Оранжевый парус для невесты

3

Треск, похожий на выстрел, – и сноп стекол рванулся в купе. Крупные осколки ударились об пол. Мелкие усыпали льняную скатерть в красно-белую клеточку. Стеклянная пыль переливчатым облачком покружилась над столиком, потом, медленно оседая, осыпала Ольгины волосы, лицо, запястья и руки – она закатала рукава свитера, когда села пить чай. Крошечные, невесомые осколки плавали в чае и не собирались тонуть. Серебристая взвесь напомнила ей давний немецкий ликер, в котором поблескивали тончайшие золотинки. Тот ликер привез Юрка, когда приехал к ней в первый раз в Москву. Она только что сдала зимнюю сессию.

«А… как же теперь пить этот чай?» – удивилась Ольга и подняла голову от стакана. Мужчина напротив сидел и, не моргая, смотрел в оконную дыру.

Ольга тоже перевела взгляд на нее. Черная дыра, как приглашающее отверстие в ночь. Или… в другой мир? Она вздрогнула, но не отвела глаз. Ни огня, ни светлой точки в ночном заоконье.

«А не такую ли дыру увидел мистер Эванс?» – вдруг вспомнила она то, что они читали с Юркой, когда им было по пятнадцать. Что-то вроде «Мифов Древней Греции», только с поправками на время. О параллельном мире, который открылся англичанину, который раскапывал Кносский дворец на греческом острове Крит. Под дворцом царя Миноса находился лабиринт, в котором, по преданию, был заключен человек с головой быка, Минотавр… Из того лабиринта не было выхода…

Надо же, удивилась Ольга, сегодня она уже вспоминала о Крите, когда подумала о Поппи Тцоди и своей начальнице. Точнее, наоборот – о начальнице и Поппи. Она поморщилась. Англичанин Эванс, между прочим, напомнила она себе, заглянувший не туда, сошел с ума.

Ольга быстро отвернулась и перестала дышать. Она опасалась, что даже обыкновенное дыхание может навредить мужчине напротив. Она похолодела, когда догадалась об этом. Он не только весь осыпан стеклянной пылью – она блестела в темных волосах, на темно-синем свитере, но и… Ольга почувствовала, как холод ночи проникает под свитер, под рубашку. Она увидела, что у него на ресницах повисли мелкие осколки. Стоит моргнуть, или подуть ветерку, или ей глубоко вздохнуть, они попадут в глаза.

Ольга почувствовала, что ей самой тоже что-то мешает. В левом глазу? Нет, в правом. Или… в обоих. Рубашка прилипла к телу от горячего пота. Неужели…

Она поправила очки. Незаметно для себя моргнула, и от сердца отлегло – как будто ничего. Очки, что ли, спасли ее?

В купе ворвалась проводница.

– Ну вот опять, – чуть не плакала женщина в бордовой форме. – Опять эти футбольные фанаты. Подумали бы своей дурной башкой: люди-то при чем? Если проиграла их команда…

– Если выиграла – тоже, – почти не разлепляя губ, произнес пассажир напротив.

– Никаких стекол не хватит. Три недели назад новые поставили, – причитала проводница, взмахивая веником, но не решаясь с чего-то начать. Совок понуро повис в руке, Ольга проследила за ним взглядом и заметила, что угол совка приподнял край юбки. Проводница была в черных гольфах. Надо же, ей не холодно, она поежилась.

– Триплексные надо вставлять, – буркнул кто-то из толпы в коридоре. – Как в хороших машинах.

– Вот-вот, тогда бы людей так не осыпало, – подхватил еще один, в клетчатых тапках, и, возбужденный собственной мудростью, продолжал наставлять: – Эй, мужик, ты только не моргай! А то без глаз останешься, – бросил он Ольгиному попутчику.

Ольгу никто не предупредил, словно все собравшиеся видели, что она моргает без всякой боли.

– А вам, девушка, надо умыться, – посоветовала проводница, подавшись к ней и пристально разглядывая ее лицо. – Я сейчас принесу, у меня особенное мыло, знаете, такое полосатое, с кремом вместе.

– Спасибо. – Ольга почувствовала запах розового масла, который она терпеть не могла с детства, и покачала головой: – У меня все есть.

– Знаю, что есть, но сумка-то ваша в ящике… – женщина тряхнула упругими кудряшками – наверняка перед поездкой сделала свежую химию, – потом указала веником на Ольгино сиденье: – под вами, а я еще не вымела осколки.

Двое парней в милицейской форме пришли раньше, чем докторица, которую подсадили на маленькой станции. Не удивляясь ничему, женщина ловко освободила мужчину от самых крупных стекол, потом осмотрела Ольгу.

– Слава Богу, похоже, обошлось. Но все равно я бы посоветовала и вам тоже выйти.

– А где? – спросила Ольга с удивившей докторицу готовностью.

– В Клину. Вас там обследуют, вас и вас. – Она перевела взгляд с одного пострадавшего на другого. – Потом посадят на следующий поезд, и вы поедете…

– Я поеду обратно, – поспешно предупредила Ольга.

Повесив сумку на плечо, она вышла за докторицей, не сводя глаз с красного креста на боку черного саквояжа. Как будто надеялась, что он поставил крест на чем-то, что мучило ее больше всего.

Спускаясь с подножки вагона, осторожно моргнула. Ничего как будто. Не мешает. Но это не факт, что все в порядке, напомнила она себе. Могла бы и не напоминать, она-то знает, что у нее внутри левого глаза, на сетчатке… И знает почему.

Напоминание заставило крепче стиснуть губы и разрешить себе сказать то, что пришло в голову чуть раньше. Нынешний удар – второй в ее жизни. Снова знак для нее – ясный, отчетливый: пора остановиться. Дорога, по которой она идет, – это дорога в никуда. «Как в лабиринте? – насмешливо спросила себя Ольга. – Но кто выведет тебя из него?»

«Только сама, потому что никто лучше не знает, что тебе нужно в этой жизни».

…Ольга вернулась домой утром и почувствовала невероятную слабость. Можно подумать, не ехала от Клина, а шла пешком, причем гобеленовую сумку тащила в зубах.

Она бросила ее на пол, едва переступив порог своей квартиры, не разуваясь, прошла в комнату. Упала на диван и закрыла глаза. Ей мерещилось, что она втягивается в черную ночную дыру за окном, опасаясь, что острые края стекла порежут лицо, она закрывает его, но руки сочатся кровью. Торопливо открыв глаза, увидела, что это не наяву, с облегчением выдохнула.

Но от пережитого страха, от усталости глаза закрывались, она снова забылась. Теперь ей слышался собственный крик, но тонкий, резкий. Так кричать она могла только однажды в своей жизни. В момент рождения.

Ольга резко открыла глаза и села. Да, так она кричала – громко, надсадно. Мать рассказывала, что на то были причины. Пуповина обвилась вокруг шеи, врачи боялись, что младенец задохнется.

Ничего такого не случилось, но на всю жизнь у Ольги остался страх – она не носила свитеры с высоким горлом. Боялась. А так хотелось. Это желание реализовалось странным образом – всех своих кукол Ольга наряжала в свитеры, которые сама вязала, а потом стала шить им галстуки.

Уже после, когда Ольга училась в университете, избавилась от страха и надевала без всякого опасения водолазки, блузки с воротником-стойкой. Более того, она носила галстуки, которые тоже шила сама.

Однажды мать призналась ей:

– Как я рада, что мы с тобой победили твой страх. – Они с матерью сидели вот на этом диване.

– Мам, ты о чем? – Ольга не поняла.

– Я о родовой травме, – объяснила она.

Ольга непонимающе смотрела на мать. Глаза ее, такие же синие, как у Ольги, блестели слезами.

– О какой травме ты говоришь? – Ольга оглядела себя. – По-моему, все при мне. Не калека.

– Ты забыла, как боялась задохнуться, когда я пыталась надеть на тебя свитер?

– Да это было сто лет назад!

Мать смеялась:

– Я так рада, так рада. – Она обняла Ольгу и прижала ее к груди.

– Ты… значит, специально советовала мне… наряжать кукол в свитеры и галстуки? – догадалась Ольга.

– Да, мне так посоветовали знающие люди. Ты увидела, как это красиво и безопасно.

– А галстуки?

– Тоже, – сказала мать. – Кстати, они тебе очень идут.

– Я знаю. На нашем курсе многие девчонки теперь их носят. Знаешь, мама, я даже сшила несколько на заказ.

– Да ты что? – Мать с недоверием смотрела на дочь. – Не ожидала. Тебе нужны были деньги? – быстро спросила она.

– Нет. Мне было интересно. Все остались довольны. И я тоже.

– А что же ты купила на заработанные деньги? – допытывалась мать. Они с отцом посылали достаточно, дочери незачем было думать о том, как заработать.

– Я купила ткань. Необычную, для галстуков. Гобелен. Такие стильные получаются штучки. Сейчас покажу.

Ольга вскочила, нырнула с головой в шкаф и вынула галстук.

– Знаешь, я нашла в шкафу галстуки, с которыми ты выступала на соревнованиях, – сказала мать. – Хочешь, забери их. Ты тогда так здорово выступила и получила второй разряд.

– Ага, – глухо отозвалась Ольга из шкафа.

– Послу-ушай, ты на самом деле могла бы зарабатывать деньги, причем очень неплохие, – изумилась мать, когда дочь протянула ей галстук из гобелена. Она осмотрела его со всех сторон. Приложила к себе.

– Да, – сказала Ольга, – если научиться продавать. Нужен особый дар.

– Это правда, – согласилась мать, возвращая галстук. – В нашем роду, да и в отцовом тоже, никто этого не умел и не умеет. Мы горазды покупать. – Она усмехнулась. – Иногда не знаем после, куда девать купленное. – Она махнула рукой: – Не беда. Но… – она выпрямила спину, словно то, что собиралась произнести, было важным, – но, как выясняется, есть в нашем роду рукастые. И были, надо заметить. Не ты первая. Мой дед шил даже пальто.

Ольга кивнула:

– Ты – рассказывала. Деду повезло, в том белорусском городке, куда они переехали из Польши, оказался большой спрос на его рукоделие. – Она улыбнулась. – Удачно.

– Да, – сказала мать. – Дед шил хорошо, но, как все поляки, он считал, что главное – лицевая сторона, а изнанка – ерунда. Кстати, не ему ли подражаешь? – Мать поморщилась. – Посмотри-ка, на твоем галстуке болтается незаделанная нитка. – Мать подергала за кончик.

– Ма-ма! Это же класс! Свидетельство того, что вещь подлинная! Ручная работа – нитка никогда не заделывается.

– Не знала таких тонкостей. – Мать вскинула светлые брови и заложила за ухо прядь, волосы были чуть темнее, чем у дочери. – Что ж, Ольга, я за тебя спокойна. Ты не останешься без куска хлеба. Если что… – добавила она.

Ольга почувствовала в голосе матери тревогу.

– Если что – что? – тихо спросила дочь.

– Ты знаешь, что меня тревожит.

– Юра, – ответила Ольга.

– Не совсем Юра. Ты.

– Но, мам…

– Что ж, если ты так решила, – она пожала плечами, – значит, это твой выбор.

– Мам, но он мне всегда был как брат.

– Он… перестал быть братом, верно? – Мать внимательно посмотрела на Ольгу. – Это… произошло на первом курсе, да?

– Да, мама. – Ольга не собиралась скрывать очевидное. – Но я уже выросла… – Она почувствовала, как слезы подступили к глазам. – Мы поженимся. Мы всегда про это знали, и вы тоже…

Мать вздохнула:

– Он приедет после армии? Вы так договорились?

– Конечно, – сказала Ольга. – Мы поженимся, – повторила она. – Правда, он хотел остаться служит после срока… Не знаю сколько…

– Я думаю, – мать внимательно посмотрела на нее, – пока нет детей, не обязательно спешить в загс.

– Ты… так считаешь? Ты за пробный брак? – Ольгины глаза округлились. – Ты правда так думаешь?

– Да, – сказала она. – В этом есть свой смысл. Понимаешь, в брак лучше вступать людям цельным, а не половинкам.

– Мама, что ты говоришь! – В голосе Ольги звучал неподдельный восторг. – А как же всякие слова о том, что мужчина и женщина соединяются, как две половинки целого? И в этом счастье?

– По-моему, это плохо, когда две половинки – в одно целое. Лучше когда сходятся две состоявшиеся личности, чтобы вместе жить.

– А вы… с папой? – осторожно спросила Ольга.

– Мы – две личности. Поэтому у обоих сложилась не только жизнь, но и карьера. Я не висела у него камнем на шее, и он мне не мешал. Ты ведь понимаешь, будь у меня другой муж, я бы не преподавала в институте, проехав столько гарнизонов. Я была бы просто женой военного.

– Ага, – засмеялась Ольга, – ты была бы членом женсовета.

– Вот именно. Досаждала бы таким, как Юра. Помнишь, как его заваливали пирожками и булочками, когда мальчику нужно было совсем другое?

– Ничего другого тетеньки не могли ему принести, – вздохнула Ольга.

– Поэтому и говорю, если соединяются две личности, то они позволяют друг другу развиваться дальше. Жизнь не заканчивается браком, она им начинается, настоящая, понимаешь? Нельзя надеяться на удачный брак, если один или оба из пары еще не стали собой. Так что оцени себя, оцени Юрия. Подумай. Квартира у тебя есть, образование есть. Голова на плечах тоже…

Ну и что? Ольга усмехнулась. Все, что тогда перечислила мать, у нее действительно есть, но пока ничего толкового не получилось.

Ольга шмыгнула носом.

Шторы на окнах, которые она задернула, уезжая, золотились под солнцем. Значит, уже не утро, а почти полдень. Солнце светит в это окно начиная с одиннадцати утра.

Ольга оглядела большую, почти свободную от мебели комнату. Она любила простор, привыкшая к нему с рождения. Когда она жила с родителями, всегда и везде у них были большие квартиры. Да, квартиры, как ни странно, повторила она. Потому что отец служил офицером, причем успешным. А эту однокомнатную, в Москве, она воспринимала как продолжение прежнего привычного простора.

Итак, из всего, что случилось этой ночью, какой вывод? Ох, неужели и впрямь этой ночью? Она покачала головой. Да, конечно, она не ошибается. Итак, из всего, что случилось этой ночью, ясно одно: в Питер к Виталию она больше не поедет. Никогда. И он никогда больше не приедет в Москву.

Ольга вскочила с дивана, сбросила черную куртку, в которой заснула. Расшнуровав ботинки, вытряхнула ноги из них, по очереди наступая носком на пятку сначала одного, потом другого, направилась в ванную. По дороге вылезла из бордового свитера и клетчатой рубашки, надетой под него. Ее она купила три года назад. Когда ехала впервые к Виталию. Она давно ничего себе не покупала, он не замечал, что на ней надето. Да замечал ли он то, что открывалось ему, когда она снимала? – насмешливо спросила она себя. Между ними все происходило механически, привычно, обыденно. Они давали друг другу то, что могли дать. Немного – быстрое соединение, от которого не оставалось никаких ощущений у нее, а он, судя по всему, испытывал лишь физическое облегчение. Она называла это – для обоюдного здоровья.

Ольга не относилась к числу легкоранимых из-за своей неграмотности особ, которые заламывают руки, жалуясь подругам: «Он засыпает сразу, как только…» А так хочется, чтобы щебетал о любви! Ольга узнала, что мужчины устроены по-другому.

Поэтому она лежала рядом с Виталием и думала, что завтра пойдет в Эрмитаж, послезавтра поедет в Павловск, потом – домой.

Зато на работе начальница Наталья Михайловна спрашивала всякий раз:

– Как съездила в Питер?

В голосе начальницы она слышала зависть. А усталость в ее, Ольгином, голосе наверняка объясняла по-своему – пресытилась за выходные.

Серые брюки Ольга сняла уже в ванной – путь от комнаты до ванной был слишком коротким, чтобы успеть раздеться догола.

После душа, с мокрыми волосами, замотанными белым махровым полотенцем, она пила кофе с лимоном, ожидая скорого прилива сил. А если они на самом деле прильют? – спросила она себя, испытывая странное успокоение. Что тогда сделает? Вымоет окно на кухне и тем самым поможет весне пробиться после зимы? Или пропылесосит большой ковер в комнате? Он огромный, без его теплого внимания остается только ниша, которую называют напыщенно «альков», где стоит ее кровать.

Да ничего она не станет делать, поняла Ольга совершенно ясно, когда вымытую кружку из-под кофе с надписью «Greece» – подарок Поппи – перевернула вверх дном на решетку в сушке.

Ольга снова вернулась в гостиную и почувствовала, что щеки стали мокрыми. Она упала на диван и разрыдалась.

Плакала долго, догадалась она, подсунув руку под щеку. Вышитая наволочка совсем мокрая. А она только что надела новую, жалко, если нитки полиняют.

Что же выплакивала она сейчас? Нет, ничего она не выплакивала, она оплакивала. Себя прошлую. Которая на самом деле ездила в Питер и принимала Виталия у себя только потому, что… Ольга засунула голову под подушку. Не хочется признаваться, нет. Но никуда не денешься.

Она боялась лишиться самой возможности – брать и давать. Хотя бы у кого-то. И хотя бы кому-то. Она опасалась стать похожей на начальницу Наталью Михайловну. Она видела, как эта женщина входила в магазин «Интим» на Кузнецком мосту.

Ольга отбросила подушку и поморщилась. Как некстати вышло, что она видела ее там. Начальница поняла, что она догадалась о ее тайне.

Показалось Ольге или на самом деле, но уже на следующее утро она заметила, что Наталья Михайловна переменилась к ней. Во взгляде желтовато-коричневых глаз навыкате, в поджатых губах и вздернутом пухлом подбородке с темными волосками под ямочкой – Ольге всегда хотелось уцепиться ногтями за них и выдернуть – она угадала: теперь все будет не так.

Ольга снова подоткнула подушку под голову и легла на спину. Она широко открыла глаза. Рваные надоедливые облака полетели друг за другом перед левым глазом. Они мешали, кажется, сильнее обычного.

Ольга подняла руки и надавила на глазные яблоки. Снова открыла. Облака унялись, но ненадолго. Неужели… неужели то, о чем предупреждали ее четыре года назад, уже произошло? А если стеклянная пыль в поезде все-таки проникла внутрь глаза и стало еще хуже?

Ольга вскочила с дивана, схватила с книжной полки шкатулку из капа-корня. Рука дрогнула – шкатулку подарил Юрка. На семнадцатилетие. Нет, он не сам ее сделал. Там, где они жили оба, – в Вятке незачем утруждать себя рукоделием. Полно умельцев, которые наделают не только такие для тебя. В ней она держит не любовные письма, Юрка их никогда не писал. Зачем? Все и так было ясно, всем и всегда. Она кладет в нее самые важные телефоны и визитные карточки.

Ольга порылась и нашла телефон глазной клиники.

Оператор ответил сразу. Да, конечно, ее примут. Ольга записала число и время.