Парижское приключение

Глава 4

Апрельским днем, когда Рени приехала во Францию, проливной дождь сменился ослепительным сиянием весеннего солнца, и ее прилет был ознаменован взрывом солнечного света после особенно яростного ливня. Рени сочла это добрым знаком. Автобус высадил ее у пандуса, и она встала в очередь на такси. Непозволительная роскошь, но она решила, что постижение таинств метро может подождать до следующего раза, когда она не будет обременена багажом. Чтобы избежать уличных пробок, таксист вез ее сквозь лабиринт маленьких улочек. Она лишь мельком увидела Эйфелеву башню, и через Сену они переехали по невыразительному мосту. Она слышала, что Париж считается зеленым городом, и сейчас убедилась в этом. Деревья были повсюду, — они росли не только вдоль бульваров и широких улиц, но в каждом свободном месте. Позже она узнала, что если дерево погибает, на его место сразу же сажают другое. В это время они были особенно хороши в нежно-зеленой дымке молодой листвы.

Ей рассказывали в самых мрачных тонах об уличном движении Парижа, и сейчас она поняла, что в этих рассказах не было и доли преувеличения. Водитель ужаснул Рени своей беспечностью: он то бросал свой автомобиль прямо в стремительный поток машин, то выскакивал из него, каждый раз лишь каким-то чудом избегая столкновения, — и Рени успокаивала себя одной только мыслью, что наверное он знает, что делает.

Пансион, в котором ей предстояло поселиться, располагался среди старомодных домов, — высокие, мрачные, они терпеливо ожидали прихода бульдозеров, поскольку их старшие соседи были уже стерты с лица земли, уступив свое место на ней большим многоквартирным домам, которые поднялись вокруг. Такси остановилось у дома 14, который и был пансионом Дюбонне. Рени вышла из машины и растерялась: не в состоянии пересчитать показания счетчика, она перебирала в руках деньги. На ступеньках дома появился скрюченный старик в синей спецовке. Впоследствии ей еще предстояло познакомиться с вечным Анри, который вместе со своей женой Клотильдой занимал полуподвальный этаж и служил консьержем, без которого ни одно уважающее себя французское заведение обойтись не могло, и был мастером на все руки. Он посмотрел на счетчик и, повернувшись к Рени, назвал ей причитающуюся с нее сумму. Она подала водителю деньги вместе со щедрыми чаевыми, а Анри вытащил ее чемоданы. Тут и сама мадам Дюбонне вышла поприветствовать ее. Это была дородная, внешне добродушная женщина, в неизменном черном платье, но с полного лица на Рени смотрели хитрые проницательные глаза. Немногие могли бы перехитрить мадам. Рени с огромным облегчением услышала, что она говорит по-английски, хотя и с сильным акцентом.

— Добро пожаловать, мадемуазель Торнтон. Я надеюсь, что вы будете счастливы у нас.

— Уверена, что так и будет, — сказала Рени. На самом деле у нее возникли сомнения на этот счет, когда она вошла в дом вслед за своей хозяйкой. Плохо освещенный холл с унылым зеленым линолеумом на полу и с мрачными стенами был не слишком располагающим. Наверное, в доме 14 решили, что не стоит заниматься его переоборудованием, так как и он должен быть снесен в угоду прогрессу.

Рени с ее английскими стандартами все в доме показалось не слишком удобным. Ее комната была маленькой, а кровать — жестче, чем ей хотелось бы. Вода в комнате была, но вела себя, как хотела. Временами из крана шел кипяток, чаще же вода была едва теплая, а иногда случалось, что она вообще едва капала. Рени позволила себе принять ванну за довольно существенную плату, но потом обнаружилось, что это повлекло за собой и расходы на оплату услуг бонны, которая единственная здесь умела обращаться с водопроводом, обслуживавшим огромную круглую лохань в мрачной ванной комнате.

Столовая была заставлена отдельными столами, и Рени показали ее стол. В комнате отдыха были лишь жесткие стулья с прямыми спинками, а предметом гордости служил телевизор. Мадам экономила на электричестве и пользовалась слабыми лампочками, так что каждый раз с наступлением темноты в доме становилось сумрачно. Несмотря на все эти неудобства, место было чистым, плата приемлемой, а питание превосходным.

Когда пришло время, Рени познакомили с ее соседями, и здешнее общество произвело на нее почти гнетущее впечатление. Один из жильцов был тихий пожилой мужчина, которого не интересовало ничего, кроме еды и газет. Мадам рассказала ей, что он занимает довольно значительный пост в министерстве образования и что своим присутствием он оказал ей честь. Рени также узнала, что у него есть bien-aimee, у которой квартира на левом берегу Сены, и что там он проводит почти все вечера. Была также мадам Югон, которая, как заподозрила Рени, была вовсе не мадам, а одна из тех старых дев, что не нужны своим родственникам и чьих средств хватает только на безрадостную жизнь в пансионах. Испытывая жалость к этой бедняжке, Рени не раз пыталась заговорить с ней, но скоро поняла, что языковой барьер непреодолим; да и женщина, похоже, не рвалась познакомиться поближе, встречая и провожая ее неодобрительным взглядом. Видимо, она была невысокого мнения о фотомоделях.

Семейство Рино, состоявшее в дальнем родстве с мадам Дюбонне, достойно дополняло комплект жильцов. Жена была худой и некрасивой, но с шиком носила свои простенькие наряды — обычно это был темный костюм. Месье здесь видели редко; у него было свое дело, поглощавшее его целиком. Жена также подрабатывала в шляпной мастерской. У них было двое детей — девочка шести лет и мальчик пяти. Девочка, ее звали Колетт, уже была настоящей маленькой парижанкой. Она возилась со своими волосами и волновалась из-за одежды; она была хорошенькой и знала об этом. Ее брат Гай, казалось, не знал, чем заняться, и постоянно болтался по дому, путаясь у всех под ногами. Днем они ходили в школу, а вечером, к удивлению Рени, всегда ужинали с родителями, допоздна засиживаясь за бесконечной игрой в карты. Мадам попыталась было заговорить с Рени, но не зная английского и будучи не в состоянии понять французский Рени, пожала плечами и удалилась. Мадам Дюбонне предупредила Рени, что Джина постоянно выклянчивает для себя одежду, и сейчас, узнав, что Рени будет работать в доме моделей, она спрашивала, можно ли там купить по сниженным ценам ненужные модели. Детей веселило то, как Рени говорила по-французски, и когда в свой первый вечер она попыталась сыграть с ними в карты — игра напоминала английскую «разори соседа», — они корчились от смеха над ее ошибками и пришли в восторг оттого, что она с готовностью выслушивала их замечания. Их компания понравилась Рени больше, чем взрослое общество.

Но она забыла о пансионе и его жильцах, отправляясь как на Божий суд в салон Себастьена. Получив от мадам Дюбонне многословные инструкции о том, как добраться до нужного места, Рени поехала из Пасси на метро. Она взяла билет в первый класс, но вагон был переполнен так, что ей вспомнилось лондонское метро в час пик.

Она вышла в Мадлене, и бурлящий поток транспорта настолько захватил ее, что она не обратила внимания на окрестности. В конце концов она благополучно добралась до западной части предместья Сент-Оноре, где находился салон. Рени оказалась перед высоким зданием, в нижнем этаже которого располагался магазин — здесь были выставлены копии моделей из коллекций Леона за исключением последней, а также ювелирные изделия, шарфы, шляпы и туфли.

Приближаясь к салону, Рени чувствовала, как беспокойно бьется ее сердце, но даже сама себе она не призналась бы, что это мысль о предстоящей встрече с Леоном так взволновала ее.

У дверей стоял величественный швейцар, и Рени едва слышно сказала ему, что ей нужно видеть месье Себастьена; но швейцар не понял ее, приняв за клиентку. Рядом с ним она заметила посыльного в красивой небесно-голубого цвета форменной куртке, на которой блестели ряды серебристых пуговиц. У него был дерзкий вид, и что-то в нем показалось знакомым ей. Но тут он застенчиво посмотрел на нее, и Рени с удивлением поняла, что это Пьер — только хорошо откормленный и румяный. В нем мало что осталось от того оборванца, которого она пожалела несколько недель назад в Ла Боле. По приказу своего осанистого начальника он быстро вскочил и повел ее наверх в салон. Просторная комната с высокими потолками и окнами, выходящими на улицу, была декорирована в серых и белых тонах. Тяжелые серые портьеры висели на окнах и вдоль стены, откуда три ступеньки вели наверх в комнату манекенщиц. Стулья были с позолотой, над головой блестела хрустальная люстра. Рени представила, как превосходно на этом нейтральном фоне должны смотреться роскошные творения Леона. Пьер, проводив ее, тут же исчез. Рени смотрела на большую цветную фотографию, висевшую на стене. Чтобы понять, кто на ней был, подписи не требовалось. Девушка была снята в великолепном наряде, сделанном для восточной принцессы, и его великолепие еще более подчеркивало поразительную внешность девушки. Ее медово-золотистые волосы были собраны в узел, открывая маленькую головку и идеальный овал лица, но на этом сходство с Рени заканчивалось. Даже по фотографии можно было сказать, что она умела держаться превосходно — об этом свидетельствовали королевская посадка головы и надменный взгляд темных миндалевидных глаз; у Туанет были действительно темные глаза в отличие от Рени, у которой серые глаза только оттенялись темными ресницами. У Рени упало сердце, когда она внимательно разглядела портрет. Если Леон вообразил, что нашел в ней преемницу Туанет, то он оптимист. Обида захлестнула ее. Почему, вместо того чтобы забыть о Туанет, он пытается отыскать ее черты в Рени? В лучшем случае можно надеяться только на то, что она станет слабым напоминанием об этой надменной красавице; и это нечестно — заставлять ее конкурировать с легендой. Какой бы ни была Туанет, после ее трагической кончины ее слава осталась бессмертной, и тот, кто сохранил в памяти ее образ, будет вспоминать о ней как о единственной и неповторимой.

Течение ее мыслей было прервано приходом мадам Ламартин, которая, похоже, совсем не ожидала увидеть ее здесь. С ее слов Рени поняла, что месье Себастьен уехал, и она не знала, радоваться ей или огорчаться. Француженка была в замешательстве, не зная, что ей делать с Рени. Она отправила ее в примерочную комнату, где вокруг электрического камина собрались шесть девушек, — они болтали и чему-то смеялись. Они работали в салоне, и в их обязанности входило демонстрировать наряды клиентам; это были одни из самых красивых и изящных девушек Парижа. Среди них Рени узнала Селесту и робко улыбнулась ей, но та измерила ее высокомерным взглядом. Девушки критически разглядывали вошедшую, после чего, нарочито игнорируя Рени, опять затараторили по-французски так, что она не могла разобрать ни слова.

Рени почувствовала себя неловко, она вспомнила, что во Франции слишком много своих манекенщиц, и решила, что девушки наверное возмущены ее прибытием. Она присела на табурет и, чувствуя себя несчастной, не знала, куда ей девать себя, а девушки продолжали сидеть к ней спиной. Идиотка! Зачем она сюда приехала?

В дверь заглянула ассистентка.

— Луиза! Подите сюда!

Удивительно стройная рыжеволосая девушка нехотя поднялась и прошла к двери.

— Это барон? — лениво осведомилась она.

— Да, да. Поторопитесь.

Без малейших признаков спешки Луиза вышла из комнаты. В это же самое время в комнату вошла другая девушка; это была шатенка с живыми карими глазами. В ее облике отчетливо проглядывало что-то англосаксонское, и Рени воспряла духом. Неужели она встретила соотечественницу? Девушка заметила сидящую в одиночестве Рени и подошла к ней.

— Вы новенькая?

Как приятно прозвучали звуки родной речи! Рени сказала ей, что приехала вчера утром.

Девушка, придвинув табурет, присела рядом.

— А я Джанин Синклер. Я из Канады и очень рада вас видеть. Эти, — она кивком показала на остальных девушек, — не очень-то гостеприимная компания. Они не любят иностранцев. Их, наверное, можно понять, хотя сама я целиком за дружбу народов. На самом деле меня зовут не Джанин, а Джоан, но для этой профессии потребовалось придать моему имени немножко шарма. А тебя как зовут?

— Рени Торнтон. Надеюсь, что ею я и останусь; я не смогла бы откликаться на какое-то другое.

Джанин оказалась настоящим кладезем информации.

Январские шоу и их последствия были уже делом прошлого, и если только Леон не организует показ моделей, подобный тому, что прошел в Ла Боле, то работы будет не так много, пока он не вернется и не начнет работать над следующей коллекцией.

— Советую приносить сюда какое-нибудь вязание, — продолжала Джанин, разворачивая большое вязаное полотно, походившее на спинку свитера. — Ты можешь все это время читать, но это не принято, да и не очень приятно, если есть с кем поговорить. Выходной у нас в понедельник, но когда готовится новая коллекция, то весь график ломается, и мы работаем круглосуточно.

— Расскажи мне о работе. Что происходит в других комнатах?

— Стирают, кроят, гладят. Ты знаешь, наверное, что все модельные экземпляры создаются вручную. Их выкраивают по toile, так называется выкройка из холста; все модели первоначально делаются из toiles, и их подгоняют по фигуре, что-то исправляют. Я не стану показывать тебе цеха, там всегда полно народу, да нам и не рекомендуется бродить по дому. Все поручения выполняют ученики, они же присматривают за одеждой и приносят нам все необходимое. Мы, модели, как видишь, привилегированный класс, нежные тепличные создания, от нас требуется только носить красивые наряды и представлять их в самом выгодном свете.

— Вот здесь-то я и потерплю крах, — уныло сказала Реки. — Я… у меня не так много опыта в работе такого рода… Мне нужна будет помощь.

Джанин недоверчиво посмотрела на нее, недоумевая, как же она оказалась здесь, но чувство такта не позволило ей расспрашивать об этом.

— Тебе не о чем беспокоиться, — сказала она, — ты — любимый тип месье. Он обожает блондинок, а сейчас у нас их нет, и я уверена, что у тебя есть все необходимое для этой работы. Он уже давно пытается найти кого-нибудь взамен Туанет.

Рени заинтересовалась:

— Ты знала ее?

Джанин покачала головой.

— Это было до меня, но о ней здесь ходят легенды. Ты видела ее фотографию в салоне?

— Да. Она была очень красивая. Джанин вдруг тихо присвистнула.

— Так вот кого ты мне напоминаешь! У тебя точно такой же неземной взгляд, как и у нее.

— О, перестань, — воскликнула Рени. — Я и так чувствую себя призраком.

Но когда она произнесла эти слова, холодная дрожь пробежала по ее телу. Скорее всего для Леона она и была призраком, духом его умершей возлюбленной. Мысль ужаснула ее.

— Призрак или нет, я не знаю, но ты можешь быть спокойна за свое будущее. Готова поспорить, что когда месье вернется, он ни с кем другим и работать не будет.

Джанин с Рени вышли, чтобы где-нибудь пообедать, — в Париже перерывы были длинными. Они слегка перекусили в одном из кафе, которых на бульваре было бесчисленное множество; затем прогуливаясь дошли до Плас-д'Опера, и полюбовались затейливым зданием Оперного театра, оттуда прошли по улице Риволи, с ее крытыми галереями и магазинчиками, и наконец вышли к площади Согласия. На огромном пространстве площади терялись даже бурлящие потоки транспорта. В центре стоял египетский обелиск, и Рени сразу признала в нем собрата шпиля Клеопатры, что на набережной Темзы. Но этот, установленный в центре одной из огромнейших и красивейших площадей мира, был более впечатляющим. Они подошли к площади с северной стороны. Слева от них располагался сад Тюильри с террасами, скульптурами и круглыми прудами, а справа, сужаясь к горизонту, тянулись ровными рядами Елисейские поля, окаймленные знаменитыми каштанами и заканчиваясь Триумфальной аркой. Прямо перед ними был мост Согласия. Вокруг было множество фонтанов и скульптур — это место производило огромное впечатление простором и обилием света.

— Какое чудесное место можно обнаружить в самом центре города, — сказала Рени.

Джанин вела ее вокруг парка, к Сене. Она задержалась у одного из фонтанов.

— Вот здесь отрубили голову Людовику Шестнадцатому, — сказала она Рени.

— Неужели?

Рени была неприятно удивлена.

— В те времена это место, должно быть, выглядело иначе в тени госпожи Гильотины, — говорила Джанин. — Ты читала вашего Диккенса? Можешь себе представить, как мадам Дефарж со своими сестрами сидят на этом самом месте, где мы сейчас стоим, и вяжут, и считают при этом головы, падающие в корзины?

— Ну вот, ты все испортила.

Рени дрожала. Светило теплое апрельское солнце, и было трудно поверить в реальность тех кровавых событий, которые когда-то запятнали это чудесное место.

Они брели по Елисейским полям мимо раскинувшихся парков, в которых играли дети, посмотрели на карусели и киоски. Джанин показала Рени парк Елисейского дворца — официальной резиденции президента Франции. Они дошли до площади Рон-Пуэн, где сходились сразу шесть улиц. Ее украшали шесть фонтанов и клумбы со множеством восхитительных тюльпанов.

— Нам пора возвращаться, — сказала Джанин, посмотрев на часы.

Рени с грустью поглядела на Триумфальную арку, которая была видна прямо за Рон-Пуэн. Центральная авеню была настолько широка, что вмещала в себя шесть полос движения транспорта, места для парковки машин и кафе под открытым небом по обеим сторонам, и достигала своей высшей точки на площади д'Этуаль.

— А нам нельзя подняться наверх? — спросила Рени.

— Сейчас у нас уже нет времени. Придем сюда как-нибудь вечером, будем пить кофе на террасе и наблюдать, как течет жизнь. Но сейчас нам нужно возвращаться.

Они пересекли Рон-Пуэн, рискуя оказаться в водовороте машин, и, пройдя боковой улочкой, вышли в Сент-Оноре. Мужчины оборачивались, провожая взглядом этих двух очаровательных девушек в шикарных нарядах. Джанин предупредила Рени, чтобы та не гуляла по городу одна. Миновав фешенебельные магазины, они вернулись в салон Себастьена.

В последующие дни Рени продолжала бездельничать. Так как ни одна из моделей не была сшита специально для нее, она не могла работать в них. Чтобы как-то скоротать длинные часы, она, следуя примеру Джанин, начала вязать свитер. Ей подумалось, что можно будет послать его Барри в знак примирения. Хотя воспоминания о его предательстве все еще мучили ее, но ее первое бурное негодование уже прошло. Она часто думала о нем. Их дружба была слишком долгой и прочной, чтобы пострадать от глупого мимолетного увлечения. Она уже почти собралась написать ему, чтобы попытаться помириться.

Джанин сдержала свое слово и на второй вечер повела ее пить кофе на Елисейские поля. Они сидели в кафе на верхней террасе рядом с дорогими магазинами и демонстрационными залами автомобильных фирм. Авеню постепенно одевалась в вечерние огни; беспрерывные потоки машин неслись навстречу друг другу, а по тротуарам разгуливали нарядные толпы людей. Деревья уже зеленели нежной листвой и над всем этим розовело небо, пронизанное отсветами лучей заходящего солнца. Легкая дымка тумана окутывала Триумфальную арку.

— Вот он, Париж, — с пафосом произнесла Джанин. — Интересно, чем он станет для тебя?

— Надеюсь, что посвящением в мир высокой моды, — смеясь, сказала Рени. — Ведь не вязать же я приехала сюда.

— Ты не пробыла здесь и недели, — напомнила ей Джанни. — Подожди, скоро начнется работа над новой коллекцией. Это пострашнее, чем премьера в Уэст-Энде, но надеюсь, что в Париже ты испытаешь нечто более захватывающее, нежели тяжелая работа.

— Ну, это маловероятно, — вздохнула Рени. Если Джанни имеет в виду любовные переживания, то их Рени пока было достаточно.

Кроме прогулок с Джанни, она проводила вечера с Колетт и Гаем, — эти развлечения не требовали таких больших расходов, ведь ей нужно было пополнить свой летний гардероб парижскими нарядами. С помощью Джанин она купила детям Рино увлекательную «Змейку» и другие несложные игры, и их посиделки стали такими шумными, что взрослые, желавшие смотреть телевизор, выдворили их из комнаты отдыха, и им пришлось перебраться к Рени, в ее маленькую комнатушку. Она быстро нахваталась от детей разных французских словечек и выражений, так что их игры оказались взаимовыгодными.

И наконец вернулся Леон.

Он приехал утром в один из тех дней, когда после весеннего ливня ярко светило солнце и город стоял, напоенный нежной весенней свежестью. Его приезд был для всех неожиданностью. Он просто вошел в офис, держа в руках папку с набросками, и мгновенно все вокруг наполнилось жизнью.

Персонал стал расторопнее, манекенщицы свернули свое вязание вместе с разговорами и бросились прихорашиваться перед зеркалом, висящим на стене. На Пьера обрушилось бесчисленное количество поручений, и он постоянно носился между цехами и студией Леона. Рени со страхом ожидала, когда он вызовет ее к себе, и это, конечно, должно было произойти сегодня. Она сама не знала, хочет она его видеть или нет, и боялась — как-то он встретит ее? Воспоминания об их последнем разговоре в Ла Боле все еще жили в ней. Но если тогда он был просителем, заинтересованным в ее услугах, то сейчас он — ее работодатель. Когда в конце концов за ней прислали, она обнаружила, что колени ее трясутся, и перед тем как войти в кабинет, ей пришлось сделать над собой невероятное усилие, чтобы не выглядеть такой взволнованной.

Он сидел за большим столом, заваленном эскизами и образцами тканей. Пиджак темного костюма висел на спинке стула, и Леон работал в нарукавниках. Рени уже успела отвыкнуть от его красоты, и сейчас, когда она встретила его взгляд, ее сердце тревожно забилось.

— Вот вы и приехали, Рени, — произнес он.

— Да, месье, — скромно сказала она и опустила глаза. Он улыбнулся; она хорошо помнила эту обезоруживающую улыбку.

— Вы нехорошо поступали, пытаясь увильнуть от своего обещания.

— Я сожалею об этом, но на то были свои причины. Возникли обстоятельства, которые не зависели от меня, — заговорила она, довольная тем, что ей удается отвечать холодно и небрежно. — Но сейчас я здесь, и, значит, упрекнуть меня не в чем.

— Вы уже посмотрели Париж? Почувствовали… как это говорится… атмосферу? Сейчас вы начнете работать, скоро у вас будет довольно много работы, а позже, наверное, даже слишком много. У меня есть платье, которое я разработал, вспоминая вас. Я назвал его Printemps, что означает «весна», поскольку вы, mademoiselle, как сама весна, — такая же свежая и юная. Я отошлю его к закройщикам, и когда они сделают toile, вы снова зайдете ко мне.

Он нажал на кнопку звонка, и в комнату поспешно вошла одна из ассистенток. Он отдал ей эскиз, к которому был прикреплен кусочек ткани нежно-зеленого цвета.

— Ступайте с Юветтой, — велел он Рени. — С сегодняшнего дня вы приступаете к работе.

Рени покинула кабинет со смутным чувством разочарования. Он вел себя совершенно бесстрастно и не допустил ничего такого, что могло бы оправдать бешеный стук ее сердца. Но чего же она ожидала? «Он с головой ушел в работу», как говорила Ава. Для него она просто инструмент. Их близость во время прогулок в Ла Боле стала делом давно минувших дней.

А затем началось то, что должно было стать ее повседневной работой: нужно было терпеливо стоять, пока портные подрезали, скалывали булавками wile, подгоняя к ее фигуре макет из сурового полотна. После того, как макет платья был одобрен, та же самая процедура повторялась с тканью и длилась до тех пор, пока выкроенные детали не доводились до совершенства, и тогда их можно было передать портнихе, а та проворными руками сметывала и сшивала их. Модель Printemps представляла собой свободное длинное одеяние из нежно-зеленого шелка, изящные рюши желтовато-коричневого цвета обрамляли шею, и Рени, увенчанная золотой диадемой, напоминала в нем цветок нарцисса. Это была первая модель для новой коллекции.

Джанин, которой приходилось демонстрировать костюмы и верхнюю одежду, завистливо сказала:

— Ты, конечно, знаешь, — осенняя коллекция будет показана в разгар июля. Тебе-то хорошо в твоих платьях для коктейля и вечерних туалетах, а мне, бедняжке, придется изнемогать от жары в твидовых костюмах, а то и в мехах!

Но июль, казалось, придет не скоро, и Рени все больше убеждалась в том, сколь скучна и утомительна ее нынешняя работа. Когда она представала перед критическим взором Леона, она слишком хорошо понимала, что он видит лишь создаваемую им модель. Он что-то говорил по-французски портным, смысл отрывистых фраз сначала был совершенно неясен ей, но со временем она начала немного понимать, о чем шла речь. Время от времени, пока женщины по его распоряжениям что-то переделывали, он скользил глазами по фигуре Рени, останавливал взгляд на ее лице и смотрел долго и вопрошающе. В эти моменты она чувствовала, что не выдерживает его взгляда, ее веки начинали дрожать, и она опускала глаза, не в силах скрыть свое смущение. Она не находила причин творившейся в ней сумятицы, а Леон, вздохнув, вновь обращался к платью.

Письмо Барри так и не было написано, и свитер остался недовязанным. По вечерам у нее хватало сил только на то, чтобы дотащиться до пансиона, и все, что ей было нужно — это положить куда-нибудь ноющие ноги. Не желая огорчать маленьких Рино, она продолжала играть с ними, но энергии на то, чтобы удовлетворить их запросы, у нее оставалось все меньше и меньше.

Так незаметно шло время, пока весна не охватила весь Париж, заполонив буйством красок его цветочные базары и прямые аллеи садов, а Елисейские поля — благоуханием распустившихся каштанов.

И Рени поняла причину своего беспокойства.

— Вот и весна, — вздохнула Джанин. — А у меня в Оттаве друг. Но одних писем недостаточно, правда? Думаю, что тебе тоже не хватает твоего парня. — Она взглянула на кольцо Рени, которое не оставляло сомнений в том, что у нее кто-то есть. Рени не стала разубеждать ее. Французские девушки постоянно болтали о своих поклонниках, и для двух иностранок помолвка была единственной уважительной причиной их молчания. Но вовсе не желание увидеть Барри мучило Рени.

Однажды в обеденный перерыв они, взяв с собой сандвичи, отправились в сад Тюильри подышать свежим воздухом. Сидя на неудобных стульях, за которые иссохшая Старуха брала плату, они смотрели, как дети пускали в пруду кораблики.

— А где живет месье Леон? — неожиданно спросила Рени. — В сущности, я абсолютно ничего не знаю о его жизни.

— Другие знают не больше твоего, — чуть помедлив, заговорила Джанин. — Разве ты не знаешь, что мужчины-французы стараются не афишировать свою личную жизнь, и частенько на то есть причины. Должно быть, у него квартира или, скорее всего, комната, а светская жизнь у таких, как он, обычно проходит в ресторанах.

— Да, но у него есть кто-нибудь? Или он женат? — продолжала расспрашивать Рени. — Я знаю, что его отец умер молодым, и это все, что мне известно.

— Он не женат, но возможно связан с какой-нибудь подходящей особой, которая принесет ему значительное приданое. Здесь именно так все и делается. — Она проницательно посмотрела на Рени и спросила.

— Голубчик, а что это ты вдруг заинтересовалась?

Рени вспыхнула.

— А-а! Можешь не объяснять. Ты вздыхаешь по нему!

— Разумеется, нет. Я… просто поинтересовалась.

Но слова Джанин подобно лучу света обнажили то, что она сама так долго не могла увидеть. Она была влюблена в Леона, ее тянуло к нему с момента их первой встречи, а ее попытки избегать его были вызваны инстинктом самосохранения. С тех пор как она приехала в Париж, ее чувство к нему с каждым днем становилось все сильнее. Именно поэтому ее охватывало смущение всякий раз, когда он смотрел на нее, и сердце начинало биться быстрее, когда она шла к нему в кабинет; вот почему беспокойство овладевало ею, когда его не было рядом, — она могла перечислять симптомы до бесконечности. Но что было действительно странным, так это то, что она так долго не могла распознать их. «Но как же это случилось со мной? — думала она. — Я ни разу не влюблялась. К Барри я не испытывала ничего подобного».

Но минуты озарения сменились чувством безысходной тоски. У ее любви нет будущего; Леон думает только о работе и не может забыть Туанет. Он источал обаяние, чтобы она работала на него, и совсем не подумал о том, что может разбить ее сердце. Вдруг, к своему великому ужасу, она почувствовала, как слезы навернулись ей на глаза, и она тщетно искала носовой платок, чтобы смахнуть их. Да, любовь — громадная сила, раз она смогла вывести ее из равновесия. Джанин обняла подругу за плечи: слова Рени не обманули ее.

— Голубушка, я с самого начала опасалась, что ты не устоишь перед ним, — мягко заговорила она, — и я не могу осуждать тебя. Он ужасно обаятельный, и все вокруг сходят по нему с ума. — Она кивнула в сторону салона. — Даже я должна признать, что у него есть все, хотя это и не мой тип мужчины.

— Да и не мой тоже, но, Джанин, неужели это так заметно?

— Нет, если не считать того, что ты краснеешь, когда он оказывается рядом. Но ведь многие люди легко краснеют, — успокоила ее Джанин. — Мы все заметили, что теперь ты его любимица, вот девушки и злятся на это.

— Это все из-за того, что я похожа на его любимую Туанет, — с горечью сказала Рени. — Для него я нечто среднее между призраком Туанет и вешалкой для платья.

— А твой парень? — нерешительно спросила Джанин. — Его ты тоже любишь? Он ждет тебя?

— Ну что ж, ты должна знать все, Джани. Мы поссорились и так и не помирились. Да я никогда и не любила его, теперь я это понимаю. — Рени смотрела невидящими глазами на какую-то полуобнаженную греческую статую. — Я избегала любви. Я думала, что не способна на такое глубокое чувство… как сейчас. И я всегда гордилась тем, что я выше этих сентиментальных глупостей.

— Ты была дурой! — резко сказала Джанин. — Любовь — это самое великое, самое сильное, самое прекрасное чувство в мире. Жить без любви значит не жить. Ты должна благодарить Леона Себастьена за то, что он вернул тебя к жизни.

— Но что же мне теперь делать? — всхлипнула Рени. — Я страшно боюсь, что он догадается. И все закончится моим унижением.

— Ты можешь поехать домой… Например, заболела мать… Отправь сама себе телеграмму о том, что тебе немедленно нужно ехать к ней.

Рени с сомнением посмотрела на нее. Мысль о том, что она не будет видеть Леона, была столь же невыносима, как и страх обнаружить свои чувства.

— Ты думаешь, я смогу?

Джанни засмеялась.

— Голубушка, надо пройти через это! Многим из нас приходится время от времени страдать от неразделенной любви, но жизнь на этом не кончается. А если говорить о Леоне, то я уверена, он считает, что ты по первому же зову прибежишь к нему. Он убежден в этом.

— Ты рисуешь его в ужасных тонах, — возразила Рени.

— Он сухой, практичный человек, голубушка. Он знает, что может использовать тебя в своих целях, вот и старается заполучить тебя. И в результате он с твоей помощью сотворит несколько шедевров. Мадам Ламартин говорит, что он сейчас превзошел самого себя, так что думаю, тебе придется пробыть здесь по крайней мере до тех пор, пока не будет показана эта коллекция.

— Неужели я так важна для него?

— Художники — странные создания, голубушка, им нужно то, что они называют вдохновением, чтобы создавать свои лучшие творения. И видимо в тебе, благодаря сходству с Туанет, он и нашел его. Последняя коллекция Себастьена была настоящей катастрофой — он был не удовлетворен моделями, и для всех нас это было адское время. В конце концов он сделал какие-то дикие модели, которые, возможно, и выражали его настроение; но даже если они произвели фурор, то все равно клиенты салона Себастьена ждут от него не этого. Их должен кто-то покупать, а не всякая женщина захочет выглядеть как папуас.

Рени молчала — она размышляла об услышанном. Она решила, что должна радоваться тому, что с ее помощью большой художник сможет выразить себя и забыть печаль утраты, которая едва не сломила его. Но это была малоутешительная мысль, так как ее единственным достоинством в глазах Леона было сходство с его погибшей любовью.

Июнь выдался на редкость жарким, и изнеможение Рени достигло предела. Вернувшись в один из субботних вечеров в пансион мадам Дюбонне, она, к своему удивлению, обнаружила там Кристину, которая с каким-то молодым человеком ждала ее в чопорной комнате отдыха.

— Каким ветром тебя занесло сюда? — изумленно спросила Рени.

— Да вот, вдруг решили прикатить к тебе на выходные, — сообщила Крис. — Мы думали, что сможем повидать тебя, но когда позвонили сюда утром, нам сказали, что ты на работе.

Рени объяснила, что выходной у нее по понедельникам.

— Но вы нашли, где вам остановиться? В это время года все места заказываются за много дней вперед.

— Нам удалось найти два отказных места в какой-то дыре рядом с Северным вокзалом. Там, конечно, шумно, но зато из окна видно ту белую штуковину на горе, которая похожа на кучку меренг, и это совсем рядом с бульваром Рошетуар, а там, как мы обнаружили вчера вечером, полно всяких магазинов и кафе.

— Белая штуковина — это Сакрэ Кёр, он стоит на Монмартре, и его довольно хорошо видно из любой точки Парижа. Жаль, что я не знала о вашем приезде, я бы что-нибудь нашла для вас.

Она была очень рада видеть сестру. За последнее время она редко вспоминала свой дом и родных.

— А ты не хочешь познакомить меня со своим другом? — спросила она.

— О, так это же Трог! Разве ты не узнала его? Хотя, конечно, сейчас он выглядит несколько иначе, — он привел себя в порядок.

Рени протянула руку юноше, который в этот раз был безупречно подстрижен и выбрит. На нем была форменная куртка и отутюженные темные брюки. Она не узнала его, но решила, что с ее стороны будет тактичнее не говорить об этом. Сейчас она видела перед собой приятного юношу со здоровой кожей и правильными чертами лица.

— Мне бы хотелось, чтобы ваша сестра не называла меня Трогом, — пожаловался он. — Меня зовут Чарлз.

— Я знаю, — насмешливо бросила Крис. — Почему твоим родителям не пришло в голову другое имя, например Грант или Грэг, или какое-нибудь другое, более человеческое? Чарли звучит так нелепо. Для принца оно, возможно, и годится, но для нормального человека звучит по-дурацки.

— А мне нравится это имя, — возразила ей Рени. — Я буду называть вас Чарлз.

Он благодарно улыбнулся ей.

Погода была теплой, и Рени предложила им прокатиться по Сене, если, конечно, удастся достать билеты. Прямо на пароходике можно будет и поесть. Все парижские достопримечательности освещены прожекторами, и они увидят их все зараз. Они приняли ее предложение с восторгом, и Чарлз отправился звонить в кассы, чтобы заказать билеты, а Кристина вместе с Рени пошла в комнату, чтобы привести себя в порядок. На Кристине были черные нейлоновые брюки и пестрая майка с голубыми, зелеными и золотистыми пятнами. Кристина оценивающе посмотрела на белый с черными узорами льняной костюм Рени, на ее лакированные черные туфли и маленькую белую шляпку с черной строчкой.

— Ты выглядишь вполне как парижанка, хотя они обычно одеваются в черное. Этот костюм, наверное, обошелся тебе в круглую сумму.

— Это бывшая модель. У Себастьена любят, чтобы девушки были хорошо одеты.

— Разумеется. Ну, как тебе Трог? Правда, ужас?

— А что случилось с Чарли? — обеспокоенно спросила Рени.

— А ты сама не видишь? Он совершенно изменился. По мне, так лучше бы он стал хиппи или пацифистом, но самое ужасное, что это все из-за меня. Он хочет жениться на мне, и вот он побрился, подстригся и поступил на службу. Ну разве не страшные вещи совершает с людьми чувство ответственности?

— Очень хорошо, что оно у него есть и это совершенно необходимо, если он делает тебе предложение. — Рени входила в роль старшей сестры. — Ты выйдешь за него замуж?

— Может в конце концов и выйду. Мне он очень нравится. Интересно, как сообразить, достаточно ли сильно тебе нравится человек, чтобы выйти за него замуж? Я что-то не замечала, чтобы ты бредила Барри, но думаю, что он тебе… А что, все осталось в силе?

— Официально ни о чем объявлено не было, — уклончиво сказала Рени.

Крис понимающе кивнула.

— Что, поскандалили из-за твоей поездки в Париж? Я рада, что ты настояла на своем. Знаешь, он бросил Салли и все свободное время носится как угорелый по морю на своей моторке. Но у тебя, конечно, кто-то есть?

— Конечно, нет, — сухо сказала Рени. Она не ожидала услышать такие новости о Барри, но они не взволновали ее. — Я много работаю, и у меня не остается времени для романов. («Да простит мне Бог это вранье!» — подумала она).

Она повернулась к Крис, и ее лицо смягчилось. Ее сестра все еще была такой юной, такой неопытной.

— Когда-то я говорила тебе, что если у тебя есть подходящий парень, то нужно выходить за него замуж, — мягко заговорила она, — но теперь я пришла к выводу, что одной привязанности недостаточно. Попробуй подождать, и может быть ты полюбишь. Ты сама поймешь, что это случилось. Этого… стоит подождать.

Крис во все глаза смотрела на сестру.

— Но ты же никогда не верила в романы.

— Я не о романах, Крис, я о любви. Это самое чудесное, что бывает в этой жизни.

Она быстро отвернулась, почувствовав, как задрожал ее голос. Крис молчала; она сразу поняла, что Рени влюблена, но не хочет признаваться в этом. Ей очень хотелось узнать, кто ее избранник и отвечает ли он ей взаимностью. Должно быть, да — решила она про себя. Рени выглядит такой изящной и красивой, что устоять перед ней невозможно, но может, ее возлюбленный пока не признался ей в своих чувствах.

Она с трудом справилась с обуревавшим, ее любопытством и, отбросив упавшие на глаза непокорные волосы вскочила.

— Так мы будем кататься на пароходе или нет? Я умираю с голоду, а Трог, наверное, потерял нас.

Речная прогулка удалась на славу. В свете ярких огней остров Ситэ с Нотр-Дам, купол Дома Инвалидов, фонтаны и набережные были похожи на сказочные дворцы. На одной из набережных луч прожектора осветил обнимающуюся парочку влюбленных.

— Это специально для вас, — заметила Рени. — Так рождается любовь в весеннем Париже.

Крис не ответила, и Рени, обернувшись, увидела, что она сидит в обнимку с Чарлзом, и выражение ее лица навело Рени на мысль о том, что даже если ее сестра еще и не познала любви, то это уже не за горами. Рени с завистью вздохнула — для этой молодой пары жизнь была простой прогулкой. И Рени, глядя на золотые отражения света в темной воде, погрузилась в свои мечты, — она представила себе, что рядом, обняв ее за плечи, стоит Леон и они вместе парят над сверкающей гладью реки. Но тут Крис что-то воскликнула, и Рени, подняв глаза, увидела Эйфелеву башню, — каждый ярус ее 984-футовой высоты был усыпан сияющими огнями.

— Она точно такая же, как на фотографии, — изумленно выговорил Чарльз.

Рени рассмеялась.

— А ты чего ожидал?

После прогулки они оставили Рени и отправились окунуться в ночную жизнь Монмартра, хотя Рени и предупредила их об ужасной дороговизне. Они не договаривались о встрече, так как завтра вечером им предстояло вернуться в Лондон, а Чарлз слишком явно хотел остаться с Кристиной наедине, да и у Рени не было никакого желания быть третьей в их прогулках Она передала привет матери и подарок для Майка — открытку с изображением Эйфелевой башни, купленную в одной из сувенирных лавок, которые работают в любое время дня и ночи. Она сказала им, что пройдет не так уж много времени, и она вернется домой, ее контракт действителен до завершения работы над новой коллекцией, и она не собирается продлевать его. Это решение она приняла после многих часов мучительного раздумья, и хотя мысль о разлуке с Леоном была невыносимой, Рени поняла, что ей не будет покоя до тех пор, пока она будет ощущать на себе его влияние. Она не стала объяснять причины своего решения любопытной Крис, и та была разочарована столь скорым возвращением сестры, решив, что та возвращается к Барри.

Дни становились все жарче, толпы туристов стекались в Париж, и в салоне Себастьена кипела работа. Каштаны сбросили спои соцветья, и на их месте появились колючие шары; в напоенном солнечным светом воздухе садов радужно переливались брызги фонтанов, а короткие ночи были расцвечены яркими огнями прожекторов. В центре площади Согласия каждый вечер в неверных лучах заходящего солнца сиял египетский обелиск, а на вершине Елисейских Полей блистал огнями другой монумент, прославляющий недавнее прошлое Франции в величественном образе Неизвестного солдата.

Любовь обострила все чувства Рени. Никогда прежде деревья не казались ей такими зелеными, а небо таким голубым. Она перемещалась по этому зачарованному миру, и ее прежняя жизнь все больше и больше отдалялась от нее. Рени понимала, как сильно она изменилась. Дома она была старшей сестрой, и Крис смотрела на нее как на безнадежно отсталого человека; на работе она была успешной фотомоделью, быстро становясь такой же искушенной и практичной, как Ава Брент; в личной жизни она была разумной и уравновешенной девушкой Барри Холмса. Новая Рени не была столь смелой и самоуверенной; все в ней смягчилось, и она стала более уязвимой. Среди всех манекенщиц Леона она была самой молодой и неопытной и во всем полагалась на Джанин, которая заботилась о ней, как о младшей сестре, а мадам Дюбонне опекала ее как собственную дочь; похоже, она считала, что Рени одна не может и через дорогу перейти. Рени словно расцвела, в ее взгляде таилась нежность — это был взгляд женщины, которая любит.

Леон уже начал формировать коллекцию; в салоне при закрытых дверях устраивались предварительные просмотры. Рени научилась двигаться как королева и, превозмогая боль в ногах, держать на лице непременную улыбку; научилась точно рассчитывать время, когда нужно сбросить меховую горжетку или шаль и показать платье; она запомнила все аксессуары к каждой модели и последовательность показа моделей. Их было очень много — в основном платья для коктейлей и вечерние туалеты, а также новые туники и брючные ансамбли. Помимо «Весны» была также «Роза Франции». Короткая юбка, сделанная из лепестков ткани всех оттенков розового цвета представляла собой попытку возродить воздушные юбки. Была еще модель «Арлекин» — обшитая блестками туника плотно облегала сзади удлиненные брюки, которые с каждым шагом Рени вспыхивали тысячей искр. Рени ненавидела модель «Призрак». Это было дымчато-серое платье из шифона, которое скорее походило на призрак платья, и Рени чувствовала себя в нем тенью Туанет. Было еще много других моделей, и каждая имела свое название. По мере приближения показа коллекции мысли о Туанет все больше овладевали ею. Рени убедила себя в том, что Леон отождествляет ее со своей любимой манекенщицей и ждет от нее такого же успеха, каким пользовалась Туанет. Его предвзятость по отношению к ней мешает ему понять, что она всего лишь бледная тень ее предшественницы, но для клиентов это будет очевидным. Она трепетала при мысли о провале, боясь не столько за себя, сколько за Леона, — она разочарует его. Предстоящее шоу будет тяжелым испытанием для них. Рени хорошо понимала, что другие девушки, за исключением Джанин, будут только рады ее провалу. Их враждебность достигла апогея, когда Леон объявил, что именно Рени будет демонстрировать свадебное платье, которое являлось коронным номером коллекции и по традиции демонстрировалось последним. Юланда, стройная брюнетка, которая выходила в нем во время последнего шоу и рассчитывала вновь появиться в нем, дошла в своей ненависти к Рени до того, что встала на шифоновый шлейф «Призрака», и Рени едва смогла выдернуть его из-под ее ног. Порванное платье было безвозвратно потеряно. Предстоящий показ был тем рубежом, на котором мысли Рени обрывались и дальше которого она в своих планах не заходила. Она знала лишь одно: если случится чудо и она выступит успешно, то она вряд ли сможет покинуть Леона. Она понимала, что ей необходимо уехать от него, но понимала также и то, что у нее не хватит сил вырваться из этого круга, в котором смешались боль и радость от ежедневных свиданий с Леоном. В конце августа салон закрывался на неделю, и ее коллеги обсуждали свои планы на отпуск. У Рени их не было, август казался ей непостижимо далеким. Джанин в порядке исключения разрешили уехать сразу после первой недели показа. Ее родители собирались совершить тур по Европе, и она хотела поехать с ними.

— Они предложили мне взять с собой подругу, — сказала она Рени. — Может, ты уговоришь месье Леона отпустить тебя в это же время и присоединишься к нам?

Рени была благодарна ей за приглашение, но не могла позволить себе больших трат, подозревая, что планы Синклеров превосходят ее доходы; а кроме того, ей не хотелось просить Леона об одолжениях. Она начала тактично объяснять это Джанин, но подруга оборвала ее на полуслове.

— Голубушка, ты же будешь нашей гостьей. С тех пор, как на нашем ранчо буквально наткнулись на залежи нефти, мама с папой безостановочно путешествуют. Не отвергай их гостеприимства. А если не говорить о деньгах, то твоя компания для меня бесценна.

Слова подруги тронули Рени.

— Очень мило с твоей стороны пригласить меня, Джани, и если бы это было возможно, то я бы поехала. Но я не знаю пока, что буду делать после показа коллекции. Если я провалюсь, мне придется ехать домой и искать себе другую работу.

Джанин посмеялась над ее сомнениями и сказала, что предложение остается в силе, но Рени, охваченная мыслями о предстоящем испытании, погруженная в свои тревоги и сомнения относительно Леона, не могла даже думать об отпуске.

Леон никак не мог определиться в отношении свадебного платья. Было решено только то, что оно будет выполнено из блестящего атласа. Он нарисовал множество эскизов, по которым были выкроены макеты платья. И сейчас, в один из душных вечеров, на Рени примеряли очередной макет. Рени устала и боялась, что ей придется задержаться на работе допоздна.

— Voilh, — сказала портниха. — Venez montrera Monsieur[22]. Леон, как обычно, был за рабочим столом. По случаю жары на нем были серые брюки и шелковая рубашка с короткими рукавами. Рени обратила внимание на загар его гладких мускулистых рук и шеи. Он редко появлялся на работе в такой неофициальной одежде. Леон посмотрел на платье.

— Non, — отрывисто сказал он, — за ne va pas.[23] — Он нетерпеливо отбросил выкройки. — Тут должно быть вот так. Обыкновенные прямые складки в классическом ключе.

Он развернул рулон атласа и набросил ткань на плечи Рени, уронив концы к ногам. В дверь постучали и вызвали портниху.

— Allez[24]. — воскликнул Леон, щелкнув пальцами. Женщина вышла, оставив их одних. Он какое-то время молча смотрел на атлас, затем подошел к Рени, собрал ткань в складки и опустившись на колено у ее ног, стал расправлять их. Сердце Рени заколотилось; она вспомнила, как он стоял перед ней на коленях; это было так давно, там, в танцевальном зале «Эрмитажа», когда начиналась ее карьера. Она смотрела на его гладкие темные волосы, и глаза ее светились любовью и желанием. Неожиданно для нее он поднял голову, и их глаза встретились.

— Я у ваших ног, Рени, — произнес он серьезно. — Я преклоняюсь перед вами, как преклоняюсь перед всем прекрасным.

У Рени перехватило дыхание. Она поднесла руку к горлу, и на пальце блеснуло кольцо, подаренное Барри. Она с трудом выговорила.

— Вы ведете себя очень по-французски, месье. Но… Я думаю, что уже становится поздно.

Он поднялся и стал отряхивать колени, а Рени, опасаясь, что выдала себя, тревожно ждала, что он скажет ей. Но ОН лишь сказал.

— Eh bien, отложим до завтра.

Сердцебиение отступило, и Рени почувствовала себя разбитой и подавленной. Его слова ничего не значили, это был всего-навсего один из его экстравагантных комплиментов, и он не заметил ее волнения.

— А чем вы занимаетесь по вечерам? — небрежно спросил он. — Полагаю, вы уже осмотрели город?

— Я нечасто выбираюсь из дому. Обычно чувствую себя слишком усталой для этого. Но мы с Джанин побывали в нескольких местах. Париж очень красив.

Она поспешно произносила расхожие слова, желая преодолеть свою взволнованность. Он легонько потрепал ее по щеке.

— Вам нужен свежий воздух, ваш румянец блекнет. Давайте сходим куда-нибудь сегодня вечером. Я сегодня на машине.

— Как, сейчас? — запинаясь от волнения, спросила Рени.

— Как только вы будете готовы.

— Это было бы чудесно.

В комнату вошла портниха, рассыпаясь в извинениях — ее вызывал продавец, так как клиентке потребовалась подгонка. Простит ли ее месье?

— Bon. Jepars maintenant[25], — Он снял с плеч Рени атлас и скатал его в рулон. — Через десять минут, у бокового выхода, — сказал он Рени по-английски.

Рени помчалась, чтобы взять жакет и шляпку. Она была в полном смятении. Когда она ворвалась в гардеробную манекенщиц, брови Джанин удивленно поползли вверх.

— Ты что, уже освободилась? Я думала, ты застрянешь там до ночи. Как ты смотришь на то, чтобы сходить вечером в Булонский лес? Говорят, там неплохо.

Рени, подкрашивая губы, извинилась.

— У меня свидание.

— Ого! Какая неожиданность! Можно ли узнать, с кем? Или это секрет?

— Совершенно верно, секрет, — улыбнулась Рени. Ей почему-то не хотелось рассказывать Джанин о приглашении Леона.

Она надела дымчато-голубой пыльник поверх платья, в котором ходила на работу — оно было очень удобно для постоянных примерок, легко снималось и надевалось, — и голубую соломенную шляпку. Как только она вошла в мир высокой моды, ей постоянно твердили, что без шляпы и перчаток костюм женщины не может считаться завершенным; но сегодня было слишком жарко, и она держала в руках свои белые лайковые перчатки, не надевая их. Она сбежала по черной лестнице, выскользнула на улицу, и воздух, горячий, как раскаленная пустыня, обжег ее лицо. Леон ждал ее в дальнем конце аллеи, сидя за рулем знакомого ей черного автомобиля. Заметив ее, он открыл дверцу, и она оказалась рядом с ним в машине. Она была удивлена его необычным нарядом: поверх рубашки он накинул серебристо-серую куртку, отделанную металлом, с поперечными темными полосами на груди. Он поймал на себе ее взгляд, и направляя машину в стремительный уличный поток, объяснил:

— Это мой новый костюм, его придумал для меня Морис. Обычно я одеваюсь достаточно традиционно. Видите ли, для ведущего кутюрье я слишком молод, а я хочу, чтобы коллеги принимали меня всерьез, но сегодня вечером мне нравится быть молодым, вот я и надел его.

— Мне нравится, — просто сказала Рени, отметив про себя, что в нем он действительно выглядит моложе и доступнее, чем в деловом костюме.

Леон резко затормозил, увидев, что прямо перед ними поперек дороги встал автобус.

— Кретин! — пробормотал он. — Морис утверждает, — продолжал он, — что разработка моделей для мужчин имеет серьезные перспективы. Уже есть магазин мужской модельной одежды «Адам», и похоже, он будет процветать. Он хочет, чтобы и я занялся этим. И что вы, девушки, будете делать, когда вместо вас я наберу красивых молодых мужчин?

Он бросил в ее сторону озорной взгляд и помрачнел, заметив выражение отвращения на ее лице.

— Вы думаете, мужчинам не пристало работать манекенщиками? — предположил он. — В основном этим занимаются безработные актеры. А может, вы считаете, что и я занимаюсь немужским делом, разрабатывая женскую одежду? Но в школе я играл в футбол, и я служил в армии.

— Нет! — воскликнула Рени. — Я считаю вас великим художником!

— Чтобы оправдать меня? — сухо сказал он. — Но сами продолжаете думать, что это немужское занятие? Ma chere, в прежние времена мужчины чванились своими шелковыми рубашками и атласными панталонами гораздо больше, чем женщины. Вы, женщины, вторгаетесь в наши сферы, так что и вам не стоит обижаться, когда мы захватываем ваши. А кроме того, лучшими портными, поварами и модельерами всегда были мужчины.

— Да, — согласилась Рени. — Боюсь, что мы, бедные, навсегда останемся существами второго сорта.

— О нет, не нужно так говорить. Вы просто другие. Вы несете в жизнь изящество и нежность, и ни один мужчина не может в этом соперничать с вами. Вы учите нас терпению и бескорыстию, без которых не смог бы существовать ни один мужчина. Должен вам признаться, Рени, что если бы я создавал одежду для молодых мужчин, я не получил бы того удовлетворения, какое получаю сейчас, создавая ее для вас… и для Юланды, для остальных девушек, — запоздало добавил он.

К этому времени они выехали из города и оказались в пригородах с многочисленными оптовыми рынками, которые словно напоминали о том, что Париж — это еще и деловой центр, а вскоре их обступили деревья Венсенского леса.

— Куда мы едем? — спросила Рени, хотя это было совершенно несущественным, если рядом был Леон.

— В Фонтенбло. Это довольно далеко, но для моей машины лишние километры пустяк. Сейчас мы едем не по главной дороге, но этот путь мне больше нравится. Сейчас мы проезжаем Марне.

Он говорил, а его кадиллак мчался вперед, пожирая расстояние. Рени сидела рядом, глядя на тонкие загорелые кисти его рук на руле автомобиля; ее охватило то же упоительное чувство свободы, как и во время их прогулки в Круизик. Ей вдруг вспомнилось, что то путешествие привело ее к обещанию приехать в Париж, но куда заведет ее сегодняшняя поездка, она не могла и представить — ведь Леону больше не о чем просить ее.

— Это лес Сенар, — Леон порвал повисшую между ними пелену молчания. Рени встрепенулась и посмотрела на дорогу: с обеих сторон простирались леса. — Именно здесь Людовик XV впервые встретил мадам де Помпадур. Эта дама оказалась очень изобретательной, она ухитрилась во время прогулки попасться ему на глаза в одном из своих самых ослепительных охотничьих костюмов. Как видите, она понимала значение haute couture. Нет свидетельств о том, что они говорили на эту тему, но своего она добилась.

— Что, любовь с первого взгляда? — предположила Рени, стараясь придать своему голосу как можно больше непринужденности. — Неужели вы считаете, что такое бывает?

— Не просто считаю. Я знаю, — многозначительно сказал Леон.

Рени вздохнула. Должно быть, в Антуанетту он влюбился именно с первого взгляда. Они миновали Мелун, который все еще не оправился после войны и где продолжались восстановительные работы. Древнейшая часть этого города располагалась на острове, и так же, как на острове Ситэ, здесь был свой Нотр-Дам.

— Скоро мы будем в Фонтенбло, — сказал Леон, — но сначала нам нужно перекусить. А то вы умрете от голода.

Рени была слишком взволнована и не чувствовала голода, но подумала, что ему нужно поесть, и изобразила отсутствующий аппетит.

— В этих местах масса ресторанов, и они очень популярны, по я предпочел бы что-нибудь, где не так людно. Дальше будет небольшая гостиница.

Они куда-то свернули и поехали проселочной дорогой, которая тянулась вдоль края леса. После довольно продолжительной тряски они приехали в маленькую деревушку, состоявшую из белых коттеджей и незатейливого постоялого двора.

— Здесь хорошая хозяйка, я ее знаю, — сказал Леон. — У нее нет особых развлечений для туристов, но кормят здесь хорошо, хотя и просто.

Крепкая женщина, вышедшая им навстречу, восторженно приветствовала Леона, похоже, она действительно хорошо знала его.

— Monsieur, с'est un plaisir de vous voir; comment allez vous? Et Madame aussi?

— Oui, Madame va bien.[26]

— Мадам? О ком они говорят? — Рени вопросительно смотрела на Леона, но он увлеченно обсуждал с хозяйкой меню.

Она подала им жареную форель, бараньи отбивные, отдельным блюдом вкуснейший зеленый горошек в масле, несколько видов сыра и большую чашу, наполненную свежими фруктами. Из вин Леон выбрал белый искрящийся мускат.

— Это вам понравится больше, чем vin ordinaire, которым я поил вас в Круизике, — сказал он, улыбаясь.

Рени, вспомнив этот исторический случай и все, что в тот день последовало за ним, покраснела и тут же рассердилась на себя за это. Ведь только в присутствии Леона она была подвержена этой досадной слабости.

— А как Пьер? Вы им довольны? — поспешно спросила она.

— Он выполняет все, что ему поручают. — Но Леона больше заинтересовало разрумянившееся лицо Рени, нежели разговор о Пьере. — Вы единственная из знакомых мне девушек, которая не разучилась краснеть, — сказал он, с восхищением глядя на нежный румянец, охвативший ее щеки.

— Это не очень приятное достоинство. Надеюсь, что с возрастом это пройдет.

— Но это же так очаровательно! Не спешите взрослеть, cherie.

Эти ласковые слова заставили ее покраснеть еще больше.

— Но я уже взрослая, — заспорила Рени. — Моя сестра вообще считает, что мои лучшие годы позади.

— Она младше вас? Возраст зависит не от количества прожитых лет, а от опыта. А у вас, как мне кажется, жизненный опыт невелик.

Ей очень хотелось возразить ему, но она решила, что будет разумнее пропустить это замечание мимо ушей. Ведь это именно он открыл ей огромный мир чувств, о котором она прежде ничего не знала.

Они ехали по лесу; солнце рассыпало длинные лучи золотого света между деревьев. Они были здесь не одни: встречались пешеходы, и Рени заметила, что многие юноши и девушки несли альпинистское снаряжение. Она спросила об этом Леона.

— В этих лесах есть скалы и ущелья, — объяснил ей Леон. Теперь они проезжали долину, вдоль которой то там, то тут попадались группы людей, выехавших на пикник.

— Сам город Фонтенбло расположен среди леса. Это очень интересное место, там есть королевский дворец, но туризм погубил его. Я не собирался сегодня туда ехать.

Казалось, он хорошо знал этот лес, все дальше и дальше углубляясь в него, сворачивая то туда, то сюда, чтобы объехать стороной дома или деревушки. В конце концов Леон поставил машину на обочине узкой дорожки.

— Я думаю, нам пора подышать свежим воздухом, за которым мы ехали так далеко.

Он открыл ее дверцу и сказал.

— Оставьте пальто и шляпу, они вам не понадобятся.

Выйдя из машины, Рени встала рядом с ним, и он с удовольствием посмотрел на ее стройную фигуру, четко очерченную простым платьем, на блики солнца, запутавшиеся в ее волосах.

— Вы сейчас похожи на Мелисанду или на лесную нимфу, — сказал он.

— Это всего лишь ваши фантазии, месье.

— Почему бы не пофантазировать в такой вечер?

Они медленно шли по дорожке, круто уходившей вверх.

— Давайте наперегонки до вершины, — вдруг предложил Леон, и его глаза озорно блеснули, — или ваши преклонные годы уже не позволяют бегать?

— Ничуть! — бросила Рени, принимая его вызов. С веселым смехом они карабкались по крутому каменистому склону, поросшему вереском. В Леоне сейчас было невозможно признать парижского кутюрье, он скорее походил на школьника, а Рени — на его младшую сестренку. Она не уступала ему в проворстве, и они финишировали одновременно. Ступив на травянистую вершину они оба плюхнулись на траву.

— Вот здесь-то мы и остынем! — воскликнула Рени.

— Да, здесь ветерок. А вы бегаете как лань, — восхищенно сказал Леон. — Вот перед вами наш таинственный лес.

Он пружинисто поднялся на ноги и взмахом руки указал ей на открывшийся вид. Рени приподнялась и, опершись локтями о землю, огляделась вокруг. Она находились на островке посреди буйно зеленеющего моря, из которого то здесь, то там выступали устремленные вверх красные неровные скалы. Сейчас, в лучах заходящего солнца, вся эта картина походила на край света. Запах хвои поднимался к самому небу, а прямо снизу, из гущи деревьев, доносилось любовное воркование голубей.

— Да, вы правы. Это сказочный лес, — медленно проговорила Рени.

— А вы — Спящая красавица. Вы лежите в своем заколдованном Дормантском лесу и ждете Принца, который поцелует вас и снимет заклятье.

Он улыбался, глядя на нее сверху. Она торопливо встала.

— Я не красавица, и я не сплю, а вот мой нос, похоже, блестит.

— Вы красивая, и вы пока еще спите. Я все думаю, могу я сыграть этого Принца?

Он стоял вплотную к ней, и ее сердце, казалось, было готово выпрыгнуть из груди. Каждый нерв ее тела откликался на его близость; от волнения Рени побледнела, а ее глаза потемнели. Он спокойно стоял, испытующе глядя ей в глаза. Испугавшись, что он прочтет в них все, Рени резко отвернулась.

— Похоже, еще не время, — загадочно сказал он. — Спи дальше, малышка.

Рени поднесла руки к груди, тщетно пытаясь унять бешеный стук сердца, и острый лучик света блеснул и заиграл в камешках обручального кольца. Леон резко схватил ее левую руку и поднес к глазам, разглядывая бриллианты.

— Знак вашей помолвки? — спросил он. И не дожидаясь ответа, добавил: — Думаю, что это кольцо — обман.

Рени, застигнутая врасплох, не знала, что ответить.

— Просто… Нет, это не так. Она лихорадочно пыталась совладать с собой. Да, он угадал, но никак нельзя допускать, чтобы он узнал правду. У него в кабинете она едва не выдала себя, а ей ни за что не хотелось, чтобы в его глазах она стала одной из многих, кто не устоял перед его обаянием. Миф о Барри был спасительным убежищем, в котором она могла спрятаться от него. Да и от себя тоже.

Радуясь тому, что ей удается говорить бесстрастно, она спросила.

— Что же заставило вас так подумать?

Он все еще держал ее руку и, словно завороженный сиянием камней, поворачивал ее. Он бросил на Рени быстрый насмешливый взгляд.

— Ваш любимый, должно быть, очень самоуверен, если согласился отпустить вас одну в Париж на такое долгое время.

— Но он вовсе не… — запротестовала Рени, но тут же сконфуженно замолчала. Он не должен знать о том, как отреагировал Барри на эту поездку. Рени пришла в голову мысль: может, стоит сказать ему, что ее жених как будто скоро приезжает. Но пока она холодно сказала: — Не думаю, чтобы вас это как-то касалось.

— Нет? — Он выпустил ее руку. — Рени, поверьте, это не дерзость. Но для вашего будущего важно, чтобы я хорошо понимал ситуацию. Мне кажется, вы не любите этого молодого человека, — ваши глаза оставались холодными, когда вы говорили о нем. Я заметил это и в Ла Боле. — Рени была потрясена его проницательностью; этот человек видел ее насквозь. — Наверное, о вашем браке договорились родители?

Несмотря на страх, Рени развеселилась при мысли о том, как ее мать устраивает ее личную жизнь.

— Все совсем не так, — сказала она Леону, — У нас в Англии нет обычая, чтобы родители сговаривались о женитьбе детей. Но если мы не показываем своих чувств, как вы, французы, это не значит, что мы не умеем любить.

Она замолчала и покраснела до корней волос. Она поняла, что заставить Леона поверить в несуществующую любовь будет трудно, и ей мешало ощущение, что он не верит ей.

— То есть, вы полагаете, что это французы придумали такую l’amour и носят ее на голове вроде шляпки? — весело спросил он.

— Они считают себя знатоками в любви, разве не так? — резко спросила Рени. — Они постоянно пытаются доказать что это самое важное.

И тут Леон набросился на нее.

— Так вы думаете, что любовь — это ерунда?

— Она… Она очень часто лжет. Для брака более надежным основанием служат дружба и взаимопонимание.

В это она действительно верила когда-то, до тех пор пока не узнала любви; но сейчас эти слова звучали банально и неубедительно даже для нее самой, а Леона они, похоже, раздражали, так как он был вне себя.

— Могу заверить вас, что как бы мои соотечественники-мужчины ни превозносили l’amour, большинство из них рассматривают брак как деловую сделку, — жестко сказал он.

Слезы навернулись ей на глаза, и она, чтобы скрыть их, отвернулась от Леона и смотрела на горизонт за лесом. Очарование этого вечера безвозвратно ушло. Леон разбил его своими настойчивыми бессмысленными вопросами, которые были ей неприятны. А его последние слова больно ударили ее.

— Срок вашего контракта истекает в следующем месяце. Мне не удается продлить разрешение на ваше пребывание во Франции.

Она резко повернулась к нему, в ее глазах стоял ужас. Одно дело — уехать добровольно, и совершенно другое — быть выдворенной из страны, а если у нее не будет разрешения на работу во Франции, то разлука с Леоном будет неминуемой и безвозвратной.

— Мне очень жаль, — небрежно заговорил он, не сводя с нее глаз, — поскольку вы подавали надежды и могли бы иметь большой успех.

— Если это и так, то только благодаря моему сходству с Туанет.

— Ха, Туанет!

Как только было произнесено это имя, казалось, что-то встало между ними, — Леон помрачнел, и его лицо сделалось непроницаемым. Он словно постарел сразу на несколько лет.

— Вы все смотрите на меня как на Туанет, — в отчаянии закричала Рени, — но я не Туанет. И вы все равно рано или поздно разочаруетесь во мне.

— Не думаю, — спокойно сказал он. — Если говорить о вашем сходстве с ней, то оно чисто внешнее. У вас есть то, чего она была начисто лишена.

Рени озадаченно смотрела на него. В устах Леона такая характеристика его возлюбленной звучала странно. Но тут Рени осенила мысль. Может, его любовь не была взаимной? Обычно в таких случаях мужчины склонны считать женщину бессердечной, и уж кто-кто, а Рени знала, какие страдания доставляет безответная любовь.

— И успеха, я уверен, вы добьетесь, — продолжал он. — Проблема лишь в том, как оставить вас в Париже. Я не вынесу, если вы уедете, Рени.

Его голос дрогнул, а темные глаза смотрели с мольбой. Итак, он по-прежнему черпает в ней свое вдохновение. Она вспомнила тот случай с Пьером, когда он опустился до шантажа, чтобы добиться ее согласия, но сейчас он, похоже, был в растерянности.

— Тут, наверное, ничего не поделаешь, — уныло сказала Рени.

— Ну почему же? Вы… вы что-то придумали?

— Есть один выход, — нерешительно заговорил он. — Но в этом случае вам придется выбросить свое кольцо.

Рени обомлела, не зная, чего ждать дальше.

— Вы что, с ума сошли?

Он покачал головой и озорно улыбнулся.

— Если бы вы стали моей невестой, то мне удалось бы провести наши власти. Ведь когда моя невеста станет женой, она примет французское гражданство, просто нужно немного подождать.

— Ох! — Рени закрыла руками лицо. — Но это же… чересчур!

— Вовсе нет, это всего лишь деловое соглашение, — решительно сказал Леон.

— Но… ведь наша помолвка не может длиться вечно, — возразила Рени. — Власти будут ждать, что мы в конце концов поженимся.

— Alors![27] — Он пожал плечами и как-то загадочно посмотрел на псе. — Мы и поженимся. Брак — это пустая формальность, и его можно расторгнуть, как только он станет не нужен.

Сейчас Рени поняла все. Эта поездка была задумана для того, чтобы смягчить ее, — ту же самую тактику он использовал в Ла Боле, добиваясь ее согласия на работу. Расспросы о Барри — все это являлось лишь подготовкой почвы для задуманного им делового брака. Потеряв Туанет, он думает только о своем деле, а Рени по нелепой прихоти судьбы стала деталькой этого механизма, и, значит, он пойдет на все, чтобы оставить ее здесь, даже на женитьбу. Она задумчиво крутила на пальце кольцо, пытаясь Осмыслить это дикое предложение. Кольцо соскользнуло с пальца и упало в траву. Леон стремительно, как коршун, бросился к нему.

— Это не случайно?

— Нет… Оно просто соскользнуло.

— В таком случае, это был знак. — Он бросил его с обрыва в раскинувшийся под ними лес, и прощально блеснув на солнце, оно скрылось в верхушках деревьев. Рени без всякого сожаления проводила его взглядом.

— Оно ничего не значило, — призналась она.

— Выходит, ничто не мешает нашей сделке?

— Я не знаю, хочу ли я принять французское гражданство, — неуверенно сказала Рени.

Он рассмеялся.

— А почему бы нет? Ведь вы любите Париж? Многие женщины принимают гражданство своих мужей и не жалеют об этом.

— Потому что они любят друг друга, — резко возразила Рени.

— А это имеет значение?

— Еще какое. — Она вновь отвернулась от него: он не чувствовал ее боли. Если бы Леон любил ее, она бы не колеблясь осталась во Франции. Но тут ей в голову пришла другая мысль, и она посмотрела на него.

— А в салоне будут знать об этом?

— Не обязательно. В первую очередь нам нужно показать коллекцию, а на следующей неделе и потом у всех нас будет слишком много дел, чтобы думать еще о чем-то.

Рени облегченно вздохнула — ей предоставлялась отсрочка.

— Я скажу вам о своем решении, когда все закончится. Леона, похоже, это не удовлетворило.

— Это слишком долго… — начал было он.

— По контракту я нахожусь во Франции до завершения коллекции, — напомнила Рени. — И может так случиться, что вы в конце концов решите, что не стоит задерживать меня здесь.

Он что-то воскликнул и бросился к ней. На один какой-то безумный миг ей почудилось, что он хочет заключить ее в объятия, она попятилась и замерла, наткнувшись Спиной на огромный валун сзади. Тут же его лицо сделалось бесстрастным, он отошел от нее.

— Не нужно пугаться, — глухо проговорил он. — Я больше не потревожу вас… Никогда. — Он посмотрел на свои часы, а потом бросил взгляд в сторону заходящего солнца. — Tiens[28], уже поздно. Нам пора возвращаться.

В полном молчании Рени спускалась по крутой тропинке, по которой они совсем недавно так весело бежали наперегонки, позади нее шел Леон. Ее охватило смятение, когда она вновь задумалась о его сумасшедшем предложении, — безусловно, идея была абсолютно нелепой, но она хорошо знала, что Леон, какими бы абсурдными ни были его идеи, умел, если брался за что-то, довести дело до конца. И похоже, что он не сомневается в ее согласии, — вот он открывает для нее дверцу машины и говорит:

— Я должен купить вам другое кольцо взамен потерянного.

— Вы хотите сказать, взамен того, которое вы выбросили, — возмущенно возразила Рени. — А вы, кажется, нисколько не сомневаетесь в моем ответе.

— С вашей стороны было бы глупо отказаться от великолепного и счастливого будущего, — ответил он и захлопнул за ней дверцу.

Ей нечего было возразить ему. Если она потерпит неудачу и не сможет произвести того впечатления, какого от нее ждет Леон, все будет ясно, — потерпевшая крах Рени окажется по другую сторону Ла-Манша, и сердце ее будет разбито; и это, подумала Рени, самый вероятный исход.

В сгущающихся сумерках они ехали по Рю Насьональ, где аромат роз заглушал даже запах бензина. Последние отблески заходящего солнца умирали на остывающем пурпуре неба, и прямо над головой повис месяц. Леон ехал молча; нахмурившись, он гнал вперед мощную машину; время от времени Рени с опаской поглядывала на его неподвижный профиль. Этот человек по-прежнему оставался для нее загадкой.

Они вернулись в город, когда фланирующие толпы на улицах стали редеть, люди расходились по домам, только в ночных заведениях Монпарнаса и Монмартра продолжалось веселье. В ярком свете прожекторов над городом возвышался Сакрэ Кёр, — словно белый пароход, плывущий по морю огней. Город романтики! Город любви! Ах, в отчаянии подумала Рени, все было бы совсем иначе, если бы Леон любил ее, Рени Торнтон, а не свое воспоминание об Антуанетте в лице Рени, в ее волосах и фигуре.

Было уже очень поздно, когда они подъехали к пансиону.

— Надеюсь, мадам Дюбонне еще не заперла дверь, — сказала Рени, нарушив молчание, которое будто пропасть разделило их. — Все время, что я живу здесь, я всегда возвращалась домой рано.

— Тогда нам придется разбудить ее.

Но остановившись у пансиона, они увидели, что в нижнем этаже еще горит свет.

— Благодарю вас за чудесный вечер, monsieur, — чинно сказала Рени, выходя из машины.

Она встретила долгий взгляд его темных глаз — они были мрачными и вопрошающими, — и тут Леон вздохнул и отвернулся. Рени хорошо знала этот взгляд. «Он смотрит так, когда пытается разглядеть во мне Туанет», — решила она однажды. И тоже вздохнула.

— Alors, мы слегка отдохнули. Будущее потребует от нас полной отдачи, — бодро сказал он. — Вы должны хорошенько выспаться, Рени. Спокойной ночи.

На пороге ее встретила обеспокоенная мадам Дюбонне. Она чувствовала ответственность за эту красивую девушку, которая была на ее попечении. Но тут она увидела разворачивающийся на дороге кадиллак, и ее лицо прояснилось.

— А! Месье Себастьен! Он привез вас домой? Вы работаете так поздно для коллекции? Да? Он очень добрый к работникам, этот человек.

— Да, он очень добр, — согласилась Рени. — Спокойной ночи, мадам.

Ей хотелось поскорее добраться до своей комнаты и остаться одной. Она легла, но сон не шел к ней. Она вновь и вновь беспокойно возвращалась в мыслях к предложению Леона. Понимает ли он все сложности, которые обязательно возникнут, если она согласится с его планом? Может ли она вступить в брак с мужчиной, который не любит ее, хотя и нуждается в ней? Если он все еще видит в ней вторую Антуанетту, не разочаруется ли он в ней в конце концов? Конечно, он не ждет от нее любви и все это может его устраивать, но что же будет с ней? Для него это деловое соглашение, но она-то не найдет в этом счастья. Есть еще один путь — уехать и никогда больше не видеть его, но эта мысль была невыносимой: чем чаще она виделась с ним, тем сильнее прикипала к нему сердцем.

Рени утомленно повернула голову на подушке. Ночь была жаркой, и в комнате стояла страшная духота. Все-таки сначала нужно пережить этот показ, а когда все будет позади, она решит, как поступить, еще не известно, как там все повернется, он и сам сто раз передумает…