Подозреваются в любви

ДЕНЬ ТРЕТИЙ

Андрей, прислонившись к подоконнику, вяло жевал бутерброд, стараясь не смотреть на двух придурков, которые заснули на диване в его кухне. Зря Дашка называет их крокодилами — медведи в спячке, вот кто они!

Из одной чашки все пили, что ли?

В первый момент, когда Андрей оказался дома, он просто остолбенел. Конечно, это он велел напоить Дашку снотворным, но ведь приказа оставлять спящую хозяйку где попало не было. Даша спала в холле на пуфике, прислонившись спиной к стене. На одной ноге у нее был ботинок — кажется, Андреев. К груди она прижимала второй — кажется, Димкин. Интересно, куда она собиралась идти в разных ботинках?

Андрей стряхнул оцепенение и попытался дозваться охранников. Безуспешно. Тогда он подхватил жену на руки и двинулся в сторону спальни. Дашка мерно посапывала. Оказавшись на кровати, она свернулась клубком, всем видом демонстрируя привязанность к чужому ботинку. Как ни старался Андрей отобрать у нее Димкину обувь, Даша только сильнее сжимала руки и что-то недовольно бубнила, надув губы.

Чертыхнувшись, Андрей вышел из спальни.

На кухне ситуация немного прояснилась. Стало понятно, что охрана никуда не сбежала (оставив ботинки!), а мирно храпит на хозяйском диване. Окинув взглядом остатки чаепития, Андрей недоуменно пожал плечами. Машинально схватил со стола бутерброд и вспомнил, что не ел уже почти двое суток. Аппетита не было и не предвиделось.

Он облокотился на подоконник и застыл в позе древнего мыслителя, автоматически двигая челюстями.

Это здорово, что его страшные предчувствия снова не оправдались. Когда под утро охрана не ответила на его звонки, Андрей решил, что случилась беда. Не слушая Николая, он поехал домой, ожидая увидеть здесь погром и сообщение от похитителей. Должны же были они объявиться наконец! Ни один из кандидатов в списке врагов Комолова не подошел на эту роль. Ни одна угроза — его личная и озверевших ребят из службы безопасности — не возымела действия. Подозреваемые бились в истерике, крутили пальцами у висков, сами угрожали в ответ и спокойно указывали на дверь — в зависимости от их положения и характеров. Все это не имело большого значения. Ребята Андрея хорошо знали свое дело, но допросы с пристрастием или хладнокровные, даже уважительные переговоры не давали результатов. Степку не видели. За Степку не хотели денег или каких-то уступок. Степка был сейчас неизвестно где.

Андрей не сдвинулся с места за эти двое суток. Он по-прежнему не знал, где искать сына.

Хотя теперь он знал, где его точно нет.

У Кузи, которого смело облапошил друг Мишка.

У Ваньки Хлыща — интеллигентного бандита, который настаивал на том, чтобы Комолов сменил крышу и перестал «зарываться».

У Игната Савельевича — старого прощелыги, который мечтал занять место Комолова.

У Дениса Михайловича — крупного шишки, которому не нравился Комолов в целом и его сделки в частности.

Это были большие люди, и если бы они захотели, то могли бы и Степку украсть и взамен получить все, что им надо, и последствий — нехороших — избежать. Но они не трогали Степку.

Мелкие сошки, на которых Андрей не обращал внимания, тоже могли рискнуть. Когда-то он сильно обидел пожилого майора ГИБДД. Кто сказал, что тот стерпел и забыл? Когда-то Комолову пришлось обойти вниманием целую артель дальнобойщиков. Кто сказал, что они простили такое пренебрежение? Когда-то Комолов…

В общем, правильно процитировал Николай: «Огласите весь список, пожалуйста!» Сегодня ребята пороются в архивах, выудят все договора с подозрительными личностями и обиженными клиентами.

Не то. И не так.

Пусть все разложено по полочкам и предстоит действовать, как обычно — поэтапно. Что-то не давало Андрею покоя. Какая-то бессмысленность происходящего.

Он прошел в душ и сунул голову под холодную воду. Встряхнулся.

Так не бывает, решил он, словно поставил точку. Ребенка похищают зачем-то, ради чего-то. Давно известна вся схема от начала до конца. Телефонный звонок или письмо, составленное из газетных строчек. Ладно, напечатанное на принтере. Угрозы и требования. Валокордин, запах несчастья, трепетное ожидание и лихорадочные сборы средств. Или решение, к которому подталкивают против воли.

Андрея никто ни к чему не подталкивал. Не писали, не звонили, не угрожали, а между тем Степка исчез, и уже двое суток прошло.

Бессмыслица и абсурд.

Если они решили тянуть время, то сильно рискуют — родители просто с ума сойдут. Какой толк от душевнобольных?!

Андрей бросил взгляд в зеркало. У него уже сейчас был вид помешанного. Морда красная, мокрая, злая, глаза где-то далеко, а щетина на первом плане. Будто весь он состоит из этой щетины.

Держись, сказал он себе.

Взял полотенце, с яростью вытер лицо. Побриться, конечно, надо, но тогда, возможно, вместо щетины он станет обладателем десятков порезов. Сражения с бритвой и собственными руками ему не выиграть. Пальцы сейчас в состоянии только нажать на спусковой крючок. Жаль, что мишени подходящей поблизости не было, разве что собственная морда.

Что же они не звонят, черт их возьми!

Он вышел из ванной, поднял трубку телефона. Ровные гудки ударили в ухо.

Не может быть, чтобы похитителям был известен только номер его мобильного. Хотя это бы объяснило все. Он выкинул телефон в кусты, а они пытаются дозвониться. Ага, вот уже двое суток! И все-таки дикая мысль помчаться в город и залезть по макушку в тот самый кустарник не оставляла его.

Андрей даже тряхнул несколько раз мокрой головой, пытаясь выкинуть эту дурь.

Он должен. Действовать. По плану.

План был такой — разбудить охрану, наорать на охрану, постараться орать потише, чтобы не проснулась жена, и смотаться из дома.

А дальше — все по списку.

Майор. Дальнобойщики. Еще десяток обиженных и оскорбленных. И Соловьев. Точно, Соловьев должен помочь, он умный мужик и у него опыт. Помимо этого — сыскное агентство. Андрею приходило в голову обратиться в милицию, но эта была не самая удачная затея. Во-первых, он знал, что заявление принимают после трех суток. Во-вторых, он знал, что такое милиция. А вот Никита Соловьев — это здравая мысль, пожалуй, самая здравая за последние несколько часов.

Димка недовольно забурчал, когда шеф с силой потряс его за плечо. Рядом завозился Сергей, норовя попасть напарнику локтем в ухо.

— Встать! — заорал злым шепотом Андрей, склонившись к ним.

— А? Что? — подскочил Сергей, все-таки мазнув локтем по Димкиной заспанной физиономии.

Тот молча протирал глаза.

— Андрей Борисыч… — опознал он, изо всех сил сдерживая зевок.

— Андрей Борисыч, мы это… как-то так получилось… больше не повторится… — бормотал, уже вытянувшись по стойке смирно, Сергей, — а вы… что случилось?

Андрей громко втянул воздух носом. Не хватало только набить морду своим ребятам. Вернее, морды. Искренне опечаленные, сконфуженные физиономии двух взрослых мужиков, которые попались на удочку его предприимчивой жене. Андрей уже не сомневался в том, что Дашка провернула хитрую операцию по усыплению, не подозревая, что и сама в ней участвует в качестве жертвы.

Когда-нибудь потом они вместе посмеются над этим. Она расскажет, как нервничала, отыскивая бутылочку со снотворным, и воровато оглядывалась, и уговаривала собственные пальцы не трястись так. Он изобразит, какие лица были у ребят, у него вообще здорово получается корчить рожи.

Когда-нибудь…

Это помогло ему остаться на месте и привести в порядок дыхание.

— Значит, так, ребята, выговор получите потом, это раз, — быстро и отчетливо заговорил он, — вы меня не видели, это два. Дарью Максимовну не будить, но и не усыплять больше, это три. Никуда ее не отпускать, это самое главное!

Они молча и виновато кивали.

— Для нее — я вам звонил, Степку нашел, веду переговоры с похитителями.

— Он как? — отводя взгляд, спросил Димка.

Андрей услышал, как скрипнули его собственные зубы, и рот тотчас наполнился желчью.

— Не знаю я, как он! НЕ ЗНАЮ! И где он, тоже не знаю! Еще вопросы?!

— А у кого, знаете? — тихо, но упрямо произнес Димка, а Сергей сделал нетерпеливое движение, будто собирался броситься между шефом и напарником.

Андрей только отрицательно мотнул головой.

Успокоился, взял себя в руки, ответил на все вопросы почти вежливо. Он сильный, и у него все получится. И идите к черту со своим сочувствием!

Он знал, конечно, что это — его ребята и что они сочувствуют и спрашивают не из праздного любопытства. Они хотят помочь. Если надо, возьмут в руки лом и пойдут громить здание, на которое он им укажет. Возьмут на мушку человека, в которого он ткнет пальцем. Но Андрею не на что было указывать и не в кого тыкать.

И от злости на самого себя сводило скулы.

— Значит, поняли? — потерев щеки, уточнил он. — Я веду переговоры, с мальчиком все нормально, его кормят, поят, я его видел. И врите убедительно, очень убедительно, чтобы не к чему было придраться, ясно?

Они снова кивнули.

В этот момент Дашка отодвинулась от кухонной двери и стала потихоньку передвигаться в сторону лестницы.

Зачем она проснулась, господи?!

Ей снились такие милые, такие забавные, такие отчетливые и правдивые сны о предстоящем Степкином дне рождении, где он задувал праздничные свечи, смешно выпятив губы, и вытирал перепачканные мороженым пальцы об штаны, и визжал, когда Андрей легко, но долго тянул его за уши. Целых тринадцать раз.

Зачем она проснулась?!

Пот градом катился по спине, когда Дашка медленно стала подниматься по лестнице. Казалось, что каждая ступенька невозможно скрипит и стонет под ней.

А может быть, стоило ворваться на кухню и убить мужа за очередное вранье?

Она не хотела понимать такой заботы, ей нужна была не его дурацкая жалость, а доверие. Нужно было, чтобы он взял ее за руку, и они бы вместе все решили. Вместе — у них бы получилось.

Нельзя было думать об этом.

Все равно все получится, неважно, вместе они будут или нет, Степка окажется дома. Все неважно, кроме этого. И сейчас она доползет до своей комнаты, тихонько переоденется, вылезет в окно и найдет своего сына. Никому нельзя доверять, но ей никто и не нужен. Она сама справится. Только она может это сделать.

Почему это чужой мужской ботинок лежит у нее на кровати? Проснувшись, Дашка его не заметила. Она вообще ничего не заметила, кроме напряженной тишины в доме, и сразу осознала — перемен нет. Сын по-прежнему где-то далеко, вот что она почувствовала. И стала тихонько спускаться вниз, словно воришка. Плевать на всякие там ощущения, оставалась еще надежда, что Андрей со Степкой шепчутся на кухне, оберегая ее сон. Отмахиваясь от нелепости этого предположения, она кралась вниз по лестнице, прислушиваясь к голосам на первом этаже. Вспомнила про охранников, но снова с досадой одернула саму себя. Это Андрей со Степкой. Иначе невозможно. И нет никаких охранников, они давно разъехались по домам, ушли в бессрочный отпуск, отправлены на пенсию за ненадобностью. К чему охранники, если сын дома и все в порядке.

Еще до того, как она разобрала слова мужа, Дашка знала, что обманывает себя. Трусливо отказывается от реальности, подсовывая вместо нее продолжение прекрасного сна.

В общем, плевать на чужой ботинок! На сны и реальность тоже плевать! Надо вылезти в окно и уехать к Кириллу.

Ее огорошили собственные мысли. Но ведь действительно надо к Кириллу — он был рядом с ней, когда они все задумали, он знал про Степку, он любит деньги, и он первосортный негодяй и подлец. Вот что пришло ей в голову. И еще вспомнился их вчерашний разговор, его размышления о том, кто мог украсть ее сына. Кирилл и украл!

Она вдруг осознала, что стоит посреди комнаты с чужим ботинком в руках и наматывает шнурок на палец.

Необходимо подождать. Надо немедленно бежать из дому.

Кто-то долбился в левый висок — тихо, но настойчиво, проделывая дырку в ее голове. Как можно жить с дыркой в голове?

Нет, нет, надо подождать, пока не уехал муж. Он ее скрутит, опять напоит какой-нибудь дрянью и заставит сидеть дома, пока Степка мучается один у этого трусливого злобного суслика, обожающего Большие Деньги.

Она присела на край кровати, закинула в угол комнаты ботинок и приготовилась ждать.

Внезапно ей пришло в голову, что она напрасно раскидывается обувью и шумит так, что слышно по всему дому. Дашка встала, нашла ботинок, прижала его к груди и вернулась на кровать.

Следующая мысль заставила ее улечься и свернуться клубком. На тот случай, если Андрей решит проверить, насколько глубок ее сон. Она натужно засопела, стараясь унять дрожь в руках и не моргать слишком сильно. Стук в виске прекратился, но теперь на голову словно положили кирпич и придавили с силой. Вместо одеяла, должно быть.

Совсем ничего не было слышно. Так она не поймет, уехал он или нет, так можно пролежать до послезавтра и еще лет двести, пока Степка сам не догадается вернуться домой. В том смысле, что он самостоятельно удерет от суслика. Он может, ее Степка, он сильный парень, весь в отца, неужели он не придумает, как удрать?! Действительно, можно и полежать, подождать, правда, с кирпичом на голове не очень удобно. И еще что-то колет под грудью. Будто у сердца выросли шипы, такие длинные, острые колючки, много-много…

Не сердце это вовсе, а настоящая противотанковая мина. Танк уже проехал, и мина сейчас взорвется. Сию секунду. И Дашке придется отряхиваться от ошметков, которые брызнут ей в лицо и запачкают кровать.

— Андрюха! — сразу узнал его Соловьев. — Как жизнь?

Комолов, в это время лавируя между машинами, теснее прижал мобильный к уху и протрубил в ответ что-то неразборчивое.

— Надо встретиться, Кит, — добавил он уже вполне отчетливо.

— Посидеть? Покурить? — весело отозвался старый приятель.

— По делу, — возразил Андрей, — ты сейчас где находишься?

— В офисе, — отозвался Никита слегка разочарованно, но через мгновение в его голосе зазвучали стальные, решительные нотки, — у тебя что-то серьезное?

— Серьезней не бывает.

Спустя полчаса Андрей сидел в кабинете бывшего оперативника Соловьева, а ныне — владельца сыскного агентства, весьма известного в городе и за его пределами.

Никита слушал друга внимательно и молча, тоскливо замечая, как он изменился и постарел. Землистый оттенок лица, запущенная щетина, резкие, неловкие движения, отрывистая речь — все это было как будто от другого человека. Андрея Соловьев помнил уверенным и сильным мужиком, а сейчас перед ним сидел изможденный старик.

— Мне нужны люди, Кит, — в завершении своего короткого рассказа сказал Андрей, глядя в пол.

— Давай я тебе кофе сделаю. — Никита поднялся и, не обращая внимания на досадливые, нетерпеливые гримасы приятеля, щелкнул чайником, подкатил к креслу сервировочный столик, на котором красовались большие фарфоровые чашки и пепельница в виде дракона.

— Ты сколько не спал? — спросил вдруг Соловьев.

Андрей неопределенно повел могучими плечами.

— Какая разница? Людей дашь?

— Андрюха, это не вопрос, — почему-то рассердился Соловьев, — что ты мне здесь нюни жуешь? Тебе надо, значит, будет. Сколько сахара положить?

— Иди ты к едрене фене со своим сахаром! — вскочил Андрей. — В меня кусок не лезет!

— Я тебе не рафинад предлагаю, а сахарный песочек, — усмехнулся Никита, — и хватит скакать, сядь и возьми себя в руки!

Несколько секунд они стояли друг против друга. Оба рослые, могучие мужики. У одного — сыскное агентство и двенадцать лет службы в милиции за плечами: бесконечные отчеты и рапорты, фотографии изнасилованных подростков, нечеловеческие вопли матерей, жидкий чай вприкуску с сигаретой, остервенелость накачанных мускулов и натруженных мозгов. Седина на висках позволяет ему ничему не удивляться. У другого — беда. Только беда, а позади бездонная дыра, куда провалилось все — их веселое знакомство, общие дежурства в отделении, новогодние гулянья, редкие встречи, крепкие рукопожатия. Уверенность там же, в той черной дыре.

— Сядь, Андрюха.

— Ладно. Извини, — отрывисто произнес тот. — Давай свой кофе.

— Ты бы рассказал мне все поподробней, — предложил Никита, протянув ему чашку и усаживаясь в кресло напротив.

Андрей сделал большой глоток.

— Мне нужны люди, — сказал он после долгой паузы.

— Это я понял. Ты хочешь прощупать каждого, кому в свое время насолил, это я тоже понял. И это займет много времени.

— У меня нет другого выхода. Кто знает, когда эти сволочи позвонят?

— Да послушай ты, Комолов! У тебя врагов, надо понимать, что у моей тещи морщин на заднице! И каждого к стене припереть — это же недели уйдут! Их надо вычислить, Андрей, а не метаться по всему городу. Подумай, кто так крепко тебя ненавидит и так много о тебе знает.

— А что обо мне знать? — вскипел Андрей. — Я не президент и не засекреченный агент ФСБ. Мой домашний телефон есть в справочнике, мой сын учится в обыкновенной школе, моя жена катается на роликах на виду у тысячи людей!

Никита хрюкнул в чашку.

— Что, Даша собирает такую большую аудиторию?

— Не надо, Кит, — поморщился Андрей.

Упоминание о жене прожгло виски новой болью. Будто голову сжимали огненными щипцами — то резче, то медленней, оттягивая момент расплаты.

Никита не стад спрашивать, как там Дашка. Было понятно — КАК! Что-то в голосе Андрея, когда он заговорил о жене, сильно не понравилось Никите. Что-то заставило Соловьева напрячься. Чертова интуиция, вот что. Шестое чувство, будь оно трижды не ладно! Спасало, конечно, много раз, но как же оно Никиту достало! Этот тоненький голосок изнутри, словно в желудке завелся ясновидящий мышонок-пискля. «Неладно с женой, ох неладно, — пищал он сейчас. — И дело не в Степке!»

Ага, Степку похитили, а дело не в этом! Бред! Заткнулся бы ты, наглый серый малец!

— Значит, так, — глубокомысленно изрек Никита, пытаясь заглушить свой внутренний диалог, — надо думать. Ты не гляди на меня волком, не гляди! Что толку, что ты носишься, как с пером в заднице? Успокойся и пораскинь мозгами.

— Я раскидывал, — хмуро ответил Андрей, — ерунда получается. Ведь должны они как-то проявиться, понимаешь? А тут тишина! А пацана третий день дома нет!

— Мишка твой точно все Кузе вернул? — вдруг спросил Никита.

Комолов кивнул. После того как его ребята несколько часов обрабатывали Кузьмичева и Ко, последние сомнения отпали. Лысый старик не трогал Степку.

— Я так понимаю, в наши доблестные органы правопорядка ты не обращался и не собираешься?

На этот раз Комолов мотнул головой отрицательно.

— Давай-ка напиши мне всех твоих заклятых друзей, будем действовать методом исключения. Надо прикинуть, у кого была возможность помимо страстного желания тебе напакостить.

— Или просто денег заработать.

— Если бы деньги, Андрюха, эти гады бы все-таки позвонили, — возразил Соловьев. — Даже Степке дали бы позвонить. Чтобы нервишки вам пощекотать. Заставили бы его в трубку повопить, поплакать…

Андрей заиграл желваками, но Никита настойчиво и безжалостно продолжал:

— …покричать, мол, забери меня, папочка! Заставили бы… Просто так, вас напугать посильней. Устроить демонстрацию собственных возможностей, чтоб вам и в голову не пришло торговаться или в ментовку бежать. Прислали бы его ботинки. Или ухо.

В руке Комолова сухо треснула фарфоровая чашка.

Он молча промокнул салфеткой влажное пятно на брюках, собрал в кучу осколки и высыпал в мусорное ведро.

Снова сел.

— Тебе бы, Кит, страшилки писать, боевики с кровавыми подробностями.

Никита, все это время сидевший неподвижно, так резко вскочил, что кресло застонало.

— Идиот ты, Комолов! Вместо того чтобы эти самые кровавые подробности себе представлять, ты соберись! Слишком у тебя воображение разыгралось. А это сейчас недопустимо, понимаешь? Чё ты сам себя накручиваешь, едрит твою кочерыжку! Я же вижу — ты делать ничего не можешь, дергаешься только и представляешь, как там Степку твоего…

— Ты! — рявкнул Андрей, — хватит!

Никита снова брякнулся в кресло.

— Вот так! — удовлетворенно и ласково произнес он, отдышавшись. — Вот так! Разозлись! От этого в мозгах прояснится.

Он протянул Андрею лист бумаги.

— Пиши давай недругов своих. Проверим их для начала по нашей картотеке.

Во взгляде Комолова мелькнуло недоверие. Никита посмотрел ему в лицо и с ласковой снисходительностью хохотнул:

— А что? Мы ведь тоже не пальцем деланы! У меня в ФСБ генерал знакомый, поможет. И не дергайся ты, информация никуда не уйдет. Мало ли зачем мне эти люди могли понадобиться.

Комолов взялся за ручку:

— Только, надеюсь, в число твоих врагов не входит президент Соединенных Штатов или ООН какое-нибудь?

— Какая-нибудь… — поправил Андрей.

— Соображаешь, — снова хохотнул Соловьев.

Андрей злился и писал. Писал и злился. Эта злость придавала ему сил и уверенности, и — прав этот чертов сыскарь! — в голове прояснилось. Никита, видимо, не зря имел обширную клиентуру и авторитет в столице, умел человека за ниточки подергать, к себе расположить и разговорить, и дело заставить делать. Психолог хренов!

И настоящий друг.

Последняя мысль разозлила Андрея окончательно. Можно подумать, что друзья бывают ненастоящие. Игрушечные, что ли? Либо друг, либо нет, третьего не дано. Хотя Мишка оказался третьим, как выяснилось.

Очень логичные мысли шныряли у Андрея в голове, ничего не скажешь.

— Значит, не из-за денег они это устроили, — услышал он раздумчивый голос Никиты, — вернее, не только из-за денег. Кто-то сильно тебя ненавидит, Андрюха.

— Да почему? — в сердцах воскликнул тот. — С чего ты так решил?

Никита постучал согнутым пальцем себе по лбу.

— Вот поэтому. Я же тебе говорю — нужны были бы только бабки, эти ублюдки не сидели бы сложа руки. Они же тебя изводят просто! Ты же вон на сушеную курицу стал похож!

Андрей приподнял брови.

— Да! На курицу!

— Почему на сушеную?

— Потому что дурак! Пиши давай! Тебя кто-то ненавидит, а ты поддаешься, как будто ворона пластилиновая!

Андрей приподнял брови еще выше.

— И нечего бровями дергать! — еще пуще завелся Соловьев. — Чего ты сопли на кулак мотаешь, а? Мечешься как бешеный! Помаринуют они тебя еще немного, и все — пишите письма мелким почерком! По тебе дурка плачет уже! У тебя глаза психические. Психованные!

Никита перевел дыхание, схватил пачку сигарет со столика.

— По-моему, ты не только меня разозлил, но и сам разозлился, — спокойно изрек Комолов.

После чего в кабинете установилась долгая тишина.

— Значит, ты думаешь, что Степку забрали, чтобы меня извести? — наконец спросил Андрей.

— Получается так.

Комолов зачем-то кивнул. Виски снова нестерпимо заломило. Он провел ладонью по лицу, словно вытирал пыль.

— Надо к Дашке ребят послать.

— Она у тебя что, одна? — удивился Никита, который уже привык не удивляться.

— Она у меня одна, — повторил, словно попка, Андрей и, не замечая недоуменного соловьевского взгляда, добавил: — Единственная.

— Мать твою, — буркнул Никита, — ты и правда рехнулся! Алле, гараж! Комолов, ты где? Ты Дашку одну оставил или как?

Андрей нахмурился.

— Или как. — Ему вспомнились два здоровых бугая, посапывающих в его кухне на диване. — Если все так, как ты предполагаешь, надо еще людей послать.

Он достал мобильный и связался с Николаем.

— Она меня убьет, — переговорив с начальником охраны, сообщил Андрей Соловьеву.

Никита покосился на него с недоверием.

— Ладно, — встряхнулся Андрей, — я пока дописываю, а ты размышляй. Вслух, пожалуйста.

Соловьев довольно хмыкнул и потер ладони друг о дружку.

Сначала скрипнул паркет на лестнице. Потом медленно и почти бесшумно приоткрылась дверь. Даша завозилась, изображая внезапную тревогу спящего человека.

— Ну что? — раздался Димкин шепот.

— Тсс… Спит вроде, — отозвался еще тише его напарник, стоя в дверях Дашкиной спальни.

— Пошли чайку дербалызнем, — услышала Дашка, когда за ними закрылась дверь.

Идите, идите.

Это очень кстати. Пока они на кухне, Дашке удастся забрать машину. Все же без нее ей пришлось бы трудновато.

Даша встала, засунула под кровать дурацкий Димкин ботинок и стала одеваться. Время от времени она подходила к двери и прислушивалась. В трюмо в этот момент мелькали три женщины с напряженными и загадочными лицами. Просто джеймсы бонды в юбках.

Тройное отражение собственной персоны настигло ее в самый неподходящий момент. Дашка как раз натягивала на себя свитер и одновременно пыталась запереть дверной замок. Увидев себя в зеркале, она вздрогнула. Эти особы с безумными глазами и бледными, бескровными ртами не имели с ней ничего общего! Что еще такое? Где решительный взгляд? Куда подевалась уверенность?

Дашка одернула свитер, пригладила всклокоченные волосы и потрясла кулаком перед зеркалом. Вон отсюда, трусливые твари! Здесь останется только она — сильная женщина, которая ничего не боится и со всем справится.

Женщина, у которой пропал сын.

Думать об этом нельзя.

В юбке будет неудобно, вот что. Вот о чем следовало поразмышлять, остальные мысли могли убираться вслед за теми перепуганными курицами в зеркале.

Дашка сменила юбку на джинсы, снова подошла к двери и прислушалась. Нет, подозрительных звуков не доносилось, надо было спешить, пока охранники не выпили весь чай и не пришли снова проверять, хорошо ли ей спится.

Даша решила не медлить больше и, заперев дверь своей спальни на ключ, ринулась к окну. Неожиданная мысль остановила ее. Двигаясь на цыпочках, Дашка вышла из комнаты. Ей понадобятся деньги, это было очевидно, и как это она не подумала об этом раньше. Деньги, которые она украла у собственного мужа. Деньги, на которые она собиралась устраивать новую жизнь.

Об этом тоже нельзя было думать.

В Степкиной комнате все было по-прежнему. Развалы учебников, кассет, дисков, тетрадей на письменном столе. Футбольный мяч невесть каким образом оказавшийся на подоконнике. Мятая футболка на спинке стула. Еще одна — на кресле.

Нельзя. Нельзя на это смотреть.

Нужно открыть ящик стола и забрать сумочку с деньгами. Нужно уйти отсюда.

Дашка решительно двинулась через всю комнату. Споткнулась, нелепо взмахнула руками и, едва удержав равновесие, оперлась на кресло.

Под ногами у нее лежал Степкин тапок.

Мягкий, ворсистый тапок.

Смешная заячья морда с висячими ушами на макушке.

Степка любил эти тапки. Несмотря на всякие модные широченные штаны с множеством карманов, куда поместился бы и Андреев «дипломат». Несмотря на футболку с изображением Курта Кобейна. Несмотря на супернавороченные кроссовки «Адидас». Несмотря на «чисто конкретно», «сидюк», «висюк», «ясный перец», «сто пудов» и прочую чушь. Несмотря на «Мам! Я не маленький!»

Маленький…

Заяц на тапке, кажется, подмигнул Дашке.

Она не скоро смогла остановиться и вытереть мокрое от слез лицо.

Кирилл — вот о ком следовало подумать. И Дашка стала думать. Она думала, когда с сумочкой под мышкой кралась по лестнице, когда на цыпочках бежала вдоль холла, когда мчалась по двору к гаражу. И сомнений у нее не осталось. Все сошлось. Раз похитители не имеют отношения к Андрею и его чертову бизнесу, значит, Степка у Кирилла.

Она отдаст деньги, отдаст, и пусть этот негодяй подавится!

А потом…

Она убьет его!

Жаль, что ей не пришло в голову взять с собой пистолет.

Ничего, Кирилл — слабак, она запросто справится с ним, придушит голыми руками.

Дашка бросила взгляд на свои руки, судорожно вцепившиеся в руль. Костяшки пальцев побелели, ладони взмокли. Нет, так не пойдет! Сейчас главное — выехать со двора без шума. Спасибо тому, кто придумал иномарки! Хотя неизвестно, как работали другие, но двигатель в Дашкиной «Тойоте» завелся нежно и еле слышно.

Из своей будки вылез Рик, зевнул во всю пасть и увидел Дашку. Она заметила его и приложила палец к губам. Умный пес молча подбежал к машине и присел, склонив лобастую голову набок. Морда его выражала осуждение.

— Так надо, Рикуша, так надо, — прошептала Дашка, выйдя из кабины.

Она открыла ворота и выехала наружу, чувствуя на себе непонимающий взгляд собаки.

Город встретил Дашу влажной чернотой ливня. В одну минуту вдруг небо поседело, набрякло, и ветер бросил в лобовое стекло длинные пряди дождя. Далеко позади оставалась полоска светлого горизонта, словно там созревал другой день. Москва словно жила на дне глубокой огромной кастрюли, придавленной грозовой крышкой.

Так казалось Дашке всегда, даже в солнечную погоду, даже в тихие безветренные, белые-белые зимние дни. Москва угнетала ее с первых дней и все пятнадцать лет, и никогда Даша не могла отделаться от ощущения, что попала в серую, зловонную яму. На дне этой ямы не различить было слов за гулом толпы, не разглядеть было улыбки за бесконечными, равнодушными чужими лицами. Даша не замечала столичного блеска, не радовалась большим площадям и старым домикам с эркером. Только любопытство толкало ее на прогулки, и вместе с Андреем они изучали этот город, тыкаясь, словно слепые кутята, из переулка в переулок. И всюду слышалось пресловутое: «Пона-а-ехали в нашу Ма-а-аскву!» Чудилось, наверное. Первое время это даже веселило. И пытаясь согнать с плеч тяжелые лапы собственных комплексов, обид, неуверенности, Дашка беззлобно огрызалась в ответ. С огоньком эдак, заразительно похохатывая, бросала смешные, необидные фразы. Кондуктору в автобусе, бабке в метро, милиционеру на улице. Охранникам в общежитии, которые не ленились лишний раз напомнить, кто тут хозяин. Они, конечно, хоть и пузо набекрень, хоть пять лет на одном месте сиднем перед черно-белым телевизором, хоть зарплата меньше стипендии тех самых провинциалов, что они охраняли. Зато — московская прописка. И сладкое ощущение власти, когда перед тобой, пританцовывая от голода и холода, от близкого ощущения дома, стайка молодых, сильных ребят. А пропуска забыли. Потеряли или еще что. Неважно, что косопузые этих ребят видят по двадцать пять раз на дню и знают про каждого, кто с кем спит и кто что ест на завтрак. А пропуск?! Ах, забыли… Значит, предстоит нескучный вечер, можно покочевряжиться, поглядывая сверху вниз из-за стеклянной стойки.

Какой к черту дом!

Пропуск в общагу. Пропуск в столицу. Пропуск в красивую, беззаботную жизнь.

Сверху вниз смотрели и врачи «скорой помощи», которых Фима вызвала к жаркой, мечущейся в бреду Дашке.

— Аборт, что ли? — прозвучал первый безразличный вопрос.

— Нет? — И второй, такой же безразличный: — Прописка, полис есть?

— Нет? — И третий, с прежним равнодушием: — Ну и что нам с ней делать?

И ничего не сделали.

— Температуру сбейте, а там сама оклемается.

И вам того же!

Оклемалась, подумаешь, воспаление легких. «Скорая помощь» она на то и скорая, чтобы побыстрей отделаться. Больницы, опять же, переполнены.

Быть может, Дашке удалось бы проскочить это время, когда за спиной предательство, а впереди озлобленная, суетная толпа. Быть может, ее душа прибилась бы к компании таких же одиноких, но — задорных, пробивных, неунывающих. Быть может, она бы научилась дружить, веселиться и плакать хором — в тесноте, да не в обиде. Быть может, она бы раскрылась, а люди — раскрылись навстречу ей.

Но именно тогда пронзительное, горячее чувство обволокло душу, и тяжелый засов опустился на сердце, запирая его от мира. Дашка ощущала реальность, но не жила в ней, создавая свою собственную вселенную, где отцы не предают детей, а дети не обманывают отцов, где не спрашивают пропуск перед входом, а протягивают цветы, где слова приобретают цвет и глубину, а не падают камнем на больную мозоль. Лишь один человек был ей дорог, и потому ни тогда, ни позже Даша уже не стремилась к другим. Даже просто поболтать. Даже обыкновенно прогуляться.

А Москва, что Москва — Дашка уже сознавала, что живет здесь ради Андрея. И свыклась с безликими лицами, бесконечной маетой, ханжеством. Да, казалось, этот город разъедает словно кислота истинную суть вещей, оставляя взамен только внешний лоск. Но разве город — это только дома и площади, улицы, переулки и яркие огни первых реклам? Город — это люди, а люди Дашку не интересовали. Она не ждала от них плохого, но и, встречая хорошее — каждый раз тихонько удивлялась.

Удивлялась пожилой паре, которая, сдавая им с Андреем квартиру, не указала высокомерно на дверь, обнаружив отсутствие регистрации в их паспортах, и — надо же! — не являлась внезапно проверять, на месте ли мебель, не сорваны ли краны. Удивлялась Юрию Ильичу, без ведома которого Фима взяла ее на работу и который пролетал мимо Дашки, не здороваясь, не удостаивая взглядом, а потом вдруг подарил на день рождения огромный торт и изящный томик Ахматовой и даже руки целовал. Целовал, представьте, ее грубые, в заусенцах и цыпках, пальцы.

Удивлялась толстухе в форменной фуражке, пустившей Дашку в метро без жетона. Удивлялась продавщице, запыхавшейся и пунцовой, догнавшей Дашку на выходе с рынка и ссыпав ей в ладонь забытую сдачу. Удивлялась пожилому, усталому дядьке, бросившемуся вслед за Дашкой наперерез пьяному водиле, под колеса которого она едва не угодила.

Город до сих пор нагонял тоску, но уже не острую, с примесью чего-то неуловимого, недоступного, а привычную тоску женщины, чьи глаза равнодушно пробегали мимо витрин и ресторанного блеска. Неприятие ли рождало эту тоску, непонимание радостей столичных жителей или только ностальгия по родным, тихим улицам с редкими прохожими, многословными бабульками, улыбчивыми, неспешными влюбленными парочками.

Сейчас Москва оглушила Дашку. И ливень — словно отголосок ее собственных слез — напугал, толкнулся в сердце нехорошим предчувствием. Мрачно было за окном, еще темнее было на душе, но если с лобового стекла можно стряхнуть воду и грязь быстрыми «дворниками», то в душу дворника не пустишь. Да и где его взять такого дворника?!

Быстро и туго Дашка приложилась к глазам тыльной стороной ладони.

Не хватало еще попасть в аварию, рыдая от жалости к самой себе!

Включила радио, пытаясь заглушить свои страхи, но дорога была мокрой, невнятной, а задорный голос ведущего мешал сосредоточиться. Выключила.

Надо было взять себя в руки. Испытанный метод — покурить. И еще — сосчитать до десяти. Ладно, до тысячи.

Дашка до боли вглядывалась в темноту дождя и считала. Хотя настырный внутренний голос причитал, что испытанные способы в критических ситуациях не действуют. Так и крутилось в голове — критическая ситуация. Дурацкое определение, дикое какое-то! И почему не действуют?

Ей главное — доехать.

Схватить за шиворот трусливого суслика, обожающего деньги. Ба-а-льшие деньги! Шандарахнуть его башкой об стенку, чтобы из глаз брызнули слезы. И еще раз, и еще! Ярость накрыла Дашку плотно, с головой, не оставляя ни единой лазейки сантиментам и раздумьям.

Убью! — клокотало внутри.

Башкой об стенку! — хрипело внутри.

Насмерть! — спокойно уточнялось.

И внутренний голос заткнулся, пасуя перед убежденной, окончательной яростью.

И неожиданно — как начинался — кончился дождь. Сбоку ударило по глазам высокое солнце, и Дашка увидела юный, летний день во всей красе. Стены зелени, огромные лужи вдоль серой ленты дороги, башни многоэтажек, остовы новостроек, муравейник людей.

Жизнь…

Из ливня Даша попала в пробку. Ярость требовала выхода, и Дашка занервничала в бездействии, пялясь на мощный зад джипа. Торкнулась в сторону и наткнулась на изящное бедро «Опеля». Посигналила, понимая, однако, что это бессмысленно. Но ее поддержали, и никуда нельзя было деться от десятков гудящих машин.

Дашка курила и ерзала, ерзала и курила и уже думала оставить машину где-нибудь на обочине и добраться до Кирилла на метро, как вдруг ее внимание отвлекло какое-то яркое пятно, быстро движущееся по тротуару вдоль дороги. Желтая рубашка с капюшоном и какой-то зверской мордой на спине.

— …Ну кто же так ходит в школу, Степка?

— Мам, сейчас на это никто не обращает внимания!..

Дашка трясущейся рукой приоткрыла дверцу машины. Мальчик на той стороне дороги бежал очень быстро, словно спасался от кого-то. Желтая рубаха — широкая, свободная — развевалась в разные стороны.

Брюки колыхались, словно паруса.

— Степка, — прошептала Дашка и выскочила из машины.

— Степка! — заорала она, огибая чужие автомобили.

Вслед ей раздавались пронзительные и возмущенные гудки.

Мальчик будто бы побежал быстрее. Впереди был парк в буйной зелени и аккуратных клумбах. Дашка вдруг вспомнила, что однажды они гуляли тут втроем — она, Андрей и Степка, — катались на скрипучей карусели, собирали позолоченные осенью листья. Маленький Степка все повторял: «У меня будет бербарий». Почему — бербарий?!

Мысли ее метались, как она сама между машин.

Степка, наверное, испугался, когда она его окликнула. В этом гуле невозможно узнать материнский голос. Степка испугался и побежал быстрее. А ей трудно бежать, она много курит, у нее одышка. И ноги то и дело спотыкаются друг о дружку. И с обувью что-то не в порядке, шнурки, что ли, развязались?

Посмотреть вниз было некогда. Степкина спина мелькала перед глазами, прохожие шарахались в стороны.

Он свернул в парк, Дашка не могла ошибиться. Вслед за ним она миновала большие ворота и выскочила на широкую тропу, окаймленную по бокам аккуратным газоном. Здесь было пусто.

Впереди зеленели ряды деревьев. И ни единого человека не было вокруг. Будний день. Обед. Кому придет в голову прогуляться по парку, когда полно работы и надо еще успеть перекусить. В Макдоналдсе, например.

Степка с Дашкой часто ходили в Макдоналдс, Андрей только ворчал, что ни за что не будет есть эту отраву. Они смеялись над ним и приносили домой большие хрустящие пакеты с «быстрой» едой и уписывали за обе щеки мороженое, картошку, чизбургеры. Степка вынимал ломтики соленых огурцов и скармливал их Рику. Тот просто обожал огурцы.

Солнце жестоко било по глазам, Дашка уже с трудом различала силуэты деревьев впереди и пустые скамейки. На бегу она сняла свитер и повязала его на поясе. Майка была влажной от пота. Волосы липли к шее, лезли в глаза, и приходилось то и дело сдувать их, и дыхание сбивалось снова и снова. Со стороны Дашка слышала собственный хриплый свист, вырывающийся из груди.

В какой-то момент ей стало очевидно, что Степка спрятался в этой зеленой гуще, а не бегает по парку бессмысленно, как его мать. Ведь он убегал от кого-то, и было бы логично укрыться в деревьях, а не носиться как угорелому. Дашка резко свернула с тропинки.

— Степа, Степушка, это я, — позвала она, — Степка, не бойся. Я прошу тебя, выходи. Степка!

Вздрагивала листва.

Силы оставили Дашку мгновенно, в один миг. Она вдруг поняла, что не может больше сделать ни единого шага. Каждая клеточка тряслась от напряжения и вопила яростным шепотом: «Я не могу!» Сердце подкатывало к горлу и, казалось, вот-вот Дашка выплюнет его в траву.

Она прислонилась к дереву, кора ощутимо царапнула мокрую щеку.

Вот так — в рабочий полдень, в жаркий июльский полдень, в самый обыкновенный полдень — человек вдруг теряет надежду.

«Ты должна встать». «Ты должна догнать его!»

Дашка поднялась, опираясь на ствол. Ноги были тяжелые и чужие. Свитер куда-то делся, должно быть, упал и остался валяться где-то в траве. Где-то… Где ее мальчик?!

Она снова оказалась на тропинке и, шатаясь, поплелась вдоль парка. Ей встретилась веселая компания студентов с гитарой. Дашка открыла рот, чтобы расспросить их, но из горла вылетели какие-то нечеловеческие звуки.

Ребята обошли ее, стараясь не задеть.

— Бомжей-то расплодилось, — услышала Дашка.

Она дернула головой, будто пыталась увернуться от жестоких, банальных слов.

И снова пошла.

— Ну откуда такая красавица? — Навстречу ей показался человек в форме. — На дворе еще практически утро, а эта уж на ногах не стоит!

Рядом с ним, словно выскочив из волшебной табакерки, оказался еще один. Близнец, если смотреть только на форму. А в лица Дашка посмотреть не могла. Веки были просто неподъемными.

— Да она в зюзю, что ты разговоры разговариваешь? Поехали, отвезем в отделение.

— Э… А может, денежка у тебя есть, тетя? Колян, ты посмотри на ее джинсы, не простые джинсы, кажись, очень дорогие и очень фирменные. Так что, тетя, есть денежка?

Блестящие пуговицы на их рубашках сливались в одно пятно. Дашка попыталась поднять глаза выше, но в этот момент в ее голове что-то треснуло и раскололось на тысячу кусков, и каждый кусок вонзился изнутри в черепную коробку.

— Плевать на джинсы, смотри, она, кажись, сейчас сблюет. Ее вон вовсю колбасит.

— А майка тоже фирменная. Глянь на вышивку, «Юдашкин». Если я хоть чё-то в жизни понимаю, эта фифа…

— Блюет! Ну вот, я же говорил!

— Дамочка! Вы это бросьте! Вам тут не общественный сортир! Коль, помоги-ка мне.

— Да не буду я ее трогать, на фиг! Она вся провоняла…

— Помоги, я сказал. Раз-два, взяли. Небось хахаль ее бросил, вот и напилась среди дня. А неприученная, сразу видать. Ты, Коля, на ручки ее посмотри, какая из нее бомжиха? Как из меня самурай!

— Оставьте меня, — едва выговорила Дашка, бултыхаясь между ними, крепко сдерживаемая с обеих сторон крепкими ручищами.

— Штраф надо платить, мадамочка, — услышала она веселый голос одного из них.

— Я заплачу, — пообещала Дашка, восстановив дыхание и равновесие, — помогите мне найти сына. Вот тут сейчас бегал мальчик, в такой желтенькой рубашке. Это мой сын.

— Никого тут не было, — буркнул тот, который Колян.

— А ты что, за ним бегала, да? — хмыкнул другой.

— Помогите мне, пожалуйста.

Она решила не плакать, ни за что не плакать. Она где-то слышала, что слезы отнимают много сил. А ей очень нужны силы.

— Пожалуйста!

— Пройдемте в отделение!

— Я пройду. Только сначала найдите моего сына. Я заплачу штраф! Я все сделаю!

— Но-но, ты не маши тут руками! Пошли-ка!

Она поняла, что эти не помогут. И вообще никто не поможет. Сама, одна. Рассчитывать только на себя. И вперед.

— Куда?!

— Я не обязана с вами идти.

Раздался нехороший смех.

— Тогда предъявите документы.

— Я оставила документы в машине, — вспомнила Дашка.

Смех на этот раз был совершенно издевательским.

— Какая машина, тетя? Ты пьяна, как сапожник!

— Я не пила, — тихо ответила она, — могу дыхнуть…

Надо было побыстрее избавиться от них, любой ценой. Жаль, что документы и деньги в «Тойоте».

Ну почему она такая дура?!

— Не пила, говоришь? А что же шатаешься?

— Ветер, — ляпнула Дашка, оглядываясь по сторонам и мучительно соображая, как бы сбежать.

— А почему в тапках? На машине и в домашних тапочках?

Дашка мельком бросила взгляд на ноги. Так вот почему было неудобно бежать!

— Ребята, я из дома выскочила да и забыла переобуться по запарке. Торопилась очень.

— Ладно, надоела она мне, — поделился один с другим. — Пошли в отделение.

И потянул Дашку за руку.

— Да никуда я с вами не пойду!

— Документов-то у тебя нет! Значит, пойдешь.

— Документы в машине. Я сейчас принесу.

— Стоять! Пойдем вместе. Но смотри, если никакой машины нет, я тебя так отделаю, что мама не горюй, ясно?

Дашка вдруг вспомнила, как Андрей проходил практику в милиции. Ух, и матерился он тогда. Ух, и радовался, возвращаясь домой, и даже закатил пирушку по поводу окончания этой самой практики.

Неудивительно.

Но у него был друг — Никита Соловьев, майор милиции, кажется. Дашке он нравился. У Кита был открытый взгляд и твердые сухие ладони. Человек с такими уверенными, честными руками был не способен на подлость.

Значит, не все менты, как эти два ублюдка, вцепившиеся в нее мертвой хваткой? Не все хватают за руки, пихают, угрожают, брызжут слюной прямо в лицо. И дурно пахнут.

Голова кружилась так, что по дороге пришлось несколько раз останавливаться. Служители порядка нетерпеливо переминались по обе стороны от Дашки. Конвой, блин. Почетный экспромт. Эскорт, вот как.

От воспоминаний сердце заныло и снова подпрыгнуло к самому горлу. Вот бы ее вырвало снова, вот бы и сердце, и память, и чувства остались бы лежать на пыльном заплеванном асфальте. Никаких забот, черт побери. Можно было бы продолжить путь и найти Степку, не задыхаясь от слез, не останавливаясь поминутно, спотыкаясь о собственные страхи и сомнения.

— Ну, где твоя машина, лапочка?

Дашка огляделась, но своей «Тойоты» не увидела. Может быть, дальше? Даша совсем не помнила, где припарковалась. Внезапно ее охватила злость.

— Отстаньте! Не знаю я, где машина. Может быть, ее угнали давным-давно, я дверь даже не закрыла.

Менты заржали во весь голос.

— Отпустите меня! Мне надо сына догнать.

— Догонишь. Сначала штраф заплати.

— Да за что, господи? — Дашка рванулась вперед, но один из милиционеров так вывернул ей локоть, что она взвизгнула от боли и резко развернулась к нему.

— Козел!

Он тяжело задышал ей в лицо.

— Вот за это и штраф. А еще за нарушение правопорядка в общественном месте. По дороге придумаем еще что-нибудь. Пошли, сука!

Она, конечно, имела право на телефонный звонок. Ей, конечно, велели заткнуться и не высовываться. Посадили на скамейку рядом с дежурным и приказали ждать.

Дашка попробовала орать, но дежурный — бородатый мужик с осоловелыми глазами и запущенным, прыщавым лицом — спокойно и убедительно пригрозил, что запрет ее в камеру. Со скоростью курьерского поезда в голове промелькнули воспоминания, и Дашка поняла — запрет. В камеру не хотелось. Раза два она уже побывала там все из-за той же проклятой прописки. То бишь ее отсутствия.

Даша сцепила пальцы на коленях, закусила губы и приготовилась ждать. Терпения не хватало. Представлялось, как Степка, запыхаясь, носится по городу, от кого-то прячась, и боится пойти домой. Он наверняка решил, что родителей тоже похитили и держат в пыльном подвале. Он наверняка их искал и, конечно, не нашел. Потому как один родитель шляется непонятно где, а второй сидит в отделении милиции, смиренно понурив голову.

Как бычок, которого сейчас на бойню поведут.

Дашка от унижения и безысходности заплакала. Ей бы сейчас сына обнимать, кормить его горячим супом и котлетами, и принести из комнаты его любимые тапки с заячьими мордашками, и благодарить Бога, что он жив, цел и невредим. Невредим, судя по тому, как быстро Степка бежал.

А она сидит…

— Я буду жаловаться! — смахнув слезы, заявила она.

Прозвучало глупо и неубедительно. Дежурный даже головы не повернул в ее сторону.

— У вас дети есть? — решила подойти с другого бока Дашка. — Меня ребенок ждет.

— Раньше надо было думать, — флегматично ответил мужик, не глядя на нее, — а то напьются, дебоширят…

— Да я трезвая!

— Тем более. Соображать надо, прежде чем с органами в противодействие вступать.

— Чего? Какие органы? Никуда я не вступала. Отпустите меня сейчас же!

— Матвеев! — кликнул куда-то в сторону дежурный. — Отведите дамочку в камеру, достала она меня…

Дашка облизнула пересохшие губы и примирительно улыбнулась:

— Да ладно, ладно. Не надо в камеру, я молчать буду.

— Вот и молчи.

— А это… Долго мне тут сидеть?

— Как получится. Может, на пятнадцать суток загремишь. Может, часок подержим для воспитательных целей. А вообще — штраф бы заплатила да иди себе. Все жадничаем для родной милиции…

Дашка заломила руки:

— Да нет у меня денег! Нету! В машине оставила!

— Ну и сиди тогда!

— Дайте мне позвонить, пожалуйста! Я попрошу, и деньги привезут, много денег.

Дежурный наконец бросил на нее заинтересованный взгляд.

— Много? А ты что — жена олигарха, что ли?

И захохотал. Наверное, собственная шутка показалась ему верхом остроты.

Дашке пришла в голову неожиданная мысль.

— Между прочим, я действительно жена олигарха!

— Ага, а я — бабушка Элвиса Пресли! Приятно познакомиться.

Мужик снова затрясся от хохота. Борода его походила на содрогающегося в предсмертных судорогах ежика. Дашка все смотрела и смотрела на него, чувствуя, как в душе поднимается недавняя ярость, вытесняя униженность и неуверенность.

— Хватит ржать!

Дежурный округлил глаза, прыщи на его физиономии обозначились ярче.

— Чего?!

— Хватит ржать, говорю, — спокойно уточнила Даша, — лучше позвони майору Соловьеву Никите Васильевичу.

— Чё? Кого? Ты, блин, зараза…

— Соловьеву Никите Васильевичу, — повторила еще увереннее Даша.

Фамилия и отчество Кита сами собой возникли в голове. А звание Дашка наобум ляпнула, ей казалось, что сержант — слишком мелко, а генерал — слишком нагло. Так что майор — в самый раз. И конечно, не важно в каком ведомстве майор этот служит. И вообще служит ли еще. Кажется, Андрей говорил что-то насчет увольнения Никиты из органов и организации собственного агентства. Если это правда, то торчать тут Дашке до морковкиного заговенья.

— Вы сами позвоните или это мне сделать? — учительским тоном осведомилась она у обалдевшего дежурного.

— Я тебе сейчас позвоню! — многообещающе произнес тот.

— Мне звонить некуда. Мобильный я тоже в машине оставила. Так что позвольте воспользоваться вашим телефоном.

Дашка протянула руку к аппарату. Мужик быстро отодвинул его подальше и крикнул, не балуя разнообразием:

— Матвеев!

— Я вас прошу, дайте позвонить! — Даша поймала его глаза и теперь взглядом убеждала, что надо слушаться бедных, истерзанных женщин, тоскующих на скамеечке в отделении милиции.

— Я вас заклинаю! У меня сын! Он меня ждет, вы поймите!

— Номер! — неожиданно гаркнул дежурный, отворачиваясь от Дашки.

Наверное, застеснялся пристального разглядывания.

Даша совершенно бессознательно возвела глаза к потолку. Дежурный проследовал взглядом туда же. Но никакого номера на потолке обнаружить не удалось. Дашка мученически сдвинула брови, соображая, что делать дальше. Давать чужой номер — бессмысленно, а Никитин она не помнила. Точнее, никогда не знала. И что теперь предпринять, тоже не знала.

— Можно я сама наберу?

Дежурный покачал головой.

— Ну какая разница? За мной же тогда приедут и штраф заплатят. Как иначе вы деньги получите?

Дежурный поразмышлял, раскачивая огромной лапой свой бородатый подбородок.

— Диктуйте номер.

— Вы дадите мне поговорить?

— Номер!

Дашка судорожно вцепилась в колени. Все цифры смешались в голове, и ни единая комбинация не выглядела уместной в данном случае.

А Степка сейчас мчится по городу… И ветер треплет желтую рубаху в разные стороны.

Хорошо, что дождь кончился.

— А дождь кончился? — решила уточнить Даша.

— Что?!

— Тут окна нет, я не вижу, — пояснила она, — дождь кончился или нет.

Дежурный отвернулся, всем видом демонстрируя, что на погоду он плевать хотел. А заодно и на эту сумасшедшую. То позвонить ей, то гидрометеоцентр вызвать.

— Вспомнила!

Она подпрыгнула от радости и взахлеб продиктовала набор цифр. Изворотлива все-таки память человеческая! Оказывается, на ее задворках хранился все-таки телефон Кита. Мало того, Дашка отчетливо увидела перед собой его визитку, которую однажды показывал Андрей. «Соловьев Никита Васильевич, управляющий ООО «Бейкер-стрит». И номер телефона.

Плевать, что это никак не телефон милицейского майора, на который купился прыщавый бородач.

— Мне нужен Соловьев, — объявил в трубку дежурный, и Дашка нетерпеливо заерзала на скамейке.

— Дайте мне трубку. Дайте мне!

— Алло? Майор Соловьев? Ах, в отставке? — Дежурный скосил глаза на пунцовую от злости Дашку, но трубку ей не передал. Спасибо на том, что не отключился сразу.

Никита повесил трубку и взглянул на Андрея, который задумчиво чертил на бумаге схему подъезда к дому одного из своих недоброжелателей. Увлекся. Уже не казался стариком, наоборот, у него был вид уверенного и сильного человека. Только пальцы подрагивали слегка. Скорее всего, от нетерпения.

— Комолов, у тебя охрана надежная? — спросил Никита.

— Конечно, — не отрываясь от своего занятия, ответил тот. — А что?

— А то, что мне сейчас звонили из милиции, и сказали, что твоя жена у них в отделении. Надо ехать и штраф за нее платить.

Андрей недоуменно сдвинул брови.

— Какой еще штраф? Соловьев, о чем ты?

— Дашка твоя чего-то с ментами не поделила, — пояснил Никита, — но я другого не понимаю, как она могла в отделении оказаться, если ты целую ораву послал ее охранять?

Андрей откинулся на спинку кресла и тяжело вздохнул.

— Так…

— Звони своим обормотам, — посоветовал Соловьев.

Через минуту, выяснив, что охранники на самом деле обормоты и последние кретины, Комолов выбежал из кабинета приятеля, на ходу костеря и свою службу безопасности, и предприимчивую, глупую жену. Никита едва поспевал за ним, с едва сдерживаемым изумлением прислушиваясь к виртуозному мату Андрея.

— Значит, Дашка сама понеслась на поиски? — уточнил Соловьев, когда они сели в машину.

— Дура! — невпопад прокомментировал Комолов и, словно опомнившись, уставился на Никиту: — Ты со мной, что ли?

— Нет, я с архангелом Михаилом, — огрызнулся тот, — поехали давай, по дороге расскажешь, что с вами происходит.

Андрей надавил на газ с такой силой, что машину подбросило.

— С нами ничего не происходит! У нас сын пропал!

Больше он ничего объяснять не стал. Кому какое дело, что у него жена — полоумная истеричка? Что он любит ее до потери сознания? Что она ему не верит?

Дашка вышла из отделения, не глядя на мужа и не сказав ему ни слова. Хотя его появление вызвало в душе настоящую бурю. Она была не готова увидеть его здесь и сейчас, она вообще не была готова его видеть. Ей нужно было вырваться из милиции и продолжить поиски сына, а не устраивать очередные семейные разборки. Ну откуда он взялся?!

Андрей тоже молчал. Разборки тоже его не прельщали, и объяснять, откуда он узнал про Дашку, Комолов не собирался. Однако когда она с высоко поднятой головой прошествовала мимо его машины, терпение Андрея иссякло.

— Куда? — Он дернул ее за руку.

Дашка вывернулась и зло посмотрела на мужа.

— Я иду за Степкой!

— Ты поедешь домой, психопатка чертова! И будешь сидеть под замком, понятно?

— Иди ты! Сам знаешь куда!

Андрей знал. Но не пошел, а остался стоять рядом с ней, хватая ее за руки.

— Хватит вырываться! Идем!

— Я с тобой никуда не пойду! Я видела Степку, мне надо его догнать!

Комолов дернулся, как от пощечины.

— Что?! Ты его видела, и молчишь? Дашка, ты в своем уме? Где Степка, где ты его видела? — заорал он, глядя в ее, перекошенное от ненависти лицо.

— Можно подумать, тебе есть до этого дело! — заорала она в ответ.

— Брэк, господа! — вылез из машины Никита.

Дашка удивленно округлила глаза. Она отказывалась что-либо понимать. Она-то решила, что Соловьев, не желая возиться с милицией сам, просто позвонил Андрею и продиктовал адрес отделения. Теперь оказывается, что бравый майор — лейтенант? генерал? — все это время был здесь. И слушал, как они лаются. И теряют время, черт возьми!

— Никита, ты отвезешь меня? — неожиданно осведомилась Дашка.

— Я без машины, — спокойно ответил тот, — нас повезет Андрей, но сначала ты расскажешь, где видела Степку.

— В парке, — также спокойно ответила Дашка, — недалеко отсюда.

И махнула рукой куда-то в сторону.

— Что он там делал?! — снова заорал Андрей. — Почему ты его отпустила?

Никита напрасно попытался вклиниться между ними, когда Дашка бросилась на мужа с кулаками.

— Я не отпускала его, не отпускала! — сквозь рыдания, злобно шипела она. — Ты ничего не понимаешь, идиот! Тебе плевать на него! Ты же только о себе думаешь, бизнесмен чертов! Будь ты проклят, барыга, все из-за тебя, из-за твоих денег вшивых!

Спустя минуту она обессиленно повисла на соловьевских плечах, икая и всхлипывая. Андрей стоял с видом человека, на которого опрокинули ведро помоев. Не просто так, случайно опрокинули, а заранее подготовились и долго поджидали удобного случая. Никита поверх Дашкиной головы делал приятелю какие-то знаки, но тот не реагировал.

— Давайте-ка, ребята, вы успокойтесь, — предложил Соловьев, — хватит спектакли на улице закатывать, и в своих отношениях потом разберетесь. Даша, расскажи, как ты встретила Степку. С кем он был?

— Один, — она отлепилась от Никиты и запрокинула голову, чтобы посмотреть в его спокойное лицо, — он был один, он бежал от кого-то.

— А что же ты… — начал было Андрей, но, встретившись с Никитиным взглядом, осекся и замолчал. Щелкнул досадливо пальцами.

Дашка покосилась на мужа и продолжала:

— На нем рубашка такая широкая была, пузырилась на ветру… Я уж ему сколько раз повторяла, что холодно в ней, слишком она свободная, продувается сильно… Конечно, сейчас солнце… Но все равно… Не рубашка это, а балахон какой-то…

Дашка громко икнула, клацнула зубами и замолчала надолго. По щекам ее текли слезы.

Мужчины переглянулись. Никита взглядом просил друга успокоиться и терпеливо ждать. Комолов, переминаясь с ноги на ногу, смотрел на Кита с плохо скрываемым недоверием.

Надо было хватать Дашку в охапку и ехать в парк. Должно быть, Степка еще там.

Если, конечно, воображение не сыграло с Дашкой плохую шутку.

Очень плохую и очень жестокую. Но Комолову хотелось верить в нее.

— Почему ты в тапочках? — вдруг заметил Андрей.

Дашка вытерла лицо кулачками, как ребенок, и устало пожала плечами:

— Забыла…

Радуясь, что удалось переключить ее внимание и остановить хотя бы на время эти безмолвные, страшные слезы, Андрей улыбнулся:

— У меня в багажнике твои кеды, я принесу сейчас.

Он убежал вприпрыжку.

Степка живой — это главное. Степка живой и разгуливает по городу в большой, желтой рубахе.

Андрей ему уши надерет!

— Пойдем в машину, Даш, — позвал Никита.

Она устроилась на заднем сиденье и послушно переобулась в кеды. Андрей потянулся помочь ей, но Дашкины заплаканные, опухшие глаза уставились в его лицо с такой злобой, что он опустил руки. Она снова склонилась над обувью, тщательно завязывая шнурки.

Мужчины старательно отводили взгляд от ее трясущихся пальцев.

— Все. Я готова.

— Даш, — повернулся к ней Никита, — так вы со Степкой разговаривали?

Она покачала головой:

— Я не догнала его, не сумела. Такое солнце было…

Она крепко зажмурилась, прогоняя вновь подступившие слезы.

— Я не видела, куда он побежал. Я искала его в парке, но не нашла. Наверное, он испугался…

— Чего? — спросил Андрей.

— Он бежал от кого-то, — задумчиво произнесла Дашка, — ему удалось сбежать, и он бежал дальше, прятался.

Никита недоверчиво хмыкнул. Пацана украли, он убежал и зачем-то шлялся по парку, а не направился сразу домой или хотя бы к телефону, чтобы связаться с родителями. Похоже на бред. Зачем мчаться по городу, если есть автобусы и маршрутки? Зачем прятаться в парке, если есть милиционеры? Или Степка совсем не доверял им, боялся, что похитители купили всех ментов?

Что-то не складывалось.

— Даш, ты уверена, что это был Степка? — осторожно спросил Никита и тут же чертыхнулся про себя. Две пары глаз возмущенно уставились на него, негодование готово было выплеснуться ему в лицо с обеих сторон.

— Даш, я все понимаю, но ведь ты его звала, да? — быстро заговорил он. — Почему он не откликнулся? Не обернулся?

Андрей перевел напряженный взгляд на жену. Она уверенно вскинула подбородок:

— Степка не слышал! Там такой гул стоял, я в пробку попала, и вокруг все машины сигналили. Нельзя было ничего услышать, понятно?

— Ты видела его в лицо? — жестко спросил Соловьев.

— Это был Степка! — шепотом закричала Даша.

Андрей крепко сжал ее ладонь, но жена, даже не заметив этого, пристально смотрела на Никиту. Она ждала его вопросов, она жаждала отвечать на них и доказывать, что именно Степка бежал вдоль тротуара, что именно Степкину рубашку вздувал ветер, что именно Степкины штаны колыхались в разные стороны, задевая прохожих широченными брючинами.

— И все-таки, вдруг ты ошиблась? — мягко спросил Никита.

Ей стало смешно. Неужели собственного сына можно с кем-то перепутать?!

Дашка так долго, так смачно хохотала, что Андрею пришлось легонько надавать ей по щекам, прежде чем ее взгляд обрел какое-то подобие мысли.

— Что? Что ты на меня так смотришь? Я в порядке! Мы сидим здесь и теряем время, а Степка…

— Возьми себя в руки! — приказал муж. — Ты ничем не сможешь помочь, если будешь биться в истерике.

Командные нотки в голосе. Спокойное, уверенное лицо.

Сколько раз это успокаивало ее, сколько раз лишь взгляд на мужа убеждал ее в незыблемости их счастья! Но не сейчас, черт возьми, не сейчас!

Кошмарную сцену, которую Дашка устроила после этого, вспоминать было стыдно. Поэтому она и не вспоминала, но в голове сами собой всплывали резкие, обидные слова, которыми Даша закидывала Андрея.

Она сидела на кухне, тупо уставясь в окно, где в мягком свете фонарей бились душные июньские сумерки.

Она сидела и слушала, не в силах остановить память.

Хватит командовать, кажется, так ответила мужу Дашка, когда он приказал ей взять себя в руки.

Хватит строить из себя героя, кажется, так продолжила она.

Ты — просто самоуверенный эгоист, кажется, это было первым оскорблением в бесконечном ряду остальных. И самым невинным, самым мягким.

Не обращая внимания на Никиту, забывая, что теряет драгоценное время, Дашка высказала все, что за последние месяцы накопилось в ней. И если раньше она тщательно взвешивала каждое слово, боясь ранить Андрея, теперь ни любовь, ни совесть, ни справедливость не могли ее остановить.

Она говорила, что он сам себя загнал в угол, что, делая деньги, он забыл о семье, о собственном достоинстве, о любимых машинах и только просиживал штаны в своем кабинете, наслаждаясь властью и растущим благополучием. Подавись ты этим благополучием, орала она. Все это, орала она, не стоит и тысячной доли того, что мы потеряли. У тебя были золотые руки и голова на плечах, орала она, а осталась только напыщенность богатого индюка. И со Степкой ничего бы не случилось, орала она, если бы не твой проклятый бизнес, не твоя проклятая циничность, не твое проклятое самолюбование.

Она надрывалась, ей не хватало голоса и слов, и сумбур ее горьких, выстраданных мыслей тяжело наваливался на Андрея, сталкивая в пропасть.

И он смиренно летел туда, в свою вину. Даже не пытаясь сопротивляться, зацепиться за край, взять последнее слово. Он сидел, пришибленный, пригвожденный ее приговором, и только мысли о сыне оставались единственным светлым пятном на его совести.

О сыне он никогда не забывал.

Это она напрасно, это она ошибается! И, черт возьми, он докажет ей! А потом упадет в пропасть, раз другого выбора нет.

Казалось, что Дашка не остановится никогда… Но силы покинули ее, предательски задрожали губы, и вместо горечи слов остались только тяжелые, тихие рыдания, рвущие душу.

Андрей завел мотор.

Никита закурил.

Никто не утешал ее, свернувшуюся калачиком на заднем сиденье автомобиля, одинокую, обиженную, растерянную.

Потом они обыскали весь парк — молча и сосредоточенно. Звонили каждые пять минут охранникам, которые маялись у пустого дома. Степки нигде не было.

Нет, не так — он был где-то…

Потом они поехали к ближайшей станции метро. Дашка едва сдержала возглас удивления, увидев, как Андрей достает из бумажника фотографию Степки. Рядом, за прозрачной пленкой, было и ее фото.

Муж носит бумажник в нагрудном кармане. Хранит там фотографии жены и сына. Это нормально, это вполне естественно.

И Дашка удивилась своему удивлению.

Степку в метро никто не видел. Или никто не запомнил. И тогда они бросили машину, спустились в подземку, на каждой остановке выходили и приставали к людям.

Никогда еще Даша не смотрела на незнакомого человека с такой надеждой.

А потом, как Дашка ни сопротивлялась, они отвезли ее домой. Они не верили ей — ни Никита, ни Андрей, — и Дашка плевать хотела на это. Она вдруг решила, что Степка мог испугаться охранников, залезть в дом тайком и спрятаться в своей комнате. Может быть, он просто не узнал служащих отца, может быть, просто не хотел поднимать шум.

Она не стала делиться своими предположениями с мужчинами. Было заметно, что поиски они считают бессмысленной потерей времени и стараются как можно быстрей избавиться от Дашки и начать действовать по своему какому-то таинственному плану. «Разрабатывать твоих клиентов» — так сказал Андрею Соловьев. Тот задумчиво кивнул, а Дашка сделала вид, что ничего не поняла.

Но она понимала. Ей было ясно — они решили, что она спутала Степку с другим мальчиком, ошиблась, обозналась, сошла с ума… Блин, лишь бы не зарыдать снова! Она перепутала, и, исколесив город на земле и под землей, они только потеряли время. А Степка все еще томится у похитителей.

Она не могла и не хотела переубеждать этих болванов. Она даже не заикнулась о Кирилле, не стала рассказывать, что вычислила его наверняка, ехала именно к нему. Пусть вычисляют врагов Комолова, пусть! А она тихонько проберется в комнату к сыну, найдет его на подоконнике за шторой — он всегда там прятался! — и крепко-накрепко прижмет к груди. Он будет вырываться, этот несносный, ее любимый мальчишка. Он станет вопить возмущенно: «Мам, я не маленький!» Но в глубине его глаз Дашка увидит, что он рад. Все обошлось, он дома, и родные руки держат его за плечи. Они вместе поплачут, а потом посмеются над его страхами и над тем, как он не узнал охранников, как прятался за шторой, как бежал по городу от собственной мамы. Она так и скажет ему: «Балбес! Ты не узнал родную мать!» «Балбеса» Степка удостаивался в крайнем случае, если изображал гимнаста на заброшенных стройках или прыгал через высокий костер в своих широченных штанах. Балбес делал вид, что не понимает — не штаны матери жалко!

…Сумерки вплывали на кухню неторопливо, но настойчиво, а Дашка все сидела, не включая свет, представляя то, чего не было, вспоминая то, что было.

Степка не прятался за шторкой на подоконнике. Не в шкафу, не под кроватью, не в ванной, не на антресолях, куда обычно залезал маленьким и, подкараулив кого-нибудь из родителей, с визгом прыгал на плечи. Пятилетний бутуз. Дырка вместо передних зубов, короткий ежик вместо прически, измазанные вареньем шорты вместо модных брюк. Крепкие щеки, крепкие пальцы, крепкие нервы. Миллион вопросов.

Был ребенок — сладкий, курносый неваляшка с хитрющими глазами, с упрямой мордахой, перемазанной веснушками и родинками. Было счастье взахлеб и ежесекундная тревога — одновременно. Дашка как-то сказала соседке, прогуливающейся рядом с ней по парку:

— Может быть, у меня послеродовая депрессия затянулась. Все беспокоюсь, прямо дрожу за него. Пройдет, наверное…

Пожилая женщина засмеялась:

— Нет, милочка, это не пройдет. Это навсегда.

Навсегда — с каждым днем отчетливей понимала Дашка. Навсегда — а Степка тем временем рос. И потом было ощущение, будто кто-то запер двери в любимую, родную комнату, где все так знакомо и уютно.

Должно быть, начинался подростковый возраст. Степке самому с собой было трудно, а тут еще родители… Не хотелось замечать, что он все понимает. Она старалась, — видит Бог, как она старалась! — чтобы сын ни о чем не догадался. Но его глаза преследовали ее. В них не было ни капли осуждения или обиды, только ожидание беды. Как перед грозой. Как перед слезами. Как будто вот-вот хлынут рыдания. Степка часто и растерянно моргал, прогоняя эти недетские слезы.

Так получилось — они делали вид, что ничего не происходит, они пытались скрыть очевидное, а он в свою очередь старался не показать, что это напрасно.

Притворство стало в их доме привычным. И это ожидание близкой, страшной молнии, удар которой мог сокрушить все, что осталось.

Степка все понимал…

Они упустили этот момент из виду. То время, когда их сын уверенной поступью вышел из детской, безжалостно бросив игрушки, и стал искать дорогу в гостиную, чтобы по праву занять свое место среди взрослых людей.

Они сделали все, чтобы эта дорога открылась ему раньше, открылась со всеми своими извилинами, рытвинами, колдобинами. Это они — его родители — подтолкнули Степку к лицемерию. И он научился делать хорошую мину при очень плохой игре.

В очередной раз — мимо. Андрей едва сдерживал готовую ускакать на всех парах от него надежду. В дурацком списке был вычеркнут еще один претендент.

— А вдруг Дашка не ошиблась? — обернулся он к Никите.

Тот не сразу откликнулся. Было заметно, что Соловьев думает о другом, и это сильно задело Андрея. Он даже сам удивился, что так сильно. За последние несколько часов Кит ни разу не отвлекся, ни разу не показал, что у него есть своя жизнь и свои заботы. Андрей был уверен в нем. А сейчас у Никиты было такое отрешенное выражение лица, что Комолов напрягся. «Наверное, хочет слинять, — подумал он. — Сейчас извинится и скажет, что куча дел. Не всю же ночь рыскать по городу в поисках какого-то ублюдка, который лично ему — Никите — ничего не сделал».

— Дашка, может, и права, — услышал Андрей, — но я вот о чем думаю…

Дальше последовало такое, что Комолов застыдился собственных мыслей. Никита никуда не собирался линять, Никита сидел и думал о Степке. А его друга тем временем душила несправедливая обида.

Старею, решил Андрей. И грязно выругался на себя.

— Так что, друг Андрей, надо подключить к нашему списку еще десяток ребятишек, а самим составить новый, — добавил Кит.

Конечно, Андрею и в голову не пришло ничего подобного. Но Андрей признавал, что он сейчас немного невменяем. Или много?

Так или иначе, а Соловьев предложил дельную мысль. Почему, собственно, они решили, что некто решил досадить Комолову? Уничтожить его, стереть с лица земли, заставить страдать… Где гарантия, что этот некто не имеет отношения к Дашке? То есть не мечтает отомстить за что-то ей, а не ее мужу. То есть похищение Степки — это шаг против нее. И не денег похититель ждет, а чего-то другого.

— Ты хочешь сказать, что у нее должен быть тайный воздыхатель? — полюбопытствовал Андрей.

В его голосе отчетливо слышался сарказм, хотя в целом предположение Никиты не казалось нелепым. Просто невероятно было представить сгорающего от страсти мужика, который похищает ребенка своей возлюбленной. Какое-то больное воображение. Какой-то совершенно дикий поступок.

— А почему бы и нет? — пожал плечами Никита. — Согласись, если все-таки это удар по тебе, значит, эти уроды каким-то образом связаны с бизнесом. Разумеют, что такое деньги, ага? А тут страсть… Он поэтому и не связывается с вами, никаких требований не предъявляет, просто ждет, когда Дашка дойдет до кондиции.

Андрей побелел:

— Чего ты мелешь опять? Да это же… Средневековье какое-то! Бред!

— Ладно, — покорно согласился Никита, — это правда похоже на бред. Но Дашку может изводить не тайный поклонник-извращенец, а какой-нибудь шибко умный мужик из прошлого. И не надо так на меня смотреть, Комолов! Хочешь сказать, что у твоей жены никаких мужиков не было, да? Ведь до тебя был же кто-то…

— Ей было восемнадцать, когда мы познакомились, — снисходительно произнес Андрей.

Конечно, Киту не понять. У него до сих пор свербит в одном месте, он до сих пор не может остановиться и запросто меняет девок. Нет, ему не понять.

Никита присвистнул:

— Я и не знал, что вы так… Ну, что у вас… Степке-то только тринадцать, да?

— В августе будет. Мы же с Дашкой не сразу поженились.

Никита задумчиво почесал подбородок:

— Тогда, конечно, вряд ли. В том смысле, что давних поклонников у Дашки не осталось наверняка. Да таких еще, которые детей крадут. А вообще слушай, какое же он дите, твой Степан? Я в тринадцать лет…

Андрей, ухмыльнувшись, досказал, чем, по его мнению, занимался тринадцатилетний Соловьев. Хотя, естественно, рановато было этим заниматься.

Никита смущенно поерзал:

— Ну вот, может, парень влюбился изо всех сил. Ты же знаешь, как это бывает. Голову потерял, и все такое.

— Не все развиваются в таких темпах, как ты, Соловьев! Чтобы в тринадцать лет трое суток не показываться дома из-за какой-то девчонки!

— Может, она не какая-то! И я не говорю тебе, что пропадал на трое суток. А Степка вот пропал. Всякое может быть! Возраст такой, сам понимаешь!

— Ни черта я не понимаю! — заорал Андрей. — Мы с ним говорили, он про девчонок не заикался даже. Так, нравится ему одна. Портфелем он ее лупит по заднице регулярно, вот и вся любовь!

Он отдышался. Угрюмо уставился в окно.

— Нет, серьезно, Кит, его больше компьютеры интересуют. Ну курить он попробовал недавно, так признался ведь. Да и не понравилось ему, слава богу. И если бы что с девочкой было, так рассказал бы.

Никита пожал плечами:

— Всякое может быть.

— Заладил, — тоскливо протянул Андрей и полез в карман за сигаретами, чтобы занять руки хоть каким-то делом. Прикурил, ощущая, как все внутри сопротивляется. Во рту моментально образовалась тошнота.

— Лучше про Дашку давай, дельные мысли у тебя были.

— Сам же не верил!

— Ты знаешь, это все же реальнее, чем Степкина внезапная страсть. И потом, телефоны есть, слышал о таком полезном изобретении человечества, а? Или ты думаешь, у парня совсем мозги отшибло и он забыл, как ими пользоваться?

— Телефонами или мозгами?

Соловьев хмыкнул и тоже закурил. И тоже с отвращением, будто выполняя тяжелую работу.

— Он мог даже не подумать об этом. Счастливые часов не наблюдают!

— Херня! — емко возразил Андрей.

— Какие еще аргументы против? — спокойно полюбопытствовал Никита.

Комолов вздохнул, покручивая в пальцах окурок. Они сидели в машине, было темно, и от тлеющего кончика в воздухе рассыпались слабые искорки. Такими Андрей рисовал обычно для Степки незатейливые, маленькие картинки. Домик с трубой. Зайца. Нарисуй-ка, просил малолетний Степка, карабкаясь к Андрею на колени. И Андрей раскуривал сигарету и послушно вертел ею в воздухе. Большой Степка относился к сигаретам равнодушно, как и к картинкам. Большому Степке нравились компьютеры, он разбирался в графике и сам с упоением рисовал, придумывая героев и их окружение. Большому Степке нравились велики, теннисные ракетки и ролики. Андрей так и не научился на них кататься, и Дашка с сыном хохотали над ним, неловко раскинувшим руки в полете. Здоровенный мужик враскорячку, пунцовый от напряжения, под громкие дурашливые аплодисменты собственной семьи катится с горки. И хрясь на бок. И еще раз, и еще. Ой, как же они хохотали. А он целый день ходил злой и уверял, что падает не от неумения, а от веса. Шутка ли — девяносто килограммов живого мяса и мышц. Попробуй-ка удержи на маленьких колесиках!

Потом, когда они выбирались покататься, Андрей всегда сидел на скамейке, как старичок, делая вид, что нашел в газете потрясающе интересную статью. И поглядывал исподтишка, как жена и сын, взявшись за руки, легко скользят по асфальту. Не выдерживал, вскакивал и, стараясь сохранять остатки солидности, степенно прохаживался рядом. А потом вприпрыжку. А потом играли в догонялки. Они — худенькие, оба черноволосые и хохочущие, он — со зверским выражением лица, тяжелый, высоченный увалень, издающий грозное рыканье.

Ну и куда все это подевалось?

Бессмысленно задавать вопросы собственной тупой башке, которой не хватило ума раньше разобраться во всем. В бизнесе — проклятом, как сказала жена. Правильно сказала, правильно. Разобраться в клиентах. Разобраться в друзьях. В своей семье.

— Так что возражай мне, — напомнил Кит.

Андрей выкинул окурок в окно и повернулся к товарищу.

— Степка не мог загулять с девицей, не мог, и все. У Дашки нет тайных воздыхателей, нет, и все!

— Ага! — глубокомысленно изрек Соловьев. — Этого не может быть потому, что этого не может быть никогда! Убедительно, Андрюха, очень убедительно! Чем занималась Дарья в последнее время?

— Что?

— Чем твоя жена занималась? Ты ей никакой бизнес не организовывал?

— Нет! Она дома сидела. То есть не сидела, а…

— Дашка — домохозяйка? — как будто удивился Никита.

Андрей от души расхохотался. Кем-кем, а домохозяйкой его жена не была никогда. Она, конечно, потрясающе готовила, если не забывала, что поставила в духовку гуся, а сама шла кататься на роликах! Если не натыкалась на книжку, брошенную Андреем на кухне, и сама не усаживалась ее читать! Если не путала кальмаров с рыбой и не начинала жарить их, обваляв в муке и в яйце, а потом искренне удивляясь, почему кальмары похожи на ластик. Если не сыпала в суп сахар вместо соли. Ложек десять. Столовых ложек сахара. Сладкий сироп с куриной ножкой, морковкой и рисом — оригинальное блюдо Дарьи Комоловой.

Она и стирала, и убиралась. И все было чистенько, если Дашка вовремя выключала стиральную машинку и пылесос, который в противном случае в руках зазевавшейся хозяйки превращался в грозное оружие.

— Ну а хобби какое-нибудь у нее есть? — нетерпеливо спросил Никита. — Фитнес, магазины, клуб любителей мужа?

Он сам поморщился от своих слов. Дашка не похожа на тех, кто с упоением шляется по бутикам или проводит время в тренажерном зале под ритмическую, безликую музыку. И на любителя мужа она сейчас не похожа. Ладно, это сейчас, это, может быть, такая неадекватная реакция.

— Что она делает в свободное время? — сформулировал наконец Никита и выжидательно уставился на притихшего друга.

Тот пребывал на дне прекрасной, ужасной реки, придавленный толщей воспоминаний. И всплывать, по всей вероятности, не спешил. Пришлось Никите потрепать его по плечу, настырно и несколько раз, прежде чем взгляд Комолова приобрел четкость.

— Ты здесь? — Дождавшись кивка, Никита повторил вопрос про Дашку.

— Как это чем? — Андрей даже подскочил от удивления. — Она живет.

Соловьев тяжело вздохнул. Поборол желание как следует встряхнуть друга за шкирку. Что толку? Влюбленный в собственную жену идиот полагает, что остальным так же очевидно то, что он видит своим внутренним взором. Что он там видит, ослепленный-то своей любовью? Вот, блин, незадача какая!

Никита даже не знал, завидовать другу или пожалеть его, что ли?

Поэтому просто перестал обращать внимания на дурацкую романтичность Комолова. То есть постарался перестать. В общем, ерунда все это.

Раньше Никита никогда не замечал, что Андрей так яростно влюблен в собственную жену. Или у Комолова чувства обострились от стресса? Дашка, наоборот, рвет и мечет, и терпеть его ненавидит, а он — сказать-то неловко! — испытывает на данный момент всепоглощающую страсть.

Сидит вот, глазами хлопает.

Циник, вот ты кто, сказал себе Никита и успокоился.

— Что значит — живет? — медленно произнес он. — Вот я, например, тоже живу. С утра на работу, вечером — домой. Переговоры веду. Подозреваемых выслеживаю. Психические приемчики применяю. Текилу в ресторанах пью, казино уважаю опять же. Блондинок. Кхе-кхе… Ну вот, значит, по барам шляюсь, в засаде иногда посиживаю. Да…

— Хватит страдальца-то из себя строить, — усмехнулся Андрей.

— Нет, ты мне скажи, чем у тебя жена занимается? — упрямо напирал Кит. — Вышивает, может быть, крестиком? А кто-то позавидовал ее мастерству и решил Степку украсть, чтобы у Дашки от стресса руки отказали.

— Я тебе сейчас морду набью.

— Ты меня не слушай! Ты ко мне прислушивайся, — посоветовал Никита спокойным тоном, но на всякий случай отодвинулся от Комолова подальше.

Мало ли что.

— Живет она просто! Понимаешь — живет! Книжки читает, кофе пьет, на роликах катается, в лесу гуляет. Ты видел, какой у нас там лес? То-то… Нет у Дашки никаких темных дел, если ты на это намекаешь.

— Я ни на что не намекаю, — вздохнул Никита, — я просчитываю. Ведь кто-то же пацана похитил. Давай с другого бока тогда. С кем Дашка дружит — соседи ваши, бывшие одноклассники, университетские друзья, закадычные подруги.

Андрей снова полез за сигаретами.

— Ни с кем она не дружит. Одноклассники у нее далеко, мы же не москвичи, ты что, забыл? В университете Дашка отродясь не училась.

— В смысле? — удивился Никита, привыкший ничему не удивляться.

Поистине вечер откровений.

— Не училась, и все. На фига ей корочка эта сдалась?

Никита подумал, подумал и согласился — не нужна Дашке Комоловой корочка.

Но как так получилось, что за долгие годы знакомства и дружбы — такой вот внезапной, неустойчивой, но постоянной дружбы — Никита ничего не знал об их семье? То есть нет, знал многое, но самых элементарных вещей не знал. С другой стороны, кто придумал, что друзьям важно знать, откуда ты родом и есть ли у тебя в анамнезе диплом престижного или даже, хрен с ним, не очень престижного вуза. В короткие и нечастые встречи о чем они говорили — Никита и Андрей, Никита и Дашка, Никита и подрастающий Степка, чья вихрастая голова мелькала в проеме кухни, где взрослые устраивали свои посиделки? Так о чем же они говорили, если Никита до сих пор не знает, чем занималась по жизни жена его друга? А вот интересно — это тоже важно? И еще интересно — кто решает, что важно, а что нет?

Все-таки странный вечер. Мысли какие-то…

Давно у Соловьева не было мыслей, никаких не было. Только работа была и казино с текилой.

— Значит, что? — Он провел ладонью по лбу. — С кем все-таки Дашка общается, а? Ты же, я так понимаю, на работе все время…

Андрей подозрительно покосился на друга.

— Это на тебя ее тирада впечатление такое произвела? Кит, ведь ты и сам бизнесменом называешься, небось в курсе, как денежки делаются, а?

— Я называюсь. Только у меня никакой такой Дашки нет. И сына нет.

— Ты мне тут мораль не читай! Психоаналитик чертов!

— А ты мне мозги не пудри! У тебя жена дома одна целыми днями, а ты говоришь, что она не дружит ни с кем, и вообще, — Никита неопределенно покрутил ладонью в воздухе.

Комолов прикурил следующую сигарету от предыдущей.

— Я серьезно говорю, у Дашки никогда подруг не было, не нужны ей подруги, понимаешь? Конечно, в последнее время у нас не ладилось. Права она насчет работы, конечно, заела меня эта работа во как! — Он мазанул рукой по горлу и смачно выругался. — Только Дашка все равно одна была, то есть со мной.

Никита чувствовал, что Комолов чего-то не договаривает. То ли самого себя обманывает, то ли просто ворошить не хочет. Сор из избы выносить, вот как это называется. И бесполезно доказывать, что это сейчас может пригодиться. Все может пригодиться, любая мелочь. Как в фильмах про детективов.

— Приятельница у нее есть, Фима, — вдруг вспомнил Андрей, — они сто лет уже знакомы, она вся такая из себя, корова в очках. Пыжистая. Так они редко встречаются, Дашка ведь ни на тусовки не ходит, и в магазин ее хрен вытащишь. Так, чайку попьют и разойдутся.

— Давно она у вас была? — скучным голосом осведомился Никита.

— Кто? Фима? Недавно совсем, то ли вчера, то ли позавчера. Они с Дашкой развеяться ездили в город. И зря ты, Соловьев, делаешь такое умное лицо.

— Я не делаю. Оно у меня по жизни умное.

— Зря, говорю. Думаешь, Фима, похитила Степку из дружеской привязанности?

Никита хмыкнул:

— Ты сам-то понял, что сказал? Может, она в тебя влюблена по самые пятки, вот и похитила.

— Или решила его усыновить, — подхватил Андрей, — у нее ведь нет никого, ни мужа, ни детей. Вас бы свести.

Комолов довольно хрюкнул. И захохотал вдруг в полный голос, представив красавчика Кита, осанистого и резвого, любителя текилы и стройных блондинок, рядом с неуклюжей, вялой и мешковатой Фимкой.

Соловьев терпеливо молчал.

— Она натура тонкая, — добавил Андрей, отсмеявшись, — Дашка рассказывала, что она стихи пишет. Пробилась недавно куда-то. В общем, денег заработала. Так что не наш это клиент, не наш. Но познакомить могу.

Он снова заржал.

— Ладно, — оборвал Кит, — кто еще? Может быть, родственники Дашкины, а? У тебя как с тещей-то сложилось?

— А никак, — хохотнул Андрей, — я ее видел единожды и видеть больше не намерен.

— А Степку они любят? Может, решили, что вы неправильно его воспитываете, и взялись за дело?

Комолов снова собрался хохотать. Им — Дашкиным родителям — было абсолютно фиолетово, как проходит воспитание внука. Они его видели только на фотках. В общем, Андрей собрался хохотать, так его предположение друга развеселило. Но внезапная мысль острым камнем впилась в висок, и Андрей подавился собственным смехом.

— Ты чего?

— Не родители, Кит, не родители. Был у Дашки поклонник один, шибко известный, богатый и жутко в нее влюбленный, очень жениться хотел. А она ни в какую!

Никита тяжело вздохнул:

— Ну вот, а ты говорил, что нема поклонников.

— Первый и последний, — медленно произнес Андрей, словно выталкивая слова, — кроме меня, конечно.

Ох, не договаривал что-то Комолов. Ну ладно, об этом потом. Никита вежливо попросил его вспомнить, как звали поклонника.

— Да откуда я знаю! — разозлился тот, — ты думаешь, Дашка мне все подробности выложила, что ли? С личными данными и размером пениса?

— Андрей!

— Никита! — Он отдышался, сосчитал до десяти и честно попытался вспомнить, но никаких имен Дашка не называла, это точно. И вообще, наверное, ерунда все это.

— Он ее старше намного был. Последняя любовь… Слышь, Кит, ерунда какая-то получается, не он это, явно не он. Зачем ему? Он, должно быть, сейчас на заслуженной пенсии газетки почитывает да кроссворды разгадывает.

— Прям так и на пенсии? — усмехнулся Никита.

Конечно, ерунда, решил он.

Андрей между тем снова ударился в воспоминания.

— Хотя, ты знаешь, логично все получается, — выдал он спустя некоторое время.

— Что все?

— Понимаешь, этот старый пердун очень долго ее добивался. Причем имел все возможности — он был начальником ее отчима и сильно на это обстоятельство напирал.

Никита присвистнул:

— Не очень-то благороден ваш поклонник!

— Он не поклонник, он кобель! Дашка от него в Москву сбежала…

— Даже так?

Никита выразительно приподнял брови, в упор разглядывая друга. Тот недоверчиво хмыкнул:

— Да нет, Кит, слишком это все… по-киношному, что ли… Такие страсти… Да он же правда старикан сейчас совсем.

— Седина в бороду, бес в ребро! — назидательно произнес Никита. — Надо проверить дедулю.

Андрей раздосадованно хлопнул ладонью по колену.

— Ну что ты в самом деле? Я согласен, дед этот был настоящим уродом и говнюком, но сейчас ему зачем лезть в чужую жизнь, а? И потом, как ты себе это представляешь? Он приезжает в чужой город, крадет чужого ребенка, рискует своей башкой и все это для чего?

— Может, у него самолюбие болезненное?

— Ага, — скептически буркнул Комолов, — это его самолюбие пятнадцать лет болело-болело, а теперь вдруг он его лечить удумал.

Никита вздохнул:

— Тяжело с тобой, Комолов. Совсем у тебя фантазии никакой. Или прикидываешься просто? Ну, представь, вдруг у дедушки твоего…

— У моего дедушки есть бабушка! — отрезал Андрей.

— Ладно, — Никита успокаивающе потрепал друга по плечу. — У твоего есть, а у этого нет. Грустно ему без бабушки, а? Грустно. И вдруг приспичило деду в столицу поехать, а? Ну, приспичило, бывает же. Путевка там от пенсионного фонда или еще что. И каким-то образом, дед узнает о Дашке. Мол, богата и счастлива и, знать, забыла о нем. Дед, натурально, в обиде. Может такое быть?

— Да бред! — отмахнулся Андрей.

Никита снова вздохнул:

— Бред не бред, а проверить надо.

— Не буду я на это время тратить!

— Ну и дурак! Очень даже полноценная версия. И мотив имеется, и подозреваемый, и возможность.

— Ну какая у деда возможность?

— Ты же говорил, он богатый дедуля.

Минут двадцать еще они попрепирались. Потом было решено сначала узнать данные старичка и уже, судя по ним, танцевать дальше. Закавыка была в том, что имя этого деда знала только Дашка, а у нее спрашивать было как-то неловко. Полноценная версия грозила остаться только версией, затормозив на первом же повороте.

— Дураки мы с тобой, Соловьев! — неожиданно воскликнул Андрей. — Что тут думать, родители-то Дашкины в курсе были! У них и надо узнавать. Только предлог сочинить какой-нибудь достоверный, и все.

Никита одобрительно кивнул. И Комолов с энтузиазмом продолжил:

— К примеру, я их с Дашкой засек недавно, а теперь хочу по-мужски с ним поговорить. Разобраться, так сказать. Нет, ерунда, — перебил он сам себя и досадливо потер переносицу. — Как бы я узнал, что этот мудак из Дашкиного города?

— Видел его у поезда, — подсказал Никита, — Дашка его провожала, ты за ними следил и увидел.

Андрей несколько секунд задумчиво раскачивал щетинистый подбородок.

— Побриться бы тебе, Комолов, — посоветовал Никита.

— Это мысль. Это хорошая мысль, — согласился Андрей, но не с идеей побриться. — Только я не представляю, как разговаривать с ее мамашей. И с другой стороны, как-то ненадежно все это. Увидел на вокзале и сразу родителям звоню.

— Другие варианты? — поинтересовался Соловьев.

Андрей пожал плечами и снова полез в карман за сигаретами.

— А ты знаешь, чем Дашкин отчим занимается? — спросил вдруг Никита.

— Компьютерами, а что?

— Тебе срочно понадобилась большая партия компьютеров. В Москве у тебя таких знакомых нет, и ты звонишь своему тестю по вполне понятным причинам. Интересуешься, как выйти на его начальника.

Андрей покрутил пачку в руках и запихнул обратно в карман. Задумчиво погрыз зажигалку. Никита хмыкнул досадливо и отнял ее у товарища.

— Хватит дурака валять. Думай.

— Так начальник давно мог смениться.

— Аккуратно поинтересуешься на сей счет. Слушай, а он тебя по голосу узнает?

— Кто? Начальник?

— О, боже мой! — пробормотал атеист Соловьев. — Да не начальник, а отчим твоей Дашки. Не узнает? Значит, так, звонить буду я. Ты только испортишь все, тебе сейчас даже зажигалку нельзя доверить. Диктуй номер.

— Что, прямо сейчас будешь звонить?

Андрей бросил красноречивый взгляд на часы.

— Буду, — упрямо сказал Кит. — Я, то есть ты, человек деловой, заработался, о времени забыл. Да твой тесть радоваться должен, что я позвонил, то есть что ты позвонил. Кто ему еще такую партию компьютеров закажет, а?

Комолов кивнул.

— Ну да, кто? Только ты вот что, спросишь про начальника, и если он у них недавно, узнай, кто был до этого. Мол, заботишься о репутации фирмы.

— Не учи ученого. — Никита скорчил забавную рожицу и потянулся за телефоном.

Андрей достал записную книжку.

Это не ее жизнь, нет, это происходит с кем-то другим. А она, Дашка, просто смотрит кино про это. Или просто спит. Это просто сон. Она наелась на ночь чизбургеров с картошкой, получила несварение желудка и теперь мучается кошмарами.

Во сне всегда кажется, что проснуться невозможно. Вот как сейчас.

Ощущалась только нереальность происходящего, и еще было страшно, что нельзя избавиться от нее. Накатывала тупая безысходная боль, а голова опустела — ни воспоминаний, ни раздумий, ничего. Действительность казалась злой шуткой воображения и не вызывала никаких эмоций, только ожидание пробуждения, желание проснуться и облегченно вздохнуть.

Не надо было ничего делать. Никуда не надо бежать, никого не надо искать. Нужно расслабиться и ждать, когда все это кончится. Ведь даже очень страшное кино и даже самые реальные сны когда-то кончаются.

Чем?

Она услышала в голове этот вопрос и удивилась. Так удивилась, что легонько всплеснула руками. Собственная мысль, единственное более-менее внятное слово, прозвучавшее будто само по себе, поразило Дашку до глубины души. Как если бы посреди пустыни появился бы вдруг ледокол. Как если бы на Северном полюсе возникло неожиданно ромашковое поле.

Очень странно, что вообще остались какие-то вопросы. Все решено, и надо только ждать. Бессмысленно спрашивать. Тем более вот так — в звенящей пустоте, без надежды на какой бы то ни было ответ.

Расслабиться и ждать, точка.

Ждать чего?

Пощечины, которая могла бы привести ее в чувство.

Степкиного оклика.

Сильного, веселого дождя, чей стук за окном заглушил бы монотонное биение сердца.

Ждать пробуждения, неважно каким оно будет. Пусть будет. Лишь бы не эта оцепенелость, не эта покорная готовность запихать собственный страх подальше, поглубже и безвольно смотреть на то, что происходит вокруг, и решить, что все это снится и кажется.

Какой-то посторонний звук едва коснулся ее сознания, и Дашка медленно перевела взгляд с пола на потолок, а потом — обратно. Появление звука не прояснилось. Вставать было лень, да и не за чем. Прислушиваться тоже не хотелось. Но звук все не прекращался и помимо Дашкиного желания, проникал в голову.

Будильник, что ли?

Будильник!

Она сейчас проснется и станет поднимать Степку в школу. Он, конечно, начнет вопить и брыкаться, а потом жалобно заскулит, выпрашивая «еще минуточку, ну, ладно, полминуточки!». А потом с видом великомученика поплетется в ванную, и сквозь шум воды оттуда донесется басовитое подвывание вперемешку с тонким фальцетом, выдаваемое за пение. Совсем недавно у Степки начал ломаться голос, и теперь он постоянно съезжал с цыплячьего попискивания на хриплый взрослый бас. Так щенята учатся лаять — неуверенно и одновременно с большим апломбом.

Будильник Степка не слышал или притворялся, что не слышит. Впрочем, как всегда.

Тогда Дашка встала и пошла на звук. И только в холле, наткнувшись на свое отражение в зеркале, она поняла, что сходит с ума.

Звонил телефон.

Лицо в зеркале казалось оплывшим — то ли от слез, то ли от валерьянки, которую Дашка запивала литрами воды.

Лицо в зеркале странно подергивалось, словно изнутри кто-то провел ток. Надо же, она и не почувствовала… Но зеркало врать не будет. Не хватало еще, чтобы и зеркало тоже…

А телефон все звонил, и хотя Дашка уже поняла, что это именно телефонная трель, трубку поднимать она не спешила. Гораздо интересней рассматривать свое отражение, которое не ударит, не скажет подлости при случае и не обманет ожиданий.

Морщин-то сколько! И какая-то пыль на волосах. Из-за этого дурацкого сна Дашка совсем себя запустила. Надо бы ванну принять, сходить в салон, в парикмахерскую, на массаж. И все будет здорово. А еще можно подтяжку сделать, завязать кожу узлом на затылке и сделать вид, что тебе восемнадцать. В восемнадцать, кажется, редко снятся кошмары.

Или она ошибается?

Все-таки нужно хотя бы причесаться. Телефонные звонки не прекращались, и от них в голове что-то ворочалось и толкалось, мешая сосредоточиться на расческе. Даже руки тряслись. И пыль с волос никак не хотела осыпаться. Да и не пыль это вовсе была. Седина, вот что. Полным-полно седых прядей. И как теперь жить? Разве живут с таким количеством седых волос? Надо посоветоваться с кем-то насчет этого, точно надо, иначе можно с ума сойти.

Она судорожно вцепилась в телефонную трубку.

Она знала, что боится, и знала, что сознательно погружается в свое безумие, только чтобы не столкнуться с очередной черной дырой. Лучше неизвестность. Однако будто кто-то пихнул Дашу в спину, подталкивая к телефону.

Вполне осязаемая надежда. Реальная, прочувствованная, запрятанная так далеко, что Дашка и не узнала ее сразу. Надежда подтолкнула ее к телефону и сомкнула ее пальцы на трубке, и сказала Дашкиным голосом «алле».

— Ну что, идиотка, переживаешь небось? — пробормотали еле разборчиво на том конце провода.

Даша громко втянула воздух ртом.

— Переживаешь, — констатировал голос. — И правильно делаешь. Сынок твой у нас, сучка! И денег за него не надо! Просто знай, что ты тварь, вот и все.

Все… все… все…

— Ау, кретинка! Лучше надо за сыном смотреть, поняла? И не вздумай в ментовку идти, овца подзаборная. Лимита ты голозадая, ясно? Тихо сиди и сопли на кулак мотай. Впредь будешь думать, как себя ставить выше всех! Думаешь, самая умная, да? А гляди, как вышло, в полной жопе ты, госпожа Комолова!

И застучали гудки.

Эй, надежда, куда ты, только не сейчас, пожалуйста, не уходи сейчас! Ну невозможно остаться наедине с тварью, лимитой и овцой подзаборной! И сопли наматывать на кулак невозможно — иссяк запас и слез, и соплей, и печальных вздохов. Есть только седые волосы и странный телефонный звонок. Он привел ее в чувство. Будет нетрудно, наверное, определить, откуда звонили. У них Степка, их выследят. И тогда плевать на суку, и овцу, и сочащуюся из трубки ненависть. А сейчас надо подумать.

Выходит, зря она кричала на Комолова. Ведь позвонили ей и ненавидят ее, Дашку, так ненавидят, что забрали сына. Зачем? Кому она навредила, в чем она провинилась, за что расплачивается ее мальчик?!

Дашка набрала номер мужа и быстро пробормотала несколько слов. Не давая ему возможности возмутиться или возразить, она нажала отбой, а потом отпустила клавишу. Как будто занято. Андрей приедет, не может не приехать после того, что она ему сказала. Он должен бросить свои никчемные поиски и поверить ей. Тогда Степку найдут.

— Так чей был голос — мужской или женский? — допытывался Никита, сидя на кухне Комоловых.

Андрей что-то бормотал себе под нос, будто вел сложные математические расчеты, а Дашка размахивала руками и с досадой повторяла, что ничего не понимает.

— Я не знаю, что за голос, не знаю! Я вообще не понимаю, кто мне мог звонить. Зачем? Я никому не нужна!

— Об этом потом подумаешь, — упрямо гнул свое Никита, — ты вспомни про голос. Может, что-то знакомое мелькнуло, а? Нотки там какие-то. Шепелявость, может? Или хрипота?

— Там шептали! — Дашка дернула плечом, будто стряхивая чью-то тяжелую ладонь. — Скорее даже бормотали, противненько так, гаденько. Знаешь, похоже на старческое брюзжание, озлобленное и завистливое.

— Старческое, значит, — удовлетворенно вздохнул Никита и окликнул Андрея.

Тот продолжал беззвучно шевелить губами, не реагируя на друга.

— Комолов, ты что, бредишь? Или стихи сочиняешь? — обозлился Кит. — Все же сходится.

— Знаю, — спокойно ответил тот, не глядя на него.

— Чего ты знаешь? — вскинулась Дашка.

— Что все сходится. Я сейчас.

Он вышел из кухни и решительно направился в свою комнату. Еще минут сорок назад он не мог поверить, что все это возможно. Глупости, думал он. Просто бред сивой кобылы. Никита слушал его скептические умозаключения и только покачивал большой, умной головой. Никита верил фактам, не торопясь делать какие бы то ни было выводы, а Комолов искал достоверные причины и не находил, и злился. Между тем факты были красноречивые. Никита поговорил с Дашкиным отчимом, выдавая себя за Комолова, и выяснил вот что. Роман Павлович Зацепин до сих пор являлся генеральным директором сети компьютерных магазинов и нескольких интернет-кафе в городе, где родилась Дашка. Роман Павлович сам ведет переговоры с крупными покупателями. Роман Павлович часто ездит в Москву.

Андрей, выслушав друга, поморщился и отвернулся к окну.

Никита набрал следующий номер. Хорошо все-таки иметь знакомых в высоких эшелонах.

Через несколько минут Кит знал про Зацепина все — от наличия язвы и геморроя до номера счета в банке.

Андрей так и не повернулся от окна. А Соловьев настойчиво делился с ним сведениями, почерпнутыми из высших эшелонов. Не всеми, правда, а самыми важными. Ни к чему Андрею знать про язву Зацепина и его наличный капитал.

Но знать о том, что Зацепин так и не женился, — надо. Что в своем городе он не только успешный предприниматель, но старый криминальный авторитет — надо. Что неделю назад приезжал в Москву на пару дней — надо. Что не встречался ни с одним деловым партнером, а просто проводил время в столице. Что в пьяном угаре на одном из банкетов то и дело доставал из кармана фотку какой-то молоденькой девицы и называл ее «моя последняя любовь». Что приехал в Москву на поезде, а уезжал на новенькой машине типа джип.

Никита догадывался, что о Зацепине знали так много неспроста. И в джипе он вез не ящики с водкой, а другие столичные подарки. Об этом тоже Комолову знать необязательно. Довольно того, что в том же джипе мог ехать Степка. Но это уже вывод, а делать выводы — рано. Надо просто проверить информацию.

Однако Андрей все сидел, повернувшись к окну, и скептически хмыкал.

— Он мстит, и мстя его ужасна, так, что ли?

— Хватит дурака валять, — сказал Кит на это, — нужно ехать туда и на месте разбираться.

Андрей с досадой хлопнул себя по колену и разразился торопливой, скомканной речью на тему потерянного времени. Дескать, пока они будут верить в эти мексиканские страсти-мордасти и следить за каким-то старым вором в законе, настоящие похитители измучат и Степку, и Дашку. Та уже и так невменяемая. Комолов подкрепил свою тираду проникновенным взглядом, в котором чувствовался проникновенный призыв не молоть больше чепухи и немедленно продолжить поиски истинных преступников.

Кит только утомленно вздохнул в ответ.

— Так откуда тебе знать, кто — истинный? Я считаю, надо проверить всех.

— Ерунда! Мы не можем послать к старичку твоих людей, а сам я поехать тоже не могу.

— Почему?

— А Дашка? — подскочил Комолов.

Никита ударил себя в грудь.

— Мне ты можешь доверять? — с долей ехидства поинтересовался он. — Я останусь с твоей женой и буду пылинки с нее сдувать, а заодно еще пошустрю твоих недругов. А ты пока разберешься со старичком.

Андрей нахмурился и произнес строгим голосом вечно недовольного учениками преподавателя:

— Только определись, то ли ты пылинки будешь сдувать, то ли моих врагов пытать.

— Ну, врагов-то мы можем поручить ребятам. У тебя сколько человек на подхвате?

— Пятеро, — сразу откликнулся Комолов, — пятеро самых надежных. Ладно, Кит, вижу, ты накрепко влез в свою версию. Но мне это кажется абсурдом. Погоди, не возражай! Я поеду к старичку и все выясню, как ты выразился, на месте. Но как только у вас возникнут проблемы или что-то прояснится, звони, понял?

Никита кивнул.

Андрей вдруг посмотрел на друга немного смущенно, поймав за хвост ужом промелькнувшую мысль.

— Кит, а ты не боишься в это ввязываться? То есть я знаю, что не боишься, но… Черт возьми, на фига оно тебе? Давай так, ты мне людей дашь, а с остальным я сам разберусь.

— Сказка про белого бычка, — прокомментировал Никита. — Слишком ты много болтаешь, Комолов, в последнее время. Не похоже это на тебя, и здорово меня напрягаешь. Ты когда молчишь, красивше выглядишь.

Андрей пожал плечами:

— Ну, извини. Извини, правда! Не в себе я. Давай заводись, поедем ко мне, надо деньги взять на всякий случай.

— И побольше, — посоветовал Никита, — если хочешь дело завершить миром.

Машина понесла их к Кольцевой дороге. И в этот момент Андрею на мобильный позвонила жена.

Когда дома Дашка во всех подробностях рассказала о звонке неизвестного, Андрею пришлось признать, что версия Никиты не такая уж бессмысленная. Действительно, все совпало — старческое брюзжание, оскорбления и намеки на Дашкин родной город. Ведь неспроста же звонивший назвал ее лимитой! Он что-то знал о ее прошлом! И вообще — это был первый звонок после похищения, и звонили Дашке, а не Андрею — факт, говоривший о многом. О главном — Степку похитили явно не конкуренты и враги Комолова, они его жену не знали вообще, и повода так ненавидеть ее у них не было. А ненависть, по Дашкиным словам, прямо-таки сочилась из телефонной трубки.

Конечно, можно было предположить, что при желании недруги Андрея многое узнали о его семье, тщательно подготовились к операции, а потом зачем-то запугали Дашку. Правда зачем? Ведь в этом звонке не было ни капли смысла — ни угроз, ни требований, ровным счетом ничего, кроме желания поизмываться над своей жертвой. Со стороны конкурентов это глупо, а вот если предположить…

Впрочем, Никита уже предположил, Комолов ему не поверил, а теперь не принять версии о мстительном старикашке было бы непростительно. Надо ехать, надо.

Андрей будто слышал со стороны ход своих мыслей — тяжелый, скрипучий такой ход, будто колеса не смазаны, да и дорога паршивая. Не мог он с этими мыслями примириться и не в состоянии был принять, вполне осознать версию о Дашкином первом любовнике. Ко всему прочему невозможно было представить, как уехать от жены. Говорить ей правду или сколько правды? А если врать, то о чем? Придумать, что нашел похитителей и уезжает на переговоры? Почти истина. Почти — не считается…

Андрей застонал чуть слышно оттого, что творилось у него в голове. Вот бы выключить мозги, как звук у телевизора, а! Как они мешают действовать, черт подери!

Давай же, сделай вид, что не думаешь, и просто двигайся. Возьми деньги, сядь в машину, найди старого козла и вытряси из него душу, пока он не отдаст твоего сына. Потом и жену успокоишь. Все наладится.

Внешне Андрей был совершенно спокоен, собран и деловит. Внутри же будто махал руками в разные стороны, разгоняя собственные мысли.

Через минуту пришлось размахивать еще интенсивнее. Комолов обнаружил, что денег в сейфе значительно убавилось.

Крупных покупок он вроде не делал. Дашка не взяла бы отсюда, да и ни к чему ей была такая огромная сумма. А что если Степка?

Андрей появился на кухне с идиотским выражением лица.

— Он сбежал.

— Кто? — привстал Никита.

— Куда? — следом подскочила Дашка.

— Наш сын просто сбежал, может, на Канарские острова, может, на юг к бабушке, — щурясь от счастья, пояснил Никита. — Даш, ты же помнишь, я тебе рассказывал про свои литовские каникулы?

Дашка молча кивнула, ожидая продолжения.

— Ну вот, этот придурок тоже убежал!

— Но я звонила твоим в Майкоп, — прошептала она, — у них Степки нет.

— Я же тебе говорю, он мог хоть на острова податься! — нетерпеливо выкрикнул Андрей.

— Андрюша, но ты же оставил родителям записку, — медленно произнесла Дашка, не понимая, чему радуется муж, — и Степка должен был бы…

Комолов дернул плечом:

— Мы часто делаем не то, что должны, а наоборот!

— И чему ты радуешься?

— Как это чему? Степку никто не крал! Он сам сбежал, может, у него подростковый срыв или скучно стало, или друзья позвали, а про нас он забыл. Или записку засунул в штаны, а штаны в стиральную машину.

Дашка бросилась к двери.

— Ты куда? — спросил ее молчавший до сих пор Никита.

— Машинку проверю.

— Дурдом, — вздохнул Соловьев, — о чем вы здесь толкуете, я не пойму?

Андрей остановил жену и приобняв ее, терпеливо, как маленькому, сказал Никите:

— Понимаешь, у нас же на самом деле дурдом. Вечно что-то теряем, сжигаем, путаем. Правда, Дашут?

— Правда, — кивнула она, ошеломленная внезапной надеждой и еще прикосновением мужниной руки.

— Ну вот, — он удовлетворенно потерся носом о ее волосы, — Степке я, конечно, башку оторву…

— Слушай, а кто тогда звонил? — задумчиво спросил Никита.

Супруги посмотрели на него с жалостью. Ну какая разница кто и при чем тут звонки, если их сын просто-напросто сбежал из дома, паршивец этакий!

Никита чуть сник под их взглядами, растерялся и из-за этой внезапной растерянности разозлился на себя и на Комоловых.

— Ну почему ты решил, что Степка убежал сам? — почти закричал он, упершись округлившимися глазами в лицо Андрея.

Тот снисходительно улыбнулся:

— Очень просто. У меня в сейфе была куча денег, а теперь там только половина кучи. Причем вторая половина исчезла недавно, на прошлой неделе вся сумма была в целости и сохранности. На память я не жалуюсь, могу точно сказать, что сам эти бабки не трогал. Дашка тоже, домработницы у нас нет. Остается Степан. Паршивец! — Андрей снова счастливо зажмурился.

Произнося свою вдохновенную речь, он не заметил, как напряглась жена.

А Никита заметил, на то и — профессионал.

— Значит, ты думаешь, что он взял деньги и слинял? — уточнил Соловьев, глядя на Дашу.

Та съежилась и как будто собиралась зарыдать.

Андрей довольно улыбался:

— Ну да, слинял, засранец малолетний!

— Нет, Андрюша, нет, он не сбежал, — задушенным голосом пролепетала Дашка, закрыв лицо ладонями.

Она опустилась на стул и заплакала беззвучно, дергая плечами.

— Почему нет? Что ты ревешь?

— Это она их взяла, — мягко произнес Кит, — деньги то есть. Ты не трогай ее сейчас, Комолов, погоди.

Андрей открыл рот, но обнаружив, что в голове нет ни единой ясной мысли и сказать ему нечего, стиснул зубы. Никита тем временем налил минералки и протянул Дашке стакан.

— Идиотка, — прошептала она, осушив его, — я просто идиотка!

— Даш, не надо, — умоляюще прошептал Андрей, — объясни лучше, деньги правда взяла ты?

Она кивнула.

— Степка не сбежал, — повторила Даша и еще раз кивнула, — деньги взяла я.

Она все кивала и кивала, пока Никита не шлепнул легонько ее по щеке. Дашка подняла на него заплаканное лицо.

— Я ужасно выгляжу, да? Я взяла эти деньги, чтобы Кириллу отдать. — Она повернулась к мужу: — Андрюша, я думала, Степка у Кирилла, я поехала к нему, а по дороге увидела Степку, а Степка побежал, а я…

На этот раз Андрей сам отвесил пощечину жене.

— Хватит. Выпей еще. Мы его найдем.

Она застучала зубами о край стакана.

— Даша!

— Да, да, милый, я в порядке. — Дашка допила воду, отставила стакан и произнесла: — Это я во всем виновата.

Никита решительно взмахнул рукой:

— Давайте без этого, ребята! Надо дело делать, а не виноватых искать.

— Я оставила деньги в машине, — вспомнила Дашка, — а ее, наверное, угнали.

Андрей погладил жену по волосам.

— Черт с ней, с машиной, и с деньгами заодно. Ты послушай меня, Дашут.

Никита перехватил его взгляд и, понятливо кивнув, вышел из кухни. Между супругами состоялся тягостный разговор. Сколько их было за последнее время — этих невидимых тяжестей слов? Они давили, крушили, попадали в самые больные, уязвленные места. Но не теперь, теперь все было иначе. Каждый говорил осторожно, боясь обидеть другого. Прощались словно навек. Будто на войну провожала, будто в плену оставлял.

Андрей не сказал все-таки Дашке всей правды. Он только признался, что едет в другой город, где может быть Степка. Может быть… Дашка вздрогнула от этих слов, развернув их той стороной, на которой обозначен плюс. Может быть — это надежда, а не шанс ее потерять.

Андрей понял, что не зря соврал. Вернее, умолчал. Хватит потрясений, пусть не знает и не думает о том, что бывший любовник доводит ее изощренной местью. Может быть, потом она обвинит Андрея в очередной лжи, так он стерпит. Это раньше ему казалось, что терпение унижает. Он думал, что это стыдно — терпеливо ждать, терпеливо прощать, терпеливо смолчать.

Что-то изменилось.

Что-то било в грудь, по ногам, по голове, пока наконец дверь не открылась и Андрей сам впустил это что-то. Видно, в ту же дверь вышел нетерпимый молодой самец с болезненным самолюбием и устрашающим лязганьем зубов.

«Надо всегда выходить победителем, сынок!»

Почему он никогда не говорил Степке, что победителю тоже бывает хреново? Почему не говорил, что достигнутая цель не есть счастье, а просто маленький шаг к нему. А бывает и вовсе в другую сторону — в пропасть, в безликую толпу, на пенсию, в одиночество…

— Сделать тебе бутербродов в дорогу? — вдруг спохватилась Дашка и слезла с колен мужа. — Найди пока термос, кофейку налью.

— Малыш, давай не надо, а? Ну, перекушу в забегаловке какой-нибудь.

Дашка хмыкнула недоверчиво:

— Тогда ты точно не доедешь и к Новому году! Помнишь, как на Валдай добирались?

— Помню, — улыбнулся он и развернул жену к себе.

Вот тогда близился Новый год. Степке было минус четыре месяца, он неповоротливо ютился в Дашкином животе и доставлял много хлопот, остро реагируя на любую пищу, кроме картошки. Комоловы ехали на Валдай отмечать праздник, но в суматохе Дашка перепутала сумки — вместо приготовленных яств, аккуратно завернутых в целлофан и бумагу, сунула в руки мужа пакет с газетами. Новый год встретили в махонькой гостинице на берегу озера в обнимку с шампанским и чипсами. Утром пришлось идти завтракать в кафе, но Степка был совершенно против тамошних блюд. Дашка изголодалась, Андрей изнервничался. Возвращаясь в Москву, они останавливались в придорожных трактирах, где по причине новогодних праздников было полнейшее запустение, и тщетно пытались отыскать хоть какой-то намек на картошку. Им предлагали яичницу, замороженную рыбу, чаще — шампанское. Возиться с корнеплодом никто не желал, а впустить молодоженов на кухню остерегались. Андрей из солидарности с женой голодал в ожидании счастливого момента. Наконец в одном кафе обнаружились чипсы, но всего два пакетика. А дорога была длинная… Андрей отчаялся и в следующей придорожной харчевне взял быка за рога, вернее, дядьку-официанта за свитер. Тот вник в проблему, сгонял домой за картошкой и быстренько сварганил пюре. Через двадцать минут Андрей, Дашка со Степкой и жалостливый мужик сидели в туалете. Вернее, стояли. В общем, им пришлось нелегко. С тех пор Андрей не ест пюре, Дашка не доверяет придорожным кафе, а Степка все так же обожает картошку во всех видах.

— И на фига нам сдался тогда Валдай? — задумчиво произнесла Дашка.

— Гуляли… — вспомнил Андрей и взор его затуманился.

— Степку измучили, — хихикнула Даша, — сами напрыгались.

Андрей прижал ее крепче.

— Ладно, давай свои бутерброды.

Она не обнимала его, а только гладила — по рукам, по лицу. Андрей чувствовал, что еще немного, и она зарыдает снова.

— Господа товарищи, — из машины окликнул их Никита, — это уже переходит всякие границы.

Черт. Черт! Надо ехать, но она сейчас заплачет. И сам он недалек от этого. А тут еще Никита.

— Ну, иди, — в сотый, должно быть, раз сказала Дашка.

— Ну, я пошел, — в сотый, должно быть, раз подтвердил Андрей.

Сколько они вот так простояли на крыльце — под радостное повизгивание Рика и возмущенные окрики Соловьева, под тихим ночным небом и сосновым запахом.

Никита громко хлопнул дверцей и оказался возле крыльца.

— Андрюха, — начал было он.

— Все. Иду. Ладно, — будто выплюнул Андрей, но не двинулся с места.

Глядя на Дашку, спросил у друга безразличным тоном, почему тот сидел в машине, если едет Андрей, а он, Никита, остается. На что Соловьев резко ответил, что надо поговорить. Андрей сквозь зубы разрешил: «Ну, говори». На что Никита припечатал: «С глазу на глаз!»

Дашка боком придвинулась к двери, не отрывая взгляда от мужа. Тот вздохнул и сделал шаг назад.

Терпение, еще раз терпение. Сейчас потерпишь, потом станет легче. Все предчувствия прочь! И мысли дурацкие туда же! А в голове продолжало биться: «Я ее бросаю». Почему-то казалось, что, если он уедет сейчас, с Дашкой непременно что-то случится. И со Степкой. А их муж и отец ничего не будет знать, трясясь в машине на скорости двести двадцать. Куда он поедет? Зачем? Тысячу километров туда и обратно — уже две тысячи. Если держать двести двадцать — все равно десять часов пройдет. Это если держать, во-первых, и если развернуться сразу, не выходя из машины, — во-вторых. Получается бред. И вообще ничего не получается, даже сделать шаг. Потому что — Дашка. Как он ее оставит, ну как? А может, этот ублюдок будет не только звонить…

Возьми же себя в руки!

— Все, Даш, пока. Жди нас.

Они направились к машине.

Даша зашла в дом и привалилась к стене. Никаких сил. Она просто не переживет это, и все. Она так не может. Она не умеет. Она не хочет вот так — это же больно! Эй, кто там наверху, вы что, не видите, что уже достаточно?! Раскройте глаза, ну, пожалуйста! У нее ведь не осталось никаких сил. Отдайте ей сына! Хотя бы весточку от него… Хотя бы знать… Прижать крепко-крепко, спрятать ото всех, от всего, заласкать, зацеловать, закормить и никуда не отпускать больше. Вы понимаете — никуда! Верните его, вы же можете, вы все можете там, наверху.

Она доплелась до окна и увидела у машины два высоких силуэта. Андрей еще не уехал, но скоро он сядет за руль и найдет Степку. Он сможет, правда?

Надо верить.

— Кто такой Кирилл? — без обиняков задал волнующий его вопрос Никита.

Андрей небрежно отмахнулся. Мол, не стоит и спрашивать, мол, так, ерунда и мелочь, на обсуждение которой время тратить жаль. Однако Соловьев заметил мелькнувшую в глазах друга боль.

— Почему Дашка решила, что это он похитил Степку? Ведь она за сына ему деньги везла, да?

— Ну, решила и решила.

— Андрей, ты его проверял?

Тот нахмурился и улыбнулся одновременно, вспомнив «визит» в квартиру сурка и Дашку, кувыркающуюся в простыне на полу.

— Да проверял, проверял. Кит, ты не о том думаешь, этот парень полный кретин, к тому же трус. Да и вообще к делу не имеет никакого отношения.

— Тогда почему Дашка к нему поехала? — упорствовал Никита.

— Вот у Дашки и спроси! — разозлился Комолов и сел в машину. Но дверь не закрыл.

Соловьев остался стоять на месте, засунув руки в карманы и всем своим видом выражая озабоченность.

— Он тоже ее любовник, что ли? — хмуро спросил Никита, не глядя на Андрея.

— Да почему тоже? — взорвался тот и вылез обратно. — Почему тоже? — повторил он, упершись взглядом в друга.

— Ну, извини, просто подумал вслух, — смущенно развел руками Никита, — не смотри ты зверем, я же помочь хочу, а не из простого любопытства тебя мучаю. Потому как если он Дашкин… эээ…. В общем, у тебя к нему может быть предвзятое отношение и… Короче, лучше перебдеть, чем не добдеть. Я его еще раз проверю, лады?

Андрей задумчиво поскреб небритый подбородок.

— Я тебя понял. Только на самом деле у Дашки не спрашивай ничего, хорошо? Просто пошли к нему своих ребят. Адрес запомнишь?

Никита кивнул. И грубовато произнес:

— Да не тужься ты, Комолов! Ведь любит она тебя, это видно.

— Знаю, — буркнул Андрей.

— Ну и забей на все остальное, — посоветовал Никита, — разберись с дедом, только очень прошу, на рожон не лезь. Если что, сразу вызывай подкрепление.

— Понял, товарищ капитан. — Комолов шутливо отдал честь, приложив одну руку к виску, а другой изобразив нечто вроде шляпы.

На том и попрощались.

Ночь Никита и Дашка коротали за картами по причине повальной бессонницы. Каждые полчаса Даша созванивалась с мужем по мобильному и отдавала указания по части пропитания и поведения на дороге. Кит тоже времени даром не терял, выдернул двух своих парней из теплых кроваток и коротко описав ситуацию, продиктовал им адрес Кирилла. Если он трус и идиот, как отрекомендовал его Андрей, то ночью должен еще больше испужаться и вообще перестать соображать. Так что самое время пощекотать ему нервы. А вдруг не зря?

— Ну что, продолжим? — спросил Никита, когда Даша закончила очередной разговор с мужем.

— Давай. Оставлю тебя в дураках для разнообразия, а то прямо на глазах комплексами обрастаю — пять раз подряд выигрываешь.

Они шутили, подкалывали друг друга, но вместе с тем оба были очень серьезны и сосредоточенны. Никита думал о загадочном Кирилле и мучился сомнениями, спрашивать ли все-таки Дашку о нем или ограничиться докладом своих ребят. Ему многое казалось странным в этом деле, даже если не обращать внимания на очевидное нежелание похитителей требовать выкупа. Никита чувствовал, что от него ускользает нечто важное. Предположив, что Степка у старого поклонника Даши, Соловьев не мог на этом остановиться. Версия требовала подтверждений, за которыми отправился Комолов, а в голове Никиты тем временем складывались другие комбинации. Так уж он привык, потянув за одну ниточку, не забывать и об остальных. Ведь никто не знает, которая из них — выход из лабиринта.

— Эй, ты чего мухлюешь? — возмутилась вдруг Дашка.

— Так это же козырь, — ткнул Никита в свою карту, которой покрыл.

— Ни фига себе! Вообще-то козырь пики, а у тебя — черви, так, что ли?

Никита шутливо отвесил поклон:

— Прошу простить меня, сударыня, за проявленную халатность. Не по злому умыслу, а токмо по недомыслию сие сотворил я.

Дашка рассмеялась. А Никита ругнулся про себя, разозлившись на собственную рассеянность. Старею, что ли, промелькнуло в голове с неожиданной тоской. Раньше получалось думать одновременно о многих вещах и виду не подавать, что в этих думках находишься. А сейчас что? Старый пень погружен в размышления до такой степени, что ничего вокруг не видит и не слышит. Это же надо — за игрой не уследил, а еще сыщик! Просто уму непостижимо. Эта маленькая оплошность на Никиту подействовала как резкий окрик. Соловьев взял себя в руки, отбросил сомнения и начал осторожные расспросы, виртуозно маскируя их под обычный треп «за жизнь».