ГЛАВА 2

— Милая, ну постарайся быть еще чуть естественнее, — донесся из-за аппарата голос Билла Симмонса. — Я знаю, ветер холодный, но ты должна выглядеть так, как будто нежишься под июльским солнцем.

Рени попыталась унять дрожь и заученно улыбнулась. Поездка в Париж так и не состоялась. Вместо этого Ава Брент взяла ее в Бретань, и в этом приморском Париже ей пришлось демонстрировать пляжные костюмы. Это был популярный курорт Ла Боль, и они сочли, что здесь должно быть не так холодно, как на северном побережье в Туку, и не так людно, как на Ривьере.

Главным достоинством этого места была бухта — пять миль нескончаемого песка от Порнише до Ле Пулижана. Всего лишь сто лет тому назад здесь были только дюны да ели, выходящие к пляжу; потом в один прекрасный день это место было открыто, и более того, медики объявили его целебным. Началось строительство, и в между войнами Ла Боль стал чрезвычайно популярен. В его недавно отстроенной западной части Ла Боль-ле-Пен все сверкало и блестело — меж сосен проглядывали беленые виллы и шале, а вдоль побережья выстроились отели, рестораны и казино. Бухта уходила глубоко на юг и была надежно защищена от волн Атлантики, здешний климат славился мягкостью, и даже в это время года светило солнце. Но сейчас, хотя небо было безупречно голубым, дул холодный ветер.

Их поездка преследовала несколько целей. Помимо страниц, отведенных новым моделям одежды, в журнале намечалась статья о южной Бретани, и фотографы после работы с Рени должны были отправиться на север, в Гранд Бьер, — странные болотистые земли, где можно изредка встретить одинокие беленые домики, крытые тростником и соломой, где почти круглый год единственным средством сообщения с миром служит лодка-плоскодонка. Когда и с этим будет покончено, вся команда вернется в Англию.

Ле Пулижан, располагавшийся в восточной части бухты, был отделен от Ла Боля узким морским каналом, по которому курсировали тральщики и прогулочные яхты. Рени уже позировала на их фоне, демонстрируя одежду для прогулок на яхтах. Сейчас команда, покинув рыбацкий порт, где заканчивался пляж, перебралась выше, на пустынный скалистый берег, который Ава сочла более выразительной декорацией для купальников и пляжных костюмов.

Рени стояла на фоне красных причудливых скал, изъеденных зимними штормами, и ощущала ступнями плотный белый песок, состоящий из стертых в порошок крошечных спиральных ракушек, множество которых нетронутыми усыпали пляж. Они приступили к работе рано утром, чтобы избежать зрителей, и сияние восходящего солнца было как нельзя более кстати для фотографий Симмонса, но хотя они и надеялись найти укрытие среди скал, для модели ветер был неприятно колючим.

— Я знаю, что ты замерзла, — резко сказала Ава, — но мы постараемся быстрее. Билл, поторопись и прекрати болтать.

Билл Симмонс сделал пару вспышек, и Рени бросилась к полосатой палатке, где она переодевалась. На ней было легкое летнее платье, но она знала, что худшее еще впереди: на очереди были бикини.

— Ни капли жалости к живым существам, — сказала она ассистентке, поджидавшей ее с чашкой горячего кофе из термоса.

Карен Ньюби, секретарь Авы, одновременно тащившая на себе всю черновую работу, сочувственно хмыкнула.

— Оборотная сторона работы модели. Нет смысла давать в журнале новые купальные костюмы, когда люди в отпусках и уже купили все необходимое. А солнце сегодня довольно теплое.

Рени облачилась в две полоски — нижнюю и верхнюю — а сверху надела свою шубку.

— Ну, если Билли будет мурыжить меня и в этом наряде, я убью его, — зло сказала Рени и направилась обратно к месту действия.

Она стояла на фоне скалистой вершины — тонкая и смуглая; загар не был натуральным, март — неподходящее время для солнечных ванн, но медово-золотистый цвет ее волос был совершенно естественным, и ветер, столь нелюбимый ею, играл ими. Взгляд ее глубоких глаз был устремлен в море, но красивый рот сердито скривился, когда Рени почувствовала, что покрылась гусиной кожей.

— Давай скорее, — торопила Ава. — Вот так она смотрится великолепно, мне нравится ее знойный взгляд. Но я не хочу, чтобы бедняжка подхватила пневмонию.

Одинокий пловец переплывал бухту со стороны Ла Боля, похоже, его не страшила ледяная вода. Рени безразлично смотрела на приближающуюся темноволосую голову.

Билл закончил снимать как раз в тот момент, когда пловец вышел на берег неподалеку от них. Он стоял, пристально глядя на Рени, а она, увидев, как Билл просигналил ей об окончании работы, облегченно вздохнула и бросилась к палатке.

— Полный комплект, — сказала Карен, сверяясь со списком.

— Слава Богу!

— Если только миссис Брент не потребует переснять что-нибудь.

— Если потребует, я объявлю забастовку, — ответила Рени, поспешно натягивая на себя одежду.

Выйдя из палатки, Рени увидела, что миссис Брент о чем-то серьезно беседует с пловцом. Кто-то набросил на него купальное полотенце, и больше, кроме плавок, на нем ничего не было. Его четко очерченный профиль выделялся на фоне голубого неба и моря, мокрые слипшиеся волосы, как черная шапка, обрамляли лицо, его тело напоминало античную статую. Рени замедлила шаг, в замешательстве глядя на него. Это был тот самый мужчина, что поил ее чаем в Лондоне.

«Только не это, — подумала она. — Эти неуместные совпадения! Уж его-то мне хотелось бы встретить меньше всех».

Ава и незнакомец оживленно разговаривали, перемежая французские и английские слова, а остальные внимательно прислушивались. Рени удивилась — неужели им не хватило на сегодня? Ей хотелось лишь одного — добраться до отеля и отогреться в горячей ванне.

Ава кивнула ей.

— Это месье Леон Себастьен.

Леон поклонился ей, и его глаза озорно блеснули.

— Итак, mademoiselle, я был прав. Мы все-таки встретились.

— Вы знакомы? — удивилась Ава.

— Нет, madame, — Леон держался очень учтиво и, казалось, нисколько не замерз. — Наша мимолетная встреча состоялась инкогнито. Я и вообразить не мог, что мадемуазель работает моделью. Она что-то говорила о растениях.

— А я не могла предположить, что вы кутюрье, — парировала Рени, вспомнив, кто такой Леон Себастьен. Несколько известных парижских домов устроили показ своих январских коллекций в отеле «Эрмитаж», грандиозном кирпичном сооружении, которое высилось за бухтой и поблескивало стеклами в это ясное утро. Среди них была коллекция Себастьена, самого молодого из известных дизайнеров, который в этом году произвел настоящую сенсацию оригинальностью своих моделей. Но глядя на него, трудно было представить, что это и есть парижский модельер, и вдобавок Рени обнаружила, что этот француз питает особое пристрастие к холодной воде. Очевидно, Леон был неповторим не только в своем деле.

— Рени, месье Себастьен хочет сделать тебе одно предложение, — заговорила Ава.

Леон приподнял бровь; Рени еще раньше заметила эту его характерную особенность.

— Рени… Это ведь мужское имя.

— Они по-разному пишутся, — сухо сказала Рени, увидев, как распахнулось его полотенце. Она вспомнила, как ее мать многословно объясняла каждому новому человеку происхождение ее имени: «Я хотела назвать ее Ирен, красивое имя, в переводе с греческого означает мир», но муж сказал, что ее станут называть Айрин, а он терпеть не мог этого имени, поэтому мы сошлись на Рени». Но их усилия оказались напрасными, поскольку и Барри, и сестра называли ее Рин.

Леон поклонился.

— Простите меня, мадемуазель Рени. Я не хотел вас обидеть, — он откровенно любовался ею. — Я сейчас в большом затруднении. Со мной было две модели, но у одной из них случился аппендицит, и она угодила в больницу. И я подумал, может быть, вы…

Рени покачала головой.

— Это невозможно, месье.

— Но почему, Рени? — обеспокоенно спросила Ава.

Она уже успела все прикинуть. После поездки в Гранд Бьер они должны уехать из Франции, и конечно, она не может оставить Рени одну; но если месье Себастьен разрешит ей сделать несколько снимков моделей его коллекции для следующего номера журнала, то ради этого Ава задержится на денек-другой. Может быть, она могла бы даже снять все модели, если бы удалось попасть с камерой в «Эрмитаж», проникнуть в который ей пока не удавалось.

— Но мы же сегодня уезжаем. — Рени подумала о Барри. Он будет ждать ее сегодня вечером, и она обещала ему оставить это занятие в ближайшее время. Его шокировала бы сама мысль о том, что она будет работать у месье Себастьена.

Ава повернулась к французу.

— Мадемуазель совершенно замерзла, — весело сказала она. — Вероятно, мы могли бы позже обсудить этот вопрос, когда она отогреется. — И она бросила на Рени недовольный взгляд.

Леон рассыпался в извинениях, ругая себя за невнимательность. «Подхалим», — подумала Рени, стараясь вызвать в себе неприязнь к нему. Он пояснил, что дело очень срочное. Показ моделей должен состояться в полдень, и если мадемуазель будет столь добра и согласится оказать ему эту любезность, то ей нужно будет примерить платья. Он бы вызвал другую модель, чтобы заменить бедняжку Джулию, но не уверен, что платья подойдут ей, а у мадемуазель Рени точно такие же параметры, что и у Джулии. Он окинул Рени опытным взглядом с ног до головы, так что ей захотелось влепить ему пощечину. В любом случае, другая девушка не успела бы к полуденному показу.

Ава предложила ему зайти к ним в отель через пару часов.

Тем временем ассистенты упаковали одежду и все снаряжение, команда разместилась в двух автомобилях, чтобы вернуться в Ла Боль. Рени удалось сесть в ту машину, где для Авы не оставалось места. По непонятным причинам ее редактор хотела, чтобы она приняла это предложение; но Рени вовсе не желала задерживаться здесь и огорчать Барри — по крайней мере, так она сформулировала это для себя. Объяснить истинную причину отказа она не могла, но что-то подсказывало ей остерегаться Леона Себастьена.

Вся команда из «Свининг Лайф» остановилась в маленьком отеле на Рю де ла Конкорд, которая, начинаясь от самого моря, тянулась до шоссе. Просторный центральный холл отеля «Три сосны» выходил на улицу, и летом его двери были настежь открыты навстречу солнцу, воздуху и соснам, которые и дали название отелю.

Рени приняла ванну и постепенно отогрелась. Чувствуя себя гораздо лучше, она спустилась в холл. На ней был скромный темно-синий костюм, отороченный белым кантом. Она успела лишь слегка привести в порядок волосы, и сейчас, без макияжа, ее лицо было матово-белым.

Ава Брент надела черный костюм, смягчив его мрачность белым шейным платком, и изящную черную шляпку. Она выглядела прекрасно для своих лет, лицо и волосы были подкрашены, но иллюзий относительно ее возраста не возникало. Ее суровые голубые глаза, казалось, видели вас насквозь.

— Но почему, — недоумевала Рени, — они устраивают показ моделей здесь в это время года? Не понимаю. Это же абсурд.

— Потому что на этой неделе в «Эрмитаже» проходит международный конгресс, — сообщила ей Ава. — Вероятно, они выбрали это место как курортное. С делегатами приехали их жены, и шоу должно прийтись им по вкусу. Разумеется, нас это никак не касается, но нельзя упускать такой возможности! Та девушка заболела очень кстати… Господи Боже мой! Милочка!

Ава буквально взорвалась, заметив выражение протеста на лице Рени.

— Неужели ты не понимаешь, какую возможность тебе преподнесли прямо на блюдечке? Показывать модели из коллекции Себастьена! Да другие девушки ради этого готовы на все и не упустили бы такой шанс.

— У меня недостаточно опыта, — слабо возразила Рени.

— У тебя есть то, что нужно, — отрезала Ава. — Опыт здесь ни при чем.

Рени удивилась; Ава Брент вовсе не имела склонности расточать комплименты. Зная свою редакторшу достаточно хорошо, Рени гадала, что же Ава надеялась извлечь из этого предложения.

— И кроме того, Леон Себастьен — очень приятный молодой человек, — вкрадчиво добавила Ава.

— Эксгибиционист, — вдруг выпалила Рени. — Если он хотел связаться с нами, то почему не сделал это по-человечески?

— Наверное, хотел посмотреть тебя в деле, прежде чем делать предложение, — сухо сказала Ава.

Рени вспыхнула, вспомнив, что когда он выходил из воды, она была почти обнаженной — и тотчас разозлилась на себя; уж кто-кто, а Леон привык видеть обнаженных девушек, и его интерес относился не к ней лично.

— Я не могу здесь больше оставаться, — твердо сказала Рени. — Сегодня последний день нашего контрактами и у меня… м-м… есть другие обязательства.

Это было не совсем так, но Ава не знала этого.

— В таком случае тебе придется отказаться от них. — Ава теряла терпение. — Господи! Детка! Неужели ты полная дура?

В этот момент в холле появился Леон Себастьен и направился в их сторону. Его красивый белый свитер с красно-черной полосой спереди и светло-серые брюки прекрасно гармонировали с блестящими как шелк черными волосами. Он двигался с гибкой грацией пантеры. Если бы Рени не видела его утром в море, то она приняла бы его за неженку; и неожиданно у нее возникло подозрение, что он именно для нее забрался в холодную воду.

Ава восторженно приветствовала его — она играла свою игру. Официантка появилась с необычным для нее проворством, явно очарованная новым посетителем. Да, он выпьет кофе. Не составят ли они ему компанию? Ава ответила утвердительно.

Его предложение было простым. Рени должна выйти на подиум дважды — в полдень и после обеда. Таким образом, у преемницы Джулии будет достаточно времени, чтобы «подготовиться» — его смуглые вытянутые кисти сделали выразительный жест. Ей придется демонстрировать полдюжины платьев; для нее снимут «первоклассный» номер в «Эрмитаже», где она сможет отдохнуть и переночевать, если не захочет уезжать на ночь глядя. Он оплатит все расходы и выплатит мадемуазель большой гонорар, ценя ее доброту и помощь.

Пока он говорил, его глаза оценивающе скользили по Рени — точно так же он смотрел на нее тогда в Лондоне, во время их чаепития. Она вспомнила его слова о том, что она кого-то напоминает ему. Искал ли он и сейчас черты сходства?

— У меня нет разрешения работать во Франции. Вернее, на французскую организацию, — сказала Рени.

Ей самой не до конца было понятно ее нежелание взяться за эту работу. Ведь появляться в красивых нарядах в роскошном отеле — разве не об этом она мечтала? Но интуиция подсказывала ей остерегаться этого человека.

Он отвечал, что все это можно уладить, что французская полиция относится к таким вещам с пониманием. Затем настала очередь Авы раскрыть свои карты. Она не может оставить Рени одну, и, разумеется, она сама могла бы задержаться здесь на день, если только… — и Ава выдвинула свои условия. Леон с сомнением смотрел на нее. Это было непросто, так как показываемые модели не были предназначены для публикации. Ава пообещала ему, что использует снимки, выждав несколько недель, когда это шоу станет делом прошлого. Они продолжали торговаться, несмотря на то что на столе появился кофейник с ситечком, и лишь оговорив все детали, откинулись на стульях и с удовольствием принялись за кофе. Леон предложил им турецкие сигареты.

— Спасибо, я не курю, — отказалась Рени.

— Очень разумно, мадемуазель Торнтон. — Их глаза встретились, когда он прикуривал свою сигарету. И вновь эти темные бархатистые глаза, оттененные длинными густыми ресницами, заставили учащенно забиться ее сердце. Рени поспешно отвела взгляд.

— Но вы сильно рискуете, — тихо сказала Рени. — Миссис Брент, наверное, говорила вам, что я всего лишь фотомодель и мне не приходилось выходить в модельных платьях.

Ава что-то протестующе воскликнула, но Леон был непоколебим.

— Вы справитесь, — уверенно сказал он и поднялся. — Eh bien, давайте попробуем.

Рени неохотно проследовала за Авой к черному кадиллаку. Она молча садилась на заднее сиденье, пока он придерживал для нее дверцу машины. Ава быстро уселась спереди. По дороге к «Эрмитажу», расположенному недалеко от их отеля, Рени поняла, что ее втянули в это дело, даже не дождавшись ее согласия.

Прежде чем Рени оказалась в танцевальном зале с сияющими люстрами, она мельком заметила блеск паркета, роскошь обстановки и множество дорогих цветов. Испытывая внутренний трепет, она ступила в это громадное пространство и, преодолев его, оказалась в примыкавшей к нему небольшой комнате, где их встретила маленькая женщина в элегантном черном платье. Леон направился к длинному ряду платьев, которые зачехленными висели на плечиках.

Женщина что-то сказала по-французски, видимо, поинтересовалась, уж не нашел ли месье другую модель. Легким движением руки он указал на Рени.

— Мадемуазель Рени Торнтон. А это моя ассистентка, мадам Ламартин. Пожалуйста, наденьте на нее золотое парчовое.

Он оставил их вдвоем, и Рени покорно доверилась проворным рукам француженки.

Вечернее платье в стиле ампир с приподнятой линией талии оставляло плечи и руки целиком открытыми; лишь узкая золотистая тесемка проходила через плечо, и вместе с таким же поясом подчеркивала светло-янтарный цвет парчи. Простота линий платья говорила о высоком мастерстве модельера. Женщина собрала ее волосы на затылке, перевязала их золотистой тесьмой, и затем, отступив назад, осмотрела Рени и восхищенно выдохнула.

— Mademoiselle est belle![3]

Рени повернулась к высокому зеркалу. Платье как будто было сшито на нее. Мягкими мерцающими складками оно спадало к ступням, и было чуть светлее волос, собранных в прическу и полностью преобразивших ее лицо. Парча почти сливалась с кремовой кожей ее тела, лишь черные брови и ресницы резко выделялись на лице. Она ни разу в жизни не надевала платья, которое шло бы ей так, как это. Мадам Ламартин жестом попросила ее пригнуть голову и застегнула ей на шее тонкую цепочку с топазовой подвеской, а потом набросила на плечи воздушный шарф цвета светлой охры с золотистыми блестками. Ансамбль завершали длинные парчовые перчатки, доходившие ей до локтей, и большой нефритово-зеленый веер из перьев.

— Alors, vous etes prete?[4]

Рени кивнула. Полностью отрешенная, она не узнавала себя. Как во сне она вышла в зал.

В другом конце огромного помещения несколько человек ждали ее появления, но она видела только Леона. Их глаза, преодолев разделяющее их пространство, встретились, — в сумрачной глубине его глаз пылал огонь, они притягивали, как магнит, и Рени, завороженная, пошла к Леону. Она двигалась плавно и величаво, грациозно помахивая веером, остановилась в нескольких шагах от него, повернула голову в сторону и обольстительно-вызывающе прикрыла губы веером. Потом она сложила веер, повернулась прямо к нему, опустила глаза и замерла в ожидании его реакции. Но то, что произошло, было столь же неожиданным, сколь и театральным: Леон стремительно подался к ней и, опустившись на одно колено поднес к губам ее руку в перчатке. Зрители зааплодировали. И тотчас волшебное очарование было разбито. Рени, покраснев, поспешно отдернула руку. «Пижон! — гневно подумала она. Но затем честно призналась себе: — Я тоже хороша. Что на меня нашло? С какой стати я так вела себя?» Леон быстро поднялся и смущенно отошел от нее, и тут Рени показалось, что его порыв был спонтанным и он искренне выразил ей свое восхищение, а она поняла его неверно, и сейчас он, наверное, сожалел о своей несдержанности.

К ее удивлению, комплименты были адресованы Аве, и она принимала их так, будто это она вытащила на свет божий Рени, подобно фокуснику, достающему из шляпы белого кролика. Рени еще не успела осмыслить происшедшее, как ей объявили, что у нее будет два выхода, а Ава окончательно договорилась о съемках. Леон, словно желая исправить впечатление от своей порывистости, держался очень официально, даже сухо и старательно избегал ее взгляда. Рени пришлось примерить остальные модели: сначала короткое платье, вышитое блестящим черным бисером, затем другое — бледно-зеленое. За ними последовали брючные ансамбли. Один был сшит в восточном стиле — с длинной до колен туникой, из-под которой выглядывали широкие шаровары; второй, из черного бархата, походил на мужской. К счастью, все параметры Джулии и Рени оказались совершенно одинаковыми.

Маленькая мадам Ламартин пыталась объяснить ей, когда и за кем она должна будет выходить, но она не говорила по-английски, а французский Рени исчерпывался школьной программой, и им было сложно понять друг друга. Рени узнала, что ей будут помогать переодеваться несколько ассистентов. Ей также пришлось запомнить аксессуары для каждой модели. Ава договорилась, чтобы из отеля «Три сосны» прислали ее вещи. После ланча, к которому она едва притронулась, у нее оставался всего час, чтобы отдохнуть перед тяжким испытанием.

Она сидела на подоконнике в своем «первоклассном» номере и смотрела на море, понимая, что расслабиться ей сейчас не удастся. Под ярким солнцем море было похоже на голубой шелк, отороченный кружевом волн, набегавших на золотой песок, благодаря которому это место стало таким популярным. Несколько парусников вошли в бухту, направляясь в сторону Ле Пулижана. Неужели всего несколько часов назад она, вся дрожа, стояла на этом берегу и смотрела на плывущего Леона? С того момента она невзлюбила его. Она не собиралась повторять ошибок своей матери и стать жертвой смазливой внешности и обаяния. Обаянием Леон обладал с избытком и пользовался им, словно поворачивал ручку крана. Презирая себя, она вспомнила тот момент, когда и сама не смогла устоять перед ним. Нет, это больше не должно повториться. Пока длится этот безумный показ, нужно будет держаться с ним холодно и надменно.

Дневное представление полностью сбило Рени с толку. Как она призналась Леону, ей не приходилось работать манекенщицей. Весь ее небольшой опыт ограничивался позированием перед фотокамерой, а это было совсем не то, что предстоящий живой показ. Одна из манекенщиц Леона, Селеста, грациозная темноволосая девушка, говорившая только по-французски, взглянула на Рени, пожала плечами и пробормотала: «Anglaise[5]». В своей неприязни она дошла до того, что забрала аксессуары Рени, чтобы приспособить их к своим платьям, что было совершенно ни к чему, потому что ее собственные лежали рядом. Были еще четыре девушки; две из них сегодня представляли костюмы двух других домов моделей. Один из домов прислал сюда менеджера по продажам — некрасивую худую женщину, в облике которой, однако, угадывался неповторимый парижский шик. Эта женщина просто игнорировала Рени, чего нельзя было сказать о толстом лысом коротышке, который оказался главным дизайнером другого дома моделей. Рени заметила на себе его взгляд, когда он разговаривал с Леоном, — наверняка он интересовался, где тот раздобыл это неуклюжее создание. Действительно, речь тогда шла о ней, но он вовсе не иронизировал, а напротив, выражал свое восхищение.

Наконец представление завершилось, и у нее оставалось достаточно времени для того, чтобы собраться с мыслями перед вечерним показом. Рени отчаянно проклинала Аву, которая настояла на ее втором выходе. Если бы из Парижа сразу выслали другую манекенщицу, то Рени уже была бы свободна и смогла бы вернуться домой и успеть к условленной встрече с Барри. Вместо этого ей пришлось телеграфировать ему, что она задерживается, и сейчас он наверняка злится на нее.

Однако отдыхала она недолго. В дверь постучала мадам Ламартин и велела ей спуститься и надеть золотое парчовое платье. Рени понадобилось некоторое время, чтобы сообразить, чего от нее хотят. Еще раз нарядив Рени в парчу, ее привели в номер миссис Мортон, американки, жены одного депутата. В пышной гостиной номера она увидела Леона. Миссис Мортон была очарована этим платьем, и Леон заверил ее, что для нее будет сшит второй экземпляр. Волосы американки были выкрашены в медный цвет, а глаза густо подведены черной тушью. Без сомнения, она вообразила, что будет смотреться в этом платье так же, как Рени; но поскольку она была лет на пятнадцать старше и весила фунтов на двадцать больше, то Рени показалось это маловероятным. Но платье стоило несколько сотен фунтов, и лесть Леона была понятной. Наконец назначили время примерки, которая должна была состояться в Париже, и Рени была отпущена.

Вечернее представление прошло более гладко. Она знала, что Билл с его камерами, предусмотрительно спрятавшись где-то среди пальм, работает вовсю. Ава, мурлыкая, как наевшаяся сливок кошка, сидела среди гостей. Леон в строгом фраке выглядел неотразимо, и хотя Рени старалась не смотреть в его сторону, она все время ощущала на себе его неотступный взгляд. В завершение показа все шесть девушек прошлись под слабые аплодисменты зрителей — и все закончилось. Гости разошлись в поисках ночных развлечений, которых в городе по случаю Пасхи было предостаточно.

Рени с легкой печалью смотрела, как они выходят из отеля. Было еще довольно рано, и ей бы не хотелось провести этот вечер в одиночестве в своем номере, но она не взяла с собой вечернего платья, да и Ава не собиралась никуда выходить. Билл, чьи слаксы и свитер совершенно не подходили к обстановке, криво ухмыльнулся.

— Если бы я знал, что мы ввяжемся в эту затею, то прихватил бы с собой шмотки получше. И можно было бы сходить в казино. А в этом прикиде меня туда и близко не подпустят. Придется искать кафе попроще. Всегда можно залить скуку рюмкой коньяка.

Рени, не видя ничего приятного в пьяном веселье, не стала просить Билла взять ее с собой и грустно отправилась в свой номер.

В дверь постучали. На пороге стоял Леон. Неожиданное появление этого утонченно-элегантного мужчины застало ее врасплох — сердце сжалось и бешено заколотилось.

— Я подумал, может быть, вы захотите сходить в казино? — спросил он.

Она ошеломленно смотрела на него.

— …с вами?

— А почему бы и нет?

Для решительного «нет» существовала сотня причин. Прежде всего ей никоим образом не хотелось увлечься им, и она уже решила держаться с ним холодно и надменно, еще у нее есть Барри и в конце концов у нее нет вечернего платья. Она сказала ему только о последнем препятствии. Он щелкнул пальцами.

— Платья? Да все вокруг увешано платьями, а если вы совершаете выход с Леоном Себастьеном, то вы наденете одну из его моделей.

Ей вдруг стала ясна цель его приглашения, она побледнела и вся похолодела.

— То есть… Вы хотите, чтобы я была с вами в казино как ходячая реклама?

— Совершенно верно, мадемуазель Торнтон. Реклама мне и в то же время небольшое развлечение для вас. — Он смотрел мимо Рени на ее номер. — Здесь не так весело в одиночестве, не правда ли?

Словно в подтверждение его слов, внизу заиграл какой-то оркестр. Позади нее была пустота, снаружи — манящие яркие огни. Разве не заслужила она маленького развлечения после утомительного дня? Но она все еще колебалась.

— Я должна сказать миссис Брент.

— О, она несет за вас ответственность? Но эта особа уже ушла.

Рени почувствовала, как ее кольнула обида. Ава ушла, ничего ей не сказав и оставив ее коротать этот вечер в одиночестве. Это подтолкнуло Рени.

— Я с удовольствием пойду, — просто сказала она. Будто по чьему-то приказу в коридоре тут же появилась непременная мадам Ламартин с двумя чехлами, в одном было платье, а в другом — манто. У Рени возникло подозрение, что Леон, задумав этот выход, не сомневался в ее согласии, но ей не хотелось ссориться с ним из-за этого.

Платье было не из тех, которые ей пришлось сегодня демонстрировать. Длинное, из белого шелка, оно отличалось изысканной простотой. Чувствуя трепет, она накинула сверху норковое манто. Она хорошо представляла себе его цену.

Казино находилось в нескольких шагах от отеля, но их ждала машина Леона. Когда он открыл перед нею дверцу, Рени почувствовала себя принцессой. Пусть она не верила ему, но она была всего-навсего женщиной, и завистливые взгляды других женщин, обращенные на нее и на ее спутника, доставляли ей удовольствие.

Казино было развернуто к морю и стояло в самом центре на берегу бухты. В этом же здании располагался дорогой кинотеатр. Множество лепных украшений и зеркал окружало посетителей. Леон поменял несколько купюр на пригоршню фишек.

— Не хотите ли… м-м… как это у вас говорится… немного пощекотать нервы?

Рени покачала головой.

— Я лучше посмотрю.

Она была разочарована видом фишек, так как ее неискушенное воображение рисовало ей кучи монет, лежащие перед каждым из игроков; однако вскоре происходящее захватило ее целиком. Рени наблюдала за крупье, спокойно-безразлично расставляющим фишки, за азартными, жадными лицами игроков. Одна из женщин в особенности привлекла ее внимание. Она была очень стара, морщины избороздили ее желтое лицо и шею, длинный острый нос выдавался вперед подобно птичьему клюву; из-под нависших век алчно поблескивали темные глаза, когда она костлявыми пальцами сгребала свой выигрыш, в котором, судя по всему, не очень нуждалась. Многочисленные кольца на руках и драгоценные камни на шее, шелковое платье и меха говорили о ее богатстве.

— Вы принесли мне удачу, — сказал Леон. Лежащая перед ним кучка фишек выросла. — Но я не стану искушать судьбу. Мы сейчас пойдем.

Он получил деньги за свои фишки, и они вышли к машине.

— Та старуха, кто она? — спросила Рени.

— Не знаю. Но она здесь постоянно. Страсть азарта — это все, что у нее осталось.

— Она показалась мне страшной… как хищная птица.

— У вас богатое воображение. Она просто жадная. Но в ком этого нет?

Он завел машину, и она плавно скользнула вдоль фронтона здания на восток.

— Разве мы едем не в отель?

— Почему бы нам не выпить в Порнише? Я знаю там одно милое кафе. Еще не очень поздно.

Луна освещала бухту, ночной ветер раскачивал сосны, и они наполняли воздух упоительным ароматом; и в ожерелье городских огней тихо плескалось море.

— Ла Боль-ле-Пен, — Леон показал на виллы слева от них, — расположен в Bois d'Amour[6] Вы знаете, что означает слово amour!

— Вероятно, совершенно разные вещи для нас с вами — парировала Рени.

— Вряд ли, — заметил он, но, к ее облегчению, не стал развивать эту тему.

Так же, как и Ле Пулижан, Порнише был рыбацким поселком. Вдоль побережья выстроилось множество яхт; их голые мачты, отданные на растерзание ветру, скрипели, как скрипят в лесу по осени сбросившие листву деревья. Посетителей было мало. В кафе всячески старались убедить вас, что сейчас лето, для этого на террасе даже установили электрические печки — но сидеть снаружи было все-таки слишком холодно. Леон заказал искристое золотое вино, название которого Рени не разобрала. Она виновато сказала:

— Боюсь, что я внесла много беспорядка в сегодняшнее представление. К счастью, завтра приедет ваша манекенщица.

Леон внимательно смотрел, как пузырьки воздуха поднимались в его бокале.

— Я не стал посылать за ней, — спокойно сказал он. — Вы справились прекрасно.

— Но, monsieur…

Он поднял глаза, они были непроницаемы.

— Мы обо всем договорились с мадам Брент. Вам придется задержаться здесь, за вами присмотрит мадам Ламартин, и когда все закончится, она отвезет вас в Париж, посадит на самолет и вы полетите в Англию.

— Однако! — Рени задыхалась от возмущения. — А со мной не нужно было посоветоваться?

— Разве это необходимо? — холодно сказал он. — Для вас сейчас открываются блистательные перспективы. Мы думали, что вы ухватитесь за это предложение.

— Я завтра же уеду!

— В таком случае, вы будете глупенькой девочкой.

Установилось долгое молчание. Рени постепенно отходила. Она знала, что он прав. Он предлагал ей превосходную работу; она проведет еще два дня в роскоши и будет носить великолепные платья, которые она просто обожала. Невольно она погладила мех своего норкового манто. Барри в любом случае разозлится на нее за опоздание, и ей безропотно, как овечке, придется сносить его упреки.

— Хорошо. Я останусь, но мне не нравятся ваши командные методы.

Он весело рассмеялся.

— Методы не имеют значения, если они приводят к желаемому результату.

Когда они вернулись в отель, Леон сказал, что пока она здесь, она будет носить это манто.

— Оно несколько более стильное, чем ваше, — вежливо сказал он. Рени подавила усмешку, — ее шубка по сравнению с этой норкой не стоила ничего, и казалась ей нелепой. — Мадам Ламартин принесет вам другое платье для завтрашнего вечера.

— О monsieur, но… — протестующе начала Рени.

— Довольно! — нетерпеливо прервал он. — Мои манекенщицы должны поддерживать репутацию моего салона. Пока вы в этом отеле, вы будете все время на виду.

Она поняла, что Леон был прав, когда, управившись с petit de jeuner[7] Рени спустилась в холл и все взгляды обратились к ней: женщины смотрели оценивающе, мужчины — искоса. Она была рада тому, что находится под покровительством мадам Ламартин. Селеста продолжала игнорировать ее, делая вид, что не понимает ни ее английского, ни ее французского. Лишь одна девушка — манекенщица толстяка Демонте — была настроена более дружелюбно. Она подошла к Рени, стоящей в углу холла, и заговорила с ней по-английски, коверкая слова.

— Тебе страшно повезло, что ты работаешь у месье Себастьена, — сказала она. — Он хорошо обращается со своими людьми. Месье Демонте жадный, он скряга: у тебя лучший номер, а мы живем на чердаке.

Рени было странно слышать что в «Эрмитаже» есть чердаки, и она заподозрила, что девушка несколько преувеличивает. Карин разглядывала ее с откровенным любопытством.

— Это так романтично… Месье переплывает бухту, чтобы увидеть тебя, и тут же приглашает на работу.

Итак, эта история стала всеобщим достоянием. Рени подозревала, что все это было не более чем рекламным трюком — от Леона можно было ждать всего.

— И ты так похожа на Туанет, — продолжала говорить Карин. — Ой, он был просто бешеный, когда потерял ее. Весь Париж знает эту историю.

— Туанет? — удивленно переспросила Рени. — А кто она?

— Ты никогда не слышала о Туанет? О самой очаровательной модели Парижа? Он заметил ее в магазине, она там работала, и вместе со своими платьями он создал ее. Она была его любимой манекенщицей, а потом что-то случилось — какая-то авария, она болела и — пф-ф! — все кончено.

— Какой ужас! — Рени была потрясена.

— Да, это очень печальная история. Бедная Туанет. Она была такая милая, такая веселая, и вот. — Карин развела руками, и Рени сообразила, что жест означает смерть девушки.

— Месье Себастьен очень страдает, — закончила Карин.

Рени с удивлением осознала, что испытывает острую ревность. «С ума сошла! — обругала она себя. — Он безразличен мне, абсолютно безразличен».

— Они были любовниками? — резко спросила она.

— Кто знает? — пожала плечами Карин. — Может да, а может и нет. Но сейчас он нашел тебя и будет счастлив.

«Будет ли? — думала Рени. — Он удерживает меня, чтобы я во всех отношениях заменила собой его умершую красотку!» Но почему-то откровения Карин расстроили ее, хотя она и говорила себе, что невозможно представить, чтобы у Леона никого не было, — у такого мужчины, как он, наверняка, в каждом quarter[8] по bien-aimee[9].

Улучив свободную минуту, Рени написала домой письмо. Она подробно описала матери все свои приключения, слегка приуменьшив роль Леона. Она знала, что ее мать ничем не отличается от других матерей, и с такой же поспешностью, как и другие, готова делать выводы в отношении любого мужчины, появившегося рядом с ее дочерью. Она написала письмо и Барри, лишь вкратце упомянув профессиональные достоинства Леона и опустив обстоятельства их встречи и подробности их вечернего выезда. Она предусмотрительно описала Леона как мужчину пожилого и непривлекательного. Барри был склонен к ревности и не стоило возбуждать его подозрений, которые не имели бы под собой никаких оснований и лишили бы его покоя.

Кристине и Майку она отправила цветные открытки с видами Ла Боля на фоне неправдоподобно-голубого неба и моря, зная, что им придутся по вкусу заграничные виды.

По мере того как длился этот день, Рени начинала понимать цель представления. Леон порхал меж гостей, расточая обаятельные улыбки и договариваясь о встречах, и в его записной книжке появлялось все больше адресов и телефонов. Как и большинство парижских модных домов, салон Себастьена существовал на выручку маленького магазинчика в цокольном этаже, где продавалась недорогая готовая одежда — но все же сердце Леона было отдано эксклюзивным моделям. Казалось, он целиком отдавался работе.

Рени пришла в голову праздная мысль. «Интересно, как это бывает, когда твой муж или жених так хорошо разбирается в женской одежде? Должно быть, с таким нелегко, но в то же время интересно». Барри никогда не обращал особого внимания на то, как она одета, если только она надевала то, что он называл хорошим.

В тот вечер она надела подготовленное для нее платье, на этот раз из темно-синего бархата. Прогуливаясь по холлу, она вдруг поняла, что ждет Леона. После показа он куда-то исчез с одной из своих клиенток и сейчас наверняка развлекал ее. Однако, уловив ход своих мыслей, она смутилась и пошла к лифту. Она сказала себе, что вовсе не ждет от него новых приглашений; но еще больше ей не хотелось дать ему повод так думать.

Двери лифта открылись, и оттуда вышел Леон.

— Я подумал, вдруг вы здесь, — сказал он. — Мне нужно поговорить с вами. — Он повел ее в уединенное место в углу холла, отгороженное цветами. — Хотите выпить?

Она помотала головой.

— Только кофе, пожалуйста. — Если уж предстояло говорить с Леоном, то ей нужно иметь ясную голову. Однако, когда принесли кофе, то оказалось, что в него добавлен коньяк.

— Мадемуазель Торнтон, — сказал Леон, неожиданно прервав ни к чему не обязывающие фразы, — я очень вами доволен. Разумеется, вам немного недостает подготовки и опыта, но я смог бы сделать из вас великую манекенщицу.

— Как Туанет?

Она тут же пожалела о своем вопросе. Его лицо стало безжизненно-бледным, темные глаза наполнились тоской, и он отвернул лицо. Итак, он любил эту девушку. И опять она почувствовала укол ревности.

— Кто-то уже пустил слух.

Рени пожала плечами, повторив его жест, и сказала:

— Без этого не бывает. Он повернулся к ней.

— Когда я увидел в витрине магазина ваше лицо, мне на секунду показалось, что вы — ее призрак.

Рени невольно задрожала, но он, ничего не замечая, продолжал:

— Вы обладаете тем же редким качеством — качеством звезды, которое сразу же может вознести неопытную девочку на вершину. С первого же взгляда я распознал это качество в ней, теперь я вижу его в вас. Я могу сделать вас знаменитой.

Стараясь выглядеть непринужденно, она сказала:

— Monsieur, вы, наверное, шутите?

— Нет, я говорю серьезно. Когда не стало Туанет, я остался без лучшей манекенщицы. Мне очень важно иметь рядом с собой девушку, которая вдохновляла бы меня, с которой у меня был бы полный rapport[10]. Моя последняя коллекция can’ est bien[11]. Джулия не вернется. У меня есть вакансия.

— Но вы же можете найти кого-то более квалифицированного, чем я?

— Квалифицированного? — повторил он с издевкой в голосе. — О да! Самых квалифицированных! Школы манекенщиц выпускают их сотнями, одну от другой не отличишь — полное отсутствие индивидуальности. Они мне не нужны. Мадемуазель Торнтон, мне нужно, чтобы вы приехали в Париж и работали у меня полгода или, по крайней мере, до выпуска моей следующей коллекции. Все необходимые формальности я улажу. У вас будет хорошее жалованье.

На секунду Рени испытала соблазн. Париж — это место, о котором мечтает каждая женщина, но она уже решила не иметь с ним никаких отношений. Да и как же Барри?

— Боюсь, что это совершенно невозможно.

— Невозможно? Почему? Почему, mademoiselle? Вы рождены для того, чтобы быть манекенщицей. Вы сами не понимаете, от чего вы отказываетесь.

— Именно манекенщицей мне и не нужно быть. Он пристально смотрел на нее.

— Дело, наверное, в том парне, с которым вы встречаетесь в Лондоне? Он стоит на вашем пути? Вы помолвлены?

— Он будет возражать, если я скажу ему, что уеду на полгода в Париж, — сказала она, пропуская его вопрос об их помолвке.

— В таком случае, он очень эгоистичен, раз он хочет помешать вашей карьере.

— Но я вовсе не из тех девушек, которые стремятся сделать карьеру. Я лишь убиваю таким образом время, пока мы не поженились. Я даже пообещала Барри совсем оставить работу.

— Вы, должно быть, очень любите этого молодого человека, если готовы ради него пожертвовать стольким.

Она подняла глаза и увидела его пристальный взгляд, но не смогла в нем прочесть ничего.

— Я ничем не жертвую, — легко сказала она. — Нет ничего более стоящего, чем любовь и замужество.

— Согласен. Нет ничего более стоящего, чем замужество по любви, — повторил он, слегка переиначив ее слова. — Итак, вы питаете к этому Барри grande passion[12]!

Этот допрос начинал вызывать у нее раздражение.

— Разумеется, я люблю Барри, — нетерпеливо сказала она, — но что касается всех этих чувств, то они существуют только в спектаклях и книжках, и мне они незнакомы.

Леон рассмеялся от всей души.

— О Рени, cherie[13], как же вы молоды!

Это было уж слишком! Она встала и, придав себе как можно больше достоинства, сказала:

— Если это все, о чем вы хотели поговорить, то мне остается пожелать вам спокойной ночи, месье Себастьен.

— То есть, уговорить вас поработать у меня совершенно невозможно?

— Абсолютно.

— Eh bien, надеюсь что вы не будете сожалеть о своем решении.

Рени удалялась от него, не зная, что он провожает ее взглядом. Она уже почти жалела о своем решении. Поездка в Париж была бы развлечением для нее, и ей всегда хотелось испытать себя в высокой моде, но она была убеждена, что сделала правильный выбор.

На следующее утро, спустившись в холл, она увидела Леона, который ждал ее.

— Сегодня у нас не так много дел, — сказал он, — только небольшой показ в три часа, а потом мы все отправимся по домам. Не хотите ли немного проехаться и посмотреть окрестности?

Он был в белом свитере и казался очень юным, в нем появилось что-то мальчишеское. День выдался солнечным, и с окончанием конференции вокруг царила атмосфера праздности.

— Думаю, что мне лучше остаться и упаковать вещи, — благоразумно сказала Рени.

— Ну это же глупо. Что вам упаковывать? Рени, сегодня вы еще в моем распоряжении, и я приказываю вам поехать со мной.

— У меня не остается выбора, не так ли? — засмеялась Рени. Втайне ей очень хотелось выбраться с ним отсюда куда-нибудь на свежий воздух.

— Тогда идите, надевайте манто, только не попадайтесь на глаза мадам Ламартин, она не одобрит, — с насмешливой торжественностью сказал он. — Я подожду снаружи.

Она сразу узнала его большой черный автомобиль и быстро села в него, чувствуя себя школьницей, сбегающей с уроков.

Они направились на юго-восток от Ле Пулижана в сторону мыса Пеншатуа, самой восточной точки бухты. Проехав вдоль побережья, они словно оказались в другом мире. Берег здесь был скалистым и диким, море пенилось среди скал. Как сказал ей Леон, это место из-за его дикости называли Côte Sauvage[14], игнорируя его настоящее название Grand Côte[15].

С другой стороны, удаляясь от моря, простиралась совершенно плоская равнина. Рени видела крестьян, работающих на полях — неуклюжих мужчин и женщин в старомодных черных платьях и белых чепцах с обветренными морщинистыми лицами. Они смотрели вслед проезжавшему автомобилю, прикрывая глаза от солнца высохшими руками.

— Состарились раньше времени, — сказал Леон. — Но молодые не остаются на земле, и разве можно их осуждать? Это тяжелая жизнь, и никому не хочется состариться преждевременно, подобно этим бедолагам.

Они проезжали мимо заболоченной местности, где полосы дикой травы отделяли друг от друга длинные ямы, — как сказал ей Леон, это были соляные карьеры.

— Я думала, что соль добывают в шахтах, — сказала Рени.

— Но ее можно черпать и из соляных болот. Но большинство из этих карьеров сейчас простаивает, хотя кое-кто и пробует возродить добычу. Правительство монополизировало добычу соли.

Для горожанина он неплохо знал сельскую жизнь. Рени сказала ему об этом.

— Мои родные интересуются многим, кроме модной одежды, — сухо сказал он, но распространяться об этом не стал. Рени испугалась, что проявила чрезмерное любопытство. В конце концов, она всего лишь его служащая и не имеет права совать нос в его частную жизнь.

Они ехали вдоль скалистого побережья полуострова, пока не добрались до мыса Де Круизик. Начиная с этого места, до самого Круизика по северному побережью тянулись кемпинги. Это скромное место однажды превратилось в довольно крупный порт, потому что расположилось у самого входа в почти закрытую бухту. Причалы были заполнены тральщиками и яхтами. Они подъехали к одному из тральщиков и смотрели, как с его палубы выгружали горы радужно-сверкающей рыбы. Вдоль берега стояло несколько ресторанов и скромных отелей, но посетителей в них было немного, а местные жители выглядели бедно.

— В курортный сезон им живется лучше, — сказал ей Леон. — Это ближайшее от Ла Боля место для туристских прогулок. А рыбная ловля прокормить их не может.

Повернув от причалов, они спускались по узкой улочке. Здесь на всем был налет бедности: на окнах не было занавесок, и Рени могла видеть убогую обстановку, каменные полы и скудную тяжелую мебель. Они подошли к строению, на котором была вывеска кафе.

— Мы перекусим au paysan[16], — весело сказал Леон. — Сегодня никаких роскошных ресторанов. Но пища здесь свежая и вкусная.

Он помог ей спуститься по каменным ступенькам. Это было полуподвальное помещение с оштукатуренными стенами и перекладинами на потолке. На столах, покрытых клетчатыми скатертями, стояли стаканы с ножами и вилками.

— Когда будет перемена блюд, не отдавайте свои приборы, а то больше вы их не получите, — предупредил ее Леон. — Нам предстоит настоящая французская еда, и подадут ее по-французски.

Суп был превосходным, рыба — свежайшей, а омлет имел пикантный вкус. В завершение им подали нежный белый сыр и фрукты. Их обслуживала угловатая старуха в большом белом фартуке, повязанном поверх черного платья. Она говорила на местном диалекте, и понять ее было трудно. Рени, страшно проголодавшись, съедала все, что подавалось, сохраняя каждый раз пару своих приборов, которые могли пригодиться для следующего блюда. Единственное, к чему она не притронулась, были моллюски, дымившиеся в огромной деревянной лохани. Леон взял несколько штук, чтобы порадовать старую женщину. Они пили vin ordinaire[17], оно показалось ей кислым и терпким.

— Вино народа, — сказал Леон, посмеиваясь над ее гримасой. — Каждый француз с младенчества пьет такое вино, это профилактика от анемии.

Они вновь оказались на узкой улице, которая спускалась к причалам, в дальнем, ее конце был виден ярко-голубой залив и красные паруса рыбацких суденышек, державших свой путь в открытое море.

Тут произошло событие, которое удивило Рени и смысл которого приоткрылся ей лишь спустя несколько месяцев» Мимо них по тротуару проходил бородатый моряк. Поравнявшись с ними, он остановился, чтобы раскурить свою зловонную гальвазскую сигарету, и бросил горящую спичку на тротуар. Леон мгновенно наступил на нее, и Рени с удивлением заметила, как он побледнел.

— Вам следует быть поосторожнее, топ vieux[18], — сказал он моряку. Тот лишь что-то буркнул и собрался было зажечь другую спичку, поскольку его сигарета не хотела разгораться, но Леон быстро достал свою золотую зажигалку и чиркнул ею: — Разрешите помочь?

Мужчина в ответ на эту любезность снова буркнул что-то неразборчивое и двинулся дальше, оставляя за собой клубы дыма. Леон проводил его хмурым взгляды.

— Вы противник курения? — спросила Рени, удивившись выражению его лица. — Хотя сами вы курите.

— Это выходит скорее по необходимости, — отрешенно сказал он. — Приходится пить и курить с клиентами. Полгода я не пил и не курил. — Он поморщился. — Таким образом я наказывал себя, и это помогло мне очиститься.

В своих мыслях он был где-то далеко от нее. Его рука с зажигалкой скользнула мимо кармана, зажигалка выскользнула из руки и упала. Леон, ничего не замечая, шел дальше. Рени нагнулась, чтобы поднять ее, но какой-то оборванный мальчишка проскочил под ее рукой, схватил зажигалку и стремглав помчался вниз по улице. Но Леон, мгновенно оценив ситуацию, тут же бросился в погоню. Схватив ребенка за воротник рваной рубашки он развернул его к себе лицом. Мальчишка представлял собой жалкое зрелище: из-под драных джинсов выглядывали босые ноги, с худого, перекошенного лица злобно смотрели два карих глаза.

— Маленький воришка, — спокойно сказал Леон, извлекая свою зажигалку из его сцепленных пальцев.

— Похоже, он голоден, — заметила Рени, — и такой жалкий. Вы вернули свою зажигалку и отпустите его, правда?

Она рылась в своей сумке, собираясь дать ребенку несколько франков, но что-то в молчании Леона насторожило ее, — она подняла голову и посмотрела на него.

— Мы не должны поощрять воровство, — твердо сказал он. — Нет, моя дорогая, мы передадим его фараонам, и пусть они с ним разбираются.

— Пожалуйста, Леон, не надо. — При упоминании о фараонах она увидела ужас в карих детских глазах. Это было единственное слово, которое мальчишка понял сразу. — Дайте ему шанс! Он всего лишь ребенок.

— Ребенок, если его не поправить, может вырасти в преступника.

— Да, но полиция… — Ей ничего не было известно о французском правосудии, она не знала, насколько оно снисходительно к юным правонарушителям. Перед ее глазами было жалобное лицо ребенка. У Леона есть все, он может позволить себе быть милосердным. Она продолжала убеждать его, понимая, что он остается глух к ее словам. Она запнулась и замолчала. Леон и ребенок смотрели на нее выжидающе, и каждый что-то прикидывал в уме. Леон заговорил первым — резко и грубо; никогда прежде она не слышала от него такого тона.

— Я отпущу его. Более того, я попытаюсь найти его семью и помочь ему, если вы пообещаете мне работать у меня в Париже.

Она смотрела на него широко раскрытыми глазами.

— Это шантаж? Он пожал плечами.

— Называйте это как хотите. Я говорил вам, что не выбираю средств, чтобы получить то, что мне нужно.

— Я презираю вас!

Он ничего не ответил, но кровь прилила к его лицу.

— А если я откажусь?

— Тогда, боюсь, мне придется передать полиции этого petit voleur[19].

Словно в подтверждение его слов в конце улицы появились две фигуры в плащах и фуражках. Ребенок сжался и захныкал, обратив на Рени умоляющий взгляд. «Нет, — думала она, — он не сделает этого… А вдруг?…» Полицейские размеренным шагом приближались к ним. Ребенок дрожал от ужаса. У Рени сжалось сердце.

— Хорошо, — сказала она сквозь зубы. — Вы животное. Но я сделаю то, что вы хотите.

— Вы обещаете? Слово англичанки?

— Обещаю.

Он улыбнулся и взял мальчишку за руку, сказав ему что-то по-французски, и тот изумленно взглянул на Леона. Полицейские, поравнявшись с ними, подозрительно посмотрели в их сторону, и мальчишка вцепился в руку Леона. Рени не могла уловить смысл последовавшего диалога, но полицейские двинулись дальше с неудовлетворенным видом, а Леон повел своего нового протеже туда, где стояла его машина.

— Куда вы его ведете? — обеспокоенно спросила Рени.

— К нему домой. Хочу увидеть его семью. Возможно, мне удастся сделать из него пажа. Хотя в данный момент вид его совсем не располагает. Вам лучше держаться от него подальше, у него могут быть блохи.

Лицо мальчишки просияло, когда Леон приказал ему забраться в машину, но потом тень недоверия пробежала по нему. Однако Леон снова сказал ему что-то мягко и успокаивающе, и мальчишка опустился на кожаное сиденье сзади с выражением полного экстаза на лице.

Хижина, в которую он их привел, поражала своей нищетой. Внутри на каменном полу стоял стол и несколько массивных стульев. Их встретила какая-то женщина — ребенок называл ее «grand mere»[20]. Она набросилась на мальчика с бранью, но когда Леон, прервав ее, объяснил ей цель своего визита, она утихла. Она восприняла все его предложения сдержанно и с чувством собственного достоинства. Под конец разговора Леон положил на стол пачку купюр, на которые она покосилась с недоверием, и они вышли на улицу.

— Что все это значит? — спросила Рени.

— Когда она отмоет и немного приоденет своего сыночка, он приедет ко мне в Париж. Придется мне заняться перевоспитанием маленьких воришек. Эти бретонцы страшно независимы, — она ничего не хочет для себя. Мальчишка, его зовут Пьер, гораздо старше, чем можно подумать, но не может получить работу, он хороший мальчик и так далее и тому подобное. Я уж не стал говорить ей, что поймал его, когда он хотел стащить мою зажигалку.

Рени молча забралась в машину. Было странно слышать эти слова от человека, который бессердечно хотел упрятать за решетку ребенка в конце концов только за то, что тот взял выпавшую вещь.

— Леон, — она невольно назвала его по имени, — ведь на самом деле вы не собирались сдать его в полицию?

— Почему же нет? — ответ последовал чересчур быстро.

— Я вам не верю.

— Но вы выполните свое обещание? — обеспокоено спросил он.

— Да, я сдержу свое слово.

Перспективы, открывавшиеся перед ней, дразнили и тревожили ее. Париж, мир высокой моды… И у Барри нет причин винить ее, она вынуждена ехать. Она отогнала от себя мысль, что ее рассказы о Пьере вряд ли встретят его понимание, скорее всего, он сочтет ее наивной дурочкой, но вспомнив умоляющий взгляд ребенка, она почувствовала, что сможет объяснить Барри все. Потом ее мысли приобрели практический характер.

— Где я буду жить?

— Есть такая мадам Дюбонне, которая содержит пансион — самый хороший в Пасси. И цены приемлемые. Я свяжусь с ней, когда вернусь в Париж.

У него уже все продумано! Интересно, его Туанет тоже жила в пансионе мадам Дюбонне?

Мадам Ламартин встретила Рени, вздымая руки к небу и причитая, — где же она пропадала? Уже поздно. Рени удалось догадаться, что она говорила об этом. Она хотела что-то ответить, но слова замерли у нее на языке, когда она увидела Леона и его испытующий взгляд.

— Замолчите, — резко сказал он. Он велел им ждать в холле, а сам зашел в офис отеля. Мадам Ламартин начала тихо сетовать, поглядывая на Рени. Она была откровенно обеспокоена задержкой.

Леон очень скоро вернулся с какими-то отпечатанными листами бумаги в руках и положил их на стойку.

— Рени, я хочу, чтобы вы подписали это, — сказал он. — Это для протокола и для того, чтобы вы уяснили себе все, о чем я говорил.

В документе говорилось, что мадемуазель Рени Торнтон обязуется работать для дома моделей Себастьена до подготовки следующей коллекции моделей с правом последующего продления контракта. Указывалась солидная сумма жалованья. Похоже, Леон был воплощением французской щедрости.

Он дал ей свою ручку. Рени машинально отметила про себя, что это роскошный образец всемирно известной фирмы; она не решалась поставить свою подпись. Из нее вытянули это обещание нечестным образом.

Она укоризненно посмотрела на Леона.

— Вы провели меня, — сказала она. Его бровь удивленно приподнялась.

— Я сделал то, что вы хотели, в обмен на ваше обещание.

Ей пришло в голову, что он не только отпустил Пьера, но и был намерен сделать из него полезного члена общества; но она продолжала колебаться.

— Думаю, что вам не удастся получить для меня разрешение на работу во Франции. Должно быть, много французских манекенщиц нуждаются в работе.

— Было бы жаль, — терпеливо сказал он. — Но мне удастся.

Мадам Ламартин смотрела то на Леона, то на Рени, удивленная сопротивлением Рени. Девушке невероятно повезло, месье обратил на нее внимание. Неужели она не понимает этого? Конечно, она англичанка, а все англичане ненормальные. И она пожала плечами, возмущенная непредсказуемостью иностранцев.

Леон подался к Рени и крепко взял ее за руку. При его прикосновении она вся обмякла. Он настойчиво смотрел ей в глаза, и она поняла, что целиком находится во власти этого привлекательного человека. Она была не в силах отвести глаза, хотя и знала, что краснеет: в его взгляде было что-то гипнотическое.

— Подписывайте, — тихо сказал он. Она покорно подписала.

Она была свободна. Леон повернулся к мадам Ламартин, которая поставила свой росчерк за свидетеля.

— У вас будет копия, — сказал он Рени.

Она стояла, потирая запястье, которое недавно сжимал Леон. Дурные предчувствия одолели ее, она не понимала, во что ее втянули и как объяснить все это Барри.

Загрузка...