Оттепель. Инеем души твоей коснусь

Глава 19

На следующий день было воскресенье. Регина Марковна отмечала день рождения мужа, пришли фронтовые друзья, пели, пили. Потом кто-то спросил, когда они закончат у себя, на «Мосфильме», новый фильм, и она с гордостью сообщила, что фильм уже закончен и вот-вот выйдет на экраны. Выпили за новый фильм. Надя Кривицкая позвонила в самом разгаре веселья и ликующим шепотом сообщила, что «Федя простил».

— Ну и слава богу! — быстро перекрестилась Регина Марковна. — Значит, завтра приедет и будет сдавать фильм руководству.

В Доме моделей на Кузнецком именно по воскресеньям было особенно многолюдно: в два часа начинался расширенный показ мужских и женских коллекций. Возбужденные гражданки с утра занимали очередь, чтобы попасть и сесть на самые лучшие места. Пичугин провел Руслана через боковую дверь, и они, как всегда, прошли сначала за кулисы. На Пичугина тут же набросились длинноногие девушки, что-то начали шептать ему в запылавшее ухо, жестикулировать и сверкать глазами. Руслан скромно стоял в стороночке, ждал, пока друг освободится. Наконец модели разбежались по своим местам, а Пичугин с Русланом вернулись в зал.

— Чего у них там? — поинтересовался Руслан.

— Милан на носу! — отмахнулся Пичугин. — Отбор происходит. Каждой, конечно, хочется, чтобы взяли ее, а не другую… Ну, в общем, ты сам понимаешь…

— А то! Ясен пень! — согласился Руслан. — Конечно, Милан — это дело такое…

После показа зашли в «Прагу», пообедали. Молоденький официант с узкими, как у танцора балета, бедрами обслуживал быстро и с особенным вниманием. Бокалы вытер хрустящим полотенцем и, прищурившись, просмотрел каждый на свет: ни пылиночки.

— Евгеша, — попросил его Пичугин. — Ты только икру не облизывай, а свежей принеси, будь другом.

— Ну, Санча, вы скажете! Чтоб я облизывал? Для вас никогда! Это мы изредка, только когда клиент совсем уже нетрезвый…

Он испуганно покосился на Руслана, поняв, что сказал лишнее. Руслан хохотнул.

— И все-то ты знаешь! Везде-то ты свой!

— Работа такая, — грустно усмехнулся Пичугин. — Портной человеку как доктор. Еще даже ближе.

— А я с самого детства так и резанул отцу: буду артистом! Чтобы мне весь мир аплодировал! Он сначала ни в какую. Тогда я пригрозил, что из дома убегу. Ну, он и сдался.

— Давай за тебя, — улыбнулся Пичугин. — Чтобы ты стал знаменитым.

Выпили, закусили икоркой.

— Хорошая, свежая! — с набитым ртом сказал Руслан.

После обеда пошли прогуляться по Гоголевскому бульвару, погода была безветренной, теплой. Сумерки быстро опускались на Москву.

— Какой у нас все ж таки город замечательный! — воскликнул Руслан. — Красивей на всем свете нет! Это точно!

— Нет, почему? — Пичугин поднял брови. — Есть, например, Венеция, Рим… Париж, в конце концов.

— Ну, это они на картинках красивые! — решительно сказал Руслан. — А посмотреть поближе… Не знаю, не уверен.

— Да, хорошо бы, конечно, поближе посмотреть…

— Я вот на тебя, Санча, вообще удивляюсь, — продолжал Руслан. — Тебе платье самое что ни на есть великолепное сшить — три часа работы, так? Костюм мужской — день. Ты ведь такие деньги можешь заколачивать! «Победу» себе, наверное, сможешь через пару лет купить! А ты какой-то…

— Какой?

— Ну, грустный какой-то! — И Руслан положил другу на плечо свою мощную руку. — Чего ты такой?

Вместо ответа Пичугин вдруг закрыл глаза и с таким выражением на лице, как будто он собирается прыгнуть с парашютом, крепко поцеловал Руслана в губы.

— Ай, ай! Ты чего? — на весь Гоголевский бульвар заорал Руслан. — Ты, гад, чего лезешь?

Он вскочил. Пичугин остался сидеть на лавочке, опустив голову.

— Я понял, — медленно произнес Руслан и тут же задохнулся: — Ты гад, извращенец! Ты — грязная сука! Да как ты посмел! Как ты, сука, посмел?

Он изо всех сил ударил Пичугина по лицу, потом принялся бить его руками и ногами, захлебываясь от ярости.

— Ты — мразь! Ты поганый червяк! — вскрикивал он, пиная сползшего с лавочки и лежащего на земле Пичугина. — Тебе среди людей вообще делать нечего!

Он вытер рукавом губы, не переставая пинать Санчу ногами.

— Теперь не отмоюсь! Вот сука! Вот мразь!

Раздался пронзительный милицейский свист, и тут же, грохоча сапогами, подбежали два милиционера.

— Эй, парень! Ты что? Озверел? — Один из них оттащил Руслана, другой наклонился над неподвижным, сжавшимся в комочек на земле Пичугиным.

— За что ты его?

— Он гад, извращенец! Полез целоваться!

— Ну да?

— Я что, буду вам врать? Вон слюни его аж во рту еще чувствую! Добить его, гада, и весь разговор!

— Добить — хорошо, но нельзя. Не положено. Сейчас отвезем в отделение, решим… Наверное, под суд, а потом за решетку.

И милиционеры с такими лицами, словно они боялись запачкаться, подняли Санчу с земли. Один глаз его не был виден, заплыл, под другим чернел огромный, с подтеками синяк. Левая рука болталась, как неживая.

— Давай-ка в машину! — распорядились милиционеры.

— Хочу показания дать на мерзавца, — суетился Руслан. — Хочу на бумаге, чтоб все по закону!

— С нами поедешь. Протокол составим.

— Товарищ милиционер, — Руслан стал огненно-красным. — Вы в этих делах разбираетесь. У меня вопрос… — Он понизил голос и оглянулся. — Если тебя пидор против твоей воли в губы поцеловал, так это как считается? Я теперь, значит, тоже «опущенный»? Или нет? Как мне теперь отмываться?

— Если бы вы, гражданин, на зоне находились и в такую историю вляпались, то там, конечно, могли и за «опущенного» посчитать, — важно, но с долей брезгливости по отношению к самому этому вопросу ответил милиционер. — А так — ничего. Вы поменьше болтайте.

— Понятно! — Руслан взъерошил свои золотые кудри обеими руками. — А как же тогда протокол? Я, кстати, артист, на «Мосфильме» работаю.

Милиционер расплылся в улыбке.

— То-то я гляжу, мне твое лицо знакомо. Где-то я тебя видел, а где не припомню. Тогда ты, товарищ артист, лишнего не пиши. Так, мол, и так. Могу с уверенностью сообщить, что имел место, так сказать, поцелуй. Куда поцелуй, не пиши. Если дело захотят раскрутить, тогда придется, так сказать, уточнение сделать, а если какие-то смягчающие обстоятельства обнаружатся, так твоя хата с краю.

— Все ясно, — кивнул молодой артист. — А то неохота за этого гада потом отдуваться!

В понедельник весь «Мосфильм» бурлил: талантливого художника по костюмам Александра Пичугина, закройщика, известного всей Москве, задержали по подозрению в гомосексуализме и держат в камере предварительного заключения Краснопресненского района.

— Допрыгался! — хмуро сказал Хрусталев и быстро стрельнул глазами на окаменевшее лицо Марьяны. — Спасать его надо. На зоне такому не выжить.

Марьяна зажала рот ладонями и выбежала из павильона.

— Почему не выжить? — спросила зареванная и опухшая Люся. — Че? Там убивают за это?

Хрусталев не ответил. Кривицкого не было, и Регина Марковна сказала, что он в десять часов ровно пошел на прием к Пронину, с которым должен был обговорить выпуск фильма, но до сих пор почему-то из пронинского кабинета не вышел. Руслан ходил, гордо задрав голову, но подробности вчерашней истории обсуждать отказывался.

— Че ты такой гордый, Руслан? — хрипло окликнула его Люся. — Может, приврал с пьяных глаз?

Руслан усмехнулся, и эта усмешка ясно показала всем любопытным, что он ничего не приврал.

Люся побежала в гримерную, где был телефон. В гримерной сидела одна Женя и внимательно разглядывала себя в зеркале.

— Вот говорят, что нужно много воды с лимоном пить, — задумчиво сказала Женя. — Все лето пила, а морщин только прибавилось.

— А Лида где? — оглянувшись, удивилась распухшая и зареванная Полынина.

— Она больничный сегодня взяла, — заблестев глазами, прошептала Женя. — По медовому месяцу.

— Замуж, что ли, вышла? — хмуро спросила Люся.

— Ну, замуж не замуж, а вроде того, — загадочно ответила Женя. — Тебе позвонить нужно?

— Да, очень. Но это по личному делу…

— А, ясно! Уже ухожу. Звони на здоровье.

Люся лихорадочно набрала телефон Кривицких.

— Але? — ответил грудной и шелковистый голос Надежды.

— Надюха, он пидор!

— Кто, Люська? Мой… — Надежда запнулась. — Мой… Федя?

— Ты, Надя, даешь! Ты что, Федю не знаешь? Нет, Сашка Пичугин.

Судя по голосу, у Надежды отлегло от сердца.

— Люся! Я тебе как врач говорю: забудь про этого человека. Это, Люся, несчастье. Хуже этого ничего вообще нет и не бывает. По мне так лучше любой уголовник, только не это. Эти люди и сами гибнут, и других за собой в болото тянут. Нам еще в институте объяснили, что в годы становления нашей советской власти такие пидоры развращали советскую молодежь, они просачивались в комсомольские ячейки, в Красную армию, потом устраивали шпионские подразделения…

— Под… чего?

— Ну, не подразделения, конечно, это я неправильно выразилась, но, во всяком случае, это далеко не подарок.

— А лечить их можно?

— Категорически нельзя! У них, Люся, природное отвращение к женщине. Ты ему хоть Софи Лорен подложи!

— И че? Не возьмет?

— Ни за что!

— Ладно, пойду я, — всхлипнула Люся. — Дел по горло.

Никаких дел сегодня не было. Мячин вообще не явился, и где он был, никто не знал. Кривицкий так и не выходил из кабинета Пронина. Регина Марковна сняла свой черный капроновый бант, уселась в углу и занялась тем, что аккуратно наматывала бант на указательный палец правой руки, потом разматывала, сминала, потом опять наматывала. Марьяна отпросилась домой «по нездоровью».

— Ну, раз работы нет, так я тоже пойду, — решила гримерша Женя и вдруг изо всей силы хлопнула себя ладонью по лбу. — Ой! Дура безмозглая! Ведь чуть не забыла! Люська, Пичугин вчера днем сюда заехал и оставил для тебя какой-то пакет. Вот. С записочкой.

Всхлипывая, Люся развернула сверток. Красное платье с большим вырезом и колоколом стоящей юбкой переливалось в ее руках. Она побежала в уборную, заперлась в кабинке, разделась догола, чтобы ничего из ее простецкого белья не мешало, и надела его. Вышла, босая, из кабинки, подошла к зеркалу. Она не только не уступала Софи Лорен, но была намного красивей ее. Записка, приложенная к свертку, была коротенькой: «Дорогая Люся, не знаю, понравится ли тебе этот фасон. Это мое последнее изобретение. Сзади подол немного короче, чем спереди, но это очень здорово смотрится. Я буду рад, если тебе подойдет. Обнимаю. Санча». И сбоку — косыми буковками: «Никогда не сомневайся в том, что ты очень красивая».

Она разрыдалась. Хотела закурить, но не стала: это платье не должно пахнуть табаком. Господи, Боже мой! Что же теперь делать? Рыданием ему не поможешь, это точно. Она умылась холодной водой, насухо вытерла распухшее от слез лицо носовым платком. Вернулась обратно в кабинку, разделась, надела все старое, платье опять завернула, пулей вылетела на улицу, схватила такси, поехала к себе в коммуналку. Прошмыгнула в комнату, не обратив на соседок никакого внимания.

— Люська! — гаркнула одна из них, самая молодая, в шикарном шелковом халате, подаренном ей очередным кавалером, капитаном, как утверждала она, дальнего плавания. — Я борщ тут сварила! Не хочешь покушать?

— Я ела! — наврала Полынина и закрыла дверь на крючок.

Через полчаса вышла из комнаты такая, что у соседок отвисли челюсти. На ней было красное платье с большим вырезом и колоколом стоящей юбкой, туфли на шпильках, — подарок Нади Кривицкой к Новому году, ни разу до того не надетые, — волосы уложены в высокую прическу, ресницы накрашены, густые, пушистые, такие длинные, что только у кукол бывают такие, и губы как вишни. Надя Кривицкая ко Дню Восьмого марта отдала ей польский косметический набор: помада, тушь для ресниц и пудра компактная. Федя привез из Польши, но Наде цвета не подошли, она отдала и сказала:

— Разочек накрасься! Увидишь, что будет!

Теперь она накрасилась и увидела, как у соседок отвисли челюсти. Значит, все в порядке. Опять схватила такси — не в метро же мараться! — и попросила водителя:

— Пожалуйста, отвезите меня в Краснопресненское отделение милиции.

Он оглянулся и крякнул:

— Я где-то вас видел. Актриса небось?

— Почти угадали, — сказала она.

В отделении милиции было тоскливо и накурено. Все время трещал телефон.

— Вам куда, женщина? — спросили у нее.

— Где у вас тут жалобы главному начальству подают? Вот мне туда.

Милиционер в окошечке усмехнулся прокуренным ртом.

— На что жаловаться собираетесь?

— Вчера на Гоголевском бульваре задержали моего мужа. Гражданского мужа, Александра Пичугина, художника с «Мосфильма». По ложному обвинению.

— Пичугина? — Милиционер заглянул в какую-то толстую тетрадь. — Есть такой. Содержим в КПЗ.

— На каком основании?

— Сейчас проверим.

Он перевернул страницу и громко прочел: «Обвиняется в мужеложестве и попытке сексуального совращения Руслана Убыткина». Тут Люся расхохоталась так, что стены Краснопресненского отделения милиции задрожали.

— Чего? Вы с ума посходили? Да я же жена его! Мы же с ним спим! Какое еще… как его? Мужеложество?! Хватаете здорового мужика, приволакиваете его в КПЗ, держите взаперти, а нет чтобы поинтересоваться, мужеложник он или нормальный?

Милиционер нахмурился.

— Так что? Заявил же товарищ Убыткин, что лез к нему, проще сказать, развращал…

— Убыткин? Он врун! Вы такого поищите! Ему с пьяных глаз уже черти мерещатся!

— Я должен начальству доложить.

— Докладывайте! Только учтите: я отсюда никуда без своего мужа не уйду. И кстати, как ваша фамилия?

— А это зачем?

— Ну, вдруг пригодится? — с затаенной угрозой спросила Люся Полынина.

— Лейтенант Полушкин моя фамилия. Волну не гоните, сейчас разберемся.

Лейтенант Полушкин с озабоченным и хмурым лицом постучал в дверь начальника.

— Товарищ майор, разрешите?

Майор ел бутерброд с брынзой, прихлебывал что-то из чашки.

— Ну, что там?

— Баба там одна, ненормальная, скандалит в приемке. Мужика своего обратно требует. А его вчера… ну, это… По мужелоству, в общем, задержали. Артист один показания дал в письменном виде.

— А бабе чего тогда надо?

— Так она говорит, что он как все. Сожительствует с ней, короче. Все чин чином.

Майор встал, дожевывая бутерброд, остатки из чашки вылил в открытый рот, зажмурился, покрутил головой.

— Пойдем разбираться.

При виде Люси майор выпучил глаза: в таких туалетах сюда не приходят.

— Гражданка, с каким вы вопросом?

— Я прошу очной ставки со своим мужем.

— А где это засвидетельствовано, что он ваш муж?

— Слушайте! — Дамочка в красном платье замахала длинными ресницами, смаргивая слезы. — Мы оба работники «Мосфильма». Мы люди искусства, в нашем кругу браки не всегда регистрируются, вы разве этого не знаете?

— В грехе, значит, предпочитаете сожительствовать?

— В любви! Ни в каком не в грехе, а в любви!

— Выведите сюда этого Пичугина! — распорядился майор. — Посмотрим, что он скажет.

У Люси перехватило дыхание. Через пять минут его вывели, грязного, с заплывшим глазом, в синяках. Она закричала и бросилась к нему. Она бросилась к нему так, что ее даже не успели перехватить, она припала к нему всем телом и, плача, принялась целовать его измученное лицо, шею, плечи.

— Родной мой! Да что ж они так?

Он обхватил ее здоровой правой рукой и весь затрясся от рыданий.

— Любимый! Сказать, что ты пидор! Они тут, наверное, сами все пидоры!

Лейтенант Полушкин переглянулся с майором. Сцена была запоминающейся.

— Гражданка! Отойдите от арестованного. Вы пока ничего никому не доказали, — строго сказал майор.

Она обернулась. Лицо ее было в разводах от туши, но глаза сияли так, что майор чуть было не зажмурился.

— Нам, может, вам тут показать, что такое любовь? — спросила она очень тихо.

Майор так и подскочил от этого неожиданного и экстравагантного предложения.

— Показывать нам ничего не потребуется, — сказал он, опуская глаза. — Лейтенант Полушкин, запишите показания гражданки… Как вас?

— Людмила Полынина, — сказала она. — В браке буду Пичугина.

— Запишите показания гражданки Полыниной. Вы утверждаете, что состоите в гражданском браке с гражданином Пичугиным?

— Утверждаю, — сказала она и всхлипнула.

— А вы, гражданин Пичугин, подтверждаете, что гражданка Полынина — ваша гражданская жена?

— Конечно, — сказал тихо Санча.

— И у вас регулярно происходят, так сказать, нормальные половые контакты?

— Не регулярно, а ежедневно! — вскрикнула Люся. — Мы только что со съемок вернулись, жили там в деревне, в общежитии для доярок, каждый день занимались любовью! Как работу заканчивали, так сразу друг к дружке! Там он мне и предложение сделал. А тут — нате вам! Убыткин письменное заявление сделал! Да он же подонок!

Лейтенант Полушкин, багрово покрасневший, отложил перо и вытер рукавом вспотевший лоб.

— Если гражданин Убыткин согласен взять обратно свои показания, — сиплым голосом сказал майор, — так причины для задержания гражданина Пичугина соответственно снимаются. А если же он не согласен…

Гражданка Полынина вся осветилась благодарной и счастливой улыбкой.

— Товарищи! Мы все ваше отделение позовем на свадьбу! Я слово даю вам, что всех до единого!

— Уведите пока что гражданина Пичугина, — распорядился майор. — И назавтра вызовите сюда этого… как его? Убыткина.

— Сашенька! — И Люся опять бросилась к нему. — Любимый мой, милый! Я жить без тебя не могу!

На улице она сразу схватила такси и помчалась в общежитие «Мосфильма».

— Бабушка, голубочка, — сказала она вахтерше, — в какой комнате Руслан Убыткин живет?

— Русланушка? — Вахтерша улыбнулась железными зубами. — В двенадцатой он, наш красавец.

— Ну, я тебе покажу «красавца»! — раздувая ноздри, шипела гражданка Полынина, взбегая по лестнице. — Ты у меня попляшешь!

Не постучавшись, она ногой отворила дверь и вошла. Руслан Убыткин стоял перед зеркалом, голый до пояса, и, согнув в локте свою руку, внимательно рассматривал напружинившийся бицепс.

— Убыткин, — с порога спросила она, — ты как предпочитаешь: чтобы тебя совсем перестали снимать или чтобы снимали раз в десять лет?

— С чего это меня вдруг перестануть снимать? — обиделся голый Убыткин.

— С того это «вдруг», — медленно объяснила она, — что я тебя так теперь буду снимать, таким уродом представлю, что тебя ни к одной съемке близко не подпустят!

Убыткин побледнел и опустился на кровать.

— Ты, Русланушка, знаешь, что все в наших руках, в операторских. Как мы снимем, таким и выйдешь. А я на всех главных картинах занята. Ты теперь от меня на сто процентов зависишь.

Руслан торопливо икнул. Дар речи его покинул.

— Иди в милицию и забирай обратно свое поганое заявление!

В синих глазах актера загорелась надежда.

— Сейчас, что ли, прямо идти?

— Иди, — приказала она. И вдруг спохватилась: — Я тебя сама довезу. Такси поймаем и довезу тебя до двери. И буду в машине сидеть.

В Краснопресненском отделении милиции даже и не удивились, когда красивый, немного смущенный Руслан Убыткин забрал обратно порочащее его коллегу, художника по костюмам Александра Пичугина, обвинение в сексуальном домогательстве и написал пространное объяснение, что в пьяном состоянии неправильно расшифровал дружеский жест Александра Пичугина, слегка только похлопавшего его по плечу во время того, как Александр Пичугин объяснял ему, Руслану Убыткину, что на свете нет ничего прочнее, чем семья, и ничего выше, чем любовь к женщине. В качестве примера Александр Пичугин ссылался на свои отношения с Людмилой Полыниной, с которой в самом скором времени предполагает расписаться. На вопрос, что же заставило его так зверски избить Пичугина, Руслан Убыткин повесил голову на грудь и смущенно признался, что был сильно пьян и с помощью избиения выместил на коллеге свою обиду на то, что его актерская карьера до сих пор не сложилась должным образом. Вечером того же дня Александр Пичугин был освобожден. Он позвонил домой из ближайшего телефона-автомата, обрадовал бабушку и Марьяну неожиданной новостью, но сказал, что сегодня ночевать не придет, потому что у него «изменились обстоятельства».

— А где же ты, Саша, ночуешь? — спросила спокойно Зоя Владимировна.

— У девушки, — ответил внук.

Бабушка побледнела, но попрощалась вежливо и только попросила при случае прийти в гости с «девушкой» и всем пообедать семейно.