16

Проводив Татку до метро и купив бутылку — обед приготовила Нелька — Виктор медленно отправился назад. Ноги двигались плохо, с трудом, совсем не подчинялись ему, не слушались. Навязчивое дурное предчувствие, ощущение близкой беды придавливало к земле и заставляло часто останавливаться.

Возле мастерской топтался хорошо знакомый мужичонка. Пути обратно не было.

— Ну, заходи, гостем будешь! — сказал не выдержавший напряжения Виктор, понимая, что продлевать неизвестность и безысходность невозможно.

Необходимо завязывать. Нужен какой угодно, но конец. Пусть даже самый жуткий, непредсказуемый. Мужичонка продолжал смущенно топтаться на месте. Хиляк, конечно, но их тогда было двое…

— Не боись! — успокоил его Виктор. — В подвале тебя не встретят ни установки "Град", ни группа "Альфа".

— В подвале живешь? — оживился мужичок.

— И живу, и работаю. Художник я, — пояснил Крашенинников и начал отпирать замок. — "Ах, Настасья, ты, Настасья, — запел он, — открывай-ка ворота! Открывай-ка ворота, принимай-ка молодца!" Вперед — и с песней!

— Жену Настасьей зовут? — снова обрадовался мужичонка. — Имя хорошее…

— Целина ты неподнятая! — сказал ему Виктор. — Не слыхал, разве, романс по радио? Известный, между прочим…

— Да нет, — втягивая голову в плечи, ответил мужичок. — Не припоминаю… Вроде не слышал… А слова хорошие!

Пристально оглядев его еще раз, Виктор впустил гостя в мастерскую и закрыл дверь.

— Раздевайся и проходи! — пригласил он. — Будь как дома! Тебя как величать?

— Петром, — тихо ответил мужичонка.

— Чудненько! — сообщил Виктор. — У меня так старшего сына зовут. А младшего — Ванькой.

— Богато живешь! — с завистью сказал Петр. — Двух пацанов заимел. Хорошо…

— Еще и дочка имеется, — похвастался Виктор. — Старшенькая, от первого брака. Садись, чего топчешься! Пить будешь? Вон пирог остался…

Крашенинников вынул из сумки бутылку и поставил на стол. Петр с изумлением и безотчетным благоговением и животным страхом осматривался вокруг. С одной стены на него спокойно и ласково смотрела обнаженная женщина, с другой — странные, едва очерченные головы. Всюду валялись подрамники, этюдники, посередине стоял мольберт… Одна большая картина изображала летний глухой лес с таинственным неземным животным на переднем плане.

— Чудно у тебя! — пробормотал ошеломленный Петр. — Никогда такого не видал… Бабы голые… А ты зачем их рисуешь? Я все никак понять не могу, почему все художники так любят их малевать?

— Не малевать, а раздевать, — поправил его Виктор, разливая водку. — Две большие разницы, как говорят в Одессе. Художники, друг, все сексуальные маньяки от природы, соблазнители по натуре и насильники по духу. Пока своего не возьмут, не успокоятся! Богема! Слыхал?

— Не слыхал, — растерянно сказал Петр, бочком присаживаясь к столу. — А ты всегда днем пьешь?

— Не всегда, но часто, — пооткровенничал Виктор. — Ну а ты, дружище, дело пытаешь али от дела мотаешь? Ты чего за мною ходишь, как приклеенный? Узнал, поди?

— Узнал, — еще тише сказал Петр и опустил голову. — Как только увидел… И ты меня тоже признал сразу…

— Есть такое дело, — согласился Виктор. — В два счета! Только из этого факта, приятель, еще ничего не следует. Мало ли кого я в своей жизни узнал на свое горе и несчастье!

Петр в некотором замешательстве помолчал и робко пригубил стакан.

— Пей и ешь! — великодушно разрешил Крашенинников. — Жри на всю катушку, раз пришел! "Тебе — половина, и мне — половина!" Что ты как каменный гость? А чего-то с тобой кореша твоего не видать? Бутылку бы втроем запросто разверстали!

Петр беспокойно заерзал на стуле.

— Толика? — неуверенно спросил он.

— Ну, может, и Толика, уж не помню теперь, — развел руками Виктор. — "Железного дровосека". Наркоты, что ли, он ненароком нюхнул многовато?

— Засветился он, — нехотя объяснил Петр. — Попался на фальшивых накладных в магазине. Говорил я ему: дело опасное! С бумагами лучше не вязаться!

— Это факт! — согласился Виктор. — С людьми куда спокойнее: пришил — и гуляй, Петя! Или Толик! И чего: сидит он теперь, поди?

— Да нет, — так же неохотно ответил Петр. — В одиночке три года назад повесился… Недосмотрели.

— Не дожил, значит, до победы, — сочувственно сказал Виктор. — Прими мои соболезнования… Ишь, бедолага! А на вид таким железным казался! Жаль! Смотались бы мы сейчас втроем на Клондайк, глядишь, золотишка бы себе намыли… Паспорта нынче не проблема.

— Ты про какую победу? — недоуменно спросил Петр.

— Ну, до освобождения, — пожал плечами Виктор. — А ты, я смотрю, туповат, браток, вроде моей второй жены Анны.

Петр вдруг снова заулыбался.

— Имя хорошее, — пробормотал он. — А где она сейчас у тебя?

— А где ей быть? — Крашенинников сделал еще один глоток из стакана и закурил. — Дома, с пацанвой сидит. Меня проклинает. Денег мало, пьяница, развратник — то да се… Давно плешь мне проела. Сам, небось, знаешь, как это бывает. Плохо живем! Мрак!

Петр участливо взглянул на Виктора. Соболезнует…

— Ну, а ты, Петруха, женат?

— Не успел, — пробормотал Петр.

— Вот загнул! Времени не хватило? — удивился Виктор. — Так это быстро делается: раз, два — и готово! Уже весь по уши в дерьме! Полный атас! Нерасторопный ты, брат, как я погляжу. А этот твой, "дровосек железный", Толик, тоже не успел?

— Он успел, — вздохнул Петр. — Жена у него была такая хорошая, Лелей звали, и девчонка махонькая. Не знаю, как они теперь живут.

— Не утешаешь, значит, вдову? — засмеялся Виктор. — Нечуткий ты, Петруха! Слушай, что ты все жмешься, как неродной! Пей и ешь на халяву, вон еды пока навалом! Нелька вчера чего только не наготовила.

— А Нелька — это кто? — осторожно полюбопытствовал Петр.

— Да так, шалава одна, — неопределенно отозвался Виктор. — Шастают тут всякие приблудные… Еще не вечер, но первый тайм мы уже отыграли. Не обращай внимания, мелочи жизни. Ну, а чем же ты все это время занимался, Петро, если даже минутки не нашел, чтобы бабу уговорить? Небось, тоже воровал и по тюрьмам мотался?

Петр неожиданно обиделся, и лицо его потемнело.

— Ты ври да знай меру! — сказал он, потихоньку закипая негодованием. — Зачем мне воровать и сидеть? Я свой срок один раз отмотал, и больше туда неохота! Работаю теперь сантехником в РЭУ, деньги есть. Чего мне надо-то?

— Афоней, значит, будешь! — обрадовался Виктор.

Петр беспокойно завозился на стуле, с недоумением глядя на Крашенинникова.

— У меня как раз бачок протекает, не посмотришь? Бутылку я тебе уже заранее поставил! И ванна у меня ни к черту не годится! Я в ней сдуру кисти отмачивал, перепортил всю на фиг! А потом и вовсе выкинул. "Ну, а этот забулдыга ванну выпер на балкон…" Вознесенский обо мне лично написал. Не слыхал о таком?

— Не слыхал, — с уважением сказал Петр. — Прямо так о тебе и написал? Ишь ты! Да, а как тебя зовут? Сколько сижу, все не спросил…

— Бывает, — хмыкнул Виктор. — И я тоже хорош! До сих пор не представился! Позвольте отрекомендоваться, — он встал и шаркнул ногой. — Виктор Крашенинников собственной персоной! Завсегда к вашим услугам!

— Витюха, значит? — обрадовался Петр. — Хорошее имя!

Что он все так радовался именам? Забавный тип! Виктор сел и снова закурил.

— Куришь? — он подвинул Петру пачку. — Пользуйся!

— Дорогие! — почтительно оглядывая коробку, сказал Петр. — Богато живешь! За твои картинки хорошо платят?

— Есть такое дело, — пробормотал Виктор. — Жаль, Петруха, что я к тебе раньше не подошел: у меня выставка была на Кузнецком, пригласил бы тебя посмотреть. А теперь закрылась.

— Ну, ничего! — утешил Петр. — Другая будет. Тогда и приду!

Крашенинников пристально осмотрел его сквозь синеватый табачный дым.

— Значит, закорешили мы с тобой? — спросил он вполне утвердительно. — Это приятно! Уговорим бутылку-то? Еще одна имеется. Все за тебя решать надо…

Петр поежился.

— Пьешь ты много, Витюха! Даже я и то так сразу не могу…

— Ништяк, привыкнешь! — утешил его Виктор. — Зато у меня оправдание найдено, вот послушай:

Если я напиваюсь и падаю с ног —

Это Богу служение, а не порок.

Не могу же нарушить я замысел божий,

Если пьяницей быть предназначил мне Бог!

А квартирка-то своя имеется?

— Неужели! — тихо отозвался Петр. — Сам отделал всю и обставил!

— И баба есть? — Виктор по новой налил Петру и себе.

Петр как-то странно сморщился.

— Неужели… — пробормотал он без прежнего оттенка уверенности и гордости. — Да тоже крикливая попалась, вроде твоей Анюты, пью, дескать, я много, ругаюсь… Уйти все к кому-то грозится.

— Песня знакомая, — согласился Виктор. — А ты наплюй: все равно последние верные жены ушли за декабристами в Сибирь! И сколько сидим, я от тебя пока ни одного бранного слова не слыхал. Может, заливает подруга? Они все врать здоровы! И вообще, заметь, к вопросу о ненормативной лексике так просто не подступишься. Какая разница, нормативная она у тебя или нет? Главное, чтобы поступки твои были нормативные, жизнь нормативная, душа! А лексика? Тьфу! Поверхностный слой, как пыль на земле! Суть — в ее глубине.

Петр снова глянул на Крашенинникова с уважением.

— А твоя-то… скоро придет? — спросил он осторожно.

— Это ты про кого? — наморщил лоб Виктор.

Он уже начисто забыл свое сообщение о Нельке.

— Да вот, — неуверенно проговорил Петр, — Неля, что ли…

— А-а, эта! Старая клюшка! Орешек мне не по зубам — и так уже четыре коронки, — махнул рукой Крашенинников. — Ништяк, не бери в голову! Придет, не придет… Без разницы! Вот Танюша скоро появится, — он быстро глянул на часы. — Очень скоро, Петруха…

У Петра растерянно вытянулось лицо.

— Ты про Танюшу не говорил… Это у тебя еще одна, что ли? А Анна как же?

— Ну, ты даешь, Петр! — развеселился Виктор. — Я ведь тебе объяснил ситуацию: богема, развратники! И все такое прочее! Улет! Беда, Петруха, с творческими людьми. Настоящее наказание, стихийное бедствие — иметь с ними дело! А Таня, если помнишь, это та самая, которую ты тогда встретил со мной в лесу… Вместе со своим корешом.

— Таня… — прошептал ошарашенный Петр. — Так ее Таней звали…

— Ну да! — кивнул Виктор. — Только не талдычь, что имя хорошее: обрыдло, понимаешь? Смени пластинку!

Лицо у Петра стало на глазах меняться, темнеть от страха, съеживаться, сморщиваться… Он весь застыл на стуле, превратившись в мраморное изваяние алкаша, судорожно вцепившегося в стакан с водкой.

Крашенинников окинул его профессиональным взглядом. Неплохо бы сделать набросок, картина очень впечатляющая: строитель капитализма в России! Герой нашего времени! Коммунизм не состоялся, социализм создать не удалось, так теперь, глядишь, на буржуазном фронте чего-то получится…

— Так она не умерла тогда, что ли? — робко, неуверенно спросил Петр. — В лесу?

— Почему не умерла? — невозмутимо сказал Виктор. — "Уж если я чего решил, так выпью обязательно". "Какой бы мы красивой были парой, когда бы не было…", — он пристально взглянул на Петра. — Похоронили ее, браток! Но без меня. С двусторонней пневмонией я валялся, без сознания, с двумя вывихами и сломанным носом по твоей милости! С температурой за сорок! Чуть Богу душу не отдал! Но оклемался! Себе на горе, людям на беду!

Лицо Петра приобрело страшный землистый оттенок.

— Так как же… — начал он и осекся, не в силах продолжать.

— Темнота ты, Петруха! — посетовал Виктор. — И с подсознанием у тебя большая напряженка! О Фрейде, небось, не слышал? Оно, впрочем, и к лучшему! К чему себе голову чепухой забивать!

— Чокнутый ты! — в страхе прошептал Петр. — Я и раньше заметил…

— Не дрейфь, Петро, я в полном порядке! — успокоил его Виктор. — На учете в диспансере не состою, так что дееспособен и за свои поступки отвечать по закону обязан!

— А родители твои где? — вдруг спросил Петр.

— Ты чего о родителях вспомнил? — удивился Виктор. — Всю биографию хочешь знать? Отца никогда не видел, а мать десять лет назад умерла. Она у меня старенькая уже была, я у нее родился под завязку, единственный поздний ребенок.

Петр как-то сразу обмяк и посмотрел участливо.

— Я тоже без отца рос, — сообщил он. — Из Твери я… Тут недалеко.

— А это действительно недалеко! — обрадовался Виктор. — Я знаю Тверь: чудесный городок! Старинный, сказочный, волшебный! На Волге! А какой у вас там музей Салтыкова-Щедрина! В жизни нигде такого не видал!

— Кого музей? — недоуменно спросил Петр.

— Салтыкова-Щедрина, темнота! — повторил Виктор. — Неужели не читал? В школе проходили!

— Не помню, — пробормотал Петр. — Это давно было… Я потом сразу в армию попал… Ты не служил?

— Бог миловал, — сообщил Виктор. — Я от армии в институте косил. Ну, валяй дальше! У нас с тобой сегодня получается вечер под названием "Расскажи мне о себе". А чего ты назад в Тверь не вернулся? Видать, чтобы любимый город спал без тебя спокойно?

Петр снова съежился, сжался в грязный плотный комок. Свою водку он так и не допил, и Крашенинников подумал, что он сильно загнул по поводу своего пьянства.

— В армии… — пробормотал Петр. — Ты не служил, не поймешь… Я молодой был, тосковал шибко… И женщина у меня до армии была… Зоей звали.

— Хорошее имя! — быстро вставил Виктор.

Петр глянул на него с ненавистью.

— Заткнись ты! Что ты понимаешь?! Я без нее… Но это так поначалу казалось… Я просто без бабы обезумел… Когда молодых, здоровых мужиков отрывают на два года от баб — это подонство, Витюха… Один у нас, грузин, вешаться надумал… Спасли. И под суд отдали. А мы с Толиком сбегли. Ночью как-то ушли, под Москвой мы стояли, тут недалеко…

Виктор побарабанил пальцами по столу. Этот странный, отвратительный тип, которого он был готов убить в любой момент, становился ему близок и понятен. И даже почти оправдан в его глазах. Затравленный зверек, не умеющий владеть своими инстинктами. Да неизвестно еще, как бы сам Виктор справился в такой ситуации!

— Думали, не поймают? — поинтересовался он.

— Так ведь не поймали же! — воскликнул Петр. — Самое смешное, что так и не поймали! Лето было, ночью мы в лесу спали, тепло… Потом вечером женщину заметили… Молодую, с двумя сумками… Она, видно, на дачу к себе шла с электрички. Ну, мы ее… того… сам понимаешь… Сначала Толик, потом я… Я не хотел убивать, но Толик убедил, говорил, ведь выдаст, дубина! И ремнем своим солдатским задушил… Очень быстро все получилось… Ремень вот только мы там Толиков забыли… Боялись долго потом… Но все обошлось…

— У нее осталось двое детей, — негромко сказала Таня. — Мальчик и девочка трех и пяти лет. И они все время вечерами спрашивали, когда же придет мама…

— Танюша! — радостно вскочил Виктор и взлохматил руками волосы. — Танюша, наконец-то! Ну, вот видишь, Петро, я же говорил, что она обязательно придет!

Петр судорожно вздрогнул и вцепился в стул, словно боялся с него свалиться. Глаза у него стали совершенно дикими и безумными. Он пугливо озирался, в ужасе косясь в угол, куда обращался Виктор. Кажется, ничего не видно: темно, пыльно… Грязные стены с картинами…

— Танечка, смотри, кто к нам пришел! — радостно продолжал Виктор. — Его зовут Петром. Парень вполне ничего, неплохой, мы о многом с ним без тебя потолковали. Салтыкова-Щедрина любит! Прямо страницами наизусть шпарит!

Таня улыбнулась.

— Не веришь? Правда-правда! Жизнь у него тоже не задалась, баба попалась мерзкая, прилипчивая, как лейкопластырь! Мрак! Хочешь с ним побеседовать?

— Бестолковкой пошевели, Витя! — холодно посоветовала Таня. — Ну о чем нам с ним говорить?

— О любви! — объявил Виктор. — Это самый наболевший и нерешенный вопрос в его неудавшейся судьбе. Расскажи ему, что есть любовь на Земле, Танюша, а то он до сих пор не знает! Или лучше мне ему рассказать?

— А ты знаешь? — спросила Таня.

— Ну, ты даешь! — протянул Виктор. — Кому же об этом знать, как не мне? Богатый жизненный опыт, изумительная теория и такая же практика!

Таня молчала. Крашенинников неожиданно опустил голову, сделал два неверных шага к столу и тяжело сел, почти рухнув на табуретку.

— Прости меня, Таня, — прошептал он, закрывая руками лицо. — Сам не понимаю, что говорю… Опять перепился… Но я так ждал тебя! А тут этот… Все пасется возле мастерской и пасется. Ну, я и не выдержал, взял и пригласил его зайти… Думал, развлекусь…

— Развлекся? — поинтересовалась Таня.

— Более чем, — глухо ответил Виктор. — Я кругом виноват, Танюша… Прости, я опять за свое. Ночь была ужасно длинная без тебя, и я вдруг подумал сегодня: а ведь жизнь каждого из нас на Земле разыгрывается лишь в четырех трагедиях. Сначала — "Красная шапочка", потом — "Ромео и Джульетта", затем — "Маскарад", и, наконец — "Сто лет одиночества". Я подбираюсь уже к самой последней… Но, видимо, чересчур увлекся третьей. Хотя человек всегда чудовищно одинок на Земле… Любой. Каждый. Независимо от возраста и обстоятельств.

Виктор отнял руки от лица и посмотрел на Петра, совершенно серого от страха и ужаса.

— Ну, ты, братец Кролик! Чего ежишься? Поди, обоссался со страху? Я ведь тебя честно предупреждал, падла, что она придет! Она и пришла! Чего ж ты весь скукожился?

Петр ничего не отвечал.

Крашенинников подошел к нему и с силой рванул со стула вверх. Петр не сопротивлялся и беспомощно, испуганно повис в его огромных руках, болтая в воздухе тряпочными ножонками.

— Не качок ты, дядя, и не в кассу въехал! — бесстрастно констатировал Виктор. — А вот теперь объясни мне, паскуда, что у тебя там дальше по заданному сценарию? Для чего ты за мной без конца шляешься? Тебе чего от меня нужно, мудила?

Петр по-прежнему не отвечал, только пугливо болтал ножками да серел еще больше.

— Оставь его, Витя! — брезгливо сказала Таня.

— Нет, сначала я из него всю душу вытрясу! — пообещал Виктор. — А потом удушу! Опыт уже имеется! Ты это хорошо помнишь, мудак?

— Это… ты ее… убил! — неожиданно прохрипел мужичонка. — Мы бы… не стали!

— Во дает! — воскликнул Виктор и от изумления выпустил Петра из рук.

Тот шмякнулся на пол, как мешок с сеном, и с трудом сел, потирая ушибленное колено.

— Значит, не стали бы, говоришь? А что бы вы тогда сделали с ней, интересно?

Петр испуганно покосился в угол. Там ничего не было видно.

— Я не могу… при ней… — пробормотал он.

— Ничего, говори, я разрешаю! — великодушно распорядился Виктор. — Ей тоже интересно знать!

Петр совсем стушевался и напоминал полураздавленного дрожащего червяка.

— Ну… это… — пролепетал он. — Ты сам знаешь… Побаловались бы… а потом отпустили…

— Сомневаюсь! — отрезал Виктор. — Ведь как говорил твой мудрый и дальновидный Толик, она бы вас выдала! Странно только, что вы меня тогда не порешили на месте! Неплохо бы! Ну, потрепался — и будет! — он снова схватил Петра в жесткие объятия. — Побаловались бы они… Отвечай, скотина, а зачем ты тогда возвратился ко мне в лесу? Навестить шибко захотелось, проведать? Соскучился? Почему не пришил, гнида?

Таня молчала, спокойно наблюдая за происходящим.

— Я не собирался… тебя… убивать, — с трудом выговорил Петр. — Веришь, нет? Я чего-то сильно испугался тогда, а Толик вообще был плохой: травкой он баловался, ты верно заметил… До сих пор не знаю, где он ее доставал, денег-то ведь не было… Из дома, что ли, получал? После тебя… после того… в лесу… мы бросили все, ушли с нехорошего места, на юг подались… Три года мотались… Одно время с табором. Без паспортов, без денег, без одежи… Искали нас, да не нашли… Уж так вышло. Документы потом нам приятель Толиков в Ростове сделал. А сел я по другому делу, за драку.

— Ну, это почти то же самое! — усмехнулся Виктор и поставил Петра на ноги. — Шрам видишь? Твоя работа! Но ведь ты, сволочь, ни на один мой вопрос так и не ответил! Посоветуй мне, Танюша, что лучше с ним сделать? Придушить, разрезать на куски, утопить в ванне? И концы в воду! Но сначала, конечно, изнасиловать!

Ошарашенный Петр содрогнулся.

— А ванны у тебя нет, ты говорил, — прошептал он.

— О-о, мы делаем успехи на пути науки и знаний! — усмехнулся Крашенинников. — Настоящий прогресс! Скоро начнем читать Агату Кристи в подлиннике! С такой-то памятью! Значит, ванна отпадает, дружок, тебе опять шибко повезло, подонок! А какую смерть ты предпочитаешь, приятель? Можешь выбирать в виде последнего слова. Танюша одобрит любую. Тебе кранты!

Облачко плавно покачнулось в воздухе и подплыло к Виктору поближе.

— Я не за тем к тебе пришел, — пробормотал Петр.

— Хрен ли! — безапелляционно заявил Виктор. — Конечно, "никто не хотел умирать!" И она тоже! — он вытянул руку по направлению к облачку. — Ты знаешь, что такое милосердие? Вот почему я ее убил? Акт милосердия, и больше ничего. И убить тебя — это тоже милосердие по отношению к людям, на Земле живущим. Понятно говорю? Да-да, не пугайся так! Из милосердия нужно и должно убивать! Например, дать раковому больному, кричащему от предсмертной боли, большую дозу снотворного — милосердие, а не дать — преступление! Но это все глас вопиющего в пустыне! Медики проповедуют ложный гуманизм, а миллионы шариковых им с благоговением внимают! Ты знаешь, Танюша, я ведь даже не ходил на твою могилу!

— Ну, какая разница! — прошептала Таня.

— Разница есть! — возразил Виктор. — Сначала люди грызут друг друга, едят поедом, сжирают себе подобных и, наконец, отправляют, кого могут, на тот свет, а потом приходят на могилы каяться! Вот для чего им нужны могилы! Замаливать грехи, как в церкви! Это часто бывает! Потому что все-таки звонит колокол! И каждый раз, — справедливо замечено, по тебе. Напоминая, как в сказке про Золушку, что "ваше время истекло…" "Аннушка уже купила подсолнечное масло! И не только купила, но и пролила его!"

— Но это ты, а не я ее убил! — истерически завопил вдруг Петр. — Ты, а не я! И ты, а не я, должен за это ответить!

— Ага, на горизонте что-то новенькое! — констатировал Виктор. — Вероятно, мы приблизились к цели твоего визита: "остаются еще на Земле должники!" Значит, ты желаешь, чтобы я расплатился за содеянное? Отдал, так сказать, долги? Мыслишка замечательная, прекрасная, гуманная до крайности! Достоевским, случаем, не увлекаешься? "Преступление и наказание", Раскольников, Свидригайлов, Лужин?.. Видимо, ты мечтаешь наставить меня на путь истинный? "Эскадрон твоих мыслей шальных…" А тебе не приходит в дурную голову, мразь, что и ты сам чистеньким не остался? Толика-то нет, а вот ты пока еще за каким-то хером существуешь и на двух ногах до сих пор корячишься!

Петр злобно взглянул на Крашенинникова.

— Со мной в тюрьме мужик один сидел, — сказал Петр, — соображал здорово… Он один раз следователю заявил: почему, дескать, только мы сидим, когда все воруют? Тот в крик: как это все, что ты мелешь? А он: ничего я не мелю, а докажу! Вот, например, сочинил писатель плохую книгу и получил за нее немалые деньги — не воровство? Режиссер снял халтуру — не кража? Генерал привел солдатиков строить себе дачу — это как называется? Следователь так и скис, чего отвечать, не знает… Заткнул его за пояс тот мужик.

— Смотри-ка ты! Теоретик! Голова! — хмыкнул Виктор и задумчиво погладил бороду. — А теперь давай с тобой разберемся, невинный! Баб насиловал? Сколько их там на твоем счету? Толик ремнем их душил, а ты присутствовал? Молчал? А меня разве ты не убил, тварь, в тот осенний день в подмосковном лесу? Разве я потом мог жить?! Как ты себе это представляешь, скотина? Ну, это, конечно, не твои заботы, понятно! Тебя беспокоила собственная судьба, что вполне естественно. Но о своей душе ты хоть раз подумал?! Хоть раз о ней вспомнил, о несчастной и в грязь затоптанной?! Как перед Богом ответ держать будешь, поганец?

— Я потому и пришел к тебе, — прохрипел Петр. — Грех искупить…

— Это каким же образом? Не въехал! — прищурился Виктор. — Прощенья, что ли, просить станешь?

— Нет, — пробормотал Петр. — Я должен… заставить тебя… покаяться… Признаться во всем… В том, что ты Таню убил… Прокурору… А про меня думать нечего — я сам с тобой пойду и все подтвержу.

Таня нахмурилась и придвинулась к Виктору теснее. Художник расхохотался.

— Покаяние ему мое понадобилось! Улет! Самое оно! Может, публичное устроить, на Красной площади? Мыслишка не из последних! Да ведь за давностью лет ни меня, ни тебя уже нельзя судить, приятель! Срок вышел! По закону! И улик никаких не осталось! Даже Толик твой канул в Лету. Признание бесполезно! Доходит, нет? А ты действительно думаешь, что это может спасти твою заблудшую душу? И мою заодно? И снимет с них грехи?

Петр угрюмо молчал и думал, судя по всему, именно так.

— Ну, допустим, пойду я с тобой к прокурору, — продолжал Виктор. — Что это даст? Да ничего, пустой звук! Посмотрят, как на сумасшедших, только и всего. Соображаешь, парень? И никуда я с тобой не пойду, не надейся! Ишь, выдумал, душу свою неприкаянную, в грехах погрязшую, с моей помощью спасать! Офонарел! Вот водяру допьем и разбредемся! Навсегда, понял? "Мы странно встретились и странно разойдемся!" И чтоб я тебя больше здесь не видал! — его голос зазвучал с откровенной угрозой. — Никогда, понял, скотина? Чини лучше унитазы! И поминай Толика в своих молитвах! Иначе ничего не получится. Или ты, может, предпочитаешь иной, более честный способ выяснения отношений? Пожалуйста, сэр, я к вашим услугам:

Ну что ж, нас рассудит пара

Стволов роковых Лепажа

На дальней глухой полянке,

Под Мамонтовкой, в лесу.

Два вежливых секунданта,

Под горкой два экипажа,

Да седенький доктор в черном

С очками на злом носу.

Петр ошалело открыл рот.

— Стреляться хочешь? — спросил он. — А пистолеты где брать?

— Ну, это не проблема! — успокоил его Виктор. — Было бы желание, а пушки всегда найдутся. Пришли иные времена: стрелялок на любом рынке навалом! И как мы с тобой в юности росли: ствола приличного не укупишь! Сплошная поножовщина! На курок-то нажать сумеешь? Иначе плохо твое дело: я дуэлянт известный, чуть что — и за пистолет, уже многих запросто уложил!

— А не боишься? — спросил совершенно замороченный, обалдевший Петр. — Ведь поймать могут! За это статья полагается!

— От судьбы не уйдешь, Петруха, — сказал Крашенинников, закуривая. — Как не верти! Только статьи о дуэлях в Российском уголовном кодексе пока еще нет: не придумали. Я ведь хитрый! Ну, бутылку мы с тобой уговорили, давай начнем другую. А то скучно сидеть без дела!

Он достал из сумки вторую.

— Пьешь ты… — поежился Петр. — Прямо как лошадь. Куда столько влезает!

— Не твоя забота! — ответил Виктор. — Тебе повезло — ну и пей на халяву, пользуйся.

— В церковь надо ходить, Витюха, — вдруг брякнул Петр. — Богу молиться…

— Хрен ли! — флегматично ответил Виктор, наливая два стакана доверху. — Ишь, опомнился! Это еще когда надо было делать!.. Нынче поздно, умирать пора, и, к несчастью, без покаяния… Да и грехов-то прорва, кто их теперь отпустит!

И в ту же минуту позвонили в дверь.

Загрузка...