Глава 20

Все вышло даже лучше, чем Джеймс рассчитывал.

Никто, разумеется, не мог предвидеть, что собака выберет именно эту ночь — и столь удачное место, — чтобы ощениться. На такое он, естественно, даже не надеялся.

Но все остальное было его личным изобретением.

После того как Эмма сбежала в школу, Джеймс некоторое время провел в своей комнате в гостинице, усердно размышляя над словами юного Фергюса «Если хотите ее заполучить, придется вам не шутя за ней приударить». Довольно необычно, конечно, чтобы тридцатидвухлетний граф следовал советам желторотого юнца. Но Джеймс сразу почувствовал, что в словах мальчишки что-то есть.

И потом, разве он не руководствовался собственным умом год назад? И чем это кончилось? Полной и сокрушительной катастрофой. Все его старания показать Эмме, насколько нелепы ее мечты спасти мир, только усилили ее решимость посвятить себя именно этому. В сущности, не будет большим преувеличением сказать, что он собственными руками толкнул ее в объятия Стюарта. В конце концов, чего еще он добился своим ожесточенным неприятием их брака?

Но на этот раз все будет иначе. На этот раз он все сделает правильно.

А Эмма, решил Джеймс, глядя на ее профиль в колеблющемся пламени свечи в своей комнате в гостинице, того стоит. Ибо Эмма Ван Корт Честертон не похожа ни на одну из женщин, которых он знал.

Взять, к примеру, ее отношение к тому, что ее постель — и, возможно, надолго, пока не высохнет испачканный матрас, — оказалась непригодной к использованию.

— Все в порядке, — поспешила она его заверить. — Я буду спать на диване, а вы с мистером Робертсом вернетесь в гостиницу. Я настаиваю на этом.

Джеймс, однако, не желал даже слышать ни о чем подобном. При очередном напоминании о том, что судья Риордан очень удивится, когда узнает, что они провели ночь порознь, на лице новобрачной появились озабоченные морщинки. Джеймс и сейчас мог наблюдать эти морщинки, что было вполне понятно. Ибо перед ними расстилалось белоснежное пространство пухового ложа, пусть не такого роскошного, к каким привык Джеймс, но по крайней мере удобного. Это была лучшая постель в гостинице, как заверила его миссис Мактавиш прошлым вечером, когда показывала ему комнату. Но, судя по поведению Эммы, только один из них мог на нее претендовать.

— Я лягу здесь, — сказала она, вцепившись рукой в спинку небольшого диванчика в углу. — Мне будет очень удобно.

— Эмма, — повторил Джеймс, казалось, в сотый раз, — мы взрослые люди. Уверяю тебя, мы прекрасно уместимся здесь вдвоем, не опасаясь, что один из нас окажется во власти низменных инстинктов.

Эмма, которая сразу же по прибытии в гостиницу, куда их доставил мистер Мерфи, исчезла в гардеробной Джеймса и появилась оттуда, облаченная в ночную рубашку и старенький халатик, который она, по-видимому, считала чем-то вроде доспехов, пренебрежительно фыркнула.

— Я это прекрасно понимаю, — чопорно сказала она. — Но тебе не кажется, что будет лучше, если…

— Нет, не кажется, — отрезал Джеймс, изобразив усталость и нетерпение. Впрочем, нетерпение не было притворным. Ему было весьма любопытно, что последует дальше. А вот усталости он не испытывал. Ни в малейшей степени. — Я считаю твою девичью скромность, — добавил он, — довольно странной, учитывая, что ты вдова и должна была привыкнуть делить постель с мужчиной. Поправь меня, если я ошибаюсь.

Эмма бросила на него настороженный взгляд.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Только то, что, полагаю, вы со Стюартом спали в одной постели.

— Конечно, — сказала Эмма, округлив глаза. — Но он был моим мужем.

— Как и я, — заметил Джеймс.

— Да, но… — Она моргнула. — Ну, ты понимаешь, что я имею в виду. У нас это не по-настоящему.

— Но мы же не хотим, чтобы судья Риордан догадался об этом?

Эмма продолжала озабоченно созерцать пышное ложе. Не дождавшись ответа, Джеймс добавил:

— Я думал, у нас деловое соглашение.

— Да, конечно. — Она вскинула на него глаза. — Но я и вообразить себе не могла, что это подразумевает, что мы будем спать в одной постели.

— У нас нет выхода, — сказал Джеймс. — Можно, конечно, пройти по коридору, постучать в дверь судьи Риордана и сказать ему, что произошла ошибка. А потом я вернусь в Лондон, а ты в свою маленькую школу, при условии, что городские кумушки позволят тебе учить их детей, после того как им стало известно, что я провел ночь в твоем доме, когда мы еще не были женаты. Ну и конечно, тебе снова придется отбиваться от знаков внимания лорда Маккрея и твоих остальных не менее пылких ухажеров. Так что решай сама.

Эмму пробрала дрожь, несмотря на то что в комнате было не слишком холодно. Хотя, что и говорить, в постели им было бы намного теплее. В любом случае ее затрясло от предложения Джеймса, а не от холода.

— Нет, — отозвалась она слабым голосом. — Пожалуй, не стоит.

— Я так и думал, — деловито сказал Джеймс. Затем, полагая, что вопрос улажен, решительно подошел к кровати, откинул одеяло и прямо в халате забрался в постель. Он даже не развязал пояс, пребывая в мрачной уверенности, что это ему не понадобится.

Эмма, все еще стоявшая у изножья кровати, наблюдала за ним широко распахнутыми глазами. Ее волосы, освободившиеся от многочисленных шпилек, удерживавших тяжелые завитки, золотистыми волнами ниспадали на плечи. Хрупкая, с распущенными локонами, она казалась неземным созданием. От одного взгляда на нее в груди Джеймса что-то сжималось…

Впрочем, когда было иначе? Глядя на нее сейчас, застывшую в нерешительности у постели, Джеймс чувствовал то же самое, что и тогда, когда увидел Эмму, спускающуюся по лестнице в своем первом бальном платье, а не в муслиновом, с оборками и панталонами, в которые ее наряжала тетка вплоть до шестнадцати лет. Как можно забыть потрясение, которое он испытал, впервые увидев Эмму — забавную сиротку Эмму — в настоящем декольте с забранными вверх волосами и лукавой улыбкой на устах, довольную произведенным впечатлением.

Но Эмму не интересовали его чувства при ее появлении. Куда там! Стюарт, чуть не уронивший стакан с пуншем, вот за кем она пристально наблюдала в надежде обнаружить признаки восхищения.

Стюарт, разумеется, оправдал ее надежды, хотя чуть позже Джеймс слышал, как он делает Эмме внушение о суетности таких вещей, как декольтированные платья и кружевные веера. Как она может выносить бесконечные проповеди Стюарта, было выше понимания Джеймса, но он полагал, что поскольку Эмма преклоняется перед его кузеном с юных лет, то едва ли замечает их. А если и замечает, то, вероятно, наслаждалась ими, ибо любой знак внимания со стороны Стюарта для девушки, влюбленной в него так долго, как Эмма, лучше, чем никакого внимания вообще.

Глядя на Эмму в свете свечей, Джеймс осознал, что не имеет никакого значения, во что она одета. В бальном платье или в стареньком халате, в великолепных шелках или простеньком ситце, она оставалась самой красивой женщиной из всех, что ему приходилось видеть.

Взглянув в ее лицо и заметив, что она все еще озабоченно хмурится, Джеймс вздохнул.

— Это всего лишь на одну ночь, Эмма, — сказал он. — В доме моей матери у нас будут отдельные комнаты. А теперь ложись. Впереди у нас долгий путь.

Он перекатился на бок и, смочив пальцы слюной, загасил единственную свечу, освещавшую небольшую комнату.

Только очутившись в темноте, Эмма наконец решилась забраться в постель. При этом она не сняла с себя одежду, просто приподняла одеяло и скользнула под него, такая легкая, что пуховая перина почти не прогнулась под ее весом. Джеймс лишь уловил слабый аромат лаванды, когда ее голова коснулась подушки рядом с ним.

И больше ничего. За исключением тихого, почти неразличимого звука ее дыхания. И жара, исходившего от ее миниатюрного тела, который Джеймс ощущал, несмотря на шесть дюймов разделявшего их пространства.

Эмма, лежа рядом с Джеймсом в темноте, напряженная, как струна, могла только гадать, чем все обернется. Как, скажите на милость, она дошла до того, что оказалась в одной постели с Джеймсом Марбери? Нет, это невозможно постигнуть.

И тем не менее это произошло, точнее, происходит, и, похоже, она ничего не может с этим поделать, разве что устроить шумную сцену, чего она никогда не допустит. Нет, надо отнестись к сложившейся ситуации трезво и по-деловому, как это делает Джеймс. В конце концов, она не какая-нибудь ханжа. Она взрослый человек и должна вести себя, соответственно.

Но… Как замечательно он выглядит в шелковом халате! Эмма несказанно обрадовалась, когда Джеймс погасил свет, избавив ее от ослепительного зрелища его мужественной красоты. Право, неужели она слишком многого хочет, мечтая, чтобы граф Денем имел заурядную внешность или хотя бы обладал привлекательностью на уровне Стюарта? Ну почему Джеймс должен быть самым красивым мужчиной из всех, кого она когда-либо видела? Почему ее взгляд неудержимо притягивает к вырезу его халата, обнажавшему поросль темных волос на груди? И почему ее так интересует, имеется ли под этим халатом еще что-нибудь из одежды?

Но самый главный вопрос заключается в том, почему все, связанное с Джеймсом Марбери, стало вдруг вызывать у нее такой жгучий интерес? Из-за того поцелуя? В сущности, Эмма не воспринимала Джеймса как мужчину — во всяком случае, не в такой степени, — до того умопомрачительного объятия на их свадьбе. Раньше он был… просто Джеймсом, надежным, заслуживающим доверия, а порой и осуждения кузеном Стюарта.

Но теперь вдруг Джеймс превратился в нечто неизмеримо большее. Он приехал на остров в поисках останков Стюарта, а вместо этого нашел его вдову, оставшуюся без всяких средств к существованию.

И что, разве он развернулся и отправился назад в Лондон? Отнюдь. Он не только спас ее от весьма затруднительной ситуации, учитывая поползновения лорда Маккрея, но и попытался обеспечить ее будущее, что никогда бы не пришло в голову Стюарту, равнодушному к практической стороне жизни. Не то чтобы Эмма особенно нуждалась в помощи Джеймса или какого-либо другого мужчины, хотя один Бог знает, как бы она отделалась от лорда Маккрея. Но Джеймс, казалось, был полон решимости о ней позаботиться, даже ценой огромных неудобств для себя лично. И за это Эмма была ему очень благодарна. Вот только почему вместо того, чтобы размышлять о добрых делах Джеймса, она думает о его губах? Почему вместо того, чтобы предаваться воспоминаниям о замечательном ужине, который он для нее устроил, она думает о том, как замечательно он выглядит в халате? Неужели Стюарт был прав? Неужели она и в самом деле безнравственная особа?

Видимо, да. Иначе почему она не в состоянии думать ни о чем, кроме тепла, струившегося с его стороны кровати? Почему ей приходится прилагать усилия, чтобы удерживать руки под одеялом, не позволяя им пуститься в исследование того, что скрывается под халатом Джеймса?

Господи! Наверное, с ней что-то не так.

Но разве это не лучше, чем ложиться спать одной? Достаточно вспомнить те ночи, когда она лежала в постели, которую раньше делила со Стюартом, холодная и одинокая, прислушиваясь к завыванию ветра и рокоту моря, всеми забытая и покинутая. Нет, уж лучше так, в тысячу раз лучше.

Внезапно, охваченная чувством безмерной благодарности к мужчине, лежавшему рядом, Эмма тихо произнесла, нарушив тишину погруженной во мрак комнаты:

— Джеймс!

Он ответил не сразу, и Эмма решила, что он спит. Как, должно быть, приятно вот так проваливаться в сон, а не лежать целый час, а то и более, размышляя о собственной распущенности либо, что случалось гораздо чаще, о затянувшейся полосе неудач или непослушном петухе.

Глубокий голос Джеймса заставил ее вздрогнуть. Выходит, он не спит?

— Да, Эмма? — сказал он.

Эмма растерянно заморгала в темноте, сожалея, что вообще открыла рот. Конечно, ей хотелось как-то выразить свою признательность за все, что он для нее сделал. Но полночь не лучшее время для задушевных бесед. Кто знает, что может случиться под покровом темноты? И о чем она только думала?

Но теперь никуда не денешься, придется пройти через это. В конце концов, Джеймс ждет от нее каких-то слов или действий.

— Спокойной ночи, — сказала Эмма и подалась к нему с намерением быстро поцеловать в щеку.

Этому намерению не суждено было осуществиться, потому что Джеймс повернул голову и завладел ее губами.

Загрузка...