Пепел и проклятый звездой король

Глава

64

Райн

Орайя и я лежали вместе долгое время, глаза закрыты, но ни один из нас не спал. Мне было интересно, знала ли она, что я всегда знал, когда она не спала. Я знал, когда она была в комнате рядом со мной, и, конечно, я знал это сейчас, с ее обнаженным телом у меня на руках и моими объятиями вокруг нее, чувствуя ритм ее дыхания у своей груди.

Может быть, кто-то посчитал бы расточительством просто лежать вот так, в часы, предшествующие нашей возможной смерти. Черт, в прошлый раз, когда я столкнулся со смертью вместе с Орайей, я хотел провести каждый бессонный миг этого дня внутри нее, прокладывая путь через список удовольствий.

Но это… это было другое.

Мне не нужно было больше плотских стонов. Я хотел всего остального. Как она дышит. Как она пахнет. Точное расположение ее темных ресниц на щеках.

Почувствовать каково это — просто быть рядом с ней.

Может быть, именно поэтому, несмотря на все, что нам предстояло пережить с наступлением ночи, я был рад, что так и не заснул, даже когда Орайя наконец-то погрузилась в легкий, прерывистый сон.

Вместо этого я наблюдал за ней.

Перед окончанием Кеджари, двести лет назад, я лежал рядом с Нессанин в бессонный день, не похожий на этот. Это было за несколько часов до того, как Винсент выиграл последнее испытание, убил Некулая и окунул мою жизнь и Дом Ночи в хаос. За несколько часов до того, как я умолял Нессанин сбежать со мной, а она отказалась.

В тот день я смотрел, как она спит, и был так уверен, что люблю ее. То, что я любил ее, было, в сущности, единственным, в чем я был уверен.

Мне отчаянно хотелось иметь что-то, что можно было бы любить. О ком-то заботиться, когда на себя мне было наплевать.

Но так мало это имело отношения к ней. Любить Нессанин никогда не было страшно. Это был механизм выживания.

Любить Орайю было страшно.

Это требовало от меня видеть то, что я не хотел видеть. Столкнуться лицом к лицу с тем, с чем я не хотел сталкиваться. Позволить другой душе видеть те части себя, которые я даже не хотел признавать.

Теперь я чувствовал себя таким глупцом, что никогда раньше не думал об этом таким образом, с этим словом, пока не наступил этот момент.

Конечно, это была любовь.

Что это еще может быть, если кто-то видит в тебе столько всего? Видит столько красоты в тех частях человека, которые он ненавидит в себе?

Я почти жалел, что у меня не было этого осознания, потому что оно делало то, что маячило впереди, гораздо более разрушительным. Легче, когда нечего терять.

Я втянул всех нас в эту бездну. Если мне придется умереть, чтобы положить этому конец, пусть так и будет. Но Орайя, умирающая из-за моих ошибок…

Это была бы трагедия. Мир никогда бы не оправился.

Я знал, что в этот момент никогда не смог бы оправиться.

Но сейчас она была в безопасности. К лучшему или к худшему, у нас было несколько драгоценных часов, пока все не изменится. Я бы не стал тратить ни один из них на сон.

Я считал веснушки на ее щеках, запоминал ритм ее дыхания, следил за трепетом ее ресниц.

А когда солнце село, Орайя зашевелилась, моргнула на меня своими, словно луна, глазами и спросила:

— Хорошо спалось?

Я просто поцеловал ее в лоб и сказал:

— Прекрасно.

И у меня не было ни малейшего сожаления.