Одна отвергнутая ночь

Он спокоен и нетороплив в обоих своих действиях, рисуя на моём животе и занимаясь со мной любовью. Но я попадаю в цейтнот.

— Миллер, — выдыхаю, выгнув спину и стиснув кулаки. Я, закипая, балансирую на краю.

— Люблю чувствовать тебя, — шепчет он и, дёрнувшись, вырывает крик из меня и дикий рык из себя. — Твою пульсацию вокруг меня, — задыхается он. — Чёрт побери, Оливия!

— Прошу! — умоляю, в голове начинает стучать, меня бросает в водоворот невероятных ощущений. Мне не сбежать. Я разобьюсь на мелкие осколки. Он обеими руками хватает меня за бедра, насаживая на себя, не безумно жёстко, просто сильнее его размеренной тактики. — О-о-о…

Я отчаянно стараюсь собраться, отыскать в пучине наслаждения хоть немного контроля так, чтобы увидеть его лицо, когда он кончает. Смотрю на него, всё плывет, когда он запрокидывает голову, челюсть вот-вот хрустнет от силы, с которой он стискивает зубы. Теперь наши тела ударяются друг о друга, каждый удар — взрыв удовольствия.

И это происходит.

С нами обоими.

Миллер вколачивается в меня с рыком, останавливаясь глубоко во мне, и я выкрикиваю его имя. Взрываюсь. Перед глазами всё расплывается, спазм внутренних мышц такой же сильный, как дрожь тела.

— Боже, — делаю долгий, удовлетворенный вдох, наконец, возвращая себя что-то близкое к нормальному зрению, и вижу его вздымающуюся грудь и покрытое испариной лицо. Взглянув на свой живот, замечаю изгибы нескольких линий, но его ладонь быстро накрывает буквы и стирает их, повсюду размазывая краску, слова теперь превратились в большое красное пятно.

А потом он прижимается ко мне всем телом, найдя своими мои губы.

— Я стер их. Мне жаль. Мне так чертовски жаль. — Даря моим губам особое внимание, он обволакивает меня. Тело. Губы… Сердце.

Я улыбаюсь и льну к нему, обнимая, и отвечаю на поцелуй.

— Здесь были чувства, — произношу ему в рот. Дело было в их отсутствии на той встрече с наказывающим эскортом, не в том, как жёстко он брал меня. В том, каким нелюбящим и отстранённым он был.

Он прячет лицо в изгибе моей шеи:

— Я сделал тебе больно?

— Нет, — заверяю его. — Единственная боль, которую я чувствую, приходит, когда мы не вместе.

Он медленно поднимается, открывая свой испачканный краской торс.

— Мы только что нарисовали совершенство, сладкая.

Я улыбаюсь, вздохнув:

— Помурлычь мне.

Он отвечает мне той же улыбкой, даря одно из своих самых своих красивых выражений лица.

— Буду, пока есть воздух в моих лёгких.

Глава 26

Идеальная чашка кофе была бы сейчас очень вовремя, но я вряд ли справлюсь без прославленной кофе-машины, а выходить сейчас из квартиры без Миллера не самая лучшая идея.

Я стою на кухне в трусиках и одной из черных футболок Миллера и глазами сканирую всю столешницу в поисках чайника… и не нахожу. Фактически, я там мало что вижу — нет тостера, разделочной доски, кухонных полотенец, вообще никакой кухонной техники, если уж на то пошло. Всё подходящее пространство свободно от всего. Решив, что Миллер со своей навязчивостью чистоты всё убрал, я в поисках чайника начинаю открывать все шкафчики. Прохожусь по рядам полок и встроенных шкафчиков, открывая все по очереди и всё больше и больше выходя из себя. Всё содержимое расставлено слишком идеально, и всё же я быстро проверяю, что в каждом из них. Я по-прежнему не нахожу чайника. Хмурясь, я закрываю последнюю дверцу и пальцами начинаю стучать по пустой поверхности стола, но от загадки отсутствия чайника меня отвлекает сильное покалывание кожи. Пальцы замирают, и я улыбаюсь, продолжая стоять спиной к двери, покалывание перерастает в приятные вспышки внутри.

— Бум, — шепчет он мне в затылок, от чего каждое моё нервное окончание взрывается. Сильные руки забираются под футболку и, накрыв мою талию, разворачивают меня. Теперь я стою лицом к обнажённому, сонному Миллеру. — Доброе утро, — его губы шевелятся так же сонно, тут же гипнотизируя меня.

— Доброе.

Он улыбается, наклоняясь и захватывая мои губы.

— Я только что был немного шокирован, — произносит он мне в губы, целуя между словами.

— Чем?

— Заглянул в свою гардеробную. — Он отстраняется и смотрит, как я поджимаю губы, меня накрывает волной стыда и вины. О Боже, он… спокоен. Я расслабляюсь, но меня настораживает его реакция на разорванный в клочья гардероб. Он наклоняет голову. — Хотя, полагаю, теперь это больше похоже на лавку старьевщика.

- Я всё заменю, — обещаю искренне, а сама думаю, что, возможно, даже счёт, оставленный мамой, не покроет стоимость. — Прости.

Он рукой забирается под мои волосы и, прижав ладонь к затылку, тянет меня к себе, пока губами не прикасается к моему лбу.

— Уже простил. Что-то ищешь?

— Чайник, — отвечаю, заглядывая ему в глаза, поражаясь его спокойствию.

- У меня его нет.

- Тогда, как ты готовишь горячие напитки? — ладонями провожу вверх по всей длине его рук и останавливаюсь на плечах, как раз когда он усаживает меня на столешницу.

Он не отвечает, вместо этого оставляет меня сидеть на столешнице, а сам отворачивается к раковине. Мне любопытно, но не настолько, чтобы заставить себя смотреть, что он делает, намного приятней наблюдать за потрясающим видом его задницы, мышцы которой сокращаются с каждым его шагом. С довольной улыбкой я задумчиво наклоняю голову, а потом он разворачивается, и вот я уже лишена этого зрелища.

— Земля вызывает Оливию, — от его ласкового голоса я глазами медленно скольжу вверх по его торсу, в конце концов, встретившись с полным понимания намёком на улыбку. Он кивком головы показывает, куда мне следует посмотреть, и я вижу, как он нажимает кнопку на хромированном, ультрасовременном кране. Из головной части тут же начинает клубиться пар. — Постоянно кипящая вода.

Я, опустив руки на колени, закатываю глаза.

— Так аккуратно, — насмешливо бормочу я. — Готова поспорить, ты был безумно рад, когда эту штуку изобрели.

В попытке сдержать улыбку он поджимает губы.

— Это чертовски хорошая идея, согласна?

— Да, для помешанных на чистоте, таких же, как ты, тех, кто ненавидит беспорядок, идея идеальна.

— Дерзить не обязательно. — Он выключает воду и тут достает из-под раковины тряпку, вытирая капли воды, появившиеся в результате демонстрации. От моего внимания не ускользает, что он решил не замечать моего намеренного упоминания об обсессивно-компульсивном расстройстве, я не утруждаю себя заметить, что причины для дерзости есть, вместо этого я просто продолжаю его подстрекать.

— Я тобой горжусь, — говорю ему, как ни в чём не бывало, с интересом осматривая пространство кухни и понимая, что он будет смотреть на меня с любопытством.

—В самом деле?

— Да. Ты усадил меня на свою столешницу, придав ей немного неряшливый вид, и подверг себя риску. — Обращаю свой взгляд обратно на обнажённый, пытливый силуэт Миллера.

— Я довольно хорош в оценке и снижении рисков, — он делает несколько шагов ко мне, взгляд становится голодным. — Но мне хотелось бы знать, в чём заключается риск моего поступка.

— Справедливо, — согласно киваю, заставляя себя не опускать глаза ниже уровня его шеи. По его затуманенному взгляду, понимаю, что он возбуждён. Если увижу доказательство, то сдамся, а мне слишком нравится над ним подтрунивать. — Я расскажу тебе про риск.

— Будь добра, — шепчет он низким, глубоким и соблазнительным голосом. Мои соски твердеют.

Я медленно снимаю футболку и ставлю босые ноги на стойку, опускаюсь на спину, так что оказываюсь распростёртой по всей длине мраморной поверхности. Сложно сохранять спокойствие с обнажённым Миллером в непосредственной близости, и ещё сложнее, когда кожу холодит мрамор. Сдерживаю шокированный вдох и поворачиваюсь к нему лицом.

Он улыбается, и это выбывает из моих легких сдерживаемый до этого воздух, так что я разделяю его радость.

— Мне это риском не кажется. — Его взгляд медленно скользит по всей длине моего тела сверху вниз и обратно. Похоть в его глазах словно кувалдой пробивает меня между ног. Извиваюсь под его очевидной решимостью, что источает каждая клеточка его тела. — Скорее возможностью.

Закусив нижнюю губу, слежу за его шагами ко мне, пока он не нависает надо мной.

— Согни колени, — командует он ласково, и я сильнее кусаю губу. — Сейчас же, Оливия. — Это авторитарный тон — всё, что требуется. Во мне больше нет ни скромности, ни сопротивления, ни сдержанности. Согнув колени, я пятками упираюсь в края столешницы, меня накрывает чувство предвкушения его прикосновений. Меня всю пробивает дрожь. Он пальцами подцепляет резинку моих трусиков и не спеша тянет их вниз по бёдрам, побуждая меня приподнять ноги. Маленький кусочек хлопковой ткани аккуратно сложен и отложен в сторону, прежде чем его ладони ложатся на внутреннюю сторону моих бёдер и раздвигают мои ноги. Я жадно глотаю воздух и в ожидании его следующего действия закрываю глаза. — Пальцы или язык?

— Мне всё равно, — я задыхаюсь. Приму всё. — Просто прикоснись ко мне.

— Ты как будто в отчаянии.

— Так и есть, — признаюсь, не чувствуя ни капли стыда. Он доводит меня до грани желания и отчаяния, а потом дразнит и мучает меня своими первоклассными «преклоняюсь» штучками. Это одновременно мучительно и восхитительно.

— Пальцы, — решает он и подушечкой большого пальца проводит вдоль моей разгорячённой плоти. Яростно выгибаю спину и кричу. — Так я смогу поцеловать тебя, если решу.

Открываю глаза и вижу его, одной рукой упирающегося в поверхность надо мной, его лицо совсем близко, а лоб щекочет непослушная прядь его волос. Я молчу и изнываю в мучительном ожидании нового прикосновения, пока он сканирует моё лицо. А потом это происходит, и я, не подумав, в поисках его губ приподнимаю голову. Только один его палец наполовину во мне, и мои жадные мышцы, сокращаясь, изо всех сил стараются держаться за него, но он убирает его и разрывает наш поцелуй. Я в отчаянии хнычу, опуская голову обратно на столешницу, задыхаясь и дрожа.

— Не ты здесь решаешь, сладкая, — предупреждает он игриво, испытывая моё терпение.

— Ты всегда говоришь, что сделаешь всё, что я захочу, — использую против него его же обещание, хотя и прекрасно осознаю, что оно не относилось к сексу.

— Согласен. — Он приближает ко мне свои губы максимально близко, но не касаясь. — Только ты не сказала, чего хочешь.

— Тебя. — Не колеблюсь.

— Я уже твой. Скажи мне, что ты хочешь, чтобы я с тобой сделал. — Он, как всегда, решителен в своих заявлениях, отчего у меня на щеках вспыхивает румянец, а я обдумываю сказанное. Он хочет инструкций? — Давай же, Ливи. Воспринимай это как план поддержания оценки и уменьшения риска. — Есть в его голосе тень насмешки, что только увеличивает мой румянец и распаляет мою дерзкую сторону. Так что, с долгим, придающим уверенности вдохом, я хватаюсь за эту дерзкую себя и держу её обеими руками, стараясь, чтобы она из меня не вырвалась.

— Войди в меня.

— Как? — спрашивает он хладнокровно.

— Пальцами, — выдыхаю, тут же понимая, что он хочет не просто инструкций. Он жаждет точных, пошаговых команд.

— Оу, ясно. — Он хорошо скрывает своё веселье, смотря вниз на свою руку, остановившуюся между моими бедрами. — Не должен ли я сначала проверить твоё, — он замолкает и секунду раздумывает, — состояние?

Чёрт бы его побрал! Внутри растёт раздражение, я сама готова сделать всю работу, если он не готов.

— Миллер, пожалуйста. — Я окунаюсь в темноту, в отчаянии закрыв глаза. Меня разрывает чувство потребности, тяжесть внизу живота увеличивается, начиная дико пульсировать.

— Сфокусируйся, Ливи. — Как только я пытаюсь сжать ноги, уменьшив пульсацию, он снова их раздвигает.

— Благодаря тебе это слишком сложно! — Стону, тщетно извиваясь. На плечи ложатся две большие ладони, удерживая меня, и я, открыв глаза, лицом к лицу встречаюсь с победным блеском в глубокой, довольной синеве его глаз. Я инстинктивно поднимаю руку и хватаю его за волосы, недовольно сжимая их.

Эффект нулевой. Он убирает от своих волос мои пальцы и опускает их на мой живот, с серьезным выражением лица предупреждающе стиснув руку.

— Люблю твою дерзость, — шепчет он, дразня меня своими губами, флиртуя, и, хотя знаю, что поцелуй, от которого замирает сердце, я не получу, моё тело реагирует и приподнимается в тщетной попытке поймать его губы.

— Хочешь почувствовать мой вкус? — шепчет он, позволив лишь легкое соприкосновение наших губ, но лишив меня полного контакта. — Хочешь поглощать меня и теряться во мне целую вечность?

— Да! — моё недовольство растёт по мере того, как он продолжает отказывать мне в контакте, которого я прошу.

— Помнишь, кто может утолить эту всеобъемлющую потребность?

— Ты, — стону, ерзая от короткого прикосновения его пальцев к моему лону.

Он неожиданно от меня отстраняется, его самодовольное выражение перерастает во что-то другое. Не уверена, что это. Могу сравнить это только с чувством гордости. Он выглядит так, как будто открыл месторождение золота. Для кого-то другого его лицо безэмоциональное, пустое… ничего не выражающее, но для меня в нём миллион слов счастья. Миллер Харт счастлив. Он удовлетворён. И я точно знаю, что такого никогда не случалось в прошлом Миллера.

— Я не хочу быть мужчиной, просто дающим тебе сногсшибательные оргазмы.

Моё довольство и мечтательность прерваны его заявлением, и я тут же замечаю, что искры гордости его глазах гаснут. Я сбита с толку:

— Ты постоянно это говоришь, — возражаю тихо, желание во мне стихает от его неуверенности. Я клялась заставить его почувствовать себя гораздо более значимым, чем просто ходячей, говорящей машиной для удовольствий, к тому же, он, кажется, счастлив получать похвалы во время наших интимных сцен. Он требует их, доводя меня до безумия и заставляя меня умолять. Он этого заслуживает, клянусь Богом, ему нужно вручить медаль, но я никогда, ни на секунду не задумывалась о том, что могу заставить его чувствовать себя использованным. Ему нравится, когда я прошу его прикосновений. От этого он чувствует себя желанным. Нужным.

Всё во мне умирает, когда в голову приходит мысль, что он вбивает это в головы всем женщинам, с которыми спит. Говорит ли он им все эти убедительные слова? Вероятно. Это его работа. Дарит ли он им столь же потрясающие ощущения, какие дарит мне? Знаю, что дарит.

В запале он мрачен и обжигающе горяч, когда вооружён ремнём и кроватью с балдахином.

— Ты выражаешь такую страсть всем женщинам, которых берёшь? — Меня шокирует собственный вопрос, особенно учитывая то, что я рассчитывала подумать об этом молча. Моё подсознание жаждет ответа.

— Всё, что ты получаешь от меня, инстинктивно, Оливия Тейлор. Я никогда раньше не был очарован. И никогда раньше не отдавал всего себя. Ты же получаешь меня целиком. Каждую испорченную частичку меня. И каждую секунду каждого дня я молю о том, чтобы ты никогда не сдалась относительно нас, даже если я сдамся. — Он губами прижимается к моим губам и терзает их, кажется, целую вечность, наполняя меня силой, распаляя мою любовь. — Удержи меня в этом прекрасном, светлом месте рядом с тобой. — Он отпускает меня и пробивает полным мольбы взглядом. — Не дай мне провалиться обратно в темноту, умоляю.

Я перевариваю его слова, парализованная ясным взглядом синих глаз. Признание в чувствах, такое четкое выражение себя должно было только укрепить мою решимость. Но в его заявлении я услышала отрицательное. Даже если я сдамся.

Меня слишком ранили недавние поступки Миллера. Правильные слова неправильных людей могут сбросить его обратно во мрак, и только моя сила сможет его вытянуть.

— Прикоснись ко мне, — командую я ласково, — пальцами. — Беру его руку и направляю её к точке между моих бёдер. — А потом войди в меня и двигайся не спеша.

Он кивает в молчаливом понимании и рукой облокачивается о стойку, когда меня обжигает его прикосновение. Дыхание перехватывает.

— Позволь мне ощутить твой вкус, — шепчет он, сближая наши лица.

Отвечаю на автомате, нет нужды в раздумьях, я приподнимаюсь и со стоном сплетаю наши губы, руками обнимаю его за шею. Каждая моя мышца напряжена в предвкушении, ноги раздвинуты еще шире, готовясь принять как можно больше его. Его движения неспешные, расчётливые, два пальца идеально скользят по плоти, изысканно меня распаляя. Я не дышу, по мере нарастания удовольствия углубляю поцелуй.

Я выдыхаю, посасывая его нижнюю губу, после роняя голову обратно на столешницу.

Его глаза прикрыты, рваное дыхание в такт моему собственному, он не прекращает уверенных движений пальцев по моей пульсирующей плоти.

— Боже, Оливия. — Он обессилено опускает голову, в конце конов, пальцами раздвинув мою плоть, осторожно опустившись на меня всем своим весом, со стоном заполняет меня.

Я выгибаюсь с безумным криком:

— Миллер!

— Блять! Люблю слышать, как ты кричишь моё имя. — Он отстраняется и снова заполняет меня, сила его движений очевидна не только от моих непрекращающихся криков и стонов, но и от резкости черт его лица. Я борюсь с желанием закрыть глаза, отчаянно стремясь потеряться в темноте наслаждений, но еще отчаянней желая видеть его. Есть нечто удивительное за пеленой мрачного желания его пьянящих глаз, но я теряю этот потрясающий вид, когда он наклоняется и теплотой рта терзает мой чувствительный сосок. Это отправляет меня в чувственный перегруз. Меня начинает трясти.

— О Боже! — Мои руки в его волосах сжимаются в кулаки, прижимая его к моей груди, бедра приподнимаются навстречу давлению его пальцев. Все нервные окончания бесконтрольно вибрируют, голова мечется из стороны в сторону, мысли разбросаны. Чувствую, как приближается оргазм, удовольствие, захватившее каждую клеточку тела, собирается в одной точке, готовое взорваться. И благодаря укусу соска и движению сильных пальцев глубоко во мне это происходит.

Земля перестаёт вращаться вокруг своей оси. Жизнь останавливается. В голове туман. Слышу отдалённый звук рычания и, как только перебарываю первоначальный натиск дичайшего удовольствия, я устало поворачиваю голову и вижу Миллера, он стоит в полный рост и смотрит, ласково поглаживая меня между ног, снимая моё напряжение. Его толстое, пульсирующее возбуждение гордо стоит в паху.

Я ничего не говорю, преимущественно потому, что у меня нет сил, но я все же поднимаю руку и, проведя по всей его длине, подушечкой большого пальца снимаю каплю смазки, сочащуюся из головки. Миллер шипит, мышцы торса заметно сокращаются, пока он пытается совладать с моим прикосновением. Он беспрестанно пульсирует, и я прямо вижу, как колотится сердце у него в груди. Хватает всего одного ласкового движения моей руки по нему, чтобы заставить его кончить. Он убирает мою руку и, придвинувшись ко мне, со стоном изливается мне на живот. Меня накрывает его тепло, и от этого я расслабляюсь, спиной прижимаясь к мрамору, глазами впитывая этот потрясающий вид. Я плыву в волшебной долине совершенства.

— Засыпаешь? — ушей касается его грубоватый голос, и я мурлычу, закрыв глаза. Он осторожно убирает руку от моего лона и кладёт её на мой живот. А потом он размазывает по мне своё семя, повсюду от груди до ног. Я испачкана. Более безразличной по этому поводу быть невозможно. Он наклоняется и целует меня в губы, побуждая открыться ему. Позволяю ему со всей внимательностью терзать мой рот. Я могла бы уснуть прямо здесь на этой массивной столешнице.

— Давай же. — Он поднимает меня в сидячее положение и устраивается между моих ног, всё это время не разрывая наш поцелуй. Я обнимаю его за плечи и он, обхватив меня за ягодицы, подтягивает к себе. — Можешь помочь мне приготовить завтрак.

— Могу? — выпаливаю, отчего он отстраняется, пытливо хмурясь. Навела бардак на его столе, с его одеждой… с собой. И теперь я могу помочь ему приготовить завтрак на его идеальной кухне, где всё расставлено с военной точностью? Не уверена, что готова к этому и, положа руку на сердце, с учётом степени его помешанности, меня эта перспектива пугает.

— Только давай не будем придавать этому слишком большое значение, — предупреждает он.

Это большое значение. Огромное.

— Ты сам можешь приготовить, — предлагаю, чувствуя небольшое потрясение. Он и так уже столько мне дал. Не хочу испытывать судьбу.

— Так просто тебе не отвертеться. — Он едва уловимо целует меня в щёку, ставит на ноги и, развернув в своих руках так, что я спиной прижимаюсь к его торсу, кладет подбородок мне на плечо. — Но сначала быстро умываться.

Он ведёт меня вперёд с руками, прижатыми к моему животу, шаг за шагом, пока мы не останавливаемся у раковины, и он не включает кран. Он смачивает полотенце, выдавливает немного жидкого мыла и тщательно обтирает мой живот, а потом, встав на колени, обтирает мои ноги. Всё, что я могу делать, это стоять и глотать собственный стон.

Намылив наши руки вместе, он тянется через меня и моёт раковину, я же просто наблюдаю за ним с улыбкой.

— К холодильнику, — шепчет он, нежно подталкивая меня, и вот мы стоим перед огромными зеркальными дверцами. Нагота Миллера скрыта. Но не моя. — Потрясающий вид. — Он, не отводя взгляда, кусает меня за плечо и рукой скользит вниз по моему животу к местечку между ног. Я перестаю дышать и, с едва слышным писком, щекой прижимаюсь к его лицу. — Такая тёплая и притягательная, — шепчет он, а потом языком пробегает по оставленной им у меня на плече отметине, сразу четырьмя пальцами проводит по моей влажности. Это движение на чувствительной коже вызывает у меня стон, я замечаю, как темнеет его взгляд. — Ты всё ещё пульсируешь, сладкая.

Бёдрами толкаюсь в пах Миллера, вырывая из него похожий на мой собственный, полный похоти звук.

— Ты хотел меня покормить, — напоминаю ему,довольно глупо. Я всегда предпочту еще больше сеансов его обожания рутинной необходимости принимать пищу.

— Верно, но не обещаю, что не воспользуюсь одним из твоих самых притягательных состояний, пока мы готовим завтрак. — Он пальцами кружит вокруг клитора, усиливая пульсацию.

Боже, помоги мне!

— Миллер, — я зажмуриваюсь, отодвигаясь, тело само перемещается, стараясь избежать его невероятно искусных прикосновений.

Он губами прижимается к моему уху:

— Я могу привыкнуть готовить нам еду с моей привычкой, тесно прижатой к моей груди.

Если так случится, мы, наверное, никогда не будем есть. Моя потребность в нём разрушительна, и я заставляю себя развернуться.

Только ничего не выходит.

— Нет-нет-нет, — его ладонь прижимается к мягкой коже моего живота и не спеша перемещается вверх, пока пальцы не замирают в уголке рта. Наши взгляды прикованы друг к другу, когда он оставляет на моих губах мою же влажность. — Оближи.

Тогда как его приказ должен был заставить меня пристыжено съежиться, он, наоборот, лишь распаляет моё желание. Я следую его команде, губами не спеша захватывая его пальцы, всё это время он удерживает меня на месте, скорее жадным взглядом, чем своей сильной рукой.

— Вкусно, согласна?

Я киваю, хотя более склонна думать, что кожа под влажностью гораздо вкуснее.

— Пока достаточно, — он убирает пальцы и ладонями проводит вниз по моим рукам, пока не накрывает тыльные стороны моих ладоней. — Это может занять некоторое время.

— Только если ты не можешь держать при себе свои руки, — отвечаю тихо, желая, чтобы мне не надо было идти на работу, и мы могли бы весь день готовить завтрак.

Он поднимает наши руки и переплетает пальцы так, чтобы мы могли вместе открыть дверцу холодильника.

— Ты бы этого не хотела, так что это бесполезный спор.

— Согласна. — Стою перед содержимым холодильника Миллера и вижу полки аккуратно расставленных продуктов — в основном фрукты или какая-то здоровая пища, плюс бутылированная вода. Он протягивает наши руки к контейнеру с клубникой, и я улыбаюсь. — Шоколад на завтрак?

— Это было бы чрезвычайно вредным.

— Так что же?

Он прикусывает мочку моего уха, вытаскивая ягоды из холодильника.

— На завтрак у нас будет клубника с греческим йогуртом.

— Звучит не так вкусно, — бормочу, а еще я готова поспорить, что он обезжиренный.

Он ничего не говорит в ответ, но то, как поджаты его губы, даёт мне понять, что дальше лучше не спорить. За лёгким толчком его бедёр мне в поясницу следует наше синхронное отступление от холодильника. Его глаза приклеены к моему отражению, исследуя каждый обнажённый участок, так продолжается до тех пор, пока ему не приходится нас развернуть. Мы перемещаемся по кухне, как одно целое, из одного шкафчика берём разделочную доску, из другого две миски, сито из третьего, и, наконец, из ящика достаем пару ножей, после чего всё необходимое расставлено на столешнице. Наши руки работают вместе, и, хотя все действия спровоцированы Миллером, я рада, потому что так я не сделаю ничего неправильного. Он, забывшись, мурлычет мне на ушко свою мелодию, он кажется таким умиротворенным, и это ощущение согревает меня изнутри. Он так счастлив и доволен, как будто я, готовящая завтрак по его стандартам и следующая за ним, могу быть самой удовлетворительной вещью в мире. Для Миллера это, может быть, так. Он помогает мне взять нож и, накрыв мою руку своей, берёт клубнику и раскладывает её на разделочной доске. А потом, руководя моей рукой, он поднимает нож и проводит лезвием по плоти, отрезая стебель. Он отодвигает стебли в одну сторону, разрезает сочные ягодки пополам и, оставив на моей щеке полный любви поцелуй, он выкладывает ягоды в сито.

— Идеально, — хвалит он, как будто это не он только что руководил проделанными нами просчитанными действиями, вплоть до орудования ножом. Но если благодаря этому совершенный мир Миллера продолжит вертеться вокруг идеальной оси, я с радостью соглашусь. Положив подбородок мне на плечо, он берёт ещё одну клубничку. Близость его уверенного дыхания у моего ушка за гранью простого комфорта. Это сродни раю на земле.

— Я подумал, ты могла бы остаться со мной сегодня, — говорит он тихонько, подводя мою руку к клубнике. Ласковым давлением на мою руку он разрезает сочную, аппетитную плоть. Я бы не посмела сделать такую глупость, как стащить кусочек, только не под надзором моего требовательного Миллера, так что я потрясена, когда он берёт одну из половинок и подносит к своему рту. Хмурясь, слежу за его действиями, но тут же отвлекаюсь тем, как он медленно приоткрывает губы и захватывает ими ягоду. Хотя, отвлекаюсь только на мгновение. Недовольство гасит это чувство.

— Это, — не успеваю сказать, меня останавливает рот Миллера. Он раскусил ягоду, и её сок растекается в нашем поцелуе, делая его самым вкусным из всех. Миллер и клубника. — Ммм, — мурлычу довольно, сок стекает по моему подбородку.

— Согласен, — шепчет он, разорвав наш поцелуй, и слизывает вкусные капельки с моего подбородка, выполняя самопровозглашённую роль убрать наш бардак. Вероятно, ему это доставляет удовольствие, и всё же это немного неестественно, так что предполагается, что Миллер охотно взял на себя эту роль.

— Мне сегодня нужно на работу, — шепчу под его пронзительным взглядом. У меня всё тело, словно в огне, и перед соблазном провести целый день с Миллером в его квартире, в сохранности от всего мира, почти невозможно устоять, но я не могу снова игнорировать работу.

Смиренно вздохнув, он целует меня в нос. Слишком смиренно.

— Я понимаю, просто пообещай мне, что не будешь рисковать и добираться сама. — От его просьбы довольство и комфорт внутри меня превращаются в тревогу. За мной следят. — Я сам отвезу тебя и заберу.

— Как долго ты планируешь сопровождать меня? — спрашиваю. Меня более чем волнует вопрос разоблачения моей нежеланной тени, а ещё мне не хочется, чтобы Миллер всю жизнь со мной нянчился.

— Только пока мы не выясним, кто и почему. — Он снова упирается подбородком мне в плечо и возвращается к нарезанию клубники.

— Кто это «мы»?

Мне, определённо, не померещилась нерешительная пауза перед его ответом:

— Ты и я.

Я подозрительна. Ненавижу быть подозрительной. Подозрительность опасна и она только разжигает любопытство. А я ненавижу любопытство, может даже больше, чем подозрительность.

— Я не смогу ничего выяснить, пока ты не поделишься со мной информацией, чего ты не сделаешь, оставив только тебя всё выяснять.

— Ну, так должно быть, — безапелляционно утверждает он, распаляя эту проклятую подозрительность и любопытство. — Не хочу, чтобы твоя прекрасная головка беспокоилась об этом. — Он подтверждает свои требования, рассекая ножом еще одну клубничку и целуя меня в висок. — Мы закроем эту тему прямо здесь.

— Где? — Спрашиваю, закатив глаза. Меня жёстко поставили на место, типа того, и всё же я не могу удержаться от сарказма.

— Нет необ….

— Миллер, — вздыхаю я. — Расслабься. — Один шаг вперёд, миллион назад.

— Я совершенно расслаблен. — Он пахом толкается мне в поясницу и кусает за шею, от чего я взвизгиваю и смеюсь, так просто обрезая мои предыдущие мысли.

— Прекрати! — выдыхаю сквозь смех.

— Никогда.

Но он прекращает, и я тоже резко перестаю смеяться, внимательно задрав голову.

— Это был дверной звонок? — спрашиваю, заинтригованная. Никогда раньше не слышала этот звук.

— Полагаю, что так. — Миллер кажется таким же заинтересованным, как я.

— Кто это может быть?

— Ну, давай выясним, — он снимает мою руку с рукоятки ножа и кладет его параллельно разделочной доске, после чего отпускает меня. Потом он быстро и деловито убирает рабочее пространство, поднимает мои сложенные трусики и футболку.

Он берёт меня за руку и быстро проходит по квартире. Спустя секунды мы стоим в его гардеробной, я снова слышу дверной звонок, и он бормочет себе под нос что-то о помехах. Он натягивает чистые, черные боксеры и, фактически, начинает перебирать дурацкие футболки, пока где-то вдалеке снова и снова верещит дверной звонок. Я стою и молча наблюдаю за тем, как он становится всё злее и злее к моменту, когда надевает футболку. Он берёт мои руки и целует костяшки пальцев.

— Прими душ. — Быстрый поцелуй в лоб, и он исчез, оставив меня стоять, словно статуя, посреди его гардеробной в компании собственного любопытства. Оно накрывает меня и, не готовая оставаться наедине с этим сводящим с ума чувством, я надеваю трусики, футболку и тихонько следую за Миллером, его длинные, сильные ноги быстро доносят его к входной двери.

Когда он открывает дверь, от него волнами исходит агрессия, и она как будто преумножается, когда его взору открываетсятот, кто там стоял. Мне не видно, высокий силуэт Миллера закрывает обзор, но, судя по холоду, исходящему от застывшей фигуры Миллера, мы не хотим видеть этого человека.

— Сейчас ты можешь свалить на хер, или остаться и доставить мне удовольствие, позволив переломать все кости в твоем теле. — В его голосе абсолютная ненависть. Пугающая. Кто там? Вижу, как вздымается спина Миллера, и как из его ушей буквально валит пар. Он в любой момент слетит с катушек. Господи Боже, он что, не слышал ничего из того, о чём мы говорили? Он просто не может это контролировать.

— Я остаюсь.

От этого мужского голоса сердце пускается вскачь. Он ищет меня? Пальцы Миллера сжимаются в кулаки, от чего вздуваются вены на его руках. Блин, он готов напасть. Я подхожу ближе, решая — вмешаться или остаться в стороне.

— Как пожелаешь, — отвечает Миллер небрежно, как будто только что не угрожал убить нашего гостя.

— Я желаю, чтобы ты отвалил, чтобы моя девочка могла рассуждать трезво, без твоего на неё влияния.

Миллер наступает. Угрожающе и целенаправленно. Моя тревога усиливается так же, как учащается стук сердца.

— Я скажу только раз, — шипит он, сжимая и разжимая кулаки. — Я никогда не заставлю Оливию делать то, чего она не хочет. Она принадлежит мне. И понимает это. Я понимаю, и ты, блять, тоже должен это понимать. Если я куда-то и уйду, она уйдет со мной.

Я нахожу в себе смелость и подхожу к Миллеру, рукой провожу по его спине, после чего обхожу его и спиной прижимаюсь к его торсу. Меня встречают синяк под глазом, отёкшая щека и разбитая губа.

— Грегори, — выдыхаю я нервно, чувствуя, как от Миллера исходят все виды беспокойных волн. Спиной ощущаю, как он напряжён. — Ты в порядке?

Взгляд карих глаз смягчается при моём появлении, черты лица практически расслаблены.

— Просто потрясающе, — шутит он, посылая Миллеру двусмысленный взгляд. — Нам надо поговорить.

Сильная ладонь накрывает заднюю часть моей шеи и начинает её поглаживать. Если это попытка хоть сколько-нибудь избавить меня от волнения, то она с треском провалилась. Оно клубится во мне бесконтрольно. Ничто его не уменьшит и не устранит.

— Ну, так говори, — приказывает Миллер.

— Наедине, — шипит Грегори, убивая во мне всю надежду на то, что он пришел сюда, чтобы исправить все с Миллером. Чувствую себя беспомощной.

— Ад покроется льдом быстрее, чем я оставлю Оливию наедине с тобой.

— Боишься, что она тебя оставит?

— Да. — Быстрый, жестокий, честный ответ Миллера шокирует меня и, очевидно, Грегори тоже, потому как в ответ он не говорит ничего.

Взгляд Грегори изучает меня несколько задумчивых секунд, прежде чем он подбирает слова:

— Хочешь поговорить наедине? — спрашивает он так, что каждая мышца в моем теле костенеет. Хочу. Я не боюсь того, что он мне скажет или что он попытается убедить меня оставить Миллера, что вполне вероятно. Это будет пустой тратой сил, к настоящему времени Грегори должен это понимать. Он был избит дважды за своё нежелательное вмешательство, и довольно сильно. Он, конечно же, не пойдёт на третий раунд. — Ну? — подталкивает он, когда я продолжаю стоять, молчать и обдумывать, как с этим совладать. Или совладать с Миллером.

Моё непроницаемое лицо вдруг смотрит на Миллера, потому что он развернул меня в своих руках. Вся ярость и волнение ушли, сейчас его взгляд ясный и сосредоточенный.

— Хочешь побыть минутку наедине со своим другом?

Я в шоке. В абсолютном шоке. Киваю, не в состоянии вытолкнуть из себя ни слова. Миллер тоже кивает, сделав глубокий вдох, и, наклонившись, целует меня в нос, при этом ладонью обхватив заднюю часть моей шеи. Он готов дать кому-то возможность вмешаться?

— Я в душ, — говорит он тихо. — Используй столько времени, сколько понадобится. — Такое нехарактерное проявление заботы приводит меня в замешательство, и я знаю, что Грегори тоже слегка ошарашен. Я практически чувствую его состояние по удивленному, громкому биению сердца. Я почти кивнула, когда в голову приходит мысль, как некомфортно будет Грегори находиться в квартире Миллера. И мне тоже, если уж на то пошло. Миллер, притаившийся где-то в другой комнате и готовый наброситься в любой момент, услышав то, что ему не понравится, совсем не поспособствует моему спокойствию.

— Мы пойдем в кофейню, — произношу менее уверенно, чем мне хотелось бы, сердце обрывается, когда Миллер с обеспокоенным взглядом начинает качать головой. — Я буду с Грегори, — добавляю, глядя на него умоляющими глазами, хотя и не веря, что это его убедит. Грегори, должно быть, задается вопросом, что происходит. Я просто не могу подсунуть ему новости про сталкера, не в свете всего уже сказанного. — Пожалуйста, — поражённо сутулюсь.

Спор в его голове очевиден и ясен, всё написано на его лице.

— Ладно, — соглашается он нехотя, практически сбивая меня этим с ног. Его ласковый взгляд оставляет меня и ужесточается, когда он смотрит на Грегори. — Я верю, что ты будешь оберегать её с той же заботой и вниманием, с каким это делаю я.

Я кашляю, поперхнувшись, и изумлённо пялюсь на его совершенно спокойное лицо, понимая, что он получит точно такой же взгляд от Грегори. На самом деле, он не высказывает причин. Я его понимаю. Чувствую. Я вижу его за этой безразличной маской и самоуверенными словами. Но больше не видит никто.

— Чего? — спрашивает Грегори, в голосе явно слышится веселье вперемешку с раздражением.

Миллер дёргается, сузив глаза.

— Я не люблю повторяться.

— Какого хера! — смеётся Грегори. — Где ты, на хрен, откопала этого недоумка?

— Грег! — выдыхаю, разворачиваясь к нему, и спиной прижимаюсь к груди Миллера, предотвращая неминуемое.

— Ой, да перестань ты уже, пожалуйста!

— Я сломаю твою грёбаную шею! — рычит Миллер, яростным взглядом прожигая дыры в моём избитом друге.

— Хватит! — кричу с бешеным всплеском рук. — Просто… хватит! — Есть миллион слов, которые я хочу бросить в эту неразбериху, какие-то в сторону Грегори, что-то в сторону Миллера, но, не желая усугубить всё ещё больше, я делаю несколько успокаивающих вдохов и в поисках терпения закрываю глаза. — Грегори, подожди на кухне, — жестом руки показываю, где это. — Миллер, идём со мной, — хватаю его за руку и тяну за собой. — Я буду через десять минут, — кричу через плечо, не давая ни одному из них шанса противоречить. Я не оставлю их наедине. Иначе я вернусь к морю крови и разбросанным костям.

— Я подожду в холле, — выплёвывает Грегори, и я слышу злобный хлопок дверью, сотрясающий стены.

Миллер шипит, заставляя меня замереть на месте:

— Он только что хлопнул моей грёбаной дверью? — Взгляд дикий, он разворачивается, лицо искажено отвращением. — Он, блять, просто хлопнул моей дверью!

— Миллер! — кричу, вставая перед ним. — Спальня! Сейчас же! — Я сорвалась, ярость скручивает желудок, кровь приливает к лицу. Теперь ему придётся успокоиться. — Не заставляй меня повторять! — Меня трясёт. Я дошла до грани с этими двумя, ведут себя, как бульдоги, позволяющие своему эго затмевать то, что действительно важно. Меня! — Я иду выпить кофе с Грегом!

— Ладно, — говорит он, выглядя мрачным. — Но если хоть один волосок на твоей голове пострадает к тому времени, как ты ко мне вернешься, я за свои действия не отвечаю.

— Я буду в порядке, — ято со мной случится?

— Ему лучше в этом удостовериться, — фырчит он.

Что?

— Говоришь, как самодовольный придурок!

— Оливия, — он наклоняется ко мне нос к носу, глаза горят страстью, мои же горят раздражением. — Ты знаешь, что я чувствую к людям, которые вмешиваются, и ты знаешь, что я чувствую, когда они тебя расстраивают. Я не только сломаю ему хребет, если ты пострадаешь физически, я сдержу это обещание, если он тебя расстроит.

Я драматично сутулюсь. Намеренно, просто чтобы он увидел, как он меня раздражает.

— Слишком много думаешь, — шепчет он, ладонью накрываю мой затылок и притягивая к себе, уничтожая жалкое остававшееся между нами расстояние и сплетая наши губы.

— Я не буду слишком много думать, — обещаю, позволив ему высосать из меня всю злость. Теперь это в прошлом. — Но после всего, через что ты заставил меня пройти за прошедшие двадцать четыре часа, Миллер, я выпью кофе со своим другом.

Чувствую, как он надувает губы.

— Как пожелаешь. — Он не может с этим поспорить. Он обнимает меня, отстраняясь от моих губ так, чтобы мог зарыться лицом в мои непослушные светлые волосы. Как будто понимает, что моё Миллера может магическим образом придать мне сил. Всегда срабатывает. — Я полагаюсь на твою силу, моя восхитительная девочка.

Я обнимаю его и позволяю ему сильно обнять меня. Или сильнее. Я могу быть чертовски зла на то, что произошло с появлением здесь Грегори, но моя сила не пошатнулась. Я никогда не уйду от нас.

— Мне нужно принять душ.

Он отпускает меня, откидывает волосы мне за плечи, изучая моё лицо.

— Не оставляй меня без тебя на слишком долгое время.

Я улыбаюсь и нежно отталкиваюсь от него, принимаю душ, мысленно готовясь к ещё одному раунду вмешательства от моего лучшего друга.

Глава 27

Когда я выхожу из квартиры Миллера, Грегори стоит, прислонившись к стене и копаясь в телефоне.

— Хей, — говорю, закрывая за собой дверь.

Он поднимает глаза и с деланной улыбкой отталкивается от стены.

— Привет, малышка.

Только от этих слов мне уже хочется заплакать.

— Что с нами случилось? — спрашиваю я.

Грегори смотрит на чёрную блестящую дверь Миллера, а потом на меня:

— Кофененавистник случился.

— Он больше, чем кофененавистник, — возражаю тихо. — И он возненавидел только первый приготовленный мной кофе, так что технически мы не можем его так называть.

— Членосос.

— Это закреплено за Беном. Видел его в последнее время?

Широкие плечи каменеют. Это чувство вины.

— Мы здесь не из-за моей полной лажи в личной жизни.

Я чуть не споткнулась от его наглости:

— В моей личной жизни нет лажи!

— Успокойся! — Два широких шага, и он уже стоит прямо передо мной. — Это в его жизни, — он указывает на входную дверь Миллера, — полно лажи, и он оказывает на тебя влияние!

Я ощетиниваюсь, выражение лица становится яростным.

— Я не буду это слушать. — Я разворачиваюсь на своих конверсах, намереваясь закончить наш «разговор» и стремясь получить утешение в руках моего полного лажи, страдающего обсессивно-компульсивным расстройством, сдерживающего внутренних демонов, собственнического, испорченного, употреблявшего наркотики, экс-скандально-известного мужского эскорта, время от времени джентльмена. Ладно, может он и совершает ошибки, но он мой, полный лажи, привередливый Миллер. И я люблю его.

— Оливия, подожди! — Он хватает меня за предплечье немного грубо, но, когда я вскрикиваю, быстро меня отпускает. — Дерьмо! — ругается он.

Я разворачиваюсь и с оскалом тру руку.

— Полегче!

Он выглядит по-настоящему взволнованным.

— Прости, я просто не хотел, чтобы ты ушла.

— Так сказал бы об этом.

Он переводит взгляд карих глаз на мою руку:

— Надеюсь, следов не останется. Я очень даже за, чтобы мой позвоночник остался на своем месте и в целости.

Я поджимаю губы, скрывая улыбку на его язвительную шутку.

— Всё в порядке.

— Спасибо, грёбаный Боже. — Он прячет руки в карманы и смущённо опускает взгляд. — Мы можем начать сначала?

Меня охватывает чувство облегчения:

— Пожалуйста.

— Замечательно, — он смотрит на меня, раскаяние плещется в его карих глазах. — Можем мы пройтись и поговорить? Мне совсем некомфортно сплетничать о твоём кофененавистнике, когда он находится в такой непосредственной близости.

Закатив глаза, я беру его под руку и веду к лестничной клетке.

— Идем.

— Лифт сломался?

Я замираю, хмурясь. Я даже не осознавала, что перенимаю маниакальные привычки Миллера.

— Нет.

Грегори хмурится так же, как я, пока мы идём к лифту, и хмурится еще больше, когда мы заходим в него. Его лицо выглядит просто ужасно, но не уверена, стоит ли подмечать это или просто спросить, как он, учитывая, что сейчас мы оба улыбаемся, именно поэтому я решаю перейти к чему-то абсолютно другому:

— Как работа?

— По-старому, — бормочет он не воодушевленно, на корню пресекая эту тему.

Я снова усиленно размышляю:

— Мама с папой в порядке?

— Хорошо.

— Как с Беном?

— Нестабильно.

— Он появлялся?

— Нет.

Я закатываю глаза:

— Дьявол, о чём мы разговаривали до того, как я встретила Миллера?

Он пожимает плечами как раз, когда открываются двери, и я выхожу из лифта, отчаянно перебирая в опустевшей голове варианты, о чём можно поговорить, кроме Миллера и нежелательном вмешательстве, что красуется на горизонте. Прихожу к нулю.

Вежливо кивнув консьержу и проигнорировав отражение колеблющейся фигуры Грегори за моей спиной, я открываю двери и выхожу на бодрящий, свежий воздух Лондона. Я думала, что открытое пространство поселит во мне ощущение свободы, но всё не так. Даже близко. Чувствую, что задыхаюсь от ощущения неминуемого допроса от Грегори, отчаянно хочу убежать обратно к Миллеру и вернуть себе ощущение свободы, спрятавшись в его квартире. В его. В нём.

Со вздохом я поворачиваюсь и вижу, как Грегори неловко топчется на месте, озадаченный тем, что сказать. Он настаивал на разговоре. У него должно быть, что сказать, и, даже если я не особо хочу слушать его, лучше бы он выложил уже всё, чтобы я могла сказать, что он зря теряет силы… снова.

— Идём пить кофе или нет? — спрашиваю, указывая направление вниз по улице.

— Конечно, — бормочет он раздражённо, как будто уже понимает, что только зря теряет время. Он присоединяется ко мне, и мы идём вниз по улице. Между нами, по крайней мере, три шага, и это расстояние заполнено чувством смятения. Такого между нами никогда не было, а, поскольку ни один из нас ничего не говорит, от этой слишком вязкой тишины, в моей голове верится вопрос, как же мы дошли до этого. Наша глупая ситуация тогда, в моей спальне, вызывала причину для беспокойства, но со всей ненавистью и драками между Миллером и Грегори она отошла на второй план, что, несомненно, хорошо.

Мы переходим дорогу без проблем, учитывая раннее время, и продолжаем не спеша идти, Грегори то и дело ловит ртом воздух, собираясь что-то сказать, хотя так ничего и не произносит, я же с нетерпением жду признаков того, что кофейня уже близко. Чувство растерянности между амии становится невыносимым.

— Просто скажи мне, что в нём такого особенного. — Слова Грегори заставляют меня остановиться, я открываю и закрываю рот, пытаясь понять, как же объяснить. В голове всё ясно, как божий день, но попытка произнести это вслух вводит меня в ступор. Мне нет нужды оправдываться перед кем-то, и всё же глубокая необходимость заставить Грегори понять меня становится вдруг очень важной.

— Всё, — я качаю головой, отчаянно желая найти что-то более подходящее.

— Тот факт, что он в эскорте?

— Нет!

— Деньги?

— Не глупи. Ты ведь знаешь, что у меня очень даже приличный счёт в банке.

— Он сложный.

— Очень, но это здесь ни при чём. Он бы не был Миллером, если бы не испытывал трудностей. Каждая частичка этого мужчины — в значительной мере результат его жизни. Он был сиротой, Грегори. Его бабушка с дедушкой подбросили младенца в сомнительный детский дом и заставили его молоденькую маму вернуться в Ирландию, оставив его в прошлом, просто во избежание позора, которому он мог подвергнуть их семью.

— Не оправдание его идиотского поведения, — бормочет он, носком ботинка ковыряя землю. — У всех есть проблемы.

— Проблемы? — я распаляюсь в негодовании. — Быть сиротой, стать бездомным, иметь обсессивно-компульсивное расстройство и пойти в проституцию, чтобы выжить, — не проблема, Грег. Это, черт возьми, трагедия!

Глаза моего друга распахиваются, заставляя меня нахмуриться:

— Бездомным?

— Да, он был бездомным.

— У него обсессивно-компульсивное расстройство?

— Не подтверждено, но это довольно очевидно.

— Проституция? — кричит он с запоздалой реакцией.

Я тут же осознаю свою ошибку. Эскорт. Грегори не должен был узнать, что Миллер был обычной проституткой.

— Да, — я выпячиваю подбородок, заставляя его опустить комментарий, и думаю, что бы он сказал, добавь я к списку еще и наркотическую зависимость.

Моя хитрость терпит поражение по всем фронтам:

— Становится всё лучше! — он смеётся, только это нервный смех. — Я чертовски уверен, что он еще и психопат, так что ты и правда завела себе личного, страдающего психическими расстройствами придурка.

— У него. Нет. Психического. Расстройства, — я, шипя, выделяю каждое слово, кровь начинает закипать. — Ты не видел его, когда мы наедине. Никто, кроме меня, не видел. Да, он может быть напряжённым, и что, блять, такого в том, что он любит порядок? Он никого не убивает!

— Может, и убивает.

Я вздрагиваю от отвращения, слова накапливаются и прилипают к языку, мозг не совсем уверен, какое из ругательств бросить в Грегори первым:

— Пошёл ты знаешь куда! — Останавливаюсь на такой универсальной фразе и, бросив её ему в лицо, разворачиваюсь обратно к дому Миллера, ноги со злостью ударяются о тротуар.

— Да ладно тебе, Ливи!

— Отвали! — Не оборачиваюсь. Если обернусь, вероятно, будет взрыв. Но потом в голову кое-что приходит, и я разворачиваюсь. — Где ты взял визитку Миллера?

Он пожимает плечами:

— Та пташка, что была на открытии «Ice». Чертовски горячая штучка!

Кэсси.

Чувствую, как внутри закипает злость, давление в голове возрастает. Сучка! Я закипаю, беспокоясь о растущей внутри ярости. Хочу ударить что-нибудь. Сильно.

— Ай! — Мой крик пронзительный, когда он хватает меня и поднимает так, что я лежу поперёк его рук. Он разворачивается и снова идёт вниз по дороге, к кофейне, игнорируя мой скептический взгляд.

— Дерзкая девчонка, — говорит он просто. — Я, вроде как, рад, что ты за него держишься.

Моё тело отпускает сдерживаемого его напряжение, и я расслабляюсь в его руках:

— Я люблю его, Грегори.

— Вижу, — нехотя признаёт он. — А он тебя любит?

— Да, — отвечаю, потому что знаю точно, что он любит. Он просто не говорит об этом прямо. Но это его право.

— Он делает тебя счастливой?

— Больше, чем ты думаешь, но я была бы намного счастливее, если бы люди просто оставили нас в покое. — Чувствую, как он со вздохом сутулится под тяжестью моего тела.

Он останавливается и ставит меня на ноги, а потом с силой сжимает мои плечи:

— Малышка, у меня плохое предчувствие. Он такой… — Он замолкает и рукой трёт свое лоб, явный признак беспокойства.

— Такой какой?

Он поджимает губы и опускает руки по швам, оставляя их безжизненно болтаться.

— Мрачный.

Я киваю, делая глубокий вдох.

— Мне знакома каждая его тёмная частичка, какую только возможно узнать. Я снова наполню их светом. Я помогаю ему, и независимо от того, согласен ты, принимаешь это или нет, он тоже мне помогает. Он мой кто-то, Грегори. Я никогда его не оставлю.

— Вау, — мой друг выдыхает, прикусывая щёки. — Такие сильные слова, Оливия.

Я пожимаю плечами:

— Всё так, как есть. Ты разве не видишь? Он не привязывает меня и ни к чему не принуждает. Я с ним добровольно и потому что должна там быть. Я лишь надеюсь, что однажды ты найдешь своего кого-то и надеюсь, что ты почувствуешь себя столь же поглощенным этим человеком, какой я чувствую себя по отношению к Миллеру. Он особенный, — я вздрагиваю от собственных слов и отбрасываю эту мысль далеко, далеко прочь.

Умиротворение, кажется, охватывает меня при виде очевидного осознания в лице Грегори. Не уверена, понимает ли он, может и не поймет никогда, но принятие — хорошая отправная точка. Я не жду, что они станут закадычными друзьями. Не думаю, что Миллер вообще может с кем-то близко дружить; он не общительный человек. Он не слишком хорошо ладит с людьми, особенно с теми, кто вмешивается. Но они, по крайней мере, могут вести себя цивилизованно. Они должны найти в себе силы сделать это, ради меня.

— Я попытаюсь, — шепчет Грегори, нехотя, и всё же сердце в груди делает радостный кульбит. — Если он хочет попытаться, я в игре.

Я улыбаюсь, возможно, самой яркой улыбкой из всех, и кидаюсь в его объятия, от чего он со смешком, делает шаг назад.

— Спасибо. Он тоже обо мне заботится, Грегори. Так же, как ты. — Не замечаю, что он, возможно, заботится даже сильнее, понимая, что это делу не поможет.

Нет больше слов, только мы, обнимающие друг друга с силой, равной многонедельной тоске, пока я, в конце концов, не отстраняюсь от него, чувство победы и восторга спиралью скручиваются внутри меня. Его желание, конечно, основано на согласии Миллера, но я не сомневаюсь в том, что он согласится. Пока есть обещание не вмешиваться в моё счастье, мы будем в порядке. Я целую его в симпатичную щёку и беру под руку, продолжая нашу прогулку в кофейню.

И замираю.

Кровь отливает от головы, и Грегори хватает меня свободной рукой, удерживая:

— Ливи? Что такое?

Белый БМВ, припаркованный у тротуара, мне незнаком, но мой интерес вызывает не роскошная машина. Внимание привлекает женщина, прислонившаяся к машине и затягивающаяся сигаретой, наблюдая за нами. Я уже видела её однажды и никогда не забуду это лицо.

София.

На ней красивый плащ, такой же невероятно белый, как и её машина, губы накрашены кроваво-красной помадой, тугой пучок белых волос так же идеален, как и в прошлый раз, когда я имела удовольствие с ней встретиться. Мне плохо.

— Ливи? — взволнованный голос Грегори возвращает меня к жизни, я открываю глаза от самодовольного выражения на её совершенном лице. — Дерьмо, ты бледная. — Его ладонь ложится на мой лоб. — Тебя сейчас стошнит?

— Нет, — слабо твержу, а сама думаю, насколько велика такая вероятность. Эта женщина, среди всех в жизни Миллера, с которым я встречалась, беспокоит меня больше всего. Начнём с того, что она была в квартире Миллера посреди ночи. К тому же пила вино, как у себя дома, хотя эта мысль раньше мне в голову не приходила. Чем-то она отличается от остальных, и мне это не нравится. Совсем не нравится. Я только всё прояснила с Грегори, и последнее, что мне сейчас нужно, это её сцены, угрозы и унижения.

Отчаянно стараясь собраться с духом, я выдавливаю из себя улыбку и вжимаюсь в руку Грегори.

— Мы когда-нибудь доберёмся до «Costa»¹⁵?

— Я и сам задавался этим вопросом. — Он улыбается и идёт дальше, как будто не заметив ничего необычного, даже несмотря на неловкость момента. София могла бы всё испортить, а, когда я слышу цокот каблучков за своей спиной, я тут же понимаю, что сейчас она так и сделает.

— Оливия, я полагаю, — произносит она мягким голосом, отчего все мышцы в моём теле напрягаются. Мой шаг сбивается, и я крепко зажмуриваю глаза в молчаливой надежде на то, что если я буду её игнорировать, она просто уйдет. Сомневаюсь, но хочу попробовать. Продолжаю идти. Грегори что-то говорит, но я ни слова не понимаю, слышу только звук его голоса где-то вдалеке. А вот её я слышу. — Или сегодня ты откликаешься на сладкую девочку?

Сердце в груди замирает, и ноги перестают нести меня по тротуару. Бежать некуда, а когда Грегори оборачивается с недоумением, я понимаю, что мне предстоит противостояние. Я медленно оборачиваюсь и вижу её всего в нескольких от меня шагах. Она делает затяжку, пристально меня разглядывая.

— Я могу вам помочь? — спрашиваю так злобно и равнодушно, как только могу, не заботясь взглянуть и запечатлеть выражение лица Грегори. Я знаю, что оно будет любопытным, но просто не могу оторвать свой настороженный взгляд от понимающего и надменного.

— О, думаю, можешь, — отвечает она, бросая в решётку люка окурок своей сигареты.— Давай прокатимся? — Она протягивает руку в сторону БМВ, и я вижу, как водитель держит открытой заднюю дверцу.

— Кто это? — в конце концов, вмешивается Грегори, сильнее ко мне прижимаясь.

— Просто подруга, — отвечает за меня София, предотвращая возможные в дальнейшем сложные вопросы Грегори. Хотя, я не уверена, что её объяснение сработает.

— Ливи? — Грегори сжимает моё плечо, вынуждая посмотреть на него. Брови вопросительно нахмурены.

— Подруга, — бормочу бессильно, пытаясь решить, что делать дальше. В голову ничего не приходит. Она назвала меня сладкой девочкой. Миллер разговаривал с ней, разговаривал обо мне?

— В моём распоряжении не целый день. — София нетерпеливо врывается в мои мысли.

— Мне нечего вам сказать.

— Зато я хочу сказать тебе многое — по крайней мере, если ты хоть немного заинтересована в Миллере…— Она провокационно останавливается, а мои собственные ноги повергают меня в шок, автоматически подводя меня к машине, меня подталкивает её приманка и потенциальная информация.

— Ливи! — зовёт Грегори, но я не оборачиваюсь. Мне не нужно видеть его лицо и не нужно, чтобы он отговаривал меня от совершения невероятной глупости. — Оливия, что ты творишь?

Я оборачиваюсь и вижу, как водитель преграждает путь Грегори, мешая ему ко мне подойти.

Грегори хмурится:

— Кто ты, черт возьми, такой? Уйди с дороги.

Рука водителя поднимается и ложится на плечо Грегори.

— Не глупи, парень. — Голос угрожающий, Грегори пробивается мимо него, по-прежнему хмурясь, смятение искажает его красивое лицо.

— Оливия! — Он начинает бороться с водителем, но мужчина крупный. Угрожающий. Я сажусь в машину.

Дверца закрывается и спустя несколько секунд открывается другая, София опускается на кожаное сиденье. Я, должно быть, сошла с ума. Мне не нравится эта женщина, и я точно знаю, то, что она скажет, мне не понравится. Но меня охватывает до неприличия неразумное желание узнать. Если она знает хоть что-то, что может помочь, я должна это выяснить. Узнать больше. Узнать то, что либо разобьет мне сердце, либо просто меня сломает.

Машина отъезжает от тротуара как раз, когда Грегори начинает барабанить в окно с моей стороны. Ненавижу себя за это, но игнорирую его.

— Парень? — спрашивает София, снимая плащ.

Я уже собираюсь резко ответить что-то типа того, что Миллер мой парень, только что-то меня останавливает. Инстинкт?

— Он мой лучший друг. А ещё гей.

— Оу! — смеётся она. — Как прекрасно. Лучший друг гей. Идеально.

— Куда мы едем? — спрашиваю, чтобы сменить тему. Я не хочу, чтобы она что-нибудь еще узнала о моей жизни.

— Просто приятная поездка.

Я фырчу. Нет ничего приятного в том, чтобы быть с Софией.

— Вы сказали, у вас есть информация. Какая? — Перейдём к сути. Я не хочу быть в этой машине и намерена убраться отсюда как можно быстрее. Как только эта женщина скажет то, из-за чего я здесь.

— Первое и самое важное — я бы хотела, чтобы ты ушла от Миллера Харта.

Это просьба, но в том, как это было сказано, безошибочно, прослеживается угроза. Моё сердце, моя душа, моя надежда — всё замирает. Но слова Миллера — что-то об устранении последствий и отвлечении внимания, — вдруг всё, что я слышу. Никому о нас не известно, и, хотя меня это убивает, я знаю, что должна делать.

— Не от чего уходить. Я виделась с ним пару раз. — Мне кажется, я могу потерять сознание, сдаться, а она только начала свою игру. Она может сказать гораздо больше, я это чувствую.

— Он недоступен.

Я хмурюсь, концентрируясь на голубых глазах, которые так и кричат о победе. Эта женщина всегда добивается своего.

— Меня это не интересует.

— Оу, — она улыбается. У меня по коже бегут мурашки. — Ну, ты довольно близко от его квартиры.

Я почти сдаюсь, но потом беру себя в руки, и меня осеняет:

— Мой друг живёт поблизости.

— Х-м-м. — Она открывает сумочку «Mulberry»¹⁶ и достает оттуда гравированный серебряный портсигар. Меня раздражает её высокомерный тон. Чувствую, как раздражение подавляет во мне чувство тревоги, и прихожу к выводу, что это к лучшему. Дерзость, черт тебя подери, не подведи меня сейчас! Длинными пальцами она достаёт сигарету из аккуратного ряда в коробочке и, постучав ей по крышке, обхватывает её пухлыми губами. — Миллеру Харту некогда попусту тратить время на маленьких любопытных девочек.

Поворачиваюсь к ней, когда она прикуривает сигарету:

— Простите?

Делая долгую затяжку, она смотрит на меня задумчиво, а после выдыхает дым в моем направлении. Я игнорирую клубы противного дыма, что окутывает меня, и не отвожу от неё глаз. Я не сдаюсь. Моя дерзкая сторона появляется из ниоткуда и встаёт на мою защиту.

— Многие женщины приятно проводят время с Миллером Хартом, сладкая девочка. — Она специально использует ласковые по отношению ко мне слова Миллера. — А некоторые, такие, как ты, глупо воображают, что получат больше. Ты не получишь. Фактически, думаю, он назвал тебя «просто маленькая девочка, слишком любопытная для собственного блага. Я взял у неё деньги, повеселился с ней, ничего больше».

От её заявления у меня скручивается желудок, вдобавок к остальным нежелательным реакциям на её жестокие слова:

— Я знала, что ожидать от Миллера. Я не глупая. Было весело, но всё прошло.

— М-м-м, — произносит она, пристально меня разглядывая, от этого взгляда я хочу отвернуться. Но не отворачиваюсь. Я держусь. — Никто не понимает его так, как я. Я хорошо его знаю, — заявляет она.

Хочу её ударить:

— Насколько хорошо? — Сам не знаю, откуда взялся этот вопрос. Я не хочу знать.

— Я знаю его правила. Знаю его привычки. Его демонов. Я знаю всё.

— Думаете, он ваш?

— Я знаю, что он мой.

— Вы его любите.

Её колебание говорит мне всё, что нужно знать, но я понимаю, что она даст подтверждение:

— Я очень люблю Миллера Харта.

Горло сжимается сильнее, и всё же я заставляю себя заметить, она не заявила о том, что Миллер её любит. Это понимание усиливает мою решимость. Я не просто какое-то мимолетное увлечение, какая-то «любопытная девочка». Может, так было в начале, но наша взаимная увлечённость очень быстро всё изменила. Он терпеть не может Софию. Он скоблил себя, я была там, заботясь, когда он был в таком состоянии. Я не боюсь того, что он любит эту женщину. Она клиентка. Очевидно, хочет быть кем-то большим, но для Миллера она просто одна из тех, кто вмешивается, и он с радостью бы сделал ей больно, увидев её снова. Она хочет то, что получить не может. Для Софии Миллер Харт недоступен так же, как для всех остальных женщин. Кроме меня. Я уже его получила.

Как только машина останавливается у тротуара, она поворачивается ко мне всем телом и смотрит напряжённо, поднимает подбородок, выдыхая в люк сигаретный дым, на этот раз не удостоив меня этими противными клубами. Она демонстрирует лишь небольшую задумчивость сквозь слои дорогого макияжа, пока скользит по мне взглядом вверх-вниз.

— Мы закончили, — она улыбается, кивком головы указывая на дверь в молчаливом приказе убираться, что я и делаю, стремясь избежать, бросающего в дрожь, присутствия этой ужасной женщины. Я захлопываю дверцу и оборачиваюсь, услышав, как опустилось стекло. Она сидит, откинувшись на спинку сиденья, вся такая расслабленная и претенциозная. — Приятно поболтали.

— Не согласна.

— Я рада, что мы прояснили положение дел. Миллер не сможет опуститься до уровня тупых маленьких девчонок. Это приведёт к его уничтожению. — Стекло поднимается, и машина плавно отъезжает, оставив меня одним большим нервным комом стоять на тротуаре. Стараюсь дышать сквозь страх, но как бы сильно я ни старалась успокоиться, сказать себе, что она просто пытается меня напугать, крупица беспокойства всё же оседает глубоко внутри. Вру, не крупица. Это метеор. Огромный и подрывающий. Я боюсь, он нас сломает. Уничтожение?

Сквозь туман неуверенности я прижимаю ладонь к задней части шеи. Принимаюсь растирать кожу, но останавливаюсь, как только понимаю причину своих действий. Я поднимаю руку, волосы на затылке встают дыбом, заставляя меня резко развернуться в поисках совей тени. Повсюду прохожие, большинство куда-то спешат, но никто не кажется особо подозрительным. Страх поднимается по позвоночнику, вынуждая меня сильно выпрямиться. За мной следят. Знаю, что следят. Я лихорадочно верчусь сначала в одну сторону, волосы ударяют по лицу, потом в другую, в надежде уловить что-то глазами — хоть что-то, чтобы доказать себе, что я не совсем рехнулась.

Ничего.

Но я ведь знаю, что-то есть.

София. Но она уехала. Или это просто осадок от её недавнего появления? Возможно, вокруг этой женщины вязкий противный воздух.

Я верчусь, взгляд мечется, пытаясь вникнуть в окружающие меня здания, и вскоре я понимаю, что нахожусь в целой миле от квартиры Миллера. Паника растекается по венам, когда я, развернувшись, на полной скорости бегу к его дому. Не оглядываюсь. Бегу по улицам, мимо людей, перебегая проезжие части, не смотря по сторонам, пока не вижу на расстоянии его здание. Чувство облегчения не приходит.

Залетев в вестибюль, забегаю прямо в ожидающий лифт. Снова и снова лихорадочно жму кнопку десятого этажа.

— Давай же! — кричу, воздерживаясь от того, чтобы выбежать из него и мчаться по лестнице. Меня переполняет адреналин, он, вероятно, смог бы донести меня по лестнице быстрее, чем лифт, но двери закрываются, и я спиной прижимаюсь к задней стене, внутри растёт чувство нетерпения. — Давай же, давай, давай! — Начинаю вышагивать по маленькому пространству, как будто мои движения могут ускорить подъем. — Ну, давай же! — Лбом прижимаюсь к дверям, когда они открываются, и я проталкиваюсь сквозь них, как только расстояние между ними становится достаточным для моего стройного тела.

Ноги едва касаются пола. Я бегу по холлу, ноги передвигаются так быстро, что я их не чувствую, волосы разметались за спиной, сердце вот-вот выпрыгнет из груди от ужаса, страха, тревоги, отчаяния…

Дверь в его квартиру распахнута, и я слышу крики. Громкие. Это Миллер. Он вышел из себя. Потребность добраться до него возрастает, ноги теперь немеют от нагрузки, и я вваливаюсь в квартиру, бегаю глазами до тех пор, пока не вижу его обнажённую спину. Он пригвоздил Грегори к стене, держа за горло.

— Миллер! — Кричу, ноги подкашиваются, когда я резко останавливаюсь, и мне, чтобы устоять, приходится схватиться за ближайший столик. Слёзы бегут из глаз, все одолевающие меня эмоции собираются вместе и давят слишком сильно, чтобы выдержать.

Он резко разворачивается, взгляд дикий, волосы в беспорядке, движения резкие. Он выглядит, как одичавшее животное — опасное одичавшее животное. Он опасный. Безжалостный. Скандально известный.

Особенный.

Он без промедления отпускает Грегори, который, задыхаясь, безжизненно скользит вниз по стене, вздрогнув, он прижимает ладони к горлу. Отчаяние внутри меня не уступит место чувству вины и беспокойства за моего друга.

Миллер за доли секунды длинными шагами сокращает между нами расстояние, его взгляд по-прежнему мрачный, но в синих глазах, которые я так сильно люблю, отчетливо видно облегчение.

— Ливи, — выдыхает он, его грудь неустанно тяжело поднимается и опускается. Как только удостоверяюсь, что он достаточно близко, чтобы поймать меня, я бросаюсь вперёд в его раскрытые объятия, от одного только ощущения его рук напряжение во мне ослабевает в миллион раз.

— За мной следили, — хнычу.

— Твою мать, — ругается он. Ему, как будто, больно физически. — Блять! — Он отрывает меня от пола и крепко держит меня. — София? — Тревога в его хриплом голосе снова распаляет моё напряжение. Он слишком взволнован.

— Не знаю. — Нет нужды спрашивать, откуда он знает про Софию. Думаю, он выбил описание из Грегори. — Она высадила меня в квартале отсюда. — Качаю головой, не отрываясь от его шеи. Это глупо, но я сосредоточенно вдыхаю его, надеясь, что, окружив себя всем этим комфортом, я избавлюсь от оков пережитого стресса. Я дрожу как листок, не важно, насколько крепко он меня обнимает, и сквозь неконтролируемые движения собственного тела слышу, как колотится в груди его сердце. Он безумно озабочен, и это только усиливает мой страх.

— Иди сюда, — рычит он, как будто у него и так уже нет полного контроля над моим безвольным телом. Он несёт меня вглубь квартиры, пока я ногтями впиваюсь в его плечи. Кроткая попытка оторвать меня от его тела заканчивается моим молчаливым отказом, усилением хватки, так что он сдается и садится на диван со мной, всё так же тесно прижатой к нему. Он с трудом сдвигает меня, кладя мои ноги по одну от себя сторону, пока я не сворачиваюсь клубочком на его коленях, лицом прижимаясь к изгибу его шеи. — Зачем ты села в ту машину, Оливия? — спрашивает он, в его голосе нет ни осуждения, ни злости. — Скажи мне.

— Я не знаю, — признаюсь. Глупость. Любопытство. Это, должно быть, одно и тоже.

Он вздыхает, бормоча себе под нос:

— Не смей приближаться к этой женщине, ты слышишь меня?

Я согласно киваю, всем сердцем желая, чтобы никогда и не приближалась. Ничего хорошего из этого не вышло, кроме появления нежелательных познаний и мучительных вопросов.

— Она сказала, ты говорил, будто я просто для развлечения. — Слова, сорвавшись с губ, оставили после себя горьковатый привкус.

— Ты не должна с ней видеться, — заявляет он, отрывая меня от своей груди. На этот раз я сдаюсь, испытывая необходимость увидеть его лицо. В каждом его совершенном кусочке миллионы эмоций. — Она противный человек, Оливия. Ужасный. Я не просто так сказал ей то, что сказал.

— Кто она? — шепчу, а сама боюсь ответа.

— Человек, который вмешивается. — Его ответ прост, и говорит мне обо всём, что нужно знать.

— Она очень тебя любит, — говорю, хотя думаю, ему это уже известно. Он кивает, убирая непослушную прядь. Это привлекает моё внимание и вызывает желание откинуть её назад, что я и делаю. Не спеша.

Он пальцами сжимает мой подбородок и притягивает к своему лицу, пока наши губы не замирают на расстоянии волоска друг от друга.

— Ты должна понимать мою к ней ненависть.

Я киваю и он, закрыв глаза, медленно вдыхает и выдыхает.

— Спасибо, — шепчет он, лаская мою щеку кончиком носа. Я окунаюсь в его очевидную признательность, видя вещи точно такими, какие они есть. Отвергнутые женщины. Женщины, ставшие зависимыми от внимания, которое им давал этот сломленный мужчина. Никто не говорил, что мои с Миллером отношения будут лёгкими, но никто и не говорил, что они будут близкими к невозможным.

Я тут же исправляюсь. Один человек говорил.

— Что ты ей сказала? — спрашивает Миллер.

— Ничего.

Он отстраняется:

— Ничего?

— Ты сказал, чем меньше людей знает, тем лучше.

Его лицо искажается болью, и он прижимает меня к себе:

— Красивая, умная девочка.

Опускается тишина, вместе с тяжким бременем миллиона, вызывающих беспокойство, проблем. Их нужно решать, справляться как-то с ними, но прямо сейчас я просто не могу. Я просто счастлива прятаться от жестокого мира, в который нас бросили, оставаясь в безопасности и уюте, которые предлагает Миллер. В уюте, от которого я стала зависима.

— Я не проиграю, Оливия, — клянется он. — Обещаю.

Я не отстраняюсь от него, вместо этого согласно кивая, пока он решительно меня укачивает.

— Так, так, так.

От этого дерзкого приветствия в венах стынет кровь, и Миллер и я поднимаем головы. Мне не нравится то, что я вижу, и мне, определенно, не нравятся злобные черты на его милом лице.

— В подаренном мной телефоне мало пользы, Оливия, если ты не отвечаешь на него.

— Уильям, — выдыхаю, чувствуя, как тело Миллера подо мной наливается свинцом. Боже, Грегори, Уильям, тонна дерьма от Софии. Хуже ситуация стать не могла бы. Суматоха на грани взрыва, и напряженная враждебность, исходящая от Миллера, с приходом Уильяма совсем не снижает моего беспокойства. Всё очень быстро может стать очень страшным.

Уильям с телефоном в руке заходит в комнату, по дороге бросив быстрый враждебный взгляд в сторону Грегори. Бедный Грегори всё так же сидит у стены, растирая шею. Но появление бывшего сутенёра моей мамы быстро привлекает его внимание.

Я вдруг оказываюсь на ногах, Миллер выпрямляется в полный рост, фигура напряжена как у гориллы, готовой к нападению.

— Андерсон, — рычит он, обнимая меня и спиной прижимая к своему торсу.

Уильям сам себе наливает скотч, достав из недр шкафчика невысокую бутылку.

— Ты сказала, что позвонишь мне, Оливия.

Я игнорирую его замечание и, затаив дыхание, жду, когда Миллер с энтузиазмом спрыгнет с обрыва одержимости при виде человека, который не просто вмешивается, но ещё и переставляет его аккуратно расставленные бутылки. Он вот-вот потеряет самообладание.

— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю.

Уильям медленно отворачивается и наливает в стакан темную жидкость, после чего, понюхав, одобрительно кивает. Я чувствую, как ощетинился Миллер и знаю, Уильям, хоть и с другого конца комнаты, тоже это чувствует. Только он его игнорирует. Провоцирует. Ему известно об обсессивно-компульсивном расстройстве Миллера.

— Мне позвонил Миллер, — заявляет Уильям, как ни в чём не бывало.

— Звонил? — выплевываю я, выворачиваясь из его рук и оборачиваясь, чтобы взглянуть на него. Он пригласил Уильяма вмешаться?

У Миллера раздуваются ноздри, и он своим злым взглядом пригвождает меня к месту.

— Я думал, тебя похитили.

— Думал, меня похитили? — давлю я. — София? — Какого бы дьявола ей это делать? И зачем он звонил Уильяму? Миллер его ненавидит, и я точно знаю, что это чувство взаимно.

Его лицо совершенно спокойное, только в глазах плещется настоящий, дикий страх.

— Да.

У меня нет слов.

Не могу дышать.

А потом что-то ударяет меня, словно пуля в висок.

— Ты сказал Уильяму о том, что за мной следили? — Я готовлюсь к ответу Миллера, хотя и знаю, каким он будет.

Он кивает. Желание поднять руку и сорвать с шеи невидимую петлю слишком сильное, я понимаю, что тру горло, заставляя Миллера наклониться и схватить меня за запястья.

— Оливия? — хриплый голос Уильяма, по-прежнему полный неприязни, привлекает моё внимание. — Когда я говорю, что заберу тебя в определённое время в определённом месте, я жду, что ты будешь там. Когда я звоню, жду, что ты ответишь.

Требуется каждая капля оставшейся у меня выдержки, чтобы не запрокинуть голову и не завыть от отчаяния, даже с отсутствием признаком неуважения, Уильяма всё ещё реагирует на мою наглость. Мне плевать, особенно сейчас.

— Я не чёртов ребёнок, — шиплю, стискивая в хватке Миллера пальцы в кулаки. Я вырываюсь и отворачиваюсь от него. Вся тревога смыта дерьмовыми подробностями, которыми меня только что окатили.

— Ты должна была слушаться, — ласково говорит Миллер у меня за спиной, заставляя меня резко обернуться. У меня голова кружится от всех этих шокирующих событий.

— Чего? — кричу я. По его ледяному взгляду и неохотным словам могу сказать, его убивает признавать это.

Его руки безвольно висят по бокам, широкие плечи ссутулены, всё угрожающие черты вмиг исчезли. Ума не приложу, что с этим делать.

— Если Андерсон о чём-то просит, Ливи, ты должна слушаться.

Только я подумала, что меня уже ничто не сможет шокировать, и он говорит мне это?

— Он хотел забрать меня. Я была с тобой! И я должна слушаться? Типа, я должна была послушаться, когда он снова и снова говорил мне уйти от тебя?

Взгляд Миллера становится злым и обращается к Уильяму:

— Никогда не слушай, если он говорит тебе это, — шипит он.

Запрокинув голову, я смотрю в потолок, ища помощи и спрашивая себя, что и кого мне следует слушаться.

— С чего бы Софии, по твоему мнению, меня похищать? — С трудом верится в то, что из моего рта вылетают все эти вопросы. Знаю, мне понадобится дерзость, чтобы выжить с Миллером Хартом, но не чёрный же пояс или… я выдыхаю, из меня вылетает осознание. — Самозащита.

— Это необходимость.

— На случай, если одна из твоих ревнивых подстилок попытается похитить меня?!

— Оливия! — кричит Миллер, взбесившись, я же, вздрогнув, замолкаю.

В поле моего зрения вдруг появляется Грегори, и я на какое-то время концентрируюсь на нём: челюсть отвисла, глаза переполнены тревогой:

— Ушам своим не верю, — бормочет он. — Мы что, на съемках «Крёстного отца»?

Подойдя к дивану, закрываю глаза и опускаюсь устало, спиной прижимаясь к мягкой подушке:

— Только она не удерживала меня против воли. — Делаю вдох, пытаясь отыскать в сумасшедших сейчас мыслях разумные вопросы. — Связь со мной приведёт к твоему уничтожению. — Смотрю на него. — Так она сказала. — Если раньше её предостережение казалось абсурдным, сейчас спокойное лицо Миллера и говорящий взгляд сбрасывают на меня реальность. — Она… она… это пра… — Я останавливаюсь, собираясь с мыслями, и позволяю им сорваться робким шёпотом. — Она права?

Миллер кивает, разбивая мой и так уже рухнувший мир. Страх, затерявшийся за шоком и злостью, обрушивается на меня с новой силой и парализует. Желудок скручивается. Я слышу вдох Грегори. Чувствую, как напряжён Миллер. И я чувствую грусть… Уильяма.

Софии известны последствия ухода Миллера? Он закован в кандалы, и не только женщинами, живущими в паутине извращенных удовольствий. Мне плохо. Его уничтожение? Кто эти люди?

Звонок мобильного телефона пронзает гнетущую тишину, и Уильям, не теряя времени, отвечает. Он полон раскаяния, тихо разговаривая с кем-то, его тучная фигура в сером костюме неловко топчется на месте.

— Две минуты, — говорит он натянуто, после чего сбрасывает вызов и пронзает меня своими серыми глазами. Они полны печали. Желудок скручивается. — Забирай её и уходи, — шепчет он, глядя на меня. — Сейчас же.

Я хмурюсь, не понимая, и встаю, переводя взгляд на Миллера. Он понимающе кивает.

— Что происходит? — спрашиваю, не зная, сколько еще смогу выдержать.

Миллер подходит ко мне и ладонью обхватывает заднюю часть моей шеи, намереваясь успокоить поглаживающими движениями. Я бы оттолкнула его, только не могу пошевелиться. Он поворачивается к Уильяму.

— У тебя есть документы?

Из внутреннего кармана пиджака Уильям достаёт коричневый конверт. Он несколько секунд раздумывает, прежде чем протянуть его Миллеру, который берёт его и, удерживая под мышкой, достает оттуда два паспорта и стопку бумаг. Подбородком открыв одну из бордовых книжек на странице с фотографией, он пробегает по ней глазами. Там я. Я молчу, не в силах произнести что-либо, и смотрю, как он проверяет вторую, на этот раз со своей фотографией внутри.

— Вам лучше уйти, — давит Уильям, глядя на часы.

— Присмотри за ней. — Миллер отпускает меня и убегает в спальню, оставив меня бороться с паникой. Я задыхаюсь, жестокий мир окружает меня и превращает мою жизнь в хаос.

— Что происходит? — спрашиваю, в конце концов, голос дрожит в такт пробивающему меня ознобу.

— Вы уезжаете, — просто и коротко отвечает Уильям, не дрогнув, все эмоции исчезли.

— У меня нет паспорта.

— Теперь есть.

— Подделка? Зачем тебе подделывать для меня паспорт? — И откуда он его достал? Я практически смеюсь над собой, только этому мешает отсутствие сил. Это Уильям Андерсон. У его власти нет границ. Я должна бы об этом знать.

Он осторожно подходит ко мне, одна рука в кармане пиджака, в другой стакан со скотчем.

— Затем, Оливия, что с той секунды, как я узнал, что ты связалась с Миллером Хартом, я знал, что именно таким будет конечный результат. Я не вмешивался, всё усложняя.

— Что за конечный результат? Что происходит? — Почему люди говорят загадками?

Уильям как будто обдумывает что-то несколько секунд, а потом смотрит на меня полными сожаления, прекрасными серыми глазами. Он знает всё о темноте Миллера. Оковы и дурной характер не единственные причины того, почему Уильям так упорно хотел уберечь меня от Миллера. Всё так предельно ясно. Ему также известны последствия наших отношений. Он слабо улыбается, ладонью накрывает мою щеку и подушечкой большого пальца ласково проводит по моей холодной коже.

— Может быть, мне и стоило так поступить с Грейс, — говорит он тихо, как будто сам себе, воспоминания разглаживают черты его лица. — Может быть, мне стоило увезти её из этого ужаса. Увезти её из этого.

Я смотрю в его полное сожаления лицо, но не задаю очевидный вопрос, в котором бы говорилось, из чего этого.

— Ты жалеешь об этом?

— Каждый день моей дерьмовой жизни.

Тревога уступает место грусти. Уильям Андерсон — мужчина, страстно любивший мою маму, — живёт с ежедневным сожалением. Оно сильное и живое. Оно съедает его. Не могу найти слов, чтобы облегчить его боль, так что делаю единственную правильную для себя вещь. Я тянусь к зверски властному мужчине и обнимаю его. Жалкая попытка облегчить боль длиною в жизнь, но когда он улыбается моему поступку и принимает мои объятия, крепко удерживая меня свободной рукой, думаю, я, возможно, могу на минутку всё изменить.

— Достаточно, — говорит он. Ну вот, властность снова на месте. Я отстраняюсь от него и, как только в поле зрения появляется вся комната, я вижу Миллера в паре метров от нас, он стоит рядом с Грегори. Мой лучший друг выглядит так, как будто находится в трансе, а Миллер необычайно спокоен, учитывая то, что только что увидел. На нём серые спортивые брюки, черная футболка и кроссовки. Необычный для Миллера вид, но после порчи всех его масок, думаю, у него нет особого выбора. А потом мое внимание привлекает спортивная сумка в его руке, и я перевариваю все, произошедшее с паспортами и словами Уильяма.

— Идите, — командует Уильям, указывая на дверь. — Машина припаркована на углу. Выходите на втором этаже и воспользуйтесь пожарной лестницей. — Миллер не шевелится, поэтому Уильям продолжает. — Харт, мы это уже обсуждали.

Я непонимающе смотрю на Миллера, тут же насторожившись от волн ярости, исходящих от него. Его покрытая щетиной челюсть, как будто, окаменела.

— Я их всех уничтожу, — обещает он, голос пропитан ядом. Я с трудом сглатываю.

— Оливия, — просто, на выдохе говорит Уильям. Это напоминание, и Миллер смотрит на меня, понимание как будто просачивается сквозь злость. — Увези её из этого гребаного беспорядка, пока мы не выясним, что происходит. Не подвергай её ещё большей опасности, Харт. Устраняй последствия. — Телефон звонит в руке Уильяма, и он, матерясь, принимает вызов. — В чём дело? — спрашивает он, смотря на Миллера. Мне не нравится выражение настороженности на его лице. — Идите, — говорит он, продолжая слушать, и подходит к нам. Миллер равняется со мной и в мгновение ока подводит нас к двери, Уильям идет прямо за нами.

Я дезориентирована. Ничего не понимаю. Я позволяю увести себя из квартиры Миллера, не имея представления, куда мы направляемся.

Мы уже в холле, и Миллер ведёт меня к лестничной клетке.

— Нет! — кричит Уильям, заставив Миллера резко остановиться и, распахнув глаза, обернуться. — Они поднимаются по лестнице.

— Что? — рычит Миллер, мгновенно покрывшись испариной. — Блять!

— Им известны твои слабости, мальчик. — Голос Уильяма мрачный, как и его взгляд.

— Что происходит? — спрашиваю, освобождаясь от руки Миллера, взгляд мечется между ним и Уильямом. — Кто это «они»? — Мне не нравится то, как настороженно Уильям смотрит на Миллера, не то чтобы тот заметил. Его начинает трясти, как будто он увидел приведение, кожа бледнеет прямо на глазах. — Отвечайте! — ору, отчего Миллер подпрыгивает и медленно поднимает на меня взгляд синих глаз. Затравленный. У меня перехватывает дыхание.

— Те, у кого ключи от моих оков, — шепчет он, капелька пота стекает по его виску. — Аморальные ублюдки.

Меня молнией пробивает всхлип, когда на меня обрушивается сказанное со всей своей силой и жестокостью.

— Нет! — Качаю головой, сердце грохочет, как ракетный двигатель. Не хочу спрашивать. Он выглядит по-настоящему испуганным, и я не знаю, от того ли это, что они, кто бы они ни были, уже идут или потому что путь к его побегу перекрыт, а ему нужно меня увезти. Интуиция подсказывает мне последнее, только сердце сжимается от страха из-за первого. — Чего они хотят? — храбрюсь задать вопрос и вздрагиваю при виде того, как он борется, чтобы не расклеиться. Когда он, в конечном итоге, заговаривает, это едва слышный шёпот.

— Я сказал им, что ухожу, — он удерживает мой взгляд, пока я пытаюсь осознать чудовищность сказанного. А потом глаза наполняются слезами.

— Они не позволят нам быть, если мы останемся? — спрашиваю, задыхаясь.

Он медленно качает головой, боль искажает его совершенное, прекрасное лицо.

— Мне так жаль, моя прекрасная девочка. — Сумка падает на пол, и я вижу, как его охватывает чувство поражения. — Они владеют мной. Последствия будут разрушительными, если мы останемся.

Мне всю сотрясают рыдания от его обещания, щеки горят и болят, потому как я тру лицо, пытаясь отыскать в себе силу, заменить ею потерянную Миллером. Я уже глубоко — глубже, чем могла себе представить. И я пойду за ним на дно, если потребуется. Я делаю глубокий вдох, подхожу к нему, поднимаю с пола сумку и беру его за трясущуюся руку. Он мне позволяет, но как только понимает, куда мы идем, замирает, и я слышу учащенное под властью паники дыхание. Миллер сопротивляется, усложняя задачу попасть туда, где нам необходимо быть, но вот мы всё же там.

Я жму кнопку вызова лифта и молюсь, чтобы он был где-то поблизости. Постоянно оглядываюсь в сторону лестничной клетки.

— Оливия?

Я смотрю в сторону и вижу, что рядом с Уильямом стоит Грегори. Он выглядит потерянным. Запутавшимся. Шокированным. Я улыбаюсь, пытаясь унять его тревогу, но понимаю, что у меня не выходит.

— Я позвоню, — обещаю, двери лифта открываются, и Миллер делает шаг назад, утаскивая меня за собой. — Пожалуйста, скажи Нан, что я в порядке.

Бросаю сумку в лифт и, повернувшись к Миллеру, беру в свою и вторую его руку. А потом я начинаю медленно отступать, волнуясь о том, что наше время истекает, но еще больше заботясь о том, что здесь спешить нельзя. Он смотрит за меня, в закрытую коробку, и всё его тело наливается свинцом, именно в этот момент я понимаю, насколько жестокой была, заставляя его подвергаться этому страху. Проглатываю слёзы вины и продолжаю отступать до тех пор, пока мы не стоим на расстоянии вытянутых рук, между нами наши сцеплённые руки.

— Миллер, — говорю тихо, отчаянно стремясь к тому, чтобы он сфокусировался на мне, а не на монстре за моей спиной, — смотри на меня, — прошу я. — Просто смотри на меня. — Голос дрожит, не важно, как сильно я стараюсь сдерживаться. Меня накрывает волной облегчения, когда он делает ко мне один осторожный шаг, но потом он яростно качает головой и делает два шага назад. Он то и дело сглатывает, руки становятся невероятно горячими. Локоны его красивых волос становятся тяжелыми под тяжестью пота, который ручьями стекает с его макушки, лба, отовсюду.

— Я не могу, — задыхается он, сглатывая. — Не могу это сделать.

Я смотрю на Уильяма и вижу в его взгляде озабоченность, он то и дело проверяет телефон и смотрит в сторону лестничной клетки, когда же я смотрю на Грегори, вижу то, чего прежде в своем друге не видела, когда дело касалось Миллера. Сострадание. Закусываю губу, когда начинают бежать слёзы, всхлипываю, и тогда он смотрит на меня глазами, полными ободрения. Потом он кивает. Едва заметно, но я вижу и понимаю. Чувствую себя беспомощной. Мне нужно вывести Миллера из этого здания.

— Ты иди, — говорит Миллер, подталкивая меня к лифту. — Я буду в порядке, иди.

— Нет! — кричу я. — Нет, ты не сдашься! — Я бросаюсь к нему и обвиваю руками, молчаливо клянусь никогда не отпускать. Не упускаю момент, когда напряжение его тела ослабевает под моими руками.

Моё.

Его.

Наше.

Я крепко его сжимаю, губами прижимаясь к его шее, он прячет лицо в моих волосах. Потом я отстраняюсь, сильнее потянув его за руку, и глазами умоляю пойти со мной. И он идёт. Один маленький шаг вперёд. Второй. Ещё. И ещё. Он в дверях, я в лифте. Его всё также трясёт, он задыхается, покрываясь испариной.

И я слышу громкий звук со стороны лестничной клетки, вслед за ним красочный мат Уильяма, тогда я делаю то единственное, о чем мне кричит инстинкт, и затаскиваю Миллера в лифт, нажимая кнопку второго этажа, после чего обнимаю его, задыхающегося, и прячу его в нашем.

Лихорадочный стук сердца в его груди граничит с опасным. Я заглядываю ему за плечо на холл, пока двери медленно закрываются, и последнее, что я вижу перед тем, как мы остаемся одни в ужасающей коробке, это Уильям и Грегори, подошедшие к лифту, оба тихо наблюдают за тем, как мы с Миллером исчезаем из виду. Я грустно им улыбаюсь.

Не удивлюсь, если та ярость, с которой его сердце колотится о мою грудь, оставит синяки. Он не успокаивается, не важно, насколько крепко я его обнимаю. Мои попытки успокоить его бесполезны. Единственно, на чём мне нужно сосредоточиться, это удержать его в вертикальном положении, пока мы не спустимся до второго этажа, что прямо сейчас довольно легко. Он застыл, я же смотрю за цифрами монитора, сменяющими друг друга, между каждой проходит, кажется, вечность. Мы спускаемся медленно. Всё как будто в замедленной съемке.

Всё, за исключением дыхания и сердцебиения Миллера.

Миллер дёргается под моим руками, и я пытаюсь отстраниться, но у меня ничего не выходит. Я не могу от него отодвинуться, и я вдруг начинаю паниковать от возможной трудности вывести его, когда лифт остановится.

— Миллер? — шепчу я низко и спокойно. Слабая попытка заставить его поверить в то, что я в порядке. Всё далеко не так. Он не отвечает, и я снова быстро смотрю на монитор.

— Миллер, мы почти снаружи, — говорю, толкая его и заставляя отступать, пока он спиной не упирается в двери. От дергания лифта при остановке я вздрагиваю, Миллер издает слабый звук, прижимаясь ко мне. — Миллер, мы на месте. — Я борюсь с его окаменевшим телом, услышав, как начинают открываться двери. Только сейчас я начинаю думать о вероятности того, что они могут ждать нас снаружи, внутри поднимается паника, замираю, когда двери расходятся. Что, если они там? Что мне делать? Что они будут делать? Дыхание становится прерывистым, в такт Миллеру, я выглядываю за его плечо, ноги затекли от длительного стояния на носочках.

Двери открыты полностью, снаружи ничего, только пустой холл, и я пытаюсь прислушаться хоть к каким-то признакам жизни.

Ничего.

Толкаю застывшее тело Миллера, пытаясь его сдвинуть, и у меня ничего не выходит. Как он поведёт себя, когда мы выберемся из коробки? У меня нет времени вытаскивать его из лифта, а потом из здания.

— Миллер, пожалуйста, — умоляю, проглатывая ком отчаяния. — Двери открыты. — Он остаётся застывшим, приклеенным ко мне, глаза застилают слёзы отчаяния. — Миллер, — шепчу разбитым голосом. — Они скоро начнут спускаться.

И тут мы слышим звук, оповещающий о скором закрытии дверей. У меня нет времени крикнуть Миллеру, чтобы он выходил. Он как будто влетает обратно в жизнь, причиной тому, несомненно, стал этот звук. Он отлетает, как будто кто-то выстрелил в него из ружья. Я смотрю на него, затаив дыхание. Он взмок, волосы прилипли к голове, глаза широко распахнуты, в них страх. И его по-прежнему трясёт.

Не зная, что делать, я поднимаю с пола сумку и продвигаюсь к выходу, при этом, не отводя от него глаза, он оглядывается по сторонам, знакомясь с окружением. Как будто осколки моего разбившегося мира снова собираются вместе, надежда врывается в нашу реальность, как только опускается маска, стирая все следы страха. Миллер Харт вернулся.

Пустым взглядом он осматривает меня с ног до головы, улавливает сумку в руках, и она исчезает в мгновение ока. Потом он берёт меня за руку и быстро выводит из лифта. Он переходит на бег, заставляя мои ножки мчаться в попытке поспеть за ним, он оглядывается каждую секунду, проверяя меня и то, что за нами.

— Ты в порядке? — спрашивает он, никаких видимых признаков напряжения.

Как бы то ни было, я теряю сковывающий меня адреналин. Может, потому что мой мозг уловил то, что решительность Миллера вернулась, и теперь он хочет избавить меня от давления. Не знаю, только усталость берёт верх, и эмоции требуют выхода. Только не здесь. Я не могу развалиться здесь. Киваю, сохраняя шаг достаточно быстрым, чтобы не задержать наш побег. С выражением дикой озабоченности он, когда мы подходим к пожарному выходу, перебрасывает сумку на плечо и отпускает мою руку, на полной скорости врезаясь в дверь. Она распахивается, и в глаза бросается яркий солнечный свет, заставляя вздрогнуть.

— Возьми меня за руку, Оливия, — резко командует он.

Я хватаюсь за неё, позволив ему тянуть себя по запасному выходу и переулку. Тут же раздаётся гудок машины, и я замечаю водителя Уильяма, он держит открытой заднюю дверцу. Мы, сбивая поток плотного Лондонского движения, лавируем между машинами, грузовиками и такси, получая в ответ озлобленные гудки, пробираемся к машине Уильяма.

— Садись. — Он коротко кивает водителю и перехватывает дверцу, гаркнув мне команду и бросив сумку внутрь. Я, не теряя времени, забираюсь на заднее сиденье, Миллер следом за мной. Водитель занимает свое место прежде, чем я успеваю понять, и с пугающим меня рвением выезжает на дорогу. Он с профессиональной собранностью и умением лавирует в потоке машин.

А потом ужас произошедшего накрывает меня, и я начинаю реветь. Прячу лицо в ладонях и ломаюсь, так много мыслей в моей бедной, перегруженной голове — некоторые разумные, такие, как необходимость позвонить Нан. Как же бабушка? И некоторые неразумные, такие, как: где этот мужчина научился так водить? И нужны ли Уильяму такие навыки водителя?

— Моя прекрасная девочка. — Его сильная ладонь обхватывает мой затылок, тянет меня к нему, подтягивает к нему на колени и обнимает так, что я мокрой от слез щекой прижимаюсь к его груди. Не перестаю плакать, содрогаясь в его руках, не в силах, не хочу больше сдерживаться. Последние полчаса всё из меня высосали. — Не плачь, — шепчет он. — Пожалуйста, не плачь.

Сжимаю в кулаках ткань его футболки, сжимаю до тех пор, пока руки не начинают болеть, и я не выплакиваю реки сконфуженных, сжимающих внутренности слёз.

— Куда мы едем?

— Куда-то, — он отстраняет меня от себя, заглядывая в глаза. — Куда-то, где мы сможем потеряться друг в друге без помех и вмешательств.

Я едва его вижу сквозь застилающие глаза слёзы, но я его чувствую и слышу. Достаточно хорошо.

— Нан.

— О ней позаботятся. Тебе нет нужды об этом беспокоиться.

— Уильям позаботится? — выплёвываю я, думая о том, как жарко там будет, если он ступит на её порог. Боже, она с ума сойдет.

— О ней позаботятся, — повторяет он коротко и резко.

— Только я буду по ней скучать.

Подняв руку, он пальцами пробирается мне под волосы и обхватывает затылок.

— Это ненадолго, я обещаю. Только пока всё не уляжется.

— Сколько это? И что, если они не позволят всему улечься? Уильям будет вовлечён? Он их знает? Кто они? — Я останавливаюсь, переводя дыхание, хочу выпалить все вопросы, пока моя уставшая голове не опустела, и они не забылись. — Они ведь не обидят Нан? — Я выдыхаю, когда что-то врывается в спираль мыслей. — Грегори!

— Ш-ш-ш, — успокаивает он, как будто я только что не бросила своего лучшего друга в квартире Миллера, когда туда направлялся Бог знает кто. — Он с Андерсоном. Поверь мне, он будет в порядке. Так же, как и твоя бабушка.

Меня одолевает чувство облегчения. Я доверяю ему, но он не ответил ни на один из моих вопросов.

— Поговори со мной, — прошу я, не в силах высказать нежную просьбу. Его красивые синие глаза отчаянно пытаются убедить меня, внести легкость. Странно, но у него получается.

Он кивает и тянет меня в свои объятия:

— До последнего вдоха, Оливия Тейлор.

***

В аэропорту Хитроу царит хаос. В голове беспорядок, сердце колотится, взгляд мечется повсюду на пути к выходу на посадку. В то время как я суечусь, проходя регистрацию и службу безопасности, Миллер совершенно собран, обнимает меня, вероятно, в попытке унять мою дрожь. Я не особо обращала внимание на происходящее с тех пор, как мы оказались у Терминала 5. Я не знаю, куда мы направляемся и на сколько. Я позвонила Нан, вооруженная историей про сюрприз — путешествие от Миллера, только на звонок ответил Уильям. Сердце остановилось, а потом снова забилось, когда Нан подошла к телефону, спокойная, как танк. Я не поняла, всё ещё не понимаю, что там произошло, но она уверенно сказала, как сильно меня любит и взяла с меня обещание, что я позвоню, когда мы приедем, куда бы мы ни ехали.

Всё это привело нас в настоящий момент.

Я стою у выхода, раскрыв рот, смотрю на экран.

— Нью-Йорк? — выдыхаю, борясь с желанием потереть глаза, просто на тот случай, если мне мерещится.

Миллер не смеётся надо мной, только ласково подталкивает к леди, которая пропустит нас, как только проверит наши паспорта и посадочные талоны… снова. Я застываю. Снова. Но она только улыбается и пропускает нас.

— Из тебя бы вышла ужасная мошенница, Оливия, — говорит Миллер на полном серьезе.

Я позволяю себе расслабиться, когда он ведёт меня по туннелю, ведущему к самолёту.

— Я не хочу быть мошенницей.

Он улыбается мне, в глазах блеск. Все признаки запуганного создания исчезли, вернув моего придирчивого, утончённого Миллера в первоначальное великолепие. Он на самом деле великолепный. Я делаю глубокий, довольный вдох и беру Миллера за руку. Глядя перед собой, вижу невероятно счастливую стюардессу, которая широко нам улыбается. Я могла бы зарычать, когда она попросила у нас наши паспорта и посадочные талоны. Вы думаете, я могла бы и привыкнуть после миллиона раз, когда нас уже об этом просили с момента нашего пребывания в аэропорт Хитроу. Но нет. Меня снова начинает трясти, когда она листает наши паспорта, прежде чем взглянуть на нас, проверяя наше соответствие фотографиям. Я выдавливаю из себя улыбку, уверенная, что сейчас она закричит «Подделка!» и вызовет охрану. Но она этого не делает.

Она проверяет наши посадочные талоны и, улыбаясь, передает документы Миллеру.

— Первый класс в той стороне, сэр, — жестом руки она указывает налево. — Вы как раз вовремя. Капитан дал приказ закрыть двери.

Миллер коротко кивает, и я, обернувшись, вижу, как вторая стюардесса запирает двери.

Вся кровь отливает от головы, когда я смотрю в туннель, ведущий к выходу на посадку. Это иллюзия, должна быть ей. Любопытство берёт верх, и я подхожу ближе к закрывающимся дверям, желая оказаться как можно ближе, и, не переставая, моргаю, уверенная в том, что у меня галлюцинации.

А потом я останавливаюсь.

Прирастаю к полу, голова пустеет, кровь застывает в жилах.

И я смотрю на себя.

Это, определённо, я… только девятнадцать лет спустя.

Заметки

[

←1

]

Джинджер и Фред – кинофильм Федерико Феллини, снятый в 1986 году, В основе сюжета история пары танцоров, Амелии Бонетти и Пиппо Боттичелла, которые выступали под псевдонимами Джинджер и Фред (в честь знаменитых танцоров степа Джинджер Роджерс и Фреда Астера).

[

←2

]

«Кокни» акцент – акцент, свойственный коренному жителю Лондона, родившемуся и выросшему в низких слоях общества.

[

←3

]

Feel so close – чувствую тебя так близко.

[

←4

]

Двойная желтая линия – в Англии этот знак говорит о запрете на парковку.

[

←5

]

Сундук с приданым

[

←6

]

«Взрывы»

[

←7

]

Beef Wellington – мясной пирог

[

←8

]

Mayfair – торговый район в центре Лондона.

[

←9

]

«Pursuit of Happiness» – «В погоне за счастьем».

[

←10

]

Bury Street – улица в Лондоне.

[

←11

]

Piccadilly – одна из самых крупных и оживлённых улиц в историческом центре Лондона.

[

←12

]

The Stone Roses - британская рок-группа, которая была одним из лидеров «манчестерской волны».

[

←13

]

«M&S» – торговая марка компании Marks and Spencer.

[

←14

]

Британская певица Трейси Чепмен со своей песней «Fast cars».

[

←15

]

«Costa» - сеть итальянских кофеен в Лондоне.

[

←16

]

Mulberry (Малберри) – английский бренд, специализирующийся на производстве кожаных сумок, аксессуаров и одежды.