Под сенью проклятия

Глава пятая. Кремль на восемь теремов

Встать в это утро пришлось до рассвета, чтобы забрать с сенника заготовленные травы. Небо уже наполовину просветлело, но солнце ещё не показало своего края из-за леса. Рогора на лестнице не оказалось, и это хорошо — надо же и норвину хоть раз поспать подольше, не все ему бегать за мной, как клушка за цыпленком.

И без него не заблужусь.

Дом был тих, однако окна поварни уже светились — баба Котря готовила всем утренничать и собирала корзины на дорогу. На тропинке, что шла от коровника, оказалось темнее, чем у дома. Но утоптанная земля оставалась черной даже в сумрачном полусвете, а заросли отсвечивали, превращая тропу в ленту мрака на серебряном шитье трав.

До поляны я дошла как по ниточке, а там забралась в темный, наполненный мышиным писком и шуршанием сенник. Собрала на ощупь пучки где засохшей, где поувядшей травы, сложила их в корзину.

Теперь можно было отправляться в дорогу. А если по приезду чего-то недостанет, так наберу на месте. Уж лес-то под Чистоградом найдется. В столице, как говаривала Мирона, все есть.

Пока я возилась с травами, времени прошло самую малость, но и этого хватило, чтобы поместье проснулось. Возвратившись с сенника, перед домом я наткнулась на Сокуга, или Скъёга. У него за спиной потряхивали длинными гривами два гнедых жеребчика. Поодаль один тутеш — звали его Четверой, как я успела узнать — держал под уздцы ещё одну пару лошадей, уже саврасых, крупных, груженных тюками.

— Подобру вам, дяденьки. — Поздоровалась я с мужиками.

И уже было хотела ступить на лестницу, но замерла. Двери распахнулись, из дома выступили господин Эреш и его молодой помощник, неспешно спустились — господин спереди, Барыс сзади. Сегодня оба были одеты иначе. И вооружены по-другому.

На олгарах побрякивали темно-серые рубахи, тяжелые и текучие, словно из железа сотканные. От запястий руки закрывали намотанные в несколько витков ремни с железными бляхами, самую малость не доходившие до локтей. Крупные пластины, гнутые по телу, поблескивали на груди и плечах. На наборных поясах висели тесаки поболе вчерашних, широкие и прямые. Уж потом я узнала, что они зовутся мечами. А тогда смотрела, разинув рот и застыв прямо на пути у олгаров.

Те шли ровно, глядели равнодушно, вроде как сквозь меня. В руках оба держали странные шапки, смахивающие на чугунные котелки, вытянутые сверху каплей, с длинными штырями в навершии. По краям шапок тянулась меховая опушка — у старого олгара серебристо-черная, у молодого белая.

— Подобру тебе, господин Эреш! — Поклон у меня вышел неглубокий, потому что в руках опять была корзина.

— Счастлив день. — Звучно ответил муж моей матушки. И повел темным оком, словно только сейчас меня заметил. — Белого пути и тебе, и мне, травница Триша.

Барыс, шедший следом, тоже пробормотал что-то. Невнятно, словно мучился от заложенного носа. Приветствует, поняла я. Однако глаза у парня упорно смотрели в сторону леса, что темнел за огороженным выпасом.

В свете разгорающегося дня видно стало, что молодой олгар не больно хорош собой. Нос изломан, по скуле рваный шрам, угол рта провис — что-то острое рассекло когда-то щеку до самой кости.

А ведь скажи я «да» прошлым вечером, сейчас провожала бы жениха. Эта думка вспыхнула и угасла, потому что на смену ей пришла другая — а куда едут олгары? Навряд ли в Чистоград, потому что ни Морисланы, ни Арании на ступеньках не было видно. Судя по тишине в доме, они обе ещё спали.

Мое любопытство оказалось до того сильным, что я замерла на месте, разглядывая во все глаза, как олгары вскакивают на гнедых и принимают от тутеша поводья саврасых, груженных поклажей. Кони тронулись, неспешно порысили к лесу по ту сторону выпаса. Сокуг быстро ушел за дом, но тутеш задержался, поскреб по груди ногтями, зевнул, глядя вслед уезжавшим. Я подошла поближе, спросила:

— А куда они едут?

— Да к пристани. — Звучно ответил тот. — Сейчас сядут на баржу по Дольже-реке, и доедут в два дня до Касопы-моря. А там на конях домчатся до границы с Урсаимом. Два-три месяца на ней послужат, и опять домой, на роздых.

— Послужат? А как? — У меня прямо язык чесался, так хотелось все выспросить. К примеру, что такое граница? А Урсаим? А Касопа-море?

Тутеш повернулся ко мне, хмыкнул.

— Что, не знаешь? Дык ты ж травница, и многознающая притом, как наши бабы судачат. Такого да не знать?

Он глянул на меня горделиво, но мне чужое величание было не в обиду. Пусть его. Так что я перекинула корзину с больной руки на здоровую и умильно сказала:

— Дядька Четвёра, я ж из лесу. Мы в своем селе медведей чаще видим, чем путников с новостями.

Имечко значило, что у мамки он уродился четвертым. И, видать, перебрал родительской ласки, раз захотелось ему почваниться перед травницей. Пусть его. Мне не ссориться надо было, а разузнать.

— Уважь, сделай милость, дядька Четвёра. Расскажи про Урсаим этот, про границу, про Касопу-море.

Четвёра закинул руки на ремешок, что прихватывал рубаху.

— И как такого не знать? Урсаим — то у нас соседняя страна, лежит далеко-далеко отсюда, на югах. Нет там ни снега, ни льдов, а есть только сады, в которых лето непрестанное, а от того богачество. — Он скинул одну руку с ремешка, назидательно воздел палец. — И живут там люди-урсаимы. Злые, ровно волки оголодавшие, на Положье наше, что ни день, покушаются. А ещё есть в тех краях колдуны абульхарисы, молниями кидаются, по воздуху гуляют, как по земле. Вот господин Эреш туда и ездит. И Барыс с ним на пару. Там они с другими земельными ведьм охраняют, что с абульхарисами перехлестываются. И границу все вместе доглядывают.

— Границу? — Я моргнула, глянула ещё умильней.

— Межу-то хоть знаешь? — С насмешкой в голосе спросил Четвёра.

Я быстро кивнула.

— Так граница та же межа. Только идет она не меж наделами, а меж странами. Пограничье, или граница.

Узорочье новостей раскидывалось передо мной, и оказалось оно таким занятным, что дух захватывало. О странах мне говорила Мирона — это земли, где живут другие народы, не тутеши, не норвины с олгарами, а незнамо кто. Значит, здешний земельный Эреш ездит и охраняет межу всего Положья? А за ней, за межой-границей, в стране по имени Урсаим, живут абульхарисы?

Я вдруг припомнила нашего земельного Оняту. У нас в Шатроке он бывал только раз в году, когда приезжал за податями на Зимнепроводы. Или сразу после праздника, по-всякому бывало. Может, и наш земельный ездит на ту границу? Потому и видим мы его раз в году, не больше?

Четвёра сделал движение, собираясь развернуться, но я вцепилась в него как клещ:

— А Касопа-море?

— Это навроде нашей Дольжи-реки, только намного больше. И берег один, а второй незнамо где, за окоёмом спрятанный. — Солидно ответил мужик. — Кругом вода! И соленая к тому же.

Он развернулся и потопал за дом, пока я раздумывала, чего бы ещё спросить. Из-за другого угла дома вылетела тем временем повариха, неся громадный поднос с мисками, прикрытый чистым полотенцем. Навстречу ей из дверей выскочила Саньша. Придержала створку, зачастила:

— Ох, баба Котря, давай скорей! Госпожа торопится, хочет засветло приехать на постоялый двор, что по дороге в Чистоград.

Повариха исчезла в доме, Саньша глянула на меня.

— Подобру тебе. А ты чего стоишь? Собирайся да иди на поварню, поутренничаем перед дорогой. Того и гляди, подводу подадут.

Сегодня на ней был не сарафан с передником, а простенькое платье из серого льна. С короткими, по локоть, рукавами, застегнутое на грубо вырезанные деревянные пуговицы. Она убежала тем же путем, каким пришла баба Котря, а я пошла наверх. Нужно было собрать узел.

Укладка вещей не заняла много времени. Травы я уложила в корзину, увернув в один из летних сарафанов и сорочицу. Все прочее, в том числе и найденные на кровати платья, увязала в скатерть, затянув её углы узлами. Г оршок с приворотным зельем поставила в самую середину корзины, с двух сторон подперла связками травы. Вот и все.

За дверью меня уже дожидался Рогор, одетый в рубаху с широченными рукавами и короткую душегрею, подпоясанную ремнем. В ответ на мое приветствие норвин коротко кивнул.

На поварне сидели Четвёра, ещё один мужик-тутеш, Саньша и деваха, что занималась стиркой. Успевшая к этому времени вернуться баба Котря крутилась у печки, вытаскивая пирожки. Пахло медом и теплым хлебом. Я подсела к Саньше, глянула на её платье.

— Дык и я с вами еду. — Безмятежно сообщила она в ответ. — Буду там покои убирать, по поручениям бегать. То да сё. На-кось, Триша, пирожки с творогом. Вкуснючие.

Она пододвинула ко мне блюдо, что стояло перед ней. И украдкой глянула в окно.

Из сарая, бывшего продолжением конюшни, как раз сейчас выезжала расписная колымага, запряженная парой вороных. На козлах сидел Сокуг. Тоже в рубахе с безбрежными рукавами.

— А всё-то он в делах. — Жалостливым тоном пропела Саньша. — Первым встает, последним ложится. трудяга, одно слово.

Рогор хмыкнул, глянул на девку чуть насмешливо. Я в ответ сдвинула брови, одарила норвина недовольным взглядом, сказала:

— Ничо, не переломится. А переломится, так вылечу.

И про себя подумала, что времени рассиживаться нет, раз уж господская колымага выехала. Все разом повскакивали. Я впопыхах проглотила один творожник, подхватила второй, чтобы сжевать на ходу, и поспешила за Саньшей. Рогор улетучился, вновь оставив меня без присмотра.

Перед домом, помимо зелено-алой колымаги, стояла длинная подвода, запряженная парой крупных гнедых. Над дощатыми высокими боками возвышался полотняный навес, на козлах сидели два незнакомца самого что ни на есть лиходейского вида. В кожаных безрукавках с нашитыми пластинами из металла, бородатые. Железные шапки на их головах изгибались луковицами. К сундукам, что громоздились сзади, были небрежно прислонены два лука. И колчаны с длинными стрелами.

— Вон, глянь. — Возбуждено сказала Саньша. — Охранники из Балыково приехали. В грузовой телеге мы с тобой и поедем, с этими мордами. Ты не боись, они смирные, Ты да я, будет с кем поболтать. А Вельша и Алюня сядут с госпожами. Чтобы прислуживать им, руки растереть, обдуть, коли сомлеют.

Я кивнула. Алюня и Вельша были личными прислужницами госпожи моей матушки и сестрицы. Саньша понизила голос.

— В господской колымаге, слышь-ко, не трясет, как в грузовой, зато тяготно. Господская дочка та ещё оторва. То одно ей не так, то другое.

Она резко осеклась, потому что хлопнула дверь и на лестнице показались Морислана с Аранией. Мы с Саньшей поклонились, дружно возвестили:

— Подобру, госпожа Морислана. подобру, госпожа Арания.

Моя матушка, кивнув свысока, спустилась со ступенек, полезла в колымагу. Подол бледно-голубого платья скользнул по высокой приступке. Следом поднялась Арания. Распущенные волосы перекатывались за её спиной темными волнами.

— Глянь-ка, — шепотом сказала Саньша, пихнув меня в бок локтем.

— Отец со двора, а она сразу и волосы распустила. Как при господине Эреше, так по-олгарски ходит, две косы за спиной в одну сплетает. А как без него, так и волосня по ветру. Олгары такое за срам почитают, а наши господа — за красу.

Дверца колымаги захлопнулась. Подошел Рогор, неся в широко разведенных руках сундук с ручками, сунул его вглубь подводы. Нахмурился.

— Вы ещё тут? Ехать время. Ну-ка быстро.

Из дома выскочили Алюня и Вельша, держа в руках узелки и свертки. Запрыгнули в колымагу.

Мы с Саньшей побежали в дом за вещами. Я успела первая, потому что жила ниже девахи — каморка, где та спала, была на третьем поверхе. Но выходить, оставляя Саньшу распоследней, мне не хотелось. Я постояла за дверью, поджидая, пока она спустится.

За это Морислана одарила меня колючим взглядом из оконца расписной повозки. Мы с Саньшей запрыгнули в заднюю часть подводы — и лошади тут же тронулись.

За сундуками и узлами, что заполняли переднюю половину подводы, нашлось пустое местечко. Чья-то добрая рука бросила туда охапку старого прошлогоднего сена. Я поставила корзину в углу, где ей ничто не угрожало, кинула рядом узел и уселась, опершись на его мягкий бок спиной. Саньша устроилась рядом, облокотившись на свои пожитки.

Подводу немилосердно трясло на ухабах, а грохот окованных колес порой заглушал голос. И все же это была не поездка, а настоящее гулянье. Мы несколько раз останавливались у придорожных трактиров. Охранники уходили внутрь перекусить, трактирные служки тем временем поили и кормили лошадей. Мы с Саньшей выбирались, бегали в отхожее место, разминали ноги, оглядывались.

Для пропитания Рогор выдал нам одну из корзин, заготовленных бабой Котрей. Т ам лежали творожники, пирожки с капустой, сморчками и шкварками, сваренные вкрутую яйца, закупоренный огрызком сушеного яблока глиняный штоф с квасом. Солнце неспешно плыло с одного края неба на другой, снаружи под полог залетало пение птиц — и мир был прекрасен, а будущее и того лучше.

Я узнала, как зовут сестренку и братуху Саньши, какого парня она любила до норвина — а в ответ рассказала ей все страшные сказки про привороты и несчастных привороченных, какие слышала от бабки Мироны. Чтобы девка уяснила, чего она хочет и каким боком ей это может выйти.

Переночевали мы в постоялом дворе на окраине большого города, что звался Лаишев-град. Зайдя следом за Морисланой и Аранией в подклеть большого дома на два поверха, я увидела громадную горницу — и тьму народа внутри. Большая часть из людей была обряжена по-тутешски, однако нашлись и те, кто вырядился иначе. По столам разлеглись широкие рукава, как у Рогора с Сокугом, кое-где мелькали безрукавые душегреи, шитые бисером и цветной нитью — олгары.

Одно роднило всех этих людей — оружие. Везде за поясами из наборных блях или узорчатой кожи торчали рукояти больших и малых тесаков, к лавками кое-где прислонялись мечи, навроде тех, что были на поясе у Эреша и Барыса. Выглядывали луки, с колчанами, полными стрел.

Все пили и ели, негромко беседовали. При нашем появлении шум голосов стал потише, многие начали оборачиваться. Норвины, шедшие с нами, один впереди, другой следом, тут же набычились, ухватившись за рукояти длинных тесаков.

И все же их угрожающего вида не хватило, чтобы все вернулись к своей еде и беседам. Несколько мужиков продолжали глазеть — правда, не на нас, а на шедшую впереди Морислану.

Моя матушка спокойно плыла за хозяином двора, не обращая ни на кого внимания. Но ступив на лестницу, спросила вдруг звучно, на весь зал:

— Добрый человек, надеюсь, в твоем доме никто не обидит жену и дочь Эреша Кэмеш-Бури, господина из рода Серебряных волков?

Хозяин обернулся, переломился в поясе.

— Не пощажу ни себя, ни чад моих! Какая честь, сразу две госпожи Серебряных Волков. да у меня мышь в сторону ваших покоев не проскочит, не то что лиходей какой!

По залу прокатился ропот. Те несколько мужиков, что нахально глазели на Морислану, пригнулись к своим тарелкам. Олгары, которые, напротив, на нас не смотрели, тут же подняли головы. И одарили нас долгими взглядами — то ли запоминали, то ли ещё что.

— Видишь? — Тихим победным шепотом сказала стоявшая за мной Саньша. — Я ж говорила, хозяин у нас тихий-тихий, а как зыркнет. видать, за долгую жизнь на многих назыркался, вот его и знают. Теперь тут с нас пылинки сдувать будут.

Вельша и Алюня улеглись в горницах Морисланы и Арании — для них из общей залы приволокли широкие лавки, поставив их в ногах господских кроватей. Нам с Саньшей отвели крохотную светелку под самой крышей. Морислана строго приказала сидеть внутри, даже носа за дверь не высовывать.

Могутная бабища, запоясанная передником над грудью, притащила нам миску с горячей похлебкой, кувшин воды и кувшин молока. Потом вернулась с двумя ночными горшками.

Я прыснула. Но когда позже захотела выйти в отхожее место, за дверью наткнулась на хмурого Рогора.

— Велено не пускать. — Сообщил он.

И мне пришлось освоить науку обращения с ночным горшком.

На ночь Рогор улегся у нас в светелке, скинув парадную белую рубаху и постелив у себе двери толстый половик, полученный от хозяина. Двое охранников из Балыково и Сокуг, как я знала, стерегли горницы Морисланы и Арании.

Наутро отдохнувшие кони понесли нас к Чистограду.

В столицу мы приехали только к вечеру следующего дня. И въехали в неё как-то незаметно. Дорога стала глаже, тряска прекратилась, колеса вместо постукивания на отдельных камнях загрохотали ровно и неумолчно. Мы с Саньшей полезли к заднему борту подводы.

Уже не было полей с перелесками и деревушками. Дорогу, что вытекала из-под колес, покрывали камни, уложенные рядком, без щелей. По бокам высились дома — на два поверха, на три, даже на четыре. Мелькали узкие садики под окнами, засаженные цветами, высокие ворота, затейливые коньки на крышах.

Вот только курей на улицах я не заметила. Может, за то столицу и прозвали Чистоградом?

Там и сям над каменными палатами возвышались бревенчатые терема, украшенные резьбой и расписанные яркими красками, ничуть не тусклее тех, что покрывали колымагу Морисланы. И дождик их мочил, и солнышко жгло на такой высоте, а они все равно сияли оттуда алым, зеленым и бирюзовым.

— Красотища. — С гордостью сказала Саньша. — Вот погодь, ещё в кремль приедем. Там и вовсе дивы дивные.

Она перехватила мой взгляд, смешно наморщила лоб, приподняв светлые брови.

— Чо, не знаешь? В кремле, Триша, сидят верчи и сам король. Там восемь палат каменных с теремами. И дворец короля в самом дальнем конце. Кругом стена высоченная, чтоб, значит, чужие не ходили, не тревожили. С башнями из камня.

— Верчи? Это кто? — Я почувствовала, как загораются от прилившей крови щеки.

Идущие по дороге прохожие глядели на меня с нехорошим любопытством, некоторые даже с жалостью. От их взглядов хотелось отползти назад, за сундуки.

Вот только незнанию прятками не поможешь. Да и на город глянуть было любопытно.

— Слышала я, что вы, травницы, все с причудами. — Рассудительно сказала Саньша. — Но что бы настолько! Тебя, Триша, вроде как в лесу растили. И у медведей в бору учили. Верчи — это самые важные господа в Положье. Выше них только сам король. Все графы им подчиняются. А тем — земельные.

Я кивнула, услышав знакомое слово — графы. Арфен-мельник рассказывал, и не раз, про Моржену, нашего графу из Оксиграда. Именно ему, как говорил мельник, Онята отсылает собранную с Шатрока и Соболекова подать.

— Всех верчей восемь. — Продолжала Саньша, радостно вертя головой по сторонам. — Ишь, глянь, какая лавка! С платками, что хвосты у павлина!

— Павлин? — Я вздохнула. Похоже, тут спрашивать да спрашивать.

— Птица такая. Из себя яркая да семицветная. Дорогущая — страсть! А в кремле запросто, заместо кур живет. — Доверительно сообщила мне Саньша. — Вот приедем туда, сама увидишь. Нашу госпожу в кремле всегда привечают. Прочие женки земельных по чужим углам или на постоялых дворах мыкаются, коли своего дома в Чистограде нет. А нас в терем селят, что поверх палат верча Яруни. И ключница к госпоже завсегда подходит с поклонами, и дворня с полным уважением.

Она смолкла. Мы вдвоем начали любоваться алыми полотнищами, что расстелило по двускатным крышам заходящее солнце.

В кремль подвода въехала не останавливаясь. Сначала мы миновали ворота в могучей стене, потом, оглянувшись, я увидела две круглые башни, что стояли у врат по бокам. Подвода свернула влево и загромыхала по объездной дороге, вдоль высоченной стены, утканной башнями из темного камня.

Справа курчавились сады, над которыми возносились в небо дивные терема — высоченные, с острыми крышами, обзорными вышками и луковками куполов.

— У верчей и терема на особицу. — Изрекла Саньша. — Так поглядеть — сплошное баловство, башенки да беседки на верхотуре. А на деле все разбирается в миг. И каждое бревнышко, слышь-ка, заостренное, ровно стрелка. Только вместо лука их мечут по воздуху ведьмы чистоградские. Далеко-далеко забрасывают, до реки по ту сторону. А захотят, могут и до слободок.

Я глянула с изумлением.

— Что, не веришь? Вот погоди, скоро Свадьбосев, ведьмы в кремле будут действо устраивать. Народу съедется — тьма! И из Цорселя послы прибудут.

Цорсель? Я уже было разинула рот, чтобы спросить, но тут Саньша взвизгнула:

— Павлины! Глянь, там!

И я забыла обо всем. На маленькой лужайке, уже начавшей прятаться в тени, красовались дивные птицы. Одна из них распахнула хвост.

Потом подвода свернула вправо и поехала вглубь садов. Из-за деревьев заблестели огни — нас встречали. Когда подвода остановилась, в последний раз громыхнув колесами, перед ней возвышалось громадное каменное здание на три поверха — палаты верча Яруни.

Соскочив с подводы, я подхватила корзину, взвалила на спину узел. Морислана уже стояла перед широким крыльцом с каким-то мужиком, охающую Аранию служанки вели в палаты под руки. От лестницы подбежали молодые прислужники в светлых рубахах, начали выгружать сундуки.

Идя вслед за Саньшей, бодро топавшей ко входу в палаты, я прошла мимо госпожи матушки и мужика, с которым она беседовала — тутеша, судя по виду. Одет он был богато, в верхнюю рубаху из блестящего синего шелка. Под короткими, по локоть, рукавами и в распахнутом вороте белела нижняя сорочица. Вот уж не думала, что и мужики такое носят. На вид господину было за сорок, под курчавую бородку с щек убегало несколько морщины.

Говорили они тихо, шепотом. Мужики у подводы гремели окованными сундуками, заглушая их беседу. Да только бабка Мирона сызмальства учила меня слушать сердце, а потому я с легкостью их слова расслышала.

— Завтра пир. — Это сказал мужик в синей рубахе. — Велено пригласить и тебя, госпожа, и твою дочь. Однако твое место будет на королевском мосту, а дочери велено сесть за стол верча Медведы. Не нравиться мне все это.

— Я пойду. Мы пойдем. — Судя по сведенным вместе бровям моей матушки и холодному тону, идти ей вовсе не хотелось. — Мы что-нибудь придумаем. И будем начеку.

Тут я ступила на лестницу. Слова их утонули в грохоте сундуков.

К деревянному терему, возведенному над каменными палатами, шла раскидистыми пролетами громадная лестница. Мимо нас стрелой промчались вниз Вельша и Алюня — теперь им нужно было отвести наверх Морислану, держа ту под руки, чтобы не утруждала белы ноженьки подъемом. Я поднималась, любуясь каменной резьбой на стенах и лестничной оградой из точенных жердин, глазея с восторгом на подсвечники, что вырастали прямо из стен, как диковинные цветы. На последней ступеньке нас поджидал Рогор.

— Ты — туда! — Немногословно приказал норвин Саньше. И ткнул пальцем в левую половину терема, где свету было поменьше. — А ты — за мной!

Он размашисто зашагал в правую половину терема, я заспешила следом.

Под жилье мне отвели светелку, дверь которой выходила в покои, занятые Морисланой. Один угол в ней занимала малая печка, другой — кровать с периной. А посередке и под окном оставалось ещё довольно места, чтобы сушить травы. Я огляделась и принялась разматывать завернутые в одежку запасы.

Ни одна из травок не попортилась в дороге. Даже те, что не успели высохнуть на сеннике, плесенью не пахли. Зато подаренные роскошные платья помялись, и это меня не порадовало. Я скинула с кровати перину, тщательно разложила на досках все три одежки, одну поверх другой. Укрыла поверху своей шалью из узла, чтобы защитить их от пуха.

Вот и ладно будет — мне спать, а им разглаживаться.

Тут в дверь постучали. Тонкий голос Алюни возвестил:

— Госпожа Морислана зовет!

Я спешно прикрыла платья периной, выскочила за дверь. Хозяйка дожидалась меня в крайней светлице своих покоев, замерев у окна.

— Подобру тебе, госпожа Морислана!

В ответ на мой поклон она кивнула — мол, подойди. Я сделала несколько шагов и бросила взгляд в окно за её спиной.

Если из моей светелки виднелась только крыша, шатром встающая напротив и озаренная далекими огнями, то из господского окна открывался вид на сад, где под кущами деревьев кто-то уже засветил ночники. Освещенная снизу листва расстилалась под окном подсвеченным узорочьем, а дальше сияли огнями палаты других верчей.

— Да, — Морислана проследила мой взгляд. — Здесь красиво. И опасно. Чего ты хочешь, Триша?

Я глянула изумленно. Может, и её чем-нибудь опоили? И когда успели, разве что в дороге исхитрились?

— Нет, я помню — мы с твоей наставницей договорились о бельчах для тебя. И о платьях. — Задумчиво сказала хозяйка. Ласточкины крылья-брови на гладком лице чуть дернулись, поднялись на концах. Словно птица приготовилась сесть. — Однако сейчас я спрашиваю тебя. Чего ты хочешь от жизни?

Это было мгновенье, когда в моей голове пронеслось множество мыслей. Сказать Морислане о проклятии? Но если оно как-то связано с ней самой? И она не захочет, чтобы его сняли?

В общем, в конце концов я сказала совсем не то, о чем подумала:

— Хочу вернуться домой. Богатой.

Морислана насмешливо прищурилась. Не поверила, поняла я.

— Одни бельчи на уме? В твоем-то возрасте?

— Хочу много бельчей. — Я пожала плечами. — С бельчами всяк тебе рад. И ещё хочу узнать имя моего отца.

— К чему оно тебе? — Морислана глянула замкнуто, холодно. — Он мертв, его земельный надел отдан другому, родни нет, все померли. К чему тебе несуществующее имя несуществующего человека? Однако.

Она сделала паузу. Моей матушке чего-то от меня надо, сообразила я. Потом припомнила разговор, что подслушала сегодня на ступеньках. Может, это что-то, связанное с пиром?

Но кое-что Морислана мне уже открыла. Стало быть, мой отец был земельным. Как Онята, как её муж Эреш. Ишь ты, значит, я со всех сторон из господ.

— Тем не менее я готова назвать тебе его имя. — Сказала Морислана. — Однако в ответ хочу преданности. Случилось кое-что неожиданное. и все придется менять на ходу.

Я кивнула. Менять так менять.

— Завтра будет пир. — Негромко бросила Морислана. — С плясками. Туда пригласили меня и мою дочь. Причем меня король желает видеть за своим столом.

Я чуть было не спросила — а с чего бы? Но глянула на прекрасное даже в полутьме лицо моей матери и промолчала. И так ясно.

Непонятно было другое. Как господин Эреш со спокойным сердцем отпускает эту королевишну в столицу? Одну, безмужнюю, по пирам скакать.

— Но Арания сядет отдельно. Ей определили место за столом верча Медведы. — Беспокойно продолжила Морислана. — С одной стороны это хорошо, потому что именно сына верча Медведы я прочу в мужья своей дочери.

— А сын графы как же?! — Я изумилась, вспомнив все, что сказывала мне несколько дней назад бабка Мирона.

Морислана утомлено вздохнула.

— Женщина моего положения не выкладывает деревенской бабке все, что хочет сделать.

Восемь верчей на все Положье, вспомнила я. Восемь — и выше их только сам король. Моя матушка желает, чтобы её младшая дочь навечно угнездилась в здешних палатах. Вот это да!

— Но с другой стороны, сидеть за столом верча Медведы опасно. — Голос Морисланы дрогнул. — Жена верча не собирается посылать сватов в мой дом. А в прошлый приезд я слишком много спрашивала о предпочтениях юного Согерда. И боюсь, она меня заподозрила. Король почему-то захотел видеть меня за своим столом, хотя мне это не по чину. А моя дочь сядет одна. Случится может всякое.

Я кивнула. Морислана передохнула и жестко закончила:

— Поэтому ты пойдешь с ней на пир. Сядешь рядом, и будешь охранять. Пробуй все, что покажется подозрительным, опрокидывай блюда на пол, если что-то не так. Твоя неуклюжесть и дурные манеры только позабавят окружающих. Даже если кто-то заподозрит что-то, главное, чтобы Арания осталась после этого пира в добром здравии. От этого зависит даже больше, чем ты думаешь. Мы назовем тебя её двоюродной сестрой, которая осталась без родителей. Станешь госпожой. нет, не Триферьей. Просто Тришей. Госпожа Триша — звучит вполне прилично.

— Да я не рвусь в госпожи. — Безрадостно ответила я. — И потом, может, лучше не идти? Оставьте Аранию дома, вот и все.

— Нельзя. — Матушка качнула головой. — Приглашение сделано так, что отказать — пощечине подобно. Ты получишь много бельчей, поняла? И между делом присмотришься к Согерду. Его матушка все время начеку, ястребом за ним приглядывает, вместе со своей травницей. Однако нужно найти способ накормить его приворотным. Как бы ещё сделать так, чтобы этого не поняли.

По правде говоря, это было не мое дело — давать приворотное. Но бельчи, поход в Ведьмастерий и имя моего отца были достойной платой за многое.

— Я поговорю с Аранией. — Решительно сказала Морислана. — Алюня приготовит для тебя подходящее платье. И причешет твои волосы. Главное, помни — нос вытирают не рукавом, а платком, который для этого прячут в рукаве.

Я кивнула и спросила последнее, что хотела узнать:

— А что за страна Цорсель?

— Ты этого не знаешь?

Матушка глянула на меня, удивленно скривив губы. Я ощутила, как сами собой сходятся на переносице брови.

— Не довелось узнать.

— Цорсель — громадная страна на западе. — Она едва заметно вздохнула. — Когда-то она была гораздо меньше. Но потом Цорсель пошел войной на Норвинию, на родину моих предков, что лежит. лежала далеко на севере. И Норвиния пала. Судьба людей, что жили там, печальна. По-настоящему спаслись лишь те норвины, кто бежал сюда, в Положье.

— А что, были и те, кто спасся не по-настоящему?

— Были. — Морислана скривила губы. — Они остались там, они смирились, выжили. Но позабыли веру предков и имена своих богов. Если мы. если какой-нибудь норвин встретит их теперь, они не смогут даже понять друг друга. Речь их больше похожа на цорсельскую.

— А олгары? — Быстро спросила я. — Они тоже бежали в Положье от кого-то?

Морислана поморщилась.

— Можно и так сказать. Однако им удалось бежать под крыло положского короля вместе со своей землей. Когда на Олгарию стали накатываться племена с востока и юга, олгары потеряли больше половины своих владений. Но часть земель всё же отстояли. Если хочешь, я пришлю тебе книгу, где изложена история Положья.

Я вздрогнула. Читать-то меня никто не учил.

Но Морислана того не заметила. Сказала властно:

— О сказанном не болтай. Помни, будешь верно служить, вознагражу. А теперь ступай. Рогор за тобой будет ходить по-прежнему. Боюсь, как бы не повторился тот случай с Парафеной.

Я вышла, унося с собой мое смятение. И даже не сказала, что саможориха через три седьмицы завянет, а значит, опасность минует.

В светелке стояла темень, так что пришлось идти за огоньком. Больше всего свечей горело на лестнице. Припомнив, что кормилица Кириметь завещала хозяевам делиться с гостями, я прокралась к ступенькам и выдернула из ближайшего кованного держака белую восковую свечу. Снизу уже звучали шаги, по лестнице кто-то поднимался, а из левой половины терема, где поселилась Саньша, вдруг донесся зычный голос Рогора. Я кинулась в светелку, прикрыв огонек ладонью.

Пустой подсвечник для моей добычи нашелся в углу, у небольшой печки. Едва с этим было покончено, как в дверь постучали. Вошла Вельша, держа в руках поднос, протараторила:

— Тут с поварни прислали, для хозяек. Да только госпожа Морислана велела сначала к тебе отнести. А уж потом им подавать.

Она глянула хитро, и мне стало ясно, что девка кое-что знает. Больно уж лицо у неё стало шельмовское.

Я покорно зачерпнула ложкой варево из большой миски. Ощутила вкус — курячья похлебка на взваре от сушеных грибов. Подержала на языке, выискивая, нет ли чего непривычного — кислинки или горчинки какой, а то и ядовитой сласти. Неспешно отщипнула крошку от хлеба, съела ложку просяной каши с тыквой, сдобренной маслом и медом, отхлебнула от кваса и молока.

— Да вроде бы все ладно. — Сказала под конец.

Вельша улыбнулась краешком рта. Я поспешно добавила:

— Вкус, говорю, хороший. Так и передай.

Она хихикнула и умчалась. Потом пришла Алюня, принесла мне тарелку каши, кружку молока и наказ Морисланы — из светелки не выходить, пока она не позволит. Первую ложку я сначала подержала во рту, то же сделала и с первым глотком молока. И бояться не боялась — да кому я нужна? Но на сердце отчего-то было тяжко и неспокойно.

Ночью сон не шёл. Вставшая луна выложила серебром пятно от окна на досках пола, а я все ворочалась с боку на бок, перебирая в уме одну за другой тридцать калечащих трав. Часть из них вредила, будучи съеденной или выпитой в настое. Часть калечила одним прикосновением. А вдруг не успею заранее опознать отраву? Конечно, кое-что я пробовала, когда вместе с Мироной натыкалась на злую траву в лесу. Но не все, совсем не все.

От отрав и ядов мысли мои скользнули к Морислане. Я собралась в комок, обхватила себя руками и подтянула к животу согнутые ноги. Была ли это тоска по материнскому объятию или горечь из-за того, что собственная мать с легкостью готова обменять мою жизнь на жизнь сестры? Не знаю. Но изнутри меня словно глодал неведомый зверь. И выть хотелось волком, чего со мной никогда не было.