Поцелуй на берегу

3

Ночь легла на апрельский Бостон, ветер стих, и даже дождь прекратил моросить. Правда, ходить босиком по песку все равно было холодновато… Николь смотрела, как последние тучи скрываются во мгле горизонта и вместо них на ясном небе начинают проступать первые звезды. Было тихо, холодно и красиво. Она размышляла.

Она размышляла, как трудно раньше жилось девушкам, на какие испытания толкала их судьба и насколько ей самой повезло родиться именно в свой век, потому что сейчас все-таки более цивилизованные нравы… А тогда, полтора столетия назад, настоящую, искреннюю любовь ее прапрабабки называли грехом, а фиктивный брак благословлялся церковью.

Мир принадлежал мужчинам: отец выбирал дочери жениха, жених выбирал фамилию и дом, где они будут жить, мальчики выбирали университеты, где они будут учиться, а женщины… Им был уготован жестокий тоскливый удел домохозяек и хранительниц домашнего очага. Ну а если огонь в очаге не разгорался? Как все это хранить, как все это любить? — думала она, со злостью поддавая холодный песок ногой.

В отдалении, прислонившись к своей машине, молча стоял Люк и «не мешал ей думать». Николь так и сказала, когда они приехали сюда:

— Не мешайте мне думать. Я хочу побыть одна.

Люк не мешал. Он давно работал в своем салоне и прекрасно знал людей: эта девушка явно из тех избалованных, капризных и чересчур самостоятельных барышень, которые на самом деле и шагу не могут ступить без мужчин.

На эту тему у них возник спор еще в ресторане. Николь стала почему-то заметно нервничать, когда ее подруга ушла с Бертом Голдфилдом, а потом и вовсе заявила, что сегодня намерена напиться.

Он помог ей в этом вопросе, но сам, словно предчувствуя продолжение вечера, не сделал ни глотка. Николь прикончила последние два бокала вина, заявила, что сейчас поедет гулять на дикий пляж, и попросила составить ей компанию, чтобы никто больше не помешал ей оставаться в своем одиночестве.

Изящный ход, оценил Люк, заводя мотор. Обычно предложение девушки поехать ночью на пляж (да еще в такую погоду, когда можно только сидеть в машине) принято расценивать как предложение провести ночь. А тут, видите ли, чтобы никто не мешал ей в ее одиночестве. То есть он будет просто сидеть или стоять рядом, а она — наслаждаться одиночеством… Он еще раз уверился в том, что не ошибается в людях, но на всякий случай кинул пробный намек:

— Только обещайте, что будете вести себя прилично.

Она подняла на него озадаченный взгляд:

— Прилично?.. Да, конечно.

И они поехали на пляж. Всю дорогу Люк размышлял: что ему за дело — развлекать совершенно постороннего человека, с которым его в общем-то ничто не связывает, кроме небольшого утреннего инцидента в салоне?

Никакого дела нет. И все-таки он чувствовал себя немного обязанным. Они сегодня вместе пили вино (то есть она пила), обсуждали вопросы справедливости судьбы (и почему хорошеньких девушек часто волнует подобная чушь?) и, можно сказать, в какой-то степени сроднились.

К тому же компанию в этот вечер потеряла не одна Николь: Люк и сам так и не дождался своего давнего приятеля, который приехал погостить в Бостон и в этот вечер хотел встретиться с ним.

В общем, судьба не предложила им никакого другого выбора, кроме как коротать вечер в обществе друг друга…

— Странно устроен мир, — наконец проговорила Николь вслух, возвращаясь к машине и натягивая замшевый сапог на ногу. — Раньше женщинам даже не разрешали носить брюки! И у них не было права голоса! А в некоторых странах…

— А в некоторых странах женщины вообще не считаются людьми. И это не «раньше», а сейчас. Обувайтесь, не то заболеете.

Николь нахмурилась.

— Это вы имеете в виду страны Азии?

— Ну и их тоже. Обувайтесь, холодно.

— Без вас знаю!.. — Она уселась на край сиденья. — И подумать только: а ведь запрещал-то кто? Запрещали мужчины! То есть им было невыгодно, что женщина может знать и уметь столько же, а иногда и больше! И что у нее будет столько же прав!

— Отчего же они, по-вашему, это делали?

— Отчего? Может быть оттого, что они в чем-то были не уверены? Например, в собственных силах или уме! И таким образом пытались скрыть свою слабость, которая непременно обнаружилась бы рядом с более сильными, то есть с женщинами. Ах как это умно! И подло!

— Но женщин во всех странах считают слабым полом.

— Вот опять же! Это придумано мужчинами!

Люк с любопытством посмотрел на нее:

— Вы феминистка?

— Господь с вами! Я не сумасшедшая. Но просто обидно, черт возьми!

— Вы о прошлых веках?

— Да! — Николь все еще стояла в одном сапоге, другой валялся рядом: она отжимала мокрые по колено штанины. — Да! Нам с таким трудом десятилетие за десятилетием приходилось по крупицам отвоевывать у вас место под солнцем: сначала образование, потом — право голоса… или наоборот?.. потом возможность вести бизнес и, наконец, потом — самое главное!

— Носить брюки? — Он едва сдерживал смех.

— Нет! Ездить верхом в мужском седле!

— Ах да. В таком случае — брюки были раньше.

— Водить автомобиль! Выбирать жениха! Строить дома!

— Летать в космос и служить в армии.

— Вам смешно? — Она подошла к Люку вплотную и ударила кулачком в грудь.

Поцеловать? — быстро подумал он. Или она просто пьяна и не может соскочить с этой темы?

Но Николь уже сделала шаг назад.

— Зря вы так, — сказал Люк. — Мне кажется, сегодня мир значительно добрее и справедливее к женщинам.

— А мне кажется, что по сути ничего не изменилось. Мужчины до сих пор решают все за нас и считаются сильным полом. Отцы до сих пор выбирают женихов своим дочерям, — здесь она с волнением запнулась, вспомнив своего отца, — а женщины стараются найти себе подходящего мужчину, чтобы он смог добыть мамонта при случае.

— Мамонта?

— Конечно! Это из глубины тысячелетий… Но я — не такая!

— Да? Вы не из глубины тысячелетий?

— Нет! Вы прекрасно понимаете, о чем я.

— Ну а почему вы решили высказать все это именно сегодня и именно мне — постороннему человеку?

На самом деле ему было все равно почему. Он уже начал скучать. Одно дело, когда девушка зовет тебя на ночной берег с известным продолжением, и совсем другое — когда она вместо этого принимается о чем-то рассуждать. Не нужно знать историю развития прав женщин, чтобы с уверенностью сказать: ни один мужчина в здравом уме (и хорошем физическом самочувствии) не потерпит такой подмены! И ладно бы просто так рассуждать, он в общем-то был готов провести вечер за разговором. Возможно даже, это стало бы первой романтической прогулкой, а потом они начали бы встречаться… Но Николь слишком тяжело вела свой диалог, утомила его, и теперь единственное, что он хотел, это уехать отсюда и поскорее лечь спать.

Люк равнодушно смотрел на небо и думал, что в следующий раз никуда не поедет со своими клиентами. Не надо смешивать работу с личной жизнью. К тому же Николь слишком богата, если может позволить заплатить за ужин в таком ресторане, как «Старая мельница», а Люк в последнее время не любил богатых девчонок, предпочитая публику попроще.

— Почему именно вам? — переспросила она. — Не знаю. Просто вам не повезло.

Люк уставился на нее: о чем это она? Ах да! Он же спросил, почему именно ему приходится это выслушивать.

— Вы знаете, Николь, вам, по-моему, пора домой.

— Да? Вы торопитесь?

— Я хочу спать.

— Ну что ж, поехали, — вздохнула она, явно разочарованная таким быстрым окончанием прогулки. — Спасибо за компанию.

— Пожалуйста! — Он сел в машину и в шутку добавил: — Если захотите еще поговорить, можете обращаться.

— Правда? — обрадовалась Николь. — Тогда дайте ваш телефончик на всякий случай.

Люк опешил и замолчал, озадаченный.

— Что? — засмеялась она. — Струсили?

— Да нет, просто…

— Струсили, струсили! Я же вижу, что утомила вас донельзя… Простите, но сегодня у меня был нелегкий вечер, мне пришлось узнать нечто не очень приятное про своих… родственников.

Он вдруг тоже рассмеялся — до того нелепым показался ему этот разговор. В самом деле: зачем они сейчас вместе? Она явно не интересуется им как мужчиной, он ею — тем более…

— А в самом деле, как-то странно получается, правда?

— Да уж, — устало ответила она. — Здесь налево.

Люк узнал квартал, куда они только что повернули. Да, он не ошибся — девушка из очень обеспеченной семьи. Только самые богатые люди города могли позволить себе купить недвижимость в этом райском уголке…

— Вот тут остановите, пожалуйста.

Люк остановил машину, и некоторое время они молчали. Николь сидела, глядя перед собой.

— Я думаю, что мир изменится, и очень скоро, — сказала она, глядя на ровную мокрую дорогу впереди. — Просто мы не успеваем это отследить, но на самом деле наступает эпоха матриархата.

Люк закатил глаза: сегодня утром, когда Николь чихвостила парикмахершу из его салона, она показалась ему более адекватным человеком. По крайней мере, раскапризничаться из-за неудачной прически — вполне простительный женский грех.

А вот всю ночь рядом с мужчиной (красивым, между прочим!) рассуждать о бесправии женщин… Это определенное извращение.

— Николь, если честно, в четыре утра меня меньше всего волнуют права женщин.

— О, извините, — улыбнулась она, вылезая из машины. — Я пойду. Всего хорошего.

Он посмотрел ей вслед: красивая. Высокая, стройная, двигается, как профессиональная модель. Жаль… Ведь все могло закончиться совсем иначе.

— И при чем тут права женщин? — задумчиво проговорил он, глядя, как охранник открывает ей калитку. — Интересно, кто ее родители?

Мать Николь — Сандра Монтескье — по ее собственному выражению, была женщиной эксцентричной, но слабой и постоянно нуждающейся в опеке. Она говорила о себе так:

— Я люблю, когда все получается по-моему. И лучше, чтобы за меня это сделал кто-то другой…

На самом деле Сандра была безмерно капризной, придирчивой и неуравновешенной особой, которую выводило из себя все, начиная от заусенца на пальце и заканчивая неуместной улыбкой горничной. Она маниакально следила за собой, в пятьдесят пять лет пережила уже несколько подтяжек лица (последнюю сделали особенно качественно, после чего они с Николь стали похожи как сестры-близнецы) и могла довести до белого каления все живое вокруг себя.

Она обожала менять наряды, мебель, прислугу, любовников и сумочки. Она ненавидела сильное солнце (потому что была рыжей и обгорала) и обожала яхты. Она завела несколько счетов в разных банках, чтобы скрыть некоторые расходы от мужа, и тут же опустошила их в связи с новой влюбленностью в тридцатилетнего профессионального афериста-альфонса… Она была просто неотразима на светских раутах и совершенно невыносима дома. Насколько она была красива внешне, настолько же безобразна в душе, и это знал каждый, кто хоть раз поздоровался с нею.

Единственным спасением для Николь и остальных домочадцев было то, что Сандра чаще всего отсутствовала, либо путешествуя, либо «отдыхая» между путешествиями на эксклюзивных модных показах в Нью-Йорке…

Ее муж и отец Николь — в прошлом великолепный Ноа Монтескье, — на момент нашей истории представлял собой некий симбиоз чувств и рассудка. Он рано женился на Сандре — в те годы просто неотразимой девушке, и рано разбогател, потом на свет появилась Николь, которую он безмерно любил. В его судьбе почему-то с самого начала все складывалось удачно, и в принципе он имел все шансы состариться удачливым счастливым добряком, если бы не одно «но».

Он, как истинный француз, прощал своей жене всех ее любовников, но и себе никогда не отказывал в удовольствии пошалить на стороне. Годы шли, Николь росла, и доходы холдинга — тоже росли. Ноа разбогател, собрав деньги, которые ему достались от отца, приложив к ним значительную часть наследства жены, купил себе дом с белыми колоннами, о котором мечтал с детства, в самом дорогом районе Бостона… В общем, жизнь его вполне сложилась бы удачно, если бы однажды, лет пятнадцать назад, ему не случилось завести интрижку с одной из родственниц Сандры.

Сама по себе эта интрижка ничего не стоила, Ноа думал, что все забудется, как было десятки раз до этого. Но рыжеволосая Беатрис, сильно похожая на его жену (и зачем только ему захотелось менять подобное на подобное?), вдруг прикатила через три месяца, заявила, что она беременна, и потребовала жениться на ней.

Разорвать слаженный ход своей жизни Ноа не мог, да и не хотел, несмотря на то, что с годами жена все меньше и меньше нравилась ему. Но если и жениться на ком-то еще (такая мысль вполне допускалась), то он мечтал, чтобы это была совсем иная девушка, не похожая на его склочную, безумную супругу.

А тут — ее точная копия: такая же рыжая и громкоголосая, вечно чем-то недовольная Беатрис. Нет уж! — решил он и предложил взамен огромную сумму денег. Она взяла и на некоторое время отстала. Но через год, приехав к ним в гости уже с малышом, во всеуслышание заявила, кто его отец. Шестнадцатилетняя Николь хорошо запомнила этот день на лужайке перед домом: ее мать прямо за обеденным столом лишилась чувств.

Но все-таки Беатрис совершила ошибку, сказав об этом: она потеряла много денег, потому что Ноа был готов платить ей всю жизнь, лишь бы она помалкивала и не мешала ему дальше строить свою империю. А планы Монтескье были весьма амбициозны: венцом своего успеха он видел выгодное замужество Николь и кресло мэра города, а то и губернатора штата — для себя…

Историю с Беатрис замяли, но Сандра с тех пор совсем потеряла голову. Она больше не скрывала своих любовников ни от мужа, ни от подросшей Николь, стала приводить их в дом, пока однажды Ноа не застал ее в объятиях араба в своей собственной постели и не вытолкал обоих на улицу. В тот день он приказал продезинфицировать спальню и больше не пускал туда жену…

Николь занималась карьерой модели, после восемнадцати поступила в университет, где совсем не училась, зато имела железный повод жить и работать в Нью-Йорке. Она не интересовалась отношениями родителей: ее гораздо больше волновало то, что происходит с ней самой. В двадцать шесть лет, когда карьера модели резко пошла на спад в силу возраста и обильного притока шестнадцатилетних конкуренток, она покинула Нью-Йорк и вернулась домой, в Бостон.

За время ее отсутствия их дом претерпел много изменений, да и сами родители тоже. Мать целиком и полностью сосредоточилась на собственной жизни, которая состояла из престарелых подруг и молодых мальчиков с алчными глазами. Но если это было вполне закономерным итогом того, что продолжалось уже третий десяток лет, то перемены, произошедшие с отцом, потрясли Николь до глубины души.

Она до сих пор так и не смогла понять: как ее любимый папочка, веселый, обаятельный, самый лучший выдумщик и самый веселый сообщник в ее детских играх, за последние десять лет превратился в жадного и жестокого дельца, готового за лишний миллион продать свою дочь?

Она и раньше догадывалась, что отец рано или поздно притащит ей кого-нибудь из своих богатых партнеров и потребует выйти замуж. Он уже задавал ей наводящие вопросы и несколько раз устраивал «серьезные» разговоры на тему ее будущего. А совсем недавно он сказал:

— Выбирай себе жениха, и поторапливайся, если не хочешь, чтобы я сделал это за тебя. Но только выбирай такого, кто смог бы украсить наш род и внести хороший кусок в мой холдинг…

— А мое мнение не учитывается? — спросила Николь.

— Учитывается, но в рамках того, что я сказал. И чтобы голодранцев мне не приводила!

Вот тогда-то Николь и попросила Лили составить ей компанию в поиске будущего спутника жизни. Попросить-то попросила, но в душе была абсолютно точно уверена, что затея эта ничем хорошим не увенчается…

Первое, что она увидела, когда открыла глаза, было печальное лицо матери, терпеливо и, видимо, уже давно сидящей возле ее постели. Николь вздрогнула: такое за последние годы случалось раза два или три и всегда по каким-либо серьезным поводам. Либо сегодня спонтанно приезжает тетя Беатрис, либо в стране разразился кризис, либо кто-то умер.

— Николь, папа серьезно заболел.

Николь резко села на постели.

— Папа? А чем?

— Сегодня ночью его с сердечным приступом увезли в клинику. Я не нашла тебя в комнате, когда его забирала «скорая помощь», верно, ты вернулась под утро… — Мать поднесла платок к глазам. — А потом, когда уже его перевели из реанимации в палату, я поговорила с врачом…

Сандра снова поднесла платок к левому глазу, в котором вместо слезы блеснул жадный огонек. Иногда Николь казалось, что мать мечтает поскорее стать сказочно богатой вдовой. Ей стало нехорошо от этих мыслей.

— Мама, ты не волнуйся, я сейчас поеду в клинику и все узнаю у врача. Папе ничего не надо привезти?

Сандра подумала и покачала головой:

— Я что-то никак не соображу, Николь. Голова раскалывается. Съезжу-ка я к Джефу, он всегда умел меня…

— Мама! — Николь с возмущением смотрела на нее. Джеф Уилкерсон был семейным врачом и давним любовником Сандры. — Тебе не кажется, что Джеф нам сейчас не поможет?!

— А что такого? На что ты намекаешь? Он мой врач! И твой, между прочим, тоже!.. Ну, детка, не зли маму… — Сандра немного помолчала, наморщив лоб и что-то вспоминая. — Да, врач из клиники оставил свой телефон, я его сейчас найду. Позвони ему… Ах… Это все вчерашняя встреча! Я просто уверена, что, если бы не этот гадкий Голдфилд-Мерисвейл, все было бы иначе!

Николь вцепилась в руку матери:

— Как ты сказала? Голдфилд? Мерисвейл?

— А! Отпусти! Отпусти, ты царапаешься, как кошка!

— Мерисвейл? Он вам звонил? Сам?

— Отпусти, тебе говорят! Да, он нам звонил! Теперь следы останутся!.. Да, они с отцом очень долго разговаривали! Почти до полуночи.

— Где?

— Не знаю, они где-то встречались, отец выбежал из дома как ошпаренный, когда тот ему позвонил… А что такое? Ты тоже знаешь этого злодея?

— Почему злодея? — машинально спросила Николь.

— Как почему?! — снова завизжала Сандра, театрально заламывая руки. — Это из-за него папа слег с сердцем! А мне ничего не сказал! Наверное, опять что-то с фондовой биржей, по ночам всегда приходят плохие новости… Николь, умоляю, не томи: скажи, откуда ты его знаешь?

— Что?..

— Откуда ты его знаешь?

— Вот! — Николь поспешно достала из кармана брюк визитку.

Брюки еще были до сих пор мокрые после прогулки по пляжу. Николь вдруг вспомнила Люка, пляж, свои босые ноги на ледяном песке, и ей стало неимоверно стыдно. Такой хороший парень, а ведь она его запугала своими рассуждениями о всякой чепухе! Запугала настолько, что он теперь ее начнет сторониться. Зря. Потому что он чертовски красив со своей серьгой в ухе, и вообще… У нее давно не было постоянных отношений. А редкий, нерегулярный секс со случайными знакомыми давно перестал удовлетворять Николь. Морально и физически.

— Николь, ты вообще слышишь меня?

— Да?

— Я спрашиваю, откуда это у тебя? Кто он такой? Что ему надо от нашей семьи?

— Мама, можно, я тебе потом расскажу? Мне сейчас срочно нужно к папе.

— Николь! Я лягу рядом с ним с точно таким же приступом, если ты немедленно не скажешь мне!

— Нет, мама. — Она взяла из шкафа чистые джинсы и теперь натягивала их, прыгая по комнате на одной ноге. — Вот как раз если я тебе расскажу, ты точно сляжешь.

— Ой!!! Мне уже плохо!

— Мама!

— Николь! Я еду с тобой! Я буду слушать, о чем вы с отцом говорите! Я имею право!

Николь остановилась: нет, так дело не пойдет, маму надо оставить дома.

— Не волнуйся, мама, этот Голдфилд… то есть Мерисвейл не хочет нам ничего плохого. Он хочет дать нам денег.

— Денег? А сколько? А за что? А кто он такой? А почему ты тоже его знаешь? А почему…

— Мама!!! Ты вообще не замечаешь ничего необычного?

— А что?

— Ты больше нигде не слышала такую фамилию?

— Фамилию? — Сандра наморщила лоб и почему-то уставилась на свои ногти. — Хм. Да… ты знаешь, как будто слышала. Такое ощущение, что… А он не из Нью-йоркского дома молы?

Николь закатила глаза:

— Какой дом моды!

Сандра снова задумалась. Очевидно, созерцание собственного маникюра помогало ей размышлять.

— Хм. Ну если не из дома моды… Мерисвейл… Ой. — Она побледнела. — Так это же наша фамилия!

— Вот именно!

— Наша? Бабушкина? Он что, наш родственник?

— Вот именно!

— Ты его знаешь?

— Мы с ним вчера в первый раз встретились.

— Это ты дала ему наш телефон! Ну зачем?

— Да не давала я ему ничего! Он сам нашел и меня, и тебя, и папу… Он оставил мне эти визитки, просил одну передать отцу. Только я не думала, что после ужина в «Старом мельнике» его сразу понесет встречаться с папой.

— Ты была в «Старом мельнике»! — обрадовалась Сандра. — Ну как там? Джонатан все еще работает администратором? Ах, он такой милый…

Николь не отреагировала на эти слова. Мать в своем репертуаре. Тут уж ничего не исправить.

— А теперь я поеду, хорошо? Мы поговорим с папой о том, что Мерисвейл сказал мне и ему.

Сандра не слушала ее. Она беззвучно шевелила губами, глядя широко распахнутыми глазами в пол, словно ребенок, который слишком возбужден.

— Ты говоришь, хочет дать денег?

— Кто? — не сразу поняла Николь. — А, да.

— Родственник?

— Дальний. История полуторавековой давности… Так ты мне дашь номер врача?

Мать подняла на нее глаза, и Николь увидела их шальной блеск.

— Слушай, а он не сказал сколько?