Последнее наше "Привет"

Глава 1

16 августа 1997 года, 23:08

Мы были слишком пьяны. Перепили дешевого вина, которое он украл в том маленьком магазинчике. Ничего из того, что мы сделали в том состоянии, не было ошибкой. Он был моим лучшим другом. Я любила его, и он хотел, чтоб так было всегда. И это убивало меня.

Помню, как смотрела в большое окно, нервно колотя ногой по стене, и наблюдала, как мой лучший друг делал то, на что мне никогда не хватило бы духу. Он старался жить легко, пока мог. Я пыталась убедить его, что это разрушит наши планы. Хотя планов у нас было немного. Да и времени у нас было мало, раз уж на то пошло.

Он небрежно спрятал бутылку во внутренний карман джинсовой куртки, которая была ему великовата. Купив небольшую упаковку жевательной резинки, он вышел из магазина, насвистывая на ходу до боли знакомую мне мелодию. Его не поймали.

— Итак, ты сказала, что я не сделаю этого, но я сделал. Ты мой должник, Уилл, — сказал он мне.

Кеннеди стоял рядом и победно улыбался. Даже его брови выражали радость.

Ему всегда нравилось называть меня Уилл. Хоть я и не любила прозвища, ему это позволяла. Он имел власть надо мной, и я любила его больше жизни. Собственное имя я точно любила меньше. Мы играли и притворялись.

Я тяжело вздохнула при виде бутылки вина, которую он неумело прятал под джинсовой курткой, тем самым выдавая себя.

Безуспешно пытаясь скрыть свое отчаяние, я схватила его за полы куртки и стала быстро ее застегивать.

Он смотрел на меня сверху вниз, и я прикусила губу, пытаясь сосредоточиться. Он внимательно наблюдал за моими движениями, затем опустил подбородок, мешая мне застегнуть верхнюю пуговицу. Я рассердилась и пробормотала:

— Дай мне застегнуть последнюю пуговицу, Кеннеди.

— Нет, — он решил подурачиться.

— Мне нужно застегнуть последнюю пуговицу, — запротестовала я.

Он улыбнулся, как умеет только он, и перехватил мои руки. Стоило Кеннеди поймать мой взгляд, и я успокоилась, не чувствуя больше бешеной пульсации в висках. Отпустив меня, он натянул воротник и расстегнул одну пуговицу.

— Ты готова пойти домой, Уиллоу? — спросил он ласково.

— Я была готова еще до того, как мы пришли сюда, — пробормотала я.

Он слегка наклонился, чтобы поцеловать меня в висок, и обнял за плечи. Я покорно прильнула к нему, и услышала, как он прошептал:

— Тогда пойдем домой.

Мои замерзшие ладони постепенно согревались исходящим от него теплом. Мы шли к велосипедам, которые бросили на тротуаре в нескольких кварталах от магазина.

Мне никогда не удавалось подстроиться под его настроение. Не знаю, как он это делал. Он был добродушным и мягким. Я была словно натянутая струна. Мы с Кеннеди были слишком молоды и ненормально близки, чтобы хорошо понимать, что значит прощаться.

Мы не осознавали, что означает сказать «Прощай». Я переезжала в Чикаго. Он умирал.

Мы пообещали друг другу, что никогда не будем прощаться. Мы будем рядом до тех пор, пока в один прекрасный день не скажем друг другу последний раз «Привет!».

Просто нам было страшно, и это казалось единственным выходом.

Мы сели на велосипеды и поехали вниз по улице. Я старалась не замечать дрожь в ногах, потому что мы были уже близко. Мы были почти дома.

У нас не было домика на дереве, да и дерева не было. Мы не строили крепость из стульев и пледов. У нас был домик из бревен, некоторые называют такие дома хижинами. Мы называли его своим домом.

Когда нам с Кеннеди было по пятнадцать, мы построили свой дом из крупных бревен в небольшой роще, расстилающейся между нашими настоящими домами, в которых наши родители каждый вечер ждали нас к ужину. Эта роща будто разделяла нас, поэтому мы решили сделать ее своим убежищем – нашим новым домом.

В нем не было электричества и отопления, он даже не был утеплен, но нам было все равно. У нас были электрические фонари и запас батарей. Гора пледов. Два больших мягких пуфа, по одному для каждого. У нас было все, что нужно.

Мы привыкли носить клетчатые рубашки на пуговицах и кожаные ботинки. Нам это казалось забавным, и мы не переставали над этим смеяться.

Мы проезжали через лес, избегая веток и объезжая кучи пожелтевших листьев, нажимая на педали изо всех сил, чтобы не застрять в грязи. И я улыбалась. Это было мое любимое место.

— Бутылка натирает мне пузо, Уиллоу, — пропыхтел Кеннеди. — У меня появится сыпь, как у малыша.

Я усмехнулась. Кеннеди совсем не был толстым.

— Думаю, ты заблуждаешься. Нет у тебя пуза. Может, дряблая кожа, но уж точно не пузо, — ответила я ему, также задыхаясь на ходу. — И ты не ребенок.

— Ну, как бы там ни было, думаю, у меня сыпь, — он вздохнул с облегчением и резко притормозил. Наконец добрались.

Мы синхронно бросили велосипеды на землю и улыбнулись друг другу.

— Позволь, я позабочусь о тебе, дорогой, — поддразнила я, приближаясь к нему. Он привлек меня к себе и крепко обнял.

Мы направились в сторону дома. Он наклонился, прядка его темных волос пощекотала мне шею, и прошептал:

— Ты всегда заботишься обо мне, и я благодарен тебе, Уиллоу Рене Монро, очень благодарен. Я не заслуживаю тебя.

Своими словами Кеннеди вогнал меня в краску. Мы остановились, и, встав на носочки, я поцеловала его в щеку.

— Как бы то ни было, Кеннеди Аарон Дейнс, — прошептала я ехидно, — отдай мне бутылку. — Я указала на оттопыренный карман куртки, и он расстегнул ее одним движением.

— Забирай, — сказал он, бросая мне бутылку. Я поймала ее и ухмыльнулась.

— Я выбрал бутылку с откручивающейся крышкой, у нас же нет штопора, и ты бы расстроилась, — сказал он, услышав мой вздох облегчения.

— Ты меня знаешь, — сказала я, откручивая крышку и отбрасывая ее в сторону. Кеннеди нашел фонарь и посветил мне.

Одним быстрым движением я приложила бутылку к губам и замерла в ожидании, пока Кеннеди не кивнул:

— Можешь выпить все до капли.

Вино пахло медицинским спиртом, а на вкус было просто тошнотворным. Меня удивило, как люди могут любить такую гадость.

Я подавилась, пролив немного вина на подбородок и шею, сунула бутылку Кеннеди в протянутую руку, и вытерла стекавшую по коже каплю. Он охотно взял вино и выпил намного больше, чем смогла я.

Он прервался, чтобы перевести дух, и бутылка оказалась почти наполовину пустой.

— М-да, не очень-то вкусно, — согласился он.

— Дешевое вино, — ответила я равнодушно, слегка улыбаясь.

— Это верно, — хихикнул он. — Хочешь еще?

Я сморщила нос и подняла палец вверх:

— Э-э, дай мне минутку, нужно присесть, — я огляделась в поисках моего пуфа. Заметив его в самом углу, я подошла и плюхнулась вниз. Когда Кеннеди опустился на свой пуф рядом со мной, я глубоко вдохнула.

— Ты кружишься, — сказал он, наклонив голову в мою сторону, глаза его блестели.

— Ты тоже, — кивнула я, наклонив голову набок.

Он сделал еще глоток и нахмурился:

— Это действительно дешевое вино.

Я засмеялась и протянула руку:

— А я выпью.

Он передал мне бутылку, и я выпила. Немного встряхнувшись, я сделала еще один глоток, но омерзительный привкус не исчезал, поэтому я раздраженно вздохнула:

— Не думаю, что смогу когда-нибудь это полюбить, — и вернула бутылку Кеннеди.

Он не стал пить. Повертел бутылку в руках, на дне оставалось еще немного вина. Он посмотрел на меня и улыбнулся – но это была другая улыбка, которой я раньше никогда не видела. Я внимательно наблюдала за ним, ожидая, что он что-то скажет.

— Ты когда-нибудь задумывалась о вечности, Уиллоу? — наконец произнес он.

Я пожала плечами.

— Как-то сложно думать о вечности, - ответила я. – Особенно когда тебе восемнадцать, и ты ни в чем не уверен.

Я понимала, что не такой ответ он хотел услышать. Как бы я ни притворялась, с ним я всегда была искренна, и Кеннеди это знал.

Он кивнул и нахмурился.

— Последнее время я часто думаю о вечности, — он не смотрел в мою сторону, и я опустила глаза.

— Какого черта, Кеннеди… — прошептала я хмуро. — Почему?

Он слегка тряхнул головой, едва улыбнувшись.

— Потому что лучше думать об этом, чем не задумываться вообще, — пожал он плечами.

— Не знаю, — Я не была уверена, прав ли он на этот счет.

Затем он взглянул на меня. Мы смотрели друг на друга какое-то время. Я не хотела его отпускать. Я не хотела прожить и дня без него. Я не могла думать о вечности. Потому что мне хотелось, чтобы он был частью моей вечности – ведь Кеннеди был моим лучшим другом.

— Прости, мне не следовало этого говорить, — прошептал он, отложив бутылку на пол. — Иди ко мне.

Я дважды споткнулась, пытаясь пересесть к нему. Уткнувшись лицом в его грудь с едва наметившимися мускулами, я вздохнула и обняла его одной рукой. Он опустил подбородок мне на макушку и крепко сжал мою вторую руку, застрявшую между нами.

— Я буду держать тебя за руку, пока бьется мое сердце, Уилл, — сказал он тихо, целуя меня в лоб. — Когда оно перестанет биться, все вокруг станет холодным. Я не хочу, чтобы в этот момент ты оказалась рядом.

Кеннеди посмотрел на меня сверху вниз, и наши глаза встретились. Мое дыхание участилось, я не хотела слышать что-то подобное. Он говорил правду, и эта правда пугала меня.

— Ты же не хочешь умереть один, Кеннеди. Ты не можешь. Я не позволю, — шептала я.

Он вытер мои льющиеся ручьем слезы.

— Я хочу, чтобы ты запомнила меня таким. Крепко обнимающим и согревающим тебя. Ты не должна быть рядом, когда я буду чувствовать, как умираю, Уиллоу. Я безоговорочно влюблен в тебя, и у меня осталось слишком мало времени, чтобы тебе это показать.

Я возразила, шмыгнув:

— Ты просто пьян.

Он покачал головой и улыбнулся:

— Я безоговорочно влюблен в тебя, даже когда трезвый.

Я не хотела это слышать. Я злилась.

— Зачем ты мне это говоришь? Я и так это знаю. Мы это знаем. Зачем ты сейчас говоришь это вслух? — в моем голосе звучало отчаяние. — Это несправедливо.

Он притянул меня к себе и обнял еще крепче, потому что пока мог сделать это. Сейчас он был достаточно силен, чтобы обнять меня. Потом уже не сможет.

— Лучше я скажу сейчас, как сильно люблю тебя, чем не скажу этого никогда. Это и есть моя вечность, Уиллоу. Понимаешь? Ты моя вечность. Моя. Навсегда, — сказал он, слегка встряхнув меня, и посмотрев мне в глаза так, что я не выдержала его взгляда и отвернулась.

Я сделала это. Я впервые поцеловала лучшего друга в губы. Он впервые ответил на мой поцелуй. Мы впервые прикасались друг к другу так, как никогда прежде.

— Я люблю тебя, — сказала я Кеннеди в первый раз. Наши губы соприкасались, мы оба тяжело дышали.

Мне следовало думать о том, как он счастлив сейчас, а не о том, что мое сердце разобьется, когда Кеннеди не станет. У него останутся воспоминания обо мне, и я навсегда буду его. Я хотела быть его вечностью. Больше всего на свете.

Мы растворились в его вечности, и вместе со мной он нашел свой покой. Он заслужил это. Я была разбита.

Но я любила его больше жизни.

— Ты моя первая, — сказал он мне.

Я кивнула:

— Я знаю, — и улыбнулась, прильнув к его шее. Это было правдой. В тот момент я была счастлива. — Ты тоже мой первый, — и он знал, что это так.

В доме было много пледов, но почему-то нам не удалось найти ни одного. Мы лежали на полу, согреваясь в объятиях друг друга.

— Я бы спросил, в порядке ли ты, но, боюсь, это прозвучит глупо, учитывая твое признание, — засмеялся он.

— Я в порядке, Кеннеди.

— Я знал, что так и будет.

Я поцеловала его, и нам было не просто хорошо, было прекрасно. Его руки были мягкими и теплыми. Он был теплым, и я любила его. Я прижалась ухом к его обнаженной груди, прислушиваясь к биению его сердца.

Как же я любила этот звук. Моя рука покоилась на его груди, и я могла насладиться звуком биения его сердца.

— Рано или поздно нам придется это сказать, Уиллоу, — произнес он.

— Не сейчас, — возразила я.

Он все равно собирался настоять на своем. По-другому быть не могло. Я ничего не могла изменить. Он дал мне еще один час, потому что хотел этого. Он был сильнее меня.

— Привет, — сказал он.

Я не была готова. И никогда не буду. Я сказала это лишь потому, что он хотел это услышать.

— Привет, — прошептала я. После нескольких секунд тишины я заплакала, потому что мне стало мучительно больно.

Не было слышно ничего, кроме тишины. И после ухода Кеннеди везде и всегда будет только тишина. Мысли об этом нагоняли на меня тоску.

Кеннеди обнимал меня, я все еще лежала на его груди. Я разрыдалась, когда его сердце учащенно забилось, и не могла остановиться.

Он гладил меня по спине, и постепенно я успокоилась. К тому моменту слезы почти иссякли.

Он ничего не сказал.

Я ничего не сказала.

Я залезла на ближайший пуф, пока он одевался, затем он не спеша подошел и помог одеться мне. Застежка бюстгальтера ему не поддавалась, и после пары неудачных попыток я просто отбросила бюстгальтер в сторону. Он был мне не нужен, и Кеннеди с облегчением согласился, вздохнув, но промолчал.

Когда я была полностью одета, Кеннеди последний раз поцеловал меня в губы, затем в лоб, и вышел из нашего дома, так ничего и не сказав.

Тогда мы последний раз сказали друг другу «Привет!».

Я не могла встать и убедить его остаться. Если он останется еще хоть ненадолго, то никогда не захочет уйти. Ему не хватит сил уйти.

Я знала Кеннеди лучше, чем кого-либо.

Он хотел, чтобы я запомнила его как Кеннеди, а не как умирающего в своей постели, изможденного восемнадцатилетнего мальчика. Я понимала и уважала его решение.

В любом случае мое сердце будет разбито.

Лучше видеть, как он легко уходит сейчас, чем наблюдать, как душа будет постепенно покидать его.

Я должна была быть сильной, как он, и не поддаваться слабости.

Просто я любила его, и это было нелегко.

Мне понадобится время, чтобы найти свою цель, и он это знал. Его вера в меня помогала мне идти дальше. Когда-нибудь я буду в порядке.