Плохой Ромео

На мгновение мне кажется, что он вот-вот прикоснется к моему лицу. Но вместо этого он пробегается пальцами вниз по передней части моего халата. Мое дыхание сбивается.

— Ладно. Твоя взяла. Если я смогу остановить сеансы рвоты каждые пять секунд, я откроюсь тебе.

От тона его голоса волосы на моих руках становятся дыбом.

— Я знаю несколько методов фокусировки, которые могут тебе помочь, — говорю я, пока он продолжает поглаживать мой халат.

— Сначала мне нужно принять душ и приготовиться.

— Нет проблем, — говорю я, поднимаясь на ноги. — Я вернусь за полчаса до начала спектакля и когда мы закончим, мы будем так чертовски хорошо сосредоточены, что прижмем наших героев к стенке.

Он вздыхает и качает головой.

— Что? — спрашиваю я.

— Ничего.

— Скажи мне.

— Я сейчас мысленно представляю, как прижимаю тебя к стенке. Тебе лучше уйти.

Я начинаю смеяться, но животный голод в его глазах говорит мне, что он абсолютно серьезен.

Он встает, и мое сердце пускается в галоп.

Боже. Он собирается сделать это. Он собирается прижать меня к стенке.

Я задерживаю дыхание, когда он делает шаг вперед.

К моему разочарованию, он обходит меня, хватает полотенце со спинки стула и направляется в ванную.

— Иди отсюда, Тейлор, — бросает он через плечо, — пока я не забыл, почему до сих пор не сорвал с тебя этот чертов халат.

В восемнадцать пятнадцать весь театр уже стоит на ушах. Вся моя гримерная усеяна открытками и подарками. Мои родители прислали мне огромный букет цветов с открыткой, в которой говорится, как они горды мной и как бы им хотелось быть здесь.

Мне бы тоже этого хотелось. Это моя первая большая роль, а никого из любимых мне людей нет среди зрителей.

Я иду на сцену, чтобы в последний раз проверить наличие своих реквизитов. Все мимо кого я прохожу, желают мне удачи и обнимают, но особой уверенности это не придает. Меня подташнивает, и мое волнение только стабильно нарастает по мере приближения начала спектакля.

К тому времени, когда я возвращаюсь в гримерную Холта, я чувствую, как сэндвич с курицей, съеденный мною на обед, поднимает в животе бунт подобно бунту в «Мятеже на Баунти»²⁷.

Я делаю глубокий вдох и стучусь в дверь. Джек отзывается и разрешает мне войти.

— Привет, — говорю я, медля у двери.

— Привет, милая Джульетта, — отвечает Джек, заканчивая припудриваться. — Наш красавчик в ванной.

— До сих пор?

Слышатся приглушенные звуки рвоты.

Джек съеживается.

— Да. — Он встает и обнимает меня. — Повеселись, целуя его сегодня.

Он ободрительно сжимает мое плечо, и затем закрывает за собой дверь.

Я подхожу к ванной и стучусь.

— Уходи, — слабо отвечает Холт.

— Это я, — говорю я у двери. — Можно войти?

— Нет, — откликается он надтреснутым голосом. — Я чертовски отвратителен.

— Ну, мне не привыкать.

Я открываю дверь и захожу в ванную. Воздух пропитан едким запахом желчи, и я чуть ли не давлюсь. Потом я вижу Холта, привалившегося к стене, его лицо бледное и липкое от пота.

— О, черт, ты в порядке? — Я приседаю напротив него. — Дерьмово выглядишь.

И что плохо для чувства моего собственного достоинства, я все еще нахожу его невероятно привлекательным.

— А я-то думал, что ты попытаешься приободрить меня, — говорит он, притягивая ноги к груди. — Если же ты собираешься просто обзываться, то вали, я могу побыть жалким и в одиночестве.

— Я собираюсь помочь тебе, — говорю я. — Но тебе лучше следовать тому, что я буду говорить. Никаких вопросов.

— Ладно, фиг с ним. Только останови это.

Он уже в сценическом костюме. Белая рубашка на пуговицах с закатанными рукавами. Несколько верхних пуговиц расстегнуты, приоткрывая соблазнительный вид на его грудь. Также на нем были черные джинсы и ботинки.

Я беру его за левую ногу и начинаю развязывать шнурки.

Он напрягается.

— Какого хрена?

— Никаких вопросов, помнишь?

— Хорошо, но правила вступят в силу только, после того, как ты скажешь, что будешь делать.

— Мне нужно снять твою обувь.

— Зачем?

— Это уже другой вопрос.

— Тейлор…

— Потому что мне нужно помассировать тебе ступни.

Он выдергивает свою ногу и мотает головой.

— Нет уж. Так не пойдет. Мои ноги противные.

— Уверена, я это вынесу.

— Ага, ну а я вот – нет.

— Холт, — раздраженно говорю я. — Ты хочешь выйти на сцену и поразить всех или же хочешь потерпеть полное фиаско, и дать своему отцу повод сказать, что ты попусту растрачиваешь свою жизнь?

Его лицо мрачнеет.

Мне не по себе от того, что я играю нечестно, но какого черта? Ему надо подобрать сопли.

Он гневно фыркает и пихает в меня свою ногу. Я тотчас расшнуровываю ботинок и стягиваю его вместе с носком.

Несколько секунд я просто смотрю.

У него красивая ступня. Идеальная. Ему бы обувь рекламировать.

Я бросаю на него взгляд, и он пожимает плечами.

— Они уродливые. Слишком длинные. Пальцы костлявые.

— Ты ненормальный.

Я притягиваю его модельную ногу на колени, и он морщится.

— Доверься мне, хорошо? Моя мама – эксперт по разным методам альтернативной терапии, и хоть я думаю, что большинство из них притянуты за уши, рефлексология мне всегда помогала. К двенадцати годам я уже знала все о рефлекторных точках, так что расслабься. Я не сделаю тебе больно. Не сильно.

Он вздрагивает, когда я нажимаю большими пальцами на точку на своде стопы.

— Больно? — спрашиваю я. Если орган воспален, рефлекторные точки могут быть чувствительными. Тому подтверждение состояние моей рефлекторной точки, которая связана с маткой, в период критических дней.

— Нет, — говорит он. — Я… хм.

— Что?

Он вздыхает и откровенно испепеляет меня взглядом.

— Не смей подкалывать меня, но я очень боюсь щекотки, понятно?

Я тихонько прыскаю.

— Боишься щекотки?

— Да.

— Ты? Такой весь из себя брутальный, живущий под девизом «Отвалите все!»?

Он сверкает глазами.

— Отвали.

— Ну, что я говорила?

Он выдыхает и хватается за живот

— Просто продолжай.

Я улыбаюсь и снова начинаю массировать. Одна часть моего мозга отмечает, что его боязнь щекотки умилительна, а другая – концентрирует усилия на приведении его в божеский вид, чтобы он мог выйти на сцену через полчаса.

Уже спустя несколько минут его дыхание замедляется.

— Легче становится? — спрашиваю я, массируя его стопу и надавливая на точки, отвечающие за кишечник, толстую кишку и поджелудочную железу.

— Да. — Он вздыхает. — Спазмы немного уменьшились.

Я продолжаю совершать пальцами круговые движения, его нога становится тяжелее, по мере того как он расслабляется.

Его стопа большая. Я невольно вспоминаю о пустячном факте, утверждающем, что размер ноги сопоставим с размером пениса.

Я пытаюсь сконцентрироваться на своих действиях. Рассуждения о его пенисе в такой момент могут привести к катастрофе.

Я массирую еще несколько минут, пока с его лица не сходит измученное выражение. Потом натягиваю обратно на его ногу носок с ботинком, и наблюдаю как он зашнуровывает его.

— Спасибо, — говорит он, благодарно улыбаясь. — Мне стало лучше.

— Настолько чтобы убраться из этой вонючей ванной?

— Да. — Он встает и подходит к раковине, на которой лежат зубная щетка, зубная паста и жидкость для полоскания рта. — Э-э… дай мне минуту, хорошо? Не хочу, чтобы ты целовалась с кем-то, кто на вкус как срыгнутый сэндвич с индейкой.

Я торопливо мою руки, прежде чем он прогоняет меня. Я сажусь на диван и слушаю звуки самого тщательного очищения полости рта с тех пор, как изобрели зубную щетку. Он заканчивает, ставя мировой рекорд по продолжительности полоскания рта. Я качаю головой, когда осознаю, что даже звуки полоскания, исходящие от него, звучат сексуально.

Я определенно взбудоражена.

Наконец он выходит, благоухая запахом свежей мяты. Я жестом велю ему сесть на пол по-турецки.

Я немного успокаиваюсь оттого, что помогаю ему, но все также не чувствую уверенности в том, что смогу показать сегодня хорошее выступление.

Словно почувствовав мое волнение, Холт указывает на мои ноги.

— Э-э… ты хочешь, чтобы я… ну знаешь… помог тебе или сделал что-нибудь еще?

Он так смущенно выглядит, пока говорит это, что я едва не выпаливаю «да», чтобы просто досадить ему.

— Я пас, — говорю я. — У нас не так много времени. Давай просто сосредоточимся, чтобы мы могли выйти туда и поразить публику.

Он кивает с благодарным видом.

Я говорю ему закрыть глаза и сосредоточиться на изображении, которое его успокаивает. Я же стараюсь представить себе обычную белую простыню, развевающуюся на ветру. Это прием, который использует Мерил Стрип, чтобы успокоиться. Обычно мне это помогает, но не сегодня.

Я слишком сильно ощущаю присутствие Холта рядом с собой. Его запах и энергия заставляют мое тело гудеть и дрожать, не оставляя ни малейшей надежды на достижение душевного покоя.

Не думаю, что он преуспевает больше моего, его дыхание прерывисто и неровно. Он досадно стонет и говорит:

— Ничего не получается.

Я открываю глаза.

Он пристально смотрит на меня.

— Ты так близко и так далеко.

В этот момент микрофон у двери щелкает, и помощник режиссера говорит:

— Дамы и господа, коллектив спектакля «Ромео и Джульетта», до начала спектакля пятнадцать минут. У вас пятнадцать минут, чтобы занять свои позиции. Спасибо.

Уверена, мое лицо яркое воплощение слова «паника».

Я не готова. И близко не готова. Я не сосредоточена. Не погружена в роль.

Где, черт побери, Джульетта? Я не могу найти ее.

Я вскакиваю и принимаюсь метаться по гримерной.

— Мы должны были начать раньше. Мы были здесь весь день, черт бы меня побрал!

— Тейлор, успокойся. Мы справимся. — Его голос на удивление спокойный.

— Нет, не справимся, — говорю я, встряхивая руками и мотая головой. — У нас недостаточно времени.

— Просто дыши.

Я подхожу к двери и прислоняюсь к ней лбом, делая неровные глубокие вдохи.

В моем воображении начинает вырисовываться зал, в котором зрители занимают свои места и просматривают программки, полные волнения и предвкушения перед спектаклем, который с треском провалится. Их ждет большое разочарование.

— Мне нужно идти, — говорю я, хватаясь за дверную ручку.

— Куда?

— Подальше. Мне нужно заняться… йогой… или чем-нибудь еще.

Я поворачиваю дверную ручку.

Он накрывает мою руку своей.

— Тейлор, прекрати.

Я открываю дверь, он захлопывает ее.

— Холт! Открой дверь!

— Нет. Успокойся. У тебя паника.

— Конечно, у меня паника! — говорю я, поворачиваясь к нему. — Спектакль начнется меньше чем через пятнадцать минут, а у меня нет ни малейшего представления, что я, черт побери, делаю!

— Тейлор…

Его руки ложатся на мои плечи. Я игнорирую их.

— Это моя первая большая роль. Эрика сказала, что режиссеры и продюсеры с Бродвея будут среди зрителей.

— Остановись… — Он берет мое лицо в ладони. Я игнорирую его.

— Там будут критики, ради всего святого! Они скажут, что я посмешище. Я. Посмешище.

— Кэсси… — Он легкими движениями поглаживает мои щеки. Я игнорирую это.

— Они выпустят статьи о том, как ужасно я сыграла, и потом весь мир узнает, какая я бездарность и…

И затем он целует меня.

Это я уже не могу игнорировать.

Он придавливает меня своим весом и стонет, нежно посасывая мои губы. Я шумно вдыхаю полной грудью, и все мое тело пробуждается к жизни.

Я слышу свой стон и целую его в ответ, неистово и отчаянно, пытаясь найти утешение в его восхитительных губах.

Он замирает, потом отстраняется и ошеломленно смотрит на меня.

— Ох… черт побери.

Мы оба тяжело дышим и смотрим друг на друга.

— Ты поцеловал меня.

— Я не собирался. Ты запаниковала. Я хотел угомонить тебя.

— Засунув язык мне в рот?

— Я не использовал язык.

— Я все еще немного волнуюсь. Может небольшое участие языка не помешало бы.

Он вздыхает и смотрит вниз. Его руки все еще на моем лице, тело прижато к моему.

— Боже. Я только что проиграл пари.

— Да, проиграл.

— Так и трахнуться не долго.

— Я не против.

Он отходит назад и взъерошивает свои волосы.

— Дамы и господа, десять минут до начала. Десять минут, спасибо.

Паника вновь овладевает нами.

Необходимо что-то предпринять. Сейчас же.

— У меня есть безумная идея, — говорит он.

— Это как-то связано с твоим языком?

— Нет.

— Блин.

Он хватает меня за руку.

— Иди сюда, — говорит он, и тянет меня к дивану.

Он садится и привлекает меня к себе. Я понимаю, что он хочет сделать и забираюсь к нему на колени, располагая ноги по обеим сторонам от его бедер. Я плотно прижимаюсь к нему, воспроизводя нашу позицию в сцене смерти. Стоит нашим тела соединится, как мы оба со стоном выдыхаем.

Я зарываюсь лицом в его шею и просто дышу, и вдруг каждая частичка паники во мне тает.

Он издает стон и крепче сжимает меня в кольце своих рук.

— Это лучшее упражнение по концентрации, — бормочу я напротив его кожи.

Запускаю пальцы в его волосы и начинаю массировать ему голову. Он стонет и сползает вниз, подаваясь бедрами вперед.

— Черт, как же хорошо.

Урчание в моем животе ослабевает, сменяясь покалывающим предвкушением.

Он теснее прижимается ко мне, и я удивляюсь тому, как идеально мы подходим друг другу. Он знает, как правильно обнимать меня, а я знаю, как успокоить его. Это интуитивное. Наши тела общаются между собой, и слова с нашей стороны излишни.

Это неправильно, что мы не вместе. Как бы мне хотелось знать, что его сдерживает.

— Ты когда-нибудь расскажешь мне о своей бывшей? — спрашиваю я.

— О какой именно?

— О любой.

— Не планировал.

— Так, значит, ты просто больше никогда не будешь ни с кем встречаться?

— Таков план.

— Тупой план.

Его руки еще плотнее смыкаются вокруг меня.

— Лучше, чем снова причинить кому-то боль.

— Ромео, нет, — говорю я, заимствуя реплику Меркуцио, — от танцев не уйдешь.

Он нежно поглаживает мою спину.

— Уволь меня. Вы в лёгких бальных туфлях, а я придавлен тяжестью к земле.

Микрофон щелкает снова.

— Дамы и господа, до начала пять минут. Пять минут, спасибо.

Мы остаемся в объятиях друг друга еще какое-то время, обмениваясь энергией. К тому времени, когда раздается последний звонок, я уже чувствую себя частью него.

Я пугающе спокойна.

— Дамы и господа, коллектив Ромео и Джульетты, приглашаем вас на сцену. Пожалуйста, займите свои места для первого акта. Спасибо.

Мы тихо высвобождаемся из объятий и встаем. Он берет меня за руку, потом открывает дверь гримерной и ведет меня вниз.

За кулисами все уже стоят на своих позициях. Напряжение и предвкушение плотно витают в воздухе. Несколько человек оглядывают нас, когда мы проходим мимо и вздергивают брови, когда замечают, что Холт держит меня за руку.

Мне нет до них дела. Я чувствую себя электрическим трансформатором, гудящим от энергии. Я искоса смотрю на Холта, его лицо спокойно, но в то же время напряжено. В нем есть дух супергероя, который обладает сдерживаемой силой и скрытой властью. Там, где его пальцы смыкаются на моей коже, энергия пронизывает меня, и я понимаю, что мы готовы. Наши герои витают над поверхностью в ожидании момента овладеть нами, как только мы выйдем на сцену.

Потом сценическое освещение сменяется и воцаряется тишина, после чего до нас начинают доноситься реплики из пролога.

— Две равно уважаемых семьи, в Вероне, где встречают нас событья, ведут междоусобные бои и не хотят унять кровопролитья. Друг друга любят дети главарей, но им судьба подстраивает козни, и гибель их у гробовых дверей кладет конец непримиримой розни.

Когда я тревожно выдыхаю, Холт увлекает меня в темный угол за занавесом и поворачивается ко мне, воплощая каждую частичку моего Ромео.

— Готова? — тихо спрашивает он.

— Я в полном порядке, — говорю я с абсолютной уверенностью.

Доносятся звуки борьбы между слугами Монтекки и Капулетти, и я понимаю, что уже скоро его выход.

— Я тоже. Давай покажем им Ромео и Джульетту, которых они никогда не забудут.

В ответ я способна лишь кивнуть, потому что он самое прекрасное создание на свете.

Он оставляет меня, чтобы занять место на ярко освещенной сцене, и в этот миг фантазия становится реальностью.

12

НОВЫЕ РОЛИ

Наши дни

Нью-Йорк

К тому времени, когда мы с Холтом возвращаемся к нашему столику после инцидента в уборной, в углу зала уже играет джазовый ансамбль. Под аккомпанемент жалобных звуков саксофона прокуренный голос певца заводит первый куплет песни «Простой парень». (англ. Nature Boy)

«Жил был паренек… очень странный, очаровательный паренек…»

Я мысленно отключаюсь от всего.

Хватит сколько эмоций я испытала за этот вечер.

Холт смотрит на меня и по колючей нервозности, которая пробегает вдоль моей спины, я знаю, что он собирается сказать что-то такое, отчего мне станет неловко.

— Потанцуй со мной, — тихо говорит он.

Это не вопрос.

— Э-э… с чего бы?

Он улыбается и бросает короткий взгляд на танцующие парочки на танцплощадке, и потом снова смотрит на меня.

— Потому что мне надо много чего тебе сказать, но я не хочу, чтобы нас разделял этот чертов стол. — Он отпивает глоток вина и смотрит на свои пальцы. — Я хочу быть рядом с тобой.

Лишь одна мысль об этом вызывает во мне злость. Не потому что мне не хочется танцевать с ним, а потому что мне хочется этого так сильно, что это причиняет боль.

Я делаю глоток вина. Большой. Но все бессмысленно. В целом мире не хватит вина для этого разговора.

Словно в замедленной съемке фильма ужасов, я наблюдаю, как он встает и, обойдя стол, подходит ко мне.

— Не думаю, что нам стоит это делать, — говорю я.

Он протягивает мне руку.

— Пожалуйста, Кэсси.

Я смотрю на его руку. Идеальную, теплую руку. Затем смотрю ему в лицо. В его глазах горит такая хрупкая надежда, что я нахожу невозможным отказать.

Я кладу руку в его ладонь и наши пальцы сплетаются друг с другом. Смыкаются вместе идеальнее, чем им следовало бы.

Он ведет меня на танцплощадку и притягивает в свои объятия. Я невольно вздыхаю от неожиданности.

— Помнишь наш первый танец? — спрашивает он, касаясь губами моего уха.

— Нет, — говорю я, потому что хочу услышать его версию событий.

— Это было в тот вечер, когда мы снимались в рекламном ролике для ночного клуба на сорок шестой Уэст-стрит, помнишь? Ты, я, Лукас и Зои были отобраны на главные роли. Мы должны были сыграть молодых, стильных и влюбленных.

— Да, но я была в паре с Лукасом, а ты со Шлюшкой-барби. Она облапала тебя с головы до ног.

— Ты ужасно ревновала.

— И это говорит парень, который весь вечер вел себя так, словно хотел оторвать руки Лукасу.

— Он трогал тебя за задницу.

— Он был твоим другом.

Его взгляд падает на наши сомкнутые руки.

— Я никогда не считал друзьями тех, кто трогал тебя таким образом.

— Ты пытался ударить его.

Он замолкает на пару секунд, и после говорит:

— Я не горжусь своим поведением в тот вечер. Это заставило меня понять, что ты заслуживаешь гораздо большего, а не закомплексованного, ревнивого засранца.

Я хорошо помню его ревность. Поначалу его чувство собственничества казалось мне сексуальным. В конце же, это стало последней каплей в стакане воды.

— В тот вечер, — говорит он, — я так хотел быть другим. Больше всего на свете, я хотел быть другим. Но не смог.

Он кружит меня в танце и затем вновь притягивает к себе, обивая рукой мою талию.

— Поэтому ты уничтожил нас.

Он обнимает меня крепче.

— Я думал, что уходя из твоей жизни, избавляю тебя от язвы в виде меня.

— Ты никогда не был таким в моих глазах.

— Знаю, в этом и заключалась проблема. Ты не замечала вред, который я наносил, даже в момент, когда это происходило.

Некоторое время мы танцуем, потерянные каждый в собственных мыслях.

Через несколько минут, он отстраняется и смотрит на меня.

— Знаешь, когда я выпрашивал у Марко эту роль, я даже не читал сценарий. Мне было плевать на роль, если это значило, что мы вместе будем играть на сцене. Потом я увидел тебя впервые за столь долгое время, и… все наше прошлое нахлынуло обратно. Чувство того, каково это быть рядом с тобой. То, как ты можешь свести меня с ума одним лишь взглядом. Я надеялся, что когда ты увидишь меня, то вспомнишь, что в наших отношениях бывали и хорошие времена. Надеялся, что ты скучала по мне ничуть не меньше моего. Но ты была в таком гневе…

— На то были причины.

— Я знаю, — говорит он, продолжая вести танец, несмотря на то, что музыка уже смолкла. — Я этого ожидал.

— И заслужил.

— Но когда мы репетировали поцелуй, я…

Он останавливается и откидывает волосы с моей шеи назад, лаская пальцами кожу.

— Думаю, часть меня надеялась, что поцелуй заставит тебя забыть все, что ты вынесла из-за меня. Что я смогу без слов выразить свои чувства к тебе, и ты просто волшебным образом простишь меня.

— Все не так-то просто. — Я сжимаю в кулаке его рубашку, желая оттолкнуть и одновременно прижать к себе.

— Я понимаю это. Но знаешь, что убивает меня? — Безысходность резкими нотками отдает в его голосе. — Что убивает меня каждый день, когда я прихожу на репетиции? То, что я могу лежать с тобой в постели, целовать тебя, притворяться, что мы занимаемся любовью и… все также скучать по тебе. Потому что это все не по-настоящему. А я так хочу этого. Всей душой.

Я пытаюсь сглотнуть, но у меня не получается. Хочу отвернуться, но это невозможно.

Калейдоскоп сожалений заполняет его глаза.

— Кэсси, я чувствовал себя призраком пока был вдали от тебя. Чувствовал. Теперь же я хочу почувствовать себя вновь человеком.

Он всматривается в мое лицо, но я больше не могу на него смотреть. Все линии разлома внутри меня приходят в движение.

Эмоции слишком переполняют меня, чтобы что-то сказать. Он понимающе кивает и привлекает меня обратно в свои объятия.

Мы вновь начинаем двигаться в танце. Мы даже не танцуем, просто покачиваемся из стороны в сторону. Не делаем шаги вперед или назад. Просто двигаемся.

Как и большинство времени, что мы провели вместе, мы держимся на поверхности.

Пытаясь не пойти ко дну.

Шесть лет назад

Вестчестер, Нью-Йорк

Гроув

«Ромео и Джульетта» – премьера

Бывают моменты в жизни каждого актера, когда огромная мешанина возможностей и условностей переходит в кристально чистую точку ясности. Когда грань между фантазией и вымыслом размывается, и талант и убеждение сходятся воедино на короткий, ослепительный миг.

Сегодня один из таких вечеров.

В момент, когда я появляюсь на сцене, мое перевоплощение завершается. Джульетта овладевает мной всецело.

Теперь я живу ее реальностью, и пока спектакль идет своим чередом – мой голос говорит ее слова, тело чувствует ее эмоции, и мой разум силится понять, что мужчина, на которого я смотрю – настоящий, идеальный и мой.

Он стоит под моим балконом, привлеченный сюда желанием быть со мной. Мне неловко оттого, что он только что подслушал, как я воздыхала о своей любви к нему, но я бы ни за что на свете не забрала б эти слова обратно.

Он карабкается вверх по шпалере, его лицо мрачное и решительное.

— Как ты сюда пробрался? Для чего? — шепчу я ему сверху. Он ведет себя так безрассудно. — Ограда высока и неприступна. Тебе здесь неминуемая смерть, когда б тебя нашли мои родные.

Он запрыгивает на балкон, издавая глухой стук и улыбается мне, пока я нервно озираюсь по сторонам.

— Меня перенесла сюда любовь, ее не останавливают стены, — отвечает он, приближаясь ко мне. — В нужде она решается на все, и потому – что мне твои родные!

Он дотрагивается до моего лица, потом наклоняется вперед и прикасается своими губами к моим. Прикосновение невесомое, но полное желания.

— Они тебя увидят, — говорю я, задыхаясь напротив его губ, — и убьют.

— Твой взгляд опасней двадцати кинжалов, — говорит он, проводя пальцем по моей щеке. — Взгляни с балкона дружелюбней вниз, и это будет мне от них кольчугой.

Из моего дома доносится пьяный гомон, и я прижимаю его спиной к стене, пряча в тени.

— Не попадись им только на глаза! — шепчу я. Мои руки ложатся на его грудь, и я ласкаю его. Он смотрит на них с благоговением.

— Меня плащом укроет ночь, — говорит он, накрывая своей рукой мою и плотнее прижимая ее к сердцу. — Была бы лишь ты тепла со мною. Если ж нет, предпочитаю смерть от их ударов, чем долгий век без нежности твоей.

Он смотрит на меня, взгляд неистовый и страстный, и я не понимаю, как могла считать свою жизнь полноценной до встречи с ним.

Вот какая она любовь. Ты больше не принадлежишь себе. Чувства берут верх над разумом.

Неудивительно, что люди живут и умирают ради этого чувства.

Время проходит как в тумане, и на протяжении следующих нескольких часов мое представление о мире меняется. Кардинально. Все мои знания переосмысливаются моей потребностью в нем.

Мы игнорируем всё и всех, чтобы быть вместе, и когда я уже было думаю, что мы смогли перехитрить наших неодобрительных родителей и друзей, я просыпаюсь и нахожу его безжизненным.

Мертвым.

С той же пугающей быстротой, с какой он придал моей жизни новый смысл, моя жизнь без него мгновенно сходит на нет.

Поэтому я выбираю смерть. Стремясь проглотить свою боль точно яд, беру его кинжал и присоединяюсь к нему.

Стоит мне опуститься на его все еще теплое тело, как меня охватывает часть его умиротворения. Закрываю глаза и вдыхаю. Его запах – последнее, что я распознаю, прежде чем становлюсь неподвижной и тихой.

Я плыву в полузабытье, когда вдруг огромная ударная какофония звуков заставляет меня всполошиться. На мгновение я теряюсь.

Открываю глаза и вижу шею Холта, его пульс сильный и частый. Рев толпы атакует меня, и в этот момент я понимаю, что все прошло на ура.

Я чувствую себя удивительно.

Непоколебимо.

Опьянение и головокружение от происходящего вокруг.

Занавес опускается. Холт обхватывает меня руками и приподнимается, помогая мне встать на ноги.

— Пошли, — шепчет он, уводя меня за кулисы. — Выход на поклон.

Он держит меня за руку позади декораций. Мое сердце отбивает сильные и громкие удары, пока наши одногруппники выходят на сцену один за другим и принимают свою долю аплодисментов. Публика кричит и свистит. Когда появляются главные герои, аплодисменты становятся громче и более признательными.

Мы с Холтом выходим вместе. Мои ноги двигаются уверенным шагом, несмотря на то что гром аплодисментов, который приветствует нас – абсолютно сюрреалистичен. Я представляю Холта, он кланяется весь сияя. Меня так распирает от гордости за него, что на глаза наворачиваются слезы.

Затем наступает мой черед кланяться. Все мое тело покалывает, наэлектризованное адреналином после моего выступления и пребывания рядом с ним. Публика громко выражает свою признательность, меня так переполняет счастье, что такое ощущение, словно моя кожа вот-вот отслоится от тела.

Холт берет меня за руку, и когда мы кланяемся вместе, зрители подрываются со своих мест. Их бурные овации и свист почти оглушительны.

Я смотрю на Холта, не веря своим глазам. Он улыбается, лучезарно и восторженно.

Аплодисменты, кажется, длятся вечность, но наконец, помощник режиссера опускает занавес и весь актерский состав разражается всеобщим одобрительным ликованием. Все вокруг сливается в сплошные быстро сменяющиеся объятия, поцелуи и радостную болтовню, и мне так не хочется, чтобы всему этому наступал конец.

Поворачиваюсь и вижу Холта, счастливого и смеющегося. Он обнимается с парнями, целует девочек и похлопывает всех по спине. Так нормально и беззаботно.

Тепло расцветает у меня в груди, пока я наблюдаю за ним, потом он поворачивается ко мне и ни секунды не колеблясь, подходит и обнимает.

— Ты была чертовски изумительна сегодня, — шепчет он мне на ухо. — Изумительна.

Я обвиваю его шею руками.

— Как и ты. Просто невероятен.

Мы отстраняемся, чтобы посмотреть друга на друга, и все вокруг нас словно меркнет. Остаются лишь его лицо, глаза; ощущение наших тел, прижатых друг к другу; магнитное притяжение его губ, которые так близко.

— Эй, ребята! Средненько вы отыграли сегодня. Наверно, отстойно быть такими бездарными. Идете на вечеринку?

Нас кто-то похлопывает по спине и когда поворачиваемся, видим улыбающееся лицо Джека. Холт сердито косится на него, отчего улыбка Джека становится только шире.

— Мы придем, — говорю я.

— Ты за рулем? — спрашивает Джек у Холта. — Или поедешь со мной и Коннором?

Холт смотрит на меня.

— Э-э… Тейлор, тебя подвезти? Я сегодня без машины.

— Потому что ты прибежал сюда.

— Да.

— Я помню. — Его образ в костюме для пробежки теперь выжжен в очень непристойной части моего мозга. — Нет проблем. Я уже сказала Руби, что поеду с ней и твоей сестрой.

— Вот и отлично! — восклицает Джек и снова похлопывает нас по плечам. — Будем отжигать сегодня. Ю-хууу!

Джек уходит донимать остальных ребят.

— Мисс Тейлор! Мистер Холт!

Я оборачиваюсь и вижу идущую к нам Эрику в сопровождении мужчины, которого я никогда прежде не видела. На нем темно-красный велюровый пиджак и фиолетовый галстук. Он словно пришел сюда прямо со съемочной площадки фильма «Пигмалион»²⁸.

— Кэсси, Итан, — обращается к нам Эрика, останавливаясь перед нами. — Я рада представить вам Марко Фиори. Марко – мой очень близкий друг и один из лучших режиссеров Бродвея. Его недавняя постановка «Смерть коммивояжёра»²⁹ была удостоена Премии театральной критики в категории «Лучший возобновленный спектакль».

Мужчина протягивает мне руку, и я пожимаю ее дрожащими пальцами.

Настоящий режиссер с Бродвея. Это так сюрреалистично.

— Приятно познакомиться, мисс Тейлор, — говорит он воодушевленно, сжимая мою руку в своих руках. — Ваше сегодняшнее выступление было… ну, скажем так: если в ближайшем будущем мне понадобится Джульетта, то я знаю, кому звонить. Вы были неподражаемы, моя дорогая. Поистине.

Жар приливает к моим щекам, и мне кажется, моя улыбка не способна стать еще шире без хирургического вмешательства.

— Спасибо большое, мистер Фиори, — говорю я, пытаясь преодолеть огромный ком в горле. — Я… ого… для меня это большая часть.

— И мистер Холт, — говорит он, отпуская мою руку и поворачиваясь к Итану. — Вам удалось сделать невозможное – воплотить Ромео, которого мне не захотелось побить своим зонтиком. Браво. Вы очень талантливый молодой человек.

Оказывается, Холту тоже свойственно краснеть, потому что кончики его ушей становятся ярко-красными, когда он пожимает руку мужчине.

—Э-э… спасибо, — говорит он со смущенной улыбкой. — Рад, что вам не хочется меня бить. Было б круто, если бы вы еще убедили Тейлор не делать это.

Марко поворачивается ко мне и приподнимает брови.

— Вы бьете своего партнера, мисс Тейлор?

Пожимаю плечами.

— Только когда он заслуживает.

Марко смеется и хлопает в ладоши.

— О, между вами весьма интересная химия, не так ли? Работать с ними, должно быть, одно удовольствие, Эрика.

Эрика качает головой и улыбается.

— Это еще мягко сказано. Скучать определенно не приходилось и, тем не менее, результат говорит за себя.

Эрика гордо улыбается нам. Такое ощущение, будто моя грудь сейчас взорвется от счастья.

Марко указывает на нас с Холтом.

— Да, должен сказать, вы двое на сцене – редкий и особый феномен. Это сразу бросается в глаза. Я не становился свидетелем химии подобной по силе этой с тех пор, как видел, как Лайза Минелли³⁰ накачалась тройным скотчем на премьере «Мальчика из страны Оз». Я предсказываю большое будущее вам обоим. Особенно, если вы продолжите работать вместе. И, конечно, я бы сам с удовольствием поработал бы с вами однажды.

Мы с Холтом осторожно переглядываемся. Я не могу поверить в то, что слышу. Судя по выражению его лица, он тоже.

— Ну что ж, вам двоим лучше пойти переодеться, — говорит Эрика, беря Марко под руку. — Уверена, у вас намечена вечеринка, и вы, безусловно, заслужили немного отдыха.

Мы с Холтом прощаемся и направляемся в наши гримерные. Он держится сбоку от меня, пока мы поднимаемся по лестнице, прикасаясь рукой к моей спине. Никто из нас не нарушает молчания, но мне видно, что его голова идет кругом не меньше моей.

— Это был режиссер с Бродвея, — благоговейно говорит он.

— Ага.

— Он похвалил наши выступления.

— Да.

— И намекнул, что не прочь поработать с нами. С тобой и мной. В бродвейской постановке.

— Значит, эта часть мне не привиделась?

— Нет.

— Ого.

— Да. Ого.

Когда мы доходим до его гримерной, он берет меня за руку и заводит внутрь. В комнате оказывается пусто, и он закрывает за нами дверь. Потом поворачивается ко мне, выражение его лица напряженное, когда он подается вперед, заставляя меня прижаться спиной к двери.

— Извини, — говорит он, наклоняясь ко мне, — но то, что сейчас случилось официально сорвало мне крышу. Мне нужно это.

Он прижимается ко мне и целует. Поцелуй долгий, медленный и глубокий, и хоть на сцене мы сегодня целовались много раз, этот поцелуй другой. И пусть на нас все еще надеты сценические костюмы, происходящее не имеет ничего общего с нашими героями.

Когда он отстраняется, его дыхание быстрое, лицо красное, а глаза блестят от желания.

— Пошли, встретишься с моими родителями.

Я не могу поверить своим ушам.

— Э-э… ладно.

— Ты как будто мой талисман удачи. Может, если ты будешь рядом, то разговор с моим стариком пройдет более сносно.

Я улыбаюсь.

— Не хочется пугать тебя, но ты только что сказал мне приятные слова. Намеренно.

— Да, — говорит он и морщит лоб. — Странные ощущения.

— Ну и звучит тоже странно.

— Но приятно?

Я становлюсь на цыпочки и нежно целую его. Он напрягается, но позволяет мне и даже целует в ответ.

Я отстраняюсь и вздыхаю.

— Очень приятно. Спасибо.

Он обхватывает меня руками и нежно проводит носом вдоль моей шеи.

Меня пробирает дрожь, когда он, прикасаясь губами к моему горлу, шепчет:

— Всегда пожалуйста.

Десять минут и еще один умопомрачительный поцелуй спустя, мы появляемся на сцене, переодетые к вечеринке. Элисса уже там, дожидается нас.

При виде нас она застывает как вкопанная, ее взгляд метается между мной и Холтом.

— О, боже. Вы только что занимались сексом?

— Господи, Элисса, нет, — говорит Холт, хмуро глядя на сестру.

— Ну, выглядите вы именно так. — Элисса вытирает помаду с шеи Холта и приглаживает мои волосы. — Теперь пошевеливайтесь. Вы самые последние. Мама с папой подумают, что мы забыли о них.

— Не хотелось бы, — бубнит Холт, когда мы направляемся к двери.

Мы проталкиваемся в фойе забитое друзьями, членами семей и одногруппниками. У меня вновь щемит в сердце из-за того, что моих родителей здесь нет.

Раздается негромкий ропот и редкие аплодисменты, когда заходим мы с Холтом. Люди делают нам комплименты, когда мы проходим мимо. Холт воспринимает все со спокойствием, но у него больше опыта в подобных делах. Я же выражаю признательность стольким людям, скольким это возможно, и стараюсь улыбаться.

Мы пробираемся через толпу до тех пор, пока Элисса с криком: «Мама! Папа!» не устремляется к привлекательной паре средних лет. Ростом мужчина почти такой же высокий, как и Холт, но волосы у него светло-каштановые. Дама же рядом – невысокая, как и Элисса, и цвет волос почти такой же светлый. Мне отчетливо видны черты Элиссы в ее маме, но черты Итана я не могу разглядеть ни в одном из родителей.

Элисса сначала обнимает свою маму, потом отец притягивает ее в крепкие объятия. Итан наклоняется и целует свою маму. Он поглядывает на отца и нервно переминается с ноги на ногу. Проходит несколько неловких секунд, прежде чем отец протягивает руку и Итан пожимает ее.

Элисса выводит меня вперед.

— Мам, пап, это Кэсси Тейлор, наша потрясающая Джульетта. Кэсси, это наши родители, Чарльз и Мэгги Холт.

— Мистер и миссис Холт, — говорю я, нервно обмениваясь с ними рукопожатиями. — Очень приятно с вами познакомиться.

Хотьбыявампонравилась, Хотьбыявампонравилась, Хотьбыявампонравилась.

— Кэсси, из тебя вышла изумительная Джульетта, — говорит Мэгги, улыбаясь. — Намного лучше, чем та девушка, которая играла ее на шекспировском фестивале. Как ее звали, Итан?

— Э-э… Оливия, — отвечает он со смущенным видом.

Ох. Теперь ее подкол по поводу того, что я его новая Джульетта обретает смысл.

— Да точно, Оливия, — говорит Мэгги. — Славная девушка, но ее выступление не идет ни в какое сравнение с тем, что показала сегодня ты. Но ничего удивительного, ведь ты играла в паре с моим замечательным сыном.

Она притягивает к себе Холта и целует в щеку. Он краснеет. Сильно.

— Ну, Итан значительно упростил весь процесс, — говорю я, стреляя в него выразительным взглядом.

Холт наклоняется и шепчет: «Врунишка», и я тут же прыскаю.

— Мне понравился Итан в роли Меркуцио, — говорит Мэгги. — Но это? О… это было нечто особенное. Между вами такая химия.

Я ловлю Мэгги на том, как она награждает Холта многозначительным взглядом.

Холт вздыхает и качает головой, у меня создается ощущение, что он привык к издевкам своей матери. Это вызывает у меня улыбку.

— Кэсси, — шепчет его отец, наклоняясь вперед. — Полагаю, моя жена и дочь намекают на то, что Итан должен пригласить тебя на свидание.

— Господи! — восклицает Холт, проводя рукой по волосам. — Может вся моя семья просто замолчать, пожалуйста?

Все ненадолго умолкают, потом Чарльз шепчет еще тише:

— Я тоже думаю, что он должен встречаться с тобой. Ты кажешься милой, и прошло немало времени с тех пор, как он знакомил нас с кем-то из своих многочисленных…

— Пап! — твердо произносит Холт, досада и смущение прокрадываются в его голос. — Замолчи. Пожалуйста.

Чарльз смеется и примирительно поднимает руки. Мне интересно, почему Холт не ладит с этим мужчиной. Пока что он показал себя довольно клевым.

Элисса поворачивается к своему отцу.

— Ну, пап, тебе понравился спектакль?

Чарльз потирает шею, скользя взглядом в сторону сына.

— Ну, Шекспир – это не совсем мое, но… думаю, сыграно было отлично. Все, казалось бы, знали свое дело. И Кэсси, я солидарен со своей женой. Ты была очень хороша.

Он натянуто улыбается Итану, потом поворачивается и заключает Элиссу в объятия.

— И, конечно же, — шепчет он и затем целует ее в щеку. — освещение было на высоте.

Я чувствую, как Холт напрягается сбоку от меня, и когда я поворачиваюсь, вижу, что его челюсти плотно сжаты. По всей видимости, я не единственная, кто находит странным, что его отец не сказал ни единого доброго слова о его выступлении.

Этот мужчина глухой, немой или же слепой? Неужели он не видел то, что видели все остальные?

— Итан же тоже был превосходен, да? — настаивает Элисса, а ее брат выдыхает и засовывает руки в карманы. — Это разве не лучший спектакль с его участием, который тебе доводилось видеть?

Мистер Холт выдыхает.

— Элисса, твой брат всегда очень компетентен относительно своей игры. Он не нуждается в моем одобрении.

Итан издает короткий смешок.

— Тем лучше.

Компетентен? Что за черт? Его игра была грандиозна.

— Но пап, — говорит Элисса, держа его за руку, — ты можешь, по крайней мере, оценить сегодняшнее выступление Итана и Кэсси, как достойное восхищения? Я хочу сказать, ты же не видишь столь блистательные спектакли каждый день.

Мистер Холт снисходительно смотрит на нее.

— Милая, я признаю, что актерство требует определенной самоотдачи, но я бы не назвал это достойным восхищения. Лечение рака? Вот это достойно восхищения.

— Начинается, — бормочет Холт.

— Лечение переломов костей? Это достойно восхищения. Спасение жизней изо дня в день? Это достойно восхищения. Актеры могут думать, что то, чем они занимаются – важно, но серьезно, что бы изменилось, если бы у мира их не было? Никаких тебе бульварных журнальчиков и переполненных реабилитационных центров? Невелика потеря, скажу я вам.

Холт сердито хмурится, а его мама дотрагивается до руки мужа.

— Чарльз, пожалуйста.

— Все в порядке, мам, — говорит Холт. — Мне параллельно, что он думает.

— Итан, — говорит она увещевательным тоном.

— Ты думаешь, актеры не важны? — продолжает он. — А что насчет художников, пап? Музыкантов? Может просто свалишь нас всех в одну бесполезную кучу, а? Ты правда хочешь жить в бесцветном мире? Без музыки? Без развлечений? Ты осознаешь, что человеческая раса будет уничтожена, если это случится? У каждой культуры на земле есть свой вид искусства. У каждой. Без этого люди были бы кучкой примитивных психов, чьими единственными потребностями были – питание, спаривание и убийство. Но да черт с ним, искусство же не важно, да?

Мистер Холт сурово смотрит на сына, и у меня складывается ощущение, что он сдерживается только из-за моего присутствия.

— Ну как всегда, сын, — говорит Чарльз, — ты меня неправильно понял. Я просто сравниваю актерское мастерство с другими важнейшими ролями внутри нашего общества. Думаю, несправедливо причислять актеров к той же категории, что и врачей, например.

— Ладно, вы двое, — предупреждает Мэгги. — Довольно.

Мистер Холт игнорирует ее.

— Итан, с твоим интеллектом у тебя есть возможность добиться чего-то поистине великого в жизни. Но вместо этого ты решил заниматься тем, что имеет мизерные шансы стать чем-то большим, чем легкомысленное увлечение. Я просто не понимаю, как можно не иметь амбиций…

— У меня есть амбиции, — огрызается Холт. — Я работал как проклятый три года, чтобы поступить сюда. Возвращался снова и снова, даже когда они продолжали отказывать мне, потому что я хочу отдавать всего себя любимому делу. Это амбиции, папа. Они просто отличаются от твоих. Какое преступление, да? О, и спасибо, что обливаешь грязью мой выбор профессии. И Кэсси заодно тоже. Так держать, ты пренебрежительный придурок.

Прежде чем его мама успевает его вновь пристыдить, он поворачивается к ней.

— Извини, мам. Я не могу иметь с ним дело сегодня. Поговорим позже.

Он грубо проталкивается сквозь толпу, а мы все в неловком молчании наблюдаем за ним. Мое лицо пылает от гнева и смущения. Как смеет Мистер Холт так разговаривать с сыном?

Чарльз опускает голову, а его жена шепчет:

— Когда ты уже прекратишь? Это путь, который он избрал. Прими это.

Он смотрит на меня и морщится.

— Мне жаль, что тебе пришлось увидеть это, Кэсси. Я просто…. — Он качает головой. — За последние несколько лет мы с Итаном совершенно разошлись во взглядах. Трудно наблюдать за тем, как твой гениальный сын посвящает себя карьере столь…

— Легкомысленной? — язвительно подсказываю я.

Он кидает на меня виноватый взгляд.

— Я хотел сказать, что его выбор отличается от того, что я ожидал. Думаю, каждый родитель хочет, чтобы его ребенок изменил мир. Я ничем не отличаюсь. И вовсе не хотел принизить ваш выбор профессии.

— Но если ваш ребенок открывает для себя что-то, чем он искренне увлечен, — возражаю я, — кто вы такой, чтобы говорить ему, что он не прав?

С секунду он вглядывается в мое лицо.

— Значит, твои родители рады, что ты выбрала актерство в качестве своей карьеры?

Я оторопело замираю.

— Ну, не то чтобы рады, но я ручаюсь, что будь они сегодня здесь, то сказали бы мне о том, как я была хороша и гордились бы мной. Это я знаю наверняка.

Я осторожно наблюдаю за выражением лица мистера Холта, прекрасно осознавая, что только что оскорбила его, но сердитым он не кажется. Напротив, вид у него грустный.

— Думаю, я желал для Итана другой жизни. С восьми лет он то и дело говорил, что хочет быть врачом. Затем в выпускном году старшей школы кто-то убедил его присоединиться к театральному кружку, и вдруг медицина уступила место пьесам и студенческим фильмам. Признаться, я надеялся, что он перерастет это.

— Дело в том, мистер Холт, — говорю я, — что люди никогда не перерастают свои увлечения.

С одной стороны, я могу понять почему Холт так враждебно настроен по отношению к своему отцу. Но с другой, я знаю, что родителям сложно дается забыть о своих ожиданиях и доверить детям найти свой путь самим, неважно как сильно они их любят.

— Тебе стоит пойти за ним, — говорит Элисса, указывая на дверь. — Он не будет разговаривать ни с кем из нас в таком состоянии, но тебе может повезти.

— Ну, было очень приятно познакомиться, — говорю я, и спешу вслед за Итаном.

Я проталкиваюсь через дверной проем и бегу так быстро, как только позволяют мне туфли, постукивая каблуками по брусчатке. Я облегченно вздыхаю, когда вижу знакомую фигуру, идущую к Центральному корпусу.

— Итан! Подожди!

Он поворачивается и смотрит на меня, и на мгновение он позволяет мне увидеть, как сильно устал. Как измотан тем, что бы там его ни заставляло вести себя так.

— Ублюдок, — говорит он, засовывая руки в карманы. — Это было так сложно сказать, да? Так сложно раз в жизни похлопать меня по спине и сказать: «Отлично сработано, сынок, я горжусь тобой». Придурок.

Я притрагиваюсь к его плечу.

— Мне жаль.

— Этот театр был полон людей, которые считали, что я был хорош. Которым я, черт возьми, понравился. Совершенно незнакомые люди верят в меня больше, чем мой так называемый отец.

— Дело не в том, что он не верит в тебя, он просто…

Слова застревают в моем горле, когда я вижу выражение его лица.

— Ты серьезно защищаешь его?

— Нет, мне просто кажется, что… боже, он же отец. Неустойчивость в профессии актера страшит тех, кто не понимает, что это то, чем нам по душе заниматься, пусть и платят гроши.

Мгновение он пристально смотрит на меня, затем опускает голову и засовывает руки в карманы.

— Он не сказал ни единого доброго слова о моем выступлении, Кэсси, — говорит он, понижая голос до шепота. — Ни. Единого. Гребаного. Слова. Он похвалил Элиссу, и даже тебя. А что я? Я выслушал лекцию о том, как впустую растрачиваю жизнь.

Боль в его голосе заставляет мое горло сжаться. Я беру его за руку и на этот раз, он не пытается вырваться.

— Знаешь, когда в последний раз он сказал, что любит меня? — говорит он, глядя на тротуар. — Седьмого сентября, два года назад. Я хорошо это запомнил, потому что такое случается нечасто. Он был пьян. Приятно знать, что ему нужно напиться в хлам, чтобы сказать сыну о своих чувствах.

— Итан…

Я делаю шаг вперед и пытаюсь обнять его, но он вздыхает и пятится назад.

— Мне пора.

— Что? Куда?

— Мне нужно ненадолго убраться отсюда. — Он начинает отходить в сторону.

— Итан, стой.

Он останавливается, но не поворачивается.

Я обхожу его и кладу руки ему на грудь. Он поднимает на меня взгляд, но в его глазах стоит холод.

— Не делай этого, — говорю я. — Просто… не делай.

— Чего?

— Не замыкайся в себе.

Он смотрит на меня, и на секунду мне кажется, что он собирается проявить свою обычную манеру поведения – отмахнуться и начать все отрицать, но вместо этого в его глазах мелькает усталость, которую я заметила мгновением раньше.

Он вздыхает.

— Тейлор, ты не понимаешь. То как я… — Он качает головой. — Я не нарочно замыкаюсь в себе. Так получается.

— Ну так не допускай этого, — говорю я, поглаживая его грудь и чувствуя, как его мышцы понемногу расслабляются. — Ты не думал, что можешь извлечь пользу с человека, который готов поддержать тебя? Готов выслушать?

— Тебе бы лучше не быть этим человеком.

Я досадно вздыхаю.

— Проклятье, Итан, можешь ты уже просто поверить, что нравишься мне? Что можешь положиться на меня. Я могу поддержать тебя или еще как-то помочь. Но ты должен позволить мне.

Он ничего не отвечает. Просто смотрит на меня так, будто я только что потребовала его спрыгнуть с самолета без парашюта.

— Пожалуйста, не бойся, — говорю я.

— Я не боюсь, — отвечает он, но его тело неподвижно и напряженно.

— Ты такой обманщик.

— Слушай, — говорит он, — нуждаться в ком-то… быть нужным кому-то… всё это всегда приводит только к разочарованию.

— Не всегда.

— Но в основном.

Я поглаживаю хмурые линии на его лице, и оно смягчается, но лишь на самую малость.

— Мне просто нужно время, чтобы остыть, — говорит он. — Увидимся на вечеринке.

Он обходит меня и уходит.

А я только было подумала, что у нас прогресс в отношениях.

13

БЕЗРАЗЛИЧИЕ

Наши дни

Нью-Йорк

Боже мой. Он в моей квартире. В буквальном смысле. Более того, он расхаживает по ней, рассматривая мои вещи.

Его присутствие в моем некогда «свободном от Холта» святилище заставляет мою кожу покалывать от жара.

Это то самое место, где мы с Тристаном разговаривали о нем. Где я изливала накопившееся ожесточение в своем дневнике вечера напролет. Куда приводила бесчисленное множество мужчин, у которых всегда оказывалось его лицо. Его руки. Его тело.

И вот сейчас он здесь. Снимает куртку и кладет ее на диван. Поворачивается и смотрит на меня с едва заметной, нервной улыбкой. Показывает, что не имеет значения, скольких мужчин я привела сюда, он единственный, кто не кажется посторонним.

Проклятье!

Как это произошло? Почему я допустила это?

Сегодняшняя репетиция была просто цирком. Итан без труда играл свою роль, пока я все также косячила на простейших репликах. Когда же после репетиции Марко пригласил нас пропустить по стаканчику, от моего внимания не ускользнуло, что прежде чем оставить нас наедине, он выпил только половину своего коктейля. Тонкий намек.

С таким же успехом он мог бы нанять самолет и вывести в небе слова: «Уладь свои проблемы с Холтом и прекрати губить мой спектакль».

Пусть я и отклонила предложение о замене Холта, мне по-прежнему нелегко проявлять полную откровенность. Поэтому я дала себе слово сделать над собой усилие, оставаясь с ним в баре.

Когда Холт предложил проводить меня домой, я решила, что это может помочь нам сблизиться.

Моя ошибка заключалась в том, что я позволила ему проводить меня до самой квартиры. Он чуть шею себе не вывихнул, пытаясь заглянуть внутрь, когда я открыла дверь, и когда он напрямую попросился войти, я была не в силах отказать.

И вот, теперь мы здесь – он расхаживает по моей гостиной, а я наблюдаю за ним, как за экспонатом в зоопарке.

Он изучает мою коллекцию книг и улыбается, когда его пальцы касаются моего потрепанного экземпляра «Изгоев».

— Я давно ее не перечитывал, — говорит он, вытаскивая книгу и принимаясь ее листать. — Мне ее не хватало.

— Я думала, ты перечитываешь ее каждый год.

Он улыбается мне и потом ставит книгу обратно.

— Ага… ну… я подарил свой экземпляр одной цыпочке. Никак не куплю себе новый.

В тот день, когда он подарил мне эту книгу, он был так горд. Незабываемый подарок на день рождения от идеального бойфренда.

Жаль, что парень, который подарил мне ее, вовсе не существовал.

Я слышу, как щелкает замок входной двери, и звучный голос Тристана разносится по всему коридору.

— Кэсс? Ты дома? Мы идем гулять сегодня и ответ «нет» не принимается. Надевай свое сексуальное черное платье с открытой спиной. Я хочу покрасоваться тобой.

В коридоре хлопает дверка шкафа, когда он убирает туда свой коврик для йоги, а выражение лица Холта тем временем кричит: «Ты не говорила, что живешь с кем-то. Особенно с мужчиной».

Тристан заходит в комнату и застывает при виде Холта. Двое мужчин оценивают друг друга точно собаки на улице.

— Привет, — холодно произносит Тристан и бросает на меня мрачный взгляд. Я пожимаю плечами, он же принимается исподлобья разглядывать Холта. — Судя по фоткам, которые показала мне Кэсси прямо перед тем, как сжечь их, полагаю, ты – Итан Холт.

Холт щетинится, но в следующую секунду с грацией невиданной мной прежде, напускает на лицо спокойствие и протягивает руку.

— Верно. А ты?

Я закатываю глаза, когда Тристан делает шаг вперед и становится лицом к лицу с Итаном. Он только на дюйм выше, но черная майка, которую он всегда одевает на занятия по йоге, демонстрирует его нелепо накаченное тело.

Он игнорирует протянутую руку Холта, и отвечает:

— Я – Тристан Такеи. Я живу здесь. С ней.

— Я вижу, — говорит Холт и опускает руку. — Приятно познакомиться, Тристан. Кэсси не говорила, что живет с кем-то.

— Наверно, она подумала, что это не твоего ума дело.

Тестостерон плотным слоем пропитывает воздух, но прежде чем я успеваю объясниться, что вовсе не живу с любовником, Тристан хватает меня за руку и шипит:

— Кэсси? Мне надо поговорить с тобой на кухне. — Он тащит меня прочь из комнаты.

Когда мы заходим в кухню, он поворачивается ко мне, на его лице читается ярость.

— Что ты, черт побери, вытворяешь?

— Трис, успокойся.

— Я спокоен.

— Нет, не спокоен. Твои чакры кружатся в воздухе как фейерверк.

— Ты не веришь в чакры.

— Да, но, если бы я верила, то именно это они бы и делали. Остынь.

Несколько секунд он свирепо смотрит на меня, после чего закрывает глаза и делает глубокий вдох. Потом медленно выдыхает и снова вдыхает.

— Хорошо. Я спокоен… вроде бы. Теперь, ответь на вопрос.

— Я ничего такого не делаю. Мы просто тусуемся вместе.

— Тусоваться можно и не приводя его сюда. Тебе и самой отлично известно, что если ты приводишь мужчин домой, то только по одной причине, и если ты задумала снова прыгнуть к нему в постель…

— Не задумала! И в мыслях нет. Я немного перебрала, и он проводил меня домой.

— Ты выпила и впустила его сюда?! Во имя Кришны! Удивительно, что я не застал, как ты танцуешь ему чертов приватный танец! Ты прекрасно знаешь, что стоит тебе в пьяном виде оказаться в пределах двадцати футов от привлекательного мужчины, то он раздет догола и трахнут в рекордно быстрое время! Не говоря уже о твоем красавчике бывшем, которого ты так и не забыла!

— Проклятье, Трис, не мог бы ты, пожалуйста, говорить потише?!

Он снова выдыхает. Ничто не нарушает его душевное равновесие быстрее, чем перспектива того, что я возьмусь за старое.

Я трогаю его за руку.

— Ты действительно считаешь, что пара недель порядочного поведения с его стороны убедят меня, что он больше не является эмоционально нестабильным засранцем? Даже я не так наивна.

— Я и не говорю, что ты наивна, но этот мужчина – твоя ахиллесова пята. Если он попросит тебя переспать с ним сейчас, ты сможешь сказать «нет»?

Все мое тело вспыхивает.

— Тристан, боже… это не то, что он хочет.

— Ерунда. Я вижу, как он смотрит на тебя. Скажи ты ему лишь слово, этот парень тут же оттрахал бы тебя.

Я пропускаю пальцы сквозь волосы.

— Трис…

Он вздыхает и кладет руки мне на плечи.

— Послушай, милая, я знаю, что во всей этой истории достаточно сложно сориентироваться, но ты должна помнить все, о чем мы говорили. Границы. Уважение. Честность. Эмоциональная зрелость.

— Это относится к нему или ко мне?

— К обоим. Не будьте ослеплены гормонами. Я не смогу наблюдать, как ты снова проходишь через все эти сердечные страдания.

Он заключает меня в объятия и вздыхает.

— Спасибо, Трис.

— Пустяки. — Он отстраняется. — Но я должен еще кое-что сделать, прежде чем оставлю вас двоих наедине. Тебе, наверно, захочется отвернуться, потому что это будет неловко.

Прежде чем я успеваю его остановить, он обходит меня и идет обратно в гостиную. Холт сидит на краю дивана, но при виде Тристана встает.

— Ладно, ты, — говорит Тристан, тыкая пальцем Холту в лицо. — Я скажу это один раз, так что слушай. Я провожу большую часть бодрствования в поисках спокойствия в этом мире и стараюсь быть одним целым со своим душевным равновесием, но я люблю эту женщину больше, чем любого другого на этой планете, и если ты причинишь ей боль, – каким бы то ни было образом, – то клянусь могущественным и всесильным Буддой, я без колебаний убью тебя. Ты меня понял?

Холт бросает на меня быстрый взгляд и затем кивает. К своему удивлению я вижу, что его лицо выражает не страх, а стальную решимость.

— Да, я понимаю тебя, Тристан. Но чтоб ты знал, причинить ей боль – последнее, что у меня на уме. Знаю, я был идиотом в прошлом и теперь должен многое исправить, но я намерен довести все до конца. Чем бы это ни было. Так что тебе лучше привыкнуть к моему присутствию, потому что в этот раз я никуда не уйду. Понятно?

Какое-то мгновение Тристан пристально смотрит на него, затем расслабляется, и на его лице отражается изумление.

— Ну… тогда хорошо. У тебя милое личико. Если будешь обращаться с ней должным образом, мне не придется портить его.

Я сдерживаю улыбку, потому что за годы нашего знакомства, мне доводилось лишь раз видеть, как Тристан превращается в такого альфа-самца, и это было, когда парень, с которым он встречался, назвал Ганди «показушным и лицемерным слабаком». Тристану потребовалось много времени, чтобы вновь обрести душевное равновесие после того, как он врезал парню.

Он одаривает Холта последним запугивающим взглядом, потом хлопает руками и говорит:

— Ладно, мне нужно принять душ. Ведите себя разумно в мое отсутствие.

Трис удаляется, оставляя меня и Холта неловко глазеть друг на друга.

— Что ж… м-да. Это Тристан, — говорю я. — Он живет здесь и, очевидно, угрожает моим бывшим парням. Не хочешь вина?

— Черт, хочу, — говорит Холт, и следует за мной в кухню.

Я хватаю бутылку красного вина и наполняю два бокала вплоть до краев. Протягиваю ему один и делаю солидный глоток из своего, после чего прислоняюсь к стойке.

— Я так понимаю, Тристан кто-то вроде твоего защитника, — говорит Холт.

— О, тебя это напрягло?

— Да, немного. Нечасто мне угрожает устрашающий, высокий, супернакаченный японец. Не сказал бы, что мне понравилось.

— Он только наполовину японец. И он обычно не такой, но думаю, вид Антихриста в его доме толкнул его к самому краю.

Он смеется и потирает шею.

— Ну, я больше известен как Дьявол в наши дни, но если ты хочешь так официально…

— Я могу звать тебя Люци?

— Это как?

— Сокращенное от Люцифера.

— Ох, конечно, но только когда мы одни. Я не могу позволить тебе называть меня так перед моими злобными приспешниками. Они могут высмеять меня и… ну… это… просто ранит мои чувства.

Мы идем обратно в гостиную и садимся на диван.

— Так, вы с Тристаном. Вы … — Он бледнеет, когда говорит слово: — вместе?

Меня почти прорывает на смех.

— Нет.

— А были когда-нибудь? — Он не сводит с меня напряженного взгляда, пока ждет ответ.

— Нет. У меня нет… э-э… необходимого приспособления, чтобы удовлетворить Тристана.

Несколько секунд он смотрит на меня пустым взглядом, пока мои слова просачиваются в его затуманенный вином мозг. Потом момент просветления озаряет его глаза.

— Ох! Ну, слава богу. Мое артериальное давление только что снизилось на двадцать делений.

Я смеюсь и отпиваю глоток вина, но, когда снова поворачиваюсь, встречаюсь с его пристальным взглядом.

— Знаешь, я видел ваши совместные снимки.

— Когда?

— Когда был в Европе. Первые несколько месяцев после отъезда, моим ночным ритуалом было напиться в стельку и гуглить тебя. Поиск выдавал твои совместные фотки с Тристаном, когда ты еще работала во внебродвейской постановке. Когда я увидел их… я… черт, Кэсси, это опустошило меня. Я подумал, что он твой парень. Что ты двигаешься дальше, в то время как я не могу перестать тосковать по тебе.

Перед моим мысленным взором появляется картина того, как он, сидя перед компьютером с бутылкой в руке, смотрит на меня с Тристаном и проклинает за то, что я не кажусь несчастной. Но я была несчастна, хоть и улыбалась на фотографиях.

— Ну, ты всегда недооценивал мои чувства, — говорю я, после чего отворачиваюсь и принимаюсь вертеть бокал в руке. — Это было одной из наших основных проблем.

— Знаю, это прозвучит как отговорка, но… я просто не понимал, как ты могла любить меня так же сильно, как я тебя. Это просто казалось невозможным.

Мгновение я не могу поверить в услышанное. Ему всегда было непросто говорить слово на «Л». Это было единственное, что придавало нашим отношениям реальность.

Когда я перевожу на него взгляд, то вижу, что он выглядит как арахнофоб, который только что прошел через полную комнату пауков.

— Впечатлена? — спрашивает он. — Только взгляни, я сказал слово на «Л» и даже не заикнулся.

— Похоже на чудо, но даже еще более редкое явление.

Теперь его очередь смотреть на свое вино.

— Мне потребовалось целых три года, чтобы осознать, что умалчивание о своих чувствах, не помогло мне отрицать их. Любил я тебя или нет, это не зависело от слов. Это был просто факт. Сам собой разумеющийся. Ты удивишься, как часто я говорю это сейчас.

Я снова прикладываюсь к бокалу вина, потому что его лицо настолько переполнено эмоциями, что я не могу смотреть на него.

— Музычку? — предлагаю я, и направляюсь к своему айподу.

Несколько мгновений я бездумно прокручиваю плейлисты, но потом он говорит:

— Помочь? Потому что, если ты поставишь кантри, я буду вынужден издеваться над тобой.

— Ты никогда мне этого не забудешь, да?

— Что? Как ты один раз потратила целую тучу денег на альбом «Dixie Chicks»? Не-а. Как уж такое забыть.

— Эй, в том альбоме было несколько хороших песен.

— Кэсси, в том альбоме были гребаные тирольские песни. И у меня нет сомнений, что именно этот альбом и грохнул стерео в моей старой машине.

Я смеюсь.

— Ты каждый день включал AC/DC на полную громкость. Динамики искорёжились. Ты не можешь винить две минуты тирольского пения.

Он подходит и забирает у меня айпод.

— От этих двух минут у меня чуть не лопнули барабанные перепонки. Я могу только догадываться, как это подействовало на мое бедное стерео. А сейчас, в сторонку, женщина. Позволь мне найти идеальную музыку для нас.

Я качаю головой и сажусь. Не устаю поражаться, как сюрреалистично его нахождение в моей квартире. Еще только полгода назад, это было бы немыслимо. А сейчас он с таким усердием пытается показать, что созрел и вырос. Если бы только я могла сказать то же самое о себе. Даже сейчас, я чувствую, как гнев кипит внутри меня, в ожидании лишь одного его неверного шага, чтобы взорваться.

— Ух ты, — говорит он, нервно оглядываясь через плечо. — Только не злись, что я ставлю это, просто… боже… этот альбом.

Из динамиков начинает звучать вступительная часть альбома «Pablo Honey» группы «Radiohead».

Я делаю еще один приличный глоток вина.

— Я могу сменить, если хочешь, — говорит он. — Просто я… давно не слушал этот альбом.

Да уж, как и я.

— Все нормально, — говорю я, и снова делаю глоток. На пару с алкоголем легче врать. Этот альбом стал саундтреком стольких воспоминаний, и хоть они и из приятных, они также стали олицетворять те его качества, по которым я скучала больше всего.

Он присоединяется ко мне на диване, садясь достаточно далеко, чтобы это выглядело так, будто он уважает мое личное пространство, но достаточно близко, чтобы мой одурманенный вином мозг желал прильнуть к нему теснее. Я откидываю голову назад и позволяю музыке отвлечь меня.

Мы уже на третьей песне, когда перед нами появляется Тристан, свежий после душа и готовый к выходу.

Он всматривается в сцену перед собой и хмурится.

— Не будь я знаком с ситуацией, то клянусь, подумал бы, что вы двое медитируете. Хотя и не совсем понимаю, с чего бы вы стали медитировать под музыку для секса.

Холт нервно ерзает.

— Кэсс, ты уверена, что не хочешь прогуляться со мной? — спрашивает Трис. — Сегодня пенная вечеринка в «Неоне». Ты можешь даже взять с собой этого высокого, темноволосого и угрюмого паренька. Похоже, ему не помешает немного встряхнуться.

— Нет, спасибо, — вздыхаю я. — Я вроде как наслаждаюсь медитацией. Ты должен гордиться мной.

Губы Тристана сжимаются в тонкую линию, и он поворачивается к Холту.

— Значит, вот как все будет? Ты просто врываешься в ее жизнь и добиваешься от нее то, что я обычно заставляю ее делать, подкупая шоколадом?

Холт лениво моргает, глядя на него.

— Ну что тут сказать, чувак? Мне ни к чему шоколад, потому что я сам сладкий от природы.

Тристан растерянно смотрит на меня, словно не может определиться нравится ему Холт, или он не переваривает его.

Добро пожаловать в мой мир.

— Ладно, я ухожу, — говорит Тристан, бросая на Холта еще один хмурый взгляд. — Но Кэсси? Не забудь, о чем мы говорили. Я не хочу вернуться домой и очищать твою ауру от кретинских флюидов.

Итан напрягается.

— Я потратил немало сил, чтобы избавиться от «кретинских флюидов», но если вдруг что-то осталось, то обещаю не заразить ими Кэсси.

— Будь уж любезен, — бормочет Тристан, направляясь в коридор за своей курткой. — До скорого, Кэсс.

— Пока.

Дверь отворяется и захлопывается, и мы с Холтом еще больше расслабляемся на диване.

— Назови меня двинутым, — говорит Холт, поворачиваясь ко мне, — но, думаю, я на самом деле нравлюсь Тристану.

— Ну, это одна из теорий.

— В чем же заключается другая? — спрашивает он.

— В том, что он хочет оторвать тебе голову, выколоть глазные яблоки, и использовать твой череп в качестве шара для боулинга.

— О, он играет в боулинг? — Его вид невозмутим.

— Время от времени. На ночных дискотеках.

Он улыбается – одной из тех его красивых улыбок, от которых все его лицо светится. Когда он ловит на себе мой взгляд, его улыбка постепенно переходит в более задумчивое выражение.

— Блин, я скучал по этому. Никогда не осознавал, насколько это больно быть без тебя, пока не увидел тебя снова и боль прошла.

Моя улыбка тает. Вино развязывает ему язык и делает его взгляд пронизывающим, но я еще не так много выпила, чтобы слышать от него подобные вещи.

— Ты скучала по мне? — почти шепчет он.

— Итан…

— Не по «мне», засранцу, — говорит он. — По тому «мне», который был добр к тебе. Заставлял тебя смеяться. Который… любил тебя.

— К сожалению, он был заперт внутри «тебя» засранца, — говорю я, поглядывая на него. — Я никогда не могла иметь одного без другого.

— Ты сможешь, — говорит он. — Обещаю, ты сможешь.

— Потребуется немало времени, чтобы поверить в это.

— Понимаю. Я никогда не думал, что все исправить будет просто, но знаю, что это будет стоить того.

— А что, если нет? — говорю я, не в силах больше выносить его размышления о том, что мы можем просто вместе уйти в закат. — Что если, после стольких лет, ты просто обманываешь себя, воображая, что мы сможем возродить то, что закончилось уже давно.

Пелена застилает его глаза, и знакомое притяжение, которое я испытываю к нему, сгущает воздух между нами.

— Кэсси, — шепчет он, наклоняясь ко мне так близко, что я чувствую сладкий запах вина в его дыхании. — Между нами никогда не было всё кончено. Ты знаешь это не хуже меня. Даже когда я колесил по всему миру, и ты меня люто ненавидела, ничего не было кончено. Ты чувствуешь это между нами сейчас. И чем мы ближе, тем сильнее это становится. И тебя это пугает.

Он смотрит на мои губы, и мне приходится собрать в кулак все свое чувство самосохранения, чтобы суметь отвернуться.

— Если ты скажешь мне, что не чувствуешь этого, — говорит он тихо, — тогда я отступлю. Но я убежден, что ты не сможешь этого сделать, ведь так?

Я колеблюсь лишь миг и потом говорю:

— Я не чувствую этого. — Реплика ничего не выражает.

Он дотрагивается до моих пальцев, водя кончиками своих по тыльной стороне моей руки пока не доходит до запястья. Обхватывает рукой тонкую кость и осторожно сжимает.

— Что ни говори, но твой пульс не врет. Он зашкаливает. И всему виной я.

— Откуда ты знаешь, что это влечение, а не страх?

— Уверен, там немного и того и другого. Но влечение определенно есть.

Я выдергиваю руку и опустошаю остатки вина в своем бокале. Я уже немного охмелела. Как и он. Заторможенное мышление ничем не поможет нам в этой ситуации.

Я зеваю и встаю.

— Ну, становится поздно.

Он кивает и улыбается. Ему удается читать меня как книгу.

— Да, я, пожалуй, пойду.

Когда мы доходим до входной двери, он поворачивается ко мне, держась одной рукой за дверную ручку.

— Кэсси, — нерешительно произносит он, прислоняясь к дверному проему. — Прежде чем уйду, я хотел бы кое-что узнать.

— Что?

Он наклоняется ближе ко мне, и негромко говорит:

— Вы с Тристаном далеко не шептались, пока были на кухне. Я слышал, как он сказал, что попроси я тебя переспать со мной, ты бы не смогла мне отказать. Это правда?

Я оглядываю его высокую фигуру, заполнившую дверной проем; длинный изгиб шеи, ведущий к его необыкновенному, эмоциональному лицу. Я помню, как его тело ощущается под моими руками, какие звуки он издает, когда я прикасаюсь к нему. Непередаваемый взгляд, который появлялся на его лице, каждый раз, когда его тело соединялось с моим.

— Итан…

— Подожди, — говорит он, качая головой. — Не отвечай. Потому что, если ты скажешь, что хочешь меня… ну… — Он окидывает меня взглядом, и мне видно, как сильно он хочет дотронуться до меня; как пальцы на его руках сжимаются и разжимаются; как его дыхание становится поверхностным. — Мне не хватит самообладания всего мира.

К счастью, прежде чем кто-то из нас успевает наделать глупостей, он отступает назад.

— Спокойной ночи, Кэсси. Ради нашего же блага, закрой дверь. Сейчас же.

Я захлопываю дверь у него перед носом.

И даже сквозь деревянную панель, мне слышен его вздох облегчения.

Шесть лет назад

Вестчестер, Нью-Йорк

«Ромео и Джульетта» — вечеринка в честь премьеры

Музыка играет чересчур громко. Она вибрациями прокатывается через мой череп и давит на глазные яблоки.

Гостиная кишит людьми, которые танцуют и смеются. Некоторые из них даже ухитряются общаться между собой, перекрикивая шум, который пытается выдать себя за музыку.

На диване рядом со мной Лукас курит косячок. Он предлагает мне затянуться, и когда я отказываюсь, передает косячок Джеку, у которого взгляд настолько остекленевший, что он вполне мог бы служить фигурой Глазастика в музее мадам Тюссо.

Мне немного не по себе оттого, что у меня под боком употребляют незаконные вещества. Я все жду, что мой отец ворвется в комнату и начнет рвать и метать, но конечно же, он на другом конце страны и даже с таким выдающимся отцовским нюхом как у него, не сможет унюхать запах аж оттуда.

Во всяком случае, я уверена, что не сможет.

— Кэсси!

Я перевожу взгляд на Руби, и она приподнимает руку к губам, показывая жестом, чтобы я уже начала пить. Я вздыхаю и опрокидываю стопку текилы, что держала в руках. Она протягивает мне ломтик лимона и приподнимает вверх большой палец, хваля меня. Я кидаю лимон в рот, и она широко улыбается.

После того, как я убираю лимон и стопку шота на кофейный столик, я откидываюсь на диване и вздыхаю. В миллионный раз за последние два часа, осматриваюсь по сторонам в надежде, что Холт решил почтить нас своим присутствием.

Но, конечно же, нет.

— Пойду подышу свежим воздухом, — кричу я Руби, вставая и проходя мимо нее. Она кивает и наливает себе еще текилы.

Когда я дохожу до парадного входа, вижу Элиссу, которая сидит на ступеньках и потягивает что-то из большой кружки.

Я сажусь рядом с ней.

— Наслаждаешься одиночеством?

— Еще бы, — говорит она. — Не так-то весело уходить с разорванными барабанными перепонками после каждой вечеринки Джека. Только потому что он наполовину глухой, он поставил перед собой цель потащить всех нас за собой. Соседи, должно быть, терпеть его не могут.

— Его папа владеет всеми соседними домами. Это единственная причина, почему ему все сходит с рук.

Она предлагает мне свой напиток и обводит взглядом улицу.

— Ждешь Итана? — спрашиваю я.

— Ага.

— Думаешь, он придет?

Она мотает головой.

— После каждой стычки с папой, Итан становится неуправляемым. Я пыталась убедить его не придавать этому значения, но он не слушает.

— Их отношения всегда были такими… сложными?

— Да. — Она смеется. — Папа просто не знает, как вести себя с ним. Со мной у него нет проблем, потому что я девочка, но с Итаном? Не думаю, что он знает, как общаться с ним на эмоциональном уровне. Моя теория заключается в том, что наш дедушка считал, что мужчины не должны открыто показывать привязанность друг к другу, потому что это делает их мягкотелыми или типа того. И теперь всякий раз, когда Итан бросает вызов отцу, они ругаются вместо того, чтобы все обсудить.

— Паршиво наверно.

— Да. И стало еще хуже несколько лет назад. Я виню Ванессу, эту сучку-шлюху.

Я тут же вся внимание.

— О, так это была не Оливия?

— Нет, — говорит она и вздыхает. — Ванесса – виновница всех его проблем. Она причина, почему у него не сложилось с Оливией.

— Что произошло между ними? Итаном и Ванессой, я имею в виду.

Она опускает взгляд и пробегает пальцем по ободу своей кружки.

— Ты должна сама поговорить с ним об этом.

— Элисса, пожалуйста. Я пыталась расспросить его, но он как в рот воды набрал.

— Да, но он убьет меня, если я расскажу тебе.

— Я понимаю, и чтоб тебе было легче, знай, он прочел мой дневник и знает до фига о моей личной жизни, чего бы лучше ему было не знать.

У нее отваливается челюсть.

— Он прочел твой дневник?

— Ага. Несколько недель назад. Я, вроде как, написала в нем кое-что о том, как сильно хочу дотронуться до его… э-э… пениса.

— О, мой бог.

— И я как бы предположила, что его член мог бы выиграть в конкурсе.

— Ох… ого.

— Да уж.

— Плюс… фу. Он же мой брат.

— Знаю. Но в свою защиту могу сказать, что твой брат очень сексуален.

Она с сомнением смотрит на меня.

— Ну, если уж ты так считаешь.

— Считаю.

Элисса вздыхает.

— Ну, как бы мне ни было противно, я даже рада, что у тебя такие чувства, потому что насколько я могу судить, ты единственная девушка, которую он стал воспринимать всерьез, с тех пор как история с Ванессой исчерпала себя. Я понимаю, почему он сомневается, но все же…

— Пожалуйста, скажи мне, что это изложение постепенно перейдет в полный рассказ. — Я смотрю на нее своим лучшим «щенячьим» взглядом.

Она закатывает глаза и продолжает:

— Ванесса была школьной возлюбленной Итана. Они начали встречаться в десятом классе.

Я киваю и стараюсь скрыть яростную ревность, что вспыхивает внутри меня. Глупо ревновать к девушке, которую я никогда не встречала, верно?

— В школе Итан и Ванесса были своего рода «золотой» парой. Но наедине они часто ссорились. Ванессе нравилось играть на его нервах. Если ей казалось, что он не уделяет ей достаточно внимания, она начинала флиртовать с другими парнями. Она тащилась от его ревности. По мне так, она была полной психопаткой. Она даже флиртовала с Мэттом, лучшим другом Итана с начальной школы. Она использовала ревность, чтобы держать Итана в узде.

— Почему он просто не бросил ее?

— Не знаю. Она словно держала его на коротком поводке. Могла добиться от него чего угодно. Использовала его уязвимые места против него же.

— Так что же произошло?

— Ну, одним вечером, когда он учился в выпускном классе, после того как он сказал папе, что не собирается поступать в мединститут и вместо этого будет подавать заявку в Гроув, они очень сильно поругались. Я не слышала, что именно они наговорили друг другу, но хорошо помню, что мама плакала, а папа кричал Итану убираться из дома. После этого, он пошел домой к Ванессе, но ее там не оказалось, поэтому он отправился к Мэтту. Придя туда, он застукал Мэтта с Ванессой. В постели.

— О, боже.

— Итан был подавлен. Я ожидала подобного поступка от Ванессы, но не от Мэтта. Они с Итаном были как братья. На следующий день в школе, Мэтт пытался все уладить и извиниться, но… Итан был в такой ярости. Он оборвал его на полуслове и выбил из Мэтта всю дурь. Все закончилось сломанным носом и отстранением на две недели. Ванессе же только польстило, что двое парней подрались из-за нее. Я уверена, она играла ими обоими забавы ради.

— Какая же она сучка! — говорю я, чувствуя ожесточенную ненависть по отношению к ней. Испускаю глубокий выдох. Не могу даже представить, каково это, когда тебя предают твои близкие друзья. Неудивительно, что у Холта проблемы со сближением.

— Тогда-то он и замкнулся в себе, — говорит Элисса. — Отказы от Гроув никак не помогали. Он перестал общаться со мной и мамой, и стал держаться на расстоянии от папы. С головой окунулся в театральную деятельность. Напивался. Ввязывался в драки. Спал с каждой женщиной, которая попадалась ему на пути, и потом никогда не перезванивал. Было отвратительно смотреть на это.

Мое лицо, должно быть, выдает, насколько мне ненавистно представлять его с другими женщинами, потому что она тут же добавляет:

— Ни с кем из них не было ничего серьезного.

— Даже с Оливией? — спрашиваю я.

Элисса морщится.

— Да, между ними что-то промелькнуло. Но, если честно, Итан так плохо обращался с ней, что это было обречено с самого начала. Она была неплохой девушкой. Ничего общего с Ванессой. Я никогда не думала, что мой брат способен быть таким жестоким, пока не увидела его с Оливией. Она бы сделала ради него все, а он растоптал ее. Он ни с кем не встречался с тех пор.

Я вспоминаю все жестокости, которые он сказал или сделал со дня нашего знакомства, и мне становится жаль его предыдущую Джульетту.

— Такая вот история, — говорит Элисса и встает, притягивая меня за собой. — Теперь, можем мы, пожалуйста, перестать говорить о моем брате-оболтусе и начнем развлекаться? Сомневаюсь, что он покажется сегодня. Он наверно в каком-то баре хмуро смотрит на стену, заставляя краску на ней вздуться.

Мы идем обратно в дом, и через полчаса и две стопки текилы, Элисса и Руби убеждают меня начать танцевать. Я танцую, качаясь из стороны в сторону вместе с ними, но не могу перестать думать о Холте, и о том через что он прошел.

Когда я слышу оглушительные аплодисменты в передней части гостиной, то поворачиваюсь на звук и вижу Холта, в его вытянутых руках почти пустая бутылка виски.

— Как дела, товарищи-актеры?! Ромео в теме! Давайте отрываться!

Вся комната одобрительно ревет, а Элисса сбоку от меня охает:

— О, боже. Какого черта он вытворяет?

Не веря собственным глазам, я наблюдаю, как Холт обнимаясь, и давая всем «пять», проходит через толпу, словно рок-звезда, окруженная фанатами.

Дойдя до нас, он криво улыбается и говорит:

— Привет, дамы. — Я так полагаю, это должно было прозвучать сексуально.

— Руби, — говорит он, притягивая ее в свои объятия. — Ты же ненавидишь меня, да? Многие ненавидят меня. Даже мой собственный отец. Не переживай. Я ничего не имею против.

Потом он поворачивается к сестре и обнимает ее.

— Ох, Элисса. Милая, выносящая мозг Элисса. Почему ты только терпишь меня? Не понимаю. Но я люблю тебя. Очень, очень люблю.

— Э-э… Итан? — морщась, произносит она, когда он сжимает ее в объятиях. — Ты что наелся экстази сегодня?

Он целует ее в щеку и поворачивается ко мне. Его улыбка тут же меркнет, но он делает очередной глоток спиртного и затем подходит ближе ко мне, заключая мое лицо в ладони.

— И Кэсси. Красивая, красивая Кэсси. Ты в порядке?

— Да. А ты?

— У меня все превосходно! Меня даже не заботит произошедшее сегодня с моим отцом. И хочешь знать почему? Потому что я решил ни о чем не заботиться. Это такое простое решение. Не знаю, почему за все эти годы я не додумался до этого. Только взгляни, как я счастлив!

Он откидывает назад голову и смеется. Это самое печальное зрелище, которое я когда-либо видела.

— Холт… — начинаю я, но он прикладывает пальцы к моим губам.

— Нет, не Холткай мне. — Он опускает бутылку. — Это вечеринка и я хочу танцевать. Увидимся.

Он ныряет в толпу, и все вокруг него издают ликующий вопль, когда он начинает двигаться, энергично и неуклюже.

— Ничего себе, — говорит Элисса. — Никогда прежде не видела, чтобы мой брат танцевал. Это… боже… это настолько неправильно, что не укладывается у меня в голове.

— Да уж, танцор из него никакой, — замечает Руби. — Выглядит так, будто у него вертикальный эпилептический припадок.

Он звезда вечеринки. Разговаривает со всеми – вежлив со всеми. Черт, он даже смеется над шутками Джека и не воротит нос, когда Зои заигрывает с ним.

Внутри него, наверное, бушует гнев и ему так и хочется дать волю кулакам, но вместо этого он притворяется тем Холтом, которого, как ему кажется, хотят все видеть.

Я досадно скрежещу зубами.

Знаю, Холт может быть еще тем ослом, потому что он был таким по отношению ко мне не единожды, но он хотя бы был настоящим. А этот новый Холт? Он такой же фальшивый, как и сиськи Зои.

Теперь я знаю, каково ему было наблюдать за тем, как я угождаю людям. Это чертовски бесит.

Когда я больше не в силах этого выносить, я протискиваюсь сквозь толпу, чтобы добраться до него. Он разговаривает с Зои, смеется и улыбается. Она строит ему сексуальные глазки и у меня появляется острое желание уткнуть ее лицом в миску с чипсами «Доритос», которая стоит на столе рядом с ней.

Холт поднимает взгляд, когда я подхожу, и вновь его улыбка на секунду меркнет, но уже в следующее мгновение возникает с новой силой.

— Тейлор! — горячо произносит он. — В чем дело? Тут мне Зои как раз говорила, что будь моей Джульеттой она, а не ты, то не стала бы симулировать со мной секс. Забавно, правда?

— Очень забавно, — говорю я с нулевым энтузиазмом. — Зои? — поднимаю миску с «Доритос». — Не хочешь чипсов?

Шмяк. Прямо в морду.

Она закатывает глаза.

— Ну, конечно, Кэсси. Как будто я буду есть углеводы.

Я выдыхаю и приклеиваю на лицо не такое ожесточенное выражение.

— Холт, можно тебя на секундочку?

— Вообще-то, — Зои собственнически берет его за руку, — сейчас он разговаривает со мной. Может тебе стоит вернуться позже.

Женщина, лучше убери от него свои руки, пока я не сделала тебе гидролизованно-сырно-крахмальную чистку лица.

Я с грохотом ставлю на стол миску с чипсами и заставляю себя улыбнуться.

— Я надолго его не задержу. Уверена, ты и глазом моргнуть не успеешь, как он вернется слушать твои забавные порнографические истории.

Я хватаю Холта за руку и тяну, и к счастью, он следует за мной в кухню.

Потом резко разворачиваюсь к нему лицом.

— Что ты делаешь?

Он пожимает плечами.

— Веселюсь?

— Вот как? Так это теперь называется? Разговариваешь с Потаскушкой. Притворяешься, что она нравится тебе.

— «Потаскушка» – очень нелюбезное прозвище, — заплетающимся языком говорит он. — И может, я действительно наслаждаюсь ее компанией.

— Ох, бросай заливать.

— Ревнуешь, Тейлор?

— Да. Очень. А теперь, не мог бы ты, пожалуйста, прекратить этот цирк и поцеловать меня?

Он оторопело замирает на месте. Моргает три раза. Мое лицо невозмутимо. Надо полагать, теперь у меня неплохо получается говорить то, что на уме.

Заходит Джек и направляется к бочонку, который стоит в углу, и игнорируя нашу игру в гляделки, наполняет несколько кружек пивом.

— Эй, Холт, дружище. Ты же еще бодрячком? Вот тебе добавка.

Холт поворачивается в тот самый момент, когда Джек протягивает ему одну из кружек, и все пиво расплескивается по его футболке.

— Вот дерьмо! — охает Джек. — Извини, приятель. Случайно вышло.

Джек хватает кухонное полотенце и, бормоча извинения, пытается высушить футболку Холта.

— Все нормально, — говорит Холт, выдавливая улыбку. — Мне все равно. У тебя есть сменная футболка, которую я мог бы одолжить?

Джек кивает.

— Да, наверху в моем шкафу. Надевай, какую хочешь.

Холт грубовато похлопывает его по плечу, проходя мимо.

— Спасибо, дружище.

Он протискивается сквозь толпу и поднимается наверх, а я еле сдерживаюсь, чтобы не последовать за ним.

— Знаешь, — говорит Джек. — Никогда раньше не видел, чтобы человек в пьяном виде был счастливо-агрессивным, но Холту каким-то образом это удается.

Я киваю.

— Это редкий и особый дар.

Он хватает со стойки пиво и задумчиво отпивает.

— Надо бы заглянуть в интернет и посмотреть, есть ли уже отзывы о сегодняшнем спектакле. Я слышал, что присутствовал рецензент из Online Stage Diary. Интересно, нашлось ли ему сказать что хорошее.

Внезапно, мой желудок скручивает узлом.

— Он присутствовал?

— Да. Он и еще четверо других. Один из Broadway Reporter. — Он смотрит на меня и вздергивает бровь. — Никогда не знаешь, Тейлор. Утром ты можешь проснуться звездой.

— Да, точно. Или же они возненавидят меня. — Я смеюсь, но серьезно, что если меня возненавидят.

При одной лишь мысли об это я покрываюсь нервозным потом.

— Я уверен, они напишут о тебе удивительные вещи, — говорит Джек, ободрительно кладя мне руку на плечо. — Ну, а если нет? У нас тут еще половина бочонка пива в запасе. Ты сможешь пить, пока не забудешь об этом.

Он хватает свое пиво и уходит.

Я стою на месте еще несколько секунд, размышляя о своем возможном предстоящем публичном унижении, и понимаю, что есть только один человек способный помочь мне не впасть в панику, и он наверху – предположительно без рубашки.

Я проталкиваюсь сквозь гостиную, потом поднимаюсь по лестнице и иду вдоль коридора в спальню Джека. Дверь приоткрыта, и когда я выглядываю из-за угла, вижу Холта сидящего на кровати: его грудь обнажена, промокшая футболка валяется на полу, руки запущены в волосы. Он дергает пальцами волосы и вздыхает, холодное чувство разочарования исходит от него точно аура.

— Хей, — говорю я, неуверенно заходя в комнату.

Он резким движением поднимает голову, затем встает с кровати и направляется к шкафу.

— Хей. — Он открывает шкаф и принимается перебирать впечатляющий ассортимент футболок Джека. — Неплохая вечеринка, да?

Я не могу отвести взгляд от перекатывающихся бицепсов и игры мышц на его обнаженной спине. Ладно, это неправда. Я могла бы отвести взгляд, но не хочу.

— Ты в порядке? — спрашиваю я, подходя ближе.

— Все отлично. — Он достает футболку, на которой написано «Выбирая из двух зол, я бываю очень зол». — Неужели Эйвери носит это на публике?

— Холт…

— Или как насчет этой? — Он достает футболку с надписью: «Выпьем за соски. Без них сиськи были бы бессмысленны».

— Послушай…

— Нет, серьезно. Он купил их сам или ему их сплавили?

— Нам нужно поговорить.

— Не вижу необходимости. — Он вешает вешалку на место и грубо перебирает остальную часть стойки. — У этого парня есть что-нибудь, помимо этих проклятых футболок с шутками? Что-нибудь спортивное? Или, не дай бог, без надписи?

Он продолжает передвигать вешалки, его поза становится все более и более напряженной.

— Итан, — я кладу руку на его спину, между лопатками.

— Нет. — Он разворачивается и отходит от меня. — Просто, черт побери… не надо, ладно?

— Почему нет?

— Потому что, когда ты ко мне прикасаешься, это никогда добром не заканчивается. Потому что, когда ты ко мне прикасаешься, я… черт, мне на ум приходят безрассудные мысли, и мне хочется совершать безрассудные поступки, и… поэтому… просто… не надо…

Я делаю шаг вперед, и он прижимается спиной к двери шкафа. Когда я кладу руку посередине его груди, он резко вздыхает и стискивает зубы.

— Не знаю, чего ты так боишься. Я – не Ванесса.

Его лицо принимает ожесточенное выражение.

— Что ты, черт побери, знаешь о Ванессе?

Делаю глубокий вдох.

— Элисса рассказала мне о ней. И о других девушках. И об Оливии. — Он тяжело вздыхает, и я делаю крошечный шаг вперед. — Не сердись. Я заставила ее.

Его руки сжимаются в кулаки.

— И все равно она не имела права совать свой нос в чужие дела.

— Я хотела знать. — Кладу ему на грудь вторую руку и чувствую бешеное биение сердца под поверхностью. — И теперь я чуть лучше понимаю, почему ты не решаешься снова завязывать отношения. То, как Ванесса поступила с тобой – ужасно. Но я – не она. У меня с ней ничего общего.

Он смотрит на меня, остатки гнева на его лице сменяются усталым смирением. Словно этот разговор происходил в его голове уже множество раз.

— Ты не понимаешь, — говорит он. — Неважно, что ты не такая, как она. Какая-то часть меня все равно так считает и просто… ждет… что все снова полетит к чертям. Это нелогично, но я ничего не могу поделать. И как бы сильно я ни боялся, что ты причинишь мне боль, я больше сам боюсь сделать больно тебе. То, что случилось с Оливией? Я не могу так поступить с кем-то снова, в особенности с тобой.

Он думает, что пытается защитить меня, но как человек, который всю жизнь подстраивался под других, я знаю, без тени сомнения, что для него я – та самая.

— Итан, ни одни взаимоотношения не обходятся без риска, и пусть ты думаешь, что сможешь отталкивать людей вечно, я здесь, чтобы сказать тебе – ты обречен на неудачу.

Я нежно провожу руками по его предплечьям и бицепсам. Скольжу по его теплой, мягкой коже.

— Беда в том, — говорит он, не сводя с меня взгляда и нежно касаясь моей щеки, — как бы сильно ты ни вселяла в меня ужас, и как бы я ни был уверен, что один из нас – если не оба, глубоко пожалеем об этом… если и быть обреченным, то только с тобой.

Мы смотрим друг на друга несколько долгих мгновений, и как только мой взгляд проникает ему прямо в глаза, я улавливаю с точностью до секунды момент, когда он принимает решение. Я перестаю дышать, когда его пальцы в моих волосах сжимаются. Потом он наклоняется, его губы нависают прямо надо моими, сладкий теплый воздух обдает мое лицо и время останавливается.

— Нечестно смотреть на меня таким взглядом, — шепчет он. — Ни капельки нечестно.

Затем пространство между нашими губами исчезает, и он целует меня, настойчиво и требовательно. Резкий вдох, который мы испускаем, отдается невероятно громким звуком у меня в ушах. Мы целуем друг друга отчаянно, наши губы плотно смыкаются, сливаясь воедино так, словно это их предназначение, а затем размыкаются, уступая место тихим стонам.

Эффект, который он оказывает на мое тело – мгновенный и мощный, и я как могу наслаждаюсь отсутствием его футболки. Мои руки блуждают повсюду. По его широким плечам и рукам. Вдоль его спины до лопаток. Вниз вдоль боков и по животу.

Он испускает стон мне в губы и исследует меня так же жадно.

— Господи… Кэсси.

Он целует меня со всей искренностью и страстью, и, наконец-то, я чувствую это – после стольких шагов назад, мы все же двигаемся вперед. К чему-то, о чем я не имею ни малейшего представления, но само понимание того, что он открыт для опыта – лучшее чувство, которое я когда-либо переживала в своей жизни.

— Я готов делать это всю ночь. — Он выдыхает между поцелуями. — Быть вдали от тебя было так утомительно.

Каким-то образом мы начинаем отступать назад к кровати, все также целуясь, глубоко и неистово. Я крепко хватаюсь за него, когда он прижимается ко мне и начинает двигаться, медленно и настойчиво.

— О, боже. Да.

Он утыкается головой мне в шею и приникает к ней. Не прерывая своих движений, он целует меня вдоль горла и спускаясь ниже, заключает мою грудь в свои ладони.

Я выгибаю бедра ему навстречу и без стеснения хватаю его за задницу, стремясь плотнее прижать к себе.

— Черт. — Он стонет напротив моего плеча и замирает. В комнате воцаряется тишина, слышно только наше неровное дыхание.

— Что не так? — спрашиваю я, хватаясь за его плечи, пока мое сердце бешено грохочет.

— Ничего, — говорит он, все также не двигаясь. — Просто дай мне минутку. Не шевелись.

Втайне я прихожу в восторг, что оказываю на него столь сильное воздействие. Приятно знать, что наше влечение определенно взаимно.

— Поговори со мной, — просит он, опуская голову на мое плечо. — О чем угодно, что может отвлечь меня от твоего великолепного тела.

— Хм… ну, мне жаль, что у тебя произошла такая стычка с отцом. — Я нежно поглаживаю его по спине. — Он перешел все границы дозволенного. И я ни в коем случае не позволила бы пройти двум годам, не говоря тебе о своей любви. Это так неправильно. Если бы ты был моим, я бы говорила, что люблю тебя каждый день.

Я тут же спохватываюсь.

— В смысле, будь я на месте твоего папы, понимаешь? Я бы говорила это, если бы ты был моим сыном. Я не говорю, что люблю тебя. Не говорю. Я просто…

— Я и не думал, что ты… — Он улыбается. — Наверно, тебе лучше заткнуться и снова поцеловать меня.

Я переворачиваю его на спину.

— Как скажешь.

Он притягивает меня к себе, и мы снова целуемся, и это подобно пребыванию в теплом сладостном сне, от которого не хочется просыпаться.

Поцелуй становится все более неистовым, наши губы и руки с жадностью изучают друг друга, пока нас не прерывает страдальческий голос:

— О боже, ребята, да лааднооо! Не в моей постели!

Мы поднимаем взгляд и видим в дверях Джека, который покачивается так, будто ему стоило бы прекратить пить с час назад.

— Разве вы не получали памятку о том, что в моей постели запрещено заниматься сексом? Это же винтажное покрывало со «Звездными войнами»!

— Чего тебе, Джек? — Холт вздыхает, а я тем временем подавляю смех.

— Спускайтесь вниз, — говорит он, приваливаясь к двери и проливая свое пиво. — Опубликована первая рецензия, и… ну… в ней говорится кое-что плохое о вас двоих.

Мы с Холтом переглядываемся, паника и страх отражаются на наших лицах.

— Да я просто прикалываюсь! — смеется Джек. — Рецензия потрясающая. Тащите свои задницы вниз, чтобы я смог прочесть ее всем. Шевелитесь!

Он нетвердой походкой выходит за дверь. Холт неохотно слезает с меня и достает из шкафа футболку. Натягивает ее через голову и с ухмылкой разглаживает. На ней изображен огромный красный крест и надпись: «Донор оргазма».

— Ну, хоть с этой не прогадал.

Я качаю головой и смеюсь, попутно приводя себя в порядок.

Он подходит ко мне и берет мое лицо в руки, потом наклоняется и целует.

— Я не буду целовать тебя перед ними, — говорит он. — Или же держать за руку. Я просто не хочу, чтобы о нас болтали. Предполагали что-то.

— Хорошо, — соглашаюсь я, разочарованная тем, что мне придется скрывать свои чувства к нему. — Но разве Джек не расскажет им, что мы целовались?

Он мотает головой.

— В его теперешнем состоянии, он, наверно, забыл о нас уже через пять секунд после того, как вышел из комнаты.

Он целует меня еще раз, и потом мы спускаемся вниз, стараясь игнорировать перешептывание в толпе, возникающее при виде нас.

— Наконец-то! — говорит Джек. Он призывает всех к тишине, затем ставит кружку пива на стол и берет распечатанные им страницы. — Хорошо, слушайте, ребята. Это рецензия Мартина Килвери из Online Stage Diary. Он славится тем, что ему тяжело угодить, так что имейте это в виду, когда услышите его мнение.

Вся комната погружается в тишину, и когда Джек начинает читать, я чувствую, как Холт напрягается рядом со мной.

— Принимая участие в постановках классических пьес Шекспира, актеры подвергают себя риску повторить и воссоздать многое из того, что уже было показано. Но последняя постановка «Ромео и Джульетты» в Институте Творческих Искусств «Гроув», не имеет ничего общего с этим утверждением. Постановка незаурядна и современна, что само по себе не является новаторским. Революционным является то, что после того как с течением лет я побывал на несметном количестве постановок, я наконец-то поверил в искренность и силу любви двух молодых людей. И сказать, что для вашего рецензента это был один из самых захватывающих вечеров, проведенных когда-либо в театре, было бы преуменьшением.

Из толпы доносится удивленный гул голосов и редкие аплодисменты. Джек улыбается и продолжает:

— Режиссер, Эрика Иден, сумела перевоплотить своих подопечных в образцовую и мощную труппу будоражащих кровь актеров. И в то время как они все демонстрировали зрелость в своих выступлениях, они не теряли юношеской вздорности, которое занимает непосредственно центральное место в этой истории.

Раздается еще больше одобрительных возгласов. Я чувствую легкое давление на спине от прикосновения руки Холта.

— Ладно, тише-тише, — говорит Джек. — Мы почти дошли до лучшей части. — Он откашливается. — И несмотря на то, что весь актерский состав поистине исключителен, особого упоминания заслуживают Айя Седики в роли кормилицы которая привнесла в образ поразительное чувство собственного достоинства; и Коннор Бейн в роли Меркуцио – роль, которую часто преподносят поверхностно в силу безрассудства героя, но даже в такой образ, ему удалось привнести неожиданную и приятную чувственность.

Все восторженно хлопают, а Айя и Коннор лучатся улыбками. Я аплодирую им обоим, чувствуя за них невероятную гордость.

Джек многозначительно смотрит на нас и продолжает:

— Но главным триумфом постановки является выбор двух ведущих актеров – Итана Холта на роль Ромео, и Кассандры Тейлор на роль Джульетты. — Из толпы доносятся крики и свист, и мое лицо вспыхивает ярко-красным румянцем. — Играя Ромео, мистер Холт привнес в роль колючую уязвимость, которая сыграла в противовес акрам цветочной прозы, которую должен был выразить его персонаж. Его интенсивная, подобная пантере энергия словно глоток свежего воздуха после фатоватых и неопытных Ромео, свидетелем которых мне довелось быть в прошлом. И если кому-то и предрекать после этого спектакля блестящее будущее на профессиональной сцене, так это Итану Холту.

Я проглатываю ком в горле, гордость за Холта нарастает внутри меня. Поворачиваюсь и вижу, что его глаза полны радости и волнения. Мне хочется обнять его и прошептать, как я горжусь им, но с этим придется немного подождать.

Я снова поворачиваюсь к Джеку, который теперь смотрит на меня.

— Джульетта в исполнении Кассандры Тейлор является в равной степени, как притягательной, так и истинным олицетворением героини двадцать первого века. Красивая и храбрая, ее Джульетта, – отнюдь не хрупкий цветок. Она своевольная, темпераментная женщина, чья целеустремленность способна заставить публику влюбиться в нее столь же сильно, как и обреченного Ромео. Мисс Тейлор показала потрясающий эмоциональный диапазон в своем четко продуманном выступлении, который можно охарактеризовать только, как «звездный профессионализм».

Я пытаюсь сглотнуть, но мое горло словно сдавило. Сжимаю крепко челюсть, стараясь сдержать слезы, и когда в следующее мгновение чувствую легкое прикосновение пальцев Холта, я благодарна ему за то, что он рядом.

— Но, — продолжает Джек, подбираясь к заключительной части, — как бы ни были уникальны выступления этих двух молодых людей, именно их поразительная совместная химия вознесла эту постановку до небес. В нашем современном циничном мире, наполненном ошеломляющим количеством разводов и эфемерных идеалов, не так-то легко заставить публику поверить в силу любви. И надо сказать, эти двое справились с этой задачей превосходно, и я готов бросить вызов любому, кто был свидетелем их сценического романа и остался равнодушным к их удивительной страсти. Это, безусловно, заставило вашего в какой-то степени циничного рецензента пожелать, чтобы в этом мире было больше истинной любви.

Вся толпа охает в унисон, и когда я смотрю на Холта, клянусь, замечаю, что он краснеет не меньше моего. Комната наполняется болтовней, когда все принимаются обсуждать рецензию и ее посыл, но я слишком потрясена, чтобы даже просто завязать разговор.

Джек достает свой телефон, и просит нас с Итаном принять позу для фото. Ни секунды не колеблясь, мы обнимаем друг друга и улыбаемся в камеру.

Щелкает вспышка, и затем Джек показывает нам фото.

Оно красивое.

Наши улыбки так ослепительны, что я начинаю думать, что не существовало еще в истории человечества двух людей, которые бы выглядели счастливее нас в этот момент.

Мы – звезды.

14

НЕ МЫТЬЕМ, ТАК КАТАНЬЕМ

Наши дни

Нью-Йорк

Квартира Марко немного напоминает его самого – такая же большая и яркая. Она наполнена мягким бархатом и роскошным антиквариатом, отчего создается ощущение, что здесь обитает эксцентричный прусский царь, а не театральный режиссер.

Мы празднуем окончание нашей третьей недели репетиций, и Марко пригласил всех членов труппы на коктейльную вечеринку. Это впервые, когда более чем за неделю, я вижу Холта вне репетиций. Он часто приглашал меня пойти в бар после работы, но я всегда отказывала. И хоть меня все больше и больше тянет к нему, мысль о том, чтобы провести с ним время наедине, заставляет меня покрываться потом. Я согласилась прийти сегодня, только потому, что знала, что мы будем в обществе других людей.

Я наблюдаю, как на другом конце комнаты он разговаривает с партнером Марко, Эриком. Он с вниманием и энтузиазмом слушает истории Эрика о том, как тот нашел свои любимые предметы антиквариата.

Холт задает вопросы, улыбается, смеется и неожиданно я чувствую резкую боль в животе, когда осознаю насколько сильно он отличается от того нетерпеливого и замкнутого человека, которым был прежде. Мне интересно, когда он смотрит на меня, замечает ли он, насколько изменилась я? Какой стала циничной. Какой хрупкой.

Мне интересно, приходило ли ему на ум, что усилия, которые он прикладывает на возобновление отношений со мной, больше не стоят того.

— Тост! — объявляет Марко, и мы все начинаем бесцельно кружить по гостиной, пока Коди между делом доливает нам в бокалы шампанского. — За эту замечательную труппу и нашу удивительную пьесу. Пусть конечный результат будет таким же невероятным, каким я его предсказываю. Я не был номинирован на «Тони» уже как два года, и у меня начинается ломка! Так что, пожалуйста, дорогие коллеги и друзья, давайте поднимем бокалы – за нас!

Я улыбаюсь и поднимаю свой бокал, потом искоса смотрю на Холта. Он с теплотой смотрит на меня, произнося тост: «За нас».

Видите? Именно поэтому я должна держаться от него подальше; всего двумя словами он заставляет меня чувствовать себя впервые влюбившейся школьницей.

Я отлучаюсь на поиски ванной комнаты, но по дороге наталкиваюсь на кабинет Марко. Сразу за дверью находится величественный шкаф со стеклянными дверцами, заставленный множеством кубков яркой раскраски.

Я захожу в комнату и начинаю рассматривать кубки и сосуды, вытянутые бокалы для вина и шампанского, искрящиеся всеми цветами радуги, некоторые с вкраплениями золота и серебра.

— Ах, мисс Тейлор, вижу, вы обнаружили предмет моей гордости и радости.

Я оборачиваюсь и вижу, как в комнату входит Эрик, а Холт не отставая идет следом.

— Я как раз собирался показать мистеру Холту мое пламенное увлечение. Марко без устали твердит, что нам скоро понадобится квартира попросторнее, если я не перестану скупать антикварное стекло, но ничего не могу с собой поделать. С помощью интернета слишком уж легко подкармливать мою зависимость.

Холт встает позади меня, и мою спину обдает жаром его тела.

— У вас потрясающая коллекция, — говорит Холт, разглядывая витрину. — Вы давно ее собираете?

Эрик кивает.

— Около двадцати лет. Я предпочитаю итальянское стекло, в частности венецианское. Но у меня также имеется парочка русских и английских образцов, некоторые относятся к раннему периоду восемнадцатого века.

— Правда? — спрашиваю я. — Как они сохранились так долго?

Он улыбается.

— Ну, по правде говоря, немало образцов как-то подбиты или же повреждены, но это часть их очарования. Это говорит об их истории. Прелесть антиквариата в том, что у предмета была жизнь – возможно, множество жизней – до того, как он попал в мои руки. Позвольте мне показать, что я имею в виду.

Он открывает дверцу шкафа и извлекает оттуда высокий винный бокал на тонкой ножке. Он не отделан яркой раскраской в отличие от большинства других. Это обычное, прозрачное стекло, единственным украшением которого является тонкая гравировка на чаше.

— Это один из моих любимых, — говорит Эрик, держа его с благоговением. — Говорят, он принадлежал Леди Крэнборн из Уэссекса. Ее бурные отношения с мужем пользовались дурной славой. Однажды, он преподнес ей набор из шести бокалов в качестве подарка на годовщину. И как утверждают, вечером того же дня, сделал обидное замечание в ее сторону. Подозреваю, это было как-то связано с ее взаимоотношениями с одним из конюхов. По легенде, это единственный уцелевший бокал. Остальные разбились на кусочки, когда она бросила их в него.

Он приподнимает бокал к свету и указывает на тонкую линию, проходящую по длине всей чаши.

— Видите эту трещину? Она образовалась, когда Лорд Крэнборн поймал бокал после того, как жена швырнула его ему в голову. Это было в 1741. Вот уже почти триста лет этот бокал существует, несмотря на повреждения. Удивительно, не находите?

Он осторожно помещает бокал обратно на витрину и поворачивается к нам с Холтом.

— Полагаю, это часть моего увлечения. На вид такое хрупкое, но каким-то образом выдерживает испытание временем вопреки трещинам и царапинам. Лично для меня безупречное стекло не представляет интереса. Мне очень нравятся все эти детали, шрамы долголетия только украшают их в моих глазах.

— Но разве повреждение подобное этому не обесценивает стекло? — спрашиваю я, обращаясь к моим ограниченным знаниям в области античности.

Эрик задумчиво смотрит на меня.

— Ценность – очень субъективный предмет.

Он подходит к большому шкафу и достает шкатулку из орехового дерева. Протягивая ее мне, он просит меня открыть крышку. Когда я открываю, вижу, что внутри она отделана роскошным синим бархатом. В ней имеются шесть углублений для кубков, но вместо цельных бокалов, там просто куча осколков.

Я в замешательстве смотрю на Эрика.

— Когда я покупал «Бокал Крэнборнов», — поясняет он. — это было включено в набор. Это то, что осталось от других пяти бокалов. Аукционист посоветовал мне выбросить их. В конце концов, это просто осколки битого стекла. Но для меня это значило больше, гораздо больше. Леди или Лорд Крэнборн, должно быть, собрали битое стекло после ссоры. То, что эти бокалы символизируют – их брак, их историю, их любовь – слишком важно, чтобы избавиться даже от того, что неисправимо разбито.

Он улыбается нам с Холтом, потом закрывает шкатулку и помещает ее обратно в шкаф.

— Аукционист считал, что они ничего не стоят, поскольку не имеют денежной ценности, но, на мой взгляд, они бесценны. Это символ страсти, а без страсти жизнь бессмысленна, ведь так? Во всяком случае, это то во, что я всегда верил.

Он замолкает и с улыбкой направляется к двери.

— Мне лучше пойти помочь Марко с десертом. Он напрягается, если люди не суют что-то в рот каждые пять минут. Рассматривайте бокалы, сколько пожелаете. Подержите, если хотите. Они на самом деле не такие хрупкие, какими кажутся.

Он исчезает в коридоре, и затем остаемся только мы с Холтом, стоящие слишком близко, пока слова Эрика витают в воздухе.

— Ну, — начинаю я. — Как ты думаешь, кто сохранил осколки? Лорд или Леди Крэнборн?

— Лорд, — без колебаний отвечает Холт.

Я вопросительно смотрю на него.

— Он купил ей бокалы, — поясняет он, — и сказал что-то, что ранило ее. Он бы чувствовал вину.

— Да, но она была той, кто разбил их, — говорю я. — И может, сказанное им было правдой.

Холт качает головой.

— Это неважно. Если она так сорвалась, он наверняка был бессердечным козлом.

— Или может быть, она просто была королевой драмы.

Он задумывается на минутку и смотрит на меня, его глаза пронизывают.

— Может они оба сохранили их. Может, они аккуратно собрали все осколки, и потом занялись невероятным примирительным сексом перед камином.

Я приподнимаю бровь.

— Перед камином?

— Конечно. Возможно, над ним еще висела отрубленная голова животного.

— Ого. Как романтично.

— Знаю. Ничто так не говорит: «Я люблю тебя», как битое стекло и обезглавленное дикое животное.

Я смеюсь, и он тоже. Затем его улыбка гаснет, принимая знакомое мне выражение тоски, которое я так часто вижу в последнее время.

— Ты избегаешь меня, — говорит он тихо. — Я как-то разозлил тебя? Если да, то я не упустил бы шанса извиниться.

Я перевожу взгляд обратно на шкаф, стараясь игнорировать, как потрясающе выглядят его глаза в стекольном отражении.

— Ты ничего не сделал.

— Твой взгляд определенно говорит обратное.

Он встает позади меня, прижимаясь грудью к моей спине.

— Я мог бы поспорить, что ты злишься из-за того, что так сильно хочешь меня. — Он обвивает меня рукой за талию и поворачивает лицом к себе. — Разве ты еще не поняла, что мне известны все уловки? Мрачные взгляды, ярость, никаких прикосновений. Я поступал с тобой так же, потому что боялся впустить. Но ты не позволила держать себя в стороне. Ты подталкивала меня снова и снова. Может именно так мне стоит поступить сейчас? Заставить тебя посмотреть в лицо своим чувствам?

Мое сердце пускается вприпрыжку, когда он скользит своими пальцами сквозь мои волосы. Дыхание становится поверхностным, и я инстинктивно сосредотачиваюсь на его губах. На том, какими мягкими они кажутся. Какими восхитительными были бы на вкус.

— Ты хочешь, чтобы я поцеловал тебя, — говорит он. — Ты никогда не признаешься, и попытайся я это сделать, остановишь меня, но… ты хочешь этого. Ведь так?

Я опускаю глаза.

— Нет.

— Вранье.

Он берет мое лицо в свои ладони.

— Посмотри мне в глаза и скажи это, и тогда возможно я поверю тебе.

Мой желудок сжимается, и все мое тело вспыхивает, но я заставляю себя встретиться с ним взглядом.

— Я не хочу, чтобы ты целовал меня.

Мой голос нетверд и слаб. Прямо как моя решимость.

— Господи, Кэсси, — говорит он, поглаживая мою щеку. — Ты признанная критиками актриса и это все, на что ты способна? Это, охренеть, как ужасно. Попробуй еще раз.

— Я не… Я не хочу, чтобы ты целовал меня.

— Еще как хочешь, — говорит он спокойно и уверено. — Я не собираюсь этого делать. Мне всего лишь хочется услышать это из твоих уст.

Он может с таким же успехом попросить меня пройти по натянутому канату на высоте ста футов, без страховки. Я вперяюсь взглядом в его грудь.

Он вздыхает, и мне непонятно, это вздох разочарования или облегчения.

— Кэсси, посмотри на меня. — Когда я колеблюсь, он прикладывает палец к моему подбородку и приподнимает его до тех пор, пока я не смотрю на него. — Я просто хочу, чтоб ты знала: в ту самую секунду, когда ты будешь готова начать все сначала, я зацелую тебя до смерти. Я буду целовать тебя, пока ты не увидишь звезды, не услышишь ангелов, и не сможешь стоять целую неделю. Надеюсь, ты понимаешь это.

Мое сердце громыхает.

— Холт, если я когда-нибудь буду готова, ты будешь первым, кто узнает. Обещаю.