Парижское приключение

ГЛАВА 1

Рени Торнтон задержалась возле универмага, чтобы рассмотреть украшенные к Рождеству витрины. Ее внимание привлек снежный пейзаж: на фоне Альп манекены демонстрировали новейшие лыжные костюмы. Рени смотрела на нарисованные горы с легкой завистью: ей всегда хотелось путешествовать, и, работая фотомоделью, она надеялась, что когда-нибудь получит зарубежный контракт. Она знала, что некоторые их девушки уже работали во Франции, Италии и даже в Марокко. Но для нее наиболее волнующей оставалась пока поездка в Хайлэнд, да и та была испорчена воспоминаниями о твидовых костюмах, в которых приходилось сниматься в страшную жару. Больше чем где-либо, ей хотелось побывать в Париже. Хотя другие столицы — и Рим, и Лондон — оспаривали французское лидерство в мире высокой моды, Париж все еще был меккой для знатоков моды, а областью интересов Рени была одежда.

Она провела бы там отпуск, если бы Барри поехал с ней, но он заявил, что никакие обстоятельства не смогут заставить его отправиться за границу. Он подозрительно относился к чужим обычаям и заграничной кухне и говорил, что чувствовал бы себя дураком, не понимая языка. Барри был ее парнем, и в этот рождественский сочельник она должна была встретиться с ним после ланча, так как он собирался отвезти ее в Вудлей, что в Саффолке, где жили их семьи. Она знала, что накануне он должен был проверить машину, заправиться и подготовиться к дороге, а сейчас он, наверное, методично завершал дела в офисе, перед тем как уйти: Барри всегда был добросовестным и предусмотрительным в отличие от Рени, чья беспечность его порой раздражала. Они были знакомы с детства, и Рени очень уважала его за честность и цельность; она никогда не встречалась с другими парнями.

Она перешла к следующей витрине, в которой были выставлены рождественские новинки — ей нужно было как-то убить время до встречи с Барри, — и в зеркале за дорогими подарками увидела свое отражение. Черный мех ее шубки, несмотря на громкое название, на самом деле был обычным кроликом, но даже эта шубка из кроличьих спинок стоила больше, чем безболезненно могла себе позволить Рени. Однако только мех спасал ее от холода во время поездок по стране, да и смотрелся он неплохо. Маленькая шляпка из черного вельвета плотно облегала медово-золотистые волосы. Ее безупречно округлое лицо было как всегда бледным. Серые глаза, оттененные густыми черными ресницами, выглядели темными и резко контрастировали с цветом волос и кожей. Слава Богу, Рени была выше среднего роста и очень грациозна, что и требовалось для ее работы.

Молодой мужчина остановился рядом у витрины и посмотрел на Рени. Мерлушковый воротник его замшевой куртки несмотря на безветренную погоду был поднят, а черная мягкая шляпа, низко надвинутая на глаза, позволяла видеть лишь твердый смуглый подбородок и четко очерченный рот. Скрытые под полями шляпы глаза скользнули по отражению девушки в витрине рядом с его собственным, он вздрогнул и, проговорив что-то невнятное, обернулся, чтобы взглянуть на девушку. Она же, как будто не подозревая о том, что ее разглядывают, повернулась прямо к нему. На этот раз было слышно, как он прошептал: «Это невероятно!»

Рени быстро опустила глаза и нагнулась за чемоданом, который она, разглядывая витрины, поставила рядом, но мужчина опередил ее.

— Позвольте мне! — она уловила едва заметный акцент. Даже не акцент, а скорее интонация говорила о том, что он не был англичанином. Темные глаза смотрели на нее из-под полей шляпы так, как если бы она была выходцем с того света. Пробормотав слова благодарности, она поспешно забрала у него чемодан. Яркая внешность Рени не могла не вызывать интереса у мужчин, и ей часто приходилось противостоять настойчивости случайных ухажеров. Желая поскорее уйти, пока незнакомец не предпринял дальнейших шагов, она повернулась, но слишком резко — на Рождество обещали сырую погоду, день выдался унылым и промозглым, тротуар был скользким — и столкнулась с двигавшейся прямо на нее тучной дамой, поскользнулась и упала. Мужчина мгновенно оказался рядом и помог ей подняться.

— Вы не ушиблись, мадемуазель?

Значит, он француз.

— Нет, со мной все в порядке, — Рени с сожалением посмотрела на свои забрызганные грязью чулки, на которых спустились петли. Хорошо, что в чемодане есть еще одна пара, можно будет переодеться в дамской комнате в метро.

— Но вы ударились, вам нужно время, чтобы прийти в себя. Позвольте, я отведу вас куда-нибудь… Может, выпьете чашку чая?

Он все еще поддерживал ее за локоть, и Рени, на самом деле ударившаяся довольно сильно, хоть и не желала признаваться в этом, была рада его поддержке. Он начал пробираться с ней сквозь поток спешащих людей, стараясь уберечь ее от толчков, и когда в конце концов провел Рени через вращающиеся двери в холл отеля, она уже не протестовала. Это был респектабельный отель с рестораном, слишком респектабельный для ее скромных доходов, но ее спутник чувствовал себя здесь как дома. Указав ей на какую-то дверь вдалеке он сказал:

— Если хотите привести себя в порядок, это там. А я пока закажу чай.

Время чая еще не наступило, но у Рени не было сомнений, что если он потребует чай, то получит его. Он был из таких мужчин. Переодевая чулки, Рени мучительно раздумывала, не удрать ли ей от своего кавалера, но решила, что это было бы не совсем честно. Его внимание могло быть и бескорыстным, и ему с таким трудом удалось провести ее в переполненный холл; надо будет сказать ему, что у нее встреча с Барри и что она должна немедленно уйти.

Вернувшись, она застала его без пальто и шляпы. Рени заметила, что он худощав и хорошо сложен — широкий в плечах и узкий в талии — и на голову выше нее. На смуглом волевом лице выделялись темные глаза. Он сидел за небольшим столиком, на котором уже стоял серебряный чайник. Увидев Рени, он тут же поднялся, и пока официант почтительно выдвигал для нее стул, помог ей снять накинутую на плечи шубку и затем, сев на свое место, принялся разливать чай. Он подал ей горячий напиток, и она с благодарностью приняла его, глядя поверх чашки. Рени встретила взгляд, все еще внимательно изучающий ее, и, к своей досаде, вдруг покраснела.

Этот человек был слишком красив и, несомненно, обаятелен. Рени же не доверяла привлекательным мужчинам, и у нее были на то основания.

— Так-то лучше, — сказал он. — Вот вы и ожили. Чашка чая для англичан — это лекарство от всех болезней.

— А вы, месье, француз?

— О да. Я ненадолго приехал в вашу страну по делам. И, как и ожидал, нашел ее сырой и унылой.

— Но это все же лучше, чем снег. Снег хорош только на рождественской открытке. А я терпеть не могу шерстяные вещи и ненавижу холод.

Он улыбнулся, его улыбка была обезоруживающей.

— Вы как орхидея, как тепличный цветок, — заметил он. — Хотя нет, я не прав. Вы не так экзотичны, как орхидея, но в вас столько весенней свежести — как у первоцвета или у нарцисса.

Рени сочла, что он слишком далеко заходит в своих высказываниях, и холодно оказала:

— С вашей стороны было очень любезно помочь мне, но сейчас я должна бежать. У меня встреча с другом.

— С другом? — его брови взметнулись вверх. — Вы имеете в виду, с женихом?

Она покачала головой, ее волосы ярко блеснули.

— Пока еще нет, — честно ответила Рени. — Он должен отвезти меня домой на Рождество. Мы живем за городом.

И вновь этот быстрый оценивающий взгляд.

— Но вы не похожи на провинциалку.

— Именно провинциалка, — заявила Рени. — Самый настоящий увалень, когда надеваю резиновые сапоги. Мои родственники работают садовниками в питомнике.

Это была абсолютная правда. Ее дядя, в чьем доме она выросла, был садовником. Она нарочно старалась сбить с толку этого незнакомца и заметила отвращение на его лице при упоминании о резиновых сапогах. Если бы ему стало известно, что она работает фотомоделью и живет в Лондоне, у него могли бы возникнуть определенные планы, а Рени уже решила для себя, что их знакомство должно здесь и закончиться: меньше всего ей хотелось увлечься этим обаятельным французом. Ей было забавно видеть его замешательство.

— Англичане удивительно легко приспосабливаются, — проворчал он, глядя на ее хрупкие бледные кисти. — Но только не говорите, что вы работаете в саду. В это я ни за что не поверю.

Она вслед за ним посмотрела на выдавшие ее руки.

— Нет… ну, я стенографирую, печатаю и так далее.

Взглянув в его глубокие темные глаза, Рени вдруг почувствовала, как учащенно забилось ее сердце, и начала надевать перчатки.

— Вы понапрасну тратите себя, занимаясь бумажной работой, — заметил он.

— Это неважно, чем я занимаюсь, — сказала Рени, — ведь я скоро выхожу замуж.

— За вашего друга?

— Совершенно верно, — она мило улыбнулась ему, когда он подал ей пальто. — А сейчас мне действительно нужно бежать. — Она взглянула на часы. — Тысяча благодарностей, этот чай спас мне жизнь.

Он продолжал стоять вплотную к ней, и на нее повеяло смешанным ароматом турецкого табака и одеколона «Олд Спайс». Неловкие слова замерли у нее на языке, и вновь сердце забилось непривычно быстро.

— Не за что, мадмуазель, — сказал он, и затем неожиданно добавил: — Вы очень похожи на одного человека, которого я когда-то знал.

Рени глубоко вздохнула. Из всех известных ей дебютов этот, пожалуй, был самым банальным. Она непринужденно ответила:

— Я слышала, что у нас у всех где-то есть двойники. Должно быть, я и есть двойник вашей знакомой. А сейчас мне в самом деле нужно бежать.

— Eh bien[1]. — Он покорно пожал плечами и последовал за ней к выходу. — Интерлюдия была прелестна, но, увы, слишком коротка. Вы отправляетесь в первозданную английскую провинцию, а я улетаю вечером в Париж. — Это успокоило Рени. — Может быть, когда-нибудь мы встретимся вновь.

— Вряд ли.

Он крепко сжал ее руку в перчатке.

— Кто знает? Мне почему-то кажется, что встретимся. И поэтому мне остается лишь сказать вам au revoir, mademoiselle[2].

Он все еще держал ее за руку, и Рени почувствовала, как легкая дрожь пробежала по ее телу. Она шевельнула рукой, чтобы освободиться, и он тут же отпустил ее.

— До свидания, — решительно сказала она и устремилась на улицу. Она подавила в себе желание оглянуться, чтобы убедиться, что он смотрит ей вслед, а потом, когда она перебежала улицу, хлынувший поток машин разъединил их.

«Красавчик… Похоже, он из них, — думала Рени, спускаясь в метро. — И лживый насквозь. И я вовсе не хочу встретиться с ним опять. Он может лишить покоя!»

Барри должен был ждать ее в северном предместье, в котором он нашел себе приют. В метро ее охватили воспоминания — встреча с незнакомцем оживила их — воспоминания о другом человеке, который посеял в ней недоверие к подобного рода мужчинам. Это был ее отец Джервиз Торнтон.

Рени обожала его и думала, что он так же любит ее, до тех пор пока он не ушел из дому, оставив жену с двумя маленькими девочками на руках.

Миссис Торнтон знала о любвеобильности мужа, но всякий раз, когда он возвращался к ней с раскаянием, прощала его — отчасти ради детей, отчасти потому, что не могла сердиться на него. Но однажды он не вернулся, и ей не удалось найти его следов. Ее брат, владевший питомником в Вудлее, предложил перебраться к нему, и чтобы как-то обеспечить детей, она выполняла почасовую работу. Когда истекли все сроки розыска, она получила развод и в конце концов опять вышла замуж.

И только восьмилетняя Рени, чье сердце было совершенно разбито, не могла смириться с предательством отца: долгое время она переживала свое горе, и хотя образ Джервиза Торнтона постепенно сгладился, боль оставалась по-прежнему острой.

Семья Холмсов жила по соседству с Торнтонами, и Рени всегда воспринимала Барри, который был на три года старше, как брата. Ровно до тех пор, пока он не повзрослел и его привязанность не приобрела более романтический оттенок. Он выполнял поручения для аудиторской фирмы и должен был сдать несколько экзаменов, чтобы его приняли на учебу. Они уехали в Лондон примерно в одно и то же время, и неизбежно проводили свободное время вместе. Барри очень серьезно относился к жизни и был намерен добиться успеха. Он с облегчением обнаружил, что Рени не рвется на буйные вечеринки и не собирается путаться с длинноволосыми студентами. Их развлечения ограничивались перекусами в молочных барах, чашкой кофе и дешевыми билетами в кино и на концерты. Барри избегал излишних трат, так как аккуратно откладывал деньги на будущее. Рени не вполне одобряла эту бережливость, временами ее охватывало желание покутить где-нибудь вечером, но она всегда послушно подавляла его. Барри не прельщали яркие огни и увеселения, и, разумеется, он был прав в своей рассудительности. Дорогие развлечения, не говоря уж о прочей романтике, потребовали бы слишком больших денег. Рени доверяла ему полностью, да и он нежно относился к ней: они были одного круга и казались идеальной парой. В будущем они собирались пожениться.

И все же были минуты, когда Рени смутно ощущала, что ей чего-то не хватает. Ей не хотелось влюбиться, она разочаровалась в любви, которая могла ранить так глубоко, и полагала, что, лишившись отца, она уже ни к кому не сможет испытать сильных чувств; но в ее жизни случались моменты смутного предчувствия, когда ей приоткрывался этот неведомый мир — он нес в себе и райское блаженство и адские муки; моменты, подобные тому, когда незнакомый мужчина держал ее за руку. Много лет назад она решила, что ей никогда не захочется познать этот мир. Она предпочла безопасность. И Барри. Интуитивно она понимала, что незнакомец с темными выразительными глазами обладал ключами от этого мира, и поэтому она не узнала его имени и надеялась, что больше не увидит его.

Барри Холмс с его голубыми глазами и светлыми волосами, которые он тщательно приглаживал, чтобы убрать кудри, представлял собой типичный образец англичанина. Невысокий и коренастый, он был всего на дюйм или около того выше Рени. Он всегда восхищался Рени и считал ее славной рассудительной девушкой, к тому же очень симпатичной. Он полагал, что в свое время она станет ему прекрасной женой, но не раньше чем он сдаст экзамены. Он был доволен собой и жизнью, когда выехал из Лондона в направлении западного побережья на своем подержанном форде, поглядывая на сидящую рядом Рени. Под тяжестью свинцового неба местность казалась унылой, лишь черные голые ветви деревьев отчетливо проступали на сером фоне; на вспаханной земле блестели лужицы, пастбища выглядели бурыми от пожухшей травы. Но по крайней мере не было морозов. Нельзя сказать, чтобы Барри был рад этому — он уже простился с надеждой покататься на коньках в эту зиму — в отличие от Рени, которая радовалась теплой зиме.

— Рени, да ты просто тепличное растеньице, — насмешливо-снисходительно заметил Барри, не подозревая, что недавно другой мужчина говорил ей то же самое, но только более изящно. Рени кратко рассказала ему о том, как она упала и какой-то прохожий помог ей и даже напоил чаем, но она не стала описывать его Барри.

— С тех пор, как ты приехала в город, ты становишься слабее и слабее.

— Неправда, ни капельки. Могу сказать тебе, что на сквозняке в этих студиях не слишком-то понежишься. Похоже, я обречена сниматься в тончайшей одежде в самую холодную погоду.

При упоминании о ее работе Барри нахмурился. Именно эта тема у них всегда вызывала споры. Его настроение испортилось еще больше, когда шоссе закончилось и четырехосный фургон загородил узкую дорогу, не давая никакой возможности обогнать его. Смирившись с тем, что приходится тащиться за грузовиком, Барри раздраженно сказал:

— Я хочу, чтобы ты оставила эти дурацкие съемки.

— Слушай, это слишком — выслушивать такое от тебя! Ведь именно ты затеял все это!

— Я? — Барри был изумлен.

Она напомнила ему о каникулах, которые они прошлым летом провели вместе с ее сестрой Кристиной в Брайтоне. Именно тогда Барри уговорил ее принять участие в конкурсе красоты. Им попалась на глаза рекламная афиша, и он заявил, что она запросто могла бы обставить любую девушку. Рени упорно твердила, что у нее нет ни малейшего шанса, но Кристина положила конец их спору, уговорив ее записаться. После нескольких зябких туров у края бассейна, она, к своему удивлению, обнаружила, что победила. Ей казалось, что некоторые девушки смотрелись гораздо лучше, чем она; она не отдавала себе отчета в том, что необычный цвет ее лица и волос в сочетании с тем непременным, но неуловимым качеством, которое можно назвать волшебной притягательностью, сразу выделили ее в ряду стандартных красавиц. В результате ей предложили работать моделью; потом обнаружилось, что она фотогенична. Так начиналось ее восхождение к успеху.

— Ах вот оно что! — пренебрежительно бросил Барри. — Ты же понимаешь, это была шутка. Я и не подозревал, что ты всерьез этим займешься.

— Меня пришлось уговаривать, — весело заметила Рени, — к тому же, я всегда увлекалась модой. Чем же мне заниматься? Печатать на машинке, как Кристина?

— Это была бы нормальная работа. Можно подумать, что тебе больше нравится сидеть у телефона и ждать, когда позвонит агент.

— Это уже в прошлом. У меня сейчас вполне надежное положение. Известные рекламные журналы обращаются ко мне, когда им нужна модель.

Барри проворчал что-то презрительное о капитале, который делают из лица и фигуры, и сконцентрировался на дороге. Шоссе выпрямилось, и они, победно просигналив, обогнали грузовик. Рени, слегка улыбаясь, смотрела на застывший профиль Барри. Она знала, что его раздражало. Он придерживался того расхожего мнения, что работа фотомоделью не могла считаться вполне приличной; но сейчас, когда она только-только добилась успеха, ей вовсе не хотелось бросать ее в угоду предрассудкам. Если они поженятся, тогда ей придется считаться с его желаниями, но пока это время еще не наступило. Ей был всего двадцать один год, и она хотела пожить в свое удовольствие.

— Я только начала зарабатывать неплохие деньги после целой полосы неудач. И я хочу получить сполна то, на что израсходовано столько сил.

Барри фыркнул; конечно, ей придется работать, пока он не будет в состоянии обеспечивать ее, хотя втайне он рассчитывал, что она потерпит неудачу. Но сейчас, похоже, ей сопутствовал успех, — более того, она начинала поговаривать о карьере, что Барри считал совершенно излишним.

— Было бы лучше, если бы ты откладывала свои сбережения, — заявил он. — Я и представить себе не мог, что ты захочешь сделать карьеру. У женщины только одно призвание… Замужество.

— На этот счет существуют два мнения, — заметила Рени, — но не волнуйся, я оставлю работу, когда выйду замуж, хотя, кажется, это произойдет нескоро.

Она с сомнением посмотрела на него. В конце концов, больше всего на свете ей хотелось иметь семью и детей, и Барри, как никто другой, смог бы дать ей это, если бы не его нерешительность.

Они подъезжали к торговой площади, улицы были запружены людьми, оставившими офисы и магазины пустовать. Барри ловко и осторожно вел машину, за что Рени была ему благодарна, так как ей хотелось добраться до дома невредимой. Уличные огни осветили салон машины, и Рени заметила, что Барри не по себе.

— Ты же знаешь, Рени, как обстоят дела… У меня экзамены.

— Да, — резко сказала она, неожиданно раздражаясь. — Ты постоянно твердишь о них. Полагаю, что сдав все свои экзамены и поступив на работу, ты выкроишь время, чтобы сделать мне предложение… Если я еще буду рядом.

Барри вцепился в руль, обогнал замешкавшийся автомобиль, притормозил, пропуская сошедших с автобуса детей, и наконец выехал из города. Тогда он обеспокоенно спросил:

— Что ты имеешь в виду под словами «все еще рядом»? Разве ты не моя девушка?

Рени не ответила; она сама недоумевала. Что заставило ее произнести эти слова? Она знала, что сейчас на первом месте для Барри были экзамены, и была готова ждать. Неужели ее попытка вывести Барри из равновесия была вызвана встречей с этим романтичным французом?

— Что на тебя нашло, Рени? — настаивал Барри. — Я думал, ты понимаешь, как неизменны мои чувства к тебе.

— Да, конечно, только… Ты это серьезно говоришь? Да? Ей вовсе не хотелось побуждать его к чему-то, она и сама не могла объяснить своего порыва, о котором уже пожалела.

— Я совершенно серьезно. Знаешь что, Рин, давай обручимся.

— О нет! — И вновь она удивилась — на этот раз своему мгновенному отказу: ведь практически они уже помолвлены. Она попыталась объяснить: — Мне кажется, длительные помолвки — это такое напряжение. Все будут спрашивать, когда же мы поженимся. Гораздо лучше оставить все как есть.

Барри согласился, не зная, радоваться ему или огорчаться. Будучи от природы осторожным, он избегал обязательств, которые могли безвозвратно связать его, но Рени вывела его из равновесия, а ему хотелось быть уверенным в ней.

Ипсуич возник на темно-сером горизонте подобно зареву пожара. Они объехали его по кольцевой дороге, раздражаясь от постоянных задержек.

— Жаль, что твоего отца не будет дома на Рождество, — сказал Барри, пытаясь вновь завести разговор и подыскивая нейтральную тему.

— Отчима, — резко поправила его Рени. Человека, за которого миссис Торнтон отважилась выйти замуж вторично, звали Роберт Сван. Она познакомилась с ним у Холмсов. Сван служил в торговом флоте и часто подолгу отсутствовал. Он был полной противоположностью ее первому мужу; но на этот раз миссис Торнтон искала надежности. Рени и Кристина прекрасно ладили с ним и обожали Майка, своего сводного братишку, появившегося четыре года назад. Как и Барри, Роберт был основательным и надежным мужчиной, и хотя он нравился Рени, он не смог заменить ей отца.

— Отчима, — поправился Барри. — Он отличный малый. Ты никогда не жалела о том, что он тебе не родной отец?

— Нет, — сказала Рени просто. Несмотря на то что Джервиз ранил ее сердце, ей никогда не хотелось полностью вычеркнуть его из памяти. — Он неплохой старик, — согласилась Рени, высказывая принятое ею и сестрой мнение о нем, — но он другой. Как бы то ни было, сейчас он в Карибском море и не знает, чем себя занять. Мне просто хочется, чтобы он был с нами.

Оказавшись на узкой центральной улице их родного города, Барри сбавил скорость. В самом конце улицы дорога круто шла вверх, отдаляясь от залива; в стороне от нее стояло несколько современных домов. Барри свернул к одному из них и остановился у раздвижных ворот.

— Вот мы и приехали.

— Ты зайдешь ненадолго?

— Только поздороваюсь.

Сквозь незанавешенное окно столовой была видна большая елка, уже украшенная к Рождеству. Рени радостно смотрела на елку, когда распахнулась наружная дверь и оттуда выскочила Кристина, за нею едва поспевал Майк. Позади суетилась миссис Сван.

— Это они? Я говорил, это они! — возбужденно кричал Майк. — Рин, ты привезла мне подарки?

— Право, Майк! — выговаривала ему мать. — Рени, дорогая, не обращай на него внимания.

— Не буду, — смеялась Рени, — но в конце концов, какое же Рождество без подарков, не так ли, Майк?

Из темноты появился Барри с ее чемоданами и подошел к освещенной двери. Кристина критически оглядела его. Кристина была длинноногой девушкой с копной рыжих волос; на ней были узкие черные брюки и полосатый свитер.

— Привет, Барри! — произнесла она. — Ты выглядишь, как заключенный. Почему бы тебе не отпустить немного волосы? Мне нравятся парни с длинными волосами. Ты мог бы даже отрастить бороду. Рин, а тебе не хотелось бы, чтобы Барри носил бороду?

— Это не годится для офиса, — важно сказал Барри. — Я должен следить за собой. Тебе тоже не мешало бы постричься.

Кристина засмеялась и тряхнула копной волос.

— Мне они нравятся, — сказала она, — но тебе этого никогда не понять.

Они уже давно враждовали друг с другом; Кристина считала Барри старомодным сухарем и не понимала, что ее сестра находила в нем; он же видел в ней невоспитанную грубиянку.

— Да перестаньте вы препираться, — приказала миссис Сван. — Барри, не обращай на нее внимания, заходи и выпей что-нибудь.

«Она всегда предлагает знакомым не обращать внимания на ее детей. Это легче, чем пытаться следить за ними», — подумала Рени, но тут же ей стало стыдно своих мыслей. Ее мать вовсе не была сильным человеком; и если маленький Майк побаивался своего отца, когда тот бывал дома, то Кристина не была дочерью Роберта, и никто не мог повлиять на нее.

«Ей приходится одной противостоять нам двоим, — мысленно оправдывала ее Рени. — Слава Богу, Барри никогда не оставит своих детей».

Она задумчиво смотрела на его ухоженный профиль и блики света, игравшие в его волосах, пока он разговаривал с ее матерью и пил портвейн. Да, иногда он раздражал ее, но он никогда не бросит ее. В эту минуту она почти любила его.

Он повернулся к ней.

— Зайду повидать тебя утром. Счастливого Рождества вам всем.

Она проводила его до двери, ожидая, что он поцелует ее, но он лишь махнул рукой. Небо прояснилось, морозный воздух освежил ее лицо.

— Не забудь обо мне в своей молитве, — полушутя сказал Барри, забравшись в машину. Рени всегда ходила с матерью на рождественскую ночную службу, чем вызывала недоумение Барри, который считал, что можно ограничиться утренней службой. Но для миссис Сван Рождество начиналось в полночь с молитвы, а не с вручения подарков и не с обеда, которые, по ее мнению, лишь отвлекали внимание и могли подменить собой праздник.

Рени чувствовала себя немного задетой невниманием Барри но, повернув к дому, увидела Кристину, — та с любопытством наблюдала за их расставанием.

— Ты могла бы оставить нас наедине, — упрекнула она сестру.

— Вы оставались наедине от самого Лондона, — сказала Крис. — Хотя, зная нашего Барри, не думаю, чтобы он делал тебе какие-то неприличные предложения, желая скрасить монотонную поездку. Я-то думала, что он стиснет тебя в объятиях и страстно расцелует, но он, насколько я понимаю, холоден как рыба.

— Барри не станет устраивать представления тебе на забаву, — резко сказала Рени. — Иногда ты бываешь несносна, Крис.

Она вошла в дом следом за сестрой как будто в чем-то разочарованная.

Распаковывая чемодан, Рени наткнулась на свои рваные чулки, которые она в спешке сунула сюда в уборной отеля. Она стояла с ними над чемоданом и вдруг невольно подумала: «Вот он бы поцеловал меня, даже если бы десяток Кристин смотрели на нас». Ее всю обдало жаром от чудовищности этой мысли. Разозлившись на свое подсознание, которое подбрасывало ей подобные идеи, она швырнула чулки в корзину для мусора, полагая, что таким образом она избавится и от воспоминаний о французе.

Но и француз и Барри перестали существовать для нее в полумраке церкви. Рени, стоя на коленях между матерью и Крис, которая неожиданно решила составить им компанию, целиком отдалась молитве. Любовно украшенные приходскими детьми ясли, казалось, излучали мистический свет, когда викарий сошел с алтаря, чтобы положить в них крошечную куклу, соединяя таким образом двадцатое столетие с той давней ночью чудесного рождения. Все проблемы Рени куда-то отступили, и чувство полного покоя охватило ее.

Прихожане выходили из церкви под звездное небо, умиротворенно приветствуя друг друга, и Рени с матерью и сестрой направились к дому. Внизу, на мерцающей водной глади залива, колыхалась легкая тень лодки, стоявшей на якоре. Крис не могла долго предаваться возвышенным мыслям и первой нарушила их зачарованное молчание.

— Сейчас самый прилив. Я просила Рика прокатить меня в шлюпке во время прилива, но у него уже назначена встреча с дружком в какой-то забегаловке под Ипсуичем.

— Ну и слава Богу! — воскликнула мать; ей были хорошо известны печальные последствия выходок Кристины. Рени поинтересовалась у сестры, кто такой Рик.

— Мой нынешний парень, — легкомысленно бросила Крис, — но кажется, с ним пора кончать. С тоски помрешь. Он станет таким же индюком, как Барри.

Рени раздраженно бросилась защищать Барри, но тут вмешалась мать:

— Девочки, девочки! Сегодня нужно быть терпимыми друг к другу.

Крис взяла мать под руку:

— Я знаю, мамочка, знаю. Мне просто кажется, что наша Рин слишком хороша для Барри.

— Ну, это ей решать, — возразила миссис Сван. — А Барри производит впечатление очень приличного юноши.

— Ха, «приличного»! Слово-то какое! А я-то всегда думала, что Рин встретит кого-нибудь обаятельного, романтичного, устоять перед которым невозможно.

— Еще не родился тот мужчина, перед которым я не смогла бы устоять, — отрезала Рени, и вновь в ней проснулось воспоминание о французе, но она решительно подавила его и продолжала: — Наверное мне повезло, и я никогда, в отличие от некоторых, не увлекалась мальчишками. И совершенно глупо смешивать романтические небылицы и реальную жизнь. Разумеется, мне нравится Барри, но я отнюдь не схожу по нему с ума. И уверена, что никакой мужчина не сможет свести меня с ума.

— Ты так рассудительна, дорогая, — вздохнула мать. Кристина присвистнула и насмешливо сказала:

— Уж не врешь ли ты сама себе? Ты точно так же уязвима, как и все остальные.

Рени улыбнулась в темноте и не ответила на взгляд сестры. Кристина, хотя и старалась изо всех сил казаться искушенной в любовных делах, все еще оставалась просто мечтательным ребенком. Она ничегошеньки не понимала в настоящей жизни и ничего не знала о преимуществах надежности.

Рени проснулась очень рано; она включила ночник и, обнаружив, что было всего шесть часов, вновь свернулась калачиком под пуховым одеялом и с наслаждением подумала, что сегодня не нужно вставать к семи. Из маленькой комнатки по соседству до нее донесся какой-то шум, и она поняла, кто разбудил ее в такую рань. Это Майк, издавая радостные вопли, исследовал свой рождественский чулок. Она опять уже было задремала, но бесцеремонный стук в дверь вновь заставил ее проснуться — в комнату ввалился Майк, едва удерживая в руках свои сокровища.

— Я пришел показать тебе подарки.

— Это все принес тебе Санта Клаус?

Майк недоверчиво посмотрел на нее; у него были сомнения по поводу существования Санта Клауса. Исследование дымохода подсказало ему, что для крупного джентльмена с мешком игрушек это не самый удобный способ проникновения в дом, а Майк был чрезвычайно практичным ребенком. Однако он был вежливым мальчиком — если уж взрослым нужно, чтобы он верил в эту сказку, то он не станет спорить.

— Да, наверно, — с сомнением протянул он. — Но мне кажется, что это мама положила их сюда.

Затем Майк приступил к самому главному — показу подарков.

Рени села на кровати, накинув на плечи халат. Она смотрела на вдохновенное личико и слушала щебетание Майка, пока тот не начал засыпать, устав от возбуждения и слишком раннего для него начала дня. Он уютно устроился у нее на коленях, прижав к груди механическую машинку — гордость своей коллекции. Она укрыла брата одеялом и обняла его, вскоре он заснул. Рени, откинувшись на подушки, смотрела на лохматую темноволосую голову ребенка на своей груди, и горячая волна нежности к этому маленькому существу, прижавшемуся к ней, захлестнула ее. Барри абсолютно прав. Вот оно — истинное призвание женщины. Почему она так держится за свою работу, если Барри совсем не одобряет этого? Разве может карьера сравниться с детьми? Не такая уж это великая жертва — оставить работу, и она не задумываясь сделает это, чтобы порадовать Барри, — ну может, не так сразу: ведь ей хочется возместить свои довольно существенные затраты; но она скажет ему, что будет подыскивать другую работу. И она стала мечтать о собственных детях — крепких, белокурых, как и Барри, голубоглазых младенцах.

В восемь часов церковные колокола сдержанным звоном возвестили начало утренней службы. Позже, к одиннадцати, они грянут триумфальным звоном, и город проснется.

«Проводим старый, встретим новый!»

Она найдет себе другое занятие, и Барри одобрит его от всего сердца.

Он зашел за ней после ланча, и они отправились гулять. Их семьи готовились к рождественскому обеду, и Барри заявил, что перед застольем нужно нагулять аппетит.

Они прошли мимо причалов с лодками, укрытыми на зиму, вниз по течению вдоль дамбы по тщательно ухоженному газону. Рени предусмотрительно надела ботинки на толстой подошве, слаксы и старое пальто, а платок на голове защищал ее прическу. Барри пробирался впереди нее по узкой неровной тропинке — идти рядом здесь было невозможно — и очень хорошо смотрелся в своем моряцком свитере. Местами тропинка становилась труднопроходимой, и тогда он поворачивался, чтобы подать ей руку. Наступило время отлива, и вода убывала, обнажая островки слякотной земли. С другой стороны узкого извилистого залива местность слегка уходила вверх, хотя пологие лесистые склоны вряд ли можно было назвать холмами. Свежий морской ветер гнал тучи на запад, небо прояснялось, изредка проглядывало зимнее солнце. Повсюду кружили морские птицы; обреченные на вечный поиск пропитания, они уныло кричали.

— Мы неплохо проветримся, — бодро сказал Барри. — Временами я просто задыхаюсь в Лондоне.

Моторная лодка, словно бросая вызов погоде, пронеслась вверх по течению и развернулась, устроив целый водоворот.

— Здорово!

Они стояли бок о бок и смотрели на белый клинообразный бурун позади удаляющейся лодки. Он просунул ее руку под свой локоть.

— Знаешь, Фред Элиот уезжает в Америку на целое лето. Он предложил мне попользоваться его моторкой, пока его не будет. Как ты на это смотришь?

Рени понимала, что со стороны Барри это была большая любезность; он не доверял моторным лодкам и предпочитал парус. Но Рени не могла получить удовольствия от этого занятия; ей не нравилось, изворачиваясь, пробираться между качающимися шестами и мокнуть всякий раз, когда Барри просил ее подсобить ему. Однако моторная лодка — это совсем другое дело.

— Я с удовольствием, — сказала она просто.

— Надеюсь, что нам удастся регулярно выбираться в выходные, — продолжал Барри. — Конечно, если ты не будешь занята, как это частенько случается. Если бы у тебя была работа с нормальным графиком, тогда можно было бы строить планы.

Вот для чего ему понадобилась моторная лодка. Своего рода взятка, чтобы заставить ее бросить работу; но в этом не было необходимости, она уже все решила.

— Я хочу хотя бы один раз съездить в Париж, — сказала она ему. — Ава Брент, редактор отдела моды «Свининг Лайф» несколько раз снимала меня для журнала. Я узнала, что она планирует делать весенний номер журнала за границей, чтобы наладить связи с самыми посещаемыми городами Европы. И я очень надеюсь, что она пригласит меня сниматься. После этого я сменю работу, если ты хочешь именно этого.

— Но ты всегда можешь съездить в Париж.

— Одна я не поеду, а тебя это не привлекает.

— Не привлекает. Я думаю, что Париж ничем не отличается от других городов.

— Только не для меня. Сняться в Париже в одежде парижских модельеров — моя голубая мечта.

— Рени, дорогая, иногда ты говоришь такой вздор, — Барри недовольно поморщился.

— Ой, ладно, этого тебе никогда не понять. — Она коснулась пальцем его свитера из грубой пряжи. — Ты совсем не разбираешься в моде.

— Надеюсь, что нет! — Барри поразила сама мысль об этом. Интерес мужчины к одежде, по его мнению, был проявлением изнеженности. Сам он стремился к скромности и простоте в одежде.

— Между прочим, если взять лучших модельеров, то все они мужчины, — вставила Рени.

— Если только этих творцов можно назвать мужчинами. Я не понимаю, как настоящий мужчина может выбрать эту профессию. Извращенцы какие-то.

Рени рассмеялась и прижалась щекой к его плечу.

— Милый Барри, тебе легко жить: ты так просто классифицируешь людей, исходя из своих принципов. Надеюсь, меня ты не считаешь извращенкой?

— Мне не нравится, когда выставляют себя напоказ, — сухо сказал Барри, но потом смягчился. — Но я не спорю, у тебя есть что показать. — Он обнял ее за плечи. — Честно говоря, Рин, я ревную, мне не нравится, когда другие глазеют на то, что принадлежит мне.

Такие признания, так же как и ласки, нечасто исходили от него. Она прильнула к Барри, чувствуя защиту и надежность его крепких рук.

— Именно поэтому я и сказала, что брошу работу, — сказала Рени, страстно желая угодить ему, — но мне сначала придется возместить все свои затраты на гардероб и парикмахеров. Несколько зарубежных контрактов быстро окупят все мои расходы, ведь они хорошо оплачиваются.

— Неужели? — улыбнулся Барри. — Судя по тому количеству нарядов, в которых я тебя видел, тебе придется работать всю оставшуюся жизнь, чтобы рассчитаться по всем счетам.

— Ну пет, Барри. Я говорю серьезно.

— Правда, дорогая? Ну что ж, я рад это слышать, — сказал он, хотя в глубине души сомневался в твердости ее намерений. — Но в любом случае мы договорились, что ты бросишь работу, когда мы поженимся, не так ли?

Она вздохнула. Их женитьба, похоже, состоится не скоро, а Рени, растроганной сегодняшним разговором, хотелось приблизить этот день.

— Это случится гораздо раньше.

Из прибрежных камышей в воздух поднялась цапля и пролетела над их головами, хлопая огромными крыльями и издавая резкие крики. Рени охватила дрожь. Огромные тучи заволакивали небо, становилось холодно, все вокруг помрачнело, и цапля как будто смеялась над нею.

Барри снял руку с ее плеча и посмотрел на часы.

— Пора возвращаться, — сказал он. — Скоро стемнеет. Она молча шла вдоль насыпи впереди Барри, и безотчетная тревога росла в ее душе.