Поединок страсти

Глава 8

Падающая Пизанская башня была одной из тех достопримечательностей, которые Софи приходилось видеть на бесчисленных фотографиях. Она была так же узнаваема, как лондонский Биг-Бен или парижская Эйфелева башня. И все же Софи не могла не поразиться изумительной, ошеломляющей красоте этого строения, с его стройными беломраморными колоннами, ряд за рядом стремительно взмывающими ввысь. Даже если бы башня не начала своего падения несколько сотен лет назад, тем самым став одним из немногих чудес света, все равно она оставалась бы одним из великих памятников архитектуры.

В мягком вечернем свете башня казалась чем-то, сошедшим с полотна художника-сюрреалиста, ее поражающие воображение контуры отбрасывали на второй план другие, не менее прекрасные строения в пределах длинного, поросшего травой прямоугольника.

Задрав голову, Софи смотрела на нее затуманенными от восхищения глазами, в то время как помощница режиссера приводила в порядок складки на ее юбке. Для Софи башня, когда-то высокая и прекрасная, теперь же с абсурдной неумолимостью склоняющаяся к медленному концу, была символом тщетности человеческих надежд.

Софи сидела на траве, читая Данте, в ожидании своего возлюбленного, — по крайней мере так было написано в начале эпизода под номером 217, который за сегодняшний вечер должны были снимать в четвертый раз.

В настоящий момент ее возлюбленный сидел в нескольких шагах от нее с бумажным, покрытым пятнами полотенцем на шее, подставив лицо под умелые руки гримерши по имени Анджела. Одновременно он пытался пить кока-колу и о чем-то оживленно болтал с Франко Лучани.

Трудно сохранять романтические иллюзии в отношении актера, даже такого красивого, как Луиджи Канотта, когда ты постоянно видишь его в набитом ватой нагруднике, предохраняющем костюм от часто поправляемого грима.

Ее собственное лицо одеревенело под толстым слоем светлого грима, придающего ей необходимую бледность. По сценарию в этом эпизоде она умирала. Интересно, отрешенно подумала она, что бы она чувствовала, по-настоящему умирая в такой романтически прекрасный вечер ранней осени?

Это было трудно представить. И все же в последние недели съемок ее душа прониклась глубокой грустью ее героини Марджори, из-за которой временами она чувствовала себя бесконечно подавленной. Прочитав сценарий в первый раз, она по-настоящему не могла осознать всего трагизма, вложенного в него, ей было неведомо чувство невыносимо острого одиночества, которое испытывала ее героиня…

Нужно было сделать еще один дубль. Группа звукозаписи проверила маленький магнитофон, запрятанный в складках ее юбки, и сейчас занималась более крупной аппаратурой. Приладив наушники, они внимательно вслушивались в готовую запись, пытаясь уловить побочные шумы. Анджела закончила свои манипуляции с Луиджи и, собрав гримерные принадлежности, поспешила к Софи. Немного поработав большой мягкой кистью, она осталась довольна результатом и быстрой походкой поспешила назад, к камерам, крича на ходу: «Готово!»

— Очень хорошо, — сказал Франко, поднимаясь из режиссерского кресла во весь свой высокий рост. — Пошли.

— Подождите! — закричали сразу несколько голосов. Помощник режиссера показала жестом вверх: по небу, закрывая солнце, двигалась большая туча, меняя окружающий пейзаж.

Все терпеливо ждали, пока туча медленно продолжала свой путь, очищая небо, которое теперь стало светло-голубым, переходящим в желтизну далеко на горизонте.

Как прекрасно небо Италии, подумала Софи, равного ему нет нигде в мире. Было пять часов пополудни. Почти конец октября. Она пробыла в Италии уже шесть недель, и фильм «Первый день осени» был почти закончен — Франко сдержал свое слово. Съемки прошли быстро и без задержек, и спустя еще некоторое время ее собственная часть работы будет завершена, киногруппа распущена, и съемки продолжатся в Риме, в большом студийном комплексе, известном всему миру как Чинечитта. Сама же Софи вскоре вернется в Англию…

Постепенно на площадке установилась относительная тишина. Софи поймала взгляд Канотты, и тот улыбнулся ей. За последние шесть недель между ними установилось отличное взаимопонимание. Самоуверенный, убежденный в своей неотразимости для женщин, во всем остальном это был милый, приятный молодой человек. Старше Софи лишь на три-четыре года, он был к тому же талантливым актером, с которым ей было легко и просто работать.

— Прекрасно, — сказал Франко, довольный, что все наконец в порядке. — Готовы, Софи?

Она кивнула в ответ. Все вокруг говорили по-итальянски, но за последние полтора месяца практики у нее было достаточно. Возникло, конечно, несколько недоразумений, которые, к счастью, оказались не столько неприятными, сколько смешными.

Один из звукооператоров стал наклонять журавль с обернутым пенопластом микрофоном, пока он не застыл прямо над ее головой.

— Камеры… мотор!

Софи склонилась над книгой, читая прекрасные, наполненные поэзией строки. В этой сцене мало диалогов, но игра ее должна быть убедительной. Ей предстояло исполнить самые ненавистные для нее сцены, в которых ей нужно было изобразить физическую страсть. Иногда они стоили ей больших усилий, и здесь неоценимую помощь оказывал Луиджи, его великолепное чувство юмора.

Лувджи Канотта приближался к ней, шагая по траве. Когда его тень коснулась ее, Софи посмотрела на него с улыбкой и протянула навстречу руки.

Он засмеялся и, опустившись рядом на траву, обнял ее. Они целовались, молча изображая страсть, и Софи медленно откинулась на спину, принимая на себя Луиджи.

Как и всегда, в такие моменты ее мыслями завладевал Кайл. Она вспоминала его поцелуи, его прикосновения. Под напором эмоций она вся покрылась гусиной кожей. Ей приходилось насиловать себя, чтобы забыть Кайла и изгнать мучительные воспоминания о том, как это было с ним. Важно было то, что здесь и сейчас. Важна сиюминутная иллюзия.

Одна из камер медленно приблизилась к ним, снимая крупным планом ее лицо через плечо Луиджи. Они оторвались друг от друга.

— Что ты читаешь? — спросил Лувджи.

— Данте, — ответила она, глядя на него влюбленными глазами.

— Данте? — рассмеялся он. — Неужели англичанке может быть интересен Данте?

— Он пишет о нашей любви, — ответила она. Почему этот сценарий казался ей раньше таким трогательным? Или она просто пресытилась им?

И вновь они были в объятиях друг друга. Их губы сливались во все более страстном и продолжительном поцелуе. Руки Софи обвились вокруг шеи молодого итальянца. Она закрыла глаза, имитируя самозабвенное чувство влюбленной женщины.

На экране эта сцена покажется очень трогательной и эмоциональной, но для Софи она ровно ничего не значила. Она подумала о том, какими нелепыми кажутся поцелуи, когда в них нет настоящего чувства, — всего лишь пустое и бессмысленное прикосновение впивающихся друг в друга губ и зубов.

Их поцелуй длился дольше, чем в трех предшествующих дублях, — Франко должен остаться довольным этой сценой. Скованная объятиями Луиджи, Софи со все большей неловкостью ощущала на себе его тело. Она чувствовала его слегка отдающее привкусом кока-колы дыхание. Софи с нетерпением ожидала конца эпизода, лаская беспокойными руками спину Луиджи.

Наконец тишину прервал голос Франко.

— Стоп! — закричал он и подошел к разомкнувшим свои объятия Софи и Луиджи. Ей пришлось удержаться, чтобы тут же с отвращением не вытереть губы. Софи не хотелось обижать Луиджи.

На лице режиссера играла широкая, довольная улыбка.

— Превосходно, — кивнул он. — Как раз то, что нужно. На сегодня все — солнце уходит. Завтра я просмотрю отснятый материал, но думаю, последний дубль получился великолепно.

Луиджи счищал прилипшую к его одежде траву. Он весело улыбнулся.

— Жаль. Я только начал вживаться в эту сцену.

Софи, улыбнувшись, встала. Дежурная шутка Луиджи. Перед этим у них уже были куда более откровенные сцены в постели. В некоторых из них Луиджи был совершенно голым, а Софи снималась в коротеньких трусиках. Ей еще не хватало настоящего Профессионализма, чтобы не чувствовать во время съемки некоторого смущения. Изображая постельные сцены с незнакомым ей человеком в присутствии наблюдавших за ними десяти-пятнадцати осветителей и звукооператоров, она всегда испытывала крайнюю неловкость. Софи подозревала, что никогда не сможет перебороть себя. В таком случае какая же она актриса? — спрашивала она себя.

— Завтра, после полудня, мы снимаем сцены в больнице, — наставлял Софи Франко. — Утром мы обсудим с вами некоторые моменты сценария, касающиеся вашей роли. О'кей?

— Чудесно, — кивнула она.

— Я подвезу вас домой, как только вы будете готовы. Жду в машине.

— Благодарю, Франко, — улыбнулась Софи. Она села в складное кресло и стала удалять с лица грим под суетливый шум упаковывающих аппаратуру техников.

Когда Софи была готова, она собрала свои вещи в сумку, попрощалась с Луиджи и киногруппой и направилась к большому серебристому «мерседес-бенцу» Франко. По пути в загородную гостиницу, куда они ехали по центральной, запруженной народом части Пизы, Франко оживленно обсуждал с ней следующий этап киносъемок. По сюжету фильм завершается сценами в больнице, куда Марджори доставляют после принятия сверхдозы героина, там она и умирает.

«Клиникой» на самом деле было прекрасное палаццо шестнадцатого века. Теперь в нем разместился дом для престарелых, которым ведали монахини. Франко удалось снять здесь на неделю целый этаж, и он был в восторге от его интерьера.

Вообще старые дома в этой части Италии отличались особым очарованием. Даже гостиница, где жила Софи, выглядела довольно изысканно. У Софи всегда поднималось настроение, когда после целого для утомительных съемок она возвращалась в «Пенсионе Д'Эсте», как назывался этот приют, — старый тосканский фермерский дом был поистине великолепен.

Пожелав спокойной ночи Франко, она поднялась в свою комнату, выходившую во двор. Как раз на уровне ее окон громадная ажурная арка поддерживала покрытую густой листвой виноградную лозу, отягощенную кистями спелого винограда. Будь у нее желание, она могла бы просто протянуть руку и сорвать одну из налитых темным соком ягод…

Софи приняла душ и, накинув на себя просторное хлопковое платье, спустилась вниз, в столовую. Там было не больше полудюжины гостей, и вечер обещал пройти в спокойной обстановке. Она съела легкий ужин, состоявший из овощного супа и десерта из свежей клубники. В последнее время ее аппетит оставлял желать лучшего, что пошло ей на пользу — изысканная бледность придавала роли Марджори особую убедительность…

Через неделю она возвратится в Англию. Софи не хотелось уезжать: еще не утихла боль ее воспоминаний. Последняя встреча с Кайлом все еще отдавалась эхом в ее памяти. Дженни почти не разговаривала с ней, уязвленная тем, что «проиграла» Кайла своей кузине, и обиженная из-за того, что та не желала обсуждать с ней случившееся. Для Дженни было настолько естественным хвастать своими победами над мужчинами, что она не могла понять Софи, не хотевшую афишировать свои отношения с Кайлом.

В конце концов они помирились, но Софи уже мало волновало, что думает ее кузина, — она была подавлена своим горем, смятением и пониманием безнадежности любви к Кайлу.

Как случилось, что все это обернулось таким несчастьем для нее? Когда она возвращалась в мыслях к принятым ею тогда решениям, вспоминала, как сбежала от него, оставив ему ту глупую, холодную записку, для нее было почти невозможно объяснить себе свое тогдашнее поведение.

Самым ужасным было то, что в глубине души Софи знала, что Кайл по-настоящему любит ее. Он бы не наказал ее так сильно, если бы она все еще не была дорога ему. Как жаль, что его темперамент Скорпиона направлен не в ту сторону… Как невыносимо жаль.

Теперь он ушел из ее жизни. Ушел навсегда. Она жила, страшась того, что в один прекрасный день услышит или прочтет о его женитьбе. Этого удара она смертельно боялась, ведь Кайл был единственным человеком, которого она когда-либо любила, и она всегда будет любить его, до конца своих дней.

Она пыталась не думать о Кайле, но мысли о нем не хотели оставлять ее. Она так подолгу мечтала о нем, что было трудно вернуться в реальность. Потеря его сделала ее будущее таким беспросветным и безнадежным…

Последние недели в Тоскании как актриса она чувствовала себя все более неуверенно. Она утеряла что-то жизненно важное — волю и желание воплощать чужие чувства. И ее удивляло, как Франко и другие не замечают этого. Иногда она чувствовала себя «голым королем». Слова ее роли звучали пусто и бессмысленно, а игра была механической и безжизненной.

Что она будет делать в Лондоне? Джои продолжал обещать ей золотые горы, но Софи была настолько не готова к какой-либо новой работе, что просто не знала, что ему скажет. Прошло уже много месяцев с тех пор, как она виделась с родителями. Возможно, несколько недель в Скарборо, на берегу Северного моря, помогут ей обрести равновесие. Софи начинала понимать, почему нервные срывы столь распространены в актерской среде. Стоит только начать сомневаться в себе, как напряжение становится непосильным…

После ужина она поднялась к себе в комнату и попыталась читать. Спустились густые сумерки итальянской осени, и издалека, из кипарисовой рощи, донеслись нежные трели соловья…

Зачарованная мелодией соловьиной песни, Софи отложила книгу и подошла к окну.

Цвет вечернего неба сгустился до фиолетового, переходящего на западе в золотисто-малиновый. Дул теплый, легкий ветерок, пахнущий далеким Средиземным морем.

С наступлением сумерек глубокий покой воцарился вокруг. Софи посмотрела вниз, во двор, и внезапно почувствовала, как на миг остановилось ее сердце.

Она увидела высокий силуэт мужчины, стоящего под аркой и смотрящего прямо на ее окно. Его фигура настолько напоминала фигуру Кайла, что Софи показалось, что все это она видит во сне. Она невольно прижала руку к груди, стараясь унять бешено колотящееся сердце.

— Кайл — С широко открытыми от изумления глазами она еще несколько секунд смотрела вниз, затем повернулась и побежала к лестнице. Несясь по ступенькам вниз, она молила Бога, чтобы это не оказалось миражем. Может, это плод ее разгоряченного воображения?

Софи толчком распахнула дверь и выскочила в погрузившийся в сумерки двор. Все плыло перед ее глазами. Это был не мираж.

Кайл стоял на том же месте — неподвижная высокая фигура, так долго преследовавшая ее в воображении. В течение какого-то времени они в напряженном молчании смотрели друг на друга.

Затем он медленно подошел к ней, глядя ей в лицо своими прекрасными глубокими глазами.

— Боже милосердный, — хрипло сказал он, — какая вы красивая, Софи.

— Кайл, что?.. — От волнения у нее перехватило дыхание. — Что вы делаете в Италии?

— Надеюсь обрести спасение. — Он выглядел усталым и был не брит. На нем был пиджак из кожи викуньи, легкий как пух. Он протянул к ней руку, чтобы коснуться ее лица своими нежными, чуть ли не робкими пальцами. — Надеюсь вымолить прощение у женщины, которая вряд ли простит меня за причиненную ей боль, надеюсь обрести вас, Софи.

— Дорогой мой, — выдохнула она, растворяясь в его объятиях, слишком оглушенная всем случившимся, чтобы ясно осознать его присутствие.

Его руки обхватили ее так, как это было в ее бесчисленных мечтах. Только сейчас все это происходило наяву.

— Сможешь ли ты когда-нибудь простить мою жестокость и глупость? — хрипло спросил он, прижавшись губами к ее благоухающим волосам. — С тех пор как ты уехала, я так тосковал по тебе, что мне казалось, я просто сойду с ума…

— Мне нечего прощать, — прошептала она.

— Я стоял там, стараясь набраться храбрости, чтобы войти и увидеть тебя. — Она почувствовала, как трудно ему говорить. — Я… я не знал, как ты примешь меня.

Из окон на них с любопытством смотрели обитатели дома.

— Пойдем ко мне, — дрожащим голосом сказала она. — Мы не можем говорить здесь.

Она взяла его за руку и повела в свою маленькую комнату, освещенную золотисто-багровыми лучами заката. Как только они закрыли за собой дверь, Кайл обнял ее с неистовым нетерпением тонущего человека и стал покрывать поцелуями ее лицо. Софи приникла к нему, задыхаясь от исходящего от него желания, которое она ощущала в отвердевших мускулах всего его тела.

— Люблю тебя, — прошептал он, впиваясь губами в ее рот в головокружительно-страстном поцелуе. — По ночам я лежал и мечтал о тебе. Мне казалось, что ты рядом со мной. А утром я пробуждался, чтобы снова ощутить себя одиноким и несчастным. Я говорил себе, что нужно дождаться, пока ты не вернешься из Италии, но больше не мог оставаться вдали от тебя. Я должен был поехать и найти тебя. Уже два дня, как я в Италии.

Она закрыла глаза, чувствуя себя необыкновенно счастливой. Внезапно вся накопившаяся за многие месяцы боль исчезла, чтобы уступить место бесконечному восторгу.

— Почему ты не пришел ко мне, как только приехал сюда?

— Мне нужно было набраться мужества.

— Тебе нужно мужество, чтобы встретиться со мной?

— Мне нужно мужество, чтобы признаться, как сильно я нуждаюсь в тебе, как страстно люблю тебя… Вчера и сегодня я стоял в толпе и смотрел, как ты работаешь. Смотрел, как тот парень изображает твоего любовника… — Его сильные руки напряглись, и он едва не раздавил ее. — Меня как будто разрывали на куски. Я думал, что умру, стоя там и наблюдая, как кто-то другой целует и обнимает тебя, изображая страстные сцены любви с тобой…

— О Кайл, это всего лишь игра! Он взял в ладони ее лицо и поцеловал в губы.

— Я много раз вспоминал твою угрозу… что ты заведешь роман с Луиджи Каноттой…

— И разумеется, у меня нет никакого романа с ним, — неуверенно засмеялась она. — Я все это придумала, любовь моя, — сказала она, и ее глаза наполнились слезами от непереносимо острого чувства любви.

— С тобой мне всегда трудно понять, где кончается игра и начинается реальность, — тихо сказал он. — Я знаю одно, что без тебя моя жизнь всё равно что выжженная пустыня, лишенная всякой надежды. Я не могу больше без тебя, Софи. Я люблю тебя всем сердцем, всем своим существом. Я хочу, чтобы мы оставили прошлое позади и пошли в будущее вместе. — Он сделал глубокий и судорожный вдох. — Я хочу, чтобы ты стала моей женой.

От внезапно нахлынувшего на нее счастья она вдруг почувствовала слабость в ногах. Если это окажется сном, то она убьет себя.

— Я твоя, Кайл. Я всегда была твоей! О Кайл, тебе не обязательно жениться на мне. Позволь мне просто быть рядом с тобой!

— Рядом? — Он прикоснулся губами к ее мокрым от слез ресницам. — Я привяжу тебя к своему сердцу стальными канатами. Ради всего святого, скажи мне, что ты простила меня за то, как я вел себя тогда в Лондоне!

— Я простила тебя еще раньше, — мягко сказала она.

— Я заставил тебя так страдать. Я был наполовину безумцем, любимая. Во время того проклятого круиза с Эммой я был как в огне. Я лишился сна и покоя. Я поклялся отомстить тебе за то, что ты сделала со мной. Когда я вернулся в Лондон, я хотел прийти к тебе и сказать все, что о тебе думаю. Но боялся, что у меня не хватит сил, что я могу сломаться. Передо мной все время стояла ужасная картина, как я предстаю перед тобой полным идиотом, бормочущим что-то о своей любви, а ты смеешься мне в лицо!

— Как ты мог так подумать? — похолодев, спросила она.

— Я не мог спокойно думать от боли и разочарования. Я почувствовал то самое желание Скорпиона смертельно ужалить врага, о котором ты однажды сказала мне. Я хотел лишь одного:

наказать тебя, несмотря на то что где-то глубоко внутри, невзирая на весь свой гнев и обиду, я знал, что небезразличен тебе. Когда Элен упомянула о твоей кузине Дженни, я нашел, как отомстить тебе.

Софи почувствовала, как по ее телу пробежала дрожь.

— Ты выбрал очень жестокое оружие. Когда я решила, что проиграла тебя Дженни, это едва не разбило мое сердце.

— Боже милостивый, — прошептал он. — У меня никогда и в мыслях не было серьезно увлечься этой пустоголовой вертихвосткой. — Он привлек ее к себе. — Я обожаю тебя, я не могу жить без тебя.

— Это тебя я должна просить о прощении, — прошептала Софи. — То, что я натворила на Ямайке, было чистым безумием. Но я так боялась, Кайл. Так боялась потерять тебя, что мне пришлось спасаться бегством. Я ничего не знала о твоих чувствах, я не могла и подумать, что они так же глубоки, как мои.

— Софи… — Он опустился на кровать. На его лице отразилось глубокое волнение. — В ту ночь в Очо-Риос, в ночь перед твоим отъездом, я собирался просить тебя стать моей женой.

Внезапно вся кровь отхлынула у нее от сердца.

— Кайл!

— Я знал тебя всего три недели, по крайней мере я так думал. Но я понял, что никогда больше не встречу такую, как ты. У меня вдруг Возникла страшная боязнь потерять тебя. Меня Преследовало кошмарное чувство, что в один прекрасный день ты вдруг исчезнешь. — Он горько усмехнулся. — Но я и не подозревал, как скоро этот кошмар станет реальностью. После той ночи у меня в номере я сказал себе, что сделаю тебе предложение на следующий день, и всю ночь не сомкнул глаз, повторяя в уме дурацкую маленькую речь. Я тоже ужасно боялся. Я видел, что нравлюсь тебе, но был далеко не уверен в глубине твоих чувств. Ты была такой таинственной и непонятной. Рядом с тобой я чувствовал себя неуверенным в себе, неуклюжим…

— Любовь моя, — прерывающимся от волнения голосом сказала она, — я не имела об этом ни малейшего представления. Если бы я только знала!

— После твоего отъезда мне казалось, что мою душу отравили, — продолжал он. — Я чувствовал такую горечь и безысходность. Если бы не гордость, я бы бросился за тобой вдогонку. Мне потребовалось немало времени, чтобы осознать случившееся. Так, значит, тебя зовут Софи Эспен, а не Софи Уэбб. Софи, в которую я влюбился на Ямайке, и Софи, над которой я смеялся в Брайтоне, — это одно и то же лицо. — Он посмотрел на нее потемневшими глазами. — Ну что ж, я заплатил за свою глупость, любимая. Если я обидел тебя в Брайтоне, если я был настолько глуп и слеп, что не видел ничего дальше своего носа, то ты заставила меня заплатить за это в десятикратном размере на Ямайке. Я в жизни никогда не чувствовал себя таким потерянным и раздавленным.

— Я боялась, что, узнав обо мне правду, ты потеряешь всякий интерес ко мне, — сказала она охрипшим голосом. — Я боялась, что все повторится опять, что ты посчитаешь меня нелепой и смешной…

— Софи. — Он взял ее руки в свои. — Когда я увидел тебя в Брайтоне, ты была не в меру толстой девицей в нелепых очках, неряшливом платье и с лоснящимися, неухоженными волосами. Ты представляла собой странное зрелище — удручающе-некрасивое и бесцветное существо. Даже когда ты покидала съемочную площадку, казалось, над тобой витает тень Мэйзи. Ты была такой застенчивой и неуверенной в себе. Несмотря на это, в тебе было что-то, что заинтриговало меня. А в Очо-Риос я встретил волнующе-прекрасную женщину со стройным телом и роскошными каштановыми волосами, загорелую, уверенную, элегантную и такую таинственно-недосягаемую. Все это произошло восемь месяцев спустя, в совершенно другом мире. Тебе трудно понять, как это я не смог узнать тебя?

— Но ведь внутренне я была все той же, — неуверенно улыбнулась она.

— Да, — сказал он с горечью. — А я был слепцом. Когда я впервые встретился с тобой в Брайтоне, я должен был увидеть человека, а не только то, как он выглядит, должен был прислушаться к голосу своего сердца, говорившему, что передо мной необыкновенный, чудесный человек. Но я позволил тебе ускользнуть сквозь пальцы. Я причинил тебе тогда боль, как и позже, в Лондоне, но клянусь, что больше этого не случится. — Он умолк, собираясь с мыслями. — Помнишь, я сказал тебе, что не видел фильма «Убийства на Элмтри-роуд»? Так вот, я видел его, никакой приятельницы у меня тогда не было. И когда я смотрел его, я испытывал очень странные ощущения. Все вдруг всплыло в моей памяти: я вспомнил тебя в Брайтоне. Когда мы встретились на Ямайке, я почувствовал в тебе что-то удивительно знакомое. Я был уверен, что хорошо знаю тебя, но не знал, как это доказать. Ты настолько изменилась внешне, что я не мог распознать в тебе Софи Эспен. И чем дольше я был с тобой, тем сильнее было мое желание разгадать твою тайну. Я считал, что мое ощущение не может обмануть меня, так как мы прекрасно подходили друг другу. Я еще не понимал тогда, что уже безнадежно влюбился в тебя. — Его голос стал мягче. — Однако я полюбил тебя не за твое лицо или фигуру. Я полюбил тебя, полюбил человека в тебе. И еще я понял за эти последние, такие мучительные для меня, недели, что если бы узнал тебя ближе в Брайтоне, то уже тогда полюбил бы тебя.

Она тихо рассмеялась.

— Представляю себе великолепного, страстного Кайла Харта, влюбленного в уродину Мэйзи! Это просто невозможно!

— Вовсе нет. Хотя ты и носила чужую маску. Ты одурачила меня, и не один раз, а дважды! Софи, я грешен в том, что не увидел человека, скрывающегося под этой маской. Мое единственное оправдание — это то, что большинство мужчин страдают подобным недостатком. Мы, мужчины, глупцы: мы, как правило, оцениваем женщину глазами, а не разумом, и в этом смысле мы действительно непроходимые тупицы. Я могу лишь сказать, что благодаря твоей внешности мне легче было узнать тебя как личность на Ямайке. А узнать значило полюбить тебя. Урок пошел мне на пользу. Ты единственная женщина, которую я хотел бы видеть своей женой. Единственная, кому удалось пробиться сквозь мою оборону и заставить меня испытать то, что я уже никогда не надеялся испытать. Мне всегда казалось, что мне недоступно это чувство… чувство любви. — Он провел своими губами по ее полуоткрытым губам.

Они слились в страстном поцелуе. Софи почувствовала, как он берет в ладонь ее грудь, лаская ее мягкую плоть с дрожью неутоленного желания.

— Я безумно, беспредельно люблю тебя, — прошептал он. — Я хочу всю оставшуюся жизнь доказывать тебе это. И я не уеду отсюда, пока ты не скажешь, что выйдешь за меня замуж.

— Ты больше никогда не уедешь от меня. Никогда. Конечно, я выйду за тебя замуж, любовь моя. Без тебя я никто и ничто, понимаешь? Если я не стану твоей женой, я просто увяну и умру. И ветер развеет меня…

Она прильнула к нему, самозабвенно от кинув голову под огнем его поцелуев, поцелуев в ложбинку у шеи, которую он так всегда любил. Она провела пальцами у самых корней его густых, жестких волос, наслаждаясь их ароматом, восхитительным чувством его близости. Им больше не нужны были никакие слова.

— Мы поженимся сразу по возвращении в Лондон, — размышлял вслух Кайл. — Сколько тебе еще осталось пробыть здесь?

— Неделю.

— В самый раз, чтобы подготовить по-настоящему роскошную свадьбу! Но… этот парень? Он что, еще будет целовать тебя? — Его глаза испытующе смотрели на Софи.

Она мечтательно улыбнулась.

— Луиджи? Вряд ли. До конца съемок осталась всего неделя. К тому же Марджори скоро должна умереть. Весьма ко времени, принимая во внимание то, что Софи собирается начать новую жизнь.

Его изумрудные глаза светились нежностью.

— Моя маленькая актриса, как же я люблю тебя!

— Мне осталось быть актрисой еще только одну неделю. — Она была абсолютно серьезна, когда посмотрела ему к глаза. — Больше всего на свете я хочу стать твоей женой, Кайл. После этого я распрощаюсь со своими актерскими амбициями. Это мой последний фильм. Отныне и навсегда я отдаю предпочтение реальности — реальности нашей любви.

— Софи, я вовсе не настаиваю на этом, — мягко сказал он, лаская ее тело.

— Зато я настаиваю, — с нежностью ответила она. — Последнее время я чувствовала, что дохожу до отчаяния. Отныне я не хочу ничего, кроме правды, ничего, что может хотя бы на один день разлучить нас. Я больше не хочу целовать других мужчин или притворяться влюбленной в кого-то другого. Для меня это слишком серьезно, Кайл, и я всю себя отдам нашей любви, нашим будущим детям. Я хочу, чтобы у нас всегда все было хорошо…

— Все будет хорошо, — пообещал Кайл.

— Хочу тебя. Сделай это со мной, Кайл, — прошептала она.

У него заблестели глаза.

— Здесь? Сейчас?

— Здесь и сейчас. Я так долго ждала, что, если ты этого не сделаешь, я просто сойду с ума!

Он целовал ее в подбородок, в шею, в то время как его пальцы расстегивали пуговицы на ее платье.

— Ты не хочешь быть девственной в день своей свадьбы? — прошептал он.

— Нет, — просто ответила она. — Я хочу тебя. Сейчас!

— У Скорпионов есть жало, моя маленькая девственница.

— Ну же, — торопила его она, в блаженной истоме закрыв глаза от обжигающих ее обнаженную грудь поцелуев. — Ужаль меня…

Сумерки сгустились до бархатной черноты. В темном чернильном небе поднималась желтая луна, медленно выплывая из-за вершин кипарисовых деревьев, пока наконец ее лучи не осветили открытое окно спальни, в которой двое влюбленных постигали древний, таинственный и тайный язык любви. Однако луна была слишком стара, чтобы изумляться всему тому, что она могла видеть в распахнутых окнах… а влюбленные просто не обратили на нее внимания.