Охотницы

Глава 21

— Ты знаешь, — говорит Деррик со своего насеста на подоконнике, — кажется, у меня сегодня утром нечто вроде головной боли. Не думал, что она бывает у фейри.

Он мягко светится в утренних лучах, которые падают через окно моей спальни. Я замечаю, как он косится на сияющие части электропистолета, который я решила почистить после того, как вчера использовала в качестве балласта при погружении в Форт. Если за пикси не следить, он утащит детали, и потом я буду находить их в разных местах гардеробной.

— Возможно, это похмелье от меда, — говорю я, откладываю шомпол и беру дуло пистолета, чтобы протолкнуть в него маленькую жестяную кисточку. — Это результат того, что ты съел слишком много чужого.

Я делаю паузу, чтобы потереть виски, и морщусь, видя свое отражение в дальнем зеркале. Я выгляжу так, словно меня ударил локомотив.

Хуже того, меня мучает лихорадка, от которой болит голова и зудит все тело. Израненные руки под перчатками, которые я специально надела, выглядят просто отвратительно, ладонь разорвана и покрыта волдырями. Я одевалась сама, чтобы скрыть от Доны свои многочисленные раны. Еще одно подобное утро, и бедная девушка решит, что ее увольняют.

— Но твоя подруга предложила его, — жалуется Деррик. — Пусть она и не сказала: «Деррик, прошу, съешь весь мед на моей кухне», но это подразумевалось простым фактом, что у нее была кухня.

— Ты знаешь, — говорю я, — мне кажется, что в последних твоих словах нет ни капли смысла.

— Кажется, я до сих пор пьян.

— А вот в этом смысл есть.

— Ну, — радостно говорит он, меняя тему, — как справился вчера ночью твой Видящий? Знаешь, а он мне не нравится. Слишком ухоженный. Никогда не доверяй мужчинам, в которых нет намека на хаос, вот что я тебе скажу.

— Ты пробыл с ним всего пять минут.

— За пять минут можно многое узнать, — бормочет он и прищуривается. — А у тебя песок в волосах. Выглядит смешно.

Я хлопаю себя по макушке и морщусь, когда выпадают песчинки. Я трижды мыла волосы, но, видимо, до сих пор не избавилась от остатков пляжа.

Я сметаю песок со стола.

— Спасибо за замечание.

— Не за что, моя прелесть.

С нежной улыбкой я спрашиваю:

— А как твое вчерашнее приключение с Киараном? Ничто так не способствует длительной связи, как совместное убийство фейри, айе?

Деррик жжет меня взглядом.

— А ты не могла бы строить отношения с кем-то, кого не раздражает все на свете?

— Что он сделал?

— Украл у меня все предполагаемые жертвы! Я только собираюсь лететь и собирать трофеи, как он выпрыгивает, машет своими проклятыми огненными мечами и всех убивает. — Деррик фыркает. — Проклятые daoine sìth! Самодовольные, высокомерные ублюдки!

Кто-то стучит в дверь спальни.

— Входите.

Входит Дона с опущенной головой. Она приседает в реверансе и словно ждет, чтобы ей разрешили встать. Ее поведение сегодня еще более скованное и стеснительное, чем обычно. Она не выглядела так в начале своего появления здесь три недели назад. Я наклоняю голову и пытаюсь прочитать выражение ее лица.

— Прошу прощения, леди Айлиэн, — выпаливает Дона.

Моя служанка не слишком разговорчива, но обычно она награждает меня дрожащей улыбкой, когда заходит.

— Ты хорошо себя чувствуешь, Дона?

Дона вздрагивает.

— Да. Миледи, — поспешно добавляет она.

Это звучит так формально, что я вздрагиваю.

— Черт возьми! — возмущается Деррик, порхая над Доной. — Нам что, выламывать ей руки, чтобы она озвучила цель своего прихода? Почему. Ты. Здесь? Мы. Разбираем. Оружие!

По крайней мере в данный момент чувствительность Доны к феям явно неактивна, иначе она услышала бы, как он скрипит ей на ухо, и мы никогда бы не дождались от нее еще каких-то слов.

— Итак, чем я могу быть тебе полезна? — спрашиваю я.

Дона откашливается.

— Лорд Дуглас требует вашего присутствия в его кабинете. — Она с явным трудом сглатывает и медлит перед тем, как добавить: — Очень требует.

Я в тревоге выпрямляюсь на стуле, несмотря на ужасное самочувствие. Я все утро боялась этого момента.

— Полагаю, ты скажешь мне, в каком он сейчас настроении.

Взрывная ярость, спокойная ярость, убийственный гнев или гнев типа «я немедленно отправляю тебя в монастырь»? Я размышляю о том, не сбежать ли через потайную дверь спальни, не стоит ли спрятаться, пока он не успокоится.

Дона вскидывает голову и моргает широко открытыми голубыми глазами. Затем отступает к двери и замирает там.

— Ну… э-э-э… — Голос ее дрожит. — Миледи, он… Я не уверена, что могу это точно описать.

О боже! Я поднимаюсь со стула, игнорируя волну головокружения, которая грозит поглотить меня, и киваю.

— Хорошо. Полагаю, мне придется с этим смириться.

— Что он собирается сделать? — спрашивает Деррик, вылетая из комнаты следом за мной. — Сжечь тебя живьем?

Я медленно иду по коридору и ежусь в ожидании того, что скажет отец.

— Уверена, твое предложение он счел бы весьма привлекательным.

Я стараюсь говорить тихо, чтобы Дона, которая все еще неподалеку, меня не услышала.

— Ну, если хочешь, я могу съесть его уши. Я люблю уши.

В любое другое время я бы рассмеялась, но теперь могу лишь отстраненно сказать:

— Нет, в этом нет необходимости.

— Но предложение в силе.

Я отмахиваюсь от Деррика, и он вспархивает обратно на верхний этаж.

А я подхожу к отцовскому кабинету. Отец сидит за массивным дубовым столом, ручка быстро скользит по бумаге для писем. Он не поднимает взгляда, когда я останавливаюсь в дверях.

Этот кабинет никогда не был теплым и гостеприимным, даже при жизни моей матери. Его мрачная мебель выглядит слишком громоздкой, а большие окна и раздвинутые шторы не пропускают достаточно света, чтобы оживить кабинет. Я изучаю полки, заставленные массивными сводами законов и журналов травологии, которые он собирает. Рядом с окном стоит коричневая кожаная кушетка, на столе — графин с виски и единственный стакан.

Я изумленно смотрю на отца. Еще даже не полдень, а он уже пьет! Это не может быть добрым знаком.

Постучав по двери, я говорю:

— Отец.

Черт, какие слова оправданий я репетировала?

Он кивает на кресло, стоящее напротив стола.

— Садись.

— Отец…

Он поднимает палец, заставляя меня замолчать, и продолжает писать. Я закрываю за собой дверь и жду, пока он закончит, пытаясь контролировать напряжение, глубоко вдыхая и выдыхая. Он пишет, а я уже сама не своя от тревоги, хотя голова у меня болит и без этого.

Наконец отец откладывает ручку и переплетает пальцы. Потом поднимает глаза, и… Боже, они жесткие и пронзительные!

— Ты знаешь, почему находишься здесь?

Я медленно киваю, борясь с инстинктивным желанием опустить глаза, не встречаться с ним взглядом. Вот и не пригодились мои репетиции. Как же всего за несколько минут он смог превратить меня в маленькую испуганную девочку?

— Конечно же знаешь, — жестко говорит он. — Очевидно, я был слишком мягок с тобой после смерти Сары.

Я сглатываю.

— Я не…

Отец поднимается, и деревянный стул со скрипом скользит по полу. Я вздрагиваю.

— Я потакал тебе, — продолжает он, не обращая внимания на мои слова. — Я предоставил тебе содержание без контроля твоих трат. Я игнорировал слухи о твоих необычных увлечениях и неподобающем поведении. — Он подходит к окну и смотрит на улицу. — И хотя ты совершенно не ценила того, что я для тебя делал, я давал тебе один шанс за другим. Я лгал ради тебя. Я защищал тебя. Сколь бесполезные попытки, не так ли?

Мое сердце болезненно ускоряется.

— Я могу объяснить… — шепчу я.

Я все еще не уверена, что он сделает. Это первая настоящая эмоция, которую отец демонстрирует мне, и она ужасает.

Отсутствующий отец, сломленная дочь, мертвая мать…

Я не могу скучать по тому, чего у меня никогда не было.

Отец отворачивается от окна.

— О, ты можешь объяснить? Ты можешь сказать мне, почему вчера покинула бал? Почему тебя до утра не могли найти, а затем ты внезапно явилась домой на орнитоптере, и несколько человек видели тебя неподобающе раздетой с лордом Гэллоуэем?

Я болезненно ощущаю каждую секунду, каждое движение своего тела. Кажется, прошла вечность, прежде чем мой измученный лихорадкой разум сумел понять, что происходит.

О боже! О боже! Я думала, дело только в том, что я покинула бал. Я не понимала, что кто-то видел меня с Гэвином, когда мы вернулись. Как я могла быть так глупа и не заметить зрителей?

Если бы я была в своем уме, а проклятая лихорадка не началась в тот миг, когда Гэвин посадил меня в орнитоптер, я бы заметила. Я бы придумала план, как нам пробраться домой незамеченными.

Больше нет ни малейшего шанса дождаться предложения от джентльмена. Моей репутации конец. Соседи видели меня грязной, мокрой, замерзшей, одетой в разорванное платье. Я ухватилась за плечи Гэвина, когда споткнулась в саду. Слухи наверняка разлетелись лесным пожаром.

Я могла объяснить свое отсутствие на балу. Я могла сказать, что плохо себя почувствовала и должна была уйти. Но я не смогу объяснить, почему мы с Гэвином рано утром были на площади Шарлотты, и особенно свой наряд.

Я качаю головой. Слова не складываются, я не могу даже придумать ложь, которая меня спасет.

— Я-я… не…

— Что «не»? Не была одета недостойным образом? Не была с лордом Гэллоуэем?

Неважно, что я скажу. Его мнение обо мне не изменится. Он никогда не любил меня, а теперь я просто обуза, дочь, которая позволила его жене умереть и которую он никогда не сможет выдать замуж.

— Это действительно случилось, — шепчу я, на миг закрывая глаза. — Отец, пожалуйста. Гэвин… то есть лорд Гэллоуэй… он… — Мой голос дрожит, но я подавляю дрожь. — Он не сделал ничего непристойного.

Мое горло уже опухло от болезни, мне больно глотать. Я кашляю, хоть и пытаюсь сдерживаться. Глаза жжет.

Я должна бы радоваться, что не придется больше притворяться благопристойной. Я не должна об этом беспокоиться. Не должна. Но испорченная репутация — это то, чего леди боится больше всего, и мне стыдно перед памятью мамы. Мы с отцом зашли в тупик.

— Безотносительно к этому, — говорит он, — лорд Гэллоуэй любезно попросил твоей руки. И я принял его предложение от твоего имени.

Я почти не слышу его слов, не в силах собрать их воедино в своих лихорадочных мыслях. Это не может быть правдой. Просто не может!

— Прошу прощения?

— Я принял его предложение, — повторяет отец. — Ты выйдешь за лорда Гэллоуэя через две недели.

— Нет, — говорю я прежде, чем успеваю себя остановить. Это неправильно. Гэвин не заслуживает подобного, особенно после того, как помог мне.

Отец подается вперед.

— Запомни, Айлиэн: Гэллоуэй согласился жениться на тебе через две недели, и ты выйдешь за него.

Я поднимаюсь. Приходится схватиться за подлокотник, чтобы не упасть.

— Это мое будущее, не твое. Неужели мой отказ ничего не значит?

— Тогда мне остается единственное, — холодно говорит отец, — вогнать пулю ему в сердце с расстояния в сорок шагов.

— Моя честь не нуждается в защите, — говорю я. — Я сама могу ее защитить.

Отец выглядит усталым.

— Ты думаешь, дело только в тебе? В твоей чести? — Он прикрывает глаза. — Одна ночь бессмысленной фривольности, и ты сумела запятнать имя рода, мое положение и память своей матери. Что бы она подумала, Айлиэн?

Самообладание едва не подводит меня.

— Прошу, не надо! Не заставляй меня это делать!

Отец возвращается к своим бумагам и опять берется за ручку.

— Свадьба с лордом Гэллоуэем — это единственный возможный для тебя вариант. — Он снова смотрит мимо меня, как и всегда. — Я буду занят на этой неделе согласованием и приготовлениями. И ожидаю, что ты будешь вести себя на публике достойным будущего мужа образом. Долг превыше всего.

— И неважно, чего я хочу, — шепчу я себе под нос.