Пленница

Глава 22

Оцеола на своем боевом коне, торжественный и пышно одетый, напоминал духа войны. Голову его украшала повязка с перьями. Красные гамаши, яркая рубаха и куртка с бахромой производили внушительное впечатление. Его и Као Хаджо, правую руку вождя и советника племени, сопровождало не менее полудюжины полуобнаженных воинов.

— Спасибо, что пришел на мой зов, Бегущий Медведь.

— Хочу услышать от тебя, что за переговоры ты решил провести.

— Поговорим на нашем совете. — Оцеола направился по тропе в глубь чащи.

Они быстро проскакали через лес, медленно пробрались по болотам и, наконец, остановились в сосновом бору, где их встретили женщины и несколько мальчиков. Лошадей увели, принесли еду, и они расположились у костра.

— Ты знаешь, что случилось? — спросил Джеймса Оцеола.

Джеймс кивнул:

— Все люди короля Филиппа захвачены в плен. Сразу после этого было совершено нападение на деревню ючи. Голубая Змея и Ючи Билли взяты в плен вместе с другими. Дикий Кот сдался белым по требованию отца, и теперь он тоже в плену.

— Генералу Джесэпу сообщили о нашем желании говорить с ним, — вставил Коа Хаджо.

— Я очень устал, но крайне осторожен, — заметил Оцеола. — Коа Хаджо выступит на переговорах от моего имени, а ты станешь моими глазами и ушами. Тогда я пойму, что стоит за словами белых.

— Всегда рад помочь тебе, Оцеола. Чего ты ждешь от переговоров с военными? Оцеола поднял руку.

— Я не хотел грабить белых. Я никогда не стремился убивать их женщин и детей, хотя и не отрицаю, что они гибли. Я постоянно добивался установления настоящих границ и сейчас хочу того же. Пусть белые живут спокойно, но оставят в покое и мой народ.

— Белые считают, будто ты намерен проверить их силы и узнать, где они держат Дикого Кота, Филиппа, Голубую Змею и других пленных.

Коа Хаджо и Оцеола переглянулись. Коа Хаджо пожал плечами:

— Мужчины говорят для того, чтобы получить новые сведения.

Джеймс усмехнулся:

— Верно.

— Я не стремлюсь воевать. Бегущий Медведь. Клянусь именем Великого Духа.

— Я никогда не сомневался в словах Оцеолы. Вождь встал. Руки его дрожали, а лицо имело сероватый оттенок. Джеймс и другие быстро поднялись.

— Спасибо за то, что ты с нами. Бегущий Медведь, — сказал Оцеола.

— Мне приятно быть с друзьями, — ответил Джеймс, встревоженный видом Оцеолы. Весь день вождь выглядел очень хорошо, но к ночи болезнь дала знать о себе.

Он ушел в сопровождении воинов, но Коа Хаджо остался и внимательно наблюдал за Джеймсом.

— Признайся откровенно, что ты думаешь об этих новых переговорах. Бегущий Медведь? Джеймс вздохнул.

— По-моему, большая часть слов, сказанных людьми, — ложь. И белыми, и индейцами.

— Разве существует правда, кроме той, что есть в душе каждого человека?

— Оцеола серьезно болен, — сказал Джеймс, не ответив на его вопрос.

— И очень, очень устал, — добавил Коа Хаджо.

— Что ты имеешь в виду?

— Он устал от войны. Спокойной ночи, Бегущий Медведь. Я никогда не боялся за свою жизнь и рад говорить от имени Оцеолы. Однако мне приятно, что ты будешь с нами.

Джеймс кивнул в знак признательности, и Коа Хаджо ушел. Посидев у костра, Джеймс отправился к месту, отведенному ему для ночлега. Простой настил, устланный листьями капустной пальмы, возвышался на несколько футов над землей: это защищало спящих от ночных обитателей леса.

Джеймс устало опустился на жесткое ложе и закрыл глаза. Он думал лишь об одном: она уехала. Как чудесно было лежать рядом с Тилой, ощущать ее тепло, внутренний жар. Сейчас его охватило одиночество. Ему хотелось забыться сном. И во сне оказаться там, где нет никакой войны, ни белых, ни краснокожих. Увидеть ярко-красный восход и Типу, которая, смеясь, бежит к нему. И тогда, поймав и закружив девушку, он больше не отпустит ее…

Джеймс ворочался с боку на бок; ему было холодно, неудобно, тело затекло.

Это мечты. Только мечты. В этом несчастном мире они никогда не осуществятся.

То, что Типа Уоррен гостит в доме Маккензи, скрыть не удалось. Самой девушке не терпелось поскорее изложить газетчикам свою версию ее так называемого похищения. По предложению Джаррета репортеры из Флориды и других районов страны, обосновавшиеся в Сент-Августине, чтобы освещать ход войны с индейцами, явились к ним. Тара и Джаррет присутствовали на встрече Тилы с пятью журналистами.

Девушка держалась спокойно и непринужденно рассказывала о том, как покинула форт Деливеренс и подверглась нападению.

— Джеймса Маккензи обвиняют в злодеяниях и предательстве, но это смешно и нелепо. Он спас мне жизнь. Томпсон, репортер из Вашингтона, спросил:

— Но вы же попали в плен, мисс Уоррен? Вас захватил дикарь и держал против вашей воли…

— Джеймс Маккензи — не дикарь! — Тара яростно бросилась в бой.

— Прошу прощения, господа. — Томпсон смущенно пригладил бороду. — Но ведь вас, мисс Уоррен, некоторое время держали в лесу. Вам не угрожала опасность? Вас ни к чему не принуждали? Что думает об этом ваш жених? Вы уже виделись с лейтенантом Харрингтоном после перенесенных испытаний?

— Джон Харрингтон и Джеймс Маккензи — близкие друзья. Не сомневаюсь, Джон обрадуется, что Джеймс пришел мне на выручку, как и все, кому приятно видеть меня живой. Сэр, я не обвиняю даже Выдру, вождя, едва не убившего меня. Его семью жестоко уничтожили во время войны.

— Абсурдная история, — пробормотал репортер с крупными чертами лица. Тила встала.

— Сэр, если вы находите правду нелепой, то мне больше нечего вам сказать. А теперь прошу извинить меня…

Ей было наплевать, извинят они ее или нет. Внезапно почувствовав, что силы покидают ее, Тила направилась к лестнице. Она была очень благодарна Джаррету, попросившему репортеров покинуть дом.

Поднявшись к себе, Тила опустилась на постель. Она слышала разговор газетчиков, стоявших на улице, под ее окном.

— Это отвратительно! Порядочную женщину случившееся привело бы в ужас, — сказал Эванс, репортер из Атланты.

— История свидетельствует о том, что дамы подпадают под влияние своих похитителей, — заметил другой.

— Господа! — вмешался Томпсон. — Вы забываете, что речь идет о Маккензи, метисе, единокровном брате одного из самых влиятельных людей штата. Эти братья пользуются большим уважением; они часто выступали посредниками на переговорах во время этой ужасной войны.

— Томпсон, уж не симпатизируете ли и вы индейцам? — Тила узнала злобный голос Эванса.

— Друзья мои, я видел и добро и зло с обеих враждующих сторон. Ну-ка скажите мне, сэр, неужели, по-вашему, предпочтительнее найти юную мисс Уоррен мертвой, то есть обнаружить труп порядочной женщины? Ей спасли жизнь, вот и все. Именно об этом я и собираюсь написать.

— Да, но майор Уоррен придерживается другого мнения. По слухам, этот метис Маккензи силен, как черт. Уоррен считает, что его дочь увлеклась им. Может, он и в самом деле уничтожил солдат, а юная леди пообещала ему утехи, если он пощадит ее! — разглагольствовал Эванс. И вдруг Тила услышала хрип. Потом прозвучал властный голос Джаррета:

— Позвольте заметить, сэр. Если вы намерены говорить о моем брате в таком оскорбительном духе, советую вам держаться подальше от моего дома. Иначе я продемонстрирую вам, как ведет себя дикарь. Вот тогда вы сможете заклеймить это позором в своих статьях!

— Мистер Маккензи, мне больно… — хрипел Эванс.

— Не сомневаюсь. Убирайтесь отсюда, пока я не убил вас! Дверь захлопнулась. Послышались торопливые шаги. Потом наступила благословенная тишина. Крайне удрученная, девушка недоумевала, почему чувствует себя такой измотанной. Ведь она крепко спала предыдущей ночью.

Услышав стук в дверь, Тила села и поправила прическу.

— Войдите!

Тара принесла чайный поднос и поставила его на столик у окна.

— Ты говорила очень хорошо.

Тила вздохнула.

— Я слышала разговор газетчиков под окном. Мои слова прозвучали впустую. У них предвзятое мнение.

— Нет, ты говорила очень хорошо. — Тара налила чай. — И прекрасно держалась. А вот Джаррет не совладал с собой. Но это не важно. Его и так уже обвинили во всевозможных грехах. Иди сюда. Ты должна поесть.

— Ах, Тара, спасибо, но я совсем не голодна. Тара озабоченно взглянула на девушку:

— Ты похудела, Тила.

— Разве?

— Прошу тебя, поешь.

— Но…

— Ах ты, глупышка! Тебе нужно родить здорового ребенка.

Тила подскочила от изумления:

— Что?!

— Даже самые рассеянные люди вскоре заметят это. Неужели ты не догадываешься, что с тобой?

О Господи, она и не подумала об этом! Но почему? Тила была постоянно занята. Мужчины болели и умирали. Ей приходилось помогать им. Лежа без сна в форте Деливеренс, она молилась о том, чтобы не пришло известие о гибели Джеймса Маккензи, Бегущего Медведя. О том, чтобы не увидеть его, изуродованного и умирающего, на операционном столе. А потом…

— Тила? — Голос Тары донесся до нее словно издалека.

Потом потрясенную девушку окутала благословенная тьма.

Странное бездействие установилось в стане Оцеолы в ожидании назначенной встречи. Джеймс все больше и больше тревожился за вождя. Иногда тот выглядел здоровым и бодрым, но временами бледнел и заметно дрожал. В эти моменты Оцеола любил вспоминать о детстве, о своей жизни, казалось, проведенной им в сплошных сражениях.

— Они думают, будто я вел войну против их народа, — как-то сказал Оцеола. — Белые считают, что я хотел убить их всех, как они стремились очистить эту землю от нас. Они заблуждаются. Я сражался и убивал только во имя того, чтобы нас оставили жить в мире на этой прекрасной земле. Я знаю, что пишут газеты белых. Знаю, в больших городах есть люди, уверенные, что эту войну ведут против народа, от которого следует очистить эту землю. Другие считают, что у белых больше прав на полуостров, чем у нас, поскольку мы, семинолы, обосновались здесь недавно. Да, я из племени крик, и многие мои братья называются криками. Но мы приходили сюда на протяжении более ста лет. Мы пролили здесь свою кровь; ею пропитана эта земля. Я всегда боролся только за то, чтобы остаться здесь, за наше право на землю. Пролитая нами кровь сделала ее нашей. Многих соплеменников твоего отца я называю своими друзьями. Среди них юный Джон Грэхем, твой брат, другие военные. Если бы только они, заключив соглашение, выполнили его!

Джеймс молча смотрел на огонь. Оцеола улыбнулся:

— Сколько утверждали, что я не способен соблюдать договор. Что я даю обещания, прихожу за едой и товарами, а потом снова убегаю. Да, порой я поступал так, ибо не мог смотреть, как голодают мои дети.

— Эти переговоры внушают мне дурное предчувствие, — сказал Джеймс.

— Почему?

— Не знаю. Просто чувствую, как приближающиеся шаги, как запах ветра. Я боюсь за тебя. Оцеола помолчал.

— Переговоры состоятся. Я готов ко всему.

И этот день пришел. Оцеола, Коа Хаджо и другие оделись со всей подобающей случаю пышностью.

Военные направились к индейцам. На поляне недалеко от форта Пейтон воины Оцеолы подняли над лагерем огромный белый флаг.

Не желая демонстрировать свою кровную связь ни с индейцами, ни с белыми, Джеймс надел свои обычные темные штаны, рубаху и обвязал голову полоской красной ткани, чтобы волосы не падали на глаза.

Он шел к Оцеоле, когда услышал птичий крик. Джеймс не ожидал его, но ответил таким же криком. Джаррет, появившись из-за кустов, поманил к себе брата:

— Пойдем со мной. Солдаты уже направляются сюда. Джеймс быстро последовал за ним. Ему показалось, что они снова стали мальчишками и бегут со всех ног через лес и болота, смеясь, радуясь жизни. Джаррет научил его охотиться, ловить рыбу. У них были разные матери. Но любовь к этой земле связала их узами более крепкими, чем узы крови. Джаррет остановился возле старого дуба.

— Генерал Эрнандес отправился рано утром на переговоры из Сент-Августина. Джесэп не придет. Он так нервничает, что решил ждать результатов в форте Пейтон. С Эрнандесом двести пятьдесят хорошо вооруженных солдат. Джеймс, переговоры не состоятся. Джесэп считает, что Оцеола неоднократно предавал его. Он намерен захватить его под флагом перемирия. Тебе не следует оставаться здесь. Тила сделала заявление для газет…

— Она все еще здесь?

— Девушка вне опасности, живет с нами, а Харрингтон — замечательный друг — сопровождает ее в прогулках по городу, чтобы их видели вместе. Я еще кое-что должен рассказать тебе о Тиле, но сначала послушай следующее. Большинство убеждено в том, что на протяжении всего конфликта ты благородно пытался содействовать переговорам, несмотря на свою индейскую кровь. Однако кое-кто жаждет повесить любого, связанного с нападением на белых.

— Они хотят повесить Оцеолу?

— Нет, таких разговоров я не слышал. Индейцев должны отвести в форт Марион. Знаешь старый замок Сан-Маркоса?

Джеймс, с тревогой ощутив, что началось движение по близлежащим тропам, заставил брата пригнуться. Они наблюдали, как солдаты Эрнандеса едут по тропе неподалеку от них.

— Джаррет, я должен вернуться.

— Тебя отправят в тюрьму вместе с другими.

— Возможно. Тогда я выступлю в свою защиту и докажу, что ни в чем не виноват. Джаррет, сейчас я должен быть рядом с Оцеолой. Он…

— Что он?

— По-моему, он скоро умрет. Я должен идти. Если ты мне понадобишься, клянусь, я пошлю за тобой.

Если нет, брат, значит, я сам проложу себе путь в этом мире. Уходи поскорее отсюда, иначе тебя заклеймят как предателя за то, что пришел ко мне.

— Подожди! Мне надо сказать тебе… Мимо них скакали всадники, и Джеймс все больше тревожился — не за себя, а за брата.

— Иди! — сказал он Джаррету и исчез в чаще.

Джеймс бежал со всех ног, но появился на поляне в тот момент, когда первые солдаты уже вошли в лагерь индейцев. Теперь он ничего не мог предпринять.

Джеймс увидел, как индейцев окружают солдаты. Их возглавлял генерал Эрнандес. Как и сказал Джаррет, Джесэпа здесь не было. Джеймс посмотрел на форму солдат Эрнандеса. Его сопровождали кавалеристы Флориды, пешие драгуны.

Запахи ветра…

Джеймс понял, что они окружены. Джаррет предупреждал его об этом. Джеймс не решился даже имитировать крик птицы: услышав любой звук, белые откроют стрельбу до того, как индейцы возьмутся за оружие. Ему показалось, что Оцеола задыхается, и он направился к нему. Генерал Эрнандес вместе с переводчиком-негром вышел вперед, приветствуя Оцеолу и Коа Хаджо, как принято у индейцев.

— Я думал, с вами будет больше ваших людей. Где же Аллигатор, Миканопи, Джампер, Облако?

— Больны, — ответил Коа Хаджо. — Пятнистая болезнь, корь, свалила многих наших людей.

Тут Эрнандес увидел, что Джеймс, скрестив руки на груди, наблюдает за происходящим. Он смущенно кивнул ему, и Джеймс подумал, что Эрнандес — хороший человек. Он многое прочел в его быстром взгляде. Да, это чистой воды предательство… Джесэп спланировал его, не считаясь с мнением Эрнандеса. Тому пришлось выполнять приказ.

— Я ваш друг, — сказал Эрнандес. — Скажите, что побудило вас назначить встречу?

— Общее благо, — ответил Коа Хаджо.

— Что именно?

— Мы получили сообщение от короля Филиппа через гонца его сына. Дикого Кота.

— Вы пришли сдаться мне?

— Нет, мы не предполагали, что должны сдаться, ибо соблюдали мир этим летом.

— Но случались инциденты…

— Нет, друг. Это не мы. Мы стремились к миру. Как генералам не всегда удается остановить фермеров, борющихся за землю, так и нам трудно удержать отступников.

— Вы доставили украденное имущество? Коа Ходжо замешкался.

— Мы привели негров, которых многие называют своей собственностью.

Эрнандеса явно терзали сомнения.

— Я желаю вам всем добра, но нас слишком часто предавали. Боюсь, сейчас вам придется пойти со мной. Обещаю, с вами будут обращаться хорошо. Вот, я привел Голубую Змею. Он скажет вам, что вы должны пойти со мной.

Голубая Змея, индеец с усталым, изможденным лицом, вышел вперед:

— Генерал Эрнандес, я не думал, что те, кто пришел говорить, будут схвачены.

Эрнандес, не ожидавший таких слов от Голубой Змеи, сделал едва заметное движение, и солдаты шагнули вперед.

Ловушка захлопнулась.

Теперь это поняли и индейские воины. Они были вооружены, но не успели бы выстрелить: их смяли бы, как кукурузу осенью.

Джеймс посмотрел на Оцеолу. Тот с непроницаемым лицом слушал Эрнандеса. Все случилось так, как сказал Джаррет. Они должны пройти семь миль до Сент-Августина. С ними обещали хорошо обращаться. Никто из них не пострадает Оцеоле и еще двоим привели лошадей. Джеймс не двинулся с места, пока к нему не подъехал Эрнандес.

— Это предательство, — бросил Джеймс.

— Такова необходимость.

— Вы схватили легендарного вождя, ожидавшего вас под белым флагом перемирия.

— Мне очень жаль, — устало отозвался Эрнандес. — Я ничего не могу объяснить вам, Джеймс. Меня самого тошнит от того, что мы сделали. Однако Джесэп решил, что у него нет выбора. Он считает, что, задержав Оцеолу, прекратит войну.

— Он не остановит войну, а создаст образ мученика.

— Да простит меня Господь! Я молюсь лишь о том, чтобы кровопролитие прекратилось хоть на некоторое время. Повторяю, Джеймс: мне нет оправдания. Но я готов дать вам шанс уйти в лес.

Джеймс покачал головой;

— Спасибо за предложение и дружбу, но сейчас я должен быть с Оцеолой.

— Но…

— Мне грозит виселица?

— Нет. Вас лишь могут назвать предателем.

— Меня называли еще и хуже. Еще раз спасибо, но мне придется пройти это до конца.

— Я позабочусь о том, чтобы солдаты нашли вашего коня…

— Хорошо, однако я пойду пешком.

Они направились к форту. Джеймс подумал, что армии повезло с уловом. Оцеола, Коа Хаджо, семьдесят с лишним воинов, шесть женщин и несколько негров индейского происхождения. Кто-то наверняка уже скачет во весь опор к Джесэпу с сообщением, что его предательство увенчалось успехом.

Джеймс почти ни о чем не думал, пока шел к форту. Быстрая ходьба доставляла ему удовольствие, освобождая душу и тело от напряжения и ярости.

Их встретил ликующий город. Люди, выстроившись вдоль улиц, смотрели, как солдаты ведут захваченных в плен дикарей. Мужчины и женщины кричали, смеялись, издевались над пленными, показывали на них пальцами. Джеймс шел опустив глаза.

Он слышал шепот:

— Боже, да ведь это полукровка Маккензи!

— Совсем превратился в дикаря! Кровь в конце концов берет свое, как брат ни рядил его в белые сорочки с кружевом.

— Он был гвоздем сезона…

— Ни одна приличная дама не подпустит к нему свою дочь! Даже если он богат, как Мидас!

— Богат?

— Ему принадлежит половина земель Маккензи.

— Но он же дикарь… такой красавец и все же дикарь…

Слова не имели значения. Джеймс слышал их и раньше. Он шел с пленниками по собственной воле, ибо желал разделить участь своего народа и сделать все, что в его силах. Ни пристальные взгляды, ни злобные слова не причиняли ему боли. Он высоко поднял голову и устремил взгляд вперед.

Но вдруг…

Джеймс увидел ее. Тила стояла у дороги в голубом цветастом будничном платье, царственно-прекрасная. Огненно-рыжие волосы были собраны в пышный узел на затылке.

Вцепившись в руку Джона Харрингтона, Тила провожала глазами нескончаемый поток индейцев и солдат.

Что-то в ней изменилось. Конечно. Последний раз он видел Тилу в роще — обнаженной, с распущенными волосами, свободную и непокорную. Тогда они были равны. Теперь — нет.

Белая девушка и полукровка Маккензи, к которому ни одна приличная дама и близко не подойдет. Горечь обжигала его даже в тот момент, когда он гордился тем, что унаследовал от своих краснокожих предков, — честью и свободолюбием, такими же неотъемлемыми чертами его народа, как преследующие этот народ голод, горе и болезни.

Но Тила одна из них. Ей не понять его. Однако дело не только в этом. Она действительно изменилась. Взглянула на Джеймса с жалостью и отвернулась. Он не выносил жалости. Но почему девушка отвернулась? От стыда? Она так цепко держалась за руку Харрингтона…

Да, Тила изменилась. В ней появилось что-то новое. И это не связано ни с тем, как она смотрела на него, ни с жалостью, ни со стыдом.

Джеймс заметил что-то почти неуловимое в ее облике И все перевернулось в его душе. Он напрягся, точно пружина. Самые разноречивые чувства захлестнули Джеймса: горечь, сомнения, страх, зависть, ревность…

Он смотрел, как Тила стоит рядом с Харрингтоном, и не мог отвести взгляд.

«Господи! — говорил он себе. — Разве не я сам велел ей выйти замуж за Харрингтона? Разве не я постоянно отталкивал эту девушку?»

Но это звучало неубедительно. Ему страстно хотелось прорвать оцепление, броситься к Тиле, схватить ее, встряхнуть. Да, пусть все увидят, какой он дикарь!

У нее будет ребенок, и зачала она его не несколько недель назад! Тила, наверное, знала об этом еще тогда, в лесу, но не сказала ни слова. Не сказала ему…

А что ей было сказать? Что она устала жить у Джаррета, ожидая его, хотя вокруг было много белых мужчин? А ведь Тила сама признавалась, что многие ей нравились! Роберт Трент, Харрингтон, доктор Джошуа Брэндейс.

Сжав кулаки, Джеймс снова устремил взгляд вперед. «Неужели предрассудки так затуманивают разум, что человека парализует страх? Если она знала, что это мой ребенок, почему не сказала мне? Неужели в ней лживо все, кроме желания — неукротимого желания?»

«Остановись! — приказал себе Джеймс, но сомнения и гнев уже укоренились в сердце, уязвленном предательством. Ведь только что предали Оцеолу, отряд и его самого. — Но чьего же ребенка она носит?»

Кто-то коснулся Джеймса, и он увидел старого Рили.

— Дочь Уоррена в толпе, — тихо сказал старик на языке мускоги. — Может, она пытается увидеть тебя…

— Если у нее хватит ума, она будет держаться подальше от меня! — с яростью воскликнул Джеймс и прибавил шаг.

Он знал, что это бессмысленно и нелогично, но его гордость была задета.

Джеймс уже не мог не думать о том, сколько мужчин, белых и краснокожих, наблюдают за ним сейчас.

За пленником, осуждаемым всеми.

Тогда как она смотрела на него, опираясь на руку другого мужчины.