Помни меня

Глава четвертая

Заключенным не сообщили о дате их высылки вплоть до утра седьмого января, когда их должны были перевезти на борт «Шарлотты».

С того момента как Тенч сказал Мэри, когда это должно произойти, она находилась в состоянии возбуждения, усугублявшегося тем, что она не могла ни с кем поделиться новостью. То Мэри с ликованием утешала себя, что ей остались считанные дни на «Дюнкирке», то с ужасом думала, что путешествие морем на край света окажется еще хуже.

По мере того как дни медленно текли, а официальных новостей не было, Мэри начала думать, что Тенч ошибся. Она даже не могла попросить Грэхема проверить эту информацию, потому что он, безусловно, дал бы Тенчу нагоняй за то, что тот рассказал ей обо всем.

Лейтенант Грэхем, однако, вел себя очень странно. Он все чаще кидался в крайности — от нежности до злобы. Это было для Мэри подтверждением ее предстоящего отъезда.

— Ты просто шлюха, — сказал он с ядом в голосе однажды ночью. — Наверное, ты думаешь, что отличаешься от других женщин в трюме, но это не так. Ты просто чертова шлюха, как и все остальные.

При этом в другой раз, когда она одевалась, готовясь возвращаться в трюм, он упал перед ней на колени и прижался к ней, уткнувшись головой в ее грудь.

— О Мэри! — простонал он. — Почему я так мало для тебя сделал, зачем я так использовал тебя?

В ночь на Рождество Грэхем сильно напился и сказал ей, что любит ее. В ту ночь секс был неторопливым и очень нежным. Он целовал раны от кандалов на ее лодыжках и со слезами на глазах умолял ее простить ему все те моменты, когда он поступал жестоко по отношению к ней.

— Мне нечего прощать тебе, — сказала Мэри. Его предыдущие оскорбления совсем не обидели ее, особенно если учесть все то хорошее, что он сделал для нее.

— Тогда скажи мне, что ты любишь меня, — умолял Грэхем. — Убеди меня, что ты приходишь ко мне, чтобы получить нечто большее, чем еду и чистую одежду.

— Да, это так, — солгала Мэри, сожалея, что он не сдержал своего обещания относительно их сделки, как это сделала она. — Но ты не свободен, чтобы любить меня, Спенсер, поэтому, пожалуйста, не говори мне об этом, чтобы я не надеялась напрасно.

Мэри не любила его, она даже не была уверена, нравится ли он ей, и все же в ту ночь Грэхем тронул ее, задел какую-то струнку в ее душе. Возвращаясь наутро в трюм в новом сером платье, она подумала: как бы сложились их отношения, если бы они встретились при других обстоятельствах?

В ночь на седьмое января он снова вызвал ее, и она ждала, что он сообщит ей о том, что завтра она уедет. Но он ничего не сказал об этом. Не было никаких нежностей, никаких извинений и никаких пожеланий ей на будущее. Он просто грубо взял ее, а потом холодно велел возвращаться в трюм. Если бы Мэри не знала наверняка, то могла бы подумать, что ему неизвестно, что ее ждет.

Едва начало светать, охранники открыли дверь трюма и прочли имена женщин, которые должны были подняться на палубу. Мэри не удивил резкий приказ, но ее ошеломило то, что из двадцати женщин некоторые оказались старыми и больными.

Реакция женщин, которых вызвали на палубу под дождь со снегом, была понятна: подозрительность, недоумение и смятение. Они прижимали к себе изорванную одежду и сбились в кучу, чтобы согреться. Мэри пришлось вести себя так же, как и они, поскольку, если бы кто-нибудь догадался, что она знает, куда они направляются, у нее были бы неприятности из-за того, что он не сказала им. И все же, стоя на палубе и дрожа от холода, Мэри радовалась, что Сару и Бесси вызвали, а Эджи, ее старого врага, оставили внутри.

Мэри Хейден и Кэтрин Фрайер тоже оказались в списке, и Мэри встретила это со смешанными чувствами. Периодически они проявляли дружелюбие, но она чувствовала, что они всегда будут ждать ее падения. Среди сорока женщин Мэри удалось держать с ними дистанцию, но сейчас, когда это число сократилось до двадцати, это станет труднее.

Также были вызваны тридцать мужчин, шестеро из которых выглядели такими больными и слабыми, что с трудом держались на ногах. Вряд ли они выдержат такую долгую поездку. Но Мэри обрадовалась, увидев среди арестантов Уилла Брайанта и Джейми Кокса, хоть и разочаровалась, не найдя Джеймса Мартина и Сэмюэля Берда. Мэри привязалась ко всем четверым во время болтовни через решетку: Уилл и Джеймс всегда заставляли ее смеяться, а Джейми стал ей как младший брат. Все его преступление заключалось в том, что он украл кружева на сумму в пять шиллингов, и теперь он беспокоился о том, как его мать-вдова справляется без него. Он был таким мягким и обходительным, что Мэри испытала облегчение узнав, что он находился под покровительством большого Уилла. Она надеялась, что Джеймс и Сэмюэль станут заботиться друг о друге, когда их товарищи уедут.

Новость о том, что их немедленно перевозят на «Шарлотту», сообщил мужчина, которого Мэри никогда раньше не видела. Под его плащом была штатская одежда, а на голове красовалась треугольная шляпа, отделанная золотой лентой. Казалось, он чувствовал себя не в своей тарелке, обращаясь к каторжникам. Возможно, он нервничал, поскольку ожидал, что его сообщение будет встречено с гневом. Так оно и произошло: у большинства арестантов вырвался крик негодования, поскольку многие уже отсидели половину своего срока, у них были мужья, жены и дети, и они боялись, что больше их не увидят.

Как всегда, на протесты никто не обратил внимания, и охранники угрожающе придвинулись ближе. Только Мэри осмелилась задать вопрос.

— Сэр, мы получим одежду для этого путешествия? У некоторых из нас остались чуть ли не лохмотья, и я боюсь, что многие умрут от холода, прежде чем мы достигнем жарких стран.

Мужчина уставился на Мэри поверх очков. — Ваше имя? — спросил он.

— Мэри Броуд, сэр, — ответила она. — А некоторые женщины уже больны. Будет ли здесь врач, который осмотрит их, прежде чем мы отправимся?

— Все будет проконтролировано, — сказал он, но в его голосе не было уверенности. На вопрос об одежде он не ответил.

Наступили сумерки, прежде чем всех заключенных с «Дюнкирка» отправили на пароме на «Шарлотту», стоявшую в Плимутском проливе. При виде «Шарлотты» Мэри испытала удивление, потому что это было маленькое трехмачтовое парусное судно длиной около ста футов. Но корабль выглядел прочным, и Мэри так замерзла, что хотела поскорее оказаться на борту.

Слухи о том, что они поднимут парус через несколько дней, были вскоре опровергнуты. Оказалось, что остальные корабли флотилии не готовы и что-то не решено с заработной платой моряков. На «Шарлотте» оказалось лучше, чем на «Дюнкирке», так как порции с едой были больше и к двадцати арестанткам не добавили других женщин, так что у них стало просторнее. Мужчинам повезло меньше, поскольку к ним присоединилось множество заключенных со всех концов Англии и всего их стало восемьдесят восемь. Но когда «Шарлотта» стояла на якоре в заливе и люки задраили из-за плохой погоды, многие женщины тут же заболели морской болезнью. Через несколько дней условия стали такими же тяжелыми, как на «Дюнкирке».

Проходила неделя за неделей, а новостей об отплытии не поступало. Поскольку все они еще были закованы и большую часть дня их держали в темноте, а корабль при этом болтало по волнам, первоначальный оптимизм вскоре сменился отчаянием. Многие из них не вставали с коек и искали спасение во сне. Те, кто не мог спать, пререкались между собой.

Временами Мэри горячо желала снова оказаться на «Дюнкирке». Ей ужасно не хватало разговоров с Тенчем и заключенными-мужчинами, и даже свиданий с Грэхемом. Тенч был в увольнительной, и в те редкие случаи, когда женщинам позволяли подниматься на палубу, немногие пехотинцы и моряки, которых они видели, просто игнорировали их.

Короткие моменты на палубе стали мучением для Мэри. Хоть это и было чудесно — дышать чистым соленым воздухом, стоять во весь рост и ходить, — вид Корнуолла на горизонте терзал ее невыносимой болью. Ей становилось еще хуже, когда их заставляли возвращаться в вонючий трюм, и они при этом не знали, когда снова смогут выйти наружу.

Мэри лежала на койке и дрожала, и ей невольно приходили на память самые заветные воспоминания о доме и семье. Как они с Долли всегда расчесывали друг другу волосы на ночь, смеясь, когда появлялись искорки. Отец, который рубит дрова и кричит в окно, что лучше бы у него были сыновья, тогда бы это делали они. Мама, которая напрягает зрение, чтобы вдеть нитку в иголку при свете свечи. Она не шила и не штопала при дневном свете, потому что ей казалось грехом тратить дневные часы на то, что ей нравится делать.

В основном это были теплые воспоминания, но время от времени Мэри думалось о чем-то горьком. Например, как мать побила ее и Долли за то, что они купались в море голышом.

В тот день, когда это случилось, Мэри не поняла, почему мать так рассердилась. Ей это показалось абсолютно лишенным здравого смысла. В конце концов, это был очень жаркий день, и, безусловно, если бы она и Долли испортили свою новую одежду соленой водой, это оказалось бы намного серьезнее.

Конечно, идея принадлежала не Долли: она не умела плавать, и все, чего хотела, — это немного поплескаться. Это Мэри уговорила ее.

Мэри вспомнила, как это произошло. Долли было около шестнадцати. Во вторую половину дня в воскресенье она не работала, поэтому они пошли прогуляться на пляж в Менабилли. Обе девочки надели новые розовые платья. Питер Броуд, который был моряком и о котором в семье говорили, что он зарабатывает много денег, привез этот шелк из одного из своих заграничных плаваний, и мама потратила несколько недель на шитье.

Долли была в полном восторге от своего нового платья. Она обожала розовый цвет, и фасон платья был очень модным — с присобранной талией и небольшим турнюром. Мэри не разделяла восхищения сестры и не хотела одеваться так же, как она. Больше всего Мэри возмущало то, что Долли всегда удавалось выглядеть безупречно, что бы она ни надела, потому что она была от природы аккуратной. Но когда они одевались одинаково, Мэри казалось, что теперь ее недостатки стали заметнее. Сестры очень походили друг на друга из-за того, что у них были одинаковые темные вьющиеся волосы, но Долли выглядела намного изящнее благодаря осиной талии и грациозной походке, которые очаровывали всех. Рядом с ней Мэри чувствовала себя невзрачной и неуклюжей.

К тому времени, когда они добрались до пляжа, им стало очень жарко, и Долли разочаровалась, не увидев там никого, кому можно было бы показать свою обновку.

— Зря мы пришли сюда, — сказала она с раздражением. — Теперь нам придется возвращаться по жаре.

— Тогда давай охладимся в море, — предложила Мэри.

Долли, конечно, беспокоилась за свое платье, но после непродолжительных уговоров Мэри убедила ее, что они могут зайти за пляж, пройти через лес, там снова выйти к воде, снять платья и поплескаться.

Одно повлекло за собой другое. Когда они очутились в укромном месте, где были сокрыты от любопытных глаз, Долли решила, что нет смысла мочить нижнюю юбку и сорочку, поскольку она была уверена, что Мэри забрызгает свои. Возможно, ей захотелось хоть единственный раз стать такой же отчаянной, как ее младшая сестра, и, когда Мэри сняла с себя все до нитки и вошла в воду, Долли охотно последовала за ней.

В тот день они обе веселились как никогда. Мэри поддерживала Долли под живот и пыталась научить ее плавать. Та никак не могла понять, что делать, так что Мэри тащила ее по воде за руки. Они были так поглощены своей игрой, что забыли посматривать, не следит ли кто за ними.

Позже, уже одетые, они хихикали всю дорогу домой, и Долли рассказывала Мэри смешные истории о работавших с ней служанках.

Когда они вернулись, мать стояла у порога, и даже на расстоянии девушки поняли, что она сердится. Ее губы напоминали прямую линию, а руки были сложены на груди.

— Вы маленькие испорченные девчонки! — завопила мать, когда они подошли. — Немедленно идите в дом и объясните свое поведение.

Как оказалось, один рыбак со своей лодки увидел, как они купались, передал это кому-то, кто поторопился сообщить об этом их матери.

— Какой позор, — не переставая повторяла она. Мать загнала их вверх по лестнице и велела снять одежду.

Мать била их палкой по ягодицам и по спине, пока у Долли не пошла кровь. Тогда она наказала Мэри, отправив ее в постель без ужина, а Долли отослала к хозяевам.

Мэри тогда подумала, что ее мать была жестокой и что она испортила им все удовольствие. Мэри не понимала, что дурного в том, чтобы искупаться голышом. И она продолжала винить мать, когда Долли больше никуда не хотела ходить с ней.

Мэри вздохнула, вспомнив этот день. Она тогда была так невинна, почти не обращала внимания на свою едва намечавшуюся грудь, не говоря уже о том, чтобы заметить, как желанна Долли. Ей, конечно, не приходило в голову, что мать испугалась, подумав о том, что могло бы случиться с девочками, если бы их заметила пара моряков.

Но теперь Мэри знала, какими животными могут быть мужчины. Ей казалось, что с ней случилось почти все, от чего пыталась предостеречь ее мать. И даже отсутствие месячных.

Мать всегда туманно говорила о том, что происходит между мужчиной и женщиной, но она предупреждала их о том, что называла «странным делом». Мать говорила, что когда не приходят месячные, это значит, что у девушки будет ребенок.

Мэри старалась убедить себя, что этого не может быть, что, возможно, это результат волнения по поводу ожидания их отплытия. Но к марту ей пришлось признать возможность того, что она ждет ребенка от Грэхема, и она посоветовалась с Сарой.

— Похоже, что так, — сказала та, задумчиво глядя на Мэри, — бедняжка, если бы я узнала, что беременна, то бросилась бы за борт прямо в цепях. Я слышала, что из-за живота можно получить отсрочку перед виселицей, но чтобы из-за этого не выслали, об этом мне не известно.

Мэри еще больше пала духом, так как ожидала, что Сара разгонит ее страхи.

— Ну хорошо, если уж он у меня будет, то пусть родится здесь, а не на «Дюнкирке», — сказала она с вызовом. Мэри была свидетельницей того, как рожала Люси Перкинс, и этот ужас до сих пор стоял у нее перед глазами. С Люси не сняли цепей, и после двадцати часов схваток ребенок родился мертвым. Люси умерла через несколько дней. Ни за каким врачом не посылали, и единственную помощь она получила от других женщин. Сара была одной из них. — И потом, ты мне поможешь, правда?

— Конечно, помогу, — ответила Сара быстро, возможно, тоже вспомнив о тех родах. — Ты сильная и здоровая, с тобой все будет в порядке.

В ту ночь Мэри не смогла уснуть. Она лежала и волновалась. Не так о рождении ребенка, как о том, что Тенч подумает о ней, когда узнает. Теперь он потерян для нее навсегда.

Было начало мая. Вскоре после того как Мэри исполнился двадцать один год, они наконец услышали, что отплывают в воскресенье, тринадцатого числа, и присоединяются к флотилии. Всего плывет одиннадцать кораблей, шесть из которых перевозят около шестисот заключенных и целую компанию морских пехотинцев, некоторых с женами и детьми. На остальных кораблях будет провиант и различные запасы на первые два года.

Во время долгого ожидания большинство заключенных писали домой, или, если они были неграмотными, за них писали другие, Однажды, еще в апреле, когда Мэри и еще одной женщине разрешили подняться на палубу для зарядки, Тенч предложил написать письмо за Мэри, но она отказалась от его предложения.

— Лучше пусть они не знают, куда я направляюсь, — сказала она, грустно глядя на Корнуолл через неспокойное море. За последние несколько дней сушу тронуло весенней зеленью, и Мэри с ностальгией вспомнила примулы на травянистых берегах, гнездившихся птиц и новорожденных барашков среди вереска. Мэри с трудом верила, что ее оторвут от этих мест, которые она так любит. — Пусть они лучше думают, что я забыла о них, чем представляют меня в кандалах.

Тенч опустил глаза на ее кандалы и вздохнул.

— Возможно, ты права. Но я думаю, что моя мать хотела 6ы знать, что я жив и думаю о ней, даже если бы я был на корабле-тюрьме.

От этих слов Мэри стало еще грустнее. Пройдет не так много времени, и у нее вырастет живот. Тогда он увидит, что она ждет ребенка. Мэри сомневалась, что после этого он захочет оставаться ее другом. Мэри еле смирилась с мыслью, что никогда не увидит семью, но ей казалось, что она не переживет, если Тенч от нее отвернется.

Когда «Шарлотта» наконец снялась с якоря и выплыла из Плимутского пролива, многие женщины плакали и навсегда прощались с Англией.

— Я вернусь, — сказала Мэри твердо. — Клянусь.

В то время как многие женщины жаловались на обострение морской болезни, на шум ветра в парусах, порезы и синяки от падений в штормовую погоду, Мэри испытала приятное возбуждение, как только корабль сдвинулся с места. Шум ветра в парусах был для нее музыкой, и она с восторгом наблюдала, как корабль рассекает носом прозрачную воду.

Капитан корабля, королевский морской офицер по имени Гилберт, был гуманным человеком и велел снять цепи с заключенных. Затем он надевал их только в качестве наказания или когда они заходили в порт. Когда же корабль поплыл вдоль побережья Франции и погода улучшилась, люки снова открыли и вонь в трюмах постепенно рассеялась.

Мэри всегда любила ходить под парусом, но никогда не плавала ни на чем больше рыбацкого судна. На «Шарлотте» все было по-другому: здесь можно гулять и даже находить укромные местечки между свернутыми канатами и рундуками[6], чтобы спрятаться от всех остальных.

Вдруг она поняла, почему ее отец с таким нетерпением ждал следующего плавания. Было так здорово чувствовать волнующую палубную качку под ногами, и с трепетом видеть, как покоренный ветер подгоняет корабль, и наблюдать, как все — от юнги до капитана — работают как одно целое, чтобы поддерживать скорость и направление. И все же постоянное поддержание курса корабля оказалось непростой задачей, и Мэри видела гордость на лицах моряков каждый раз, когда им удавалось обогнать «Скарборо» или «Леди Пенрин».

Но более всего Мэри ценила возможность оставаться на палубе продолжительное время. Она могла терпеть трюм по ночам, когда лежала, завернувшись в одеяло, между Сарой и Бесси. Это не казалось ужасным, если она почти целый день проводила снаружи.

Наверху, на палубе, Мэри была свободна от злопыхательства и пререканий других женщин. Она чувствовала ветер в своих волосах и солнечные лучи на лице и забывала о грязи и запахах трюма. Ее страхи относительно будущего рассеялись как дым. Мэри чувствовала себя такой же свободной, как морские птицы, которые следовали в кильватере.

На палубе оказалось почти так же шумно, как и в трюме: рокот моря, крики моряков, скрип канатов и потрескивание парусов. Но Мэри нравились эти звуки, а ветер и брызги с моря были такими искристыми, что ослепляли ее.

Мэри радовалась, что море пугало большинство женщин и что ветер казался им слишком холодным, чтобы долго оставаться снаружи. Одна, ухватившись за поручни на палубе, она могла представлять себя наследницей, направляющейся в Испанию или даже в Америку. Мэри могла сказать самой себе правду. Теперь она делает то, что хотела всегда: путешествует по свету.

Когда они отправились в путь, Мэри увидела, что моряки были очень похожи на мужчин из Фоуэя, — сильные, выносливые, дружелюбные, всегда смотревшие на нее с широкой улыбкой. Когда рядом не было других женщин, ей иногда удавалось поговорить с ними и задать вопросы о пути в Ботанический залив, Некоторые из них только и ждали случая рассказать ей о портах, в которые они заходили ранее. Они объяснили, что им нужно пересечь Атлантический океан и доплыть до Рио, чтобы использовать попутные ветры, вместо того чтобы спускаться вниз по побережью Африки. Мэри подумала о том, скольких из них изначально силой завербовали в Морфлот, поскольку они, казалось, проявляли некоторое сочувствие к заключенным и возмущались поведением большинства пехотинцев, которым во время путешествия особо нечего было делать.

Многие пехотинцы путешествовали с женами и детьми. Женщины боязливо ступали по доскам палубы, и Мэри жалела их, даже если они вели себя слишком заносчиво и не улыбались. Они были такими же пленницами, как и она, но, в то время как Мэри знала, насколько безобидно большинство из заключенных, эти женщины, вероятно, представляли себе, что все они отчаянные головорезы, которые только и ждут возможности захватить корабль и перебить всех до последнего на борту.

Мэри радовалась, что редко видела Тенча на палубе, потому что замечала, как меняется ее тело, хотя это и не было очевидно для остальных. Ее грудь стала полнее, и живот немного округлился. Она была потрясена тем, что ее связь с Грэхемом привела ее в такое затруднительное положение. Мэри никогда не думала, что это может случиться с ней, но она уже смирилась с этим. Частично она приняла свое состояние, потому что ее воспитали с мыслью, что все дети — дар Божий и поэтому должны быть приняты всем сердцем. Хоть Мэри и испытывала некоторые страхи по поводу родов и из-за того, станет ли она хорошей матерью, ее странным образом согревала перспектива, что у нее появится кто-то, кого она сможет любить и о ком будет заботиться. Мэри надеялась, что у нее родится мальчик, и представляла, что он будет похожим на маленького Люка, сына одного из пехотинцев.

Люку было семь лет. Этот крепыш с черными волосами и голубыми глазами улыбался ей, когда не видела мама. Мэри любила смотреть, как он пытается помочь морякам, — он был явно влюблен в море так же, как и она. Когда корабль обогнул побережье Франции и направился к Испании, погода стала теплее и мать Люка часто сидела с ним на палубе, обучая его чтению и письму. Мэри было жаль, что она не умела этого и не сможет научить своего ребенка.

Именно страх за безопасность своего малыша заставил ее наконец обратиться к хирургу Уайту. Отец всегда говорил, что корабельные хирурги либо мясники, либо пьяницы, но она никогда не видела Уайта пьяным. Его веселое лицо и мягкое обращение, когда он осматривал ее перед отплытием, опровергали мысль о том, что он может быть мясником.

Мэри не рассказала о своем затруднительном положении никому, кроме Сары, и была уверена в том, что никто, и в особенности Тенч, не догадался об этом. Но как ни неловко ей было признаваться в этом врачу, она понимала, что должна это сделать.

— Я думаю, что беременна, — выпалила она, предварительно спросив, может ли он дать ей что-нибудь для раны на ноге, которая не хотела заживать.

Он поднял одну лохматую седую бровь, потом задал ей пару вопросов и велел лечь так, чтобы он мог прощупать ее живот.

— Со мной все будет в порядке? — спросила Мэри, когда Уайт ничего не сказал.

— Конечно, роды на море не отличаются от родов на суше, — ответил он немного резковато. — Я думаю, ты должна родить в начале сентября, когда мы окажемся в более теплом климате. Ты сильная и здоровая, Мэри, с тобой все будет в порядке.

Тогда Мэри поняла, что зачатие, вероятно, произошло на Рождество, в ту ночь, когда Спенсер Грэхем был таким нежным.

— Кто отец? — спросил хирург, и его острые темные глаза сверлили ее, будто пытались прочесть ее мысли. — Ты должна сказать, Мэри, потому что отца нужно привлечь к ответственности. Если это заключенный, вы можете пожениться, а пехотинца можно заставить дать ребенку свое имя.

Мэри была удивлена, что кто-то беспокоится, от кого она забеременела, и еще более удивлена, что его можно привлечь к ответственности. Но Мэри не хотела выдавать Грэхема. Без него она бы не выжила на «Дюнкирке». И потом были еще его жена и дети. Они не заслуживали той боли, которую испытали бы, узнав, что он им изменил.

— Его имя, Мэри? — произнес Уайт еще тверже.

— Я не знаю, кто отец, — сказала она, вызывающе сложив руки на груди.

— Я тебе не верю, — проговорил он с упреком. — Возможно, другим женщинам я поверил бы, но не тебе. Теперь скажи мне, и я сам этим займусь.

— Не скажу, — ответила Мэри упрямо.

Уайт был раздосадован.

— Твоя преданность достойна восхищения, но неуместна, Мэри. Ты хочешь, чтобы у твоего ребенка в метрике стояло «незаконнорожденный»?

— Это не хуже, чем иметь мать-каторжницу, — парировала она.

Уайт покачал головой и отпустил ее, сказав напоследок, что она должна подумать еще раз и сообщить ему, если передумает.

На следующий день после ее визита к хирургу разразилась гроза. Люки снова были задраены, и Мэри пришлось остаться в трюме. После свободы на палубе было ужасно снова очутиться запертой в темноте вместе с другими женщинам, большинство из которых мучались от морской болезни. Корабль крутило и качало, отхожие ведра перевернулись. В трюм ворвалась ледяная морская вода, намочив арестанток. Единственное, что Мэри могла делать, — это сидеть, плотно укутавшись в одеяло, заткнуть нос и молиться, чтобы шторм поскорее утих.

Три недели потребовалось на то, чтобы доплыть до Санта-Крус-де-Тенерифе — первого порта, в который зашел корабль, и к этому времени Мэри получше познакомилась с двумя моряками из Девоншира. Именно от них она узнала, что на одном из кораблей мужчины-заключенные прорвались через перегородки и добрались до женщин прежде, чем корабль успел отплыть. Еще они рассказали, что арестантки, которых привезли из лондонских тюрем, злобные, закоренелые преступницы. Они постоянно дрались между собой и были готовы отдаться любому за рюмку рома.

Мэри это напугало, поскольку она думала, что заключенные на других кораблях не отличались от заключенных на «Шарлотте» Некоторые из них были достаточно дурными людьми. Она знала, что они охотно стянут пенни с глаз покойника[7]. Но по меньшей мере, ей было известно, с кого нельзя спускать глаз, и Мэри чувствовала себя в безопасности, зная, что капитан Гилберт никогда не позволит мужчинам-заключенным на его корабле угрожать женщинам.

Это был добрый, но в то же время строгий человек. В те редкие моменты, когда мужчины-заключенные находились на палубе вместе с женщинами, за их поведением пристально наблюдали пехотинцы. И страха оказаться снова закованными в кандалы или быть выпоротыми было достаточно, чтобы как мужчины, так и женщины вели себя пристойно.

И все же, как и на «Дюнкирке», здесь имели место запрещенные отношения, но не с офицерами, а с пехотинцами и моряками. Мэри Хейден и Кэтрин Фрайер были из числа тех, кто чаще всего преступал эту черту, отдаваясь любому, кто этого захочет. Но ни Мэри Броуд, ни Сара не последовали их примеру. Они, смеясь, говорили, что если не могут заполучить офицера, то им не нужен никто. Правда заключалась в том, что им уже не нужно было бороться за выживание. Сейчас у них имелось достаточно еды и воды для мытья, а после дня, проведенного под солнцем на палубе, приятнее вернуться на ночь обратно в трюм, чем терпеть унижения и побои пропитанного ромом моряка.

Единственным мужчиной-заключенным, которого Мэри часто видела, был Уилл Брайант. Иногда к нему присоединялся Джейми Кокс. Остальным мужчинам не разрешали подниматься на палубу надолго. Мэри не знала, происходило ли это потому, что арестанты своей численностью превосходили команду, или капитан Гилберт считал, что женщинам-заключенным и семьям пехотинцев свежий воздух нужнее. Но у Уилла были особые привилегии. Похоже, он смог добиться, чтобы ему разрешили рыбачить и пополнять таким образом рацион корабля, так что каждый день он проводил добрую часть суток на палубе. Мэри восхищалась его находчивостью и думала, что у них есть много общего.

Когда корабль бросил якорь в Санта-Крус, чтобы пополнить запасы свежей воды и провизии, команду корабля отпустили на берег, а заключенных снова заковали в цепи и задраили люки трюмов. Был июнь, стояла удушливая жара, и арестанты лежали, изнемогая от зноя, в темноте. После относительной свободы, которой они упивались раньше, это казалось невыносимым. Для Мэри это было еще более невыносимо, потому что сейчас, когда у нее вырос живот, ей стало неудобно на жесткой скамье, а от нехватки свежего воздуха ее тошнило.

Но когда они снова подняли парус, направившись в Южную Америку, в Рио, цепи сняли и им снова разрешили подниматься на палубу. Однажды днем Мэри сидела, греясь на солнышке, и услышала, как Уилл ругается из-за того, что порвал свою рыбацкую сеть. Встав, она направилась к корме, где он расположился, и предложила ему починить сеть.

Уилл стал еще более привлекательным за время плавания. Улучшенный рацион увеличил объем его тела, глаза были голубые, как небо над их головами, светлые волосы и бороду выбелило солнце, а кожа стала золотисто-коричневого цвета. А еще у него была нахальная усмешка и масса дерзости.

— Ты знаешь, как заштопать сеть? — спросил он с удивленным видом.

— А какая девушка из Фоуэя этого не знает? — рассмеялась она.

Мэри подумала, что, поскольку она сидела и проводила время с пользой, штопая сеть, никто не подошел и не приказал им разойтись. Они с Уиллом провели всю вторую половину дня вместе и болтали, в основном о Корнуолле.

— Ты так похорошела, — сказал неожиданно Уилл. — Когда появится малыш?

Мэри охватило внезапное смущение. Она не предполагала, что об этом мог знать кто-либо кроме хирурга Уайта и Сары. Если догадался Уилл, возможно, Тенч тоже знает!

— В сентябре, — пробормотала Мэри, покраснев до корней волос. — Откуда ты знаешь?

— У меня есть глаза, — рассмеялся Уилл. — Такие вещи долго не скроешь, особенно когда ветер натягивает платье на твоем животе.

Мэри начало подташнивать.

— Об этом всем известно?

Уилл пожал плечами.

— Почем мне знать. А что? Ты боишься?

— Немного, — призналась она. — Я не хочу, чтобы обо мне плохо думали, и я ничего не знаю о младенцах.

— Не беспокойся о том, что о тебе подумают другие, — сказал он с усмешкой. — Пока мы доберемся туда, дети будут у многих. А что касается того, что ты ничего не знаешь о малышах, это вполне естественно. Другие женщины тебе помогут, так что не беспокойся ни о чем.

Мэри тронуло, что он может быть таким чувствительным: она всегда думала, что у него жесткий характер. Немного позже Уилл рассказал ей, что слышал, как один каторжник на «Александере», еще одном корабле, спрятался на палубе во время остановки на Тенерифе и позже, когда наступила ночь, спустился к морю и украл лодку, привязанную к корме.

— Этот простофиля выдал себя: пошел на датский корабль и попросил, чтобы его взяли на борт. Я бы направился в город и спрятался, пока флотилия не уйдет.

— Я на «Дюнкирке» всю дорогу мечтала о побеге, — призналась Мэри. — Но сейчас в моем положении об этом нечего и думать. Но как только родится ребенок, я снова буду ждать подходящего случая.

— А я сначала посмотрю, что такое Ботанический залив, — сказал Уилл. — Если я смогу рыбачить, построить себе приличный дом и выращивать кое-какие овощи, возможно, там будет не так уж и плохо.

— Но мы не знаем, что из себя представляют заключенные с других кораблей, — поделилась своими опасениями Мэри. — Здесь все из Девона и из Корнуолла и почти все неплохие люди. Но я слышала, что женщины на «Дружбе» хуже некуда, особенно из Лондона. Их заковывают в кандалы за драки друг с другом. Как только мы сойдем в Ботаническом заливе, придется с ними уживаться.

— Держу пари, ты с любым справишься, — сказал Уилл. — Я тоже. Так что проживем.

Спустя несколько дней Тенч заговорил с Мэри. Он спросил, нравится ли ей путешествие, и объяснил, что редко появляется на палубе, потому что у него слишком много обязанностей в других местах.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросил Тенч, внимательно посмотрев на нее. — Хирург сказал мне, что ты ждешь ребенка.

Мэри смогла только кивнуть. Она почувствовала некоторое облегчение оттого, что ее тайна наконец раскрылась, но она боялась, что он спросит то же, что и Уайт.

— Я не сужу других, — сказал Тенч мягко, будто догадываясь, о чем она думает. — Я просто беспокоюсь о тебе. Тебе повезло, что на борту Уайт, он хороший хирург. Ты получаешь достаточно еды?

Мэри снова кивнула. Она не верила своим ушам и боялась раскрыть рот.

— Если тебе что-нибудь понадобится, приходи ко мне, — произнес Тенч, прикоснувшись к ее плечу. — Я попробую достать тебе в Рио немного фруктов. В таких долгих путешествиях всегда грозит цинга. Но капитан Гилберт, похоже, хорошо знает, что нам нужно, лучше, чем кто-либо другой.

Он ушел, и Мэри, глядя на его прямую спину, аккуратно подстриженные темные волосы и сияющие чистотой белые бриджи, пожалела, что носит ребенка не от него.

По дороге в Рио они несколько раз попадали в ужасный шторм. Корабль швыряло из стороны в сторону в бурном море, и трюмы залила вода, смывая женщин с коек. Снова и снова заключенные думали, что они погибнут, ведь каждый треск корабельных балок казался сигналом, что корабль ломается на части. Даже Мэри, не страдавшая раньше морской болезнью, почувствовала недомогание и рвала, пока в желудке уже ничего не осталось, и так ослабела, что была не в силах двигаться.

Но шторма прошли, и за ними последовал период мертвого штиля, когда корабль почти не двигался с места. Именно в один из таких дней, когда Мэри стояла у поручней на палубе, наблюдая то за остальными кораблями флотилии, то за дельфинами и морскими свиньями, Тенч предложил ей поискать себе мужа среди мужчин-заключенных.

У него не часто появлялась возможность поговорить с ней, а когда им удавалось перемолвиться словом, это всегда было лишь несколько минут. Но с того дня, как Тенч сказал ей, что знает о ее беременности, он всегда передавал ей что-нибудь каждый раз, когда видел ее. Иногда это был кусок твердого сыра или пара корабельных галет. Несколько раз он приносил яйца, сваренные вкрутую. Тенч беспокоился о ее здоровье, и этого было достаточно для Мэри. Она не хотела, чтобы он получил из-за нее выволочку от капитана.

— Ты представляешь себе, как будет в Ботаническом заливе? — начал Тенч, глядя не на нее, а на море и на стоящие на якоре остальные корабли флотилии. — Я имею в виду, ты учла, что мужчин будет намного больше, чем женщин?

Мэри покачала головой.

— По трое мужчин на каждую женщину, — продолжал он, хмурясь, будто был этим сильно озабочен. — Я подозреваю, что для вас, женщин, это может оказаться проблемой.

Мэри с изумлением поняла, что Тенч намекает на возможность насилия.

— А вы, пехота, разве не будете за нами приглядывать? — спросила она.

— Мы сделаем все, что в наших силах, — сказал он серьезно. — Но даже с самыми благими намерениями мы не сможем находиться рядом с вами всюду и всегда.

Мэри передернуло. Она знала от Уилла, что многие арестанты — отчаянные парни, но и женщин таких было много. Больше всего Мэри боялась кражи еды и личных вещей, но теперь Тенч дал ей понять, что воровство будет не единственной проблемой.

— Неплохо бы тебе подумать над тем, чтобы выйти замуж, — сказал он.

На какую-то долю секунды Мэри решила, что он делает ей предложение, и ее сердце подпрыгнуло.

— Замуж? — повторила она.

— За кого-то из заключенных, разумеется, — сказал Тенч быстро. — Твоему ребенку нужен отец.

Мэри почувствовала, что краснеет, и надеялась, что он не поймет почему.

— Но я почти никого из них не знаю! — произнесла она с возмущением.

Тенч глянул через плечо, проверяя, не следит ли кто за ними.

— Мне пора идти, — проговорил Тенч. — Подумай над тем, что я сказал, хорошо?

Тенч ушел, прежде чем Мэри успела ответить.

Мэри действительно обдумала то, что сказал Тенч. Чем больше она об этом думала, тем больше его слова обретали смысл. Вполне вероятно, что мужчины, которых долгое время держали взаперти и не подпускали к женщинам, могли быть опасны, как и некоторые из женщин.

Но Мэри желала Тенча, она чувствовала, что это любовь на всю жизнь и никакой другой мужчина не сможет вызвать у нее таких чувств. Но Мэри была реалисткой: возможно, она ему нравилась, и вполне может быть, что он даже питал к ней какие-то романтические чувства, но у нее не было времени, которое понадобилось бы, чтобы влюбить его в себя так сильно, чтобы он перешагнул черту и женился на женщине-каторжнице. Кроме того, через три года он должен вернуться в Англию, а ей останется еще четыре года каторги.

Среди мужчин-заключенных, которых Мэри знала, только Уилл Брайант вызывал у нее восхищение. Он был сильным и ловким, к тому же умел читать и писать, владел настоящим ремеслом, и их объединяла общая любовь к лодкам и морю. А еще он был красив и обладал лидерскими качествами.

Чем больше Мэри думала об Уилле, тем сильнее убеждалась, что он будет идеальным мужем. Конечно, вряд ли он считает ее хорошей партией, она ждет ребенка, и он не от Уилла. И Мэри не такая уж привлекательная. Но должен же быть какой-то способ заставить его считать, что она станет ему хорошей женой.

Все восемь недель до Рио Мэри не думала практически ни о чем, кроме того как убедить Уилла стать ее мужем. Из-за ее положения хирург Уайт дал ей разрешение оставаться на палубе весь день в хорошую погоду и увеличил ее рацион. Это означало, что она могла видеться с Уиллом ежедневно. Мэри чинила его сети, разделывала рыбу, часто давала немного еды из своего дополнительного рациона и льстила ему.

Почти каждый день она открывала в Уилле какую-то новую грань. Его хвастовство бывало утомительным, он думал, что может делать практически все, что угодно, лучше остальных, но он был сильным, практичным и неглупым. К тому же в его характере чувствовалось что-то мягкое. Уилл всегда интересовался, как она себя чувствует, и однажды спросил, может ли он положить руку ей на живот, чтобы услышать, как бьет ножкой малыш, и изумился, почувствовав это. Он защищал тех, кто слабее, и был веселым человеком, редко пребывая в унынии.

Когда корабль пришвартовался в Рио, на каторжников снова надели цепи, люки задраили и команда сошла на берег. Заключенным периодически разрешали выходить на палубу на короткое время, и те, у кого имелись деньги, могли купить продукты у смуглых мужчин, подплывавших к кораблю на маленьких лодочках, чтобы поторговаться.

У некоторых более счастливых каторжников были родственники достаточно близко от Девонпорта, которые привезли им перед отправлением корабля новую одежду, еду, деньги и другие вещи. У некоторых имелись денежные запасы, которые им удалось не растратить во время пребывания в тюрьме на «Дюнкирке». Уилл был одним из них — он сказал Мэри, что держит деньги в мешочке под рубашкой. Он купил апельсинов и половину отдал Мэри. Еще он вручил ей кусок белого хлопка.

— Нашьешь одежды для малыша, — сказал Уилл со странной робкой улыбкой.

Когда Тенч вернулся на борт, слегка ослабевший после пьянок и загулов с другими офицерами, у него тоже был для нее подарок — одеяло для ребенка.

— Уилл купил мне хлопка, чтобы я сделала приданое для малыша, — добавила Мэри, после того как поблагодарила его, еле сдерживая слезы. — Я счастлива, что у меня есть два таких хороших друга.

Вот за Уилла ты и должна выйти замуж, — сказал Тенч резки, застав ее совершенно врасплох.

Замуж! — воскликнула Мэри, будто это никогда не приходило ей в голову. — Да с чего бы он вдруг захотел жениться на мне, если вокруг столько красивых и бездетных женщин?

— Потому что ты умная, с тобой хорошо и спокойно, — ответил Тенч, и его карие глаза сверкнули. — Именно такие качества хотел бы я видеть у своей будущей жены.

— А как насчет любви? — спросила она, жалея, что не умеет флиртовать, как это делают другие женщины, чтобы заманить мужчину, которого они хотят.

— Я считаю, что любовь приходит, когда двое людей отлично ладят друг с другом, — сказал он серьезно. — Я думаю, многие путают страсть с любовью. Это две совершенно разные вещи.

— Разве они не существуют вместе? — спросила Мэри.

— Иногда, если очень повезет, — улыбнулся Тенч. — К сожалению, многие из нас получают или одно, или другое, но никогда и то, и другое вместе. Или, что еще хуже, чувствуют и то, и другое к человеку, который просто им не подходит.

Мэри показалось, что он пытается сказать ей, что именно это он испытывает по отношению к ней.

— Но наверняка, если испытываешь к человеку такие сильные чувства, он может ответить взаимностью, — проговорила она пылко.

— Возможно. — Тенч пожал плечами и посмотрел на Рио. — Если сможешь поехать с этим человеком туда, где твое происхождение не имеет значения.

Их разговор резко прервал появившийся на борту капитан Гилберт. Тенч должен был подойти и поприветствовать его, а Мэри проскользнула обратно на корму корабля, чтобы посмотреть на Рио через бухту и подумать, захотел бы Тенч взять ее туда.

Но если он этого хочет, почему он подталкивает ее к мыслям об Уилле? Таковы особенности мужского поведения? Но Мэри уже давно поняла, что Тенч не такой, как остальные мужчины. Они выплыли из Рио четвертого сентября, а через три дня, вечером, у Мэри начались роды.

Сначала это было не так уж и плохо. Мэри тихо лежала рядом с Бесси и ей даже удалось подремать. Но через несколько часов после полуночи у нее начались сильные боли, и ей пришлось встать и держаться за одну из корабельных балок, чтобы боль хоть немного утихла. Утром послали за хирургом Уайтом, но он объявил, что все нормально и что первые роды всегда длятся дольше. Он приказал двум женщинам, которыми случайно оказались Мэри Хейден и Кэтрин Фрайер, собрать соломы, на которой будет лежать Мэри.

Корабль сильно качало, а Мэри Хейден и Кэтрин относились к роженице с полным безучастием. Еще хуже было то, что люки закрыли из-за сильного ветра, поэтому в трюме стало темно и душно.

— Удовольствие ты уже получила, — сказала Мэри Хейден злорадно. — Теперь придется помучиться.

Мэри всегда понимала: эти две женщины считают ее виновной в своих злоключениях, сколько бы они не повторяли, что все это уже в прошлом и забыто. Каждый раз, когда Мэри благодарили или хвалили другие заключенные, она ощущала зависть своих бывших подруг. Она догадалась, что для них ее роды — это возможность поквитаться. Они надеялись, что Мэри опозорится и больше не будет вызывать того восхищения, которое испытывали к ней остальные.

Но Мэри не собиралась доставить им такое удовольствие. С каждой новой схваткой она скрипела зубами и сдерживала стон.

Боль нарастала, и каждая схватка становилась чуть сильнее. В конце концов Мэри была вынуждена лечь и уцепиться за связанную узлом веревку, которую одна из женщин постарше предусмотрительно обвязала вокруг балки, чтобы Мэри могла за нее тянуть. Сара сидела рядом, промокая ей лоб и давая по глотку воды.

— Уже недолго осталось, — прошептала она подбадривающе. — Если хочешь кричать — кричи, не обращай внимания на этих двух стерв.

Мэри подумала, что может умереть в родах, и на какое-то мгновение между схватками в ее голове промелькнула мысль: как некоторые женщины решаются рожать больше чем одного ребенка? И как раз тогда, когда она почувствовала, что больше не может, возникло новое ощущение, будто она хочет натужиться.

Она слышала, как другие женщины, и среди них ее мать, говорили об этой части родов, и знала, что это означает: ребенок рвется наружу. Вдруг ее захлестнула волна нежности к малышу, который у нее внутри, и она исполнилась решимости как можно скорее вытолкнуть его.

— Он идет, — прошептала Мэри Саре и со следующей схваткой стиснула зубы, подняла ноги высоко вверх, потянула за веревку и с силой натужилась.

За одеялом, которым Сара предусмотрительно завесила Мэри, чтобы отгородить ей немного личного пространства, женщины были заняты ужином, и где-то на заднем плане Мэри чувствовала запах тушеного мяса и слышала чавкающие звуки. Тряска корабля, казалось, повторяла все, что происходило в ее теле, и Мэри была рада, что темнота скрывала это, по ее мнению, неловкое зрелище.

Она услышала, как Сара велела кому-то пойти за хирургом, но Уайт пришел не сразу и тут же удалился, дав Саре несколько кратких инструкций и фонарь, чтобы присвечивать.

— Не оставляйте меня! — завопила Мэри, когда он отошел.

— Женщины помогут, — сказал он резко. — Я здесь даже не могу стоять в полный рост.

— Скотина! — Сара плюнула в его удаляющуюся спину. Но тут же повернулась и нежно вытерла Мэри лоб. — У тебя ведь есть я, — сказала она, стараясь ее утешить. — Я знаю, что делать, милая, с тобой все будет хорошо.

Боль была жгучая, и Мэри казалось, что она огнем проходит через ее кожу, когда Сара вымыла ее ягодицы и бедра прохладной водой. Мэри сильно и долго тужилась, и наконец почувствовала, как ребенок идет, и услышала крик Сары о том, что видна головка.

У Мэри возникло ощущение, что из нее вытягивают большую скользкую рыбу. Боль утихла, и она услышала голоса по ту сторону одеяла.

— У тебя девочка! — заворковала Сара с восторгом. — Такая красивая, большая.

Свет от фонаря был тусклым, но Мэри увидела, как Сара поднимает нечто похожее на кролика без шерсти. Потом вдруг это нечто разразилось криком, сердитым, вызывающим, будто испытав ужас от зрелища темного корабельного трюма.

— Она будет жить, — сказала Сара с облегчением в голосе и отдала ребенка Мэри. — Ну, как ты ее назовешь?

Мэри какое-то время не могла ответить. Она молча с трепетом смотрела на своего ребенка. У девочки были густые черные волосы. Она была багрово-красной при слабом свете фонаря и колотила по воздуху своими маленькими кулачками. Мэри казалось невероятным, что этот сердитый маленький комочек вырос внутри нее.

— Я назову ее Шарлоттой, — произнесла она наконец. — Как корабль. — Тут перед ней всплыло лицо Грэхема, нежно склонявшееся над ней той ночью, когда, вероятно, был зачат их ребенок, и добавила: — Шарлотта Спенс.

— Спенс? — спросила Сара. — Что это за имя?

Мэри не рискнула ответить на этот вопрос.

— Можно мне теперь попить? У меня пересохло в горле.

Чарльз Уайт вернулся поздно ночью в свою каюту из трюма, где он констатировал, что ребенок Мэри благополучно появился на свет. Он налил себе стакан виски и уселся писать свой дневник.

«Восьмое сентября, — начал он. — Мэри Броуд. Родила чудесную девочку».

Он с минуту сидел и не мог думать ни о чем другом, случившемся в тот день. Мэри, которая лежала, качая своего ребенка, в этом грязном зловонном трюме, полностью заняла его мысли. Его часто вызывали на роды на протяжении многих лет — и светские дамы в шикарных домах, и крестьянки в лачугах, — и он помогал им всем. Его всегда волновало появление новой жизни. Сейчас он чувствовал угрызения совести из-за того, что бросил Мэри на произвол судьбы. Она была, безусловно, хорошей женщиной, выделялась среди своих подруг благодаря уму и спокойным, сдержанным манерам.

Возможно, он не стал ей помогать потому, что знал: маловероятно, что ребенок проживет больше чем несколько недель. Детская смертность была достаточно высока и на суше, но на корабле с крысами, вшами, гнилой водой и всевозможными болезнями, которые затаились, поджидая очередное ослабевшее тело, у новорожденного ребенка оставалось мало шансов. На корабле произошло уже достаточно много смертей, большинство из-за болезней, занесенных каторжниками с других плавучих тюрем. Но до Ботанического залива оставался еще долгий-долгий путь.

А когда они прибудут, положение станет еще хуже. Необходимо строить дома, возделывать и засевать землю. Аборигены, возможно, окажут враждебность, а погода будет беспощадной к ним. Вряд ли все это является идеальной средой для того, чтобы растить маленьких детей.

Но Уайт решил, что Мэри станет отличной матерью, ведь у нее было так много замечательных качеств. Он снова подумал, кто отец ребенка, и решил, что это Тенч, поскольку тот находился на «Дюнкирке» с Мэри. Он явно ждал новостей о ней, и его глаза зажглись, когда Уайт рассказал ему о новом пассажире. Тенч поинтересовался, каковы пол и имя ребенка и хорошо ли себя чувствует Мэри.

И все же Уайту казалось, что Тенч не мог стать любовником каторжницы. Это был честный молодой человек, с врожденным чувством собственного достоинства, больше интересовавшийся справедливым обустройством мира, чем флиртом с женщинами. Но он питал какие-то чувства к Мэри Броуд, в этом нет сомнения. И это вполне понятно, если даже такой закоренелый старый холостяк, как Уайт, заинтересовался ею.

Чарльз тяжело вздохнул. В этой грандиозной идее — опустошить корабли-тюрьмы и послать всех неблагонадежных граждан на другую сторону света — было очень много слабых мест. Никто в точности не знал, какой климат в этой стране и какие там аборигены, и неизвестно, пригодна ли там земля для возделывания. Это была игра с большой ставкой не только на жизни заключенных, поскольку в Англии почти никто о них не беспокоился, но и на жизни тех, кого послали охранять в стране порядок.

Капитан Артур Филип, командующий всей флотилией, самолично высказывал беспокойство по поводу недостаточности провианта, инструментов и одежды на грузовых кораблях и о плохом их качестве. Кроме того, среди заключенных было мало квалифицированных ремесленников.

Чарльз мрачно уставился на незаполненную страницу дневника. Если бы все заключенные оказались такими, как Мэри Броуд и Уилл Брайант, — умными, находчивыми людьми, возможно, этот проект имел бы шансы на успех. Но к несчастью, большая часть каторжников были отъявленными негодяями, отбросами английского общества. По сути, идея оказалась обречена на провал еще до того, как ее привели в исполнение.

Через пять недель, когда корабль подплывал к Кейптауну, Мэри стояла у поручней с Шарлоттой на руках и восхищалась красотой пейзажа.

Заходящее солнце делало небо розово-лиловым. Все одиннадцать кораблей шли сейчас близко друг к другу, и их паруса волновались на ветру. Море было бирюзового цвета, и косяк дельфинов прыгал и нырял вокруг «Шарлотты», будто устраивая особенное представление. Уже несколько дней они видели дельфинов, а еще китов, и это зрелище никогда не надоедало Мэри.

— А ты даже не смотришь, — нежно упрекнула она крепко спавшую Шарлотту, которая была завернута в одеяло, подаренное Тенчем.

Ужасы, пережитые во время родов, уже почти забылись. У Мэри было достаточно молока, и Шарлотта чувствовала себя прекрасно. Мэри уделяла ей все свое внимание.

Она никогда не думала, что сможет испытывать столько чувств к своему ребенку. Мэри редко клала ее, поскольку боялась, что другие женщины засунут малышке свой грязный палец в рот или уронят ее, если возьмут на руки. Один из моряков сделал для ребенка маленькую колыбельку, но, хотя Мэри ставила ее на палубе днем и клала туда ребенка, завесив куском полотна от солнца, по ночам она слишком беспокоилась из-за крыс и крепко держала Шарлотту на руках.

Капитан Гилберт сказал, что девочку можно покрестить, когда они доберутся до Кейптауна, поскольку на борт флотилии взойдет священник. Это тронуло Мэри: она ожидала, что к ребенку арестантки будут относиться с презрением, как будто он не совсем человеческий.

— Я полагаю, мы сможем увидеть Стол-Гору завтра утром, — неожиданно произнес за ее спиной Тенч. Мэри не услышала, как он подошел. — Она и выглядит как стол, — продолжал он. — У нее плоская вершина, а когда она окутана дымкой, кажется, будто это скатерть, по меньшей мере, мне так говорили. Я раньше не был в Кейптауне.

— Ты сможешь изучить его, — сказала Мэри с тоской. — Увидеть животных и все остальное. Она знала, что Тенч любит все исследовать и записывать в своем дневнике, где он был и что видел. Мэри никогда не встречала людей, которые бы с таким энтузиазмом смотрели на новые незнакомые места.

— Ты не всегда будешь заключенной, Мэри, — проговорил он мягко. В его голосе прозвучало сочувствие. — Когда поселение в Ботаническом заливе начнет процветать, а твой срок подойдет к концу, перед такой женщиной, как ты, откроются неограниченные возможности.

— А ты к тому времени уедешь домой, — ответила Мэри, пытаясь сохранить непринужденный тон.

— Думаю, что да, — сказал Тенч. — А ты будешь частью новой общины, и я не сомневаюсь, что ты выйдешь замуж. Возможно, у маленькой Шарлотты появится братик или сестричка. — Он наклонил голову к девочке, которую Мэри держала на руках, и поцеловал ее в лобик. — Выходи за Уилла Брайанта, Мэри, вы будете хорошей парой.

С тех пор как родилась Шарлотта, Тенч никогда не упоминал об Уилле, но то, что он явно держал этот факт в голове, доказало Мэри, что он говорил на этот счет совершенно серьезно.

— Ну и как мне это сделать, даже если предположить, что это хорошая идея? — спросила она.

Тенч на мгновение задумался.

— Я бы открыл все карты. Указал ему на преимущества человека, у которого есть жена. Особенно такая, как ты.

Мэри ответила полуулыбкой.

— Если бы я была дома, я бы считалась незавидной невестой, Я плохо готовлю, не умею шить и не гожусь для всяких женских дел.

— В Ботаническом заливе нет особой необходимости в ведении домашнего хозяйства, — возразил Тенч с грустной усмешкой. — Там будут процветать только самые жесткие, только те, которые смогут адаптироваться лучше других. В тебе есть стержень, Мэри, да и решительности тебе не занимать. Уилл знает это, он восхищается тобой. Я не думаю, что его придется долго уговаривать.

— А как бы поступил ты, если бы женщина предложила тебе жениться на ней? — спросила она, улыбаясь, будто это всего лишь шутка.

— Ну, это смотря, какая женщина, — рассмеялся он. — Если бы она оказалась богатой и красивой, я был бы польщен.

— Значит, простая девушка-арестантка не имеет никаких шансов? — спросила она, стараясь изо всех сил представить это как шутку, но все равно ей не удалось скрыть обиду в голосе.

Тенч не ответил, и Мэри стало стыдно.

— Извини, я смутила тебя, — сказала она.

К ее удивлению, Тенч повернулся к ней и мягко прикоснулся ладонью к ее щеке.

— Я сказал, что был бы польщен, если бы меня попросила богатая и красивая девушка. Но я точно так же гордился бы, если бы это оказалась девушка-заключенная, которая мне нравится. Но я не принял бы предложение ни от одной из них, — произнес он, глядя ей прямо в глаза. — Не потому, что она мне безразлична, и не потому, что я считал бы ее ниже себя, а просто потому, что я не из тех, кто женится, Мэри. Я слишком много хочу увидеть. Я не создан для семейных уз.

— Ты можешь окончить жизнь одиноким стариком, — сказала Мэри, чувствуя комок в горле и сдерживая слезы.

— Да, это так, но, по меньшей мере, я не обреку свою жену на одиночество, пока буду ездить по свету, — ответил Тенч и улыбнулся. — И не оставлю детей без отца.

Крещение Шарлотты состоялось на четвертый день стоянки в Кейптауне. Преподобный Ричард Джонсон взошел на борт в воскресенье утром и провел службу для команды и заключенных всей флотилии.

Мэри была единственной заключенной без кандалов. Ей сняли их на время службы, но потом должны были немедленно надеть. Она поработала над своей внешностью, вымыв волосы, так что они засияли, и надела серое хлопковое платье, которое ей подарил Грэхем на «Дюнкирке». Ей бы хотелось, чтобы оно было не таким помятым, поскольку ей пришлось спрятать его в трюме, когда выдавали широкие бесформенные платья из грубой материи для женщин-заключенных.

Преподобный Джонсон обратил свою проповедь к заключенным, говоря, что Ботанический залив станет для них прекрасной возможностью начать новую жизнь, если они раскаются в грехах, которые стали причиной их присутствия здесь. Он убеждал мужчин выбрать себе жен, поскольку только в браке они смогут найти счастье и удовлетворение.

Мэри ощутила на себе взгляд Уилла, когда шагнула вперед с Шарлоттой на руках, чтобы приступить к церемонии крещения. Когда преподобный Джонсон полил водой головку девочки и та начала орать, заглушая его слова, Мэри молча помолилась не только за безопасность Шарлотты, но и о том, чтобы Уилл захотел взять ее в жены.

Мэри неуверенно поднималась по наклонному трапу с ребенком на руках, поскольку ступеньки были скользкими, но она рвалась на свежий воздух. Целую неделю ей не удавалось поговорить с Уиллом, потому что они попали в шторм и им пришлось оставаться внизу.

Уилл был на палубе и снова рыбачил. Услышав шаги за спиной он повернулся с широкой улыбкой:

— Приятно выбраться на воздух, правда?

— Я бы ни минуты больше не выдержала там, внизу, — сказала Мэри, рассмеявшись. — Все равно что есть суп, который стоит уже неделю.

— Мы с тобой из одного геста, — произнес Уилл, одобрительно глядя на нее. — Как малышка?

— Прекрасно, — ответила Мэри, переведя взгляд на спящую девочку, которую она привязала к себе платком для большей надежности. — Интересно, есть ли маленькие дети на других кораблях?

— Я слышал, есть несколько, — сказал Уилл. — Так что Шарлотте будет с кем играть, когда она подрастет.

— А если люди начнут вступать в брак, как советует преподобный, скоро детей станет больше, — добавила Мэри.

Уилл рассмеялся.

— Многие ждут не дождутся церемонии венчания. Держу пари, что и года не пройдет, как мы окажемся просто завалены младенцами.

— Но на каждую женщину приходится по трое мужчин, — отметила Мэри. — Держу пари, что жены будут в большом спросе.

Мэри занервничала, потому что как раз подвернулся подходящий момент для разговора, но она боялась произнести то, что было у нее на уме.

— Я справлюсь, сказал Уилл. — Выстрою их всех в одну шеренгу.

Его высокомерие укололо Мэри.

— Тогда выбирай тщательно, — произнесла она. — У тех женщин, которые сидят внизу под палубой, осталось мало здравого смысла, а те, которые на других кораблях, могут оказаться еще глупее.

— Вот ты была бы неплохой партией для любого, — неожиданно заявил Уилл. — У тебя есть голова на плечах, и ты не такая неряха, как большинство арестанток.

Мэри сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться.

— Я могла бы стать хорошей женой для тебя, — выпалила она. — Я разбираюсь в лодках и рыболовстве. Мы из одной местности, и офицеры нас обоих любят.

Уилл, казалось, был сражен наповал таким предложением. Он смотрел на нее, широко открыв рот.

— Ты хочешь, чтобы я на тебе женился? — спросил Уилл наконец, и его голос слегка задрожал.

— С тобой может случиться и худшее, — сказала Мэри, пунцово краснея. — Я здоровая и сильная. Я могу тяжело работать, чтобы добиться того, чего хочу. Конечно, у меня есть Шарлотта, и, возможно, мужчины не хотят чужих детей… — Она вдруг замолчала и не могла придумать никаких других причин, по которым он должен выбрать ее, к тому же ей было слишком стыдно просить.

— Вот это да! — воскликнул Уилл, расплываясь в улыбке. — А я-то думал, что ты слишком гордая, ни перед кем не кланяешься.

— Я и не кланяюсь, — проговорила Мэри быстро. — Ты мне нравишься, и в моем предложении есть здравый смысл.

— Я бы хотел жену, которой буду не только нравиться, — сказал Уилл. — Я хочу, чтобы она страстно меня любила.

Мэри была готова к отвлеченным разговорам, чтобы убедить Уилла согласиться на ее предложение, но она не смогла бы изображать бурную страсть к нему. При виде этой самодовольной усмешки она почувствовала себя глупо.

— Мы больше года были добрыми друзьями, — произнесла она, подумав пару минут. — Разве ты хотел бы иметь друга, который будет лгать тебе?

— Конечно, нет, — сказал он, не переставая, однако, при этом самодовольно усмехаться. — И все-таки я хочу жену, которая будет страстно меня любить.

— Может быть, со временем, — ответила Мэри, густо покраснев, потому что знала, что он ринется к другим мужчинам и расскажет об этом разговоре. — У нас пока не было возможности познакомиться друг с другом поближе…

Но прежде чем Мэри смогла добавить что-либо еще, они услышали предупреждающий окрик от одного из морских пехотинцев, Они явно стояли слишком близко, поэтому он был обеспокоен.

— Мне нужно идти, — сказала Мэри. — Подумай над моими словами.

Несколько следующих недель выдались тяжелыми, с сильными штормами и шквалами, перемежавшимися периодами штиля, когда корабль почти не двигался с места. Количество выдаваемой свежей воды было урезано, чтобы сэкономить ее, еда начала портиться. Временами Мэри сильно нервничала, потому что у нее снижалось количество молока и она слишком боялась того, что ее ожидало.

Большинство женщин были такими пустоголовыми, что, по всей видимости, представляли себе, что едут на готовое место. Мэри знала, что им придется жить в палатках и что, вероятно, какое-то количество взятой в запас еды пропадет по дороге, а много животных погибнет. До рождения Шарлотты ей в голову никогда не приходила мысль о возможности кораблекрушения, но сейчас она боялась этого при каждом шторме. Воды, в которых они шли, почти не исследованы, никто из команды здесь раньше не был. Никто ничего не знал вплоть до того, были ли аборигены каннибалами и есть ли там хищники, которые могут разорвать их на части.

Но еще худшим в некотором отношении казалось то, что Уилл так ни слова и не сказал ей относительно ее предложения. Мэри не знала, означает ли это, что он все еще думает или же он считает это слишком смешным даже для обсуждения.