Одна отвергнутая ночь

— Не смей оставлять меня! — вопит она. — Я не позволю тебе уйти!

Как по сигналу тревоги я распахиваю глаза. Между ними что-то гораздо большее, чем бизнес. Она машет руками, и так же сильно, как я боюсь за нее, я переживаю за Миллера. Длинными, как когти, ногтями она царапает всего его, пока он пытается удерживать ее, она, не переставая, визжит. Она слетела с катушек, и Миллер несется тем же путем.

Я пытаюсь поймать его взгляд, снова и снова дотянуться до него, коснуться, но каждая попытка заканчивается тем, что мне приходится уворачиваться от ударов. Мной начинает овладевать паника, но прежде чем я успеваю продумать, как лучше поступить, в кабинет залетает Тони.

Его драматичное появление отвлекает меня от борьбы, но не отвлекает Миллера и Кэсси.

— Тони, сделай что-нибудь! — умоляю я, разворачиваясь обратно к ним, чувствуя себя маленькой и беспомощной. — Миллер, остановись!

Тянусь, уловив свободный путь к его торсу, вклиниваюсь, отчаянно желая остановить их.

— Ливи, нет! — рычит Тони, но его голос меня не останавливает. Я уже близко, могу до него дотянуться, а потом по щеке растекается обжигающая боль, от которой я с болезненным вскриком отлетаю, рукой тут же закрываю горящее лицо, глаза наполняются слезами.

Удар по лицу лишает меня ориентиров.

— Черт! — мне не за что ухватиться для равновесия, так что я неизбежно падаю на пол.

Все вокруг размывается, — образы, звуки — и боль опаляет кожу лица. Пытаюсь вернуть себе ясные мысли или хотя бы зрение, но к реальности меня возвращает ощущение сильных рук на плечах.

Тишина.

Убийственная тишина.

Смотрю вверх и вижу травмированный взгляд синих глаз, изучающих мое лицо, который, в конечном итоге, останавливается на пылающей щеке. Кэсси у шкафчика с выпивкой, дрожь потрясения пробивает ее всю, в пьяном лице страх. Она хватает бутылку водки, и, вместо того чтобы наполнить стакан, она подносит ко рту горлышко бутылки. Не уверена, кто именно меня ударил, но посмотрев нечетким взглядом на Кэсси всего несколько секунд, я прихожу к выводу, что это сделала она, и теперь она собирается с духом для….чего-то.

— Тони? — голос Миллера пропитан ядом.

— Я здесь, сынок. — Тони подходит, смотря на меня извиняющимися глазами. Чувствую себя глупой, неуклюжей и слабой.

— Убери эту суку нахрен из моего кабинета. — Миллер поднимает меня с пола и заключает в надежные объятия, прежде чем развернуться лицом к Кэсси. Она уже почти осушила бутылку.

— Я могу стоять сама, — возражаю, горло хрипит от моих криков.

— Шшш, — успокаивает он тихонько, губами прижимаясь к моему виску, все это время продолжая метать в Кэсси яростные молнии.

Она насторожена и пьяно переминается с ноги на ногу, но продолжает нести в себе дух превосходства.

— Ей не стоило лезть, — она с легкостью упускает весь инцидент, допивая водку.

Тони подходит и хватает ее за руку:

— Идем, — приказывает он, забирая у нее бутылку и с грохотом ставя ее.

— Нет!

— Убери ее! — кричит Миллер. — Убери, нахрен, прежде чем я убью ее!

— Ты бы не сделал мне больно! — смеется она. — Не смог бы!

Тони тащит ее к двери, но она упорно вырывается. Ее не угомонить.

— Черт тебя дери, Кэсси! Протрезвей, обсудите все позже.

— Я в порядке! — она выворачивается из рук Тони и шагает к столу, усаживаясь в кресло Миллера. Я, может, и вернула четкость зрения только что, но я определенно вижу, как она скалится в мою сторону. Даже сейчас? Ударила меня, напала на Миллера и продолжает вести себя враждебно. Она что, не чувствует агрессию, исходящую из каждой клеточки моего иногда джентльмена? Она дура? — Оставь, блядь, меня в покое, — рычит она, хватаясь за замысловатой формы крест, всегда украшающий ее шею. Возится с ним, матерясь себе под нос.

— Кэсси, — предупреждает Миллер. Чувствую, как под моей щекой вдвое участилось его дыхание. — Не смей.

— Отвали!

Тони очень быстро оказывается рядом, склоняясь над ней, и ладонями упирается о поверхность стола Миллера.

— Я не позволю этого, Кассандра.

Она поворачивается, дерзко выпятив подбородок, и приближается к Тони, оказываясь с ним нос к носу, но не прекращает играть с серебряным крестиком.

— Отвяжись от….меня.

— Кэсси!

— Он выходит из игры! Ты когда-нибудь слышал что-то настолько забавное? Они никогда этого не позволят.

Я хочу кричать, что у всех этих женщин нет выбора, что он уже мой, но Миллер прижимает меня к себе. Жест, полный убеждения.

Она смеется:

— Чертовски смешно. — Метал украшения расходится надвое, и я с ужасом смотрю, как на идеально белую поверхность стола Миллера просыпается белый порошок. Я выдыхаю, Тони матерится, а Миллер превращается в камень.

Кокаин?

Если бы я сама не видела, как мельчайшие крупицы падают из красивого украшения Кэсси, я, вероятно, никогда бы не поняла, что они там; порошок совершенно сливается с белым лаковым покрытием под ним. Я, потеряв дар речи, смотрю, как она достает из своего бюста кредитную карту и свернутый в трубочку кусочек бумаги, и начинает ей передвигать порошок по столу Миллера, превращая его в идеальную, длинную линию. А она профессионал.

Тони мечется по кабинету, отборно матерясь, а Миллер просто стоит и смотрит на нее, продолжая крепко меня держать. Напряжение в кабинете осязаемо, и меня действительно беспокоит, кто сделает следующий шаг. Накатывает потребность освободиться из рук Миллера, но тогда он сорвется. Все будут в большей безопасности, если я буду в его руках, но я вдруг уже больше не там. Миллер усадил меня в уголок дивана, а сам направляется в сторону Кэсси, не то чтобы ее это сильно волновало. Он слишком занята, вдыхая через свернутую в трубочку бумагу порошок со стола Миллера.

— Полегче, сынок, — успокаивает его Тони, обращая ко мне полный тревоги взгляд. На смену боли в выражении моего лица пришел жуткий страх. Все в этом кабинете, за исключением меня, как бомбы замедленного действия. И первым срабатывает механизм Миллера.

Он ладонями ударяет по столу, обнаженным торсом наклоняется вперед, нависая над Кэсси. Она теперь шмыгает носом, потирая его, на лице самодовольная улыбка.

— Я просил не единожды. Если вынудишь меня сделать это еще раз, я не отвечаю за свои действия.

Он фырчит, выражая свое безразличие, и откидывается на спинку кресла. Вижу, как в выражение ее лица проскальзывает высокомерие. Бесстрашие.

— Улыбочку, — говорит она просто, кладя одну ногу на другую и ….. улыбается.

Я хмурюсь. Улыбочку? Чему здесь улыбаться? Нечему.

— Миллер, давай же, — Тони изо всех сил пытается придать ситуации хоть немного спокойствия, и я отчаянно хочу, чтобы у него это вышло.

Идеально изогнутые брови Кэсси выгибаются еще больше.

— Хочешь немного?

— Нет, — выплевывает Миллер.

Она дует губка, а потом они изгибаются в хитрую улыбку.

— Это впервые.

Я выдыхаю, закашливаюсь, не в силах сдержать ни одну из реакций потрясения, срывающихся с губ. Он принимает наркотики? Ко всему прочему, я теперь должна добавить еще и зависимость?

— Я, блядь, тебя ненавижу, — шипит Миллер, наклоняясь к ней ближе.

— Она тебя уничтожает.

Он нависает над ней, угрожающе, ладони на белой, лакированной поверхности стола сжимаются в кулаки.

— Она меня спасает.

Смех Кэсси холодный и озлобленный, когда придвигается ближе к нему:

— Ничто тебя не спасет.

Я абсолютно оцепенела, пытаясь переварить этот новый всплеск просвещения и одновременно отчаянно пытаясь найти в себе силы, которые мне нужны, чтобы помочь Миллеру. Я смотрю на Тони, глазами умоляя его вмешаться.

Слишком поздно.

Миллер перегибается через стол и хватает Кэсси за горло.

Я кричу.

Происходящее маниакально. Нереально. Миллер потерял контроль, а ненормальная женщина перед ним, вместо того чтобы бояться за свою жизнь, просто смеется.

— Бога ради! — Тони бросается к ним и за то, что вмешался, получает удар в челюсть, но вместо того, чтобы отпрянуть, он продолжает бороться сильнее. Он знает, так же хорошо, как я, что у всего этого только один конец, и он включает в себя Кэсси в больнице. — Отцепись от нее!

— Она гребаный паразит! — рычит Миллер. — Жизнь достаточно дерьмовая и без ее помощи!

— Миллер! — Тони ударяет его по ребрам, заставляя Миллера вскрикнуть, а меня вздрогнуть. — Отвали!

Миллер отталкивается от стола и оборачивается с бешеной злостью.

— Убери ее отсюда и отправь обратно в центр реабилитации!

— Мне не нужна помощь, — мерзко шипит Кэсси. — Только тебе нужна хренова помощь. — Она выворачивается из рук Тони и тянет вниз свое неряшливое платье, одергивая подол почти до коленей. — Ты готов рискнуть всем ради этого? — взмахом руки она указывает на меня.

Это? Это? Я, может, и шокирована развернувшейся передо мной сценой, но ее непрекращающиеся нахальство и оскорбления начинают меня бесить.

— Кем ты, нахрен, себя возомнила? — я встаю, тут же заметив, что Миллер прекратил свой решительный шаг. — Думаешь, пара истерик и неприятных слов сломают его? — подхожу ближе, чувствуя, как во мне растет уверенность, особенно, когда Кэсси закрывает свой грязный рот. — Ты не можешь его остановить.

— Тебе не меня стоит бояться, — она надувает губы. Просто еще больше слов, но от резкого тона, которым они произнесены, по спине бегут тревожные мурашки.

— Ну все, — Тони хватает ее за руку и тащит на выход. — Ты сама себе самый худший враг, Кассандра.

— Всегда была, — говорит она, смеясь, и позволяет вести себя к выходу без возражений и борьбы. Но потом она останавливается уже в дверном проеме и, спокойно обернувшись, шмыгает носом. — Приятно было с вами познакомиться, Миллер Харт.

Ее резкие слова охлаждают жаркую атмосферу в кабинете Миллера, сделав воздух вязким от напряжения. Дверь хлопает, вежливый жест сердитого Тони, и мы с Миллером остаемся одним.

Он нервный.

Я расстроенная.

Оба молчим, кажется, целую вечность, в голове прокручиваются последние десять минут, а промокшее тело и боль от удара по лицу медленно дают о себе знать. Меня начинает трясти, и я инстинктивно обхватываю себя руками. Защитный механизм. Ничего общего с холодом.

Взгляд приклеивается к полу, потому что я не смею и не желаю мучить себя видом Миллера в его полномасштабном приступе бешенства. За последние несколько дней мои глаза увидели гораздо больше, чем могут вынести. Эти срывы становятся слишком частыми. Ему нужна помощь. Жесткая действительность жизни Миллера продолжает становиться все более жесткой.

— Не надо прятать от меня свое личико, Оливия Тейлор. — Мягкость в его голосе неестественна, просто попытка вселить в меня легкость. Не уверена, что это может сработать. Не уверена, что что-то вообще может сработать. Моя способность прогнать демонов Миллера снова под вопросом, потому что, как я сейчас увидела, я только распаляю огонь. Мне это ненавистно. Ненавижу постоянные сомнения из-за всех тех, кто вмешивается. — Оливия, — я слышу легкий стук приближающихся шагов, но глаз не поднимаю.

Я качаю головой, подбородок начинает дрожать.

— Позволь мне увидеть этот искрящийся взгляд. — Теплота его ладони соприкасается с ноющей щекой, пробивая меня искрами боли. Вздрогнув, шиплю и отворачиваю от него лицо. Я уже знаю, что от сильного удара щека будет ярко-красной, и это еще больше разозлит Миллера. Он, кажется, успокаивается. Так и должно оставаться. Он не спеша поднимает руку, останавливаясь в зоне моей видимости. — Можно? — спрашивает он тихо.

Я сдаюсь, внутри и снаружи, сердце разбивается, слабое тело разваливается. Он молча ловит меня, как будто, ожидал что мое тело сдастся, и опускается со мной на пол, держа в своих сильных руках. Близость его обнаженного торса не производит обычного эффекта. Я плачу — отвратительным душераздирающим плачем. Все это слишком. Силу, которую придавал мне Миллер, как будто высосали из меня, осталось только слабость беспризорного ребенка. Я ему не подхожу. Не могу разглядеть его сквозь его темноту, потому что в процессе мой собственный мир утопает во мраке. Уильям прав. Отношения с Миллером Хартом невозможны. По отдельности мы едва функционируем. Вместе, мы мертвы и живы, как никто другой, одновременно. Мы невозможны.

— Пожалуйста, не плачь, — умоляет он, прижимая меня к себе, его тихий голос теперь искренний и естественный. — Не могу видеть тебя такой.

Я ничего не говорю, всхлипы не дают, даже если бы я знала, что сказать. А я не знаю. Лучшая моя часть всегда была сосредоточена на избегании жестокости мира. А Миллер Харт взял меня и поместил прямо в эпицентр этого мира.

И я знаю, что никогда не сбегу.

Он лицом зарывается в мои волосы и мурлычет эту успокаивающую мелодию. Отчаянная попытка повлиять на меня. Он чувствует мою подавленность. Он волнуется, и когда мурлычет минуту за минутой, а мои всхлипы не стихают, он тихо рычит и, встав со мной на руках, молча направляется в ванную.

Он усаживает меня на крышку унитаза, не чувствуя нужды быть аккуратным, и убирает с моего лица спутанные волосы осторожно, так чтобы не задеть ноющую щеку. Я, чувствуя жжение в глазах, наконец, позволяю себе посмотреть на него. В синих глазах, когда они сосредотачиваются на моей щеке, отражается ужас, и он делает глубокий, успокаивающий вдох.

— Подожди, — командует он резко, достает с полки над раковиной полотенце для лица и смачивает его холодной водой. Он быстро опускается передо мной на колени, держа в ладони мокрое полотенце. — Я осторожно.

Я согласно киваю и вздрагиваю еще до того, как холодная ткань успевает прикоснуться к моему лицу.

— Шшш. — Холод пробивает чувствительную сейчас кожу щеки, заставляя меня дернуться с болезненным вдохом. — Эй, эй, эй. — Его вторая ладонь ложится мне на плечо, удерживая меня. — Пусть уляжется. — Сделав глубокий вдох, готовлю себя к давлению, которое, знаю, от него последует. — Лучше? — спрашивает он, ища в моих глазах успокоения. Говорить нет сил, так что я жалобно киваю, лишая Миллера возможности видеть мои глаза, я их до боли зажмуриваю. Все ощущается свинцовым — глаза, язык, тело….сердце.

Подняв руки, ладонями с силой тру уставшие глаза в надежде стереть яркие образы, не только этой ужасной сцены, но и всех срывов Миллера и ужасающую картинку, в которой он нюхает кокаин. Веду себя наивно и амбициозно.

— Я принесу лед, — шепчет Миллер, голос у него звучит таким же жалким, какой я себя чувствую. Он берет мою руку и осторожно кладет ее вместо своей на щеку, прежде чем поднимается с пола.

— Нет, — хватаю его за запястье, останавливая. — Не уходи.

Надежда, вспыхнувшая в его пустых глазах, пробуждает чувство вины. Он садится на корточки и кладет ладони мне на колени.

— Ты принимаешь кокаин, — говорю, не ставя это под вопрос. Отрицать не имеет смысла.

— Нет, с тех пор, как встретил тебя, Оливия. Я много чего не делал с тех пор, как тебя встретил.

— Ты вот так просто взял и остановился? — Знаю, что кажусь циничной, но ничего не могу поделать.

— Вот так просто.

— Насколько все плохо?

— Это важно? Я бросил.

— Для меня важно. Как часто ты употребляешь?

— Употреблял. — Его желваки ходят ходуном, глаза зажмуриваются. — Время от времени.

— Время от времени?

Синева его глаз не спеша возвращается, в них плещется сожаление, боль ….. стыд.

— Это помогало мне проходить через….

Я выдыхаю:

— Боже.

— Ливи, у меня никогда не было причин прекращать делать вещи, которые я делал. Все просто. Ничего из этого мне больше не нужно. Теперь, когда у меня есть ты.

Я опускаю глаза, смущенная, шокированная и уязвленная.

— Кто тебя будет мучить?

— Много кто, — он нервно смеется, отчего я снова поднимаю к нему взгляд. — Но я никогда не сдамся. Я сделаю все, что ты захочешь, — клянется он.

— Обратись к врачу, — выпаливаю, не подумав. — Прошу. — Он, вероятно, не сможет справиться со всем этими проблемами. Невозможно, чтобы ему нельзя было помочь. И мне плевать, если ему это говорили прежде.

— Мне не нужен врач. Мне нужно, чтобы люди перестали совать свой нос. — Его челюсть стиснута, просто упоминание вмешивающихся людей выводит его из себя, и это очень беспокоит. — Мне нужно, чтобы люди перестали заставлять тебя слишком много думать.

С грустной улыбкой качаю головой. Он не видит.

— Я могу справиться с теми, кто вмешивается, Миллер. — Я должна. Миллер принимает их всех слишком близко к сердцу. Может, это паранойя. Наркотики делают людей параноиками, так ведь? Я представления не имею, но это проблема, и она может быть решена, я уверена. — Расстраиваешь меня ты.

Его руки прекращают успокаивающие поглаживания на моих коленях.

— Я? — спрашивает он тихо.

— Да, ты. Твоя вспыльчивость. — Ненависть Кэсси неприятна и озадачивает, но не она заставляет меня чувствовать такое отчаяние. Это делает он. — Я могу тебе помочь, но ты должен помочь себе сам. Тебе необходимо обратиться к врачу.

Синева в его глазах становится глубже, когда он изучает мое лицо, и он опускается на колени. Я смотрю на него, погружаясь в спокойствие, которое всегда предлагает его многозначительный взгляд, и сейчас, даже когда мы в такой сумятице — когда Миллер в таком беспорядке — комфорт, который я чувствую, неизмерим. Он сжимает мои бедра, после чего берет мои руки в свои и костяшками подносит к своим мягким губам, все это время не разрывая связь наших глаз.

— Оливия, ты понимаешь степень моих чувств к тебе? — Его глаза закрываются, лишая меня комфорта, благодаря которому я, отчасти, выживаю. — Понимаешь?

— Открой глаза, — ласково прошу я, и с придающим силу вдохом, он не спеша их открывает. — Я понимаю степень моих чувств к тебе. Если это то, что ты чувствуешь ко мне, то я понимаю. Понимаю, Миллер. Но ты не видишь меня, набрасывающейся на каждого, кто нам угрожает. Нашего единого фронта достаточно. Позволь нам обсуждать все.

Эмоциональная боль накрывает его лицо, от чего губы сжимаются в плотную линию, а глаза снова закрываются.

— Я не могу это контролировать, — признается он, опуская лицо на мои колени. Он прячется, пристыженный своим признанием. Я знаю, что он теряет контроль, но он должен попытаться остановиться. Я разрываю контакт наших рук и зарываюсь пальцами в его мокрые волосы, своими прикосновениями поглаживаю его затылок. Его ладонь ложится мне на поясницу и отчаянно ее сжимает, он перемещается так, что теперь его щека прижимается к моему бедру. Он смотрит вникуда невидящим взглядом, я теперь прикасаюсь к его щеке, ласково очерчивая контуры его профиля, надеясь, что мои прикосновения окажут на него хотя бы отчасти тот эффект, что он оказывает на меня.

Умиротворение.

Комфорт.

Силу.

— Все, что в детстве было моим, у меня забирали, — шепчет он, своим намеком на желание поделиться своим прошлым забирая у меня способность дышать. — У меня было немного вещей, но то, что было, было мне дорого и оно было моим. Только моим. Но его у меня всегда забирали. Все было неважным.

Я улыбаюсь тоскливо.

— Ты был сиротой, — я говорю это, как факт, потому что Миллер только что по-своему мне об этом сказал. Нет нужды упоминать фотографию.

Он кивает:

— Сколько себя помню, я был в приюте для мальчиков.

— Что случилось с твоими родителями?

Он вздыхает, и я тут же понимаю, что об этом он не говорил никогда.

— Моей матерью была молоденькая ирландка, которая бежала из Белфаста.

— Ирландка, — выдыхаю, видя теперь ярко-синие глаза Миллера и его темные волосы такими, какие они есть — типично ирландскими.

— Слышала когда-нибудь о приюте имени Магдалены? — спрашивает он.

— Да, — выдыхаю, ужаснувшись. Монахини Магдалены принадлежали католической церкви и были призваны служить Господу, очищая девушек, которым не повезло попасться в их лапы — или кого отправляли туда стыдившиеся их родственники, зачастую беременных.

— Она, очевидно, сбежала. Приехала в Лондон, чтобы родить меня, но ее родители, в конечном счете, нашли ее и вернули обратно в Ирландию.

— А ты?

— Они подбросили меня в приют, чтобы вернуться домой, избежав позора. Никто не должен был знать о моем существовании. Я никогда не был душой компании, Оливия. Скорее одиночкой. Не находил с другими общего языка, и, как результат, большую часть времени проводил в темной кладовке.

Распахиваю глаза от осознания всей картины. Я чувствую отвращение, но, по большей части, грусть. Особенно, видя, как ему стыдно. Ему нечего стыдиться.

— Они запирали тебя в кладовке?

Он кивает едва заметно:

— Я не вписывался.

— Мне жаль, — произношу на полном вины выдохе. Он по-прежнему не вписывается, только со мной.

— Не надо, — он ладонью проводит вверх по моей спине. — Не только тебя бросили, Оливия. Я знаю, каково это, и это только очень маленькая часть того, почему я тебя никогда не оставлю. Крохотная часть.

— И еще потому, что я твоя собственность, — напоминаю ему.

— И потому что ты принадлежишь мне. Моя самая сокровенная собственность, — утверждает он, поднимая голову и находя мой подавленный взгляд. У него все отбирали. Я понимаю. Он мягко улыбается, видя мою грусть. — Моя сладкая девочка, не надо из-за меня расстраиваться.

— Почему? — Конечно, я буду из-за него расстраиваться. Невероятно грустная история, а ведь с этого гнусная жизнь Миллера только началась. Все это ломает — сирота, бездомный парень, мужской эскорт. Есть моменты, которые связывают эти ступени жизни Миллера, и я до смерти боюсь их услышать. То, что он рассказал мне, словесно и эмоционально, повело меня к краю агонии и грусти. Знание связующих моментов этих ключевых точек, возможно, разобьет мое влюбленное сердце уже без права восстановления.

Тепло скользит вверх по спине, бокам и рукам, пока, согрев ключицу, не останавливается на моей шее.

— Если моя история неприкаянности длиною в двадцать девять лет привела меня к тебе, каждая невыносимая ее часть стоила того. Я бы прожил ее снова, не мешкая, Оливия Тейлор, — он наклоняется и сладко целует меня в щеку. — Прими меня таким, какой я есть, сладкая, потому что этот гораздо лучше того, кем я был.

В горле образуется ком, от которого дышать становится слишком трудно. Слишком поздно. Мое сердце уже разорвано, так же как и сердце Миллера.

— Я люблю тебя, — шепчу жалобно. — Так сильно тебя люблю.

Зияющая дыра в сердце становится еще больше, когда я вижу, как едва заметно дрожит подбородок Миллера. Он удивленно качает головой, после чего поднимается, заявляя права на все мое тело, и прижимает к себе, даря самое сильное его за всю историю существования его.

— Я благодарю за это всех святых, а я не религиозный человек.

Дыша во влажные волосы, прилипшие к его шее, я закрываю глаза и впитываю каждый изгиб его тела, принимая все, что он дает, и отвечаю тем же. Моя сила вновь со мной, она больше, чем когда-либо, а по венам бежит решительность. Он не согласился увидеться с врачом или с консультантом, но мое теперь более широкое понимание этого сбивающего с толку мужчины и его признания — лучшее начало. Помочь ему, вытянуть его из его идиотского доморощенного пути будет легче теперь, когда я вооружена всем знаниями, необходимыми, чтобы его понять.

Вмешательства казались бы несущественными, если бы не крайние реакции Миллера на их источники. Он воспринимает меня как его собственность, а их как тех, кто хочет меня у него забрать. В идеальном мире все эти докучливые идиоты исчезли бы по моему волшебному щелчку, но, учитывая, что мы живем не в такой волшебной реалии, нужно найти другие варианты. Самый первый из них — это держать вспыльчивость Миллера под контролем, к тому же стало вполне очевидно, что докучливые люди не просто вмешиваются, они делают это постоянно. Он всегда будет восприимчив к вмешательствам, когда люди будут пытаться отобрать его собственность — его самую сокровенную собственность. Для него нормально вот так реагировать.

Мои кости в объятиях Миллера сжаты до пределов раздробления, то же самое с легкими. Я впитываю роскошь его и наслаждаюсь ей, но мое истощенное тело и измученное сознание отчаянно нуждаются в отдыхе. Мы все еще в «Ice», помехи слоняются поблизости, мы оба мокрые и растрепанные, а Миллер еще не сделал свою работу.

Я едва слышно взвизгиваю в объятиях, побуждая его сбавить обороты так, чтобы я могла на него посмотреть. Вижу взгляд, соответствующий моей усталости.

— Я бы хотела, чтобы ты забрал меня в свою постель, — говорю я тихо и оставляю на его губах ласковый поцелуй.

Он мгновенно приходит в движение, отпуская меня и уравновешивая, после чего уходит в кабинет и возвращается до того, как у меня появляется шанс последовать за ним, застегивает сухую рубашку — все пуговицы не в тех петельках.

— Рубашку? — спрашивает он, бегло осмотрев меня с голову до ног. — Да, — отвечает себе за меня, разворачивается и снова исчезает из виду. Вздыхаю и иду за ним, на этот раз сталкиваясь с ним в дверях. — Надень это, — командует он, расправляя рубашку.

— Мне нечего надеть вниз.

— Оу. — Он хмурится и нерешительно смотрит на рубашку. Я бы не вышла отсюда в одной только рубашке Миллера, даже если бы он позволил, в чем я сильно сомневаюсь.

Беру рубашку и кладу на столик неподалеку.

— Просто забери меня домой. — Я на грани обморока.

Он вздыхает, касаясь меня в привычном жесте.

— Как пожелаешь.

Он ведет меня из клуба, точно зная, что Кэсси и Тони наблюдают за нами, но наша явная близость говорит сама за себя — нет нужды в словах или злобных победных улыбках. Миллер сажает меня в свой «мерседес», режим подогрева увеличен для обоих пассажиров, мы едем к Миллеру в тишине. Он прикасается ко мне почти всю дорогу, не готовый потерять контакт, пока мы не останавливаемся на подземной стоянке его многоэтажного дома, и ему не приходится отпустить меня, выходя из машины. Я остаюсь на месте, в тепле и уюте пассажирского сиденья, пока Миллер не берет меня на руки и не несет десять лестничных пролетов к черной блестящей двери, которая дарит нам уединение.

— Позвони бабушке, — велит он, усаживая меня на стул. — А потом мы примем ванну.

С этим предложением весь мой оптимизм рассеивается. Принимать ванну с Миллером за гранью блаженства, так же как и его в его постели, и прямо сейчас я предпочитаю последнее.

— Я так устала, — вздыхаю, доставая из сумки телефон. Я едва нахожу в себе силы поговорить с Нан.

— Слишком устала для ванны? — его лицо омрачено недовольством. У меня нет сил даже почувствовать себя виноватой.

— Утром? — делаю попытку, думаю, что мои волосы, высохнув, превратятся в беспорядок к тому времени, как я посплю на них, как и у Миллера. Эта картинка в голове рисует на моем безжизненном лице небольшую улыбку.

Он раздумывает пару секунд, подушечкой большого пальца проводит по моей брови, следя за этим движением усталыми глазами.

— Пожалуйста, позволь мне помыть нас. — Лицо умоляющее. Как я могу отказать?

— Ладно, — соглашаюсь.

— Спасибо. Оставлю тебя поговорить с бабушкой, а я пока наполню ванну. — Поцеловав меня в лоб, он разворачивается, чтобы уйти.

— Мне не нужно уединение, — возражаю, а в голове возникает вопрос: о чем, он думает, мы можем говорить. Мое заявление останавливает его, и он задумчиво кусает губу. — С чего ты решил, что мне нужно уединение?

Он пожимает совершенными плечами, а в идеальных глазах вместо усталости загорается озорство. Я осторожно улыбаюсь при виде признаков игривого Миллера.

— Не знаю, — говорит он. — Может, вы захотите обсудить мою задницу.

Самая глупая улыбка в мире расползается по моему лицу:

— Я бы сделала это и в твоей компании.

— Не смей. Я буду смущаться.

— Нет, не будешь.

Яркая улыбка стирает всю его тоску, что только оставалась, вскружив мне голову.

— Звони бабушке, сладкая. Я хочу принять ванну и спрятать мою привычку под одеялом.

Глава 23

Я слышу голоса. Нечетко, но слышу. Комната освещена только тусклыми огнями ночного Лондона. Если бы не знала достаточно хорошо, то подумала бы, что нахожусь на балконе и смотрю на город, но это не так. Я на потертом диване Миллера перед огромным стеклянным окном, обнаженная и прикрытая только кашемировым пледом — там, где нужно.

Сажусь, подтягивая плед, и моргаю, прогоняя усталость, попутно зеваю и потягиваюсь. Этот вид и моя сонливость отвлекают меня от голосов, которые я слышала пару секунд назад, а потом едва повышенный и взволнованный голос Миллера напоминает мне о его отсутствии на диване. Я встаю и, как можно тщательней завернувшись в плед, иду по деревянному полу к двери, бесшумно ее открываю и прислушиваюсь. Он снова говорит тихо, но кажется раздраженным. В последний его ночной звонок он исчез. Вспышки нашей встречи в отеле моментально взрываются в моей голове, я вздрагиваю. Не могу так о нем думать. Мужчина, с которым я встретилась в номере отеля, не тот Миллер Харт, которого я знаю и люблю. Ему нужно поменять номер телефона, чтобы все те женщины не могли с ним связаться. Он больше вне зоны доступа, хотя я с сожалением должна признать, что они этого еще не знают.

Иду на звук его приглушенного голоса, слова становятся более отчетливыми по мере того, как я приближаюсь, пока не останавливаюсь в дверях его кухни и не вижу на его обнаженной спине красные полосы, оставленные Кэсси.

— Я не могу, — говорит он решительно и непреклонно. — Просто невозможно. — Его слова наполняют меня чувством гордости, но потом он садится на стул, открывая моему взгляду еще одного человека в кухне.

Женщину.

Выпрямляю спину.

— Что? — спрашивает она с очевидным удивлением.

— Обстоятельства изменились, — он поднимает руку и ладонью проводит по волосам. — Извини.

Я задыхаюсь. Это все? Он официально уходит?

— Я не приму «нет» в качестве ответа, Миллер. Ты мне нужен.

— Тебе придется найти кого-то другого.

— Извини! — Она смеется, устремляя взгляд мимо сидящего на стуле Миллера ко мне, стоящей в дверях.

Я отскакиваю, прячась из виду, как будто она уже меня не увидела. Она в возрасте, но очень привлекательная, ее пепельного цвета волосы уложены в идеальный пучок, в руках бокал вина. У нее длинные красные ногти. Это все, что я успела разглядеть перед тем, как глупо спрятаться, и теперь, чувствуя себя дурочкой, разворачиваюсь, чтобы уйти в спальню, отчаянно пытаясь унять бешеный стук сердца. Он ей отказывает. Нет необходимости вмешиваться, и я отчетливо помню, что Миллер говорил: чем меньше людей знают обо мне, тем лучше. Мне это ненавистно, но я должна подчиниться, даже учитывая то, что понятия не имею, к чему мы идем.

— Так-так, — слышу ее спокойный голос, пока сама, ссутулившись, сбегаю. Знаю, что она меня увидела, и все же крохотная, глупая часть меня надеялась, что я бесшумно отпрыгнула до того, как ее глаза-бусинки меня заметили.

Ошибка.

Теперь я чувствую себя любопытной Варварой, тогда как это она посреди ночи ворвалась в дом Миллера. Она тоже собирается дать мне его визитку и сказать, чтобы я ее сохранила? Предложит поделиться? После всего, я могу содрать с нее шкуру.

— Что? — от голоса Миллера я напрягаюсь еще больше.

— Ты не говорил, что не один здесь, дорогой.

— Не один? — Он кажется сбитым с толку, и, понимая, что полностью раскрыта, я возвращаюсь, чтобы ответить за свои действия, как раз в тот момент, когда Миллер оборачивается, чтобы понять, что так привлекло внимание его гостьи. — Ливи. — Стул со скрипом проезжает по мраморному полу, когда он резко встает.

Чувствую себя неловко и глупо, стоя, закутавшись в плед, с растрепанными волосами и босыми, нервно переминающимися, ногами.

Миллер на грани, что неудивительно, а вот женщина в его кухне выглядит заинтересованной, расслабленно облокотившись на спинку стула с бокалом вина у красных губ.

— Так мы теперь встречаемся дома? — фыркает она.

Миллер игнорирует ее и подходит ко мне, поспешно разворачивает в своих руках и осторожно подталкивает к выходу из кухни.

— Позволь мне отвести тебя в постель, — шепчет он.

— Одна из них? — спрашиваю, позволяя себя увести. Я уже знаю, что так. Могу сказать это по ауре превосходства вокруг ее уверенной персоны и по дизайнерской одежде.

— Да, — отвечает он натянуто. — Я избавлюсь от нее и приду к тебе.

— Почему она здесь?

— Потому что позволяет себе лишнее.

— Это я вижу, — соглашаюсь.

— Дорогой! — ее кокетливый высокомерный голос производит тот же эффект, что и тот, последней клиентки Миллера. Я напрягаюсь в его руках, и он напрягается тоже. — Не прячь ее из-за меня.

— Я ее не прячу, — выплевывает он через плечо, выпрямляясь. — Я буду через минуту, София.

— Буду ждать с нетерпением.

Только при упоминании ее имени и ее последующих высокомерных словах я замечаю ее акцент. Определенно европейский. Он смутный, но заметный. Она как та женщина из ресторана «Quaglino’s», разве что наглее и самоувереннее, я не думала, что такое вообще возможно.

Приведя меня в свою комнату, он отбрасывает чистые покрывала и опускает меня на постель, нежно укладывая, целует в лоб.

— Засыпай.

— Ты надолго? — спрашивая, чувствуя себя некомфортно от того, что он возвращается к той женщине. Она нахальная. Мне она не нравится, и уж точно не нравится мысль о том, что она страстно желает Миллера.

— Ты в моей постели и обнажена. — Он убирает с моего лица волосы и кончиком носа трется о щеку. — Хочу мое с моей привычкой. Прошу, дай мне с этим разобраться. Я вернусь так скоро, как только смогу. Обещаю.

— Ладно. — Я отказываюсь прикасаться к нему, потому что отпустить, когда он будет уходить, слишком тяжело. — Сохраняй спокойствие, пожалуйста.

Он понимающе кивает. Еще один поцелуй в губы, и он уходит из спальни, оставив меня наедине с темнотой и мыслями — нежеланными мыслями, мыслями, которые, если я слишком сильно уйду в них, сведут с ума.

Слишком поздно.

Я кручусь и ворочаюсь, прячу голову под подушку, сажусь и прислушиваюсь в ожидании волнительного и желанного возвращения Миллера, внутри закипает злость. Но когда слышу щелчок дверной ручки, ложусь обратно, делая вид, что не провела последние десять минут, сводя себя с ума мыслями о правилах, запретах, наличных деньгах и волнуясь о самообладании Миллера.

Приглушенный свет проникает в комнату и, спустя всего несколько секунд, Миллер прижимается к моей спине, отодвигает мои волосы, открывая шею, и приветствует дорожкой влажных поцелуев вдоль горла.

— Привет, — шепчу, переворачиваясь, наконец счастливая увидеть перед собой его лицо.

— Здравствуй, — он ласково целует меня в кончик носа и глади по голове.

— Она ушла?

— Да, — он отвечает кратко и убедительно, но больше не говорит ничего, меня это устраивает. Хочу забыть, что она вообще здесь была.

— О чем ты думаешь? — спрашиваю после долгих минут тишины, протянувшейся между нами, ему, кажется, и так хорошо, но я разрушаю ее, вырываясь из мыслей о ночных посетителях.

— Думаю о том, как мило ты смотришься в моей постели.

Улыбаюсь:

— Ты едва меня видишь.

— Я хорошо тебя вижу, Ливи, — возражает он тихо. — Я вижу тебя повсюду, куда бы ни посмотрел, неважно, темно или светло вокруг.

Его слова и теплое дыхание, согревающее кожу лица, полностью меня успокаивают:

— Тяжело?

— Немного.

— Помурлычь мне.

— Я не делаю этого по требованию, — возражает он, выглядя немного смущенным.

— Можешь попробовать?

Он раздумывает несколько секунд, а потом прижимает меня к своей груди, подбородком прижимаясь к моей макушке.

— Ты слишком на меня давишь.

— Давлю помурлыкать?

— Да. — Просто соглашается, вместо мурлыканья целуя мои волосы. Это хороший компромисс, но как только нас окутывает тишина, и мы теряемся в мире спокойствия и уюта, держа друг друга, он выполняет мою просьбу и начинает тихонько мурлыкать, от этого звука я погружаюсь в глубокий, спокойный сон.

***

— Ливи. — Его тихий шепот будит меня, и я пытаюсь перевернуться, но ничего не выходит. — Оливия.

Открываю глаза и вижу искрящийся взгляд синих глаз, его щетина стала еще отчетливее.

— Что?

— Ты проснулась, — он приподнимается на локтях и прижимается ко мне своим стояком, обозначая свое неслабое возбуждение. — Мы можем? — Возможность получить удовольствие от преклонения в стиле Миллера будит меня так, как будто Биг Бен зазвонил прямо у кровати.

— Презерватив, — выдыхаю.

— Сделано. — Его рука опускается вниз по бедрам, между ног, с тихим довольным вдохом встречаясь с моей разгоряченной влажностью. — Видела обо мне сны? — спрашивает он уверенно, упираясь рукой в матрас и отстраняясь.

— Может, и так, — говорю безразлично, а потом он толкается в меня, и все попытки казаться не впечатленной одним этим движением вылетают в трубу. — О-о-о, — стону, тянусь руками и пальцами ласкаю кожу на его шее. Потрясающее чувство наполненности им отправляет меня за грань удовольствия — точно так, как обещал Миллер.

Мне и правда снился он. Снилось, что это навсегда, не только на жизненном пути, но и за его пределами тоже — жизнь совершенной пунктуальности по вечерам, особенно когда он занимается со мной любовью. Я ставлю на задний план требовательную натуру. Она всегда будет меня очаровывать, но гораздо сильнее этого то, что я безвозвратно, безоговорочно, до боли в него влюблена — не важно, кем он был, чем занимался и насколько чертовски сильно он зациклен.

Танец наших тел за гранью удовольствия. Он смотрит на меня с абсолютным обожанием, с каждым расчетливым движением бедер все больше и больше укрепляя мои к нему чувства. Я вся горю, меня трясет, с губ ему в лицо срывается тяжелое, рваное дыхание, а мои руки скользят вниз по его покрытой испариной шее.

— Я до отчаяния сильно хочу тебя поцеловать, — шепчет он, толкаясь глубже, сдерживаясь и тяжело дыша. — Так отчаянно, но я глаз не могу оторвать от твоего лица. Мне нужно тебя видеть.

Инстинктивно сжимаю внутренние мышцы, чувствуя в себе его сильную, уверенную пульсацию.

— Боже, Ливи, ты бы и совершенство заставила устыдиться.

Хочу ответить ему, но вся моя концентрация уходит на то, чтобы двигаться в такт его искусным движениям бедер, каждое уверенное и безупречное, каждый толчок сильный и контролируемый. Бабочки в моем животе готовы двинуться вниз, взорваться и свести с ума всепоглощающими ощущениями, и это не просто физика. Сердце тоже пылает.

Меня вдруг переворачивают, и я оказываюсь на его согнутых в коленях ногах, снова и снова чувствуя, как он меня заполняет:

— Ты идеально мне подходишь, — рычит он, медленно закрывая глаза. — Единственное, что когда-либо было совершенным в моей жизни, — это ты.

Находясь в состоянии эйфории, я все же пытаюсь понять, что он имеет в виду, особенно как человек, помешанный на точности.

— Я хочу быть для тебя идеальной, — заверяю, прижимаясь к нему всем телом, и прячу лицо в изгиб его шеи. — Хочу быть всем, что тебе нужно. — Нет причин этого говорить. В такие моменты, как этот, я вижу расслабленного и спокойного мужчину, не напряженного и замкнутого или непредсказуемого и опасного. Если я смогу забрать некоторые из этих атрибутов из спальни и внести их в жизнь Миллера, когда он не преклоняется мне, тогда я буду делать этого до конца моих дней. Середина вчерашнего дня была идеальным началом.

Отстраняясь и глядя ему в глаза, я, как будто загипнотизированная, вцепляюсь в его волосы и двигаюсь туда, куда он меня ведет. Сила, которую он источает своей нежностью, невероятна, темпы и масштабы его движений сносят крышу. Он выдыхает, прижимаясь к моему лбу своим.

— Сладкая, ты такая и есть. — Он наклоняет голову и обрушивается на мой рот, поцелуй страстный, наши языки сталкиваются и кружат, он, не переставая, приподнимает меня и на себя насаживает. — Ты слишком особенная, Ливи.

— Как и ты.

— Нет, я фальшивка. — Его бедра поднимаются, вырывая из нас обоих одновременный стон. — Боже! — он стонет, поднимаясь на колени, без особых усилий удерживая меня прижатой к нему. Я опускаю голову, вцепляясь ему в спину, в попытке удержать равновесие сцепляю лодыжки. — Не прячь от меня свое личико, Ливи.

Голова слишком тяжелая, я не в вилах ее удерживать по мере того, как давление внутри меня увеличивается и закипает. Я вот-вот взорвусь.

— Близко.

— Прошу, Ливи. Позволь мне смотреть на тебя, — он произносит эти слова с ленивой улыбкой. — Пожалуйста.

Заставляю себя исполнить его просьбу, использую всю оставшуюся во мне энергию, чтобы оторваться от него. Хнычу.

— Ложись.

— Что? — стону, закрыв глаза, чувствую, как немеют мышцы. Я больше не могу их контролировать.

— Ложись. — Его ладонь оказывается на моей пояснице, позволяя мне на нее облокотиться, и он опускает меня, пока моя спина не ложится на матрас, а бедра остаются прижатыми к нему. — Удобно?

— Да, — выдыхаю, выгнув спину, и руками касаюсь своих спутанных волос.

— Хорошо, — рычит он.

Выражение его лица говорит мне о том, что он тоже близко, а его тяжелое дыхание — признак нарастающего напряжения.

— Ты готова, Ливи?

— Да.

— О Боже, я так готов. — Его тело как будто зажило своей жизнью, когда он начал в меня вколачиваться, плавность движений канула в лету. Он дрожит, явно сдерживаясь, и меня снова мучает вопрос, живет ли в нем эта постоянная борьба в предотвращении дикого траха, свидетелем которого я стала в номере отеля.

Эта мысль требует ясности в голове, которой прямо сейчас у меня нет. Я кончаю.

— Миллер!

Он отстраняется и совершает сильнейший толчок, от которого мы оба срываемся за грань. Миллер с диким рыком, я со сдавленным криком. Он пальцами впивается в мою плоть, входя еще глубже, содрогаясь, рыча и задыхаясь.

Я истощена, абсолютно беспомощна, с трудом удается даже открыть глаза и посмотреть в лицо приходящего в себя после испытанного оргазма и покрытого испариной Миллера. Я рада почувствовать его тяжесть, когда он опускается на меня, и закрываю глаза, заменяя отсутствие зрительного контакта тактильным, ощущая его повсюду на себе. Он вспотел и часто дышит мне в волосы, и это самые потрясающие ощущения и звуки.

— Прости меня, — шепчет он неожиданно, и я хмурюсь, несмотря на усталость.

— За что?

— Скажи мне, что я буду делать без тебя, — он сжимает меня ужасно сильно, сдавливая ребра. — Скажи мне, как я выживу.

— Миллер, ты меня пугаешь, — я уже практически выдавливаю из себя слова, но он сжимает меня еще сильнее. — Миллер, остынь, — чувствую, как он качает головой, прижимаясь к моей шее. — Миллер, пожалуйста!

Он быстро отстраняется от меня, опустив голову и глаза, оставив меня задыхаться на постели. Не смотрит на меня. Растираю свои руки, ноги, все, только он отказывается сознавать дискомфорт, который мне причинил. Он выглядит пугающе разбитым. Откуда это?

В такт ему поднимаюсь на колени и беру его руки в свои.

— Тебе не нужно об этом беспокоиться, потому как я сказала, каково это для меня, — говорю спокойно и убедительно, внутри согреваясь мыслью, что он также обеспокоен вероятностью разлуки, как я.

— Наши чувства не имеют значения, — он правда это говорит. От его заявления я вздрагиваю.

— Конечно, имеют, — возражаю я, холод, поселяющийся внутри, мне совсем не нравится.

— Нет, — он качает головой и вырывает из моих рук свои, мои же безжизненно падают по бокам. — Ты права. Я должен был позволить тебе уйти.

— Миллер, — внутри меня растет паника.

— Я не могу тащить тебя в свою темноту, Оливия. Это должно закончиться прямо сейчас.

Грудь начинает медленно разрываться. Я ведь освещаю его мир. Что с ним случилось?

— Ты не понимаешь, что говоришь. Я помогаю тебе. — Я снова пытаюсь взять его за руки, но он отстраняется и встает с постели.

— Я отвезу тебя домой.

— Нет, — шепчу, наблюдая за тем, как его спина исчезает в ванной. — Нет! — спрыгнув с постели, бегу за ним, хватаю за руку и разворачиваю лицом к себе. — Что ты делаешь?

— То, что правильно. — Нет ни чувств, ни раскаяния, ни печали. Он закрылся от меня, сильнее, чем когда-либо, маска плотно села на свое место — и костюм не нужен. — Я не должен был позволять этому так далеко зайти. Мне не надо было возвращаться за тобой.

— Этому? — ору я. — Ты имеешь в виду нас! Сейчас нет этого, или тебя, или меня. Это мы! — Я распадаюсь перед ним на части, мое трясущееся тело отказывается успокаиваться — до тех пор, пока он не будет держать меня и говорить, что мне все это послышалось.

— Есть ты, есть я. — Он медленно поднимает на меня глаза. Пустые синие глаза. — Нас никогда не могло быть.

Его холодные слова ножом врезаются в мое разрывающееся сердце.

— Нет, — я отказываюсь принимать это. — Нет! — Трясу его за руки, но он остается отстраненным и безразличным. — Я ведь твоя привычка. — Я начинаю плакать, слезы бесконтрольно льются из глаз. — Я твоя привычка!

Он убирает руки и отходит:

— Привычки плохо на тебя влияют.

Грудь разрывается, обнажая разбивающееся сердце.

— Ты несешь ерунду.

— Нет, я абсолютно здраво рассуждаю, Ливи. — Он уходит и встает под душ, даже не вздрогнув, когда на него обрушивается не успевшая нагреться вода.

Я не сдаюсь. С ним должно быть что-то не так. Паника распаляет мое упрямство и вот я уже в душе, прижимаюсь к нему, пока он пытается намылить голову шампунем.

— Ты не посмеешь снова так со мной поступить, не сейчас! Не после всего!

Он игнорирует меня и смывает шампунь прежде, чем успевает промыть волосы. А потом он поспешно сбегает, открыв противоположную дверцу, но я неумолима, кричу, следуя за ним. Цепляюсь за его мокрую спину, пытаясь остановить, но он стряхивает мои руки, пытаясь вытереться и выбраться из ванной.

Я совсем запуталась, сердце в груди грохочет, меня всю трясет.

— Миллер, пожалуйста! — я плачу, падая на колени и смотря, как он снова уходит. — Прошу! —прячу лицо в ладонях, как будто спрятавшись в темноте, я смогу выдернуть себя из моего кошмара.

— Встань, Ливи. — От его равнодушного тона слезы бегут еще сильнее. — Вставай!

Неясным от слез взглядом смотрю в его холодное, как лед, лицо.

— Ты только что занимался со мной любовью. Я приняла тебя. Ты хотел, чтобы я забыла того мужчину, и я забыла.

— Он все еще здесь, Ливи, — рычит он грубо. — Он никогда не уйдет!

— Он ушел! — настаиваю с отчаянием. — Его никогда здесь нет, когда мы вместе. — Это неправда, и я это знаю, но я падаю в бездну и, чтобы удержаться, буду пробовать зацепиться за что угодно.

— Он здесь, — выплевывает он, наклоняясь и поднимая с пола мое худое тело. — Я был глупцом, думая, что смогу это сделать.

— Сделать что?

Он вздрагивает и, отпустив меня, взмахом руки окидывает меня снизу вверх:

— Это!

— Ты имеешь в виду чувства? — ударяю его в грудь. — Любовь?

Он закрывает рот и отходит, явно пытаясь держать себя в руках:

— Я не могу любить тебя.

— Не смей, — жалобно шепчу. — Не смей так говорить.

— Правда ранит, Оливия.

— Все из-за этой женщины ночью, так ведь? — спрашиваю я; вдруг все, что я вижу сквозь пелену страха, это ее высокомерное лицо. — София. Что она сказала?

— Это никак с ней не связано. — Он выходит из ванной, и я понимаю, что причина в том, что я ближе подбираюсь к сути.

— Ты правда хотел остановиться?

— Да! — Рычит он, разворачиваясь и пронзая меня бешеными глазами, но вскоре одергивает себя, осознав, что сказал. — Нет!

— Да или нет? — кричу я.

— Нет!

— Что изменилось с прошлой ночи, когда ты вернулся в постель?

— Слишком, блядь, многое! — Он ушел из виду, зайдя в гардеробную, я снова иду за ним и смотрю, как он надевает какие-то шорты и футболку. — Ты молодая. Ты забудешь меня. — Он отказывается смотреть на меня или слышать мои слова, трус.

— Ты хочешь, чтобы я тебя забыла?

— Да, ты заслуживаешь большего, чем я могу дать. Я говорил тебе с самого начала, Ливи. Я эмоционально недоступен.

— И после того, как ты боготворил меня и дал мне все, что скрывал от остального мира, — смотрю прямо в его пустые синие глаза, отчаянно пытаясь найти в них хоть чтото. — Ты меня уничтожил.

— Не смей так говорить! — кричит он, в его выражении лица и голосе явно просачивается чувство вины. Он знает, что это правда. — Я вернул тебя к жизни.

— Мои поздравления! — ору я, взбесившись. — Да! Вернул, но в ту секунду, когда я увидела свет и надежду, ты жестоко меня растоптал.

Он отшатывается от моих слов и, не зная, что ответить, проходит мимо меня, сбегая от своих ошибок, убедившись при этом, чтобы мы не соприкоснулись.

— Я должен уехать.

— Куда?

— Париж. Мой самолет в полдень.

Задыхаюсь от резкого, холодного вдоха. Город любви?

— Ты едешь с той женщиной, да? — Теперь мое сердце окончательно разорвано, мысли о Миллере, роскошных женщинах, связываниях, деньгах, подарках…

И все, что я вижу, — это красивое, эгоистичное лицо своей матери. Мое лицо. Теперь еще и лицо Миллера.

Он не поступит так со мной!

— Я забуду тебя, — расправляю плечи и вижу, как он замирает от звука моего монотонного обещания. — Сделаю все для этого.

Он медленно разворачивается и смотрит на меня предупреждающе. Мне не могло быть более безразлично.

— Не делай глупостей, Ливи.

— Ты только что потерял право давать мне советы, так что, думаю, извинишь меня, если я предпочту тебя проигнорировать. — Прохожу мимо него, абсолютно не заботясь о том, что делаю, и совершенно готовая к тому, чтобы исполнить задуманное.

— Ливи!

— Приятной поездки. — Поднимаю свое сырое платье и надеваю его, уходя из его квартиры.

— Ливи, не так просто взять и остановиться, — он идет за мной, звук его босых ног по мраморному полу становится громче, когда я тороплюсь к двери. Теперь он волнуется, мое уклончивое обещание пробудило в нем собственнический инстинкт. Он не хочет, чтобы ко мне прикасался другой мужчина. — Ливи! — чувствую, как он хватает меня за руку, и разворачиваюсь, кипя от ярости, маска приспущена. Только искра надежды не останавливает меня, и я даю ему пощечину. Его лицо отворачивается и остается в таком положении, пока я изо всех сил стараюсь сдержать свою злость.

— Да! Тебе стоит позволить мне уйти! — Горю в абсолютной агонии. — Позволить мне забыть!

Его лицо медленно поворачивается обратно ко мне.

— Я не хотел, чтобы ты запомнила меня таким. Я не хотел, чтобы ты меня ненавидела.

Смеюсь, потрясенная его эгоистичными мотивами. Ему плевать, что о нем думают. Но я? Я это другое?

— Как благородно, но вы сделали роковую ошибку, Миллер Харт.

Он смотрит на меня настороженно, отпуская мою руку:

— Какую?

— Сейчас я ненавижу тебя сильнее, чем в тот момент, когда ты сделал меня одной их своих шлюх! Теперь ты просто трус! Слабак, сопляк! — Делаю несколько успокаивающих вдохов, сейчас мне стыдно за свое отчаянное поведение и мольбы. Ему известно, что я чувствую, я знаю, что чувствует он, и все же именно он уходит, тогда как среди нас двоих я сделала самый большой прыжок в неизвестность. Это я пошла против всех своих правил и моральных ценностей. Это я преодолевала множество преград, выстроенных этим мужчиной. — Я никогда не позволю тебе заполучить меня обратно, — клянусь я. — Никогда. — Храбрость в моем голосе удивляет.

— Это, несомненно, хорошо, — он шепчет едва слышно, делая еще один шаг назад, как будто боится, что, если я хоть на дюйм сокращу между нами расстояние, он заберет свои слова назад. — Береги себя, Ливи.

Двойной подтекст его слов оскорбляет:

— Сейчас я в безопасности, — заявляю, разворачиваюсь спиной к явно разбитому мужчине и ухожу от него, теперь в последний раз.

Мое отчаяние стирается его трусливыми словами и поступками. Я знаю, что он чувствует. Он и сам знает, что чувствует, и это делает его слабым, бесхребетным трусом.

Теперь все, чего я хочу, — это сделать ему больно. Хочу прикоснуться к самой выносливой его стороне и уничтожить ее.

Глава 24

Уже больше девяти вечера, я измотана переполняющими меня эмоциями, только мысли о мести ни за что не дадут мне уснуть. Я полна решимости, воодушевлена намерением вонзить нож и, не переставая, прокручивать его в плоти. Четыре пропущенных звонка от Уильяма никак не помогают моему душевному состоянию. Даже наоборот, они еще больше меня подстегивают. Без всяких вопросов я понимаю, что раз и навсегда собираюсь доказать его правоту. Я дочь своей матери.

У меня больше нет членской карты клуба «Ice», но даже это меня не остановит. Ничто не остановит. Простояв небольшую очередь, я оказываюсь перед охранником, который, устало вздохнув, без каких-либо слов пропускает меня внутрь. Прохожу мимо него и направляюсь прямиком к одному из баров, вливаясь в окружение, музыку и атмосферу веселья. Музыка сегодня кажется более тяжелой, и прямо сейчас играет «Insomnia» группы «Faithless». Намеренно. Как раз в тему.

— Шампанское, — делая заказ, я поясницей прижимаюсь к барной стойке и вглядываюсь в синий мерцающий свет, заливающий клуб Миллера. Он до отказа забит лондонской элитой, группки роскошно одетых кутил заполняют все свободное пространство, но несмотря на количество людей, окружающих меня, я понимаю, что все камеры слежения будут сосредоточены на мне и только на мне. Миллер наверняка даст Тони распоряжение быть начеку, и я ни капли не сомневаюсь в том, что охранник уже доложил о моем приходе.

— Мисс?

Я оборачиваюсь, принимаю бокал шампанского и, напрочь игнорируя клубнику, залпом его осушаю. И тут же заказываю еще один. Мне протягивают новый наполненный бокал, и, как только я оборачиваюсь, замечаю Тони, который пробивает себе путь по танцполу прямиком в мою сторону. Он кажется взбешенным, и, понимая, что меня вот-вот обнаружат, я исчезаю в толпе людей, направляясь к выходу на террасу, расположенную на крыше.

Поднимаясь по холодным стеклянным ступенькам, я оборачиваюсь и улыбаюсь, когда вижу Тони, стоящим как раз в том месте, где только что была я, он оглядывается в недоумении. Он перегибается через барную стойку и разговаривает с барменом, который поспешно пожимает плечами, после чего отворачивается к ожидающему его клиенту. Вижу, как Тони кулаком бьет по стеклянной стойке бара и разворачивается, осматривая клуб. Самодовольная, я продолжаю идти, пока, повернув за угол, не переступаю порог гигантской стеклянной двери и не останавливаюсь в море смеющихся, выпивающих и болтающих людей. Никто совсем не замечает потрясающий вид снаружи.

Делаю глоток шампанского и жду, долго стоять не приходится. Ловлю на себе взгляд парня в противоположной стороне террасы и, кокетливо улыбнувшись, поворачиваюсь к нему спиной, чтобы наслаждаться видом.

— Одна?

Вальяжно развернувшись на каблуках, встречаюсь с ним лицом к лицу. На нем темные джинсы и белая рубашка. Взглядом скольжу по всей длине его тела, пока не останавливаюсь на его лице. Симпатичном лице, чисто выбритом и свежем, короткие каштановые волосы мужчины длиннее на макушке и зачесаны на одну сторону.

— Ты? — спрашиваю, приняв расслабленную позу, и подношу бокал к губам.

Он слегка улыбается и ведет меня к краю террасы, его рука ложится мне на поясницу. От его прикосновения внутри нет фейерверка, бьющего по всему телу, но он мужчина, а это все, что мне нужно.

— Дэнни, — он наклоняется и целует меня в щеки. — Ты?

— Ливи, — перевожу взгляд на камеру и улыбаюсь, пока он заканчивает с ритуалом знакомства.

— Приятно с тобой познакомиться, Ливи, — говорит он, отстраняясь. — В восторге от твоего платья.

Даже не сомневаюсь в этом. Оно обтягивающее и короткое.

— Благодарю.

— Пожалуйста. — Его глаза искрятся.

Мы недолгое время болтаем, и я с легкостью отвечаю на его улыбки и смех, но не потому, что он мне нравится. А потому, что камеры со всех ракурсов смотрят на меня, записывая и сохраняя происходящее для глаз Миллера, пока он не вернется из Парижа.

— Есть протокол, которому ты предпочитаешь следовать?

Мне с трудом удается сдержать сбитый с толку, хмурый взгляд:

— Ты имеешь в виду, хотела бы я, чтобы ты сводил меня поужинать или чтобы сразу отвел в постель?

Он усмехается:

— Меня устраивают оба варианта.

Моя уверенность моментально дает сбой, но я быстро собираюсь с духом.

— Мы закажем клубничный ужин, — отпиваю из своего бокала и губами ловлю ягодку, намеренно медленно ее жую и еще медленнее глотаю.

Он следует моему примеру и с понимающей улыбкой зеркально отражает мои действия.

— Выглядит потрясающе, — взмахом пустого бокала он указывает на открывающийся вид, и я следую глазами.

— Согласна, — говорю негромко. — Но я подумываю о куда более приятных способах провести остаток вечера. — Моя наглость должна меня шокировать, но нет. Я на задании — опасном задании. Не только у Миллера есть маска. Это слишком просто.

Снова смотрю на Дэнни, мои губы соблазнительно приоткрываются, и он наклоняется, медленно приближая ко мне свое лицо, пока наши губы не встречаются. В попытке удержать холодную уверенность, я закрываю глаза и вызываю образы Миллера. Трусливо и жалко, но только так я смогу пережить свои жестокие поступки. Губы Дэнни совсем не помогают достигнуть цели, на вкус и по ощущениям они совсем не похожи на губы Миллера, и все же я не отстраняюсь. Я позволяю ему целовать себя, держась только за понимание того, что это сделает с мужчиной, которого я люблю — с мужчиной, который, я знаю, любит меня, но он слишком труслив, чтобы за нас бороться.

— Ко мне, — бормочет Дэнни мне в губы, ладонью накрывая мои ягодицы. Я киваю, и он тут же берет меня за руку, выводя нас с террасы. Миллер Харт разбудил дремлющее безрассудство. Я доказала правоту Уильяма. Я дочь своей матери, и это осознание должно ломать меня, но единственное разрушение, которое я сама себе пророчу, это холодная реальность жизни без Миллера. Он смесь противоречий и сомнений, однако я хочу его и все, что идет с ним в комплекте.

Мы спускаемся по лестнице, я вслед за Дэнни, пока не достигаем первого этажа. Он проталкивается сквозь толпу, стремясь сбежать от скопления людей и найти уединение. А потом он замирает и поражает меня новым поцелуем, со вздохом урча мне в губы.

— Я могу сделать это еще пару раз, прежде чем мы смоемся отсюда, — говорит он, осторожно прижимаясь ко мне своим стояком.

Я не возражаю, преимущественно потому, что держусь за факт: прямо над нами камера, поэтому я обвиваю руками его широкие плечи и позволяю действовать по-своему, как бы говоря «меня все устраивает».

Оторвавшись от меня, он опять берет меня за руку и решительно идет вперед, остановившись уже через пару шагов. Правда, в этот раз он меня не целует.

— Прошу прощения, — говорит он, пытаясь обойти кого-то, только этот кто-то двигается вместе с ним. Я не вижу, кто там. Да мне и не нужно.

— Ты не уйдешь с девушкой. — От резкого голоса Тони я сутулюсь позади Дэнни, только это еще больше подпитывает мою решимость.

Дэнни оборачивается и смотрит на меня.

— Не обращай на него внимания, — говорю натянуто, толкая его в спину и побуждая идти.

— Кто он?

— Никто. — Я иду вперед, таща за собой сбитого с толку Дэнни. Тони не сможет меня остановить, и это еще больше сломает Миллера.

— Ливи, бросай свои игры, — меня останавливает раздраженный рык Тони.

— Кто сказал, что это игра? — спрашиваю резко.

— Я, — он делает шаг вперед и предупреждающе смотрит на растерянного Дэнни, который уже отпустил мою руку.

Дэнни смеется:

— Ладно, понятия не имею, что здесь происходит, но я в этом не участвую. — Он уходит, пока мы с Тони пялимся друг на друга.

— Умный парнишка.

— С чего ты так беспокоишься?

— Я не беспокоюсь.

— Тогда зачем было вмешиваться?

— Потому что ты попадешь в неприятности.

— Найду кого-нибудь другого, — выплевываю, проходя мимо него, на ватных ногах возвращаюсь к бару. — Шампанское, — заказываю, проталкиваясь вперед. С другой стороны барной стойки передо мной появляется Тони, отталкивая бармена, готового меня обслужить.

— Тебе больше не продадут алкоголя.

Стискиваю зубы:

— Почему бы тебе не заняться своими делами?

Он нависает над стойкой, так же стиснув зубы:

— Если бы осознавала вред, который наносишь, ты бы прекратила свое дерьмо, милая.

Я? Вред? Моя злость ступает на опасную территорию. Если раньше я была полна решимости, то теперь это настоящая, необузданная ярость.

— Это человек меня уничтожил!

— Он связан по рукам и ногам, Ливи! — орет Тони так, что я вздрагиваю. — И, несмотря на то, что вы там с ним когда-либо думали, ты не сможешь его освободить.

— От чего? — мне не нравится решимость в голосе Тони или взгляд на его круглом лице. Он говорит слишком уверенно.

— От невидимых цепей, — говорит он почти шепотом, но я отчетливо слышу его даже сквозь грохочущую музыку и людскую болтовню. Горло начинает сжиматься. Я не могу дышать. Тони смотрит, как я перевариваю его заявление, вероятно, спрашивая себя, что же я об этом думаю. Я не понимаю. Он говорит загадками. Он намекает на то, что Миллер бессилен — слаб. Это неправда. Он очень сильный, физически и морально. Я испытала на себе и то, и другое.

Я молчу — в голове бардак, меня всю трясет, я не знаю, что делать дальше. Сокрушенная и во мраке, чертовы глаза от бессилия начинают наполняться слезами.

— Иди домой, Ливи. Возвращайся в свою жизнь и забудь, что когда-то была знакома с Миллером Хартом.

— Это невозможно, — всхлипываю, лицо мгновенно становится мокрым, когда я проигрываю в попытках сдерживать свою боль.

Силуэт Тони расплывается за пеленой слез, а потом он вдруг исчезает, только мое тело отказывается двигаться, я продолжаю стоять у стойки бара, потерянная и беспомощная.

— Идем со мной. — Чувствую, как его рука осторожно берет мою руку и выводит меня из переполненного бара, через весь клуб, вниз по лестнице и лабиринтам коридоров под основным залом «Ice». Слова Тони, несмотря на неясность и таинственность, свидетельствуют о том, что это не было решением Миллера.

Я, заплетаясь, иду за Тони, практически дезориентированная, и когда мы оказываемся перед дверью кабинета Миллера, он набирает код, открывает дверь и ведет меня к рабочему столу Миллера. Он осторожно усаживает меня на стул.

— Я не хочу быть здесь, — шепчу я жалобно, кутаясь в чувство уюта, которое получаю, оказавшись в одном из совершенных изысканных пространств Миллера. — Зачем ты меня сюда привел? — Он должен был посадить меня в такси и отправить домой.

Тони запирает дверь и поворачивается ко мне.

— На столе есть кое-что для тебя, — он говорит с полным отсутствием энтузиазма, и я знаю, причина в том, что он не хочет, чтобы я получала это, неважно, что там. Глазами пробегаю по безупречно белой поверхности стола: скраю, на своем обычном месте лежит беспроводной телефон, а в самом центре конверт, сложенный так аккуратно, параллельно краю стола, что я понимаю — дело рук Миллера.

Инстинктивно я вдавливаюсь в кожу его кресла, увеличивая расстояние между собой и безобидным клочком бумаги. Я насторожена и абсолютно уверена, что не захочу прочитать то, что внутри.

— От него? — спрашиваю, не отводя глаз от конверта.

— Да. Он заходил перед поездкой в Сэнт-Панкрас.

Я не смотрю на Тони, но знаю, что он только что бесшумно, устало вздохнул. Медленно поднимаю руку и беру конверт, по центру написано мое полное имя, мне знаком этот почерк. Почерк Миллера. Меня неотвратимо трясет, не важно, как сильно я пытаюсь сдерживаться, когда достаю письмо. Напрасно пытаюсь справиться с удушьем, бешеный стук сердца не позволяет. Разворачиваю бумагу и часто моргаю в попытке вернуть глазам ясность. А потом я задерживаю воздух в легких.

Моя сладкая девочка,

как я узнал, что ты здесь окажешься? Камеры слежения отключены сегодня вечером по моей просьбе. Если ты решишь позволить другому мужчине прикоснуться к себе, большего я не заслуживаю, но никогда не смогу наблюдать за этим. Только думать об этом уже остаточно больно. Увидеть все своими глазами — это толкнет меня на убийство. Я причинил тебе боль и за это, надеюсь, буду гореть в аду, когда окажусь там. Из всех моих ошибок больше всего я сожалею о тебе, Оливия Тейлор. Я не сожалею о том, что преклонялся пред тобой или о том, что получал в тебе наслаждение. Я сожалею о невозможности своей жизни и неспособности подарить тебе вечность. Ты должна поверить мне и решению, которое я принял, и знай, что принимал я его с тяжелым сердцем. Эти слова убивают меня, но я надеюсь, что ты сможешь обо мне забыть и найдешь мужчину, достойного твоей любви. Это не я.

Мое очарование тобой никогда не умрет, сладкая. Я могу лишить свои глаза возможности видеть тебя, а губы — ощущать твой вкус. Но я никак не смогу собрать свое разбитое вдребезги сердце.

Навсегда твой,

Миллер Харт.

— Нет, — плачу, весь сдерживаемый в легких воздух теперь вырывается из меня болезненными всхлипами. Буква Х в фамилии Миллера растекается по листу, когда слеза падает на бумагу и разъедает чернила. Вид измазанной, искаженной буквы в точности соответствует моим чувствам.

— Ты в порядке? — голос Тони врывается в мое беспорядочное сознание, и я тяжелыми глазами смотрю на еще одного человека, который был против наших отношений. Все так дьявольски упорно ломали нас, так же, как и я однажды. И после всех срывов Миллера, когда он так боялся, что я потеряю веру, теперь это сделал он.

— Я его ненавижу, — с абсолютной искренностью выплевываю ядовитые слова. Письмо не облегчило боль. Противоречивые слова, примиряющиеся с его решением, принимать еще сложнее. Его решение. А как же я? Как же я, моя готовность принять его и позволить заполнить меня силой, необходимой мне, чтобы помочь ему? Или ему нельзя помочь? Он слишком близко к адскому пеклу, чтобы я смогла его вытащить? Все эти мысли и вопросы только плавят мою боль в ненависть. После всего, через что мы прошли, он не имел права принимать решение в одиночку.

Я бросаю письмо на его стол и резко встаю. Он скрывается. Скрывался всю свою жизнь… до встречи со мной. Он показал мне человека, которого, я уверена, никто прежде не видел. Скрывается за манерами, игнорируя грубого, высокомерного придурка, и за костюмами, бросая вызов спокойному Миллеру, тому, кем является, когда мы теряемся друг в друге. Он подделка, так он сам же и сказал.

Меня засасывает красная пелена гнева, и я мчусь мимо его стола, практически налетая на шкафчик с выпивкой. Несколько секунд смотрю на идеально расставленные бутылки и стаканы, прерывисто и часто дыша.

— Ливи? — голос Тони близок и очень встревожен.

Я ору, как ненормальная, рукой смахивая все эти идеальные предметы, и с жутким грохотом сваливая их в одну бесформенную, уродливую кучу на полу.

— Ливи! — Тони резко хватает мои разодранные руки, пытаясь удержать меня, пока я продолжаю орать и бороться с ним, как помешанная. — Успокойся!

— Отвали! — кричу, вырываясь из его хватки, и мчусь через весь кабинет Миллера к выходу. Ноги передвигаются быстро, в такт бешеному стуку сердца, унося меня прочь от совершенства Миллера, вверх по лестнице и в ночной воздух. Я бросаюсь на дорогу, не дав такси выбора, кроме как остановиться или сбить меня. Запрыгиваю в него.

— Белгравия, — выпаливаю, захлопнув дверцу, и замечаю, как из «Ice» выбегает Тони, руками хаотично колотит охранника, увидев, как я уезжаю. Откидываюсь на спинку сиденья, давая сердцу возможность успокоиться, лбом прижимаюсь к холодному стеклу и наблюдаю, как мимо проносится мрачный Лондон.

Этот город и правда скрывает черные тени.

Глава 25

Его многоквартирный дом кажется неприветливым, украшенный зеркалами вестибюль холодным и тихим. Консьерж, когда я прохожу мимо него, приподнимает шляпу, стук моих каблуков разбивает зловещую тишину и эхом раздаётся в просторном помещении. Я не вызываю лифт, вместо этого открываю дверь, ведущую к лестничному пролёту, надеясь, что энергия, которая понадобится мне, чтобы подняться на десять пролётов, успокоит хоть немного злости, сжигающей мен изнутри.

Мой план проваливается. Я буквально взлетаю по лестнице и спустя очень короткий промежуток времени уже вставляю ключ в его блестящую черную дверь, с полным отсутствием признаков затухания злости. Точно понимая, куда мне нужно, я тихо прохожу по его квартире в кухню и начинаю перерывать ящики. Нахожу то, что искала, и мчусь в его спальню, открывая дверь в гардеробную.

Стоя на пороге, вооружённая самым большим ножом, который смогла найти, я осматриваю три стены множеством вешалок, увешанных сшитыми на заказ дизайнерскими костюмами и рубашками. Или масками. Для меня это маски. Что-то, за чем скрывается Миллер. Его броня и защита.

С этой мыслью я ору, сорвавшись, и начинаю сбрасывать ряды и ряды дорогой одежды. Кромсаю их, хаотично вонзаясь в дорогой материал ножом, желая изрезать в полоски. Сила в моих руках упрощает задачу, ярость — мой друг, нож уже использован и выброшен, я голыми руками разрываю всё, что попадается на глаза.

- Ненавижу тебя! — кричу, цепляясь за его галстуки.

Я перешагнула грань психических срывов, которые в последнее время так часто демонстрировал Миллер, и успокаиваюсь я, только когда вся его одежда превращается в разодранную кучу тряпок. А потом я падаю на пол, истощенная, дышать трудно, пялюсь на кучу испорченной одежды вокруг. Я не думала, что порча его масок заставит меня почувствовать себя лучше, так и вышло. Руки теперь болят, лицо горит, а горло саднит от криков. Я сама такая же большая свалка, как та, что здесь вокруг. Отползая, нахожу комод, что стоит прямо по центру гардеробной Миллера, и прислоняюсь к нему, туфли потерялись где-то в этой куче, платье задралось до талии. Я просто сижу тут молча, задыхаясь, очень долгое время, и спрашиваю себя… Что теперь? Разрушительное поведение могло отвлечь меня от мыслей, только облегчение было коротким. Настанет момент, когда я разрушу всё, возможно, даже себя. До неузнаваемости. Что мне делать тогда? Я уже балансирую на грани самоуничтожения.

Бессильно опускаю голову, а вскоре вздрагиваю от жуткого стука, разлетевшегося по квартире. Замираю, воздух застревает в горле. А потом начинаются удары. Я парализована уже знакомым чувством страха, просто сижу здесь и слушаю повторяющиеся удары по входной двери, глаза распахнуты, сердце грозит вырваться из груди. Смотрю на беспорядок вокруг. И замечаю нож. Медленно подняв его, смотрю, как в моей руке переливается лезвие. А потом я поднимаюсь на трясущихся ногах. Вероятно, мне стоит спрятаться, только босые ноги идут сами по себе, рука с силой сжимает рукоятку ножа. По останкам одежды Миллера иду на грохот, настороженно, с опаской, пока не прокрадываюсь в коридор и не заглядываю в гостиную. Отсюда мне видно прихожу и то, как дверь сотрясается от непрекращающихся сильных ударов.

А потом всё стихает и опускается пугающая тишина. Я делаю шаг вперёд, проглотив свой страх, намереваясь посмотреть в лицо неизвестной угрозе, но замираю, когда раздается щелчок замка, и дверь с грохотом распахивается.

Я отскакиваю в шоке, в ушах стучит, от этого стука перед глазами мутнеет и теряются ориентиры. Только спустя несколько ужасающих секунд я понимаю, кто передо мной. Он, кажется, слетел с катушек, меня шокирует собственное возмущение после того, что я вытворила в его гардеробной. Он ополоумел, вспотел и тяжело дышит, почти вибрируя от гнева.

Он меня не увидел. Дверь с грохотом закрывается, и он в оборотную её сторону впечатывает кулак, оставляя трещину на полированном дереве, Миллер рычит, разбив кулак, и я с тревогой отступаю.

- Блять! — Его ругань разлетается по просторной квартире, пробивая меня со всех сторон, от чего я съеживаюсь на месте. Хочу подбежать к нему и помочь, или накричать, что не заметил моего присутствия, но я не смею заговорить. Он слетел с катушек, и я спрашиваю себя, что могло стать причиной его дикого срыва. Его собственные препятствия? Я стою, растерянная и подавленная, смотря, как тяжело вздымается и опадает его спина, пока стихает эхо его рокота. Спустя доли секунды его плечи заметно напрягаются, и он разворачивается лицом ко мне. Совершенство Миллера исчезло. Ком в горле увеличивается, душа меня, и я закусываю нижнюю губу, останавливая всхлип, готовый сорваться. Капельки пота стекают по его вискам, просачиваясь под пиджак, только ему плевать на вероятность того, что дорогой костюм будет испорчен. Бешеным взглядом он смотрит в мою сторону, а потом запрокидывает голову и кричит в потолок, падая на колени.

Пораженчески опускает голову.

И Миллер Харт плачет — это сильные, сотрясающие тело рыдания.

Ничто не смогло бы причинить мне большей боли. Годами сдерживаемые эмоции вырываются из него, и я ничего не могу сделать, только наблюдать, сердце за него обливается кровью. Моя собственная агония уступает место боли за страдания этого, сбивающего с толку мужчину. Хочу держать его и успокаивать, только ноги весят как будто тысячу тонн и отказываются нести меня к нему. Я просто не могу. Пытаюсь произнести его имя, но не выходит ничего, кроме болезненного вдоха.

Проходит вечность. Я выплакала море слёз, так же, как Миллер, хотя, относительно него это, вероятно, в буквальном смысле. Я начинаю спрашивать себя, остановится ли он когда-нибудь, когда он поднимает пораненную руку и проводит ей по щекам, смешивая слёзы с каплями крови.

Он поднимает голову, открывая своё испачканное лицо и синие, красные от слёз, глаза. Только он не позволяет себе смотреть на меня. Делает всё, что угодно, чтобы избежать со мной зрительного контакта. Беспокойный, он поднимается с пола и идёт в мою сторону, я отступаю, но он просто проходит мимо, по-прежнему отводя глаза, и направляется в спальню. Бросаю на стол холодное оружие и, наконец, заставив свои ноги передвигаться, иду за ним. Он, мечась по спальне, снимает пиджак, жилетку и рубашку, после чего заходит в ванную. Белье брошено в сторону, на полу в спальне разбросана снятая им одежда. Замерев в шаге от двери в ванную, он скидывает ботинки и носки, снимает брюки и боксеры, оставаясь обнажённым, спина блестит от капелек пота.

Он не решается на дальнейшие действия, стоит молча, голова опущена, мышцы рук напряжены от сильного сжатия дверного косяка. Не зная, что делать, но понимая, что больше не могу видеть его в таком состоянии, я осторожно начинаю к нему приближаться, пока не останавливаюсь достаточно близко, чтобы почувствовать его мужской запах вперемешку с запахом пота, покрывающего его тело.

— Миллер, — говорю тихо, поднимая и протягивая к нему руку, осторожно дотрагиваюсь до его плеча, с резким вдохом приходится сдерживаться, чтобы не отдернуть руку. Он горячий, как кипяток, только мне не приходиться долго терпеть этот жар. Он, дернувшись, шипит, заставляя меня дернуться от такой реакции, и направляется к душу, заходит в кабинку и включает воду.

Он безумен в своих намерениях. Схватив губку и налив на неё гель для душа, он небрежно бросает на пол бутылку и начинает тереть свою кожу. Мне страшно, не только из-за несвойственной ему небрежности, но и из-за его настойчивости очистить своё тело, с такой грубостью. Он натирает себя с силой, везде, ополаскиваясь и снова добавляя гель. Пар быстро окутывает большое пространство ванной комнаты, говоря мне о том, что душ слишком горячий, но ему, как будто, всё равно.

— Миллер, — я делаю несколько шагов, всё больше и больше волнуясь о том, как душно здесь становится. — Миллер, пожалуйста! — ладонью ударяю по стеклу, пытаясь привлечь его внимание. Его волосы промокли и спадают на лицо, мешая глазам, только его это не останавливает. Смесь ужаса и гнева вложена в отчаянные движения губки на его теле. Он же покроется волдырями. — Миллер, прекрати это! — Я пытаюсь войти в душ, полностью одетая, но отскакиваю, когда на меня попадает вода. — Блин! — Она обжигающе горячая. — Миллер, выключи воду!

— Я не могу этого вынести! — кричит он, хватая с пола бутылку с гелем и, сжав её в руке, выливает всё на себя. — Они пачкают меня! Я чувствую их даже сквозь одежду!

От его громких и четких слов у меня сжимается горло. Но это меня волнует меньше всего. Он сильно себе навредит, если я его оттуда не вытащу.

— Миллер, послушай меня, — я стараюсь говорить спокойно, но не получается сдержать волнительную дрожь в голосе.

— Я должен очиститься! Мне надо стереть с себя все их следы.

Мне нужно зайти и выключить душ, но даже отсюда вода ошпаривает.

— Выключи душ! — кричу, потеряв самообладание. — Миллер, выключи грёбаный душ! — Он игнорирует меня и, прекратив скоблить грудь, переходит к рукам, тогда я замечаю красные пятна, появляющиеся на его грудных мышцах. Это приводит мою тушу в действие прежде, чем я успеваю осознать степень боли, которую получу, Я уже в душе, в поисках контроля держусь за стену. — Блин, блин, блин! — кричу, когда меня со всех сторон атакует кипяток.

Я отталкиваю Миллера со своего пути, вырывая его из этого безумства, и лихорадочно закручиваю краны, чтобы остановить поток обжигающей боли, льющийся на нас с Миллером. Когда вода, наконец, перестаёт литься, я спиной прижимаюсь к стене, усталая, кожу щиплет от боли, а я жду, когда рассеется пар, открывая обнаженное, неподвижное тело Миллера. Он одеревенел. Нет ничего на лице, от которого замирает сердце, нет даже тени дискомфорта после стояния под кипятком гораздо дольше меня.

Подхожу к нему и нежным движением руки убираю с его лица волосы, попутно выдыхаю, сдерживаемый в легких воздух.

— Никогда больше не пытайся меня оттолкнуть, — предупреждаю его твёрдым голосом. — Я люблю тебя, Миллер Харт. Всего тебя.

Его измученные синие глаза медленно поднимаются по моему промокшему, тяжёлому телу и смотрят на меня с тоской.

— Как? — он шепотом задает простой, разумный вопрос. Этот мужчина сводит мою жизнестойкость к абсолютному максимуму. От бросает меня из всеобъемлющего отчаяния в всепоглощающее удовольствие. Он делает меня безрассудной, глупой, слепой… и делает меня сильной.

Я могла бы полюбить его только лишь за то, что он прикоснулся к моей душе.

— Я люблю тебя, — повторяю, не чувствуя необходимости объяснять это, даже Миллеру. — Люблю тебя, — шепчу. — Я не сдамся без боя. Я буду сражаться с каждым и выиграю. Даже с тобой. — Ладонью накрываю его затылок и притягиваю к себе, смотря, как он невидящим взглядом изучает моё лицо. — Я достаточно сильная, чтобы любить тебя. — Губами прижимаюсь к его губам, разжигая наше воссоединение, язык ласково пробирается ему в рот, и я добиваюсь его стона, а потом он отстраняется.

— Я не мог так поступить, — говорит он тихо. — Не мог так поступить с тобой, Ливи. — Он поднимает меня, и я ногами обхватываю его бёдра, но, беспокоясь о его чувствительной сейчас коже, руки я держу на его плечах. И всё же, не могу удержаться, и лицом прижимаюсь к изгибу его шеи. Щекой прижимаюсь к его плечу и вдыхаю егозапах , меня переполняет утешение, которое он даёт мне через прикосновения. Он не мог так поступить.

— Я хочу преклоняться тебе, — говорю ему в шею, моё теплое дыхание сталкивается с его разгорячённой кожей. Эта смесь почти нестерпима. Мне нужно напомнить ему, что у нас есть. Мне нужно показать, что я могу это сделать. Что он может это сделать.

— Здесь я преклоняюсь.

— Не сегодня.

Встаю на ноги и вывожу его из душа, подвожу к постели и толкаю на покрывало. Он вытягивается во весь рост и просто наблюдает, как я укладываю его конечности, пока не убеждаюсь, что ему комфортно. Потом я целую его невозмутимое лицо и оставляю немного передохнуть, пока сама набираю ванну. Удостоверяюсь, чтобы вода была только тёплой, и заглядываю в его возмутительно чистый шкафчик, аккуратно, так чтобы не испортить его идеальное расположение бутылочек, тюбиков и баночек, я перебираю их, пока не нахожу пену для ванн. Тот бардак, что я натворила в его гардеробной, как раз то, что может его надломить, но я разберусь с этим позже. Я не настолько наивна, чтобы думать, будто пикник в парке и поцелуй под дождём совсем стёрли навязчивые идеи Миллера.

Оставив ванну набираться, я снимаю мокрое платье и возвращаюсь в спальню, где принимаюсь собирать его разбросанную одежду, вероятно, единственную, что осталась у него в целости. Аккуратно всё складываю и стопкой оставляю на комоде, поднимаю глаза, чувствуя, как взгляд синих глаз опаляет мне кожу.

— Что? — спрашиваю, переминаясь под его пристальным взглядом.

— Просто думаю, как мило ты смотришься, убирая мою спальню. — Он переворачивается на бок и рукой подпирает голову. — Продолжай.

Боль продолжает стихать, и я улыбаюсь, от чего в его синих глазах загораются прежние искры. Знакомые и успокаивающие.

— Хочешь выпить?

Он кивает.

- Какие-нибудь предпочтения?

Качает головой.

Начиная хмуриться, иду к выходу из комнаты, и, оглянувшись, вижу, как он провожает меня пристальным взглядом, пока я не исчезаю из виду. Я тороплюсь, пробежав по коридору в гостиную, и останавливаюсь у шкафчика с выпивкой.

Хватаю низкий стакан, убедившись, что это один из тех, из которых обычно пьет Миллер. А потом я поступаю действительно профессионально, закрыв глаза и махнув рукой, пальцем наугад указываю на бутылку скотча. Довольная своим случайным выбором, я наполовину наполняю стакан, при этом пролив немного.

— Дерьмо, — ругаюсь после того, как слишком неуклюже ставлю бутылку на место, лязгнув ей по другим бутылкам.

Сейчас я в отчаянии по другим причинам. Очаровательно, даже немного странно, учитывая, что мужчина в соседней комнате довёл эти действия до изящного искусства. Я нет.

Закатываю глаза и подношу стакан к губам, делаю глоток и тут же закашливаюсь от привкуса.

— О Боже! — поджимаю губы, сморщив лицо, и поднимаю стакан, с отвращением глядя на темную жидкость. — Гадость, — бормочу, разворачиваясь, и возвращаюсь к Миллеру.

Он по-прежнему лежит на боку и смотрит на дверь, когда я вхожу.

— Скотч, — объявляю я, поднимая со всплеском стакан жидкости, он глазами проходится по стакану и возвращается ко мне. Но ничего не говорит, продолжая молчать.

Я задумчиво иду к постели, удерживая его взгляд, и, подойдя к нему, протягиваю руку. Он не спеша поднимает мускулистую руку и забирает у меня стакан. А потом он до боли лениво моргает, так что мне приходится скрестить ноги, останавливая сильнейшую пульсацию внизу живота. Один только факт, что эти знакомые черты лица сейчас передо мной, доставляет удовольствие, не важно, специально он это делает или нет. Напряжение внутри вернулось, он, растрёпанный, рядом. Я вижу яркий свет надежды.

— Я наполнила ванну, — говорю, глядя, как он подносит к губам скотч и делает томный глоток. — Не слишком горячую.

Короткий момент он смотрит на стекло в своей руке, а потом, лениво облизнув свои восхитительные губы, заставляет меня плавиться.

— Иди ко мне, — вслед за своей просьбой он наклоняет голову, и я ложусь рядом с ним, позволяя ему притянуть меня к своей груди так, что одной рукой он держит выпивку, а другой перебирает мои волосы.

— У тебя костяшки на руках воспалились, — говорю, наслаждаясь своей зоной комфорта, даже с учётом того, что события, которые меня сюда привели, убивают нас.

— С ними всё в порядке. — Он губами прижимается к моей макушке и больше ничего не говорит. Я чувствую и слышу, как он то и дело отпивает скотч, и, радуясь такому с ним тесному контакту, всё же хочу осторожно вытянуть из него объяснения.

Я неохотно отстраняюсь от твердой и теплой безопасности его груди и беру его за руку. Он хмурится, но всё же позволяет мне помочь ему подняться и провести в ванную с выпивкой в руке. Гигантских размеров ванная наполнилась достаточно, так что я выключаю кран, после чего даю ему сигнал забираться. Он молча ставит свой стакан на ближайшую столешницу, и я, наконец, нахожу уместным провести пару тихих секунд, рассматривая его наготу, пока он стоит ко мне спиной. Очертания мышц на его спине резкие, выделяющиеся лучами света, который падает сверху вниз; а ягодицы его гладкой задницы крепкие, плавно перетекающие в длинные, стройные ноги, а затем в идеальной формы икры. Не обращаю внимания на следы от ногтей. Этот безупречно сложенный мужчина абсолютно испорчен. Он повреждён, более чем, и верит в то, что ему уготован ад. Мне необходимо узнать, почему он так уверен в своей судьбе. Я хочу быть той единственной, что сможет изменить его учесть.

Миллер разворачивается и мой взгляд, до этого счастливо рассматривающий его задницу, теперь в упор смотрит на кое-что еще, твёрдое и гладкое…. в полной боевой готовности. Мой взгляд взлетает к искрящимся синим глазам на его бесстрастном лице. И я краснею. Почему я краснею? Щеки горят под его пристальным взглядом, и я переминаюсь босыми ногами, внутри всё пробивает вспышками настоящего, необузданного и неумолимого желания. Всё моё самообладание вылетело в трубу. Прежняя решительность сбита его пьянящим присутствием.

— Я хочу доставить тебе удовольствие, — выдыхаю, заведя руки за спину, и расстегиваю лифчик, позволяя лямкам соскользнуть по рукам, а лифчику упасть к моим ногам. Его взгляд опускается к моим трусикам, и я выполняю его молчаливую просьбу, не спеша их снимая. Теперь мы оба обнажены, его желание смешивается с моим, образуя крепкий коктейль, наполняющий тихий воздух между нами. Я киваю в сторону ванной. Либо это, либо я упаду на колени и буду умолять его доставить мне наслаждение в стиле преклонения Миллера, только мне необходимо показать ему, что я сильная, что я могу ему помочь.

Он облизывает губы в последней отчаянной попытке заставить меня содрогнуться. Использую всё свою выдержку, сохраняя стойкость, и снова киваю в сторону ванной. Его губы не улыбаются, зато улыбаются глаза. Он поднимается по ступенькам и опускается в пенистую воду.

- Окажешь мне честь присоединиться? — спрашивает он тихо.

Вместо ответа я не спеша поднимаюсь по ступенькам, выиграв время, чтобы просчитать наиболее выгодное положение и опуститься позади него. Кивком головы прошу его подвинуться вперед, что он и делает с едва заметной складкой между бровей, освобождая для меня пространство за собой. Расставив ноги, руками обвиваю его плечи и притягиваю его к своей груди. Его темные, мокрые пряди щекочут мне щеку, он кажется слишком тяжелым, несмотря на то, что вода облегчает его вес, но я обвиваюсь вокруг него, вдыхаю его, даря своё.

— Такое приятное чувство. — Его голос звучит ласково и низко. Умиротворённо.

Я согласно мурлычу, обнимая его плечи, лишая возможности сбежать, хотя и попыток-то нет. В ответ он расслабляется, откинув голову, и поглаживает мои икры, лежащие на его животе.

— Просто не будет, — его слова выходят на грани боли. Они сбивают меня с толку. Я ведь и так это знала.

— Просто не было и вчера, и позавчера, но в тебе был огонь бороться. Что изменилось?

— Проверка на практике.

Хочу заглянуть ему в лицо, но боюсь того, что могу увидеть в его глазах.

— Что ты имеешь в виду?

— Некоторые решения я не в праве принимать, — он говорит тихо, нехотя. Напряжение в моем теле не скрыть, и я знаю, что он его почувствовал, потому что успокаивающе сжал мои икры. Не уверена, что Миллер сам покоен, поэтому его попытка с треском проваливается.

Я пытаюсь понять, что бы это значило, и прихожу к единственному очевидному ответу.

— Поясни, — командую строго, так что он поворачивает ко мне лицо и нежно кусает меня за щеку.

— Как пожелаешь.

— Желаю, — подтверждаю я.

— Я цепями прикован к этой жизни, Оливия, — он не смотрит на меня, делая это шокирующее заявление, заставляя меня ласково накрыть ладонью его щеки и приподнять его лицо так, чтобы могла его увидеть, и всё это время в голове стучат слова Тони.

Снова использую его односложный приказ:

— Поясни. — А потом ласково целую его в красивые губы, надеясь вернуть ему хоть немного силы, которой он меня наполняет. Танец наших губ медленный, и я понимаю, что он будет делать это вечно, если я не разорву поцелуй, что и делаю. Вопреки желанию. — Расскажи мне.

— Я задолжал им.

Пытаюсь сохранять смелое выражение лица, но эти слова вселили в меня страх. Есть два вопроса, которые я должна задать в ответ на его заявление, и я не могу решить, какой из них должен быть первым.

— В чём ты им задолжал?

Он, моргнув, вздыхает с некомфортным чувством. Ощущаю, как он в процессе нашего разговора всё больше и больше упрямится, это очевидно. Односложные ответы — верный тому признак. Он заставляет меня спрашивать, вместо того чтобы самому поделиться.

— Они дали мне контроль.

Еще один непонятный ответ увеличивает пустоту, провоцируя дальнейшие вопросы.

— Поясни, — мой голос становится нетерпеливым, хотя я изо всех сил стараюсь этого не допустить.

Он отстраняется от моей ладони и отворачивается:

— Помнишь, я объяснял тебе свой талант?

Я пялюсь на его затылок, желая напомнить ему о манерах:

— Да, — слово выходит медленным и настороженным, отчего его передёргивает.

— Мой талант заработал мне определённую степень свободы.

— Я не понимаю. — Запуталась еще больше.

— Я был обычным парнем-проституткой, Ливи. Я ничего не контролировал, и меня никто не уважал, — он взрывается, заставляя меня вздрогнуть. — Я сбежал из приюта в пятнадцать. Четыре года провёл на улицах. Там я и встретил Кэсси. В поисках крыши над головой вламывался в пустующие дома. Я проглатываю шок, чтобы не прерывать его, но он поворачивается и видит моё потрясённое выражение лица. — Ставлю на то, что ты бы никогда не подумала, что твой мужчина был профессиональным взломщиком.

Что он хочет мне этим сказать? Нет, не подумала бы, но я также не подумала бы, что он может быть в эскорте, наркозависимым… Я мгновенно останавливаю ход своих мыслей. Я могла бы перечислять ещё очень долгое время. А Кэсси? Она тоже была бездомной?

Миллер быстро улыбается и отворачивается от моего шокированного лица.

— Они нашли нас. Ввели в работу. Но я, ко всему прочему, был красив, я был хорош. Так что, они вытащили меня из низов и использовали самые мои ценные качества. Гламур и секс. Я делаю им баснословные деньги. Эксклюзив.

Всё во мне немеет, словно жизнь вытекает из моего тела, по мокрой коже ползут жуткие мурашки. Это происходит слишком часто. И я лишена дара речи. Вытащили из низов?

— Ты мой эксклюзив, — не могу придумать, что ещё сказать, кроме как заверить его в моих чувствах, заставить почувствовать себя больше, чем просто ходячей, разговаривающей машиной для получения удовольствий. — Ты мой особенный, но особенный, потому что красивый и любимый, а не потому что даришь мне крышесносные оргазмы. — Небрежно целую его затылок, крепче прижимая к себе.

— Но в этом тоже есть своя заслуга, так ведь?

— Ну… — я не могу этого отрицать. То, что он заставляет меня чувствовать физически, потрясающе, но это даже близко не стоит с тем, что он заставляет меня чувствовать эмоционально.

Он издает смешок, раздражая меня, не потому что здесь нет ничего смешного, а потому что я не вижу его улыбку.

— Можешь уже признать это, Ливи.

Поворачиваю его лицо к себе и вижу эту яркую мальчишескую улыбку.

— Ладно, да, но люблю я тебя по другим причинам, нежели чем за твои сексуальные способности.

— Но я хорош. — Улыбка становится еще ярче.

— Самый лучший.

Его улыбка мгновенно исчезает:

— Тони звонил мне.

Я снова напрягаюсь. Каждой клеточкой. Камеры были выключены, но Тони видел меня. Он всё рассказал Миллеру? Я не уверена, хотя то, как Миллер сорвался той ночью у «Ice», могло с легкостью заставить его молчать. Миллер изучает меня, оценивая реакцию. Я должно быть выгляжу виноватой, как последняя грешница.

— Я…

— Не говори мне, — он отворачивается от меня. — Я, вероятно, захочу убить.

Мой взгляд мечется по ванной комнате, я мысленно благодарю всех богов за решение Миллера отключить все камеры. Ненавижу себя за такую реакцию и ненавижу то, что он всё знал наперёд. В попытке отмахнуться от чувства вины и мыслей Миллера я задаю свой следующий вопрос.

— А Кэсси?

— Я убедил их взять её со мной.

Хочу обидеться на него за эту просьбу, но сожаление останавливает.

— Эксклюзивность даёт мне силу, власть. — Он вздыхает. — Я сам выбираю клиентов, назначаю устраивающие меня встречи и устанавливаю свои собственные правила. Одно из них — не прикасаться. Им не надо было трогать меня, чтобы достичь своей цели, а мне осточертело быть вещью. Поцелуи — это очень личное. — Он снимает с себя мои ноги и поворачивается, нависая надо мной. Привычным движением руки убираю с его лба непослушную прядь волос. — Ощущать чей-то вкус — это личное. — Он подтягивается повыше и языком врывается в мой рот, со стоном нежно покусывает мои губы. — В секунду, когда я впервые ощутил твой вкус, я понял, что ввязываюсь, во что не должен. Но ты так чертовски хороша.

Я ногами обвиваю его бёдра, меня пробивает острое желание, а в голове вертится вопрос, смогу ли я когда-нибудь его отпустить. Думаю, сейчас я понимаю его чуточку больше. Не считая нашей ужасной встречи в отеле, он никогда не делал ничего, кроме преклонения мне. Он позволяет мне прикасаться и целовать его. Он хочет близости со мной.

— Кто эти «они»? — спрашиваю напротив его рта. Непонятные слова Тони вдруг становятся ясными. Он знает. Знает, кто «они».

— Я скорее умру, чем представлю тебя им, — он прикусывает мою губу и пропускает между зубами. — Именно поэтому мне нужно, чтобы ты мне доверилась, пока я с этим разбираюсь. — Взгляд умоляющий. — Сможешь сделать это для меня?

— С чем разбираешься? — мне это совсем не нравится.

— Много с чем. Я прошу тебя, умоляю, не бросай меня. Я хочу быть с тобой. Всегда. Только ты и я. Мы. Теперь это всё, что я вижу, Оливия. Всё, чего я хочу. Но я знаю, что они сделают что угодно, чтобы забрать тебя у меня. — Подняв руку, он кончиками пальцев проводит по моей щеке, а подушечкой большого пальца поглаживает мою нижнюю губу. Он подотчётный кому-то — кому-то нехорошему. — Я задолжал им.

— Что задолжал? — Абсурд какой-то!

— Они забрали меня с улиц, Ливи. Им, им я обязан жизнью. Я делаю им очень большие деньги.

Не представляю, что сказать, и уж точно, не могу понять, как «они», кем бы эти они ни были, могут удерживать его в этом мире вечно. Пожизненные обязательства — это слишком высокая цена. Они не могут ожидать этого.

— Я ни с кем не занимался сексом с тех пор, как встретил тебя, Оливия. Скажи, что веришь мне.

— Я тебе верю. — Даже не колеблюсь. Я доверяю ему.

— Я знаю этих женщин. Не могу дать людям повод задавать вопросы. Не могу позволить им узнать о тебе.

Когда слова обретают смысл, появляется осознание, и внутри зарождается паника.

— Как же та женщина в «Quaglino’s»? — Я помню её лицо: шок, восторг, а потом самодовольство. Он говорила, что не болтушка. Только я не верю.

— Я знаю слишком много грязи о Кристал, и она это понимает. Здесь беспокоиться не о чем.

Даже не собираюсь спрашивать, что это за грязь. Не хочу знать.

— Тони и Кэсси, - напоминаю ему. Я не доверяю Кэсси, ни капли.

— Мне нет нужды беспокоиться, — он абсолютно убеждён, и я не уверена, лучше мне от этого или хуже. Связан? Закован? Умрёт прежде, чем представит меня этим людям? Тони и Кэсси знакомы с этими людьми, и им известны последствия наших отношений.

Но сколько людей видели нас вместе? Мы были в клубе, в магазине и в парке. Взгляд мечется повсюду.

— Нас мог увидеть кто угодно, - мой голос звучит взволнованно, что нормально, потому что так и есть.

— Я ликвидировал последствия там, где было необходимо.

— Подожди! — смотрю на Миллера. — Тот раз, когда ты нашёл меня в больнице.

Он вспоминает, это понятно по выражению дискомфорта на его лице, и всё же я не даю ему шанса подтвердить это или опровергнуть.

— За нами следили, так ведь? Ты бросил машину и увёл нас в метро, потому что за нами следили. — Сколько же раз за нами следили? Сколько раз следили за мной? — Им уже известно обо мне?

Миллер вздыхает:

— Есть признаки. Я был неосторожен. Показал тебя. Я думал… — он молчит несколько секунд, но ни к чему не приходит.

Признаки? Мне не нужны разъяснения. Мой наивный мозг всё прокручивает.

— Я разбираюсь со всеми, кто может что-то рассказать.

— Как?

— Не спрашивай, Оливия.

Я поджимаю губы, чувствуя себя обманутой.

— Та женщина видела меня в твоей квартире.

— Знаю.

— Так, что ты ей сказал?

Он вдруг отводит от меня глаза, так что я придерживаю его за подбородок и надуваю губы:

— Я сказал ей, что ты заплатила.

— Что? — Выдыхаю. — Ты сказал ей, что я клиентка?

— Ничего другого не оставалось, Оливия.

Качаю головой, не веря своим ушам. Я выгляжу так, будто способна платить за секс? Вздрагиваю, когда в уже измученной голове вспыхивают картинки тысячи долларов на обеденном столе.

— Что случилось после ухода Софии прошлой ночью? Что изменилось с момента возвращения в постель к утру? — Он абсолютно закрывается, без предупреждения и причин.

— Она кое-что сказала. Заставила меня слишком сильно задуматься. — Он выглядит пристыженным, и он чертовски прав, потому как точно за это не раз меня отчитывал. — Она указала на мои обязательства.

Обязательства? В моей чертовой голове вихрь мыслей.

— А сегодня что случилось? — Это я обязана знать. Сегодня, кажется, слишком много очевидных открывающихся мне истин, хотя Миллер, как будто, целенаправленно их умалчивает.

Он опускает глаза:

— Я сам себе ужаснулся.

— Почему?

— Если раньше с теми женщинами я был суровым, то теперь я могу быть по-настоящему опасным. Я могу им действительно навредить.

Я хмурюсь, приподнимая его лицо, и вижу в его глазах страх, он только подпитывает мой собственный.

— Почему?

Он делает глубокий, успокаивающий вдох и выпускает из легких весь воздух вместе со следующими словами:

— Потому что, глядя на любую из них, я вижу только причину, по которой не могу быть с моей сладкой девочкой. — Он даёт мне пару мгновений переварить его слова. Я знаю, что он имеет в виду. — Я вижу источник помех.

Я поджимаю губы, и без того воспалённые глаза наполняются слезами.

— Не могу рисковать, беря их, когда вижу только это. В итоге они умрут. Но, что важнее, я не могу поступить так с нами.

С моих губ срывается тихий всхлип, и он прижимается ко мне всем телом, окутывая со всех сторон, руками я изо всех сил вцепляюсь в его мокрую спину.

— Тебе нужно меня скрывать, — хнычу я, ненавидя холодную действительность жизни Миллера.

— Не хочу. — Он губами прижимается к моей шее и нежно посасывает кожу. — Но они всё усложнят, а я должен тебя защищать. Я пытался оставить тебя, знаю ведь, что должен уйти, но я слишком сильно тобой очарован.

Я улыбаюсь грустно:

— А я слишком очарована, чтобы тебе позволить.

— Я всё исправлю, Оливия. Просто не бросай меня.

Я чувствую в себе силы и решительность, и я отдам это Миллеру:

— Никогда, теперь я буду тебе поклоняться, — заявляю, поворачиваясь к нему лицом. Я не знаю, что впереди, и это пугает, но жизнь без Миллера приводит меня в ужас. У меня выбора, кроме как довериться ему и тем поступкам, которые он посчитает правильными. Он знает этих людей. Мне стоит бояться не только женщин. — Смакуя, без спешки, — шепчу я.

Он не спеша обращает ко мне своё лицо:

— Спасибо.

А потом он поглощает меня долгим, неспешным, чувственным поцелуем, наши языки мечтательно переплетаются, когда он, подняв меня, усаживает к себе на колени.

— Я хочу боготворить тебя, — бормочу ему в рот, чувствуя, как он переходит к своим штучкам поклонения.

— Твоя просьба услышана, — заверяет он, но не разрывает поцелуй, которым полностью руководит, руками очерчивая каждый дюйм моей спины. — И проигнорирована.

Он поднимается из воды вместе со мной и, крепко прижимая к себе, спускается по ступенькам, проходит по ванной комнате, на ощупь достает из шкафчика презерватив и направляется в спальню. Но он проходит мимо кровати, заставляя меня нахмуриться, пока он продолжает свою сладостную пытку языком. Мы быстро проходим по коридору, прежде чем Миллер открывает дверь в свою студию и вносит меня туда. Я улыбаюсь, согретая беспорядком и хаосом комнаты. Он, держа меня, берёт черный пульт и нажимает несколько кнопок, и, когда откуда-то начинает звучать «Demons» группы Imagine Dragons я практически теряю сознание.

— Боже, Миллер, - хнычу ему в рот, позволяя словам оседать глубоко внутри.

— Давай создадим совершенство, - выдыхает он, усаживая меня мокрой попой на стол, растянувшийся по всей длине стены. Чувствую, как телом сталкиваюсь с разными предметами, от чего они катятся по столу, только нет ужаса и спешки поставить всё на место.

Он разрывает наш поцелуй, оставляя меня задыхаться напротив его лица, когда он, приоткрыв губы, спиной укладывает меня на холодный стол. Холод жесткой поверхности едва ощутим мокрой, пылающей кожей. Я горю. Рззведя мои ноги, он устраивается между нами.

— Мы можем? — спрашивает он, кончиками пальцев очерчивая мои соски, посылая к лону поток крови. Он действительно Особенный. Я могла бы кончить прямо сейчас.

Я киваю, резко вдыхаю, когда он сжимает один из моих набухших сосков, осторожно, но моя грудь сейчас чувствительная, изголодавшаяся по его прикосновениям.

— Я спрашиваю только один раз. — Голос дикий, он спрашивает серьезно, доставая презерватив и раскатывая его, со стиснутой челюстью.

Я выгибаю спину и, пятками прижимаясь к его заднице, подталкиваю его к себе:

— Прошу, - умоляю, забыв про все свои намерения преклоняться ему.

Руками сжимаю края стола и крепко зажмуриваю глаза.

— Ты закрываешься от меня, Оливия, — он прикасается к соску, нежно сжимая его кончиками большого и указательного пальцев. — Ты знаешь, что я от этого чувствую.

Знаю, но он высосал из меня все причины. Я начинаю качать головой, отпускаю края стола и зарываюсь ими в свои мокрые волосы. Я теряю голову, и когда его рука опускается на внутреннюю часть моего бедра, мучительно кружа совсем близко к пульсирующему лону, я обозначаю своё отчаяние:

— Миллер! — Мышцы живота сводит, и я выгибаюсь, распластав руки, роняю все краски и кисти. Я слишком увлечена, чтобы беспокоиться, а Миллеру вообще плевать на добавившийся беспорядок, в его глазах блеск, излучающий победу. Я превратилась в содрогающееся месиво сокращающихся мышц и рваного дыхания. А ведь он еще даже не прикасался к моим самым чувствительным местам. Всё это слишком — его прикосновения, мои мысли… проникновенная песня.

— Я заставляю тебя чувствовать себя живой. — Он вводит в меня два пальца, и это действие выбивает из моих лёгких весь воздух. Я спиной вжимаюсь в стол, глядя в его спокойное лицо. Я могу сходить с ума от удовольствий, которые он мне дарит, но ничто не заменит этот проникновенный взгляд синих глаз, когда он смотрят на меня, извивающуюся от его прикосновений. Его глаза полуприкрыты, и каждый раз он моргает как всегда не спеша, целая вечность уходит на то, чтобы они закрылись и открылись вновь. — Я рождаю в твоей голове вопрос, как ты выживешь без моего внимания к этому потрясающему телу. — Не торопясь вытащив пальцы, он подушечкой большого пальца потирает пульсирующий клитор, а потом снова толкается в меня пальцами. — Кричи моё имя, Оливия, — командует он.

Почти невозможно держать глаза открытыми, зато возможно сдерживать крик. Я дохожу до кульминации. Меня всю пробивает током, руками в поисках опоры хватаюсь за уже пустую поверхность стола, когда, в порыве всепоглощающего наслаждения, весь воздух из меня выходит громким, пронзительным криком его имени. Он смотрит на меня, лицо по-прежнему бесстрастное, взгляд победителя, пока я в полной мере испытываю дрожь и неконтролируемую пульсацию вокруг его пальцев, которые всё так же во мне. Не вытаскивая их, он нависает надо мной, наклоняясь к моему лицу. — А я постоянно себя спрашиваю, как смог бы выжить без привилегии дарить тебе это внимание. — Он сладко целует меня в губы. — Особенно без этой части. — Я позволяю ему целовать меня, пока он продолжает ласково наполнять меня своими пальцами, помогая мне медленно спускаться с небес, лениво, признательно мурлыча мне в рот.

Я бы никогда не смогла так его боготворить. Я уверена, что не смогла бы подарить ему такие ощущения, такую безопасность и покой.

— Теперь я собираюсь не торопясь заниматься с тобой любовью. — Он носом потирается о мои волосы, а потом отстраняется от меня, открывая мою влажную кожу свежему воздуху студии. — Я покажу тебе, как сильно ты меня очаровала.

Я следую за ним взглядом, и мы просто смотрит друг на друга, когда он вытаскивает пальцы и вытирает их о свою нижнюю губу. А потом не спеша их облизывает. После он смотрит на меня. Долгое, долгое время. Его пристальный взгляд не доставляет мне дискомфорта, но, как всегда, заставляет задуматься, что происходит в его сложной голове.

— О чем ты думаешь? — спрашиваю тихо, позволив себе кончиками пальцев пробежаться по его прессу.

Он следит за моим движением, позволив мне почувствовать его ещё немного, а потом берет мою руку и подносит к своим губам. Он, раскрыв мою ладонь, целует каждый пальчик, а потом кладет мою руку мне на грудь.

— Думаю, как мило ты смотришься на моём столе для рисования.

Я широко улыбаюсь, и он начинает двигать мою руку, заставляя подчиниться, и накрывает ею мою грудь. С губ срывается стон, и я вздыхаю, долго и умиротворённо.

— Ты везде смотришься мило. — Его свободная рука опускается к члену, и он стонет еле слышно, обхватывая своё возбуждение. Челюсть напрягается. — Ты просто слишком чертовски милая. — Опустив глаза, он прижимается к моему лону и проводит вдоль входа. Я начинаю выгибаться, провоцируя ещё одно мучительное, легкое как перышко прикосновения. Это всё слишком.

— Нет! — Я шокирую себя такой вспышкой, и взгляд Миллера взметает ко мне, обеспокоенный. — Не своди меня с ума, пожалуйста!

Потрясенный взгляд становится понимающим.

— Знаю, что тебе это доставляет удовольствие, но, прошу, не мучай меня, — это звучит безумно жалко, но мне, на самом деле, плевать. После сегодняшнего дня и всего, что случилось, мне совсем не нужны эти мучения и поддразнивания.

Ничего не говоря, он медленно погружается в меня, кладёт руки мне на бедра и слегка приподнимает их. Моё волнение пропадает, на смену ему тут же приходит искреннее, потрясающее чувство спокойствия. Рукой накрыв вторую грудь, я расслабляюсь и позволяю ему довести меня до экстаза — места, где не существует наших проблем и сомнений. Местоа где я навсегда хочу потеряться с Миллером Хартом. Его преклонением. Его губами. Его глазами. Его.

Его высокое, сильное тело не спеша толкается в меня, расчётливо, размеренно, мышцы перекатываются с каждым движением бёдер, глаза внимательно за мной наблюдают, губы приоткрываются. Сейчас нет напряжения, нет ничего, кроме простого удовольствия, его талант дарить такое невероятное наслаждение быстро доведёт меня до безумия, тяжесть внизу живота уже растекается к самому центру. Хочу отсрочить этот момент. Хочу, чтобы это продолжалось и продолжалось, так что я стискиваю зубы и напрягаю мышцы, пытаясь остановить неизбежное, ну или, по крайней мере, отсрочить.

Его пристальный взгляд не помогает. Так же, как и рельефное совершенство его тела. В частности, каждое из вызывающих привычку качеств Миллера сильно. В совокупности они убийственны.

— Люблю наблюдать за тем, как это тело пытается бороться с неизбежным. — Его ладонь отпускает моё бедро и обхватывает мою шею, медленно спускаюсь вдоль центра груди к животу. Я довольно стону, выгибая спину, пока он продолжает наполнять меня, ему, кажется, легко даются размеренные движения, я же на грани того, чтобы прекратить сдерживаться. — Люблю чувствовать, как напрягается каждая твоя мышца. — Он кончиками пальцев вырисовывает круги по центру моего живота, и я хнычу, заставляя себя не отводить от него глаз, хотя, на самом деле, хочу запрокинуть голову и кричать его имя. — Особенно здесь. — Он отстраняется и с силой вколачивается в меня, его рука возвращается на моё бедро и замирает, я же сдерживаю свой крик. Теперь, он тоже задыхается, непослушные волосы взмокли. — Это работает, Ливи? — спрашивает он игриво, уже зная ответ.

— Ничто не помогает. — Я извиваюсь под ним, мои руки отпускают грудь и падают по сторонам. Я снова что-то ударяю, но на этот раз чувствую влагу и, посмотрев в сторону, вижу свою руку, испачканную в краске и опрокинутую баночку с водой. Темная дорожка воды бежит по столу прямо ко мне. — О Боже! Миллер! — Я поднимаю руки и хватаюсь за его предплечья, ногтями впиваясь ему в кожу. Его челюсть сжимается, выражение лица искажается, а голова запрокидывается. Только взгляд меня не отпускает. Дыхание замирает, чувствую, как искры внутри живота взрываются и приближаются к центру.

Отдаю должное его продолжительному, чёткому ритму. Неторопливые толчки. Неспешные движения назад. Неторопливые толчки. Всё медленное и такое расчётливое.

— Как? — стону, эта загадка пробуждает в моём спутанном сознании раздражение. — Как ты можешь так себя контролировать?

Он передвигается, принимая более устойчивое положение, берёт меня за руки, переплетая наши пальцы, и наклоняется ко мне.

— Благодаря тебе. — Его руки как канаты, с каждым толчком несильно подтягивают меня к себе. Я кусаю губы, принимая удар за ударом. — Хочу бережно хранить каждый, проведённый с тобой момент. — Его сильные руки напрягаются и поднимают меня, он погружается в меня глубже, его крик, мой стон. Мы с ним сталкиваемся, и он замирает, давая мне привыкнуть к немыслимо глубокой наполненности. Он дышит мне в лицо, тяжелыми, рваными, полными удовольствия вдохами. — Я чувствую твой вкус и хочу наслаждаться каждой секундой в тебе. — Его губы захватывают мои в жадном поцелуе, он с прежним темпом толкается в меня. — Боже, Оливия, хотел бы я дни и ночи напролёт предаваться тебе. — Мягкость его потрясающих губ с новыми толчками теряет свою нежность, теперь поцелуй становится развратным.

Вожделение к моему сбивающему с толку, временами джентльмену, умножается. Но его притупляет наша действительность. Он не может посвящать мне все дни и ночи. Он связан, и это делает меня невероятно беспомощной.

— Однажды, — выдавливаю слова сквозь наш чувственный поцелуй, оторвавшись от него и куснув его за губу, после снова переплетаюсь с ним языками и прижимаюсь к нему грудью.

— Скоро, — говорит он, несильно наклоняя мою голову, и губами прижимается к моему горлу, посасывая влажную кожу. — Я обещаю тебе. Я не сдамся, — шепчет он в изгиб моей шеи, ласково целует, прежде чем побудить меня отстраниться от безопасности его груди. Он смотрит на меня, наполняя меня решительностью и силой. — Я не потеряю нас.

Я киваю, а потом позволяю ему уложить меня обратно на стол. Он отпускает мои руки и тянется за чем-то в стороне от меня, берёт что-то и кладет руки мне на живот. Я опускаю глаза и вижу кончик его указательного пальца, испачканный красной краской. Смущённая, я смотрю ему в лицо, а он сосредоточен на моем животе. Потом он медленно пальцем проводит по моей коже, возобновляя движение бёдер, воскрешая томительное удовольствие. Меня трясёт и накрывает колоссальной волной удовольствия при виде сконцентрированного на своей задаче Миллера и ощущении его непринуждённых толчков.