Глава 3

Сначала Джеймс решил, что все дело в причудах дождя.

И то сказать, потоки воды, низвергавшиеся с небес, не имели ничего общего с моросящим дождичком, к которому он привык в Лондоне или в своем родном Девоншире. Утренний потоп превратил наезженные колеи, служившие в этом захолустье дорогами, в реки грязи шестидюймовой глубины. Джеймс не сомневался, что они добрались бы вдвое быстрее, если бы ехали по щебенке. Но на Шетландских островах мощеная дорога была столь же неслыханной вещью, как приличный кофе или водопровод в домах.

Но когда ливень слегка поутих и Джеймс смог разглядеть женщину, стоявшую на пороге дома, перед которым они остановились, он понял, что дождь тут ни при чем. И то, что он видит, не обман зрения.

Теперь задним умом Джеймс понимал, насколько глупой и необоснованной была его уверенность, что Эмма вернулась в Англию.

Но что еще он мог подумать? В конце концов, со смерти Стюарта прошло полгода. Так, во всяком случае, было сказано в короткой записке, доставленной посыльным в его лондонский особняк. В ней Эмма писала о причинах, помешавших ей известить родственников мужа о его безвременной кончине: из-за эпидемии тифа, разразившейся в момент смерти Стюарта, на острове был объявлен карантин, и она не хотела, чтобы кто-либо подвергал риску собственную жизнь в стремлении отдать последний долг усопшему…

И надо признать: хотя леди Денем и огорчило, что Эмма так долго медлила, прежде чем сообщить им печальную весть, Джеймсу в определенном смысле повезло. Получи он это письмо прошлой осенью, а не на прошлой неделе, то незамедлительно направился бы на остров, невзирая на опасность заразиться, особенно если бы понял, что жена Стюарта все еще там. Джеймс никогда бы не оставил беспомощную женщину среди смертей и болезней. Он перестал бы уважать себя, если бы допустил что-нибудь подобное.

Но это была не просто женщина. Это была Эмма. Эмма! Немыслимо, чтобы Эмма оставалась здесь. Ему следовало сразу же отправиться на остров и заставить ее вернуться в Англию вместе с ним…

Жаль, что он понял это только сейчас и что ее собственное семейство так и не сумело ничего понять.

Впрочем, чему здесь удивляться? Ван Корты, как и его семья, отнеслись к решению Стюарта и Эммы пожениться, мягко говоря, прохладно. Собственно, дядя и тетя Эммы даже предприняли некоторые шаги, чтобы разлучить влюбленных, продержав племянницу взаперти несколько дней, последовавших за ее признанием Джеймсу, который, из чувства долга, разумеется, предупредил ее опекунов о предстоящем побеге сразу же после того, как доходчиво объяснил Стюарту, что он думает об этой идиотской затее.

К несчастью, Ван Корты стерегли свою пленницу не слишком бдительно, и спустя неделю та сбежала ночью вместе с кузеном Джеймса, за которого и вышла замуж, как только они пересекли шотландскую границу.

На этом событии и закончился интерес Ван Кортов к девочке, которую они некогда обожали, но теперь считали неблагодарной. Все это, как ни странно, привело к отчуждению между Региной Ван Корт и матерью Джеймса. Леди Денем находила в бегстве Стюарта и Эммы некую романтику, а миссис Ван Корт — совершенно справедливо, с точки зрения Джеймса, — чувствовала себя глубоко задетой поведением влюбленных.

И все же из письма Эммы никак не следовало, что она по-прежнему живет на острове. Поскольку послание было доставлено посыльным, Джеймс, вполне естественно, предположил, что его автор находится в Лондоне. Он даже испытал соблазн навестить Эмму в доме ее родственников, полагая, что даже Ван Корты, обиженные легкомысленным поведением племянницы, не выставят из дома оставшуюся без гроша вдову, а в том, что Стюарт был беден как церковная мышь, Джеймс не сомневался. Жалованье викария составляло сущие копейки по сравнению с содержанием, которое он выдавал своему твердолобому кузену.

Лишь мягкое напоминание матери о том, что он расстался со Стюартом и его невестой отнюдь не по-дружески и своим появлением может причинить вдове лишнюю боль, заставило его отложить визит. Было решено, что леди Денем навестит Эмму и выразит соболезнование, а Джеймс отправится в Шотландию, чтобы выяснить, где похоронены останки Стюарта, и позаботиться об их немедленной доставке, ибо каждый, в ком течет кровь Марбери, должен покоиться в семейном склепе на кладбище в Денемском аббатстве.

Забавно, но Джеймс даже испытал некоторое облегчение от такого поворота событий. Собственная задача, хотя и довольно мрачная, казалась ему намного предпочтительнее, чем миссия его матери. Он не был уверен, что сможет проявить надлежащую сдержанность, встретившись с убитой горем Эммой. У нее были такие голубые глаза, которые — он это отлично помнил — оказывают на мужчину странное действие, особенно полные слез…

Слишком поздно Джеймс понял, что его облегчение было преждевременным. Леди Денем не найдет Эмму у Ван Кортов. Юная вдова не стала искать утешения на груди у не слишком-то любящих родственников. Отнюдь. Вместо этого, она осталась на острове, очевидно, передав письмо с каким-нибудь шетлендцем, отправившимся в Лондон на поиски счастья.

Так что Джеймсу все-таки пришлось предстать перед Эммой. Перед Эммой и ее голубыми глазами. И перед неприязнью, которую она, надо полагать, по-прежнему к нему испытывает.

Но не может же она вечно злиться! Эмма Ван Корт всегда была открытой, очаровательной девчушкой, самым душевным и искренним созданием, которое он когда-либо встречал. Нет, не может быть, что она все еще сердится на него за то, что случилось целый год назад.

А что, если это так? Не стоит забывать, что Эмма, при всей ее душевности, всегда отличалась исключительным упрямством, тем самым упрямством, которое, по убеждению Джеймса, и послужило причиной всех бед.

Трудно было сказать, глядя на нее сейчас, сидевшую напротив него в карете, как она отнеслась к его появлению. Ясно, она не слишком довольна тем, что произошло в ее доме, но кто положа руку на сердце мог бы ее в этом упрекнуть? С той минуты, как Джеймс переступил порог этого до смешного маленького жилища, все полетело кувырком — и не только ее драгоценный сервиз. Вначале он кинулся спасать ее от здоровенного парня, то ли рыбака, то ли землепашца, и чуть не вышиб из него дух в своем рвении совершить то, чему его учили с пеленок, а именно защитить прекрасную даму. Но, как выяснилось, Эмма не нуждалась в защите и, более того, не испытывала никакой благодарности за его рыцарский поступок.

Разбитые костяшки пальцев — вот и все, что он получил за свой благородный порыв.

Впрочем, Эмма всегда говорила то, что думает — одно из множества ее качеств, которое раздражало и вместе с тем очаровывало Джеймса, поскольку редко встречалось среди светских барышень, которых постоянно ему подсовывали неутомимые мамаши.

И все же то, что Эмма оказалась настолько язвительной, пережив такую потерю — мужа, разумеется, а не злосчастного сервиза, — поразило Джеймса, Он ожидал слез, но встретил все, что угодно, только не слезы.

С другой стороны, когда это Эмма Ван Корт — Честертон, поправил он себя, Честертон! — делала то, что от нее ожидают?

Она даже не носит траур. Серое платье, видневшееся из-под плаща, выглядело довольно поношенным, кружевной воротничок и манжеты слегка обтрепались, а пышные рукава вышли из моды. Но какая разница, что надето на Эмме Честертон? Даже монашеское облачение не смогло бы скрыть ее красоту.

Вздохнув, Джеймс повернулся к окну и принялся разглядывать сквозь потрескавшееся стекло окружающий пейзаж. Что заставляет людей жить так близко от моря? Наверняка утес, где расположен дом Стюарта, по утрам окутан туманом, а в остальное время суток подвергается беспощадным атакам солнца, дождя и снега. Нигде, насколько мог видеть глаз, не росло ни дерева. Более незащищенного и менее доступного места просто невозможно было себе представить.

И никаких признаков могильного камня. Не обнаружив его на городском кладбище, Джеймс решил, что Стюарта похоронили на этом утесе. Преподобный Пек не мог сказать ничего вразумительного относительно местонахождения останков своего помощника, утверждая, что во время эпидемии тифа умерло столько народу, что вести учет, кто где похоронен, не представлялось возможным. Когда число смертей достигло полудюжины за сутки, пришлось перейти на массовые захоронения, но Джеймс был уверен, что Эмма никогда бы не согласилась, чтобы ее муж покоился в братской могиле. Что ж, и на том спасибо. Единственное утешение среди множества неприятностей, с которыми он столкнулся в этом невероятном путешествии.

Итак, что же ему теперь, во имя Господа, делать? Все его планы пошли прахом в тот самый миг, когда сквозь пелену дождя он разглядел в доме Эмму, а придумать что-либо путное за те несколько секунд, что он шагал от катафалка до ее порога, не в силах даже Джеймс Марбери. Впрочем, ему не понадобилось много времени, чтобы сообразить, что его миссия по доставке останков Стюарта в родные пенаты, похоже, обречена на провал.

Зато вместо нее замаячила другая задача, куда более важная и — в буквальном смысле этого слова — животрепещущая. И Джеймс был полон решимости довести ее до успешного конца.

Эмма в отличие от графа не терзалась сомнениями. Совсем наоборот. У нее возникло ощущение, что дела наконец-то пошли на лад. Граф не только не задал ей ни единого вопроса о смерти Стюарта, но даже позволил занять место лицом вперед, расположившись на скамье напротив. Эмма терпеть не могла ехать спиной к движению.

Но, как и следовало ожидать, ее везение не продлилось долго. Когда колеса катафалка провалились в особенно глубокую рытвину, граф Денем подался вперед, чуть не свалившись с сиденья. На мгновение Эмме даже показалось, что он рухнет ей прямо на колени, хотя почему это ее так взволновало, она не могла бы сказать. Видимо, из-за его габаритов: падение такого крупного мужчины могло причинить ей серьезные увечья.

К счастью, Джеймс вовремя оценил обстановку и удержался на своем месте. Откинувшись назад, он прочнее угнездился на жесткой скамье и с достоинством произнес.

— Прошу прощения, Эмма.

Эмма, наблюдавшая за ним сквозь полуопущенные ресницы — чтобы он не заметил, — сдержанно кивнула. До сих пор ей удавалось изображать холодность, хотя, признаться, от одного взгляда на Джеймса у нее учащался пульс. Должно быть, потому, что один его вид приводит ее в бешенство.

— Все в порядке, — сказала она со всей беспечностью, которую могла изобразить. — Высадите меня возле школы, а потом мистер Мерфи отвезет вас на пристань. — И одарила его улыбкой, сладкой, как нектар с Девонширских лугов.

Джеймс не сомневался, что от него пытаются избавиться, не прибегая, разумеется, к откровенной грубости, и готов был признать, что у Эммы есть причины не испытывать особой радости от его визита. Их последняя встреча состоялась при не слишком благоприятных обстоятельствах. Собственно, когда они в последний раз виделись, он крепко смазал по физиономии ее нареченного.

Но Джеймс Марбери не из тех, кого можно вот так запросто отправить восвояси. И пора бы ей это понять.

— Должен заметить, я весьма удивлен, Эмма, что ты до сих пор живешь здесь, — сказал он. — Когда мы с матушкой получили твое письмо, то решили, что ты в Лондоне.

На кончике языка у Эммы вертелся вопрос, где, по его мнению, она могла бы жить в Лондоне, учитывая, что семья от нее отказалась, оставив без гроша, о чем Джеймсу было доподлинно известно. Но она сумела сдержаться и вместо этого произнесла с неподражаемым, как ей казалось, спокойствием:

— Неужели?

— Я думал, — пояснил Джеймс, — что ты вернулась домой, к дяде и тете.

Глаза Эммы сузились, но, к сожалению, Джеймс, созерцавший окрестности через треснувшее окошко, не заметил ее гнева. Но видимо, уловил сердитые нотки в ее голосе, когда она произнесла сдержанно:

— Вы, сэр, лучше всех должны знать, что у меня больше нет ни дома, ни семьи.

Джеймс смерил ее пристальным взглядом и нахмурился.

— Эмма, — сурово начал он, — не нужно винить меня в том, что я поставил твоих опекунов в известность относительно ваших со Стюартом намерений. Пойми, ты была слишком молода…

Глаза Эммы возмущенно округлились.

— Во-первых, я была не так уж молода, а во-вторых, не могу поверить, что вы по-прежнему настаиваете…

Джеймс поднял затянутую в перчатку руку, пресекая поток ее слов.

— А я не могу поверить, — произнес он с мягким укором, — что ты до сих пор не простила своих родных за то, что они не одобрили ваш брак. Надеюсь, теперь-то ты видишь, что со стороны Стюарта было верхом безрассудства жениться на тебе, имея столь неопределенные виды на будущее. У него не было ни гроша за душой. Вполне понятно, что твоя семья не могла приветствовать подобный союз. Но разве ты не понимаешь, что они будут рады твоему возвращению? Уверен, они сходят с ума от беспокойства.

Эмма озадаченно заморгала. Сходят с ума от беспокойства? Маловероятно. Привязанность ее близких, как она теперь понимала, имела свою цену, и этой ценой была уверенность, что она выйдет замуж за богатого или хотя бы титулованного господина, добавив блеска и без того славному имени Ван Кортов. Она обманула их надежды и была отринута ими так же легко и бездумно, как старый половик.

— Но, — продолжил Джеймс, — если тебе неловко вернуться в свою семью, ты могла бы… — Он прочистил горло. — Полагаю, ты могла бы… принять приглашение моей матери и жить с ней в Лондоне.

Эмме показалось, что она ослышалась, тем более что слова прозвучали тихо и совершенно для нее внезапно. Но, взглянув на лицо Джеймса, застывшее в напряженном ожидании, она поняла, что расслышала все правильно.

Тем не менее она тупо спросила:

— Что?

— Я очень надеюсь, что ты согласишься, — сказал Джеймс. Ему с трудом удалось сохранить вежливо отчужденный тон при виде потрясенного выражения ее лица. Было очевидно, что Эмме никогда не приходило в голову, что семья Стюарта может предложить ей поддержку, финансовую или какую-либо иную. Неужели он, Джеймс, и в самом деле казался ей таким чудовищем?

Видимо, для влюбленной восемнадцатилетней девушки то, что он совершил, попытавшись разлучить ее с человеком, которого она любила, было самым гнусным из всех возможных преступлений.

А его дальнейшее поведение, когда он не дал Стюарту ни гроша в надежде, что убогое существование на жалованье священника заставит его одуматься, не могло прибавить ему ни симпатии, ни уважения в глазах новобрачных.

— Матушка просто настаивает, чтобы ты приехала, — сказал Джеймс, что не совсем соответствовало действительности, хотя и не было чистой выдумкой. Вдовствующая графиня Денем всегда питала к Эмме слабость и, вне всякого сомнения, встретила бы ее появление в своем лондонском доме, где она жила вместе с Джеймсом, не желавшим надолго покидать свою мать, не отличавшуюся крепким здоровьем, с распростертыми объятиями.

Решив, что небольшое порицание с его стороны не помешает, Джеймс добавил:

— Тебе следовало написать нам раньше, Эмма. Создавшееся положение просто нетерпимо, как ты понимаешь.

Эмма, не знавшая, что он имеет в виду, искренне удивилась.

— Какое положение? — поинтересовалась она, опасаясь, что он каким-то образом узнал о мистере О’Мэлли и его ужасном завещании.

К ее изумлению, Джеймс всплеснул руками:

— В котором ты оказалась. Этот домишко, где ты живешь совершенно одна и так далеко от города. — Он покачал головой. — Это нелепое учительство, наконец. Неужели ты и в самом деле собираешься провести остаток жизни здесь, в захолустье?

Эмма открыла рот, но то, что слетело с ее губ, едва ли могло служить ответом на его вопрос.

— Осторожно! — воскликнула она. Джеймс вдруг обнаружил, что летит вверх тормашками. И прежде чем он сообразил, что происходит, он оказался в самом неловком — хотя многие мужчины, в том числе и сам Джеймс, сочли бы его завидным — положении, в каком ему доводилось бывать за всю свою жизнь: между ног Эммы Ван Корт Честертон.

Загрузка...