Оттепель. Инеем души твоей коснусь

Глава 14

«Что будет дальше? — проснувшись утром, подумал художник по костюмам Александр Пичугин. — Нельзя допустить, чтобы она… Да, этого нельзя допустить».

Он испугался того, что может сделать его юная сестра, которая, как он понял из услышанного вчера разговора, ждет ребенка. От кого? То, что она живет с Мячиным, могло быть лишь проявлением крайнего отчаяния. Он-то знал Марьяну! Несмотря на свою внешнюю хрупкость, она была человеком цельным, глубоким и страстным. Могла привязаться к кому угодно: больной дворовой собаке, которую привела домой и выходила, и собака осталась у них, а потом, когда ее через пару лет переехал автобус, Марьяна перестала есть и похудела так, что угодила в больницу, могла привязаться к подружке, которая ее же и предала потом, но Марьяна из сострадания и гордости никому не сказала об этом, а уж к мужчине, да еще к своему первому мужчине, она должна была не только привязаться, она должна была полюбить его так сильно, что ничего, кроме несчастья, не могла принести такая любовь. И кажется, не принесла. А Мячин? Откуда он взялся? Тоже, может быть, от сострадания и гордости? Ведь она же два месяца назад не знала, как от него отвязаться!

Пичугину больше всего хотелось подойти к сестре и приказать ей так, как он приказывал в детстве:

— А ну, выкладывай!

Но Марьяна ничего не скажет. Он вышел на кухню. Сестра жарила оладьи, бабушки рядом не было.

— Я надеюсь, ты не сделаешь аборт? — Он выдавил из себя эти слова и весь покраснел.

— Не сделаю, — твердо ответила она.

— Я у тебя ничего не спрашиваю…

— А я все равно ничего не скажу.

— И глупо! — сказал он. — Нельзя все скрывать!

— А я вся в тебя. — Она усмехнулась.

Пичугин весь вспыхнул.

— А я здесь при чем?

— Здесь ты ни при чем. Я в общем и целом сказала.

Они помолчали.

— Сегодня на Кузнецком показ осенних моделей. Там есть, между прочим, одно пальтишко… Ничего особенного, между нами говоря, но показывать будет Лиля Баскакова, Клеопатра наша. Хочешь пойти?

Она вдруг звонко рассмеялась и поцеловала брата в щеку.

— Кто автор модели? Пичугин А. В.?

— Ну, я собирался признаться. Все некогда было.

— Я так счастлива! Наконец-то!

Глаза у нее сияли, прежняя грустная сосредоточенность в глубине их растаяла.

— Пойдешь?

— Нет, сегодня не вырваться. Мне надо идти в поликлинику.

— Марьяна, ты мне обещаешь? Без глупостей?

— Да, я обещаю. Не думай об этом.

Пичугин глубоко вздохнул, подцепил на вилку самый тощий оладушек, вареньем мазнул, по выражению бабушки, «как украл», выпил стакан кефира и пошел к себе «наряжаться». Марьяна и Зоя Владимировна спокойно позавтракали, тихо поговорили о чем-то незначительном, и Зоя Владимировна крикнула внуку, что тоже придет в Дом моделей, но только попозже. Через полчаса перед их изумленными глазами предстал Онегин нашего времени: на Александре Пичугине был светло-голубой, с жемчужным отливом пиджак, темно-синяя, почти черная рубашка с узким стоячим воротничком, белые брюки, точная копия тех, которые носил герой в знаменитом фильме «Римские каникулы», и простые, как показалось им, серые тапочки, которые при ближайшем рассмотрении оказались вовсе не тапочками, а самыми что ни на есть модными летними ботинками.

— Ну, Санча! — воскликнула бабушка. — Теперь-то уж точно все девушки наши!

— Зачем они мне! — легкомысленно махнул рукой Санча, чмокнул в щеку бабушку, погрозил пальцем сестре и отправился в Дом моделей завоевывать мир.

У входа его ждали приглашенные им заранее Руслан, Надя Кривицкая и Люся Полынина, влюбленно и затравленно блеснувшая на него неподкрашенными глазами. Надя казалась слегка возбужденной своей внезапной самостоятельностью, освобожденностью от развратного, поделом наказанного мужа, и вела себя так, словно с этой минуты ей море по колено. Руслан был, как всегда, красив крестьянской есенинской красотой и, как всегда, примитивно одет: в футболке и кепке. Футболка была ярко-белой, а кепка немного засаленной. Когда Пичугин приблизился и они получили возможность рассмотреть его как следует, все трое тихонько присвистнули.

— Ты как будто из Австралии! — воскликнула ни разу не побывавшая на этой отдаленной земле Надежда Кривицкая.

— Пойдемте, пойдемте, а то опоздаем! — смущенно ответил Пичугин.

Показ осенних коллекций должен был вот-вот начаться. Демонстрировались модели женской одежды Татьяны Осьмеркиной и трех Елен сразу: Ивановой, Стерлиговой и Телегиной. Мужская одежда была представлена работами Александра Игманда.

Пичугин усадил своих гостей в первый ряд, а сам побежал за кулисы. За кулисами его тут же обступили самые блестящие красавицы. Несмотря на все старания партии и правительства обратить женское внимание исключительно на заботы о семье и производстве, никакими силами нельзя было вырвать из груди советской женщины желание нравиться мужчинам и вызывать зависть у своих коллег по работе и соседей по коммунальной квартире. Манекенщицы, которые, похожие на экзотические цветы, появлялись на подиуме, блистая ярко-красными улыбками, никакой зависти у женщин, собравшихся в зале, не вызывали. Они были небожительницами, богинями, ими можно было только восхищаться. Поэтому сидящие в зале работницы заводов и фабрик, медсестры с ногтями, пропахшими йодом, служащие трамвайных депо, домохозяйки, жены офицеров и разведенные жены, не утратившие своего задора и жажды встретить наконец любимого и единственного, восхищались ими и бурно хлопали в ладоши. Мужчины, разбавляющие своими бледными лицами восторженную и розовую от радости женскую толпу, были чаще всего из числа тех, которые оказались откровенно несчастны в своей семейной жизни, а также и тех, которые наивно надеялись, что именно здесь, в этом зале, среди аромата духов и помады, их ждет драгоценная, нежная, чуткая, за один поцелуй которой, не говоря уже обо всем остальном, можно отдать все на свете.

Пичугин быстро втесался в стайку манекенщиц, и на него со всех сторон посыпались радостные приветствия. Знаменитая Лиля Баскакова, которую, несмотря на ее ярко-голубые глаза, не называли иначе как Клеопатрой, повисла у него на шее:

— Санечка! Ты знаешь, что мне твое пальто отдали показывать? Я просто сама не своя!

— Ну, ты меня не подведи!

— Когда я тебя подводила?

Здесь он был своим, его привечали и любили. И ему было хорошо с этими длинноногими, кукольно-красивыми девушками. В отличие от тех, которые сидели в зале и хлопали в ладоши, принимая за чистую монету их улыбки и взмахи их длинных ресниц, он знал, через что им пришлось пройти. Знал, что попасть на этот подиум было все равно что выиграть машину «Победа» по лотерейному билету, знал, что каждый выезд за границу вызывает жестокую кровавую конкуренцию внутри этой лебединой стайки и не обходится без страшных скандалов, доносов и грязи, знал, что за границей они едят кошачьи консервы и пьют воду из-под крана, чтобы не тратить на еду те гроши, с которыми родина выпускает своих красавиц за железный занавес. Он многое знал. Но нигде: ни дома, ни на работе, ни в компании друзей, ни на «Мосфильме» ему не дышалось так глубоко, так не перехватывало дыхание, как здесь. А при виде внезапных находок модельеров, которые могли вдруг соединить вот эту маленькую норковую шапочку, глубоко надвинутую на лоб Регины Збарской, тело которой считалось «объектом государственного значения», с темно-синими разводами на ее шарфе, — при виде такой вот находки он мог даже всхлипнуть от радости.

— Девочки! Можно я вам своих друзей с «Мосфильма» сюда приведу в перерыве?

Манекенщицы приветливо закивали лакированными прическами. В перерыве Санча привел сжавшуюся и бледную Люсю Полынину, веселую, красную Надю Кривицкую и Руслана, победителя сердец с пшеничными волосами. Лилиана Баскакова стрельнула в Руслана большими зрачками, и тот весь зарделся.

— А мужскую одежду у вас тут показывают? — поинтересовался Руслан.

— Еще бы! Конечно! Хотите, я вас познакомлю с художником? — задорно воскликнула Лиля Баскакова.

— На что я ему? — застеснялся Руслан. — Какой-то актер, начинающий только…

— А Санча о вас тут такое напел! Что вы просто будущий Грегори Пек!

— Ну, Грегори Пек — буржуазный, прогнивший… А я с Красной Пресни, я парень простой…

— Простой — это лучше, — решила Баскакова. — Пойдемте, пойдемте!

И продела свою белоснежную худую руку под его мощный локоть. Пичугин с какой-то тоской посмотрел, как уволакивают в темноту будущего Грегори Пека, и тихо сказал вслед Баскаковой:

— Тебе ведь на подиум скоро, Лиляша…

Люся Полынина рассматривала манекенщиц с таким видом, как будто ее привели в зоопарк и разрешили дотронуться до каждого зверя, уверив, что он не кусается.

— Надька, смотри, бальное платье какое! Аж сиськи видны…

— Это платье, — живо откликнулась не менее знаменитая, чем Баскакова, Валентина Яшина, — я собираюсь демонстрировать в Милане. Там будет показ бальных платьев. И нужно показывать много всего. Особенно тел.

— В Милане?! — присвистнула Люся Полынина.

Через пять минут вернулись Баскакова с Русланом и следом за ними человек приятной внешности, с аккуратно подстриженными усами, про которого Санча успел шепнуть Наде Кривицкой:

— Это Александр Игманд! Он шьет для членов ЦК!

— Саша, — мягко сказал Александр Игманд. — Одолжи мне своего молодого артиста на полчаса. Мой «манекен» расчихался ужасно. Наверное, простыл. А показать нужно всего пару костюмчиков.

— Руслан, ты согласен? — Пичугин тревожно взглянул на Руслана.

— А то! — отозвался Руслан. — Я всегда!

Через двадцать минут он уже щеголял по подиуму в элегантном светлом костюме и, если бы не его есенинское лицо, вполне мог бы сойти за Грегори Пека.

— Актер, одним словом! — вздохнув, сказал Игманд.

Надя Кривицкая вернулась к себе на дачу в восемь часов вечера. В голове ее был какой-то счастливый и пестрый сумбур, слегка напоминающий осенний листопад до начала дождей и холодов. В электричке она, закрыв глаза, видела себя в том самом бальном платье, которое собиралась демонстрировать в Милане Валентина Яшина. И платье ей шло! И все итальянцы, собравшиеся в каком-то освещенном огнями, немыслимо огромном дворце, рукоплескали ей, знаменитой на весь мир Надежде Кривицкой.

«Похудеть бы еще немножко! — томно подумала она. — И пусть Федя лопнет от ревности!»

На даче все спали: Маша в своей кроватке, мама, вчера прибывшая из Тамбова, домработница, умаявшаяся за день от засолки грибов, и две рыжие кошки. Не спал, правда, Федор Андреич. Надя равнодушно заглянула к нему в комнату и увидела, что муж сидит на диване, сжимая в руках непочатую бутылку водки. Она так и ахнула.

— Федя, ты ел? Обедали вы?

Федор Андреич бегло взглянул на нее и не ответил.

— Зачем тебе, Федя, бутылка?

— Затем! — ответил он грозно и вытащил пробку. — Затем, что я, Надя, живой человек! А ты надо мной издеваешься, Надя!

Налитые кровью глаза известного на всю страну режиссера Кривицкого, народного артиста и лауреата Сталинской премии, посмотрели на нее с яростью.

— Терпел-терпел! Хватит! Устал!

И он, рыча и всхлипывая, припал к бутылке. Но легче горной козочки, легче пушинки подлетела к нему располневшая после родов жена и с криком: «Не смей!» вырвала из его рук проклятую отраву.

Потом оба плакали, крепко обнявшись.