищет хоть какие-то слова успокоения для Уильяма, но все вертится только вокруг его признания:

— Зачем ты пытаешься саботировать свою любовь? — спрашиваю я.

Это вполне объяснимый вопрос, особенно в свете его информации. Дело не в ревности или обиде. Уильям мог бы получить свободу, так же, как может Миллер. Только у Миллера намного больше решимости ее получить. Миллер не готов позволить мне ускользнуть сквозь пальцы. Миллер будет за нас бороться — даже если он до раздражения сомневается в своей значимости.

Глаза Уильяма медленно закрываются, напоминая мне о ленивых движениях моего полуджентльмена. Появляется желание без промедления мчаться к Миллеру, позволить ему укрыть меня в своем убежище и своих объятиях.

— Прошу, позволь мне отвезти тебя домой, — Уилльям отступает и снова открывает передо мной заднюю дверцу, умоляющим взглядом приглашая сесть в машину.

— Я лучше пройдусь, — говорю ему. Мне все еще нехорошо, свежий воздух поможет. Плюс, мне нужно к врачу, и я не могу просить Уильяма отвезти меня туда. От одной только мысли меня передергивает.

Его раздражает моя капризность, но я стою на своем, не готовая снова оказаться в его машине.

— Тогда, по крайней мере, дай мне пять минут, — он показывает через дорогу на площадь, где Миллер однажды ждал меня — время, когда я окончательно сдалась и позволила ему получить одну ночь.

Киваю, мысленно надеясь, что он не попросит меня сесть в машину. Он должен знать, что я тоже могу настоять на контроле. Мы идем вместе, Уильям коротко кивает своему водителю. Желудок скручивает, смесь грусти и сочувствия. Такое чувство, что я падаю в пропасть осознания. Не хочу продолжать это падение, потому что пониманию, приземление будет жестким. Оно уничтожит ту непростительную обиду, что я держу на свою маму, и на смену придет всепоглощающее чувство вины. Каждая минута, проведенная с Уильямом Андерсоном, ослабляет бинты, стягивающие ожесточившуюся половину моего сердца, ту, что решительно презирает Грейси Тейлор. Скоро они лопнут и позволят циничным кусочкам соединиться с мягкой, влюбленной половиной. Не уверена, что смогу вынести еще больше боли, только не после того, как едва исцелилась и смогла почувствовать, как свет стал заполнять темноту. Но любопытство и непреодолимая потребность укрепиться в том, что есть у нас с Миллером, пересиливает мое сопротивление.

Мы садимся на скамейку, и я остаюсь тихой, наблюдая за тем, как мощная фигура Уильяма пытается расслабиться рядом со мной. И проваливается по всем фронтам. Он кладет руки на колени и убирает их. Достает телефон, проверяет его и убирает обратно во внутренний карман. Кладет ногу на ногу, ставит обе на землю, локоть ставит на подлокотник скамейки. Ему неудобно, от этого становится неудобно и мне самой. И все же, я продолжаю прослеживать последовательность его неловких движений.

— Ты никогда никому не рассказывал свою историю, так ведь? — спрашиваю я, и к собственному удивлению ладонью накрываю его колено и сжимаю его в успокаивающем жесте. Мне так мерзко предлагать свое сочувствие. Он прогнал мою маму и потерял ее навсегда, для нас обоих. Но он прогнал и меня тоже. И спас.

Неизменный джентльмен перестает ерзать и опускает взгляд на мою руку. А потом он накрывает мою руку своей и держит ее. Вздыхает.

— Я был на практике, если можно так сказать. Готовился принять дела моего дяди. Я был двадцатиоднолетним, маленьким озлобленным мудаком, и бесстрашным вдобавок. Меня не волновало ничто и никто. Идеальный преемник.

Мой взгляд опускается на наши руки, и я внимательно смотрю, как он задумчиво вертит колечко на моем пальце, прежде чем сделать вдох.

— Грейси случайно оказалась в клубе моего дяди. Она была с друзьями, выпившая и наглая. Она поначалу не представляла, во что вляпалась, мне же стоило выгнать ее в ту же секунду, как я ее заметил, но я был обезоружен ее духом. Он источался из самых ее глубин, прямо из души, и запустил в меня свои когти. Я пытался уйти, но они лишь глубже вонзались. Держали меня.

Он поднимает свободную руку и с глубоким, растянутым вздохом потирает глаза.

— Она смеялась, — Уильям смотрит перед собой задумчиво. — Мартини лилось по ее прелестному горлышку и несло ее на танцпол. Я был увлечен. Загипнотизирован. Среди развращенной, пошлой элиты Лондона была моя Грейси. Она была моей. Или собиралась ею стать. Тогда как моей обязанностью было увести ее из этого злачного, мрачного мира, и нужно было сбежать оттуда самому, я заманил ее в него.

Та частица, что удерживала презрение к маме и та весомая часть сердца, что заключала в себе чистую, неопытную любовь к Миллеру, начинают кровоточить. Я теряю способность их различать… как раз то, что я подозревала и чего боялась. Уильям смотрит на меня и тоскливо улыбается, его красивое лицо искажено болью и сожалением. — Я купил ей шампанское. Она никогда прежде его не пробовала. Блеск от только что открытого удовольствия в ее глазах снял с моего сердца слой брони. Ни разу она не переставала улыбаться, и ни разу во мне не родилось сомнение в том, что я должен сделать эту женщину своей. Знал, что плыву в мутной воде, но я был слеп.

— Хотел бы быть таким, — предполагаю, зная, что права. — Ты хотел бы иметь силы тогда выпроводить ее и забыть навсегда.

Он издает смешок. Снисходительный смешок:

— Нет ни единого шанса, что я смог бы забыть Грейси Тейлор. Звучит глупо, я знаю. Мне удалось ухватить с ней один жалкий час, украсть всего один поцелуй, хотя она сопротивлялась даже сказать, встречусь ли с ней следующим вечером. Где-нибудь подальше от замусоленных мест. Где-нибудь в уединении, там, где меня никто не знал. Она сказала нет, но не остановила меня, когда я полез в ее сумку, нашел какой-то документ, чтобы прочитать ее имя и адрес, — его улыбка становится ярче, явный признак яркого воспоминания. — Грейси Тейлор. — Имя моей мамы делает его счастливым, и я не могу сдержаться от искренней улыбки. Расцветающие чувства Грейси и Уильяма вырисовываются идеально. В новинку. Всепоглощающие и иррациональные. А потом все пошло до ужаса неправильно.

Я невероятно четко могу почувствовать маму. Несмотря на то, что Уильям и Миллер явно друг друга презирают, в них много схожего. Моя мать, должно быть, была настолько же ослеплена, как Уильям Андерсон, когда претендовал на то, чтобы быть с ней. Так же, как я с Миллером.

— Твое обязательство перед дядей все испортило.

— Уничтожило, — поправляет он злобно. — Дядя планировал уйти на покой, но глупый случай отправил его тело на дно Темзы прежде, чем мы успели вручить ему часы.

Хмурю брови:

— Часы?

Он улыбается и, поднеся мою руку к своим губам, ласково ее целует.

— В общепринятом смысле, это подарок в честь выхода на пенсию.

— В самом деле?

— Да, забавно, не находишь? Кто-то, кому больше нет необходимости следить за временем, получает часы.

Усмехаюсь вместе с Уильямом, чувствуя между нами связь.

— Довольно иронично.

— В большей степени.

Еще более иронично то, что мы смеемся над этим сразу после того, как он мне сообщил о такой трагической смерти своего дяди.

— Сожалею насчет твоего дяди.

Уильям фырчит с сарказмом.

— Не стоит. Он получил то, что заслужил. Собаке собачья смерть. Разве не так говорится?

Не знаю. Так? Мой мозг и так пресыщен слишком яркой информацией. Обдумываю все сказанное мной, и все же понимание сбивает с ног.

— Твой дядя был аморальным ублюдком?

— Да, — он снова усмехается, вытирая под глазами. — Он был аморальным ублюдком. Все изменилось, как только я перешел к делам. Я могу быть опасным, когда мне необходимо, но бесчестным я не был никогда. Я ввел новые правила, отобрал девочек и очистил клиентскую базу от мудаков, насколько это было возможно. Я был молод, со свежим взглядом, и это сработало. Я заработал гораздо больше уважения, чем когда-либо получал мой дядя. Те, кто хотел остаться и получать свое, придерживались моих правил. Те, кому изменения не нравились, ушли и продолжили быть аморальными ублюдками. Я нажил много врагов, но даже в том возрасте не вел себя легкомысленно.

— Ты убивал? — выпаливаю, не подумав, и быстро получаю шокированный взгляд серых глаз. Я почти извиняюсь за такую глупость, но осторожность, появляющаяся в глазах Уильяма, говорит мне, что вопрос не был таким уж глупым. Он убивал.

— Неуместный вопрос, тебе не кажется?

Нет, мне не кажется, но предупреждение в его глазах останавливает меня от такого ответа. Если бы он не забирал чью-то жизнь, уверена, он бы поставил меня на место.

— Мне жаль.

— Не стоит, — он тянется и костяшками пальцев проводит по моей щеке. — Не надо пачкать этой грязью твою прекрасную головку.

— Слишком поздно, — шепчу я, от чего его осторожные прикосновения замирают. — Но мы говорим не обо мне и моих решениях. Что случилось дальше?

Передвинувшись, Уильям берет обе мои руки и поворачивается ко мне лицом.

— Были ухаживания.

— Вы встречались?

— Да, если угодно.

Улыбаюсь, вспомнив, как Нан использовала это же слово.

— И?

— Все было насыщенным. Грейси, несмотря на юный возраст и отсутствие опыта, находила в себе все больше и готова была себя отдавать. Отдавать мне. Это пробуждало во мне неизведанный голод. Голод по ней.

— Ты влюбился.

— Думаю, это случилось мгновенно, — черты его лица снова омрачаются грустью, взгляд падает на колени. — Я провел всего месяц, поглощенный диким желанием твоей мамы. А потом ударила действительность, и мы с Грейси вдруг стали невозможной комбинацией.

Я знаю точно, что он чувствовал, и что бы нас ни связывало, оно стало чуточку сильнее.

— Что случилось?

— Я отвлекся, и за это заплатила одна из моих девочек.

Ахаю и убираю руку.

Он трет лоб, вновь испытывая боль:

— Нужно было устранять последствия. Мои враги стали бы рыться в той ситуации, как свиньи в апельсинах.

— Поэтому ты порвал с ней.

— Пытался. Долгое, долгое время. Грейси была зависимой, и сама только мысль, что она проведет день без меня, растворяющегося в ней, была недопустимой. В любом случае, она знала, как меня одурачить, как бесчестно пользоваться своей дерзостью и телом. Я был привязан к ней, — Уильям расслабляется, прислонившись к спинке скамьи, и оглядывает площадь, мыслями уплывая куда-то далеко и беспокойно. — Я продолжал держать все о нас в секрете. Она бы стала мишенью.

— Причиной того, что вы перестали быть вместе, послужило не только твое обязательство перед девочками, верно? — мне не нужно подтверждение.

— Нет, не только. Если бы я позволил раскрыть свои чувства к этой женщине, она бы стала, как красный флаг. Я мог бы с таким же успехом преподнести ее на блюдечке.

— Только это, в любом случае, случилось, — напоминаю ему. Он прогнал ее, позволил попасть в руки аморального ублюдка.

— После нескольких травмирующих лет, да, случилось. Я всегда надеялся, что тебя будет достаточно, чтобы удержать ее подальше.

Фыркаю, раздраженная очередным напоминанием того, что я явилась недостаточным стимулом для мамы.

— Мы все знаем, чем это для тебя обернулось, — отвечаю язвительно. — Прости, что разочаровала.

— Достаточно!

— Как так получилось, что она забеременела от другого мужчины? — спрашиваю, игнорируя его злобу в ответ на мое откровение. — Ей было девятнадцать, когда появилась я. Не такой уж долгий срок после вашей встречи.

— Она наказывала меня, Оливия. Я уже говорил тебе это. Мне нет нужды напоминать тебе о дневнике. Многое помнишь обо мне оттуда?

— Нет, — соглашаюсь я, мне почти жаль Уильяма.

— Она забеременела от другого мужчины. Это устранило все возможные подозрения насчет нас с твоей мамой.

— Кто это был?

Уильям фырчит:

— Черт его знает. Грейси определенно не знала, — возмущение сочится из него, и он делает резкий успокаивающий вдох. Он злится, говоря об этом. И это только заставляет меня ненавидеть ее еще больше. — Ты, вероятно, самое лучшее, что могло случиться.

— Рада, что кто-то так думает, — говорю язвительно.

— Оливия!

— Рада, что сыграла свою роль, — злобно усмехаюсь. — Вот я думаю, что меня никто не хотел, а теперь получается, что я сделала ее заднице одолжение. Я так горжусь собственной целью в жизни.

— Ты спасла жизнь своей матери, Ливи.

— Что? — взрываюсь я. Он ведь не станет внушать мне, что моей целью было сдержать недругов, отвлечь их от отношений Уильяма и Грейси? — Просто чтобы потом она могла меня бросить? — спрашиваю я. — Насколько нам известно, она мертва, Уильям! Моя цель ни хрена не значит, потому что, не смотря ни на что она все же блин мертва! У меня все так же не мамы, а у тебя нет Грейси! — Тяжело дышу рядом с ним, проглатывая злые слезы. Всё сочувствие испарилось, соединившиеся половники моего сердца снова распались в мгновение ока… или при звуке всего одного бездумного предложения. Он все делал так хорошо. История их отношений ловко заставила меня забыть самую суть. Миллер. И я. Мы. Нам не суждено идти той же разрушительной дорогой мучительной любви и непоправимой сердечной боли. Мы были на этом пути, но спасли друг друга.

Я встаю и поворачиваюсь к нему. Он смотрит на меня внимательно.

— Миллер не обидит меня так, как ты обидел Грейси, — разворачиваюсь и спешу прочь, слыша за спиной его шипение. Я почти ждала, что меня остановят до того, как уйду с площади, но мне без препирательств было позволено сбежать от Уильяма и его откровений.

***

Я ведь не собиралась этого делать, но когда, наконец, захожу домой, громко хлопаю дверью, меня все еще пошатывает после времени, проведенного с Уильямом, и я измотана временем, проведенным у врача. Я не очень помню, как сидела в кабинете нашего семейного врача. Рассказала о своем затруднительном положении, меня осмотрели, после чего выписали посткоитальные контрацептивы и противозачаточные, а потом я ушла и отправилась в аптеку напротив. Все это я делала в тумане отчаяния.

Резкий удар двери отдается в оконных рамах, так что бабушка встревоженно выбегает из кухни.

— Ливи, что, ради всего святого, стряслось? — она смотрит на свои старые наручные часы. — Еще даже полдень не наступил.

Я даже не пытаюсь собраться с мыслями, — я по-прежнему сильно накручена — так что я выпаливаю единственно возможное оправдание, что хорошо, потому что это отчасти правда.

— Дел отправил меня домой.

— Ты заболела? — ее шаги ускоряются, она наспех вытирает руки о кухонное полотенце и оказывается рядом, трогая мой лоб. — У тебя температура.

Так и есть. Я горю от слепой ярости. Прислоняюсь к двери и позволяю бабушке трястись надо мной, я благодарна за взгляд на ее дружелюбном лице, даже если сейчас он полон тревоги.

— Я в порядке.

— Пф, — фыркает она. — Не подхалимничай передо мной, говоря, что там дождь! — она убирает с моего лица влажную прядь волос. — Чем быстрее ты усвоишь, что я не безумная, тем лучше. — Взгляд ее сапфировых глаз прожигает дыры в моем жалком теле. — Я заварю чай, — она уходит по коридору, — идем.

— Потому что чай все в мире делает правильным, — бормочу, отталкиваясь от двери, и следую за ней.

— Что?

— Ничего, — опускаюсь на стул и достаю из сумки телефон, когда он начинает звонить.

— Звонок? — спрашивает Нан, включая чайник.

— Сообщение.

Она поворачивается, испепеляя меня явным любопытством.

— Как ты различаешь?

— Ну, поскольку звонок… — замолкаю на середине предложения, разблокировывая телефон. — Ты когда-нибудь заведешь мобильный?

Она смеется и отворачивается, возобновляя свои чайные приготовления.

— Я лучше отвечу с помощью Эдварда Руки-ножницы. К чему в моем возрасте все эти глупые штуковины?

— Тогда становится не важным, что это за сигнал: сообщение, звонок или электронное письмо, разве нет?

— Электронное письмо? — восклицает она. — Ты можешь отправлять электронные письма?

— Да. А еще можно пользоваться интернетом, совершать покупки и читать последние сплетни.

— Какие сплетни?

Я смеюсь, откидываясь на спинку стула.

— Ты столько не проживешь, сколько придется объяснять, бабуля.

— Оу, — она выказывает абсолютное безразличие, кипятком заливая заварку и наполняя молоком крошечный кувшин. — Если технологии продолжат развиваться такими же темпами, у людей совсем не останется стимула выходить из дома. Сообщения и электронные письма. Что случилось с разговорами лицом к лицу, м? Или с милой болтовней по телефону. Никогда не отправляй мне сообщения.

— Я и не могу — у тебя нет мобильного.

— Тогда, электронное письмо. Никогда не отправляй мне электронных писем.

— У тебя нет электронного почтового ящика, так что электронное письмо я тебе отправить тоже не могу. — я улыбаюсь.

— Ладно, какое облегчение.

Я хихикаю себе под нос и обращаю взгляд к экрану телефона, когда Нан ставит на стол чайник и разливает по чашкам чай, при этом в мою добавив сахар.

— Тебе нужно поправиться, — бормочет она, но я игнорирую ее, поскольку передо мной мерцает имя Уильяма, он прислал мне сообщение — то, которое, уверена, я читать не захочу. Тем не менее, это не останавливает меня от нажатия функции «открыть».

Хорошо это не закончится.

Стискиваю зубы и удаляю сообщение, проклиная себя за то, что прочла его.

— Я уже давно не видела Грегори, — Нан говорит непревзойденную чепуху. Знает ведь, что мы с ним не разговариваем. Не могу заставить себя ему позвонить, не после его гневной тирады. Он был в бешенстве, и угрозы его были дьявольски серьезными.

— Он занят, — бросаю телефон в сумку и беру в руки свою кружку, сдувая пар, смотрю, как Нан неспешно делает то же самое.

— Он никогда прежде не был слишком занят.

В голову не приходит ни одной веской причины отсутствия Грегори. Она знает, что Миллер и Грегори не встречались с глазу на глаз. Было бы проще рассказать ей, что он выставил условия для нашей дружбы, но я не могу заставить себя сделать это.

— Пойду прилягу, — беру сумку и встаю, подарив бабушке быстрый поцелуй в пухлую щечку. Бабушка ненавидит, когда я от нее что-то утаиваю, но с моей самой важной на планете вспыльчивой бабушкой, и со мной и Миллером с другой стороны, и нашим воссоединением, я пришла к выводу, что все должно держаться на «принципе необходимой информации». А ей знать нет необходимости.

Заставив себя подняться наверх, прячусь под знакомую груду покрывал на своей постели и, порывшись в сумке, достаю оттуда бумажный сверток. Покопавшись в упаковках, достаю нужную, распечатываю, кладу на язык таблетку и сжимаю губы. Я просто сижу здесь, а крошечная таблетка кажется тяжким грузом. Закрыв глаза, наконец, проглатываю ее и бросаю упаковки в верхний ящик прикроватной тумбочки. Потом ложусь на спину. Нет шанса на темноту, даже если закрыть шторы, так что я вжимаюсь в подушку и сворачиваюсь вокруг нее, пряча в нее лицо и зажмуривая глаза. День только начался, а все мое радостное настроение уже убито мертвецкой холодностью.

Глава 15

Внутри фейерверк, ласковые искры возвращают меня из сладкого сна. Вокруг полумрак, и я в безопасности. Он здесь. Улыбаюсь и переворачиваюсь в его руках, пока не теряюсь в красивом нежном взгляде его синих глаз. Мои ладони исчезают под пиджаком его костюма, касаются его спины, и я прижимаюсь к нему до тех пор, пока его теплое дыхание не начинает щекотать щеку. Он трется носом о мой нос, кладет руку мне на бедро и подтягивает к себе.

— Я за тебя волновался, — шепчет он. — Что случилось?

— Меня стошнило на пару пожилых леди.

В его глазах появляется озорной блеск:

— Я слышал.

— А потом появился Уильям. — Меня не удивляет, что блеск в глазах Миллера меркнет, и его спина застывает под моими руками.

— Чего он хотел?

— Позлить меня, — бормочу, прижимаясь к его груди, щеку кладу на уровне его сердца. Оно отбивает сильный, уверенный ритм, и этот звук меня окончательно успокаивает. — Скажи, что никогда меня не бросишь.

— Обещаю, — он не колеблется, словно его предупредили, что я попрошу об этом, как будто он знает, почему Уильям меня преследует.

Этого достаточно, потому что Миллер Харт не дает обещаний, которых не может сдержать.

— Спасибо.

— Не благодари меня, Оливия. Никогда меня не благодари. Иди сюда, дай мне взглянуть на тебя.

Он вырывает меня из безопасности своего тела и подтягивается, облокачиваясь на изголовье моей кровати, и так же просто усаживает меня к себе на колени. Между нашими телами чувствую его эрекцию, длинную и твердую, но судя по взгляду Миллера, я одна в состоянии страстного желания. Хмурюсь и делаю коварное движение, как раз когда он хватает мои руки и переплетает наши пальцы. А потом он, глядя на меня, понимающе изгибает бровь.

— Зачем тебе работать в бистро?

От его странного вопроса прекращаю все свои соблазнительные телодвижения.

— Чтобы зарабатывать деньги. — Это не совсем правда. У меня есть банковский счет, который под завязку забит деньгами.

— У меня куча денег. Тебе не обязательно вкалывать в лондонском кафе.

Кусаю нижнюю губу, перекатывая ее между зубами, пока раздумываю над тем, что он сказал. Он часто сглатывает, и я четко вижу перекатывания его адамово яблока. Он нервничает относительно моей реакции, ведь есть, из-за чего.

— Мне не нужны деньги от мужчин, — я остаюсь спокойной, хотя его слова забрали наполнявшее меня ранее чувство безопасности.

— Я не какой-то мужчина, Оливия, — его ладони ложатся мне на плечи, и он тянет меня к себе, к уже колючей челюсти. Синие глаза обжигают меня закипевшей злостью, но он по-прежнему ласков со мной, его голос нежен. — Не переживай.

— Не переживаю. Просто хочу зарабатывать свои собственные деньги.

— Я ведь знаю, что у тебя гораздо больше амбиций, чем простое приготовление кофе. — Голос у Миллера покровительственный, и хотя я могла бы напомнить, что его собственные амбиции были гораздо менее похвальны, к еще одной стычке сегодня я просто не готова.

— Я устала, — с этим жалким заявлением ухожу от разговора и опускаюсь на его облаченный в костюм торс, прячу лицо в изгиб его шеи и вдыхаю мужской запах.

— Устала, — он вздыхает и заключает меня в свои объятия. — Сейчас только половина седьмого, и я уверен, что ты в постели с полудня.

Игнорирую его замечание и поднимаю руку, играя с его ухом, указательным и большим пальцам тереблю мочку.

— Как прошел твой день?

— Был долгим. Что хотел Андерсон?

— Я уже сказала, позлить меня.

— Поясни.

— Нет.

— Я задал вопрос.

— Ты можешь задавать его, сколько угодно, — шепчу я. — Я не хочу об этом говорить.

Он отодвигает меня прежде, чем я успеваю сгруппироваться и помешать ему. Он поднимает меня так, что я оказываюсь верхом на нем, и крепко сжимает мои бедра, в глазах нетерпимость.

— Вот незадача.

— Для тебя, — бормочу возмущенно. Я испытываю его терпение, но у меня совсем нет желания делиться с ним своими недавними познаниями — возможно, никогда не появится. Я была рождена из выгоды, выгоды не совсем обычного рода. Я служила цели, одной единственной цели, которая, в любом случае, провалилась.

Я под пристальным наблюдением. Он ждет моих объяснений, которых никогда не будет, и все равно выжидающая поза Миллера не спасает меня от более неприятных мыслей, которые лезут через барьер в моей голове. Как должен был себя чувствовать Уильям, зная, что Грейси беременна от другого мужчины, когда он любил ее так сильно? Она наказывала его, трахаясь с другими мужчинами, теперь это ясно, но намеревалась ли она беременеть? Было ли еще одним из моих предназначений наполнить Уильяма болью? И заставил бы Уильям маму избавиться от меня, если бы я не служила отвлечением для его врагов? Я была всего лишь пешкой. Вещю, которую Уильям использовал для своей выгоды.

— Оливия? — ласковый голос Миллера, зовущий меня по имени, возвращает мое удрученное сознание в комнату, туда, где я с кем-то, кто меня действительно хочет. Не потому что я должна выполнить какую-то задачу, а потому что я и есть его задача.

— Уильям меня использовал, — шепчу я, эти слова причиняют мне физическую боль. Я проходила через это. Проходила через боль быть брошенной, но теперь я столкнулась с новым видом боли. — Мама забеременела от другого мужчины, чтобы наказать Уильяма. — Вздрагиваю от холодности собственных слов и зажмуриваюсь. — Они любили. Уильям и мама были безнадежно влюблены, и они не могли быть вместе из-за мира Уильяма. Если бы не те люди узнали об их с Грейси отношениях, они бы использовали ее против него. — Вдруг в голову приходит вероятность того, что Уильям держал ее при себе не только для того, чтобы удовлетворять свою потребность в ней, но и как другое, сдерживающее средство. Он никогда не связывался со своими девочками. Это было общеизвестным фактом.