Орден Скорпионов

3

Шесть лет спустя

Я сижу в теплой воде, твердый край металлической ванны впивается в мою только что зажившую после ударов плетью спину. Я мечтаю о том дне, когда смогу вонзить меч в грудь мастера Вильдеса. Он как-то отхлестал меня за то, что я смотрю на него, а теперь избил за то, что я этого не делаю. С этим ублюдком никогда не угадаешь, как себя вести, – как и с остальными зверьми, что управляют этим местом.

Я провожу тряпкой между пальцами и ухожу глубже в свои кровожадные мысли, зачарованная плавным движением ткани в мутной воде. Наконец из фантазий меня вырывает чей-то шепот.

– Я бы с радостью отправилась к Лисицам, но Волки тоже ничего, – Пэрин тихо шепчет Сеннет, оттирая свои руки дырявым куском ткани.

– А мне все равно, кто меня выберет, лишь бы не Медведи, – объявила Линиэ и обернулась к Пэрин и Сеннет, желая присоединиться к беседе. Вода принялась биться о металлические бортики ванной.

– Да на тебя никто и не взглянет, если и дальше продолжишь трепаться вместо того, чтобы оттирать грязь с тела, – огрызнулся Хорд из дверного проема, и купальня вновь наполнилась звуками ожесточенного мытья рук и плеском воды.

Я поднялась и переступила край металлической лохани. С меня стекает мутная вода, я распускаю волосы. Возбуждение и нервозность носятся кругом, я физически могу ощутить их кожей, словно надвигается буря. Хотела бы я знать, как ко всему этому относиться, но я не знаю. Мы потратили годы на подготовку к этому дню, но теперь все кажется не совсем… реальным. Я беспокоюсь, что в любую секунду проснусь и пойму, что это – всего лишь сон, пусть и довольно яркий. И что все, через что я прошла – тренировки, пытки, борьба, – не закончилось, и я лишь в самом начале этого пути.

Резкая боль пронзает мою ладонь, я зажмуриваюсь и смотрю на руку. Ожидаю увидеть какую-нибудь ранку, которую не заметили лекари, но все, что я вижу, это мозоли и линии. Нет ни пореза, ни раны.

Я сжимаю и разжимаю руку, будто трогаю острие этого призрачного жала – привычка, за которую я получу пощечину, если кто-нибудь из мастеров поймает меня за этим занятием. У нас не должно быть никаких тиков, любые способы снять напряжение под запретом – разрешены только те механизмы преодоления, которые мы тщательно конструируем в своем сознании. Наши тела должны быть гладкими, сильными, без единого шрама – спасибо лекарям, что состоят на службе у Тиллео, хотя каждого из нас избивали до полусмерти день за днем, а затем возвращали к жизни. Нас травили, с нами грубо обходились, нас тренировали и оттачивали наши навыки лишь для того, чтобы подготовить к этому… Торгу.

Сегодня нас ждет новая жизнь. Сегодня день, когда члены Орденов Убийц соберутся, чтобы посмотреть, кто из нас достоин, а кто годен лишь для торговли телом.

От этой повинности мы в основном были избавлены, пока находились тут, в Приюте.

Я вздохнула и принялась пальцем разбирать пряди, пытаясь избавиться от гнезда, в которое превратились заплетенные Вилик косицы – я хотела, чтобы вернулся мой обычный пробор.

Из-за стены, выложенной коричневым песчаником, доносится сдавленное кряхтение – в мужской купальне рабы клинка либо решили побороться, либо потрахаться. Невозможно определить, что именно там творится. Я уже давно поняла, что звуки, издаваемые несчастными в агонии, мало отличаются от тех, что мы издаем в порыве страсти. Не то чтобы я много знала о страсти.

Случайная возня с рабыней клинка едва ли вызывала в моей душе хоть какой-то отклик – не говоря уже о том, чтобы меня охватила страсть. Некоторые девушки заставляют друг друга кричать под одеялом ночью так же громко, как они вопят на ринге от глубокой раны, сжимая в руках острый меч.

Я знаю, что страсть существует в этом мире. Мне даже пару раз предлагали рассказать – и показать, – чего все носятся с сексом, но я с немногими смогла сблизиться. Доверие – это смертный приговор, который тебе обязательно вынесут – так или иначе.

Я стою в купальне, воздух затхлый и сухой, и влага быстро испаряется с кожи. Я оглядываюсь вокруг, изучая некогда белую мраморную плитку под ногами – из-за высокого содержания серы в воде она пожелтела: ее добавляют, чтобы грязь лучше отмывалась.

Шестнадцать металлических ванн, установленных в четыре ряда, проржавели, мыло настолько кислотное, что разъедает жесть так же, как оно разъедает кожу, если долго не смывать пену. Здесь пахнет плесенью, тревогой и изнеможением. И как бы я ни была счастлива, что больше никогда не увижу эту комнату после Торгов, но это все, что я знаю в этом мире. От этого осознания внутри меня все напрягается. Такого я не ожидала. Это не грусть, не тоска – беспокойство. Я так долго ждала дня, когда наконец вырвусь из этой тюрьмы, что теперь меня охватывает паника – а вдруг то, что ждет меня дальше, окажется еще хуже?

Я никогда не позволяла себе думать об этом; не было такого момента, когда я задумывалась – а доживу ли я до этого дня? Я была осторожна – не позволяла разуму забредать слишком далеко в будущее. Но сегодня я не могу отогнать от себя печальных мыслей. Не тогда, когда возможность худшего будущего дышит мне в затылок, как надсмотрщик, что любит распускать руки после ночной пьянки.

Представители восьми элитных домов-убийц прибудут в Приют сегодня днем. Мы будем ждать их с нетерпением, одновременно пытаясь доказать им, что мы достойны их Ордена. Некоторые из них лучше, некоторые хуже. Некоторые более жестокие и опасные, как, например, Орден Медведей. Другие благородны и изящны, как Орден Лисиц. У каждого раба клинка есть тайное желание попасть в определенный Орден, но это всего лишь мечта, надежда. А в таком месте, как это, надежда может убить тебя быстрее любого смертоносного оружия.

Я выхожу из купальни, прохожу мимо Хорда – он шлепает меня по заднице, но я не обращаю на него внимания. Шлепок его ладони о мою влажную кожу громкий, но я держу голову прямо и смотрю перед собой. Нет смысла получать порку второй раз за день. Хорд позволяет себе вольности, но он не так плох, как мог бы быть. Я спокойно сношу его отношение и потому не привлекаю внимания более опасных хищников – тех, кто любит, когда жертва сопротивляется и кричит. Это доставляет им удовольствие.

Я вхожу в уборную, Фигг ворчит на меня и кивает на табурет перед Вилик. Я повинуюсь, молча сажусь, и Вилик принимается грубо расчесывать мои влажные волосы.

Здесь тепло, и свежий воздух просачивается через едва приоткрытые оконца. Еще довольно рано, солнечные лучи не бились целый день о стены комнатки, так что воздух в уборной уже густой и влажный, но пока терпимый.

Вилик сидит по обыкновению в углу в своем любимом кресле, которое она покидает лишь изредка и с большой неохотой. К стене рядом приколочено несколько полок, где хранятся ее инструменты и косметика. Нас она заставляет усаживаться на шатающийся табурет, который, к тому же, слишком мал. Но стоит нам покачнуться, она нас наказывает.

Фигг порхает у длинного, усеянного занозами стола, доставая с полок и из ящиков позади нее одежду и другие вещи, и складывает аккуратными стопочками. Стол завален грудами синей ткани и аксессуаров, и Фигг ворчит, как только мой взгляд падает на ее сокровища.

– Не хочу сегодня слышать никакого нытья по поводу нарядов. Я потратила полдня на чистку и починку того, что выбрали ваши учителя. Так что держи свои возмущения при себе, или я прикажу выпороть тебя после пира и не позову лекаря до утра. – Трясущимися руками Фигг откидывает с потного розовощекого лица пряди волос цвета соли и перца.

Должно быть, она сегодня недостаточно выпила – обычно алкоголь делает ее менее раздражительной – или, возможно, все дело в суете вокруг гостей и того, что они собираются делать в течение следующих нескольких дней.

Снаружи поднимается ветер, и сложенные стопки чего-то, похожего на шелк цвета полуночи, дрожат, а на блестящую поверхность элегантной ткани сыплются песчинки. Я никогда не видела ничего настолько богатого и безнадежно печального, учителя никогда не выдали бы рабам клинка ничего подобного, но я насчитала восемь стопок ткани, и я знаю, во что мы будем одеты сегодня вечером.

Вдруг Вилик бьет меня по затылку, и я тут же отворачиваюсь от пышных шелковистых одеяний и смотрю прямо перед собой – я знаю, именно этого она и хочет. Она цыкает и ворчит от досады, что ей приходится разбираться с моими густыми локонами, но приказ начальства не позволяет ей остричь меня, как раньше, когда я только приехала сюда.

– Думаю, сегодня сделаем что-то другое… что-то особенное для праздника, – заявляет Вилик, и я напрягаюсь, когда она начинает зачесывать мои волосы назад.

Ее жестокие, черные глаза-бусинки сидят над длинным крючковатым носом и изучают меня. Губы у Вилик тонкие, их едва ли можно назвать губами, и они кривятся в улыбке. Но в ней больше угрозы, нежели веселья – угроза сочится из ее серой кожи и мрачных черт лица.

– Нет нужды так переживать из-за меня, – процедила я и поморщилась от отчаянных ноток, послышавшихся в моем голосе. – Боевых косичек более чем достаточно, как и всегда. – Я смягчила голос, надеясь, что не усугублю ситуацию: кажется, звучала я так, будто пытаюсь командовать ею.

Некоторое время Вилик молчит, а затем хватает прядь волос и принимается заплетать косы, и я немного расслабляюсь.

– Глупости, – воркует она, но в голосе ее звучит злоба. – Ты должна быть особенной сегодня вечером; все девушки должны. Ты слишком долго была неограненным алмазом, Осет. Пришло время начистить тебя до блеска, показать членам Орденов – пусть видят, какой скот вырастили в нашем Приюте.

После ее заявления я закрываю глаза и сосредотачиваюсь на дыхании. Вилик наказывает меня, подставляет меня наихудшим образом, и я хочу выхватить гребень из ее рук, чтобы вонзить его ей в глотку.

Быть талантливой – это проблема. А быть при этом симпатичной – еще хуже. Этих двух качеств слишком много для одного, и другие будут подставлять вас, чтобы увеличить свои шансы. Если выставлять напоказ и красоту, и таланты, можно оказаться в месте хуже рынка наемных убийц. А я ведь едва избежала торговцев телом. Тиллео думал, что это я убила Дорсина, иначе я бы сюда никогда не попала – и с тех пор я отчаянно боролась, чтобы остаться здесь.

Я никогда не была лидером, но и не была самой слабой из всех – всегда старалась держаться середнячком. Не блестяще, но достаточно, чтобы дожить до Торгов. Достаточно, чтобы меня купил какой-нибудь Орден… за разумную цену – чтобы мне не пришлось потратить всю жизнь на то, чтобы расплатиться с ним. Цену, которая однажды позволит мне попробовать свободу на вкус – пусть и после того, как моя кожа пропитается кровью других фейри, на моем лице появятся морщины, а я стану мучиться болью в ногах.

Я мечтаю об этом дне, и представляю вкус свободы на языке, смакую его.

Это то, что помогает мне проживать день за днем в этой раскаленной солнцем адской дыре.

Когда-нибудь я обрету свободу.

Вилик сильно дергает меня за волосы – я шиплю и наклоняю голову так, как она хочет. Мерзкая пикси просто могла бы сказать мне, что нужно делать – видят звезды, ей всегда есть, что сказать, – но нет, она наслаждается своей властью, пока мы сидим перед ней на табурете.

Я хочу прикончить ее, но лишь представляю, как бы использовала ее собственные орудия пыток, вроде этого гребня, пока она вырывает им волосы у меня из головы. Нам приходится заплетать косички каждую неделю, и я даже рада, что у меня так много волос – иначе после встреч с Вилик я бы выглядела такой же ощипанной, как Кин и Энси. Конечно, я хочу, чтобы цена моей свободы была пониже, не настолько, чтобы попасть черт знает к кому.

Вилик приглаживает мои волосы с помощью какого-то крема – раньше она его никогда не использовала, – а затем заплетает толстую косу и перекидывает ее на сторону, словно ободок. Затем с другой стороны она заплетает еще одну косу и перекидывает ее через «обруч» крест-накрест и скрепляет заколкой. Оставшиеся волосы спадают каскадом на спину, и Вилик сушит их, мучительно крутит и тянет, пытаясь придать желаемую форму.

Вилик продолжает работать, а по спине у меня ползут мурашки. До этого она только раз действительно приложила усилия, чтобы я выглядела особенной.

Эти воспоминания всплывают неожиданно, заставляя мое сердце забиться чаще. На лбу выступают капельки пота. Я закрываю глаза и думаю об утренней тренировке, делаю все возможное, чтобы отогнать мысли о том дне подальше. И мне плевать, насколько все, что происходит сейчас, напоминает тот день из моего прошлого, я наотрез отказываюсь открывать этот ящик Пандоры и вновь разглядывать свои шрамы.

Входят Тария и Орит, и, пока они ждут своей очереди в пыточную Вилик, Фигг читает им нотацию об одежде, что выбрали для нас учителя.

Еще несколько рывков – и Вилик с помощью магии вынимает из-под меня табурет, и я едва не шлепаюсь на пятую точку. Наверняка она должна быть осторожнее, раз имеет дело с фейри, которых учили убивать без сожалений, но Вилик, должно быть, мечтает умереть.

Может, когда я наконец-то обрету свободу, я приду и воздам этой пикси по заслугам за все эти годы? Но Вилик лишь ухмыляется в ответ на мой взгляд, ее тусклые темные глаза обещают больше боли в следующий раз, когда я окажусь в ее власти, но мучения на стуле Вилик для нашей группы рабов клинка скоро закончатся, и мы обе это знаем.

Тария что-то говорит Орит, и та в ответ хмыкает. Маленькая охотница смотрит на подругу, в ее карих глазах вспыхивает обида:

– Они не просто так приходят на все Торги, – защищается Тария. Ее кожа настолько темная, что на ней не видно румянца, но я подозреваю, что сейчас ее щеки горят.

– Это полная ерунда, Тария, – усмехается Орит. – Скорпионы приходят за едой, выпивкой и бесплатным перепихоном. И с каждого Торга их Орден уходит точно таким же, каким и был. И думать, что на Торгах тебя выберут Скорпионы – это самая нелепая вещь, которую только можно вообразить.

Фигг и Вилик презрительно фыркают, словно соглашаясь с язвительными словами Орит.

Тария смотрит на ноги, губы сжаты, словно она хочет возразить подруге, но все же молчит и старается не обращать внимания на насмешки Орит. Обида в глазах Тарии что-то пробуждает в моей душе, и я вмешиваюсь в их разговор:

– Никто из нас не был на Торгах раньше. Откуда тебе знать, что случится, а что – нет?

– Сот рассказал мне, что случится. – В голосе Орит слышится издевка.

Как будто то, что она встает перед охранником на колени, а он вливает в ее глотку семя, а в уши – бесполезную информацию, ставит ее выше меня.

Я усмехаюсь, но больше ничего не говорю, а Фигг, прихрамывая, выходит из-за стола. В ее пораженных артритом пальцах синее платье, цвет настолько глубокий, что кажется, будто его поцеловала ночь. Ее маленькие крылья, хрупкие на вид, больше напоминают придатки, вдруг приходят в движение – и, хоть и с трудом, но поднимают ее круглое тело в воздух, так что Фигг может примерить платье ко мне.

Из купальни доносится хихиканье, и новые и новые девушки вваливаются в и без того тесную уборную. Некоторые из моих подруг-дикарок, как любит называть нас Тиллео, выглядят так, словно они уже побывали в погребах с вином, к которым никто из нас не должен иметь доступа.

Я знаю, что все они просто взбудоражены тем, что должно произойти, скорыми переменами, тем, что у них появится шанс вырваться из этого места, но я смотрю на каждую из них и задаюсь вопросом: кто не выживет.

Нас было так много, когда я впервые попала сюда. Теперь нас осталось только шестнадцать: восемь женщин и восемь мужчин.

Я пробегаю глазами по лицам других девушек, с которыми я боролась и тренировалась последние шесть лет, и испытываю смешанные чувства – прямо как в купальне.

Я счастлива, что больше никогда не увижу их, и все же они – все, что я когда-либо по-настоящему знала. Их и это место.

В прошлом некоторые Ордена покупали у Тиллео множество рабов клинка, и я полагаю, что могу оказаться где-нибудь с одной из этих девушек или, что более вероятно, парней, однако, я не понимаю, успокаивает меня эта мысль или беспокоит.

Было бы неплохо, если бы там, где я окажусь, будет кто-то знакомый. Но опять же – в вечной борьбе за выживание между мной и другими рабами не возникло привязанности. Почему мне важно, чтобы хоть одно лицо среди тех, что я увижу в своей новой жизни, было мне знакомо?

Фигг возится с металлическим ремешком, ее короткие ручки не могут обхватить мои бедра так, чтобы застегнуть его как положено.

Я смотрю вниз, чтобы разглядеть, во что учителя приказали ей одеть нас, и упираюсь взглядом в платье, которое состоит всего лишь из пары длинных полосок ткани. Темно-синий шелк мягко прилегает к моей коже, но его едва хватает, чтобы прикрыть наготу. В моих округлившихся глазах плещется беспокойство, я задерживаю взгляд на Фигг, и она предупреждающе смотрит на меня, не говоря ни слова.

Пока я рассматриваю наряд, по шее поднимается волна жара и разливается по щекам. V-образный отрез ткани свисает с плеч и едва прикрывает грудь, ниже пупка две полоски сливаются воедино, скрывая промежность. Сзади такой же V-образный отрез темно-синей ткани опускается до самой поясницы, а затем превращается в одну тонкую полоску, едва прикрывающую зад. Фигг наконец закрепляет металлический ремешок, который, кажется, нужен для того, чтобы удержать переднюю и заднюю полоски шелка и не оставить меня голой.

Мою промежность теперь венчает небольшой замочек, тонкие металлические цепочки соединяют его с собратом, крепящимся на моей заднице. Оба выполнены в форме герба Тиллео – голова кабана с двумя скрещенными мечами. Я не знаю, что он означает, но герб этот встречается тут повсюду. Подозреваю, этот герб выжгли бы и на нас тоже, если бы Тиллео не опасался, что он, если кого-то из его дикарей поймают во время охоты, приведет недругов прямо к нему.

Маленькие цепочки холодят голую кожу бедер, и я отчетливо понимаю: стоит мне слишком резко повернуться, или ветерку налететь, как некоторые части моего тела, что не предназначены никакому Ордену – что бы там ни воображали себе их члены, – окажутся у всех на виду. Некоторые учителя призывают нас предлагать себя целиком, чтобы получить место в Ордене. Другие, наоборот, уверены, что раздвигать ноги перед членами Орденов – значит, проиграть на Торгах. В любом случае я никогда не посещала уроки соблазнения, хотя обязана была на них присутствовать. И как бы сильно меня потом за это ни наказывали, я не смогла убедить себя в том, что моя вагина когда-нибудь сможет помочь мне в чьем-то убийстве.

Остальные девушки молча рассматривают то, во что их оденут.

Тария дрожит, и Орит обхватывает маленькую фейри за плечи, притягивая ближе к себе. В уборной царит атмосфера торжественности: хихиканье смолкает, возбуждение, секунду назад искрившееся в воздухе, исчезает от осознания того, что нас ждет.

Вилик принимается колдовать над кем-то другим, а Фигг тянет и поправляет мое платье, пока оно не сядет так, как ей хочется. Она ворчит и наконец отстраняет меня от себя, и я выхожу из комнаты, прилагая все усилия, чтобы не начать сжимать и разжимать кулаки – гнев медленно вскипает и бурлит у меня в животе.

– Не смей усесться куда-нибудь – будут складки, и не прислоняйся ни к чему – испачкаешь платье! – окликает меня Фигг. – Марш прямиком в столовую и жди, когда тебя позовут. Через несколько часов начнут прибывать гости. И если на тебе будет хоть одна песчинка, я прикажу выпороть тебя, – грозит мне Фигг, но я лишь с досадой отмахиваюсь от ее угроз.

Приют находится где-то в Корозеанской пустыне, так что песок тут везде, особенно его много, когда ночью налетает ветер – он носится, словно стадо диких песчаных оленей.

Я не помню той жизни, в которой я не была бы вечно покрыта слоем песка и потом – или в которой Фигг не угрожает нам поркой за то, что мы испачкались. Но учитывая важность сегодняшнего дня, она действительно может сдержать обещание. Клянусь королями – ее терпение сегодня может лопнуть.

Я медленно и неуклюже продвигаюсь к столовой. Чувствую себя почти что нагой в этом наряде, и мне это не нравится. Как я могу драться в этом?

Я постоянно проверяю, все ли прикрыто, и ненавижу горячий воздух, что касается меня там, где не должен. Он проникает между бедер, и меня раздражает такая открытость. Хотя я стараюсь не слишком переживать из-за этого. Вообще, мы частенько бывали голыми: например, когда ночью чересчур жарко, или потому что учителя приказали нам тренироваться голыми целый день.

Меня напрягает не отсутствие одежды – раздражает то, что нас вынуждают чувствовать себя еще более открытыми и уязвимыми перед членами Орденов. Как будто нам действительно нужно еще одно напоминание о том, что мы хуже, чем они, что мы – ничто.

Жизнь – и выживание – в Приюте учит тебя не питать иллюзий и многое замечать. Нас могут раздеть догола, и нужно знать, кто из охранников или учителей может воспользоваться своим положением. Время, проведенное здесь, показало, кто из твоих собратьев-дикарей ночью может пригласить тебя уединиться или, что хуже, не пригласить.

Жизнь тут жестока, но знать, что и кто таит в себе угрозу, полезно. Я научилась избегать опасностей, быстро поняв, кто и что может воспользоваться моментом, когда я уязвима. Но с Орденами все по-другому.

Мы все слышали истории о том-то и таком-то члене Ордена, но на самом деле никто из нас не знает, кто в действительности появится в Приюте через пару часов.

Представители Великих домов убийц придут к нам. Они представляют угрозу как друг для друга, так и для нас, и Тиллео хочет, чтобы мы прочувствовали этот момент, при этом беспокоясь еще и о том, что все наши прелести выставлены напоказ. И наша нагота может доставить нам еще больше неприятностей.

Полагаю, от торговца рабами другого ждать и не стоило. Он видит в нас лишь товар, подсчитывает нашу стоимость с каждым нашим вздохом. Я должна быть благодарна за то, что я вообще здесь, что меня не продали в бордель или не отправили какому-нибудь мерзкому коллекционеру. Но сейчас особой благодарности я к Тиллео не испытываю.

Я прохожу мимо кухонь, мой желудок урчит, но я не чувствую запахов, которые обычно сопровождают приготовленную для нас, рабов, пищу. На кухнях дым столбом, там много чего варится и печется, но я знаю, что все это – не для нас. Слишком уже вкусно пахнет. А нам никогда не дают ничего, что пахнет так аппетитно.

Я заглядываю в столовую и вижу, что все парни – рабы клинка – уже там. Они слоняются вокруг, настороженные и скучающие. На подготовку к сегодняшнему празднику у них ушло гораздо меньше времени, чем у нас, девушек.

Я сканирую взглядом Лето, опаленную пустынным солнцем громаду, с которой нужно считаться, и единственного мужчину, которому я когда-либо разрешала прикасаться к себе. Его, как и остальных парней, обрили наголо и одели в темно-синие шаровары из такой же шелковистой ткани, что и мое платье. Серебряная цепочка с гербом Тиллео висит на груди. Всех мужчин растерли маслом, чтобы подчеркнуть мускулистую, крепкую грудь. Каждый из них смертельно опасен и талантлив – как я и еще семь девушек, что прошли этот путь.

Лето оказывается рядом со мной – как и всегда на тренировках. Он шутит, что я – солнце, к которому тянется луна, хотя, если учесть, как я выгляжу, смысла в его шутке немного. В любом случае я пресекаю подобные разговоры. Последний человек, которого они увидят перед смертью – вот единственное, кем я хочу быть для окружающих.

Я наблюдаю за легкой походкой Лето и замечаю, что его брюки с драпировкой обтягивают бедра и лодыжки, но по бокам открыты, так что при ходьбе видны мускулистые ноги. Кажется, Тиллео пожелал представить парней такими же доступными, как и девушек.

Сверкающие глаза цвета коньяка оглядывают мое тело, а затем останавливаются на лице. На губах Лето появляется его обычная хитрая улыбка – мне всегда кажется, что он что-то задумал.

– Думаю, Тиллео хотел, чтобы тебе негде было спрятать клинок, – поддразнивает он, и я усмехаюсь.

– Ты же знаешь, он мне не нужен, если я действительно захочу кому-то навредить, – отвечаю я, и его улыбка становится еще шире.

– Встретимся вечером на крыше? В последний раз, прежде чем это место станет для нас лишь воспоминанием.

Его губы в нескольких сантиметрах от моего уха, его шепот танцует на моей шее. От этого мои соски твердеют, и я оглядываюсь, чтобы убедиться, что никто из охранников на нас не смотрит. Затем скрещиваю руки на груди, пытаясь скрыть реакцию тела.

Лето отступает назад, его глаза сканируют комнату в поисках угроз. Он единственный, кому я позволила приблизиться к себе за последние годы. Не знаю точно, что в нем было такого, что заставило меня хоть немного ослабить защиту. Наверное, виновато одиночество. Оно изматывает всех, независимо от того, как сильно мы сопротивляемся ему. Это не дружба – нет, конечно, это слишком опасно. Всего лишь близкий знакомый, слабая связь с кем-то, что в плохие дни остается единственным, что не дает сойти с ума.

– Я попробую вырваться, – тихо отвечаю ему. – Если меня позовут в один из шатров, хотя… – Я умолкаю, потому что Лето и так меня понял и кивнул.

В поместье неподалеку от Приюта можно с большим комфортом разместить множество гостей. Но нам сказали, что некоторые члены Орденов предпочитают нечто более уединенное, чем комнаты в поместье. Не знаю, кто из гостей с кем плохо ладит, но, по словам некоторых охранников, шатры так же уютны и роскошны, как и комнаты. Их поставили в пределах замковых стен, на огромной территории между поместьем и Приютом.

В главном доме поместья я была всего лишь раз, но роскоши и уюта там припомнить не могу. Все, что осталось в памяти, – это теплый коричневый песчаник повсюду, ослепительный, волшебный свет и страх.

Учителя сказали нам, что мы будем обслуживать членов Орденов, пока они здесь. Вот почему нас собрали в зале для тренировок – чтобы дать задания. Если мне поручат прислуживать кому-то в шатре, улизнуть будет проблематично.

Лето кивает мне и подмигивает, а затем медленно отступает назад, скрываясь в толпе парней, словно призрак – умению тихо исчезать обучены все мы. Мои товарищи негромко переговариваются, но каждый раз, когда кому-то кажется, что к нам кто-то приближается, все замолкают. Учителя не любят, когда мы слишком много общаемся друг с другом или делаем что-то вместе: они боятся, что убийцы, которых они и тренируют, могут сплотиться против них. Но мы знаем, что этому не суждено случиться, и вооруженные арбалетами охранники, что постоянно ходят по внешней стене над нами, гарантируют, что никто из рабов не зайдет слишком далеко, даже если у него или у нее появится какая-то идея.

Постепенно к нам присоединяются другие девушки. Мы ждем все вместе, но не стоим слишком близко друг к другу, не выбираем удобных поз.

Вилик придумала для каждой рабыни другую, особенную прическу, и от этого я испытываю облегчение – большее, чем хотелось бы признать. Я-то думала, что она хотела как-то выделить лишь меня, но нет.

Мы ждем, и каждая рабыня клинка теперь пытается поправить и уложить получше те жалкие лоскутки ткани, которые еле прикрывают тело. Я наблюдаю, как множество неловких девушек мечутся по комнате и несколько молчаливых приглашений уединиться передаются от раба к рабу.

Внезапно я чувствую, как атмосфера во всем Приюте меняется, словно моя кровь течет не только в моих венах, но и в мрачных стенах этого места.

На здание словно наваливается тяжесть, и я чувствую во рту привкус страха. Я выпрямляюсь, мгновенно напрягаясь – как и все дикари в зале. Я смотрю строго перед собой, мышцы словно камень. Я делаю глубокий вдох и задерживаю дыхание.

Тиллео идет к нам, а его появление никогда не сулит ничего хорошего.