Пламя пяти сердец

ГЛАВА 20

Почти у самого Берега, на длинной и узкой полоске земли, называемой Мокрой, живет вот уже две сотни Цветений народ вервес. Мокрая Земля тянется тонкой нитью между захваченным сильными соседями Побережьем и краем Океана, из которого то и дело выплывает новая жизнь.

Долгий путь проделывают вервес вдоль Берега на юг — во время Цветения, и на север — как только наступают Холода.

Их добыча — жизнь, которую дарит Берегу Океан, но не та, что может ходить и говорить и выбирается на сушу, чтобы построить себе здесь дом, а жизнь, которую Океан исторг из себя, чтобы она могла умереть.

Вервес означает «падальщик» на наречии этой части Побережья. К вервес испытывают презрение, их не впускают в дома, не дают приюта в Холода, и предпочитают не подходить к ним близко, но даже самый гордый и высокомерный житель Побережья вынужден, склоняя голову, признать: если бы не вервес, Берег Океана превратился бы в кладбище гниющих на солнце тел.

Один из правителей прибрежного города, имени которого никто не знал, но повесть о котором сохранили книги, однажды прогнал вервес со своей земли и велел им не возвращаться.

Он горько пожалел.

Спустя всего лишь дюжину дней к городу потянулись толпы умирающих выродков Океана: скользких слепых личинок с дрожащими под тонкой кожей внутренностями и человеческими лицами на спинах, задыхающихся от солнца ползучих рыб с вывалившимися глазами, многоногих жаб с остатками мокрых перьев на головах... невообразимых, неописуемых словами уродов, не нужных ни Океану, ни этой земле.

Спустя всего лишь одно Цветение смрад от разлагающихся повсюду мертвецов накрыл город удушающим покрывалом. За ним пришел верный спутник гниения мор — и правителю пришлось усмирить гордость и послать за вервес своих людей и просить их вернуться и кочевать мимо города, как и раньше.

Когда пришли зеленокожие, вервес бежали от Океана. Тэррик думал, что война стерла падальщиков с лица земли совсем, но сейчас, стоя за воротами города в полном одиночестве, пусть и под прикрытием десятка лучников на стене, он определенно видел одного из них.

Это был старик, казавшийся чуть сгорбленным из-за жестких панцирных пластин на спине, но на самом деле крепкий и сильный, одетый в одежду из кожаных лоскутов, меховую шапку и добротную обувь. Он пришел не один, но его отряд благоразумно держался поодаль — сотня или две сотни вооруженных копьями и булавами людей, настороженно ждущих решения фрейле.

У старика была бледная кожа, темные, без белков глаза чуть навыкате и мощная нижняя челюсть, заросшая густой бородой.

Он говорил гнусаво и был прям.

— Мы хотим сражаться с тобой, фрейле. Наша матка и все дети сбежали в степь, но мы не привыкли питаться травой и тварями с теплой кровью, и нашим детям нужна теплая и влажная земля, чтобы зарыться в нее и дозреть. Мы хотим вернуться назад, на Мокрую Землю. Ты освободишь ее, и мы вернемся домой, чтобы и дальше выполнять свое предназначение.

— Я знаю о вашем предназначении и ваших детях, Жужжащий Народец, — сказал Тэррик, и старик, услышав свое истинное имя, без удивления кивнул. Фрейле знали все даже о самом маленьком народе этого края. Казалось, старик не удивился бы, даже если бы Тэррик заговорил на их языке. — И я принимаю в свое войско любого, кто готов сражаться на моей стороне. Ворота открыты, входите. Мои близкие покажут вам, где вы можете найти пищу и ночлег. У меня только одно условие, и вы должны поклясться именем Инифри, что его соблюдете.

— Говори, фрейле, — чуть поклонившись в знак признательности, сказал старик.

— Вы не станете пожирать после битвы тела драконов и змей и людей моего войска. Вы оставите этих убитых лежать на поле боя, чтобы их могли проводить люди их народа.

— Нам достаточно будет плоти зеленокожих и ублюдков темволд, сгубивших наших детей, — ответил старик, не колеблясь. — Я клянусь именем великой матери Инифри, что я и мое племя не тронем своими жвалами змей и драконов, погибших в этой битве, и людей, которые будут поднимать оружие с нами плечом к плечу.

Тэррик принял клятву. Вервес, низко жужжа, шагнули в открытые ворота.

Он оставил прибывших на Нерпера и сразу же направился в длинный дом, чтобы узнать новости о Шербере, но на половине пути, на широкой улице возле целительского дома, его перехватили.

Быстроногий мальчишка, посланный кем-то от ворот, задыхался от бега, но как-то ухитрялся важно выпячивать грудь.

— Господин, господин! — звонко кричал он и, казалось, готов был расталкивать всех вокруг, но, как назло, на улице почти не было прохожих, и решительность намерений никто не оценил.

Он остановился возле Тэррика и замахал руками.

— Господин! К воротам прилетел отряд. Тебе нужно туда! Скорее!

— Прилетел? — уточнил Тэррик.

Мальчишка быстро закивал.

— Да, господин. — Его просто распирало от важности: еще бы, ведь он принес вести самому фрейле. — Это птицы! Люди-птицы из Гнезда-На-Скале, и они тоже хотят быть с нами!

— Сколько их? Кто-то успел подсчитать?

— Я насчитал дюжину дюжин и сбился, — гордо заявил мальчишка. — Но там еще столько же, точно, господин! И у них железные перья в колчанах!

Он услышал все, что хотел, и молча направился обратно, но мальчишка вдруг его окликнул, дерзко и одновременно почти отчаянно:

— Господин, господин! Это правда, что Шерб... пропала?

И тут же отступил, готовый в испуге рвануть прочь от тяжелой руки.

— Ты знаешь мою акрай? — Тэррик все-таки обернулся. — Откуда?

— Я знаю ее, да. — Мальчишка замер на цыпочках и настороженно глядел на него, будто не уверенный в том, что в следующий миг фрейле его все-таки не ударит. — Господин Олдин вылечил меня, потому что Шерб за меня попросила.

— И почему бы моей акрай просить за тебя?

— Мы с Шерб вместе делили ложе Сайама, господин. — И вот теперь мальчишка шарахнулся в сторону и заныл. — Прости, я вызвал твой гнев, я вовсе не хотел!

— Не ты вызвал мой гнев, мальчик, но перестань верещать. — Тот мгновенно закрыл рот. — Как тебя зовут?

— Маркил, господин.

— Так вот, Маркил, я отвечу тебе, хоть ты и не можешь требовать от меня ответа. Моя акрай пропала. — Он уже много раз за утро произнес про себя и вслух эти слова, но они до сих пор заставляли сердце сжиматься. — А теперь тебе лучше идти и заняться своим делом, пока я не потерял терпение.

Мальчишка без лишних слов метнулся прочь.

Он не солгал. Дюжина дюжин и еще столько же крылатых людей стояла у ворот города и предлагала свои мечи и железные перья войску Побережья. Их женщины тоже держали в руках оружие и готовы были сражаться за свои гнезда и своих птенцов.

За ними последовал отряд степняков-магов, прибывших верхом на прирученных фатхарах, и шумное и громко ругающееся войско женщин-кобылиц. Они все поклялись Тэррику в верности и вошли в город, чтобы найти там кров и пищу... и он слушал ворчание черных кошек и цокот копыт по камню и понимал, что знает о последней битве далеко не все.

Все прибывшие говорили о пророчествах.

И у каждого оно было свое.

Но если исконные враги птицы и змеи сумели разойтись без кровопролития, то вервес, прошедшие по улице с невозмутимой гордостью, вызвали бурю негодования — и Тэррику вечером пришлось собрать войско на площади и напомнить ему, кто здесь истинный враг.

Он был удивлен тем, что Сэррет, лезущий по всех дела по поводу и без, на этот раз даже не показал из длинного дома носа и не вмешался. Но Тэррик едва ли видел его с ночи. По тревоге, поднятой после пропажи Шерберы, три десятка людей бросились прочесывать окрестности длинного дома, и Сэррет даже предложил Тэррику объехать войско с утренней проверкой вместо него — но потом словно канул в Оргосард.

И если днем Тэррику было некогда думать о нем, поглощенному своими делами и мыслями, то вечерняя проверка постов, прошедшая без участия второго фрейле, навела на размышления.

Все три десятка воинов, посланных на розыски, включая Фира, вернулись ни с чем, и это тоже наводило на размышления.

Неожиданная находка, обнаруженная Олдином, подсказала этим размышлениям путь.

***

Дшееш умирала. Ее тело иссохло, став похожим на тело дряхлого старика, разменявшего сотню Холодов, чарующий свет змеиных глаз потух, чешуя казалась неприятно сухой и твердой.

Она не пыталась сопротивляться, когда ее нашли лежащей у одного из домов и схватили; ничего не говорила, не вскрикнула, когда один из близких фрейле, рьяно — пусть и запоздало — исполняющих свой долг ударил ее по лицу. Олдин приказал отнести ее в целительский дом и позвать господина господ. Вызванный тоже, побелевший от осознания происшедшего старший змеемаг Харзас клялся в невиновности всеми клятвами и призывал в свидетели Хвостатую Мать, но фрейле не были нужны клятвы того, в чьей верности он был уверен.

Он хотел услышать слова той, что точно предала.

Дшееш связали за спиной руки и поставили на колени в большой комнате целительского дома, в которой сейчас было пусто. Все четверо: фрейле, Фир, Прэйир и Олдин собрались вокруг, и полукровка-целитель схватил поникшую голову змеедевки за подбородок и долго вглядывался ей в лицо, пытаясь выкликать магию и в последний раз зажечь в ней искру жизни.

Они все — даже раздраженно-беспокойный сегодня Фир — терпеливо ждали.

Они все ненавидели ждать.

— Кто нашел ее? — спросил фрейле вполголоса, и Прэйир неохотно ответил, зная, что промолчать нельзя:

— Мальчишки. Прибежали к целительскому дому толпой, трещали, как стая грифалов. Едва ли не за руки потащили туда. Откуда узнали, что нужно искать эту девку — ума ни приложу.

— Мальчишки? Вот как...

Фрейле явно было, что сказать по этому поводу, но он не продолжил. Только кликнул своего близкого, стоящего на страже за дверью, и что-то тихо ему приказал, и снова вернулся на место возле змеедевки и огня.

— Это проклятье, — сказал Олдин наконец, не отпуская подбородка Дшееш, и все они переглянулись. — Я чувствую здесь сильную магию... И вижу. Смотрите.

Он отвернул от них лицо змеедевки и второй рукой отвел с шеи воротник кофза, чтобы было видно и им. Прэйир наклонился, вглядываясь в две глубоких отметины на посеревшей коже, похожие на следы чьих-то длинных зубов.

— Это укус, — сказал Фир рядом с ним.

— Рана-проклятье, — кивнул Олдин, отпуская девку, и та бескостной грудой тряпья стекла на пол. Голова глухо стукнулась о камень. — И она убила ее за время от восхода до заката солнца. Харзас сказал, на такое способен только очень сильный маг.

Они снова переглянулись. Маг? Змеедевку убил кто-то из своих?

— Думаешь, ее убили, чтобы скрыть следы? — предположил Фир, правда, без особого интереса. — Чтобы она замолчала и не проговорилась?

— Или так, или в войске есть кто-то, у кого с этой желтоглазой змеей свои счеты, — ответил ему Прэйир. — Но не все ли равно, от чего она умрет, если она расскажет нам, что стало с Шерберой. Целитель. — Тот посмотрел на него. — Ты или другие маги сможете заставить ее заговорить?

Олдин бросил еще один мимолетный взгляд на лежащую перед ними умирающую змеедевку и покачал головой.

— Никто не сможет ее разговорить, воин. В ней осталась только крошечная искра жизни, но ее не хватит, чтобы разогнать смертный мрак.

— Так пусть и остается в этом мраке, — пробормотал Фир. — Ее сердце умерло.

— Ее магия тоже умрет, — кивнул фрейле, и со змеедевкой было покончено.

По приказу фрейле высохшее тело Дшееш отдали змеям, чтобы они смогли провести над ним свои прощальные ритуалы. Желтолицые лекарки были в ужасе, увидев рассыпающееся на глазах тело своей подруги, и поспешили забрать его, чтобы поскорее подготовить к сожжению.

Но они четверо даже не успели покинуть целительского дома. Сразу двое воинов, оба — южане, один из которых был близким второго фрейле, вползли в наступающих сумерках через порог, держась за прокушенные змеиными зубами шеи и умоляя о помощи.

Их лица были покрыты холодным потом и белы от боли. Их шеи чернели на глазах и сочились кровью. Воины успели лишь сказать, что раны-укусы появились сами собой, и тут же впали в беспамятство — и Харзас снова клялся в невиновности и призывал в свидетели Хвостатую Мать, но теперь уже по другой причине.

Прэйир не сочувствовал змеям и с радостью избавился бы от таких союзников, особенно учитывая то, что сотворила Дшееш, но что-то во всем этом было не так.

Эти двое воинов стояли прошлой ночью в карауле у выхода из длинного дома.

Дшееш прошлой ночью тоже была в доме и увела с собой Шерберу.

А в Шербере теперь была змеиная магия. Не то чтобы Прэйир поверил бы в такие сильные проклятья, наложенные его рыжеволосой акрай. Но он видел, на что она способна, в ночь, когда умер Хесотзан, и после, в ночи, которые они провели вместе в пути до города.

Он видел зеленые отблески на ее коже в темноте, там, где ее касались его руки. Он чувствовал на губах легкую горечь яда, когда целовал ее — понимая, что Шербера не пытается его отравить, а вовсе наоборот, хочет, чтобы он привык к яду, принял его частицу, научился с ним жить.

Она шептала его имя в темноте, откинувшись на его грудь, пока его пальцы доводили ее до исступления, и в этом шепоте Прэйир слышал не только ее любовь, но и магию.

Он хотел услышать его снова.

Шербера была с ним каждую ночь, как и обещала. Ее мягкая настойчивость и упрямство все еще раздражали его, привыкшего спать одного и владеть женщиной, когда захочет он, а не она... Но в те три ночи, которые она провела в длинном доме с другими своими господами, Прэйиру ее не хватало.

Она любит его, это он знал.

Он захотел ее себе, еще когда она была слабой и беззащитной — напуганной своими же мужчинами — женщиной, но, только заполучив ее, понял, как трудно и одновременно легко ее сломать.

Прэйир знал, что эта акрай предназначена в жены фрейле. И ему бы следовало просто быть с ней осторожным и не прикасаться больше, чем положено, но что-то в Шербере заставляло его каждый миг испытывать ее на прочность.

Как будто сначала он просто хотел доказать себе, что она — всего лишь еще одна слабая женщина, случайно попавшая на войну и выжившая там тоже совсем случайно.

Таких убивали в его краях. Таким не было места в его мире, а значит, не будет места и рядом с ним.

И вот теперь Шербера владела мечом и была ловкой и быстрой, как пустынная коза. Прэйир почти знал: в бою она сравнится со многими мужчинами, и пусть ее обучение было совсем кратким, она уже умела то, чего не умели другие.

Она была той, кого он должен был закрывать щитом, а стала той, кто может сражаться с ним плечом к плечу. И если он, человек, сумел сделать из слабой женщины воина, то почему Номариам не сумел бы наделить эту же слабую женщину магией?

Фир скалил зубы и гордо усмехался, когда видел успехи своей линло. Но фрейле и, может быть, даже полукровка ненавидели то, что Прэйир сделал с Шерберой. Эти двое не верили в Инифри, как положено, но все же именно они помнили пророчество и видели в умении Шерберы сражаться только смерть.

Сам Прэйир не верил в россказни магов и не собирался раньше времени плакать и стенать. Он просто знал, что сделает все, чтобы защитить Шерберу, и если — если таков ее удел, и ей и в самом деле придется умереть, — он будет рядом и закроет ее глаза.

Пока Олдин пытался остановить действие яда, наложив на рану какую-то мягкую штуку, которую он назвал банкой, и, попросив лекарок притащить и развести огонь в небольшой жаровне, чтобы раскаленным железом прижечь рану после того, как из нее будет вытянут яд, Прэйир молча наблюдал. Но как только один из воинов начал задыхаться и корчиться в судорогах, а кожа его приобрела уже знакомый им по Дшееш светло-серый цвет, вмешался.

— Пока не поздно, заставь их говорить.

— Если я вызову их из тьмы сейчас, пока яд еще сжигает их плоть, они умрут, — возразил полукровка. — Я должен попытаться...

Но Прэйир уже обернулся к фрейле, только что вернувшемуся после ночной проверки постов.

— Допроси их, фрейле. Они все равно умрут от этого проклятья, так пусть скажут правду.

Он ожидал возражений, пустых слов, приказа удалиться прочь — чего угодно от бледного от усталости Тэррика, но не того, что услышал:

— Один из постельных юношей славного воина Велавира признался, что у его хозяина появилась такая же рана. — Очередной стон умирающего прервал его, и фрейле продолжил, дождавшись, пока воин замолчит. — Велавир умолял меня позвать Олдина, чтобы проститься с ним. Он умер только что от моей руки, но перед этим рассказал мне всю правду.

Он обернулся к лекаркам, топчущимся у входа.

— Уйдите.

Девушки тут же исчезли, будто и не бывало. Фрейле повернулся к полукровке и кивнул ему.

— Вызывай их из тьмы, Олдин. Они расскажут мне, куда дели Шерберу, и если они потом умрут — что ж, значит, такова воля Инифри.