Охота на последнего дикого мужчину

Глава 16

Тетя Мари сидит, пьет вермут и прерывисто дышит. Ее волосы образуют подобие венчика вокруг головы. Они слишком длинные и кудрявые, их нужно подстричь и немного подкрасить, чтобы избавиться от седины. В былые времена в ее волосах сочетались все оттенки ослепительно-медного цвета, а сама она была одной из тех пожилых дам, которые фанатично увлечены пляжем и чья кожа иссушена солнцем. Такие обычно живут в Бенидорме и выглядят на все свои шестьдесят пять, хотя постоянно и безуспешно стремятся казаться сорокалетними.

Однажды в ее жизни что-то произошло – подробности я не знаю – и пережитое заставило ее измениться: она решила, что лучше стариться, сохраняя достоинство, не пряча следы возраста, а только смягчая их.

Она не хочет быть смешной, и я ее за это не упрекаю. С тех пор она не сделала больше ни одной подтяжки, и хотя продолжает красить волосы, но только отдельные пряди, так что светло-каштановый оттенок удачно смешивается с абсолютно белым, и она выглядит спокойной, уважаемой и достойной женщиной. Она бы могла быть такой, если бы не стала жертвой собственного характера.

Тетя сидит в двух метрах от Рубена, которого полностью игнорирует с самого его рождения, а он мирно спит, безучастный к внешнему миру, любви и нелюбви, которые он вызывает. Беззащитность ребенка трогает меня до глубины души, но мне совсем не нравится его имя. Мне кажется, что это глупая выдумка Гадор и ее бывшего мужа, который несколько дней назад вернулся от своей матери и явился сюда, ища свою женушку и абсолютно не подозревая о скандале, который вызвала информация о его личной жизни в нашей семье. Его встретила разъяренная Кармина и практически спустила его с лестницы, не совсем справедливо обзывая насильником, убийцей и рогоносцем. И еще она сказала нашему Самому Развратному Каменщику Года, чтобы он навсегда забыл о Гадор и о своих детях, если хочет остаться в живых, но, как и следовало ожидать, Виктор не последовал совету и все время звонит по телефону, жалуясь на то, что тратит кучу денег, потому что говорит по мобильному.

– Ну так не звони, придурок! Тогда сэкономишь деньги! – доносится из коридора голос Бренди.

Тетя Мари не склонна приближаться к малым детям. Она начинает уделять им внимание, когда те уже могут умножать числа и спрягать неправильные глаголы. По крайней мере так было со всеми нами. Из детства я помню единственный случай общения с ней: тогда она разъярилась и даже стала заикаться, потому что я залила пепси замечательную шубу из меха какой-то растрепанной собаки. Теперь тетя относится к Рубену и Пауле так же опасливо, как к паре простуженных крыс. Оставлять детей с ней наедине, вероятно, опасно для их жизней.

– Почему? Почему? Ты прекрасно знаешь, почему, свинья! – Голос Бренди поднимается и набирает децибелы, а я себя спрашиваю, почему бы ей просто не повесить трубку.

Гадор высовывается из дверей ванной комнаты и возмущенно жестикулирует; Бренди раздраженно машет рукой и пожимает плечами.

– Он говорит, что вернется и что мы не сможем помешать ему увидеть детей, – бормочет Бренди и вешает трубку. – Если бы он не узнал, что ребенок родился преждевременно, мы бы могли отдыхать еще целый месяц.

Я выхожу в коридор и в свете, который проникает в дом через окно ванной комнаты, вижу Гадор. Она по-прежнему носит одежду для беременных. Ее грудь еще больше набухла и приобрела преувеличенно игривый вид. На ее платье, в районе сосков, проступили влажные пятна, потому что к моменту кормления ребенка у нее начинает подтекать молоко. Она являет собой настоящую аллегорию плодородия и изобилия.

Глаза Гадор тоже кажутся влажными, как будто ее кто-то незаметно ласкает, доставляя удовольствие. После рождения сына она больше не плачет, как и обещала. Ее кожа стала более гладкой и похожа на поверхность молодой дыньки.

– Неужели этот тип все еще не понял, что ты не желаешь его видеть и хочешь развода? – Бренди в туфлях на платформе, мини-юбке из меланжевой ткани и зеленом топе, который подчеркивает бюст, очень маленький, несмотря на попытки его увеличить, с отвращением смотрит на телефон, как будто все еще говорит с Виктором. – Он неспособен сделать выводы, даже после всего, что ему было сказано и в лицо, и по телефону? Не может сообразить?

– Если бы Бог хотел, чтобы мужчины соображали, он бы наделил их разумом. – Тетя Мари прокладывает себе путь между нами, направляясь в сторону кухни, наверное, в поисках мартини и оливок.

Это редкий случай, когда я с ней полностью согласна. Если бы Бог, или природа, или еще кто-то хотел, чтобы Виктор – этот образец настоящего мужчины – думал, его бы наделили большей мозговой массой, а не большим потенциалом фаллоса. Я не претендую на обобщения, как тетя, но что касается моего свояка, это очевидно.

– Я не хочу его видеть, не хочу, не хочу… – настойчиво повторяет Гадор, глядя на нас своими огромными карими глазищами.

– Ты ему теперь ничем не обязана.

– Она не обязана его видеть, но как же дети? – спрашиваю я с легким беспокойством. – Любой судья даст ему разрешение на встречи с детьми по крайней мере каждые пятнадцать дней. Он их отец.

– Когда меня заставят, тогда я это сделаю.

– Гадор, ты должна поговорить с адвокатом и подать заявление на развод. Все нужно делать по правилам.

– С адвокатом? И как я буду ему платить, если у меня нет ни одного евро?

– Мы все скинемся… – говорю я, наблюдая за Бренди, которая кривит рот, как будто ей такая идея не слишком по душе.

Мы, Кармина, Бренди и я, работаем и живем в этом доме, поэтому каждый месяц отдаем маме половину нашей зарплаты. По правде сказать, того, что остается, недостаточно, чтобы что-то скопить или позволить себе вести веселую жизнь, никак себя не ограничивая. Но у бабушки положение еще хуже, ведь она отдает моей матери всю пенсию и никогда не жалуется.

– Лучше всего позвонить Эдгару Ориолю. Он адвокат и возьмется за дело, потому что знает нас. – На моем лице расцветает широкая улыбка. – Наверное, он сделает тебе скидку или что-то в этом роде.

– Да… – Бренди тоже сияет улыбкой, но по ее виду я бы не сказала, что это проявление радости, скорее, в ней есть оттенок злобы. – Естественно, тебе, Кандела, он делает скидку, ведь ты всегда предлагаешь ему что-то взамен.

– Что, например, лгунья? – С моего лица исчезла улыбка, она уступила место ярости в чистом виде. Гнев заставляет меня густо покраснеть. Я чувствую, что стала такой же красной, как декоративная бутылка, которую моя мать поставила на полку в коридоре. Она украшена рельефным изображением Дон-Кихота, изображенного сумасшедшим и пьяным бродягой. Я сразу проникаюсь лютой ненавистью к бутылке и решаю предложить Пауле, в жизни своей не разбившей ни одной тарелки, уничтожить ее при первой же возможности. – Что, например?

– Фелация! – разъяренно бросает мне Бренди.

– Слушайте, слушайте… Остановитесь, что это вы разошлись? – говорит Гадор, размахивая в воздухе одной рукой, а другой вытирая молоко, которое обильно сочится из ее сосков. Ясно, что если она и знает, о чем говорит Бренди, то только теоретически. У нее двое детей, но боюсь, ее муж всегда сразу переходил к сути и не слишком баловал ее разнообразием. Он был слишком занят другими сеньорами, чтобы терять время в собственной постели.

– Я никогда не встречалась с Эдгаром, – раздраженно уточняю я.

– А я и не говорила, что вы встречались. – Бренди смотрит на меня с чувством превосходства, и ей удается меня смутить, потому что она накрашена, а я нет; она одета, как Золушка, едущая на бал, чтобы поразить принца, а на мне старый плюшевый халат, который скрывает мои формы и совсем не повышает самооценку. Она всегда хорошо причесана и завита, а мои волосы взлохмачены, и создается впечатление, что я рвала их на себе, оплакивая покойника, что выглядело бы вполне правдоподобно, если учитывать специфику моей работы.

– А! – восклицаю я, вызывая в сознании свой самый привлекательный образ – например, когда я навела красоту, чтобы сопровождать Колифлор на дискотеку для негров-иммигрантов. Мне удается так высоко поднять самооценку, что я могу дальше доказывать свою правоту. – У меня никогда не было связи с Эдгаром, он меня не интересует.

– Ты, – контратакует Бренди на глазах у пораженной Гадор, которая наверняка уже задумывается, не начать ли ей снова плакать, чтобы не останавливаться уже до конца своих дней, – ты неплохо умеешь разогреть, детка.

– Я? Что ты про меня сказала? Хитрая зараза! – На какой-то момент я забываю о самоуважении и мечтаю вцепиться ей в волосы и вырвать клок.

– Все, все, все! – У Гадор дергаются губы.

Мы успокаиваемся, испугавшись, что она снова откроет шлюзы своих слезных желез, но напоминаем двух драчунов, которым достаточно одного щелчка, чтобы возобновить дуэль.

– Перестань меня оскорблять, – говорю я Бренди, тыча в нее пальцем.

– Я тебя не оскорбляю. Ты обнадежила бедного парня, а когда он собрался что-то предпринять, сбежала, как лицемерная ханжа.

– Но я и есть ханжа! Разве ты еще не поняла? – Я притворяюсь удивленной и приподнимаю свои ненакрашенные брови. – Даже слово «размер» заставляет меня краснеть.

– Правда? А меня это слово возбуждает, – отвечает мне Бренди, сразу ухватившись за тему.

– Неудивительно.

– Вы можете сделать мне одолжение и заткнуться? – Гадор с упреком смотрит на нас.

– Что за скандал? – В комнату заглядывает тетя Мари, и мы видим в проеме ее ночную рубашку с золотистой вышивкой и изображением черной пантеры.

Мы уверяем ее, что ничего не происходит, и она снова исчезает в сумраке кухни, бормоча, что хочет принять аспирин. Она всегда с нами, хотя обычно не поддерживает нас. Думаю, это потому, что некоторым людям, несмотря ни на что, нравится находиться рядом со своей семьей, особенно если им, как сейчас тете, нужен прилив новой крови. Не буду врать, она, наш старый попугай, принадлежит к этому типу.

– Очень хорошо, – наконец говорю я, отступая и позволяя Бренди почувствовать себя значимой фигурой, я указываю на нее пальцем, как будто у меня в руках пистолет и я легко могу спустить курок, – звони Эдгару и проси его заняться разводом, если тебе так хочется, делай все сама.

– Договорились, – отвечает Бренди, движением руки отстраняя мою руку. – Не беспокойся, позвоню. Никаких проблем, и кому нужно твое участие? Тем более, что я ничем не хуже тебя.