Похоть

Глава четырнадцатая

Хэмилтон просидел за анализами около часа, и вправду сумев немного успокоиться. Пришла Берта Винкельман, порадовалась его выздоровлению, и тоже начала свои анализы, рассказала, что делается на Нижнем раскопе. Скелет мужчины вынули из захоронения, и, по счастью, под плечевой пряжкой остались микроскопические частицы пурпурной тоги. Теперь произвести датировку погребения будет совсем просто. Её спокойная монотонная речь подействовала на Стивена несколько успокаивающе.

Неясный шум в коридоре напоминал Хэмилтону шум прибоя, он то нарастал, то спадал. Хэмилтон почувствовал, что не прочь съесть чего-нибудь, и поднялся. В эту минуту дверь открылась, и в лабораторию заглянул озабоченный Хейфец. Он быстро оглядел их и, не говоря ни слова, закрыл дверь и исчез.

У порога виллы послышалось негромкое урчание мотора. Приехал Рене Лану. Хэмилтон не знал, куда он уезжал. Рядом с ним был Франческо Бельграно. Оба тут же подошли к Тэйтону, сидевшему в гостиной с Винкельманом и Гриффином. Через другие двери вошёл Спиридон Сарианиди и издалека покачал головой.

— Там никого нет, мистер Тэйтон, я всё осмотрел.

Тэйтон начал широкими шагами мерить комнату. Вошёл, точнее, вбежал Хейфец.

— Нигде нет, я всё проверил.

Вмешался Винкельман.

— А может, миссис Тэйтон на пляже?

Тэйтон покачал головой.

— Карвахаль уже смотрел там, её никто не видел.

Хэмилтон заметил, что все обеспокоены.

— Стивен, мальчик мой, — Гриффин, напряжённый и взволнованный, повернулся к нему. — Ты не видел миссис Тэйтон?

— Нет, — недоброе предчувствие кольнуло Хэмилтона. — А что… её нет?

Лоуренс Гриффин растерянно развёл руками.

— Около пяти мы видели её, миссис Тэйтон была у Нижнего раскопа, но потом она пошла на виллу, однако Мелетия не видела, как она вернулась. — Хэмилтон понял, что он говорит о кухарке. — Говорит, не проходила госпожа наверх. Однако она сама в погреб за пивом спускалась, говорит, минут на десять-пятнадцать. Но в комнате у себя миссис Тэйтон не появлялась. Мистер Хейфец хватился её, как только вернулся, позвонил мистеру Тэйтону, тот пришёл с раскопа, попросил мистера Карвахаля посмотреть на пляже, но и там её не видели. Мсье Лану и синьор Бельграно поехали к тавернам, но и там её нет. Надо осмотреть всю виллу, мы ведь почти не ходим в боковые гостиные…

— Смотрел там Хейфец, всё обшарил, Лори, — покачал головой Тэйтон.

Гриффин и Хэмилтон вышли в коридор. Мимо них пронёсся Бельграно, столкнулся с Спиросом Сарианиди и развёл руками. Карвахаль тоже вышел с фонарём из подвала и уныло покачал головой. Тэйтон сидел посреди гостиной, тяжело уперев руки в колени.

Неожиданно на улице раздался женский визг.

— Ici! Mon Dieu, plutôt…[5]! — с бокового входа появился Рене Лану, он завизжал и кинулся к Хейфецу. Его немедленно окружили. — La terreur par quel, c'est simplement impossible…[6] — Рене на миг задохнулся визгом, потом продолжил визжать. Il se trouve dans le banc de jardin, son visage était cassé![7]! — он трясся и совершенно недоумевал, почему все столпились около него и ничего не делают. Как оказалось, полиглот Лану в экстремальной ситуации помнил только свой родной язык. Потом он вдруг забился в новой истерике и отчаянно забормотал, схватившись за голову: «De rien la vie revient de nouveau à rien, et un sort méchant soudain supprime en juin la vie fleurissant, et d'elle se trouvant ici, il y a seulement un nom vide – Galatea…»[8]

— Что он говорит? — прорычал Тэйтон.

Ответил Карвахаль, переведя явно не всё услышанное.

— У него шок, но он говорит, что она здесь, в саду, с разбитой головой, вероятно, упала… Où est-elle? nous ramène à René.[9]

Услышав родную речь, Лану заморгал и тут же, развернувшись, рысью понёсся туда, где через французские окна открывался выход в сад. Все торопливо последовали за ним. Хэмилтон тоже поспешил за всеми. Сердце его сжималось дурным предчувствием. Что с Галатей?

Действительность намного превзошла его самые страшные ожидания.

В свете нескольких телефонных фонарей, Галатея лежала, распростёршись на траве. Распахнутый белый атласный халат, обнажавший бедро, был забрызган чёрными пятнами, и разбежавшиеся по плечам потеки тоже казались совсем чёрными. Голова, размозжённая страшным ударом, проломившим череп, была запрокинута вверх, а в руке убитой был зажат странный чёрный предмет — похожий на фонарь. Но на мёртвом лице не было выражения ужаса или испуга: глаза зеркально отражали свет, спокойные черты ничем не искажались.

Лоуренс Гриффин первым пришёл в себя и осмотрелся. Рене Лану тупо пялился на труп и тихо, но надсадно поскуливал, точно пёс с отдавленным хвостом. Франческо Бельграно и Рамон Карвахаль, переглянувшись, перевели взгляд на Тэйтона. Макс Винкельман и Спиридон Сарианиди скептически поджали губы и ждали. Дэвид Хейфец по-хозяйски раздвинул толпу, оглядел убитую, формально сжал запястье, заглянул в глаза трупа и покачал головой. Арчибальд Тэйтон молча, не отводя глаз, следил за ним и наконец хрипло выдавил из себя нелепый вопрос:

— Она ранена?

Хейфец уверенно покачал головой.

— Она мертва, но совсем недавно. Два часа назад. Впрочем, не подпишусь. — Он выпрямился и застыл в позе настороженного суслика. — Может, меньше. Пятен Лярше пока не заметно и глазные яблоки ещё не помутнели. Но она уже остыла.

Заговорил Винкельман.

— Мы поступим правильно, если вызовем полицию, — в тоне немца проступили железные нотки. Было ясно, что если полицию не вызовет никто, это возьмёт на себя он сам.

— Я могу позвонить своему знакомому в Отдел криминалистики, — как-то робко встрял в разговор Сарианиди. — Аманатидис очень разумный человек.

— Думаю, что это правильно, — Гриффин жалобно взглянул на Тэйтона.

Арчибальд Тэйтон ещё несколько секунд разглядывал труп жены странным тупо-полусонным взглядом, и тут был пробуждён голосом Хейфеца.

— Арчи, нам нужно вызвать полицию.

Тэйтон повернулся и ещё несколько секунд смотрел на него. Потом сделал странный жест рукой, точно раздумывая почесать ему лоб, нос или ухо и тут же отрешённо кивнул.

— Вызывайте, конечно, — он попытался поймать взгляд Хейфеца, но тот быстро повернулся к Винкельману и Сарианиди.

— Макс, Спирос, поторопитесь. Надо поточнее определить время смерти.

За его спиной появилась Долорес Карвахаль. Она не издала ни звука, просто молча смотрела на труп. Берта Винкельман, вышедшая в сад явно в поисках супруга, тоже не закричала, но, закусив губу, внимательно оглядывала тело убитой. Тьма, из-за того, что кто-то включил фонарь у входа, как-то особенно быстро сгустилась и в углах сада казалась чернильно-непроницаемой.

Винкельман подошёл к жене и, точно ища её одобрения, сказал:

— Мы сейчас поедем в полицию со Спиридоном, Берта.

— Конечно, поторопись, — уверенно сказала Берта, и Сарианиди с Винкельманом пошли через сад к порогу виллы, освещая себе дорогу светящимися дисплеями телефонов.

Рамон Карвахаль, все это время хранивший гробовое молчание, сейчас подошёл к сестре, взял её под руку и едва ли не силой увёл за собой. Долорес, хоть и взглянула на него изумлённо, подчинилась. Бельграно осторожно оглядев всех, чуть подтолкнул Рене Лану к входу в дом. Тот, продолжая тихо шептать «c'est simplement impossible…» и трястись всем телом, бросил на Франческо растерянный взгляд. У него заметно стучали зубы. Бельграно поспешно увлёк его за собой в дом. За ними ушла и Берта Винкельман.

— Как же это? — Лоуренс Гриффин был расстроен почти до слёз. — Такая удача, такие находки, а тут… вот. И ведь, — он обернулся на ограду виллы. — Ведь это кто-то из нас, да? Чужих же тут нет.

— Ваша способность к анализу делает вам честь, Лоуренс, — сказал Тэйтон, точно проснувшись, — но сейчас, до приезда полиции, нам надо отдохнуть. Думаю, не ошибусь, если скажу, что всем предстоит тяжёлая ночь. — Голос его, вопреки сказанному, неожиданно резко окреп. — Проследите со своим ассистентом за сохранностью экспонатов, Лори. Скажите Берте, чтобы заперла лабораторию. — В тоне Тэйтона проступил истинный руководитель. Он погасил фонарь на телефоне, и сад погрузился в полумрак.

— Да-да, — Гриффин послушно удалился, махнув Хэмилтону.

Стивен двинулся было за ним, но резко свернул от двери в тень и остановился. Он понимал, что этим двоим важно остаться одним. Так и оказалось. Тэйтон мощной дланью резко притянул к себе Хейфеца.

— Забери у неё эту дрянь, немедленно! Слышишь?! — голос его хрипел. Он сам двинулся к трупу.

— Идиот, — разъярённой змеёй зашипел в ответ Хейфец, хватая его за плечо и оттаскивая от трупа. — Не делай больше глупостей, чем допустимо. Здесь, кроме нас, ещё девять человек. Это восемнадцать пар глаз. Ни к чему притронуться я тебе дам. Если ты полагаешь, что кое-что можно скрыть — попытайся, но прятать улики — это глупость, — они вцепились в плечи друг друга.

Тэйтон был на дюйм выше и фунтов на десять тяжелее Хейфеца, но медик повис на дружке и так злобно пялился на него, что Тэйтон ослабил хватку и пробурчал:

— Это не улика.

— Перестать, его видели всё.

— Никто же ничего не понял, поменяй на фонарь. Стыдно же, чёрт побери.

— Мёртвые срама не имут.

— А я-то живой.

— Арчи, прекрати, — утомлённо пробурчал Хейфец. — Я ещё ни разу в жизни не видел пепел человека, сгоревшего со стыда. А если мы испытываем стыд за других, то это только потому, что иногда принимаем чужие дела слишком близко к сердцу. Пошли отсюда.

— Господи, спаси меня и помилуй… Можно же тихонько убрать, заменить, пока не поздно.

— Поздно. Уймись, я сказал. Есть куда более мерзкие вещи, ты просто в шоке, а то бы давно дошло.

Тэйтон остановился.

— Что дошло?

— Её убили, идиот. И это сделал кто-то из наших дорогих коллег.

— Зачем?

— А вот это действительно любопытнейший вопрос, — как-то по-женски нервно рассмеялся Хейфец. — Я, ты уж извини, не намерен помогать следствию, но самое-то главное, что у меня и подозрений-то нет. Кстати, это не ты её замочил, нет?

Его собеседник несколько минут молчал, не отвечая, но потом заговорил.

— Нелепость это всё, конечно, но теперь… — Тэйтон вздохнул всей грудью, — теперь я свободен.

— Я не сомневался, — голос Хейфеца звучал издевательски, — что эта мысль придёт тебе в голову довольно быстро, но если у тебя есть хоть капля мозгов…

— То что? — голос Тэйтона тоже странно помолодел, казался мальчишеским.

— А то, что первый подозреваемый в убийстве жены — это всегда муж, и тебе следует пока выбросить все подобные мысли из головы, по крайней мере — на время следствия. Надеюсь, в этой глухой провинции не найдётся профессионального следователя, и всё можно будет спустить на тормозах.

Хэмилтон видел, как оба прошли мимо него в гостиную, и вернулся к Галатее, точнее к тому, что теперь осталось от неё. Странно, но он точно окаменел и почти не чувствовал потери, в горле стоял ком, мешая прорваться эмоциям. Однако уединившись у себя в спальне, Стивен зарыдал — истерично, по-женски. Все казалось ненастоящим, каким-то зловещим абсурдом, но алогичность случившегося не умеряла гнетущую тоску, сжимавшую его горло. Галатея! На миг ему показалось, что он спит и видит кошмарный сон, но стоит ему проснуться, как он поймёт, что эта смерть не имеет ничего общего с действительностью. Она жива, жива, жива, бормотал он. Но сон не таял, и Стивен никак не просыпался от гнетущего сна, где всё то, что составляло смысл его жизни, теперь было уничтожено, убито, злобно раздавлено.

Полиция тем временем прибыла, и первое время казалась, что надежды Хейфеца оправдаются. Полицейские сновали по саду и дому, снимали труп со вспышками, даже не задавая вопросов. Следователь, длинноносый грек с миндалевидными глазами, появился четверть часа спустя. Он назвался Эммануилом Аманатидисом, хотя Сарианиди называл его Манолис. Спиридон тихо сказал Гриффину, что это самый лучший следователь в местном Отделе криминалистики, к тому же — его приятель, после чего, хоть грек прекрасно говорил по-английски, Спирос заговорил с ним на родном наречии. Он тараторил, не умолкая, минут десять, то и дело возводя руки к небу и делая удивлённое лицо.

Хэмилтон, услышав сирену полиции, спустился в гостиную, где сразу отошёл к стене и присел на диван. Боль после слёз притупилась, как замороженный зуб, и теперь Стивен был в полном недоумении. По его мнению, Галатею убили Тэйтон и Хейфец, потому что Тэйтон влюблён в Долорес Карвахаль и хотел на ней жениться. Хейфец был его сообщником. Но сама смерть Галатеи была настолько страшной, что Хэмилтон усомнился в этом. Хейфец, в его понимании, был способен на все и легко мог отравить женщину, но размозжить ей голову? Это как-то не вязалось с ним. А вот Тэйтон с его силищей, да, он легко мог в приступе гнева ударить жену, а после умело прикинуться ни в чём не повинным. Но как он мог прокрасться на виллу и проделать всё так незаметно?

Но что Тэйтон пытался убрать? Какую улику? Нет, что ни говори, а это их рук дело. Нет большего бесстыдства, чем выдавать за правду утверждение, ложность которого заведомо известна, но Хейфец на это вполне способен. Актёр он превосходный. Сейчас мерзавец начнёт лгать, утверждая, что ни в чём не повинен.

Тут настроение Хэмилтона резко ухудшилось. Здесь, в экспедиции, все зависят от Тэйтона, он спонсирует раскопки. Никто из них, даже если кто-то сам, своими глазами видел, как Тэйтон разбил жене голову, никогда не скажет об этом: Гриффин покроет его, чтобы избежать скандала в колледже, кроме того, ему самому такие раскопки никогда не оплатить. И ведь находки-то, находки! Они могут прославить их всех, и ради того, чтобы продолжать работу, они покроют убийцу. Покроет его и Карвахаль, ведь Арчибальд явно с ума сходит по его сестрице. Лану и Бельграно, если что и знают, тоже будут молчать. Разве что Винкельманы… но что они знают? Винкельман не вылезал из раскопа с утра до вечера, его жена — тоже вся в науке. Ну а Сарианиди, безусловно, тоже сделает всё, чтобы раскопки продолжались, и виновного не нашли. Он не любит проблем.

Хэмилтон почувствовал, что закипает. Да, продумано всё мастерски, но Тэйтон не учёл только одного: его, Стивена Хэмилтона. И он сделает всё, чтобы раскрыть это злодеяние. Он будет тем единственным, кто расскажет полиции всю правду, чего бы это ему ни стоило.

Стивен кипел от гнева, его снова затрясло, как в лихорадке. Но всё изменилось, как только мимо него на носилках пронесли тело, накрытое простыней. Хэмилтону показалось, что из него уходит жизнь, всё, что было ему подлинно дорого и свято, теперь казалось осквернённым и уничтоженным. И, как только носилки унесли, Хэмилтон стремглав бросился в туалет, заперся на задвижку и снова отчаянно разрыдался.