Опасная компания

Глава 4

— Это все, сэр?

Максим Дехуп поднял голову и, прищурясь, посмотрел на пожилого мужчину в черном.

— Я уже час назад сказал вам, Барнс, что мне больше ничего не нужно. Почему вы не ушли спать?

— Я подумал, что, возможно, вы все-таки пожелаете что-нибудь из еды, сэр. — Взгляд пожилого слуги на секунду задержался на полупустой рюмке бренди и сразу же скользнул дальше. — У вашего батюшки после него всегда улучшался аппетит.

Максим взглянул на причудливый хрустальный шар рюмки, который он грел в руке, и улыбнулся:

— И у меня аппетит разыгрался, точно! Но вы тут ничем помочь не сможете. — Улыбаясь все шире, он посмотрел на престарелого слугу: — Мне хочется исключительно чего-то… по-женски аппетитного.

Филипп Барнс был дворецким в доме Дехупов, еще когда отец Максима ходил в коротких штанишках, и одним из его главных достоинств было умение сохранять невозмутимость рядом со вспыльчивыми Дехупами. Только едва заметная пауза указывала на то, что дворецкого оскорбило столь грубое замечание.

— Тогда я иду спать, сэр. Доброй ночи.

— Подождите! — Максим поудобнее устроился на диване. — Скажите мне одну вещь, Барнс. Почему вы так и не женились?

Серебристые брови старого дворецкого удивленно приподнялись.

— Но я был женат, сэр. В 1929 году я встретил мисс Алтею Спенсер и женился на ней. Господь даровал нам двадцать чудесных лет, прежде чем забрать ее к себе. Это случилось еще до вашего рождения, сэр. Очень жаль, что вы не были знакомы с моей Алтеей.

Максим заметил нежность на лице старика, как только он произнес имя жены. Одно это уже достаточно много сказало ему об их отношениях. Это была любящая пара.

— А я и не знал! Однако вы были вдовцом больше тридцати лет и не женились вновь?..

На губах Барнса появилось некое подобие улыбки.

— Некоторым мужчинам достаточно одной женщины…

Максим отвернулся и снова устремил взгляд на янтарную жидкость в рюмке. «Для некоторых мужчин существует одна-единственная женщина». Какая неприятная мысль!

Барнс еще на секунду задержался в дверях гостиной. Он не ожидал, что Максим Дехуп вернется в Плауден. Почти год назад, после похорон его отца, новый наследник дал понять, что не желает брать на себя всю ответственность за семейную корпорацию Дехупов.

Это было типично для Максима. С детства он желал делать все по-своему. Но теперь он дома и вопреки ожиданиям основательно погрузился в дела семейного предприятия. Видимо, что-то очень важное заставило его изменить решение. Члены большого семейства могли быть только благодарны, что случилось именно так.

В глазах дворецкого, устремленных на хозяина дома, зажглась искра любопытства. Максим озабочен, мрачен — в этом нет ничего особенного. Но он пьет больше обычного и отказался от обеда, приготовленного миссис Шеферд. Барнс нахмурился. На его памяти на аппетит Дехупов ничто не влияло, пожалуй, только любовь…

Это приятное предположение заставило Барнса улыбнуться. Скорее всего странное настроение Максима связано с какой-то молодой леди.

Когда Барнс ушел, Максим снова развалился на изящном диванчике, обтянутом парчой.

— Чертов музей! — проворчал он и с отвращением обвел взглядом огромный зал для торжественных приемов.

Даже в детстве ему не нравилась эта комната. Она была слишком холодной, слишком парадной, с обтянутыми парчой стульями, хрустальными люстрами, другими приобретениями, сделанными во время кругосветных плаваний в течение нескольких веков. Тут были бесценный китайский фарфор, старинные фламандские гобелены, французские комоды и индийские столики, инкрустированные слоновой костью и полудрагоценными камнями, настенные часы — голландский раритет восемнадцатого века.

В детстве его с братьями пускали в зал только тогда, когда от них требовалось играть перед гостями. Он аккомпанировал на фортепьяно брату Нику, который играл на скрипке, а когда младший брат Густав начал учиться играть на виолончели, они составили трио.

На лице Максима появилась мальчишечья озорная улыбка. Он осушил рюмку — третью за вечер.

Их последний концерт по требованию родителей состоялся во время рождественских каникул.

Братья учились в пансионе, где виолончель заменили бас-гитарой, фортепьяно — синтезатором, а скрипку — ударной установкой. Может быть, их сходство с «Роллинг стоунз» было слишком отдаленным, но его оказалось достаточно для матери — их окончательно поселили на третьем этаже.

Огромная комната-музей за все это время не претерпела никаких изменений.

«Вот возьму и все продам…»

Ему не нужны ни огромный особняк, ни собранная в нем коллекция. Он уже много лет живет, не распаковывая своего единственного чемодана.

«Но с чего начать?»

Первое, что замечали гости, был парадный портрет капитана Виллема Конрада Дехупа над камином, отделанным заокеанским мрамором. Максим посмотрел на своего предка. Выражение его лица было серьезным. Обветренные широкие скулы смотрелись темным пятном на светлокожем лице, обрамленном русыми волосами и бородой.

Максиму интересен был именно этот предок. Внимание приковывали к себе глаза — того же цвета, что и его собственные. Их поразительно живой взгляд словно напоминал ему о том, что их связывает одна кровь и у них, должно быть, одинаковый характер.

Дехупы никогда не скрывали недостатков своих предков. Биллем Дехуп слыл человеком эксцентричным, этаким искателем приключений и был неколебимо верен своим убеждениям, В минуту неудовлетворенности он неожиданно взялся за издательское дело, хотя на протяжении двухсот лет семейство Дехупов было связано с морем. Однако он никогда не сожалел об этом начинании. Он не признавал никаких законов, кроме Божьего и… своего собственного — последний порой стоял на первом месте.

— Жизнь изменилась, старый морской волк, — громко произнес Максим, направляясь к портрету. — Неосвоенных областей не осталось.

Тут он покачал головой, про себя признавая, что выпил больше положенного. Вот уже разговаривает с портретами! Он был уверен, что прадед Биллем посочувствовал бы его страданиям, связанным с недоступной миссис Джорджианой Манчестер, классной леди со стройными щиколотками, женственными формами, поразительно привлекательным голосом… и мужем.

Максим опустился в кресло.

Она замужем! Почему это сразу не пришло ему в голову? Относительно женщин у него всегда была великолепная интуиция. Он был готов поклясться, что она сама его завлекала, а потом сунула ему под нос свое обручальное кольцо.

При этих мыслях он вдруг резко выпрямился. В бухте Фэрфилд на ней не было кольца! Он может это доказать.

Ему понадобилось несколько минут, чтобы выбраться на задний двор. Летом, после окончания первого курса университета, он превратил старые помещения для прислуги в холостяцкую квартиру.

Когда он включил свет, со стен ему улыбнулись женские лица, их было больше десятка. Эти фотографии принадлежали его младшему брату Густаву. Максим посмотрел на ближайшую — Густав так и не освоил искусство обрамления. На девушке, которой с виду было около двадцати, не было ничего, кроме мокрой футболки с эмблемой Гарварда. Она улыбалась.

Пересекая комнату, он мимоходом подумал, знает ли Кэндис о том, что она по-прежнему открыта всем взглядам, что здесь ее фотография, увеличенная до размеров плаката. Вероятнее всего, она считает, что ее прошлые выходки сохранились только в воспоминаниях. Они с Гасом женаты уже шесть лет, растят двоих детей и полдюжины спортивных лошадей. Им принадлежат несколько сот акров выпасов в Кентукки.

Максим пробормотал проклятие. Мысль о женитьбе начала его раздражать. У дверей спальни он снова приостановился.

Почти во всю комнату располагалась резная кровать в форме шхуны. Матрас лежал там, где должна была находиться палуба. Нос «судна» украшала кокетливая русалка. Это было одно из самых странных приобретений прадеда Виллема, которое пролежало большую часть прошлого века на чердаке, пока прошлым летом Максим не забрал кровать себе.

Глядя на пышные формы русалки, он поймал себя на том, что снова отвлекся. Любая мелочь будила в нем тайное влечение к Джорджиане Манчестер. Она была невероятно женственна. Ее тело было настолько восхитительным, что он не знал, реальны ли их объятия, пока их губы не встретились. А тогда ему хотелось стать еще ближе к ней.

А ее голос! Боже, он был похож на ласку. Каждый тон, даже полутон этого грудного богатого голоса он ощущал как нежное прикосновение пальцев.

Он судорожно вздохнул, ощущая прилив желания, стремительный и мощный.

Найдя ее на ярмарке, он невероятно обрадовался, и ее неожиданное исчезновение почти не умерило этой радости. Он уже знал, как отыщет свою неуловимую незнакомку. Он видел, как она села в пикап Коры Уолтон, и не сомневался в том, что адрес Коры сможет узнать через газету. Даже не подумав о причине своего появления у миссис Уолтон, он поехал прямо к ней, зная, что она поможет ему найти Джорджиану.

Это его удивило. Он сознавал, что ведет себя глупо, но ничего не мог с собой поделать. Им двигало воспоминание о том, как Джорджиана отреагировала на их первый поцелуй. Он почувствовал ответную дрожь, прикоснувшись к ее щеке, перед тем как поцеловать ее во второй раз. В то мгновение она не меньше его самого находилась во власти вспыхнувшей между ними страсти.

Годы газетной практики научили его быстро составлять мнение о людях и различных ситуациях, развили умение оценивать эмоциональное состояние незнакомых людей. Нарочитая демонстрация обручального кольца была защитной реакцией не только против него, но и против нее самой. Он прочел это в ее взгляде, и именно это теперь не давало ему покоя.

«Я не сплю с замужними женщинами!» Произнеся эту фразу, он почувствовал себя немного лучше, вспомнив, зачем пришел сюда.

В фотомастерской, примыкавшей к спальне, он включил свет — и его снова встретил десяток фотографий, приколотых к стенду для просушки. На всех этих снимках была запечатлена одна и та же женщина.

Его взгляд жадно выискивал самую важную фотографию. Найдя ее, он удовлетворенно хмыкнул и поспешно снял со стенда.

Она убирала с лица прядь растрепанных ветром волос. И на ее пальце не было обручального кольца!

Не отдавая себе отчета в том, почему так поступает, он развел проявитель и напечатал теперь уже все тридцать шесть кадров. Все карточки были промыты и закреплены для просушивания.

Она смотрела прямо в объектив, и ее глаза были цвета золотой осенней листвы. Он видел эти глаза вблизи — и тогда их поразительная глубина была еще заметнее. Брови ее немного хмурились, так что над изящным носом образовалась едва заметная складочка. Его взгляд остановился на ее приоткрытых губах — и он снова почувствовал острое желание.

Проводя пальцем по поверхности фотографии, он словно прослеживал очертания пухлой нижней губы. Он целовал эти губы, знал их форму и вкус, помнил их нежность… У нее была удивительная способность будоражить все его чувства, даже теперь, когда он знал, что она для него недоступна.

— Почему именно ты? — тихо спросил он, как будто ее изображение, так сильно притягивающее его, могло дать ответ.

Он почувствовал влечение к ней еще тогда, когда не слышал ее голоса, не знал наверняка, какой у нее цвет глаз, не прикасался к ней. Может быть, его притягивало что-то, для чего она послужила только символом? Или дело в том, что он воспринял ее появление как вызов? Не исключено, что ему просто понадобилось отвлечься от работы, от проблем, связанных с делом, унаследованным им? Вот это-то казалось более вероятным.

В его жизни менялось многое — и перемены происходили слишком быстро. Он словно завис между своей прежней жизнью, с ее стремительными приключениями и независимостью, и новой, в которой чрезвычайно ответственной была его роль главы корпорации и семьи.

Неудивительно, что эта фантазия приобрела над ним такую власть. Скорее всего его воображаемая леди просто не существует.

Эта мысль его поразила. Он схватил фотографию и поднес к свету, словно надеясь прочесть тайну, скрывавшуюся в ее глазах. Там, в их темной глубине, таилось некое тайное знание, которое будило его репортерский инстинкт. Она казалась такой одинокой, ожидающей чего-то или кого-то… Он готов был биться об заклад, что под этой маской самообладания таится еле сдерживаемая страсть. Почему она кажется такой ранимой и встревоженной? Чего она могла бы бояться?

— О Боже! — простонал Максим и бросил фотографию.

Все эти размышления были форменной глупостью. Ведь не намерен же он приблизиться к ней снова?.. Одного этого предположения оказалось достаточно, чтобы у него вновь отчаянно забилось сердце.

Незабываемый вкус ее губ по-прежнему оставался с ним. А это таило опасность. Для него… и для нее.