Последний пророк

29

Фарадей Хайтауэр вел себя как безумный.

Фарадей и его жена Абигейл находились на корабле, посреди океана.

Роды Абигейл начались слишком рано. Ребенок должен был появиться не раньше следующей недели.

— Ради всего святого, Фарадей! — взмолилась Беттина, сестра Абигейл. Беттина готовила их роскошную каюту для родов. — Ты ведь врач. Ничего такого не происходит, не сходи с ума. Ради блага своей жены ты должен сохранять спокойствие.

Это был их первый ребенок. Фарадей и Абигейл Хайтауэр были мужем и женой только год. Фарадей волновался.

Они находились на борту корабля, на полпути между Нью-Йорком и Саутгемптоном. Они навещали своих друзей в Лондоне, а теперь, полные надежд и грез, возвращались домой в Бостон, с радостью ожидая появления их первого ребенка. Фарадей умолял свою молодую жену не путешествовать в таком положении, но Абигейл придерживалась современных взглядов и не считала, что беременность нужно скрывать, что она делает женщину немощной. На корабле были пассажиры, которых шокировал вид молодой женщины, гордо разгуливающей по палубе, чье положение, несмотря на широкий плащ, было слишком очевидным. Фарадей еще больше гордился женой и еще сильнее любил ее.

Роды начались слишком рано, и он испугался. Абигейл была сильной женщиной. Они молились вместе в каюте, которая должна была стать местом рождения их дочери Морганы. Они заранее решили, если родится мальчик, они назовут его Гарольдом, в честь покойного отца Абигейл, а если — девочка, то Абигейл хотела назвать ее в честь Феи Морганы, великолепного миража, который они наблюдали в небе над Сицилией, когда отдыхали там во время своего свадебного путешествия. Абигейл была уверена, что ребенок был зачат именно в ту ночь.

Фарадей, доктор медицины с гарвардским дипломом, был опытным акушером. У него была помощница Беттина, умелая двадцатишестилетняя девушка, старшая сестра Абигейл. Пока корабль скользил по широким водам Атлантики, Фарадей Хайтауэр громко молился Богу, чтобы он помог благополучно разродиться матери и ее ребенку.

Абигейл появилась в его жизни, когда он уже решил, что проведет остаток своей жизни в одиночестве. Ему исполнилось тогда сорок лет, у него уже было имя в обществе. Всецело посвятив себя своим пациентам и лечению, он никогда особенно не думал о любви и семье. И вдруг ярчайшее из светил вошло к нему в хирургический кабинет (Абигейл вывихнула мизинец), и с тех пор он стал ее рабом навеки.

Фарадей был опытным терапевтом, но он все же считал, что лечение должно проходить только в сочетании с верой. Ему очень повезло, ведь он слышал саму Эллен Уайт; ее речь звучала так энергично и убедительно, что он присоединился к адвентистам седьмого дня. Когда в 1905 году была опубликована ее книга «Служение исцелению», он прижал ее к своей груди, а потом читал с таким же религиозным самозабвением, как Библию. В этой книге Эллен Уайт писала, что врач — помощник Христа, истинного руководителя в медицине. Христос поддерживает каждого богобоязненного практикующего врача. И Уайт добавляла, что врач должен принять в свою душу свет слова Божьего, а пациенту надо разрешить наблюдать за тем, как молится его врач и просит помощи у Бога. Это наполнит сердце пациента доверием, и он откроет его навстречу исцеляющей силе Бога.

Фарадей молился во время всей беременности Абигейл: он клал руки на ее растущий живот и обращался к Богу, прося благословить этого ребенка и наделить его здоровьем. Поэтому Фарадея не удивило, что роды его любимой прошли так быстро и легко. Он сидел на кровати и с восхищением смотрел на ребенка на груди Абигейл, чувство любви, покоя и удовлетворения переполняло его душу. Он выглянул в иллюминатор, увидел звезды и вспомнил, что капитан всегда записывает в бортовом журнале даты рождения и смерти своих пассажиров, а также свадьбы.

Фарадей подумал, какая это честь увековечить в бортовом журнале корабля день появления Морганы на свет! Он так сильно этого хотел, что не мог дождаться рассвета, он знал, что второй казначей сейчас был на дежурстве. Когда он уже собрался идти, Абигейл задержала его, попросив остаться с ним.

Но он пообещал, что вернется через несколько минут. Она выглядела очень печальной. Фарадей вынул из кармана свои часы и вложил ей в руку.

— Считай минуты, моя любовь. Ровно десять минут, — сказал он, постучав по стеклу циферблата. — Когда эта стрелка дойдет до этой цифры, я уже вернусь к тебе. А затем мы вместе помолимся.

Фарадей поспешил в каюту капитана, где находился и второй казначей. Офицер познакомился с пассажиром из каюты первого класса: сорокалетний практикующий врач явно из высшего общества, с отличной репутацией, жил в Бостоне. Фарадей Хайтауэр был высоким и сухощавым, с высоким лбом и носом, который, подумал казначей, мог бы составить конкуренцию самому Юлию Цезарю. Аккуратно подстриженная бородка дополняла его внешний вид.

Фарадей выпалил свои радостные новости, и офицер настоял на том, что они должны выпить по стаканчику хереса за здоровье матери и ребенка. Хайтауэр, последователь Церкви адвентистов седьмого дня, не был трезвенником. Как врач, он знал полезные свойства вина. Они провозгласили тост в честь Абигейл и Морганы, выпили. С дежурства пришел первый помощник капитана и присоединился к ним, они еще выпили один стаканчик за здоровье ребенка. А потом пришел сам капитан, который рано вставал и всегда завтракал перед рассветом. Он отказался от хереса, но со стаканом сока в руке провозгласил новый тост, первый помощник снова наполнил стакан Фарадея. Стакан за стаканом, и уже скоро они весело поднимали тосты за новую жизнь и благословенное чудо рождения. Капитан сам был гордым отцом восьмерых детей.

Хайтауэр никогда в жизни не испытывал такой радости! Какие мужчины замечательные товарищи! Он даже не думал, что жизнь может быть таким великим праздником, а мир — таким прекрасным, благословенным местом. Он ежеминутно клялся в те мимолетные часы перед рассветом и обещал всем, что посадит Абигейл на самый возвышенный пьедестал, а Моргану сделает своей единственной принцессой. Он будет кланяться и послушно служить им обеим до конца дней своих.

— Правильно, правильно! — поддакивали Хайтауэру его новые друзья, и они снова пили, а капитан раздавал всем сигары.

Хайтауэр первым увидел свою свояченицу в дверях.

— Идем скорее, Фарадей! Что-то не так!

Он пулей вылетел из каюты капитана и пробежал вдоль палуб, а потом, спустившись вниз по сходням, наконец добрался до своей каюты. Другие пассажиры тоже сбежались на тревожный крик Беттины. Она была в отчаянии. Она купала малыша, когда началось кровотечение, но Абигейл не издавала ни единого звука, поэтому, когда она вернулась, чтобы позаботиться о своей сестре…

Судовой врач сделал все, что мог, но было уже поздно. Абигейл потеряла слишком много крови. Она лежала без сознания, ее пульс едва прослушивался, и жизнь потихоньку покидала ее. Взяв на руки женщину, которая была единственной любовью его жизни, Фарадей поспешил на палубу, откуда они могли видеть, как благословенное солнце поднимается над горизонтом, окрашивая черные воды в золотой цвет.

— Посмотри туда, моя любовь, — в отчаянии сказал он и повернулся так, чтобы Абигейл могла видеть яркое зарево. — Солнце встает, — добавил он, искренне веря, что никто не может умереть, когда солнце восходит.

Но все же она умерла — в его руках и на восходе солнца. Он долго не мог отпустить ее из своих объятий. Пришлось позвать капитана, привлечь нескольких сильных моряков, которые с трудом освободили тело Абигейл из его рук. Он отказывался верить, что она умерла. Они поклялись быть вместе навсегда. Она была его радостью и весельем, его утешением и надеждой. Как он будет жить без своей Абигейл?

Ей было двадцать лет.

Перед свадьбой Фарадей на заказ сделал у ювелира памятный талисман для Абигейл. Это был маленький золотой единорог — Абигейл очень нравилось это мифическое существо. В тот день, когда она сообщила ему, что беременна — а это случилось уже через три месяца после свадебного благословения, — он нежно надел ей на шею талисман, чтобы они с ребенком были здоровыми, чтобы он защищал их в течение всех предстоящих месяцев их жизни. После смерти жены он снял золотой талисман с ее шеи и спрятал в свой карман, дав себе слово впредь никогда не смотреть на него.

Они поместили ее тело в холодильную камеру, доставая часы Фарадея, они с трудом разжали ее пальцы. Впоследствии он часто представлял себе, как она, вероятно, лежала и считала минуты, наблюдая, как стрелка часов сначала проходит одно отделение, потом еще одно и еще, пока не прошли все десять минут, а за ними тридцать, а потом час и другой… Так она ждала его обещанного возвращения.

Фарадей разбил те часы, он не мог спокойно смотреть на них и представлять, каково ей было считать те минуты, пока он проводил время с мужчинами, пил с ними спиртное и думал только о себе самом.

Но хуже всего было то, что он согрешил против Бога. Фарадей в ужасе вспомнил, что когда родовые боли Абигейл начались, он забыл, что это была пятница, вечер, и начиналась святая суббота. Когда ребенок родился, уже перевалило за полночь. Фарадей не остался со своей женой, не провел этот божественный день в молитве, а отправился в каюту капитана и пил там с офицерами. В холодном свете рассвета и смерти Фарадей увидел, что все это случилось в святую субботу.

Он поднялся на палубу помолиться. Упав на колени и соединив ладони он громко зарыдал:

— Отец Всемогущий, услышь мою мольбу и поговори со мной из глубины твоего великодушного неба. Прошу тебя принять мою исповедь и смиренное признание греха. Не поворачивай спины к твоему несчастному грешнику, но снова прими его в свои великодушные объятия. Направь его на путь праведности, чтобы он мог продолжать прославлять имя твое.

Если бы в тот момент кто-нибудь попросил его описать существо, к которому он обращал свои мольбы, он бы сказал, что это был высокий и худощавый мужчина с бородкой Авраама Линкольна и черными, как угольки, глазами. И еще он очень походил на его дедушку по отцовской линии, который нередко проходился березовой палкой по его мальчишеской заднице. В представлении Фарадея Бог был кальвинистом, который влился в ряды адвентистов, после того как Эллен Уайт провела более обоснованное его исследование. Он был Богом, который, в отличие от дедушки Фарадея, умел прощать.

Но в то утро, когда он стоял на коленях на палубе, а пассажиры искоса смотрели на него или просто обходили его стороной, когда боль пронзала его колени, а пот градом струился с его лба, когда он слушал завывания атлантического ветра в дымовых трубах и в иллюминаторах, он не услышал слов прощения, доносящихся через широкое пространство, наполненное лишь тишиной, морем и небом.

Тогда в последней, неистовой попытке он громко закричал:

— Я благочестивый! Я праведный! Я богобоязненный и смиренный!

А потом он упал ниц на доски палубы и лежал так, всхлипывая, пока не пришли члены судовой команды, которые аккуратно подняли его и отвели обратно в каюту, где его свояченица Беттина, уже переодевшись в черное траурное платье, заботилась о нем до самого прибытия в Нью-Йорк.

30

Он не мог ни есть, ни спать. Он похудел и осунулся. Его борода отросла. Фарадей велел Беттине отказать всем его пациентам. Он не разрешал своим друзьям звонить ему. Его боль достигла вселенских размеров, и не было такого средства, которое помогло бы ему. Даже драгоценная малышка Моргана на его руках не приносила ему утешения. Ощущение этого маленького тельца и свежесть ее ангельского личика приводили его в еще более глубокое отчаяние.

Почему Бог забрал его любимую? Что она такого сделала и за что он так наказал ее? Совершил ли что-то Фарадей что-то, что оскорбило Бога? Чем больше он молился, тем яснее он ощущал бездонную тишину на той, другой стороне. Отвернулся ли Бог от Фарадея Хайтауэра?

Искренне веря, что без Бога он больше не сможет лечить, он закрыл свою успешную практику в Бостоне и объявил своей свояченице, что, прежде чем он сможет снова стать врачом, он должен найти Бога. И Фарадей отправился искать Бога.

Все свои впечатления от путешествий он записывал в путевом дневнике:

«Я надеялся, что меня посетят видения. Я тайно завидовал тому, что у Эллен Уайт бывают видения. Я никогда никому об этом не говорил, даже моей драгоценной Абигейл, но я часто думал о том, какой это великолепный опыт! Благодаря своим видениям Эллен Уайт смогла предсказать Гражданскую войну и освобождение рабов. Я был бы счастлив пережить хотя бы одно видение. Вот почему, отправившись на поиски Всемогущего, я посетил Тибет, Индию, Китай — все святые места на земле, где я сидел у ног святых людей.

В Багдаде я встретил ученого-исламиста, который учился в Оксфорде и великолепно говорил по-английски. Для него не было большего счастья, чем читать мне отрывки из святой книги Коран. Я слушал с интересом, и меня даже тронули некоторые идеи, поскольку мусульмане чтят Иисуса, которого они называют Иса. Но когда он читал главу, где говорится, что Иисус не был распят, а другой человек был убит вместо него, я пожелал ученому всего хорошего и покинул те места. В Индии я посетил святые места индусов, но нашел там лишь многобожие и идолопоклонство (и почитание коровы!), что выше моего понимания. Я слушал сикхов, которые говорили о едином Боге и спасении души, но меня не устраивала их концепция, согласно которой познать Бога можно только через посредника, гуру, и никак иначе. В Тибете буддистские монахи пригласили меня в их горный монастырь, и я слушал их речи о нирване и циклах смерти и возрождения. Но в их словах было мало ссылок на Бога, и ничего там не говорилось о воскрешении, поэтому я ушел от буддистов, испытывая еще больший духовный голод, чем до прибытия к ним. Год пребывания в Шанхае не смог пролить свет на учения, называемые «Конфуцианство» и «Дао», поскольку, казалось, что эти учения как-то слишком равнодушно относятся к спасению души и избавлению от греха. В общем, домой в Бостон я вернулся подавленный и морально сломленный, ведь я так и не нашел способа вернуться к Богу.

И еще я сделал одно ужасное открытие».

Фарадей всегда был внутренне противоречивым человеком: хотя он и обучался современной медицине, верил в исцеление, но не доверял науке. Он никогда не забывал потрясение, испытанное им двенадцать лет назад, когда наблюдал за демонстрацией нового диагностического прибора Рентгена, который излучал нечто, из-за неизученной природы этих лучей сам ученый называл их «лучи-икс». Теперь человека можно было видеть прямо изнутри. Это пугало Фарадея, попахивало черной магией, туда простому смертному нельзя было совать свой нос. Одно дело вскрывать человеческое тело, чтобы извлекать больные органы; хирургия, кажется, уже была санкционирована Богом, но направлять камеру и заглядывать через кожу и плоть в душу… Месяцами этот образ не давал Фарадею покоя. С тех пор медицина продвинулась еще дальше; казалось, наука решила проникнуть во все аспекты человеческого существования. Человечество все стремительнее удалялось от Бога и веры, двигаясь в направлении пробирок и колбочек.

Это было ужасное открытие доктора Фарадея Хайтауэра: пытаясь по всему земному шару найти следы Бога, он лишь находил автомобили и электричество, пленки с двигающимися картинками, летающие аэропланы и физиков, открывших невидимый мир, который они назвали «кванта». Он обнаружил, что люди охотнее посещают мюзик-холлы, нежели церкви. Вместо Бога они хотели развлечений.

Но его свояченица оставалась стойким приверженцем Бога. После того как они похоронили Абигейл, Фарадей пригласил Беттину жить вместе с ним и ребенком. У Беттины своих денег не было, и она всегда жила за счет своей сестры, которая была крайне щедрой, а когда состояние Абигейл перешло Фарадею, он посчитал своим долгом продолжать заботиться о Беттине.

У нее не было не только ни гроша, но и дома, да и перспективы выйти замуж были слабыми, Бог не наделил ее такой же красотой, как сестру. Беттина была откровенно некрасивой женщиной с невеселым нравом, но оказалась добропорядочной христианкой. Фарадей знал истинную причину, почему Беттина не получила наследства, знал ее тайну, которую она скрывала. Она говорила всем, что продала свой дом и пожертвовала все свои деньги на благотворительность. Он и виду не подавал, что ему известна правда. Это было бы не по-джентльменски и оскорбило бы ее. Беттина, не ведая о том, что он знает о ее постыдном секрете, приехала и поселилась в их четырехэтажном городском особняке на проспекте Содружества в Блэк-Бэйе.

В поисках Бога Фарадей провел четыре года, а когда вернулся домой, узнал, что за время его отсутствия у Беттины появился поклонник. Мистер Захария Викерс был продавцом Библии. Он путешествовал по восточному побережью Америки и продавал Священное Писание церквям, школам и книжным магазинам, а также распространял его бесплатно в больницах и сиротских домах. Его везде очень хорошо принимали, и, по словам Беттины, он был очень убедительным, распространяя слово Божье. Он также совершал недолгие поездки в Африку, куда вез Библию для миссионеров и где сам участвовал в проповедях, обращая диких язычников в смиренных христиан. С гордостью Беттина объясняла, что мистер Викерс делал это из чувства любви и сострадания. В службе он не нуждался, получая ежегодный доход со своего наследства.

Фарадей не знал, что Беттина с нетерпением ждет, когда ее зять расстанется с печалью, станет прежним и снова займется врачебной практикой; тогда она сможет начать обустраивать свою жизнь, заботиться о своем счастье. Но этому не суждено было сбыться. Через несколько дней пребывания в родном доме Фарадей объявил, что он больше не будет путешествовать и заниматься врачебной практикой.

31

Наступила «Ночь потерянной надежды».

Для Фарадея Хайтауэра мир превратился в ужасное место. Это был уже 1915 год, Европа находилась на грани войны. Кинофильм «Рождение нации» праздновал рождение куклуксклановцев. Альберт Эйнштейн опубликовал «Общую теорию относительности». Александр Грэхэм Белл успешно продемонстрировал трансконтинентальный телефонный звонок между Нью-Йорком и Сан-Франциско. Наука и разрушение процветали, а Бог и нравственность чахли. Библия теперь была не чем иным, как набором пустых слов на бумаге, и даже писания Эллен Уайт уже не трогали его за душу. Фарадей потерял вкус к еде и питью, уединился в своих комнатах на верхнем этаже особняка. Он редко спускался вниз, а когда все же спускался, то малышка Моргана, которая с каждым днем становилась все больше похожей на Абигейл, вызывала в нем такую острую боль, что он тут же стремительно бежал наверх и закрывался ото всех на замки.

В «Ночь потерянной надежды», так он стал мысленно называть ее, Беттина пыталась заманить его вниз и отпраздновать вместе с ними день рождения Морганы, которой исполнялось пять лет (это также была пятая годовщина смерти Абигейл). Но он давно умер душой, а умереть телом — дело несложное. Фарадей пожелал всем спокойной ночи и закрыл за собой дверь. Газетами с пугающими заголовками он заткнул все оконные щели и полоску под дверью. Потом он закрыл дымоход камина, чтобы газ не мог просочиться.

В прощальной записке он попросил Беттину и Моргану простить его и завещал им свое состояние. Он зажег газовые лампы, задул пламя, сел в свое любимое кресло, откинул голову назад и приготовился переступить порог в неизвестное. Неожиданно кто-то постучал в дверь. Почувствовала ли Беттина запах газа? Он притворился, что спит, и не отвечал. Но стук становился более настойчивым, потом раздался голос Беттины. Она прокричала: к нему пришел посетитель.

Фарадей приподнял голову. Посетитель в такой поздний час?

Узнав, что пришел пациент, он велел Беттине отправить его к доктору Уэстону.

— Это женщина, — сказала она, — средних лет. Она говорит, что это срочно.

Фарадей поднялся и выключил лампы. Он был спокоен. В конце концов, он врач, давал клятву Гиппократа.

— Проводи ее наверх, — попросил он Беттину и открыл окно, чтобы она или посетительница не почувствовали запаха газа и не догадались, что он собирался сделать. Он скажет несколько слов этой женщине, а потом снова займется своим делом — покинет этот мир.

Но когда незнакомка переступила порог его комнаты, все мысли о смерти и жертвенности вылетели из головы, он стоял в гостиной и созерцал самое поразительное зрелище на свете. Это была цыганка-гадалка, смуглая и морщинистая, с красной косынкой на голове, голубой шалью на плечах и в многочисленных разноцветных юбках. Несмотря на загрубевшую от солнца кожу, она не была старой, а примерно его же возраста, то есть ей было лет сорок пять, тяжелые монетки на ее лбу спускались до бровей.

— Это шутка?! — спросил он.

Как большинство добропорядочных христиан, он сторонился магии, колдовства и всех прочих хитростей оккультизма, но именно об этом напоминала цыганка.

Ничего не объясняя, даже не представившись, она принялась рассказывать ему, причем с акцентом, который, как он смог догадаться, был цыганским, что она получила послание, ей велели прийти к нему и дать наставление.

— Должно быть, вы ошибаетесь. — Фарадей испытывал одновременно чувство отвращения и притяжения к этому созданию.

Она подошла к нему поближе, и он уловил какую-то особую смесь запахов: корицы, сала и чего-то неопределимого. Монетки ярко засверкали на ее лбу.

— Вы — Фарадей Хайтауэр, — сказала она.

Это прозвучало как обвинение. Ее голос навел его на мысли о пыли и старых бумагах.

— Да, это я.

— Вы находитесь в поиске духовных истин.

Об этом она могла узнать от многих. Не собирается ли она сейчас вынуть хрустальный шар и предложить ему за щедрое вознаграждение предсказать его будущее?

— Абигейл послала меня.

Это уж слишком!

— Убирайтесь отсюда, подлая женщина! Вы издеваетесь надо мной, над моим страданием!

— Это касается не меня, — резко возразила она, и ее многослойные юбки громко зашуршали. — Я говорю вам лишь то, что мне велели. Она утверждает, что вы невиновны в ее смерти.

— Боже мой! — закричал он и упал в кресло. Как цыганка может знать об этом?

— Я лишь посланник, сэр. Вы можете верить мне или нет. А потом я уйду.

— Уходите. Я не верю вам.

— А если я скажу вам о золотом единороге, вы мне поверите?

Склонив голову и закрыв лицо руками, он прошептал:

— Говорите!

— Некто по имени Абигейл сообщила мне, что вы найдете ответы на ваши вопросы лишь только в одном месте на земле.

Фарадей поднял на нее глаза.

— Где? — спросил он, одновременно желая и не желая этого знать.

Женщина начала рассказывать о древнем народе, который многие столетия назад жил на территории юго-западной Америки и который мистическим образом куда-то исчез. Говорили, что народ этот разгадал все тайны и что, сделав это, вернулся к Богу, во вселенную.

— Я встречался со святыми людьми по всему свету, — угрюмо проговорил Фарадей, — и они мне ничего не сказали. Так почему же исчезнувшая группа индейцев расскажет мне о том, что я хочу знать?

— Именно Абигейл направляет вас, сэр. Не я. Она поведала мне о группе святых людей, которые отделились от своего племени и отправились на Запад, чтобы поселиться в пустыне. Ходят слухи, что несколько их потомков все еще живы, если их найти, то они передадут вам мудрость древнего народа. Через эту мудрость вы найдете Бога и искупление.

Лучик надежды, вероятно, еще теплился в его душе, и после слов «святые люди» любопытство Фарадея резко возросло.

— Где на Западе? — спросил он.

Она пересекла комнату, подошла к глобусу, который покоился на подставке из красного дерева, медленно повернула его, потом остановила, ткнув в него своим смуглым пальцем. Он увидел, куда она указала — точка пересечения четырех штатов: Колорадо, Юты, Аризоны и Нью-Мексико. Он вспомнил, что это место называется «Край Четырех Углов».

Гадалка взяла в руку шаль, все ее бусинки и монетки зазвенели, нарушая ночную тишину. Затем она вынула листок бумаги с двумя рисунками на нем. Она сказала, что видела их в своем сне.

Фарадей ничего не мог понять. По его мнению, в рисунках не было никакого смысла.

— Здесь, — похлопала она пальцем по бумаге, тяжелые монетки блеснули в свете газовых ламп, — это место, где ты найдешь того, кого ищешь.

Первый символ напоминал ему человека без головы, но с несколькими руками. Второй представлял собой квадрат с зубчатой линией, которая его пересекала.

Он попросил ее объяснить, что это, но она сказала, что ей пора уходить. Он достал из кармана деньги, она замахала руками, выскользнула из входной двери и растворилась в темноте ночи.

Неожиданно Фарадей заинтересовался этой историей. Возможно ли такое? Может, это Бог одним из своих тайных способов послал Абигейл к цыганке и та пришла к нему, чтобы вернуть ему Бога и искупление?

Он не сразу пришел к какому-то решению, неделю обдумывал его и молился. Пока Фарадей, простой человек, переживал неожиданное возбуждение оттого, что новая жизнь уже с бешеной силой циркулировала в его венах, богобоязненный Фарадей сомневался: стоит ли ему верить предсказаниям язычницы и колдуньи? Была ли цыганка посланником Сатаны и находилась ли его душа, душа простого смертного, в опасности из-за ее речей?

Действительно ли Абигейл приходила к ней во сне?

Не принимать во внимание этот ночной визит он не мог и отправился в Музей естествознания, где рассказали, что древние люди населяли территорию юго-западной Америки тысячу лет назад, но, достигнув вершины духовного развития, однажды ночью покинули эти места, исчезли в неизвестном направлении; никто не знает, куда и почему они ушли.

Фарадей подумал о горстке шаманов, которые выжили и отправились на запад. Возможно, последние из них еще жили там, храня вековые тайны о Боге и вселенной! Человек верующий истосковался по вере. И он решил, что ночной визит цыганки не был случайным совпадением, ведь она появилась именно тогда, когда он намеревался расстаться со своей жизнью. Несомненно, это был знак от Всевышнего.

32

Фарадей отправился в Запрещенный каньон с малышкой Морганой, привязанной к его спине.

На смирной кобыле в женском седле за ними следом ехала Беттина. Он подозревал, что она считает его выжившим из ума. Это читалось в ее глазах. Фарадей испытал новый прилив энергии, теперь ему хотелось жить, получить ответы на волнующие вопросы. Он вдруг осознал, что у него есть дочь, на которую раньше не обращал внимания.

Моргана! Любимый ангелочек, появившийся из утробы Абигейл! Самое дорогое сокровище на земле! Он по-прежнему скорбел по Абигейл, постоянно думал о ней и испытывал угрызения совести — ведь он пил с офицерами в каюте капитана, пока она лежала и умирала, но теперь Моргана стала утешением для его души. Как только незнакомая цыганка разбудила его душу и направила его на путь к Божьему прощению, он понял, что его дочь всегда должна быть с ним.

Моргане было пять лет, она не могла ехать верхом самостоятельно, поэтому ее привязали к спине отца, и их гнедая кобыла несла их обоих на себе, уверенно ступая по каменистой дороге. Они следовали за проводниками из племени навахо, которые вели их по поразительно красивым местам, мимо столовых гор и холмов с крутыми склонами. Захватывающее разнообразие видов божественного пейзажа волновало их. Моргана смеялась, хлопала в ладоши и пальчиком показывала на чудеса, которые проплывали мимо них.

На запад они приехали поездом. Фарадей предложил Беттине остаться в их особняке в Блэк-Бэйе, но она утверждала, что ее место — рядом с дочерью ее сестры, тем самым намекая, что Фарадей — плохой отец. Фарадей решил взять дочь с собой и отступать от своего намерения не собирался. Тогда Беттина решила присоединиться к ним. Однажды после полудня со слезами на глазах она отправилась попрощаться с мистером Викерсом, а по возвращении сообщила, что он пожелал им удачи и пообещал молиться за их скорейшее возвращение.

Оптимизмом преисполнилось сердце Фарадея, когда их маленькая группа с лошадьми и навьюченными мулами приблизилась к конечному пункту их путешествия, к месту, которое называлось Пуэбло-Бонито, что означало «красивый город», хотя уже многие столетия в этом городе никто не жил.

Они были в стране навахо, передвигаясь по южным границам бассейна реки Сан-Хуан, где по плоской равнине были рассыпаны впечатляющие скалы-останцы из красного песчаника. Обросшие соснами холмики и обнаженные каменные породы, под которыми были погребены древние деревни, ждали, когда придут люди и начнут их раскапывать. Так сказал их проводник, мистер Уилер, который вел раскопки на этих руинах уже двадцать лет. Он хвастался своей коллекцией древней керамики; она насчитывала более десяти тысяч глиняных изделий. Фарадей нанял его в Альбукерке. Мистер Уилер взял с собой еще двоих индейцев, которые должны были разбить лагерь и выполнять различные его поручения. Это были Джимми и Сэмми Пинто. Они ходили в джинсовых штанах и потертых вельветовых рубахах, подпоясанных серебряными поясами. Они стягивали свои длинные черные волосы в хвосты, а на голову, до бровей, повязывали банданы. Братья Пинто были первыми индейцами, которых видел Фарадей.

Джон Уилер был ковбоем, или скотником. Он рассказывал, что «когда-то гнал скот вверх, по дороге на Юту». Но вид у него был самого экстраординарного ковбоя на свете: его лицо обрамляла роскошная седая борода, такие же седые волосы он заплетал в две длинные косы, на голове — шляпа-котелок, на его джинсовых штанах — кожаные чехлы «чапсы». Он носил потертую голубую вельветовую рубашку, традиционную для навахов, каждый его палец украшали серебряные кольца. Уилер жевал табак, а когда сплевывал, то его не беспокоило, куда упадет его плевок. Сначала Фарадей сомневался в его способностях, но скоро понял, что Уилер знает эту многоликую страну с ее каньонами и столовыми горами, языками и многочисленными племенными обычаями лучше, чем любой другой человек.

Пока дорога вилась вдоль сменяющих друг друга холмов, покрытых соснами и можжевельником, мистер Уилер показывал жилища навахов с загонами для овец и стойлами для лошадей, которые встречались им на пути и которые назывались «хоганы». Их группа прошла мимо множества могильных холмов и развалин, и они наблюдали за раскопками археологов.

Когда они вышли к развилке главной дороги и прошли мимо развалин «Кин-яа», что на языке навахо означало «высокий дом», они пошли по тропе, которая, по словам мистера Уилера, многие столетия назад была дорогой, по которой следовали древние племена анасази. В этом пустынном месте безупречно голубое небо, на котором вдруг появились белые пушистые облака, было бездонным и бесконечным. Глядя на это небо, человек раскрывал свою душу, анализировал свои мысли и приходил к поразительным выводам. Фарадей думал, что это небо прозрения, и готовился к великим откровениям (чувствовала ли себя Эллен Уайт так же, перед тем как ее посещали видения?). Наблюдая эту застывшую красоту, Фарадей теперь понимал слова Торо: «В дикой природе есть спасение для нас всех».

Как такое место, чистое и богоподобное, может называться запрещенным? Никогда он не видел такой чистоты света, такого глубокого и чистого синего неба. Цвета, которыми был раскрашен пейзаж, были просто не от мира сего: бездонные каньоны и высокие горы пестрели каждым оттенком красного, оранжевого и золотого, а деревья, растущие на фоне этой палитры, были такими зелеными, как будто бросали вызов всей здешней природе. Он едва мог дышать от вида такого величия и грандиозности, теперь он понимал, что цыганка была права: только здесь он мог найти людей, которые постигли сущность души и Бога.

За время этой поездки еще одна страсть возродилась в душе Фарадея.

Раньше он увлекался рисованием, отображая увиденную красоту на бумаге. Еще в детстве он никогда никуда не отправлялся, не взяв с собой альбом для набросков и карандаши. Уже будучи студентом медицинского факультета, когда его чувства были особенно обострены, он, бывало, уединялся в каком-нибудь тихом местечке и рисовал все, что ни попадало ему на глаза: осеннюю листву на деревьях, весенние цветы на лугах, молодых влюбленных, держащихся за руки, и испытывал душевное умиротворение. Когда они с Абигейл отдыхали в Брайтоне, Фарадей делал наброски Королевского павильона с его очаровательными линиями и изгибами.

Но после смерти жены желание рисовать покинуло его. Путешествуя по всему миру в поисках Бога, Фарадей посетил самые красивые места, какие есть у человечества; величественные египетские пирамиды, горные тибетские монастыри, индийский мавзолей Тадж-Махал. Нигде вдохновение не посещало его. Альбом и карандаши оставались нетронутыми. Но здесь, в диких пустынях Нью-Мексико, он чувствовал, что ему снова хочется рисовать, рисовать увиденные величественные пейзажи. Он воспринимал это ощущение как добрый знак.

Когда они вышли из глубокого ущелья и оказались на открытой равнине, мистер Уилер сказал:

— Смотришь вокруг, и кажется тебе, что это заброшенная страна. Но мы есть на карте, мистер. Вы когда-нибудь слышали о такой книге, как «Бен-Гур»?

— Конечно! — Фарадей даже читал ее.

— Льюис Уоллес написал ее, — сказал Уилер с гордостью, — когда он был губернатором Нью-Мексико.

Фарадей решил, что это еще один хороший знак. «Сказание о Христе» действительно было поучительной книгой.

Уилер выбрал место для лагеря — уютную тополиную рощу и, отдав распоряжения индейцам, указал в сторону ручья, который вился меж их лагерем и древними руинами на другой стороне широкого каньона.

— Они называют его рекой Чако, — сказал мистер Уилер, — хотя это лишь сезонный ручей. Течет на север. Вы когда-нибудь слышали о реке, которая течет на север?

— Нил.

— Что? Вся эта территория… — И он начал рассказывать, что эти руины и есть Пуэбло-Бонито, самый большой из древних городов, открытых на сегодняшний день, и, хотя уже достаточно земли перекопано, многое еще остается погребенным.

Сначала они натянули палатку Беттины. Из Бостона она взяла с собой служанку, но когда они вышли из поезда в Альбукерке и женщина поняла цель их продолжительного путешествия, она отказалась дальше ехать и следующим же поездом отправилась обратно в Бостон. Мистер Уилер предложил Беттине услуги своей жены, женщины из племени навахо, но Беттина отказалась. Она не доверяет местным жителям, они не придерживаются общепринятых правил гигиены, и добровольно согласилась, с великой храбростью и самопожертвованием, самой заботиться о себе и о Моргане.

Фарадей восхищался ее силой духа. Беттина, как и ее сестра Абигейл, была настоящей леди, подготовленной для жизни в светском обществе. Среди грубых камней и красных индейцев она, вероятно, чувствовала себя как рыба, выброшенная на берег. Но держалась стоически, хотя выносить все это было очень тяжело.

— Значит, вы ищете группу шаманов, — сказал мистер Уилер, когда о лошадях уже позаботились, а бараньи ребрышки шипели на гриле. Солнце уже садилось, и звезды появлялись на небе. Беттина и Моргана находились в своей палатке, переодеваясь для обеда. — Что за племя? — спросил он, скручивая сигарету и предлагая ее Фарадею, но тот отказался — у него были с собой кубинские сигары.

— Я не знаю, — замялся Фарадей. — Мне сказали, что они потомки тех, кто когда-то жил на месте этих руин.

— Кто бы это мог быть? Люди, которые жили здесь когда-то, давным-давно покинули эти места. — Уилер сощурил глаза и оглядел широкий каньон от разрушенных стен до зияющих дверных проходов древнего мертвого города. Нигде уже не горел свет, так как археологи отправились отдыхать в свой лагерь. — Насколько мы можем себе представить, что-то произошло здесь столетия назад, что-то наподобие катаклизма. Может, засуха, или чума, или захватчики. Странно, но мы находим на этих развалинах неповрежденные и керамические изделия, и ножи, и луки, и стрелы, и одежду, и украшения. Мы нашли горшки, по-прежнему стоящие на очагах, и сандалии, висящие на вешалке. Такое ощущение, что люди просто поднялись и ушли, оставив все свое имущество. Что же произошло?

Фарадей не хотел впадать в уныние.

— Но наверняка где-то живут их потомки!

— Люди из племени хопи утверждают, что они потомки тех людей. Но если это так, то почему же они не живут здесь? Почему они забросили эти поселения на целые столетия? Большинство людей, особенно туземцы, живут там, где жили их предки. А здесь нет никого, кроме ящериц и призраков.

— Кто же здесь жил? Какое племя?

Уилер указал своим большим пальцем в сторону навахских проводников и сказал:

— Эти называют их «анасази», что означает — «древние враги». Навахи считают это место проклятым. Как им сказали антропологи, когда их предки пришли сюда, спустившись с севера, с Аляски, это место уже было брошенным.

— Почему же они назвали этих людей «древние враги», если здесь никого не было?

— Какое-то несчастье произошло здесь много лет назад, мистер Хайтауэр. Навахи не любят об этом говорить. — Уилер посмотрел через плечо на Беттину и Моргану и тихо добавил: — Не хочу, чтобы мадам и маленькая девочка слышали это. Их замучают ночные кошмары. Здесь были сделаны кое-какие странные открытия. Археологи держат это в секрете, не хотят обнародовать то, что они обнаружили.

— А что за открытия?

— Вы слышали разговоры о благородных дикарях. Дикари — да, но они не были благородными. Не эти. — Он резко махнул рукой в сторону руин. — Говорят, что там жили каннибалы.

Фарадей пристально посмотрел на него:

— Почему вы думаете, что речь идет о каннибализме?

— У скелетов нет рук и ног. Внизу каньона найдена целая куча таких костей, они такие же чистые и гладкие, как вареные говяжьи кости. Их концы отполированы, как края кастрюли.

Он затянулся и выдохнул дым.

— Мы нашли древние захоронения, что-то странное было в них, что-то не так. Скелеты в неестественном положении. Явно людей не похоронили должным образом, кажется, их убили и оставили там, где они упали. Скелеты покрылись вековой пылью. Убитые были со стрелами в спине и томагавками в черепах. У многих не было ни рук, ни ног, будто их унесли победители.

Фарадею не хотелось больше ничего слышать. Он пришел сюда, чтобы найти людей, которые знали ответы на его духовные вопросы, могли пролить бальзам на его измученную душу. А он нашел каннибалов, которые практиковали отвратительные ритуалы.

Когда он решил перевести разговор на другую тему, что-то неожиданно промелькнуло в уголке его глаза. Он повернулся в сторону руин, призрачно возвышавшихся в лунном свете. Они казались тихими, но все же…

— Что это было? — спросил он.

— Было что?

— Там, прямо сейчас, на развалинах. Я думал, что я видел…

— Лучше всего не смотреть на развалины слишком долго. Можно увидеть то, что вам не следует видеть.

— Но я могу поклясться… — начал Фарадей, но не закончил предложения, не зная, что он видел и в чем теперь клялся. Это был человек? Движение? Тень? Скольжение. Что-то нереальное. Что-то, чего не должно видеть.

— Слышали что-нибудь о призраках-оборотнях? — тихим голосом спросил Уилер и взглянул на братьев Пинто, зная, что разговоры о потустороннем мире могут расстроить их. — Навахи даже не произносят это слово вслух, потому что боятся, что эта тварь может материализоваться. Призрак-оборотень — это человек из племени навахо, который может причинить боль, страдание и даже вызвать смерть. Призрак может трансформироваться во все, что движется. Он также способен управлять человеческим умом, овладевает душами, проникая во сны спящих людей. Призрак-оборотень всегда приходит, когда ты один.

Если Джон Уилер хотел напутать Фарадея, то ему это удалось. Фарадей с трудом отвел глаза от развалин — было ли это игрой его воображения, или они действительно подверглись слабым изменениям? И тогда он решил поговорить об их проводниках. Они суетились возле горшка с кипящей кукурузной кашей, приправленной луком и специями, а их красные лица казались пылающими в свете костра. Ему стало так страшно, что по его спине даже побежали мурашки, и тогда он заговорил громко.

— Кажется, они приветливые парни, — сказал Фарадей о братьях Пинто.

— Сорок лет назад, — рассказывал Уилер, — навахов окружили американские солдаты и закрыли в лагере. Их погнали по так называемому «Длинному пути». Что-то наподобие «Тропы слез». Вы слышали о такой? Многие из них погибли во время пути.

— Я могу понять, почему они ненавидят нас.

Уилер потер нос:

— Позвольте мне сказать вам кое-что, мой друг. Образ жизни навахов строится на том убеждении, что людям дарована жизнь некими священными созданиями, а если ты не живешь так, как было тебе указано, то неминуемо последуют наказания. Неудачи, болезни, неурожай — всему виной то, что ты не живешь так, как предписано навахам. Я бы не удивился, если бы узнал, что Джимми и его братья винят самих себя в «Длинном пути».

— И все же, — возразил Фарадей, как он сам почувствовал, покровительственным и великодушным тоном белого человека, движимого чувством вины, — мы обращались с ними плохо и должны исправить наши ошибки.

Но седой старик Уилер лишь пожал плечами, пустил клубы едкого дыма и заметил:

— Думаю, сделка была честной. Они дали нам табак, а мы им — лошадей.

Раздираемый любопытством, Фарадей решил поговорить об их душах. На протяжении всей дороги от Альбукерке им встречались миссионерские школы и миссионерские церкви.

— Они крещеные? — спросил он, имея в виду братьев Пинто.

— Иногда они ходят в церковь. Им нравится вино. Если Сэм добирается до него первым, он выпивает целую чашу.

Фарадей бросил на Уилера тревожный взгляд:

— Это не смешно.

— Послушайте, мой друг, у индейцев нет понятия личных отношений с Богом. Они верят в Великий Дух, будь то отец или мать, который создал все на земле. Индейцы уважают Великого Духа и оказывают ему почести. Но они не думают, что Великому Духу нет дела до ежедневных забот простых смертных. Люди сами должны поддерживать равновесие в мире, сохранять мир, не вмешиваться в проблемы. Люди наказывают грешников, а Бог нет.

— А они осознают, что есть грех и наказание?

— Они слышали много проповедей. Спросите их сами, что они знают.

Фарадей услышал вызов в голосе Уилера, встал и подошел к братьям Пинто, спросил их, что они слышали о грехе и наказании, понимают ли они, что грешники не попадают туда же, куда праведные люди.

Они энергично закивали головами.

И все же он не был удовлетворен, пояснил им:

— Под грешниками я понимаю тех, кто ворует, лжет и спит с чужими женами. И женщин, которые раскрашивают свои лица и торгуют своим телом. Людей, которые пьют и играют в азартные игры и не заботятся о своей душе.

Они снова закивали головами.

Фарадей решил проверить их еще раз.

— Так куда же попадают грешники? — спросил он.

Усмехнувшись, они ответили:

— В Альбукерке!

Вернувшись на свою скамеечку, Фарадей хмуро посмотрел на Уилера.

— Это тоже было не смешно, — проговорил он.

— Знаете, — Уилер помешал палкой обуглившиеся дрова, — люди думают, что у индейцев нет чувства юмора. Но он у них есть. Чертовски хороший юмор. Им приходится его иметь, если они хотят выжить. Ужин готов!

Когда Беттина поняла, что им придется ужинать по-походному, с тарелками на коленях, она запротестовала и тут же велела установить раскладной столик. На это могло бы уйти десять дней, но, к счастью, братья Пинто были знатоками по части изобретения разных приспособлений из подручных средств, поэтому скоро на камнях прочно стоял бревенчатый обеденный столик для Беттины и Морганы. Свояченица Фарадея даже накрыла этот столик белой скатертью! А потом Беттина обратила внимание на то, что их проводник, чья густая борода цепляла кусочки еды, расчесывал ее вилкой. Он считал эту привычку вполне целесообразной и продуманной. Кому понравится во время еды смотреть на человека, у которого вся борода в объедках? Но эта привычка вызвала сильное отвращение у Беттины, потом они с Морганой ели отдельно от мужчин.

Пока братья Пинто, набрав воды в ручье, мыли посуду, а Беттина с Морганой укладывались спать, Фарадей решил прогуляться, размять ноги, пройтись вдоль сосен, кедра и тополей и постоять перед величественной столовой горой, которая казалась чернильно-черной на фоне тысячи ярких звезд.

Уилер присоединился к нему.

— Знаете, что навахи говорят о полнолунии? Что именно тогда они видят, на что похожа темнота.

Фарадей признался, что ничего не знает об индейцах.

— Белый человек думает про индейцев так: они или глупые, кровожадные дикари, согнутые под тяжестью вечной войны, или мудрые старые чудаки, которые сидят под деревом и ждут случая передать тебе всю свою мудрость. Вы относитесь ко второй группе, да? Пришли в пустыню за духовными откровениями? — Уилер сплюнул табачную жижу. — Хотите, я вам расскажу про индейцев? Они не сомневаются по поводу того, чего не знают. Они не анализируют, просто принимают. Взгляните на тот холм, вон там. Выглядит как профиль мужчины: большой нос, тяжелые брови, правильно? Местные жители верят, что этот дух древнего вождя охраняет и защищает их. Индейцы не лазят по тем камням — это табу. Они считают их священными. Они знают, что, если они заберутся туда, то увидят: великий вождь, который их защищает, — просто груда камней. Понимаете, о чем я?

— А хопи и навахи — части одного племени?

— Смотрите, чтобы братья Пинто не услышали вас! Они племенные враги. — Уилер бросил окурок на землю и притоптал его ногой. — Совершенно разные способы существования. Хопи нравится жить друг над другом в пуэбло. Это такие места. Они строят новые комнаты на крыше старых и живут, как в улье. Но дене — так навахи зовут себя сами — любят жить изолированно, поэтому они строят свои хоганы подальше от избитой тропы, вдали от дорог и других домов.

— Вы знаете много о навахах, — заметил Фарадей, следя за братьями Пинто, которые теперь бросали игральные кости и смеялись.

— Приходится. Я женат на женщине из племени навахо. Мэри Пинто. Сестра этих двоих. Родила мне детишек-метисов, и я люблю их до смерти. Я восхищаюсь навахами. Несгибаемые спины. Борцы. Они не такие, как хопи, которые живут в уютных маленьких домиках и мирно выращивают кукурузу.

Предрассудки Уилера возмутили Фарадея. Ему и в голову никогда не приходило, что среди индейских племен существуют разногласия. Он забеспокоился. А что, если шаманы, которых он ищет, принадлежат к племени, ненавистному местным индейцам?

Помня, что жена Уилера из племени навахо, Фарадей спросил:

— Среди этих людей есть христиане?

— Ха! Вы что? Вы о моей жене? Господи, она не христианка. Церковный люд приходит сюда, но они не могут обратить индейцев в христиан. Как можно обратить кого-то во что-то, если не знаешь и не понимаешь того, кого хочешь обращать? Миссионеры не заботятся о том, чтобы понять индейцев. Это тоже досадно, так как они много чего могут предложить.

— О, да, в это я верю, — честно признался Фарадей.

— Белые люди пришли сюда и объявили: индейцы — благородные дикари. Восхищайтесь ими, изучайте их, записывайте их слова, но только не позволяйте своим дочерям выходить за них замуж.

Когда Уилер говорил, Фарадей сразу и не понял, что ковбой описывает его.

— В том, что ты женат на женщине из племени навахо, есть свои преимущества, — продолжал Уилер с ухмылкой на лице. — Мужчине запрещено видеть лицо своей тещи. Этот запрет корнями уходит в далекое прошлое, к одной беспокойной женщине, которая постоянно вмешивалась в брачные дела своей дочери; бедная девушка несколько раз выходила замуж, но ее мужчины уходили от нее, и все из-за ее матери. Тогда великий вождь объявил, что ни один мужчина не может смотреть на свою тещу. По сей день этот запрет строго соблюдается. Если мужчина даже случайно посмотрит на свою тещу, они оба заболевают и умирают. Я женат на Мэри уже десять лет, — добавил он и удовлетворенно вздохнул, — но со дня нашей свадьбы ни разу не видел ее матери.

Он снова сплюнул:

— Конечно, навахи не идеальные. Возьмем, например, их отношение к воде. Мальчишки Пинто как-то после обеда купались в разлившемся ручье. Один из ребят попал в течение водоворота, и его начало затягивать. Те двое… — он кивнул в сторону Джимми и Сэмми, — стояли там и кричали, размахивая руками, но они не собирались спасать своего брата. Спасать кого-нибудь из воды — табу для них. Навахи верят, что вода — их мать и что она лишь потребовала к себе одного из них. К счастью, я был рядом. Я прыгнул в воду и спас ребенка.

Сразу после его слов ночную тишину прервали неожиданные, душу леденящие завывания.

— Господи! — воскликнул Фарадей, а Уилер рассмеялся.

— Это просто койоты, — успокоил его Уилер. — Так они кричат, когда настигают свою добычу.

От странного лая и воя у Фарадея по коже забегали мурашки. Звери кричали, как маленькие ведьмочки, которые мучают свою жертву.

— Фарадей!

Они повернулись и увидели Беттину, она высунула только голову из-за откидной двери палатки. Она как женщина благопристойная, не показывалась перед мужчинами в неглиже. На ее лице был белый крем, а волосы спрятаны под ночным чепцом.

— Что за шум? — закричала она.

— Просто койоты, мэ-эм, — объяснил Уилер. — Скоро, как только начнут есть, они успокоятся.

И в этот момент койоты резко смолкли.

Беттина скрылась в палатке, один из братьев Пинто, которого явно испугал ее внешний вид, сказал что-то своему брату, и они оба разразились бурным хохотом.

Не придавая значения тому, что только что произошло, Фарадей снова обратил свой взор на заброшенные, призрачные руины, разбросанные по всему каньону, они и страшили, и манили его. Ему не терпелось приступить к раскопкам.

— Куда они ушли? — произнес он вслух, имея в виду древних людей, когда-то живших здесь.

— Никто не знает, — пожал плечами Уилер. — Просто исчезли.

Возможно, они и исчезли, подумал Фарадей, но не навсегда. Он пришел их найти.

— Я хотел бы пораньше завтра встать, если вас это устроит.

Уилер посмотрел на него:

— Меня? Я не собираюсь идти туда. Дальше вы уже сами, доктор Хайтауэр.

— О чем вы говорите? Я нанял вас…

— В качестве проводника, это все, — уточнил Уилер, искоса посмотрев на груду валунов и камней на другой стороне плоской равнины. — Я не хожу по их развалинам.

— А где вы собрали коллекцию керамики, о которой мне рассказывали, и какие места вы исследовали?

— Нет места в Юте, Колорадо, Аризоне и Нью-Мексико, которого я не исследовал и частично не раскопал. Но туда я не хожу. — Он развернулся и посмотрел Фарадею прямо в глаза. — И вам тоже не советую.

— Почему?

— Я считаю вас христианином, сэр. Я хочу сказать, богобоязненным христианином, а не тем, кто появляется в церкви, когда его мучает совесть. Вы живете в согласии с Евангелием, я прав? Ни один истинный христианин не ступил бы на нечестивую землю, что простирается по этому каньону.

— Нечестивая?

— Проклятая. Призрачная. Называйте ее, как хотите. Я боюсь этого места.

— Кажется, археологи ничего не боятся.

— Вероятно, они атеисты. Послушайте, мой друг. Один совет от одного богобоязненного христианина другому. Есть причина, по которой это место называют запрещенным. Есть причина, по которой навахи никогда не пойдут туда.

— Языческое суеверие, — не согласился Фарадей с Уилером. Сам он чувствовал, как покалывает его шея, ему снова показалось, как что-то, или кто-то, неуловимое промелькнуло перед ним.

Джон Уилер долго смотрел на Фарадея, пытаясь оценить этого богатого джентльмена из Бостона — высокого и добродетельного, с аккуратно подстриженной бородкой и отлично уложенными волосами, в темном костюме, в рубашке с накрахмаленным воротничком и галстуком. Фарадей был больше похож на проповедника, чем на исследователя. Уилер не стал спорить:

— Делайте, как вам нравится. Но только без меня.

33

Фарадей практически не спал.

Совесть мучила его, он физически боролся с ней, простыня на походной кровати, ночная одежда полностью промокли. Он падал на пол и молился, пока боль не пронзала его колени, потом с трудом вставал. Он молил Бога, чтобы Он направил его, просветил его и опроверг пугающие слова Джона Уилера. Но к рассвету Фарадей не услышал ни какого ответа. Всевышний так же молчал, как в то утро, когда умерла Абигейл.

«Бог испытывает меня, — написал Фарадей в своем дневнике, на странице, датированной 12 сентября 1915 года. Утренний кофе остывал в жестяной кружке. — Он не дает мне легких ответов. Я должен бороться за каждый свой шаг. Ковбой уверен, что развалины посещают призраки. Он сказал, что какое-то несчастье случилось там, что зло по-прежнему существует. Должен ли я идти туда, пройти через это испытание и таким образом найти дорогу к Богу? Или должен повернуть назад и тем самым явить Богу чистоту своего сердца?»

Но он не мог не посетить запрещенное место. Обстоятельно все продумав, он взял свой альбом, карандаши, бинокль, панаму, а также для уверенности маленький томик Библии и направился в сторону каньона. Беттина и Моргана на лошадях, неохотно, последовали за ним. Свояченица отказалась оставаться одна в лагере с Уилером и индейцами, заявив, что прогулка на свежем воздухе пойдет только на пользу ее племяннице.

Под дружелюбным солнцем они исследовали развалины. Фарадей пытался оправдать свои страхи прошлой ночью разыгравшимся воображением. Они находили только стены, камни и песок. Не видели никаких призраков-оборотней, никаких каннибалов.

Но Фарадей все равно был настороже, хотя и не представлял, откуда ждать беды.

Беттина с зонтиком над головой изящно переступала через камни, приподнимая юбку и обнажая высокие зашнурованные ботинки, словно она перепрыгивала через лужи на проспекте Содружества. Моргана, самая драгоценная маленькая фея Фарадея, как эльф, порхала с камня на камень, от стенки к стенке, заглядывая в зияющие окна и дверные проемы, кричала: «У-у!» и смеялась. Ей было всего пять лет, и она ничего не боялась. Чувство любви переполняло сердце Фарадея.

Оставив ее играть на безопасном месте среди валунов, он направился через булыжники и камни. Таинственная привлекательность этого места овладевала им. Настроившись на лирический лад, он рассуждал: «Там, где когда-то ходили люди, теперь ползают только скорпионы и змеи, а в небе над своим гнездом медленно кружит одинокий орел». Заглядывая в зияющие дыры окон и осматривая пустые комнаты, Фарадей размышлял, не так ли чувствовал себя Шлиман, когда обнаружил Трою, или Эванс, когда откапывал величественный дворец в Кноссе.

Подойдя к плоскому мощеному пространству между двумя земляными ямами, явно вырытыми человеком, Фарадей остановился. Площадка местами была расчищена, и она тоже, казалось, была делом человеческих рук. Фактически это был пол под открытым небом. Возможно, несколько столетий назад это была городская площадь? Между двумя ямами, которые Уилер называл «кивы», возвышался каменный холм. Он тут же приковывал к себе внимание.

Высотой примерно по пояс, этот холм был отвесным и, насколько Фарадей мог судить, не служил никакой определенной цели. Он не был частью стены, стоял на открытом пространстве.

Фарадей посмотрел на север, где отчетливо были видны первые ряды комнат, Беттина и Моргана их внимательно осматривали; затем он взглянул направо, где древний город, казалось, просто растворялся в скалах. Комнаты и террасы, кивы и предполагаемая площадь были ему понятны. Но для чего по центру навалена эта груда камней?

Установив свой раскладной стульчик и положив на землю холщовую сумку с альбомом и карандашами, Фарадей приступил к расчистке каменной кладки от наваленных камней, поднимая и отбрасывая их в сторону.

— Стой там, где стоишь, или я буду стрелять!

Фарадей резко повернулся и увидел два дула дробовика, нацеленных ему в грудь. Мужчина, который держал оружие, посмотрел на него злыми глазами, а затем не менее злым голосом приказал:

— Убирайся отсюда! Ты, мерзкий ублюдок! Или я убью тебя!

Фарадей поднял руки вверх, будто его поймали за воровством, и, заикаясь, произнес:

— Но я… видите ли… нет необходимости…

— Все в порядке, Ангер. Достаточно. Ты испугал джентльмена.

Фарадей повернулся и увидел полного мужчину в помятом белом костюме, который, тяжело дыша, шел к ним. Его щеки горели румянцем, а лысина сияла на солнце.

— Он на моем участке! — резко выпалил мужчина с дробовиком.

— Ты что, не видишь, он всего лишь турист? Ангер, тебе следует кругом расставить таблички, если ты не хочешь, чтобы невинные люди бродили по твоей территории. — Новоприбывший улыбнулся широкой улыбкой и протянул Фарадею руку. — Гарольд Сойер, университет Джона Хопкинса. А там моя кирка, позади вас.

Фарадей опустил руки, но продолжал следить за ружьем.

— Что все это значит?

— Позвольте, мы сначала зайдем сюда, можно? А потом я вам все объясню. Видите, здесь веревка.

Теперь Фарадей увидел, что в нескольких дюймах от земли, между двумя деревянными колышками, была натянута тугая веревка.

— Это участок Ангера, — спокойно объяснил Гарольд Сойер, а его приятель с ружьем по-прежнему держал Фарадея на прицеле. — Вы противоправно нарушили частное владение.

Фарадей нахмурился:

— Этот человек застолбил часть этих развалин? Это законно?

— Боюсь, что да. Когда-то всю эту территорию безнаказанно грабили мародеры. Затем, чтобы защитить руины, в это дело вмешалось правительство. Теперь любой человек может заплатить и получить особое разрешение на раскопки. Некоторые владеют теперь большими территориями. Вы можете осмотреть все вокруг, но только не приближайтесь к участкам, огороженным веревкой Ангера.

— Он убил бы меня?

— Сначала выстрелил бы, властям сказал бы — думал, что это был лось.

Сощурив глаза от яркого солнечного света, Фарадей снова посмотрел на Ангера, который, стоя у каменного холма, похлопывал по нему, словно это была норовистая лошадь. Фарадей не мог глаз отвести от этой груды камней. Что там под ними?

— Вы археолог, сэр, или просто турист?

Фарадей повернулся к своему спасителю.

— Я точно не знаю, кто я, — ответил он, но, увидев озадаченный взгляд Сойера, добавил: — Я врач. Как бы на каникулах. Фарадей Хайтауэр.

Они пожали друг другу руки.

— Вы хорошо знаете эти развалины? — Фарадей не понимал, почему задал этот вопрос. Вдруг ему показалось очень важным узнать побольше об этом замечательном разрушенном комплексе, где когда-то жил исчезнувший народ.

Гарольд Сойер ответил:

— На этом месте раскопки ведутся с перерывами уже двадцать лет. Пока что было найдено двести комнат. Думаю, что остались еще сотни.

— Сколько… — начал говорить Фарадей, но почувствовал, как ему тяжело дышать. Это из-за ружья. Он слишком быстро повернулся и посмотрел в глаза собственной смерти — такое подкосило бы любого. — Сколько лет этому комплексу?

— Еще не определили. Думаем, строительство шло веками.

— В самом расцвете.

Сойер нахмурился, приложил руку к правому уху и спросил:

— Что вы сказали?

Фарадей глубоко вздохнул:

— В самом расцвете их культуры. Как вы полагаете, когда это было?

Сойер скривил розовые губы под аккуратно подстриженными усами.

— Предположительно лет пятьсот назад.

Фарадей, тяжело сглотнув пересохшим ртом, подумал, что это не так, что это место еще старше.

— Видите те бревна, торчащие из каменной кладки? — спросил Сойер и махнул своей пухлой рукой, не замечая, что его собеседнику вдруг стало плохо. — Это цельные стволы дерева. В настоящее время новая группа археологов сверху донизу обследует каньон, записывая положение и количество таких бревен во всех «великих домах», как мы их называем. Уже доказано, что в этом месте на строительство домов использовалось более двухсот тысяч древесных стволов. У них даже есть ботаник, который делает химический анализ образцов дерева. Он говорит, что большинство деревьев не местного происхождения. Их привезли сюда издалека — более пятидесяти миль в сторону. И произошло это раньше, чем у них появились лошади и колеса. Представляете себе, как они каменными топорами могли нарубить четверть миллиона деревьев, а потом отвезти их на расстояние в пятьдесят миль, используя только рабочую силу.

— Напоминает строительство великих пирамид, — прошептал Фарадей, оттягивая воротник рубашки.

— В Северной Америке нет ничего похожего, доктор Хайтауэр, на то, на что вы сейчас видите. После того как местные жители покинули это место, ничего подобного больше никогда не строилось. — Сойер поднял глиняный черепок и, осмотрев его, бросил. — Мы мало знаем о людях, которые жили здесь, но известно, что они строили пятиэтажные дома за сотни лет до того, как пришел белый человек и построил в Нью-Йорке высотные здания. И еще одна тайна, доктор Хайтауэр. Эти люди строили дороги. В некоторых местах они достигали тридцати футов в ширину и были великолепно спроектированы. Для чего они их использовали? У них не было ни лошадей, ни мулов, никаких других вьючных животных, у них также не было телег и повозок. Все это привезли с собой испанцы. Так для чего же анасази нужны были длинные и широкие мощеные дороги?

Вынув носовой платок, Фарадей промокнул испарину на лбу. Ему вдруг стало не по себе.

— Что-то есть в самом человеке, — громко провозгласил Сойер, как будто он стоял за аналоем, — что заставляет его строить грандиозные памятники. Египетские пирамиды. Великая Китайская стена. Храмы майя. Может, и дороги анасази были простой формой монументальной архитектуры, и они их строили, чтобы показать свою силу и мощь, больше ничего.

Сквозь золотой свет Фарадей посмотрел на две фигуры в белом, Беттину и Моргану, которые ступали по развалинам, как два бесплотных призрака. Они казались бестелесными, походили на неземных фей. Фарадей закрыл глаза. У него закружилась голова.

— Но самый главный вопрос, доктор Хайтауэр: кто строит вечные каменные сооружения, а потом оставляет их? И почему так происходит?

У Фарадея перехватило дыхание, он стал задыхаться. Что-то было не так.

— Хопи говорят, что они потомки тех людей. Если это так, то почему они никогда больше не строили ничего такого же грандиозного?

Пока археолог пробирался через булыжники и разрушенные стены, камни и валуны, подбирая осколки глиняных горшков, наконечники стрел, обрывки веревки из волокон юкки, а Фарадей старался держаться прямо, Гарольд Сойер продолжал говорить.

— Мы нашли здесь удивительные вещи. Птичьи клетки, перья ары, морские ракушки, медные колокольчики. Это предметы, у которых другая родина. Некоторые из них прибыли сюда из мест за тысячу миль отсюда. Кто бы мог подумать, что первобытные люди могли создать такую обширную торговую сеть?

— Мне нужно сесть, — задыхаясь, вымолвил Фарадей.

Сойер посмотрел на него, и улыбка замерла на его устах.

— Боже мой, у вас кровь течет из носа!

Дотронувшись рукой до верхней губы, Фарадей почувствовал, что его усы теплые и влажные, а посмотрев на руку, увидел, что она вся в крови.

— Я не совсем хорошо себя чувствую…

Сойер взял его под локоть и повел к большому камню.

— Это из-за давления и сухого воздуха. Откиньте голову назад, вот так. О, что это я, вы же врач. Вы знаете, что делать. Там ваша жена и ребенок?

Фарадей остановил кровотечение, ему стало гораздо легче, и он вернулся в лагерь. Он решил поговорить с археологами, работающими далеко, в глубине каньона. Но его планам помешала Беттина. Она вошла в его палатку и стала перед ним, вытянувшись как струна и сжав на талии руки. По ее позе Фарадей понял, что она собирается что-то твердо заявить и не потерпит никаких возражений.

— Фарадей, мы с малышкой не можем жить в таких условиях.

Она ссылалась на суровую лагерную жизнь, на варварскую еду и отсутствие нормальных условий для мытья, но Фарадей догадывался, что ее желание вернуться в Альбукерке продиктовано тем, что братья Пинто называли ее «Белая Женщина, Которую Боятся Койоты» и за ее спиной подшучивали над ней.

— Мы ужасно испугались из-за твоего… твоего носа. И потом, нет ничего хорошего в том, что твоя дочь подвергается языческому влиянию. Мы с Морганой хотели бы вернуться в Бостон.

— Нет, — сказал он быстро, — Моргана останется со мной. — А потом он вспомнил, что Беттине тридцать один и у нее впервые в жизни появился поклонник. Нечестно удерживать ее здесь. — Но ты можешь ехать, Беттина. Мистер Викерс, должно быть, скучает по тебе.

— А как же твоя дочь?

— Я найму няню, — едва слышно ответил он.

Беттина с раздражением вздохнула:

— Няню! Я не позволю, чтобы дочь моей сестры жила вот так. Очень хорошо, я останусь, но ты должен найти нам подходящее жилье и в таком городе, где Моргана могла бы ходить в школу.

Фарадей с помощью Уилера устроил их в приличном пансионе, где Беттина сразу дала всем понять, что она леди и требует к себе соответствующего отношения. Ему было мучительно больно расставаться с Морганой, но он понимал, что Беттина права: в этом диком мире, куда он вторгся, нет места для ребенка. Он пообещал их часто навещать и привозить подарки.

34

Уилер был владельцем фактории в северной части каньона Чако. Она была построена из дерева и камня, и в ней можно было приобрести всевозможные галантерейные товары, консервы, свиной жир в банках, крекеры и печенье. Там хранились мешки с мукой, сахаром, кофе и солью, стояли бочки с соленьями и лежали рулоны хлопчатобумажной ткани и набивного ситца. Кроме того, Уилер торговал фонарями, керосином, веревкой, сандалями, кастрюлями. На стенах висели и пылились могучие оленьи рога, растянутые шкуры гремучей змеи и ящерицы и связки меховых шкурок и кожаных отрезов разных видов. Навахи тихо и послушно стояли в очереди и ждали, когда их обслужат и они смогут обменять бирюзу и серебро на лекарства и специи, лопаты и топоры.

Уилер представил Фарадея своей стеснительной толстой жене. Она была одета в бирюзового цвета вельветовую блузу и длинную разноцветную юбку, затянутую серебряным ремнем. Потом Уилер повел его в свою дальнюю комнату, где гордо показал коллекцию керамики, которая насчитывала сотни веков. Фарадей взял в руки кувшин, которому, по словам Уилера, было пятьсот лет. Врач тут же нарисовал в своем воображении руки человека, который формировал и разрисовывал кувшин. Интересно, как выглядел тот ремесленник, о чем он думал, когда творил, был ли он женат, имел ли детей? Фарадей поделился своими мыслями. Уилер ему возразил:

— Мы полагаем, что именно женщины занимались гончарным ремеслом.

Посетив факторию, Фарадей очень много интересного узнал об индейцах. Как всегда, на переднем крыльце сидел завернутый в одеяло навахский старик и мирно покуривал трубку. Уилер объяснил, что у этого человека парализованы ноги, случилось это во время одного из последних сражений с белыми солдатами. Теперь каждое утро его нужно приносить сюда из хогана и каждый вечер относить обратно.

— Бедняга, — пожалел Фарадей.

— Почему вы так говорите? — спросил Уилер.

— Ужасно быть паралитиком!

— Старик Бен смотрит на это иначе. Он считает себя счастливым человеком.

— Разве может парализованный быть счастливым?

— Спросите его сами, и он вам скажет, что чувствует себя парализованным, когда ему нужно пойти куда-нибудь.

Фарадей сопровождал Джона Уилера повсюду и был поражен условиями, в которых жили индейцы и которые, когда он прибыл сюда, представлялись ему совершенно иными. Бедность угнетала его.

— Там, на востоке, — иронизировал мистер Уилер, — в Нью-Йорке и Филадельфии — народ хороший. Они беспокоятся о своих краснокожих братьях. Складывают в коробки одежду и присылают ее на запад, чтобы бедным индейцам было что носить. Вы знаете, что эти идиоты присылают сюда? Поношенные вечерние платья и смокинги.

Фарадей старался обращать внимание на все, что видел и слышал, но он не мог выбросить из головы образ загадочного каменного холма на площади в Пуэбло-Бонито. Холм снился ему, он думал о нем, из-за него он спорил сам с собой, делал предположения, а потом сам же их опровергал. Почему холм преследовал его, куда бы он ни ходил? Что такого особенного в той груде камней?

Чем настойчивее он пытался не думать о каньоне Чако, чем дальше уезжал от запрещенных руин и чем больше спорил сам с собой, тем все сильнее росло его любопытство. Где бы они ни находились с Уилером в этой широко раскинувшейся стране холмов и пустынь, равнин и лесов, посещая хоганы навахов и горные пуэбло хопи, где они слушали нескончаемые сказания, истории, мифы и легенды, Фарадей часто вспоминал призрак каменного холма в Пуэбло-Бонито.

Какую великую тайну скрывает каньон Чако?

35

Беттина и Моргана прожили в пансионе ровно два месяца. Вдруг Беттина заявила, что это жилье им не подходит. К счастью, Альбукерке был развивающимся пограничным городом, который когда-то был конечным пунктом на тропе от Санта-Фе, а теперь главной станцией на железной дороге, поэтому пансионов здесь было построено предостаточно. Город стал оздоровительным курортом для больных туберкулезом и другими респираторными заболеваниями, поэтому санатории и минеральные источники быстро росли повсюду, привлекая в город тех, кого Беттина называла высшими слоями общества: докторов, медсестер, ученых и юристов. Мистер Уилер говорил, что если бы лекарства от туберкулеза никогда бы не нашли, Альбукерке так и остался бы в руинах. Фарадей в сопровождении Уилера и двух индейцев-проводников исследовал окрестности в поисках шаманов. Беттина в это время делала все возможное, чтобы обустроить жизнь для себя и Морганы.

Фарадей появился на шестилетие Морганы, привез в подарок индейские бусы, мокасины и обрядовую куклу «качина». Когда они катались в экипаже, Моргана спросила отца, что значит «важничает». Он спросил, где она слышала это слово, дочь ответила, что миссис Слокомб, владелица пансиона, говорит, что Беттина Хайтауэр важничает. Фарадей засмеялся и подумал, что его дочь растет очень смышленой девочкой. Скоро этот незначительный разговор стерся из его памяти.

— Фарадей, — начала Беттина резким голосом, что всегда означало: далее последует требование. — Тебе придется принять какое-нибудь решение. Ты уже многие месяцы путешествуешь по этой несчастной стране, но так и не обнаружил следы язычников, которых ищешь. Твоей дочери уже шесть лет. Ей надо жить оседлой жизнью. — Беттина не упоминала, что у нее совсем недавно был день рождения, ей исполнился тридцать один год. — Я не могу допустить, чтобы так продолжалось и далее.

Он не желал ее слушать. В последнее время его мучили частые головные боли и бессонница. Когда ему все же удавалось заснуть, ему снились какие-то странные, бессмысленные сны. Если они с Уилером не путешествовали, он оставался с Беттиной и Морганой. Но их общество не приносило ему утешения и покоя. Не только потому, что даже после стольких месяцев образ каменного холма продолжал терзать его мысли и он постоянно думал о Пуэбло-Бонито, но также потому, что раздражение Беттины росло с каждым его приездом.

Беттина отвергла все пансионы города, и Фарадей арендовал для них бунгало на окраине города, в достаточно тихом и уютном месте, но она стала жаловаться на неприятный запах, который шел с окрестных пастбищ. Затем Фарадей поместил свою дочь и свояченицу в респектабельный отель, где капризная Беттина на время успокоилась, но лишь до той поры, пока она не узнала, что их отель находится всего в нескольких кварталах от пользующегося дурной славой района. Она жаловалась ему, что не хочет, выглядывая в окно, видеть на тротуаре размалеванных дамочек, направляющихся в город за покупками.

Фарадей слышал о районе красных фонарей на Третьей Северной улице и о том, какие споры это вызывало в обществе. Те, кто был против существования такого района, постоянно выступали за его закрытие. Но те, кто его защищал, считали, что он должен существовать, потому что все дамы работали с лицензией и периодически подвергались медицинскому осмотру. В зависимости от того, кто был у власти, этот район то закрывали, то открывали снова, но когда он был открыт, его женщины должны были строго выполнять все правила. Например, эти женщины могли идти за покупками на четыре шага поодаль. Фарадей пытался вразумить Беттину, объяснял ей, что эти дамы не занимаются своим ремеслом в непосредственной близости от нее. Но все его разговоры были напрасными. Она снова настаивала, чтобы он нашел им другое место.

Скоро Фарадей уже боялся приезжать в город, и если бы не потребность периодически прижимать к сердцу Моргану, он вообще бы никогда больше там не появлялся.

— И еще ты не принял во внимание приезд мистера Викерса, — язвительным тоном произнесла Беттина.

С тех пор как они покинули Бостон, Беттина регулярно получала от мистера Захарии Викерса открытки и письма из Африки, где он выполнял миссионерскую работу. Обычно на открытках были изображены нагие туземцы, а в письмах он ей рассказывал о своих столкновениях с львами и другими дикими хищниками.

Он прибыл на юго-запад, как поняла Беттина, чтобы привезти «бедным индейцам Аризоны» Библию, и собирался остановиться в Альбукерке на неделю в надежде убедить ее вернуться вместе с ним на восток. Он собирался в течение месяца вернуться в эти края еще раз и снова остановиться здесь, но уже за ответом.

Эта новость повергла Фарадея в панику. Если она согласится и вернется в Бостон? Что ему делать с Морганой? Тогда он не сможет продолжить свои поиски с мистером Уилером, не решится оставить Моргану в чьих-то чужих руках. Но и с собой нельзя ее брать!

На принятие решения Беттина дала ему ровно тридцать дней.

36

— Я не могу вам сказать, куда собираюсь. Извините, доктор Хайтауэр, но это секрет.

Но Фарадей настаивал, Уилер сдался и рассказал, что собирается отправиться в хоган к навахам, к одному из родственников своей жены, чтобы помогать во время ритуала исцеления. Фарадей умолял Уилера взять его с собой, поскольку он слышал о таких ритуалах и страстно хотел наблюдать за всем. Заручившись обещанием Фарадея вести себя тихо и с крайним уважением ко всему, что будет происходить, ковбой неохотно согласился.

Фарадей ликовал. Он заверил Уилера, что не станет мешать.

В Альбукерке он приобрел плоский, маленький чемодан для документов и газет, привязал к нему веревку, чтобы, освободив себе руки, нести его вместе с сумкой, в которой находились альбом для зарисовок, карандаши и древесные угольки. Он рисовал повсюду, куда бы ни ходил, будь то ритуальные танцы хопи, столовые горы или воющие на луну койоты. Рисунок священного ритуала навахов должен был увенчать его изобразительную коллекцию.

— А где место Богу во всем этом? — спросил Фарадей, когда они во время ленча сделали привал в лагере у ручья, а братья Пинто приготовили им ребрышки и бобы.

Уилер, нанизав вилкой несколько бобов и положив их в рот, произнес:

— Бог? Оглянитесь вокруг, сэр. Бог повсюду. В горах. В кукурузе.

— Я хочу сказать, личный Бог. У гор нет души. Где суд Божий? Где наказание и награда?

Уилер прожевал бобы, выпил кофе:

— Послушайте, друг мой, когда я впервые прибыл сюда, много лет назад, я, как вы, верил во все эти «да прибудет имя Твое» и «аминь». Я собирался спасать души, как святой Петр с рыболовной сетью в руках. Но в один прекрасный день я вдруг понял, что не знаю, от чего я спасаю эти души.

Фарадей удивленно посмотрел на него:

— Вы были миссионером?

— Я был проповедником, мой друг. Квакером. Но, став язычником, повесил свою шляпу и пошел работать скотником. Теперь я ищу горшки и вожу туристов на развалины. Мой друг, почему вы так презрительно относитесь к религии индейцев?

— Это едва ли можно назвать истинной религией. Они поклоняются камням и деревьям.

— Я думаю, что они скорее считают их священными, нежели поклоняются им.

— Они молятся на них. Я видел, как они молились на камни.

— А они видели, как вы и другие христиане молились на две палочки, соединенные посередине.

Когда Фарадей вопросительно посмотрел на него, Уилер пояснил:

— Крест. Вы же молитесь на кресте, не так ли?

— Мы молимся Богу. Крест — только символ. Именно крест напоминает нам о присутствии Всевышнего среди нас.

— То же самое значат камни и деревья для индейцев. Позвольте я вам объясню. Христианство — личностная религия, через которую человек спасает свою душу. Религия индейцев — всеобъемлющая, связанная со всей природой и поддерживающая равновесие.

Фарадей в задумчивости жевал баранину.

— Вот что я вам скажу, мой друг. Индейцы не боятся смерти. А вы знаете почему? Потому, что они не рождаются с врожденным грехом на душе. Все христиане появляются на свет с врожденным грехом Адама и Евы и всю свою жизнь боятся, что они так и умрут с этим грехом на душе и их отправят в ад. Вот почему христиане боятся смерти. А индейцы считают, что смерть — это лишь возможность поддерживать равновесие в природе.

37

Внутри хогана было темно, пахло плесенью и гарью. Жилище было переполнено родственниками больного индейца. Перед входом в хоган знахарь рассыпал кукурузную пыльцу на четыре стороны, проводя обряд очищения.

— Навахи верят, — объяснил Уилер, — что причина болезни в том, что человек перестает жить в гармонии с природой. Кукуруза восстанавливает гармонию, взывая к силе Женщины Перемен, которая создала племя навахо.

Фарадей, которого заинтересовала концепция женского божества, создающего людей, с интересом наблюдал за всем происходящим.

— Образец гармонии и благополучия навахи называют «озо», — тихо объяснил Уилер, а в это время знахарь, упав на колени, начал создавать на полу узор. — То, что вы сейчас видите, — это создание рисунка из песка, который поможет больному сосредоточиться на озо, а потом вернет его в равновесие. После этого рисунок разрушат.

Разноцветный песок струился сквозь пальцы знахаря, а он что-то тихо и монотонно говорил, другие мужчины гремели трещотками, сделанными из оленьих рогов, и били в маленькие барабаны. Больной лежал на одеяле, его трясла лихорадка. Он страдал от серьезной инфекции, попавшей ему в рану. Фарадей хотел выступить и предложить им использовать антисептик, а не сыпать бесполезный песок на пол.

— Узор из песка, — пояснил Уилер, — это «иикаа», что означает «они приходят и уходят». Имеются в виду «ейи» — священные духи. Вы обратили внимание, что рисунок ведет к входной двери огана, которая всегда смотрит на восток. Именно через иикаа духи приходят на церемонию и уходят с нее.

Фарадеем овладело страстное желание зарисовать эту сцену, хотя ритуал был непонятным, окружающая обстановка и атмосфера — странными и экзотическими. Никто не видел, как он засунул руку в свой чемоданчик, даже Уилер, который не мог глаз оторвать от происходящего. Все находились под гипнозом от непрекращающегося, похожего на жужжание шмеля пения знахаря.

Фарадей едва прикоснулся углем к бумаге, как кто-то закричал. Пение резко прекратилось. Все взгляды устремились на него. А затем все, как один, начали кричать, выражая свое негодование.

Уилер схватил его за руку:

— Нам лучше убраться отсюда.

— Но я могу объяснить. Я не причинил никому вреда.

Уилер вырвал лист из его альбома и отдал его знахарю.

— Пошли!

Они запрыгнули на своих лошадей и галопом поскакали прочь. Они скакали быстро и долго, и когда уже были далеко, Уилер, наконец, пришпорил свою лошадь и заявил:

— Я отведу вас обратно в Альбукерке, доктор Хайтауэр. В моих услугах вы больше не нуждаетесь.

Обратно в город они возвращались в полной тишине, а когда проходили в нескольких милях от каньона Чако, Фарадей снова почувствовал сильное влечение к этому месту. Образ странного каменного холма так надежно вытеснил из его головы все другие мысли. Они с Уилером расстались на краю города, и каждый поехал своей дорогой. Фарадею было абсолютно все равно, что думает о нем Уилер или кто-нибудь другой. Фарадей наконец понял, что все это время не давало ему покоя: он должен вернуться в каньон Чако и обследовать запрещенные развалины.

38

— Должна ли я напоминать тебе, что мистер Викерс будет здесь через семь дней, чтобы получить мой ответ на его предложение руки и сердца?

— Я вернусь к этому времени, Беттина, — пробурчал Фарадей, собирая сумку в дорогу. Новый проводник, которого он нанял прошлой ночью, ждал его внизу, держа за поводья пару свежих лошадей.

— Фарадей, ты даже не поинтересовался, собираюсь ли я принять это предложение.

— Я вернусь, — снова пробормотал он, закрыв сумку решительным щелчком.

Когда он потянулся к портфелю со своими художествами, он увидел, что в дверном проеме его спальни стоит Моргана и с широко открытыми, умоляющими глазами смотрит на него. От ее вида его сердце дрогнуло, с каждым днем она все больше и больше напоминала ему Абигейл. Прекрасное маленькое создание с проникновенным взглядом и грустным выражением лица! Ей было всего шесть лет, но все же ему казалось, что ее душа взрослая не по годам.

— Папочка, а можно мне с тобой?

Вопрос озадачил его. Фарадей собирался вернуться в Пуэбло-Бонито один.

— Ангелочек мой, — он встал перед ней на колени, — папочка должен идти один. Я не задержусь.

Но ее громадные глаза, слишком серьезные и глубокомысленные для такого маленького создания, заставили его изменить свои намерения.

Взять с собой Моргану к каньону Чако он мог только вместе с Беттиной. Она согласилась, но только на условии, что они вернутся к приезду мистера Викерса. Ровно через год после того, как они впервые ступили на эту дикую землю, они снова на лошадях и вьючных мулах отправились в каньон, который навахи называли «Запрещенный».

39

Фарадей не мог спать.

Он ворочался и метался во сне, и не столько от снов и видений, сколько от своих чувств. Проснувшись, он внимательно посмотрел через ручей на пугающе тихие руины Пуэбло-Бонито, залитые светом полной луны.

Что-то звало его туда.

Маленький отряд из шести человек прибыл к месту лагеря на закате, и проводник предложил своему клиенту приступить к раскопкам на следующее утро. Но Фарадей не мог больше ждать. Он тихонько выполз из своего спального мешка, взял фонарь, перекинул через плечо сумку и уже было направился в сторону руин, как вдруг услышал звонкий голосок Морганы:

— Папочка? Куда ты идешь?

Она стояла в проеме палатки, которую они делили с Беттиной, и он подумал, как она узнала, что он не спит. Он сказал ей, что просто собирался прогуляться, велел ей возвращаться в палатку и не будить тетю Беттину. Но когда он отошел на небольшое расстояние и оглянулся, он увидел, что его шестилетняя дочь по-прежнему стоит там, в своей ночной сорочке при свете луны она была похожа на маленькое привидение. Но он не мог повернуть назад. Какая-то неведомая сила гнала его туда, в лабиринт разрушенных стен.

Фарадей надеялся, что Ангера, человека с ружьем, там уже нет. Внутренний голос подсказывал ему, что под каменным холмом похоронено что-то значительное. И он намеревался это узнать, даже не боясь попасть под прицел ружья.

Когда Фарадей добрался до места, где находился диковинный холм, он увидел, что его уже очистили от мусора и осколков, и теперь перед ним стоял необычный, громадный камень, который, как показало внимательное исследование с фонарем, кажется, когда-то был серым, но теперь был темно-красного цвета. Он выглядел так, будто его покрасили. Но для чего?

Он огляделся вокруг — нет ли поблизости парня с ружьем? Затем увидел в ста ярдах от себя, по правую руку вход в помещение, которого не было год назад. Ангер отлично поработал. От его камня до нижайших рядов развалин была расчищена широкая полоса. Большая часть стены была откопана и даже, как оказалось, часть внутреннего пространства одной большой комнаты.

Фарадей осторожно начал приближаться к этому месту.

Когда он подошел к главным развалинам поближе, он почувствовал, как у него перехватило дыхание и на лбу выступила испарина. Вспомнив, как у него по непонятным причинам из носа текла кровь, Фарадей подумал, что, может, во всем виновата неприятная здешняя пыльца.

Вдруг он услышал какой-то звук.

Фарадей повернулся и в ужасе увидел, что там стоит девушка. Ей было примерно лет семнадцать, по ее прическе он догадался, что она из племени хопи. Крупные живописные завитки волос, которые назывались «соцветия кабачка», подчеркивали ее незамужний статус. На ней была длинная юбка и блузка малинового цвета, на ее лбу — татуировка; именно она приковывала его внимание: это были три темно-синие вертикальные линии, они придавали ее взгляду особенную притягательность.

— Здравствуй, — сказал он.

Она молча смотрела на него. Но он уже свыкся с молчаливой натурой индейцев, особенно молодых девушек, которые не были представлены незнакомцу. Улыбаясь, он спокойно спросил:

— Как тебя зовут?

Она улыбнулась ему в ответ, и он подумал, какая она очаровательная.

— Ты говоришь по-английски?

Она произнесла слово, он повторил его вслух. С гортанной остановкой она сказала «оши» и «тива», словно поделив слово на две части, он воспринял его, как «ошитива», и спросил ее, что оно означает. Девушка только снова повторила его.

Среди звезд на небе появились рваные облака. Они на мгновение закрыли луну, но потом она снова засияла в полную силу. А девушка стояла и смотрела своими миндалевидными глазами на него. Большие завитушки по бокам головы обрамляли круглое, медного цвета лицо. Он не мог отвести глаз от нее.

Она улыбнулась и протянула ему руку.

Фарадей поднялся и подошел к ней, но она убрала руку, повернулась к нему спиной и пошла прочь. Он вдруг понял, что должен следовать за ней. Они шли через камни и булыжники, вокруг разрушенных стен и мимо зияющих проемов окон. Облака плыли по звездному небу, а луна то появлялась, то исчезала. Девушка вела его вверх, путь среди развалин становился более трудным, так как раскопанная часть города уже осталась позади.

Когда он уже намеревался спросить ее, куда она его ведет, девушка вдруг остановилась. Он посмотрел на высокие каменные стены, что окружали их, на песок и камни, которыми был засыпан пол. Они находились в маленькой комнате, где когда-то, очень давно, кто-то жил, любил и умирал.

Она протянула руку и указала. Он посмотрел туда, увидел в углу комнаты кучу камней, насыпанных прямо у стены.

— Там что-то есть? — шепотом спросил он, боясь разбудить Ангера, который, как он предполагал, спал где-то поблизости в лагере.

Она продолжала указывать на то место, поэтому, опустившись на колени, он начал осторожно, как это делали Уилер и археологи, раскапывать, ведь древние предметы легко крошились. Скоро на поверхности, освещенной лунным светом, показались гладкие края. Он все больше и больше возбуждался. Очень нежно он погрузил руки в камни и вынул великолепный глиняный кувшин. Он было абсолютно целым.

Пока он поворачивал прекрасное изделие в руках, различая в свете луны золотые и оранжевые цвета, он вспомнил разговор, который состоялся у них с мистером Уилером, когда тот показывал ему свою коллекцию. Восхищаясь одной особенной вещью, Фарадей тогда спросил:

— Что это? Какой-то вид кувшина?

— Он называется «олла», — ответил Уилер.

— «Ойа»?

— Пишется «о-л-л-а». Испанское слово, означает «кухонный горшок». Не знаю, как индейцы называют их. Иногда узор на них может поведать целые истории. Хотя их очень сложно расшифровывать. Никто не знает, что означают эти символы.

Теперь Фарадей волновался еще больше — ведь на олле, что была сейчас в его руках, был выполнен великолепный узор. И все для него вдруг наполнилось смыслом, как будто именно этот кувшин манил его к себе с того самого момента, как он ступил на землю Пуэбло-Бонито.

— Люди, которые сделали его, — обратился он к девушке, — ты знаешь, куда они ушли?

Она нахмурила брови, и Фарадей опять обратил внимание на три синие линии на ее лбу.

Он повторил свой вопрос, теперь уже используя жестикуляцию, как будто играя в светские шарады. Девушка перестала хмуриться, видимо, поняла, о чем он спрашивает. Она лениво подняла руку и указала на запад.

— Они все еще там? — спросил он, снова волнуясь.

Но она не ответила, он снова занялся кувшином. Когда он поворачивал его в своих руках, он услышал, как что-то гремит внутри него. Он не успел узнать, что там находится, почувствовав, как по его спине поползли мурашки, будто волоски на коже поднялись от какого-то сверхъестественного страха. Что-то там было в этой комнате вместе с ними. Что-то невидимое.

— Вы это чувствуете? — спросил он у девушки.

Она подняла брови.

Он посмотрел ей в лицо. На нем не было никаких признаков страха.

Тогда он постарался убедить себя, что это лишь игра его воображения, причина которой кроется в частых разговорах с навахами и ковбоем. Призраки-оборотни. И все же, продолжая рассматривать оллу, он чувствовал, как этот жуткий страх все усиливается. Кто-то, а может, что-то, наблюдал за ним, и он ясно чувствовал его дыхание на своем затылке.

— Кто здесь? — неожиданно закричал он. — Ангер, это ты?

Девушка удивленно посмотрела на него, ему стало стыдно. Если простая девушка не боится этого места, почему же он, взрослый мужчина, так испугался? Его руки дрожали, над бровями выступили капельки пота, а в желудке были такие сильные спазмы, что он подумал — сейчас стошнит. Пока он рассматривал развалины, краем зрения он видел какую-то темноту и чувствовал, как некое зло собирается вокруг него. И еще он вдруг понял, что если сейчас же не покинет это место, он потеряется здесь навсегда.

Он находился на той грани, когда можно увидеть видения. Как долго он мечтал о таком опыте! Но теперь он стоял и не мог пошевелиться от ужаса. Не о таких видениях он мечтал! Он хотел увидеть ангелов и херувимов, а не темного демона, который витал на краю его сознания. «Нет! — закричал он про себя. — Злые видения, убирайтесь от меня!»

У него волосы встали дыбом, а по телу градом катился холодный пот. Он посмотрел на девушку, которая выглядела так же естественно, как все индейские девушки, в ее внешности не было ничего зловещего, и все же он задрожал от страха, вспомнив слова Уилера: «Призраки-оборотни — это ведьмы, которые могут превращаться во что угодно, и они всегда приходят, когда ты один».

Фарадей побежал.

Со старинным горшком в руках он бежал от этого места, как кролик от охотничьей собаки, и когда, с воплями и криками, добрался до лагеря, Беттина с изумленным выражением лица вышла ему навстречу.

— Фарадей! — закричала свояченица. — Что с тобой произошло?

— Господи, — проговорил он и упал в глубокий обморок.

Пуэбло-Бонито находился в шестидесяти милях от железной дороги. Нанятый проводник и его люди погрузили Фарадея в повозку и быстро, как только могли, поехали в сторону железной дороги, где станционный смотритель взмахнул флажком и товарный поезд отправился на Альбукерке. Беттина не положила его в больницу, заявив, что будет заботиться о нем сама в их арендованном доме. Она тут же послала за доктором, но тот ничего не мог сказать вразумительного, кроме как объявить, что ее свояк выжил из ума, и оставил его на попечение Беттины.

Дни и ночи напролет Фарадей метался и кричал в бреду. К нему приходили и другие врачи, но все они в один голос заявляли, что он страдает от пережитого психического потрясения.

Позже Фарадей мог вспомнить только обрывки того ночного кошмара, от которого он корчился и метался в приступе лихорадки. Демоны и видения, что являлись ему, были такими невообразимо ужасающими, словно скрывающееся в руинах существо поглотило его уязвленное сознание и истязало его. Он был свидетелем человеческого жертвоприношения: на камне лежал распластанный человек, его грудная клетка была вскрыта, а сердце — все еще бьющееся — вырвано. Убийство было совершено на странном камне, который был погребен под грудой камней.

Когда Фарадей окончательно пришел в сознание, он узнал, что в бреду велел дать ему альбом и карандаши, и потом лихорадочно, несколько часов подряд, корпел над бумагой. Что он рисовал, Беттина не знала, потому что он не хотел никому ничего показывать. И вот теперь, в первое утро умственного прозрения, он прикоснулся к альбому, который лежал у его кровати, и ему стало до тошноты страшно, ведь ему предстояло созерцать те ужасы, что он видел в бреду. Трясущимися руками он поднял альбом, но открыть его так и не решился. Обрывки тех образов пронеслись в его голове: монстров, гоблинов и всех злых существ, что населяли древние развалины. Он нарисовал их! Он привел их в свой дом и свою жизнь! Он задрожал от страха, и ему вдруг стало не по себе оттого, что подверг опасности не только свою смертную душу, но и Моргану. А что, если она случайно увидит эти рисунки из ада?

Фарадей решил бросить весь альбом в камин, где его поглотило бы пламя, он бы почернел и превратился в пепел. Он представил, как огненные искорки, поднявшись по трубе, прогнали бы тех демонов обратно в адские глубины, из которых они пришли.

Но Фарадей знал, что все будет по-другому. Даже если бы он сжег эти рисунки, демоны все равно остались бы с ним. Поэтому, не глядя на то, что нарисовали его измазанные углем пальцы, и не понимая, почему он это делает, он спрятал их в самое дальнее отделение своего портфеля, чтобы никогда снова не смотреть на них.

Когда физически, но не психически, он почувствовал себя намного лучше, Беттина заявила ему своим самым категоричным тоном:

— Фарадей, достаточно значит достаточно. Мы уезжаем из этого места, и точка.

Ей на удивление, он легко согласился. Хотя он не собирался возвращаться в Бостон, а планировал отправиться дальше на запад. Мистическая девушка из Пуэбло-Бонито указывала ему на запад. Фарадей предложил оплатить Беттине обратный билет в Бостон, посоветовал принять предложение руки и сердца от мистера Захарии Викерса.

Беттина рассказала ему, что, когда Фарадей лежал в беспамятстве, мистер Викерс по дороге из Аризоны заезжал к ним. Она уже приняла предложение Захарии и в качестве доказательства своих слов протянула Фарадею руку, на которой сияло обручальное кольцо с бриллиантом.

— Но так как он сразу должен был уехать в Африку, — объяснила она, — где собирается пробыть почти год, мы решили пожениться следующей весной. А пока, Фарадей, я продолжу исполнять свой долг перед тобой и моей племянницей. Потом ты будешь заботиться о себе сам.

Фарадей упаковал всю свою коллекцию керамики, отдав оллу Беттине, потому что ее вид пугал его. Когда они садились в поезд, он снова окинул взглядом древнюю землю, где в поисках духовных истин провел год. Он вспомнил день, когда они впервые приехали сюда, и он готовился узреть великие откровения. За это время никакие видения не посетили его, за исключением демонов, от которых теперь он отчаянно искал спасения.

Но жили на земле люди, они могли изгнать засевших в его голове демонов из каньона Чако, и это были потомки тех самых людей, которые первыми застраивали эту долину.

40

Фарадей никому не рассказывал о девушке с развалин. Кто поверит ему, человеку, который вернулся из каньона сумасшедшим, несущим какой-то бред? Он по памяти нарисовал ее лицо, а потом часто смотрел на этот рисунок, как будто в контурах ее лица, мягкой округлости ее щек, лунном свете ее миндалевидных глаз и трех необычных линиях на ее лбу он мог разгадать тайну того, что случилось с ним той ночью на руинах.

Конечным пунктом их путешествия из Нью-Мексико был город Баннинг, штат Калифорния. Он был чуть больше железнодорожной станции, в городке была платная конюшня и несколько магазинов. Но они нашли там даже один пансион, где можно было остановиться, пока Фарадей искал подходящее жилье для Беттины и Морганы. Он отчаянно хотел продолжить поиски шаманов, но долг перед семьей все же был на первом месте.

Они нашли дом на продажу возле Палм-Спрингс, одинокой деревушки посреди индейских резерваций, состоящей в основном из хижин и палаток, где жили люди, больные туберкулезом и другими легочными заболеваниями. Здесь, посреди песчаных холмов и раскидистых пальм, за высокой глинобитной стеной, местный железнодорожный магнат построил для своей жены, которая страдала от эмфиземы, великолепный дом из десяти комнат в испанском стиле. Но, вскоре после того как они вселились, она умерла, и магнат вернулся в Сан-Франциско.

На постройку поместья «Каса-Эсмеральда» ушло целое состояние: золотая сантехника в ванных комнатах, повсюду импортный мрамор, резные двери из красного дерева с хрустальными стеклами. Дом продавался по астрономической цене, но Беттина и Моргана сразу влюбились в сказочную виллу. Фарадей договорился в банке Лос-Анджелеса перевести все его оставшееся состояние из Бостона сюда, но так как на покупку дома ушли бы практически все его деньги, они с Беттиной разработали целый план: он был уважаемым врачом с гарвардской степенью, это должно было убедить банковского служащего в том, что он собирается открыть здесь практику, которая, учитывая количество легочных больных в долине Коачелла, процветала бы. Банк хранил бы его деньги в качестве финансовой гарантии, и они впоследствии взимали бы платежи автоматически каждый месяц. Таким образом, у Фарадея были бы средства на жизнь, пока он постепенно не вступил бы во владение собственностью.

На территории «Каса-Эсмеральда» был свой собственный глубокий колодец, который не зависел от милости природы и борьбы за права индейцев пользоваться местной водой. Хотя в имении не было газа и электричества, Беттину это не беспокоило, дом, роскошный и элегантный, как дворец, соответствовал ее утонченному вкусу. И она не собиралась здесь готовить, убирать и стирать.

— Пожалуй, для начала хватит и шести слуг, — сказала она и начала составлять списки поваров, прачек, служанок разного уровня и слуг для работы во дворе, так как она хотела привести в порядок все испанские фонтаны и сады.

Фарадей распаковал свою коллекцию. Прошло несколько дней, прежде чем он набрался храбрости вынести оллу на свет и рассмотреть ее беспристрастным взглядом ученого.

Прекрасный кувшин больше его не пугал, он смог зарисовать его в разных ракурсах, заботливо передавая необыкновенный золотой цвет и хаотический узор, выполненный красной краской. Он встречался и разговаривал с разными местными коллекционерами керамики из Пуэбло-Бонито, поскольку ему хотелось прочитать историю, зашифрованную в узоре на глиняном кувшине. «Какое-то несчастье произошло в этом месте много лет назад», — говорил Джон Уилер. Рассказывал ли этот узор о забытом катаклизме?

Но ему не везло.

Фарадей понимал, что ему требовался не просто эксперт по индейской культуре или местной керамике, ему нужен был кто-то, кто смог бы идентифицировать узор и объяснить те два рисунка, которые дала ему цыганка. Были ли они вообще индейскими, как думал Джон Уилер? Банковский служащий посоветовал Фарадею заехать в Сан-Бернардино, в местное Управление по делам индейцев. В конце стояли письменные столы, заваленные бухгалтерскими книгами, корреспонденцией, картами в рулонах, правительственными докладами. Фарадей застал и совершенно равнодушного ко всему и официального представителя по имени Попиэль.

Когда Фарадей зашел в контору, Попиэль жевал бутерброд с ветчиной и не собирался прерывать свою трапезу из-за посетителя.

— Официальные представители индейцев, — сказал он с полным ртом, — несут ответственность за работу школ, судов, распределение товаров, управление земельными участками и осуществляют контроль за договорами об аренде. Представитель индейцев — это, в сущности, племенное правительство. А поверьте мне, сэр, это нелегкая задача.

Он вытер жирный рот салфеткой, заложенной за его воротник.

— Они как дети! Им нужна жесткая рука!

Фарадей спросил Попиэля, знакомо ли ему слово «ошитива». Он его не знал. Он не говорил ни на одном из индейских диалектов. Когда Фарадей предположил, что это может быть названием какого-то племени, Попиэль показал ему список племен, находящихся под его юрисдикцией: чемеуэви, кауилла, серрано, луисено, камиа… Этот список казался бесконечным, но слова «ошитива» в нем не было.

Запив бутерброд холодным молоком, представитель продолжил объяснять, что его территория — тысячи квадратных миль, многочисленные деревни объединены в несколько резерваций. У каждого племени свой язык, культура и потребности. Как же он может знать их все? На стенах его конторы висели фотографии индейцев. Фарадей внимательно рассмотрел одну, на которой был запечатлен, как написано на ярлычке ниже, «портрет вождя Кабасона, последнего воина из племени кауилла». На вожде был костюм, рубашка и галстук, а на коленях он держал шляпу-котелок. Попиэль пренебрежительно фыркнул и сказал:

— Надев одежду белого человека, они не стали белыми людьми.

Фарадей посмотрел на него:

— Разве это ваша цель — превращать их в белых людей?

Попиэль стер остатки горчицы в уголках рта:

— Знаете, как люди говорят: «Нужно убить индейца, чтобы спасти человека».

Комментарии Попиэля расстроили Фарадея. Здесь, казалось, не предпринималось никаких усилий, чтобы сохранить индейский образ жизни. Даже «последний воин из племени кауилла» носил костюм белого человека.

— Такова наша неблагодарная работа, — сказал Попиэль, — помогать этим людям адаптироваться в американском обществе. Многие из них сопротивляются. Мы постоянно разговариваем с ними, пытаясь их убедить, что, если они хотят выжить, им нужно отказаться от прежнего образа жизни. Я дни считаю, когда закончится четырехлетний срок моего пребывания здесь. От нас даже требуют, чтобы мы часть времени жили в резервации. Вы можете себе это представить? — Он отвернулся от Фарадея и взял кусок персикового пирога, который теперь завладел всем его вниманием. Продолжая сидеть спиной к посетителю, Попиэль сказал: — Удачи вам в ваших поисках!

Однако Фарадея было не так легко сбить с толку. Но нужно с чего-то начинать. Как найти местных жителей в бескрайней пустыне?

— Пожалуйста…

Попиэль развернулся и, сощурив глаза, посмотрел на него. Видя, что Фарадей не собирается уходить, он вздохнул:

— Что конкретно вас интересует?

После неприятного разрыва с Джоном Уилером Фарадей поклялся никогда не доверяться ни одной живой душе, поэтому он ответил:

— Я пишу книгу. У индейцев столько всего интересного. Особенно произведения искусства. Символизм. Таинственные фигуры и образы.

Он решил не показывать этому ослу два наброска и его рисунки оллы.

Попиэль на минутку задумался, а потом щелкнул пальцами и сказал:

— Я вспоминаю, была здесь одна команда антропологов из Нью-Йорка, которая хотела отправиться в пустыню с целью исследования шаманской наскальной живописи. — Он вытянул выдвижной ящик с папками и, покопавшись в делах, объявил: — Вот оно! — подавая Фарадею письмо. — Некий доктор Делафилд просит разрешения исследовать окрестности вокруг Барстоу в Мохаве. Им не требовалось разрешения, потому что они не собирались вступать на индейские земли. Насколько я в этом разбираюсь, они были туристами. Прошу прощения, но больше я вам ничем не могу помочь, — добавил он и вернулся к своему персиковому пирогу, давая понять, что на этом их дела можно считать законченными.

Фарадей быстро вернулся в свое поместье «Каса-Эсмеральда», где Беттина увлеченно занималась его реставрацией, пытаясь заставить фонтаны снова струиться, контролируя установку новой мебели, ковров и драпировки в просторных комнатах дома и раздавая указания рабочим, которые приводили в порядок газоны и фруктовые сады. Фарадей обнял и поцеловал свою малышку, ее длинные каштановые волосы, завитые в локоны, весело развевались на солнышке. Попрощавшись, Фарадей пообещал своим родным, что скоро вернется.

41

Он сел на поезд и поехал мимо небольших городов и через горы в пыльный горнодобывающий городок Барстоу. Он находился в ста тридцати милях на восток от Лос-Анджелеса. В полдень Фарадей остановился в привокзальном ресторане «Харвей-Хаус», где ему упаковали корзину с едой, затем он взял лошадь напрокат в местной платной конюшне. Владелец конюшни ему очень помог, показав на карте места, где он мог найти индейскую наскальную живопись.

Результаты экспедиции антропологов сначала его напугали: пиктографии были обнаружены по всей территории. Но, несмотря на размеры региона, население было малочисленным, и, как во всех маленьких городах, слухи там распространялись очень быстро. Фарадей вышел на след ученых из Нью-Йорка и направился в каньон Баттерфляй у подножия горы Смит-Пик.

В сумерках он подъехал к лагерю в устье старого песчаного русла, которое тянулось к высохшему озеру. Скалистая гора Смит-Пик стояла посреди пустыни, взрываясь в небо заостренным зубчатым контуром, а с ее скалистых склонов постоянно дул порывистый ветер. Фарадей придерживал шляпу на голове, мчась галопом к лагерю, и молился, чтобы эти ученые люди смогли ответить на его вопросы и указать ему путь, по которому ушли шаманы. Демоны из Запрещенного каньона путешествовали вместе с ним. Эти темные пугающие существа сидели в его голове и выжидали, когда наступит его минута слабости.

Когда Фарадей подъехал поближе, он увидел, что в лагере никого не видно, только ветер пугающе завывал вокруг. Хотя кофе кипел на огне и фонари на десяти столбах ярко горели, он не увидел ни одной живой души и не услышал ни одного звука из установленных бок о бок палаток. Что здесь произошло?

— Эй, есть здесь кто-нибудь? — закричал он, и ветер схватил его слова и унес их прочь.

Чувство тревоги на мгновение охватило Фарадея, но потом он увидел, как из одной палатки показался молодой человек, который выглядел так, как будто он уже неделю не брился и не мылся.

— Вам лучше покинуть это место, — закричал он, — у нас здесь эпидемия.

— Эпидемия чего? — закричал Фарадей ему в ответ. Он слез с лошади, но по-прежнему сохранял дистанцию.

— Мы не знаем. Среди нас нет врача.

— Вы все больны?

— Пока только один.

По привычке Фарадей везде путешествовал со своей аптечкой. Теперь он благодарил Бога, что эта привычка не подвела его и в пустыне. Войдя в палатку, он увидел восемь обеспокоенных человек у походной кровати, на которой лежал пожилой джентльмен с белыми усами. Он спал, дыхание его было прерывистым. Все посмотрели на Фарадея, а когда он им сказал, что он врач, радостно закричали.

Он опустился возле больного и попросил всех освободить палатку. Казалось, они обрадовались возможности выбраться на свежий сумеречный воздух. Но одна молодая женщина осталась. У нее были такие изумительно белые, как платина, волосы, каких Фарадей в жизни своей не видел. Она, казалось, не замечала присутствия Фарадея и продолжала сидеть возле кровати больного, держа его за слабую руку.

Пока Фарадей открывал аптечку и доставал стетоскоп, он внимательно изучал лицо пожилого мужчины. Поскольку все остальные члены группы были молоды и выглядели как студенты, он догадался, что это профессор Делафилд, который приехал на восток изучать индейские пиктографии. Что произошло и почему он оказался в таком состоянии?

— Мы не знаем, что с ним такое, — пробормотала молодая женщина, предугадав вопрос Фарадея, и продолжала неотрывно смотреть на профессора. — Все началось со слабости и удушья. Мы работали в каньоне. — Она подняла голову, и Фарадей заглянул в самые голубые глаза на свете. — Профессор продолжал работать, но с каждым днем становился все слабее и слабее, потом он уже не мог вставать с постели. Мы послали за доктором в Барстоу, но его там не оказалось. Профессор слишком слаб, его нельзя было перевозить. Спасибо Господу, вы здесь.

Как странно было слышать слова благодарности Богу за то, что он привел им человека, чью душу терзали демоны! Но откуда было знать этому прелестному созданию, какие злые духи осаждали его душу? И как он мог сказать ей, что он больше не верит в свою силу исцеления, потому что Бог повернулся к нему спиной?

Фарадей приступил к работе и методично, как его учили, начал осматривать больного: он отметил цвет лица и состояние кожи, прощупал пульс — все было в норме. Никаких признаков инфекции и сердечного приступа. Никаких видимых причин для такого состояния. Что же вызывало слабость и удушье?

Фарадей вынул из своей сумки медицинский инструмент, купленный в Бостоне накануне отъезда. Это последнее изобретение науки называлось «сфигмоманометр». Он видел этот отличный диагностический инструмент в деле в университете Джонса Хопкинса и решил приобрести аппарат.

Когда он обмотал манжет вокруг предплечья пожилого мужчины, молодая женщина спросила:

— Что вы делаете?

— Измеряю кровяное давление. Это поможет мне понять, что у него происходит внутри.

Она с любопытством наблюдала, как он надувает манжет с помощью резиновой груши и слушает через стетоскоп, пока манжет сдувался. Показания на маленьком измерительном приборе взволновали его, поэтому он решил повторить процедуру. После четырех попыток Фарадей понял, что показания были верными: кровяное давление этого человека было пугающе низким.

— Сколько ему лет? — спросил он, снова заглянув в ее голубые глаза.

— Шестьдесят семь. Но у него всегда было крепкое здоровье. Никогда он не болел больше одного дня.

Веки пожилого человека задрожали, и он открыл глаза.

— Элизабет?..

— Я здесь, профессор.

Фарадея по-прежнему интересовало его удушье.

— Он поднимался в горы в последнее время? — спросил он, подумав о том, что причиной удушья мог стать кровяной тромб в легких.

— Нет.

— А были какие-то еще жалобы?

— Он растянул лодыжку пару недель назад — это все. Когда ему стало лучше, он вернулся к работе.

Фарадей теперь обратился к больному:

— Сэр, меня зовут Фарадей Хайтауэр. Я терапевт. Как вы себя чувствуете?

Профессор Делафилд, казалось, был в полном сознании и смотрел на Фарадея чистым, сосредоточенным взглядом.

— Только слабость, сынок. Не могу… не могу дышать.

Фарадей сразу, как только вошел в палатку, почувствовал неприятный запах и заподозрил, что ночной горшок стоял у больного под кроватью. То, что он теперь собирался делать, должно было происходить без посторонних, чтобы сохранить достоинство Делафилда. Он попросил молодую леди покинуть палатку. Когда они остались одни, он отдернул край одеяла и поднял профессору рубашку, чтобы прощупать его живот и узнать, не болит ли где-нибудь. Запах в палатке свидетельствовал о том, что этот мужчина страдает от диареи. Но боли не было.

— Что вы ели и пили?

— Ничего необычного.

Более внимательно исследовав его руки и ноги, Фарадей обнаружил на них синяки непонятной природы.

Потом Фарадей спросил, как работает его кишечник и какого вида у него стул.

— Черный…

— Как смола?

— Да.

Фарадей откинулся назад, чувствуя, что сбит с толку. Кажется, все симптомы указывали на кровотечение, но в чем же причина? А потом он вспомнил поврежденную лодыжку.

— Что вы делали со своей лодыжкой, сэр? Как вы ее лечили?

Профессор поднял слабую руку и указал на столик возле кровати, на котором находились фонарь, бутылка с водой, стакан, расческа, карандаш, бумага и… бутылочка аспирина.

Фарадей уже знал ответ. Кровотечение желудка. Профессор Делафилд медленно умирал от потери крови и не знал этого.

— Кровотечение! — вскликнула Элизабет, молодая женщина, когда они стояли у входа в палатку, а остальные члены профессорской группы нервно бродили вокруг костра. — Но отчего? Он всегда так внимательно относился к своей диете. Он никогда не курил и не принимал алкоголя.

— Он принимает аспирин, ведь так?

Она нахмурила брови.

— После того как он растянул ногу, он принимал таблетки, которые снимали боль. Это вызвало небольшое расстройство желудка, поэтому он стал принимать аспирин.

— Сколько таблеток?

— Он выпивает баночку за неделю.

Фарадей застонал. Все двадцать лет с изобретения аспирина люди считают его неким чудотворным лекарством, принимают его от любых заболеваний и в неумеренных количествах. Он сказал Элизабет:

— Аспирин — это не панацея от всех болезней, в больших дозах он может даже навредить. Профессор думал, что у него несварение от повышенной кислотности, а на самом деле у него кровоточащие язвы на слизистой желудка.

— Но его не тошнило.

— Кровь выходит, когда опорожняется кишечник. Это коварная форма смертельного кровотечения.

— Боже мой! — прошептала она.

— Ему необходимо лечь в больницу, но он слишком слаб, чтобы его можно было транспортировать, — быстро сказал он, наблюдая, как свет от фонаря растворяется в локонах ее платиновых волос. — Мы должны остановить кровотечение. В лагере есть хоть немного окиси магнезии?

— Я не думаю. Я пошлю кого-нибудь в Барстоу. Там есть аптекарь.

— И привезите имбирное пиво, чтобы успокоить желудок и помочь работе кишечника.

На ней была белая хлопковая блуза, заправленная в брюки цвета хаки.

Пока Фарадей-врач разрабатывал логический план мероприятий по лечению и попутно отдавал распоряжения Элизабет, Фарадей-мужчина рассматривал эту молодую женщину в брюках. В первый раз в жизни он сталкивался с такой необыкновенной особой.

— Доктор Хайтауэр, — сказала она, — если бы вы не пришли, профессор бы выжил?

— Он бы умер от потери крови, и вы бы так и не узнали, что с ним случилось.

Слезы наполнили ее невероятно голубые глаза, и Фарадей почувствовал, что дьяволы из Запрещенного каньона, поселившиеся в его голове, вдруг опрокинулись со своих насестов.

В качестве срочной терапии Фарадей предписал давать профессору стакан молока каждый час и немного простой овсянки. Аспирин он велел тут же убрать из палатки и регулярно давать ему на исследование ночной горшок. Его смущало, что ему приходилось говорить с таким нежным созданием о таких неделикатных вещах. Фарадею хотелось выглядеть настоящим джентльменом, но в первую очередь он был врачом, а жизнь профессора висела на волоске.

Однако она не испытывала никакой неловкости, и он подумал, что такова натура женщины, которая носит брюки.

Фарадею приготовили кровать в палатке, где хранилось продовольствие, и когда Элизабет за это извинилась, он ответил, что это его совсем не беспокоит. Путешествуя по свету, он спал и в худших условиях, и потом, он заверил ее, здоровье профессора Делафилда — его основная забота.

— Профессор Делафилд? — спросила она, когда луна еще не взошла и они стояли, освещенные светом фонаря.

— Представитель индейцев в Сан-Бернардино сказал мне, что профессор Делафилд ищет пиктографии в этой местности. Я просто полагал…

— Представитель был прав, доктор Хайтауэр. Но ваш пациент — профессор Кин.

— Тогда кто…

— Доктор Хайтауэр, — сказала она, смеясь, — профессор Делафилд — это я.

42

Профессор Кин постепенно поправлялся. Фарадей прибыл как раз вовремя, еще можно было остановить кровотечение и повернуть ситуацию вспять. Элизабет сидела у кровати пожилого человека днями и ночами. Ее преданность профессору заставляла Фарадея вспоминать дорогую его сердцу Моргану, он представлял, как он сам через двадцать лет, возможно, будет умирать, сломленный какой-то болезнью, а его любимая дочь будет умолять чужого человека помочь им. Когда профессор, наконец, уже мог сидеть на кровати и даже есть вареные яйца, Фарадей удивлялся, что у него сохранились способности лечить, а он уж думал, что они исчезли. В тот день, когда профессор Кин уже мог выйти из палатки и прогуляться на свежем воздухе, Элизабет сказала Фарадею:

— Я не знаю, что бы я делала, если бы вы не пришли. Профессор Кин очень дорог мне. Вы посланник Божий для нас.

Фарадей подумал: странно, когда о мужчине, которого мучают демоны, говорят, что он посланник Божий. Ее слова немного облегчили его бремя.

Когда кризис миновал и профессор Кин был уже в безопасности, Фарадей смог рассмотреть повнимательнее замечательного человека — профессора антропологии, который действительно читал лекции в университетских аудиториях. Его знакомые ученые дамы не были похожи на это гибкое и хрупкое, с тонкой талией, создание, чьи волосы струились, как завитые солнечные лучи, а глаза сияли, как альпийские пруды.

И она носила брюки.

Элизабет объяснила, что профессор Кин был ее наставником и всячески поддерживал ее в стремлении стать профессором университета.

— Мой отец был против того, чтобы я шла в мужскую профессию, он считал, что это сделает меня бесполой и в итоге просто погубит мою жизнь. Он отказывался общаться со мной, пока я не поумнею — выйду замуж и нарожаю детей. Моя мать, конечно, была на его стороне, она ему во всем подчинялась. Вот вам яркий пример: конечно, мой отец против того, чтобы женщины принимали участие в голосовании, но при этом он четко заявил, что, даже если девятнадцатая поправка пройдет, он укажет моей матери, где сделать пометку в ее бюллетени.

Они сидели у костра и грелись в лучах теплого послеобеденного солнца. В это время остальные члены группы работали в каньоне, ведя записи индейских пиктографий, а профессор Кин спал в своей палатке. Пока они разговаривали, ему пришлось отвести взгляд от коротко остриженных белых волос Элизабет с модной завивкой, которую женщины лишь только начинали носить. Он знал это потому, что как-то Беттина решила идти в ногу со временем, срезала свои локоны, сделав себе, как она это называла, женскую стрижку. Но, увы, прическу свояченицы нельзя было назвать прелестным зрелищем, а Элизабет выглядела просто обворожительно.

— Фарадей, — сказала она задумчиво, — интересное имя.

— В нем есть определенная ирония. Я не приверженец науки. Я откровенно не доверяю науке и ее стремительному прогрессу в сегодняшнем мире. И при этом, благодаря моей матери, Фарадей в девичестве, я нахожусь в родственных связях с Майклом Фарадеем, который считается великим ученым своего времени.

Когда он рассказывал ей о себе, о своей жизни в Бостоне и об учебе в Гарварде, ни словом не упоминая Абигейл или шаманов, Элизабет умиротворенно смотрела на него своими голубыми глазами, и он знал, что его внешний облик приводил ее, как и большинство людей, в замешательство. С тех пор как Фарадей покинул Альбукерке, он стал мрачным и замкнутым, и от этого его природная худоба была еще заметнее, он выглядел тощим и костлявым. Необычным его делала и загорелая кожа — ведь он был определенно белокожим человеком.

— Итак, вы пришли сюда, чтобы встретиться с профессором Делафилд, — сказала она.

— Признаться, я ожидал увидеть мужчину.

Она засмеялась, обнажив свои великолепные зубы и самые замечательные ямочки на щеках.

— Так происходит всегда. Почему вы искали меня?

Сначала он хотел соврать ей, как соврал представителю индейцев, что пишет книгу, но ему показалось, что женщине со спокойными голубыми глазами можно сказать правду Он объяснил ей причину своего визита — найти потерянное племя шаманов.

— Потомки индейского народа анасази находятся где-то здесь? Я ничего об этом не слышала, но какая любопытная идея! Они члены уто-ацтекского рода?

— Не имею ни малейшего представления, — сказал он, не в силах оторвать глаз от ее солнечных волос. Она не носила шляпы, как большинство женщин, которые беспокоились о цвете лица. Иногда она могла позволить себе выпить стакан виски, и это было еще одним исключением в понятии «нежный пол». А когда она чиркнула спичкой и спокойно зажгла сигарету «Кэмел», Фарадей был так шокирован, что потерял дар речи. Никогда ранее не видел он, чтобы женщина курила. Элизабет Делафилд нередко вела себя как мужчина, и все же никогда в жизни он не встречал более женственного создания!

— Анасази — это великая тайна истории. Это люди, которые достигли наивысшего расцвета, а потом внезапно исчезли без следа. Вы знаете, доктор Хайтауэр, все задают один и тот же вопрос: куда они ушли? Но это не тот вопрос. Правильнее было бы спросить…

— Почему они больше не вернулись?

Какое-то мгновение она не могла оторвать от него взгляда. Он прочитал ее мысли и закончил за нее предложение.

— Культурные традиции индейцев очень стремительно исчезают, — сказала она с тоской в голосе. — Большинство индейцев сейчас живут в резервациях и зависят от правительственных поставок еды, одежды и медикаментов, а так как в правительственных школах обучение ведется на английском языке, местные языки и религии подавляются, запрещается все больше и больше ритуалов — это неизбежно приведет к тому, что местная культура исчезнет. Со смертью каждого старейшины племени умирает еще одна традиция. Цель моего пребывания здесь — искать и записывать доказательства тех исчезающих традиций, а именно наскальной живописи.

Слово «исчезающие» насторожило его.

Если местная культура, укоренившаяся на этой территории и существовавшая здесь тысячелетиями, стремительно исчезала, то каким хрупким и мимолетным был мир, в котором жили его шаманы-затворники, мудрецы народа анасази!

Неожиданно Фарадей почувствовал какое-то новое волнение. К своему удивлению, он понял, что его очень интересовали анасази, но не для получения ответов на его духовные поиски, а как народ, чья культура исчезла.

Он спросил ее о слове «ошитива», и Элизабет сказала, что, скорее всего, это имя.

— Очень похоже на язык хопи.

— Да! Девушка, которая назвала мне его, была хопи.

Когда он показал ей свой набросок девушки, Элизабет взволнованно попросила его разрешения сфотографировать его. Пока он держал набросок на свету, а она настраивала фотокамеру, он решил показать ей два других рисунка, которые еще в Бостоне дала ему цыганка-гадалка.

Элизабет минуту изучала их, сморщив нежный, красивый лоб и нахмурив брови, а потом сказала:

— Зигзагообразная линия часто встречается в древней наскальной живописи и пиктографии, хотя мы не знаем, что она обозначает. Вовсе не обязательно, что это молния. Но этот рисунок, напоминающий безголового человека с поднятыми руками, похож на дерево джошуа.

— Что?

— Это громадная юкка, что растет посреди горной пустыни. Вы должны были видеть это дерево, когда скакали сюда из Барстоу. Где, вы сказали, живете?

— Возле деревни Палм-Спрингс.

— Деревья джошуа растут в изобилии на севере, в нескольких милях от вас, но это громадная территория, доктор Хайтауэр. — Она повела его в главную палатку, где ее студенты систематизировали различные участки местности, изучали ископаемые, сортировали и помечали наконечники стрел и кремневые инструменты. На рабочей лавке она развернула карту пустыни в окрестностях его дома. Раскладывая карту, Элизабет мимоходом спросила его, нравится ли его жене жить в долине Коачелла.

— Считается, этот сухой воздух очень полезен для здоровья.

Когда Фарадей сказал ей, что он вдовец и их взгляды встретились, он увидел интерес в радужной оболочке ее спокойных голубых глаз. Приступ внезапного желания пронзил его тело. Фарадей находился здесь, чтобы найти Бога, и все же он не мог спокойно смотреть на шелковистые платиновые локоны Элизабет.

Ему было всего сорок семь, но суровое испытание в каньоне и последующее беспамятство состарили его так, что его черные волосы и борода полностью поседели. И хотя он полагал, что был лишь на двадцать лет ее старше, Элизабет могла подумать, что между ними разница в целое поколение или даже больше.

В главной палатке вдруг стало тесно и душно, и атмосфера становилась близкой к интимной. Элизабет показывала ему фотографии наскальных рисунков, которые нашла она и ее студенты. Многие рисунки очень сильно пострадали, от некоторых остались лишь фрагменты.

— Мы сфотографировали этот рисунок возле Бейкера, до того как бригада инженеров взорвала склон холма, чтобы разрабатывать рудник. По нашей оценке, эти символы были выгравированы на скале сотни лет назад.

Она принялась объяснять истинную цель ее пребывания в горной пустыне.

— Мы здесь не только для того, чтобы сфотографировать индейскую наскальную живопись и собрать все вместе в одной книге. Мы хотим затронуть за живое американский народ и побудить его рассмотреть вопрос сохранения этих древних произведений искусства до того, как они окончательно исчезнут.

От ее страстной речи заряжался воздух, щеки ее горели, зрачки расширились, и Фарадею вспомнилось изречение: один страстный человек стоит более ста просто заинтересованных. Он посмотрел на причудливые гравюры высоких людей с необычно широкими плечами и перевернутыми чашами на головах.

— Как вы считаете, кто они?

— Мы не знаем, — сказала она, пожав плечами. — Но уже не в первом месте мы обнаруживаем такие фигуры. Это определенно мифические существа. Возможно, ваши анасази.

Она решила рассказать ему легенду племени навахо, которая объясняла тайну исчезновения анасази.

— Анасази — сами по себе очень интересный мир. Правильнее было бы писать это слово так. — И она написала его. — «Анаа», что означает «враг-чужестранец», и «сази», что означает «родовой, потомственный». Послушайте это.

Она открыла книгу, озаглавленную «Мое пребывание среди дене», и начала читать ее вслух. Они сидели вдвоем в палатке, ее голос был нежным, а запах духов сладким.

«Старейшина племени навахо рассказал мне, что произошло с их древними врагами. Он сказал: “Анасази были сильными и властными людьми, они могли летать по воздуху и общаться со сверхъестественными существами. Но они злоупотребляли своим могуществом, и это рассердило богов, которые послали ураганы огня в каньоны, где обитали анасази, послали одноглазого и однорогого зверя, которые изрыгали огонь. Анасази знали, как путешествовать на молнии, и посылали их на своих врагов, поэтому боги уничтожили анасази молнией. Те, кто выжил, взмыли в воздух на огненных стрелах”».

— Молния! — сказал Фарадей. — Может она иметь какое-то отношение ко второму рисунку? — Он задумался над тем, что она прочитала. — Что все это значит?

Элизабет закрыла книгу:

— Существует много историй в племени навахо, объясняющих, что произошло с людьми, которые жили в Нью-Мексико до того, как их собственные предки пришли сюда с севера. И все эти истории довольно отвратительные. Сменилось уже столько поколений, а племенная неприязнь друг к другу по-прежнему существует.

Фарадей решил показать Элизабет то, что он никому не показывал, уверенный в том, что она сохранит его секрет. Ведь золотая олла была вверена ему и никому другому.

Ее глаза округлились при виде цветного узора. От удивления она приоткрыла рот.

— Он… потрясающий! — выдохнула она. — Вы сказали, что нашли его в каньоне Чако?

— В Пуэбло-Бонито. Я собственноручно выкопал его. Можете определить его возраст?

— Форма кувшина и узор говорят о том, что этот кувшин относится к периоду, называемому «Третья керамика». Определенно, «доиспанский» период. Вероятнее всего, его вылепили во времена, когда это место все покидали. Некоторые археологи экспериментируют с древесными кольцами, полагая, что так они смогут определить дату изделия. Но это новый метод в науке, и он еще толком не изучен. Тем не менее, из того, что я знаю о каньоне Чако и времени, когда его покинули жители, я могу предположить, что этот кувшин был создан в двенадцатом столетии.

— Есть ли какой-то смысл в узоре?

— Мы уверены, что геометрический узор в индейском искусстве символизирует собой равновесие в природе. Гармонию. Керамика была и по-прежнему остается неотъемлемой частью индейской культуры. Это не только утилитарные горшки и кувшины. Гончарное искусство — это священнодействие. Гончар молится до и во время работы. Но на этом изделии узор хаотический. Нет в нем ни равновесия, ни гармонии. Он почти что неистовый. Возможно, на нем запечатлено какое-то страшное событие?

Вспомнив слова Джона Уилера о каннибализме и повсеместных убийствах, Фарадей задрожал от страха.

— И все же в этом неистовстве есть своя красота, — задумчиво сказала Элизабет. — Жуткая красота.

Она положила ладони на рисунок и с помощью больших и указательных пальцев сделала рамку, а потом двигала ее, останавливалась, изучая фрагменты узора.

— Боже мой! — вдруг выпалила она.

— Что? — Он наклонился к ней поближе и почувствовал слабый запах розы.

— Посмотрите, существо с четырьмя ногами. Это может быть овца или собака. А сюда посмотрите. — Она переместила руки. — Похоже на дерево. Вот этот символ здесь означает воду. А вот это звезда.

— Не такой уж он хаотичный, — пробормотал он, в первый раз разглядев картинки в узоре. — Не просто линии, изгибы и точки, но самые настоящие предметы!

Он был потрясен. Раньше, когда он рисовал кувшин, он ничего не видел, кроме хаоса, — никаких отдельных компонентов. Но сейчас, когда прекрасные руки Элизабет выделили рамкой каждый символ, он вдруг увидел и дерево, и мужчину, и ястреба.

— Но вам придется выделить каждый символ, чтобы отчетливо рассмотреть, — посоветовала она. — Это почти как…

— Что?

— Это почти как зашифрованное сообщение. Похоже на головоломку, которую нужно решить.

— Головоломка? — Сначала те два рисунка от цыганки-гадалки, а теперь этот таинственный кувшин.

— Разгадку этой тайны, — сказала Элизабет, — можно было бы найти в самой культуре анасази. Что эти символы и геометрические узоры значили для них? К сожалению, мы знаем очень мало о древних жителях Нью-Мексико. В этих символах нет никакого смысла без контекста… о, это очень странно!

Она повернулась к следующему наброску. Он продолжал следить за ее красивыми руками. У Элизабет Делафилд были красивые, длинные, сужающиеся кверху пальцы, на ногтях: — маникюр, хотя она и лазила по горам и ковырялась в земле.

— Доктор Фарадей, символы не повторяются. Это крайне необычное явление.

— Может быть, они рассказывают нам какую-то историю?

— Да, но где начало, а где конец? — Она снова посмотрела на него своими спокойными голубыми глазами, и ему захотелось окунуться в них. — Как будто эта история рассказывалась по замкнутому кругу — без начала и конца.

Их глаза встретились, и он задумчиво сказал:

— Я пришел сюда за ответами, а нашел еще больше загадок. — А потом, утонув в красоте ее глаз, тихо добавил: — Чудеса никогда не закончатся?

43

— Никто не знает, что означает индейская наскальная живопись, символичны ли пиктографии, случайны ли они или рассказывают какую-то историю, — сказала Элизабет Делафилд, когда они шли по узкому ущелью, чьи базальтовые стены были покрыты причудливыми выгравированными или нарисованными символами. Фарадей старался следить за тем, что и как говорила Элизабет, но, так как она шла впереди него, все, что он мог видеть, — это ее прекрасную, стройную фигуру и ее белокурую головку, на которую он шел, как на маяк.

Проснувшаяся страсть приводила его в бешенство. Человеку, который находится в духовном поиске, это не позволительно. Он во всем винил демонов из каньона Чако. Но Фарадей знал, что, возродив в себе крепкую христианскую веру, он поднимется над властью темных духов и над слабостью своей плоти. Когда они шли через камни и развалины, профессор Делафилд обернулась через плечо и улыбнулась. Он улыбнулся ей вслед.

А потом им пришлось взбираться наверх и его сопротивление ослабло.

Он привык к тому, что женские ноги всегда были спрятаны под длинными юбками (хотя, как врач, он часто исследовал оголенные женские бедра и икры, но он относился к ним только так, как подобало врачу). А сейчас он не мог не смотреть на ноги Элизабет, когда она поднималась по умеренному склону, — сильные упругие бедра под брюками оставляли так мало его воображению. От волнения у него перехватило дыхание, а Элизабет остановилась и посмотрела на него.

— Вы в порядке? У вас очень красное лицо.

Он пробурчал, что не привык к таким экскурсиям, и настоял на том, чтобы она шла впереди, а он будет ее догонять. Он сел на валун и подождал, пока она не скроется из виду за поворотом тропы. Он распахнул рубашку и стал обмахивать себя шляпой. Почему он все еще оставался здесь, раз уже получил информацию, за которой пришел?

«Вам нужно исследовать территорию вблизи дерева джошуа, — сказала она ему за день до этого похода, когда они сидели в главной палатке. А затем она добавила: — Интересно, а что, если квадрат с молнией внутри означает рудник. Территория дерева джошуа исторически была горнодобывающей областью».

Значит, нет необходимости больше задерживаться здесь. И все же он не уходил. Фарадей хотел быть уверенным, что профессор Кин идет на поправку и рецидив не повторится. Ему нужно узнать все об индейцах от Делафилд и членов ее команды. Он ждал хорошей погоды, чтобы сделать превосходные наброски…

Сидя на солнышке, он придумывал какие угодно отговорки, не желая признавать истинной причины — тайного желания находиться рядом с Элизабет Делафилд.

На скале в каньоне Баттерфляй они нашли большое количество петроглифов — фантастические фигуры и символы, на которых он с трудом пытался сконцентрироваться. Пространство было таким узким, что рука Элизабет часто касалась его руки, когда она указывала ему на изображения снежного барана и гремучих змей. Ее теплое дыхание невольно ласкало его щеку, а когда она потянулась наверх указать ему на одну фигурку, ткань блузки натянулась на ее груди и ему показалось, что он сейчас потеряет сознание.

Сославшись на болезнь, которой он страдал в Альбукерке, Фарадей сказал, что чувствует себя еще слабым и ему нужно вернуться в лагерь и отдохнуть. Элизабет радостно согласилась.

Они ели ленч и разговаривали об индейских шаманах. Фарадей забыл о своем дискомфорте в ущелье и весело смеялся со своей очаровательной собеседницей. Когда он совсем успокоился, он рассказал ей о своей дочери, о том, как она появилась на свет, как он стал вдовцом. Больше он ей ничего не сказал, но, казалось, она все поняла.

Когда Элизабет спросила его, кто сейчас заботится о Моргане, он не мог сказать ей правды. Фарадей хотел, чтобы она была о нем самого лучшего мнения. Он полагал, что даже ее, женщину современных взглядов, потрясет то, что он живет с сестрой своей жены, не будучи с ней связанным узами брака. Он уже и так своими ночными визитами возмутил спокойствие нескольких домовладелиц в Альбукерке. Поэтому он просто сказал Элизабет то, что говорил всем: Моргана под присмотром очень умелой и надежной женщины. В конце концов это была правда.

Элизабет и Фарадей как будто потеряли счет времени, когда они вдвоем исследовали местность, в восхищении делая новые открытия и взволнованно обсуждая их за обедом с остальными членами группы. Пока Элизабет фотографировала каменные склоны и валуны, покрытые символами и рисунками, Фарадей зарисовывал облака и ястребов, калифорнийских перепелов и пустынные ноготки. Пустыня Мохаве была разноцветной палитрой — от оранжевой королевской бабочки до розовой пустынной ивы, от ярко-синего дубоноса до желтой иволги, от белокрылых голубок до черногрудых перепелов, и все оттенки желто-коричневого и розовато-лилового песка и гор. Они совершали долгие прогулки наедине — под луной и под солнцем — и разговаривали обо всем на свете.

— Вы отличаетесь от других мужчин, доктор Хайтауэр. Мужчины-коллеги не воспринимают меня серьезно, потому что я женщина, а мужчины других профессий думают, что я просто заполняю свой досуг, пока я еще не замужем и не стала матерью. Но вы уважаете меня и мою работу. Это такая редкость.

Элизабет тоже была редкостью. Работая, она обычно напевала себе под нос популярные мелодии, чаще всего песню Скота Джоплина «Рэгз». Прекрасная Элизабет, такая же яркая, как солнечный рассвет, думал Фарадей, но эти мелодии не спасают ее душу, что еще больше располагало его к Элизабет.

Доктора интересовала ее личная жизнь, но он не осмеливался спрашивать. Казалось, не было в ее жизни мужчины, который ждал ее возвращения домой. Чем ближе он узнавал ее, тем яснее понимал, что она сдерживает свои чувства, как будто она пыталась их защитить. Они лазили по камням и валунам в поисках пиктографий, держась за руки, он часто брал ее за узкие запястья, чтобы помочь ей спуститься вниз. Скоро их разговоры начали прерываться короткими паузами, которые становились все длиннее и длиннее, а однажды они прекратили разговаривать и не смогли смотреть друг другу в глаза. Потом один из них сказал что-то прозаическое, чтобы рассеять магию момента.

Фарадей начал подозревать, что Элизабет страшится своих чувств к нему, и от этого его желание разгоралось еще сильнее.

44

Ему снилось, что он находится на борту корабля и пьет с офицерами, а Абигейл в каюте умирает от кровотечения. Вероятно, он кричал во сне. Резко сев на кровати, он почувствовал, как чье-то присутствие вдруг окутало его лаской, и по сладкому запаху духов он догадался, что в палатке Элизабет.

Она держала его, когда он кричал, говорила ему какие-то нежные слова и гладила его по волосам. Он не выдержал и зарыдал, бросившись в объятия Элизабет. Все, что так долго копилось внутри, выплеснулось наружу — из-за его тщеславия умерла жена.

А когда слезы иссякли и он уже не мог ничего говорить, Элизабет отошла и, неотрывно следя за ним своими голубыми глазами, сказала:

— А теперь послушайте меня, Фарадей. Рождение ребенка — это всегда риск. Это часть природы. Современная медицина может очень многое, но остальное — в руках Бога. Моя бабушка умерла, родив мою маму, и многие годы мама страдала от угрызений совести. Но она примирилась с этим, и вы должны.

Она вытерла слезы на его лице и продолжила, но уже более нежно:

— Фарадей, вы хороший человек. Вы пришли в пустыню с благородной целью. Не с киркой и топором в поисках золота, как делают многие, а чтобы найти исчезнувший народ. Я не могу думать о более высокой цели.

— Я бы хотел, чтобы все так и было, но, Элизабет, я живу во лжи! Я обманул вас! — Теперь он говорил быстро, чтобы успеть, пока смелость не покинет его. — Вспомните девушку из племени хопи, чей портрет я показывал вам. Я встретил ее в полночь в каньоне Чако. И что-то еще там было — мы были не одни. Некое зло присутствовало там. Элизабет, я боюсь, что дьявол прикоснулся к моей душе! Я страшусь вечного огня проклятия, и мне плохо от сознания, что я умру, прежде чем я найду Бога и получу искупление грехов. Я потерял свою душу в каньоне тех древних людей, и теперь только их потомки, которые прячутся где-то в калифорнийской пустыне, могут найти ее. Я — мошенник! Шарлатан! Я искал индейцев ради спасения своей собственной души, а не как вы — ради сохранения их культуры, просвещения всего человечества. Я искал их ради своих эгоистических целей. Я недостоин вас, а ваши светлые помыслы — меня!

Она прикоснулась к нему.

— Ерунда, — нежно сказала она, — вы не эгоист и думаете не только о себе. Я видела ваши красивые рисунки. В них есть уважение, Фарадей, и восхищение в каждой детали. Их создал художник, страстная натура, который с любовью относится к тому, что делает. Вы этого еще не поняли, Фарадей, но вы такой же, как я. Вы хотите сохранить исчезающие культуры.

45

Он решил, что должен уехать.

После того как он открыл душу Элизабет, он не мог больше здесь оставаться. Когда за завтраком его новые друзья собрались вокруг костра, он объявил им, что после обеда собирается ехать в Барстоу, где сядет на поезд до Лос-Анджелеса, а оттуда вернется домой. Он чувствовал и гордость за самого себя, и сердечную боль. Два Фарадея Хайтауэр собирали чемодан тем утром: один искал спасения и божеской милости, а второй хотел заключить в свои объятия Элизабет Делафилд.

Его новые друзья выразили сожаление по поводу его отъезда, но они понимали его желание быть со своей семьей. А потом в дверном проеме его палатки появилась Элизабет с солнечным нимбом над головой.

— Пожалуйста, не уезжайте, — попросила она, — не сегодня. Вы можете уехать завтра. А сегодня я хочу вам кое-что показать.

Их глаза встретились, ее просьба льстила его самолюбию.

— Что вы хотите показать мне?

— На самом деле я хотела попросить вас об одном одолжении. Наши фотографии черно-белые, и они не передают великолепной цветовой гаммы наскальной живописи. Я видела ваши наброски, у вас очень тонкое чувство цвета. Как великолепно вы передаете голубой цвет бабочки или бледно-лиловый оттенок гиацинта! Полагаю, это бесцеремонно с моей стороны, но я собиралась попросить вас…

Новое чувство, родившееся в нем несколько дней назад, расцвело в полную силу, когда он представил, как черно-белые картинки озарятся яркой разноцветной жизнью под его рукой.

К своему удивлению и радости, он вдруг понял, что теперь у него в жизни появилась новая цель — работать с Элизабет, искать и сохранять исчезающие культуры.

46

Он поскакал в Барстоу отправить Беттине телеграмму, что с ним все в порядке, но он задерживается. В лагере его уже ждала Элизабет с флягой воды, походным ленчем и самодельной картой. Они собирались начать работу в этот же день, после обеда, когда было должное освещение.

В узком ущелье они прошли мимо гигантской черепахи, но Фарадей едва обратил на нее внимание, как и на восхитительные белые цветочки под ногами под названием «звездочки пустыни», и ярко-красного мухолова, которого они спугнули из мескитового куста. Его мысли парили где-то высоко над землей.

Он не забыл своих шаманов, как и демонов, которые завладели его душой в Запрещенном каньоне, просто день был таким насыщенным, прекрасным и теплым и Фарадей снова испытывал страсть.

По дороге Элизабет сказала ему, что место, куда они шли, самое ее любимое, оно сохранилось как нельзя лучше, и она хочет разместить его фотографию на обложке своей книги. Но вдруг тишину дня нарушил громкий, эхом отдавшийся треск.

— Что это было?

— Похоже, на гром, — предложила она, но небо над Смит-Пиком было безоблачным.

Второй треск прокатился по склонам горы, и Элизабет воскликнула:

— Это выстрел ружья!

— Боже мой! — Неужели они наткнулись на охотников? Или на преступников, ведь «Дикий Запад» все еще был в памяти людей.

Они держались своей тропы, но шли быстро, потому что выстрелы продолжали звучать и они думали, что, может быть, кто-то попал в беду и ему нужна помощь. Когда Элизабет поняла, что выстрелы раздаются недалеко от ее места с пиктографиями, она ускорила шаг, и как только они повернули за громадный валун, они увидели двоих мужчин с шестизарядными ружьями, которые по очереди стреляли в стену и кричали от радости.

Они использовали наскальную живопись в качестве мишени!

Элизабет издала яростный крик и бросилась на мужчин, высоко взмахнув своей походной палкой. Ее действия были такими стремительными и так обескуражили Фарадея, что он просто остолбенел и не мог пошевелиться. Стрелки тоже были обескуражены: пока она к ним бежала, они открыли рты и смотрели на нее, боясь пошевелиться.

А потом она набросилась на них, обрушив на их головы и плечи град ударов тяжелой палки. Элизабет кричала и ругалась. Они же, упав на спину и подняв руки, пытались защищаться и орали от боли.

— Какого черта с вами происходит, дамочка?!

Она била их до тех пор, пока они не отползли с поляны и не побежали прочь, изрыгая проклятия, а вскоре Фарадей услышал фырканье лошадей и топот удаляющихся копыт.

Тяжело дыша, с красным от гнева лицом, Элизабет бросила палку и побежала к стене. Она с ужасом осматривала стену.

Каждый дюйм был поврежден. От петроглифов ничего не осталось.

Элизабет заплакала. Нежно положив руки на разрушенную стену, она тихонько всхлипывала, потом разрыдалась. Когда она опустилась на землю, Фарадей встал на колени возле нее.

— Я очень сожалею, — пробормотал он, желая обнять ее и в то же время бежать следом за теми двумя, догнать и задушить их. Нежность и гнев сковали его.

— Пропало, — прошептала она, закрыв лицо руками, — все пропало. — Она убрала руки от лица, и взгляд ее полных слез глаз, в которых читался один очевидный вопрос, пронзил Фарадея насквозь, оголив его каждый нерв. — Зачем они сделали это? О, Фарадей, что двигало ими?

Он притянул ее к себе и обнял. Она зарыдала с новой силой, и скоро рубашка на его груди была вся мокрая от слез. Она вцепилась пальцами в его рукава, потом затихла, склонив голову на его груди. Они сжимали друг друга в крепких объятиях.

— Кто знает, что заставляет человека делать то, что он делает? — сказал Фарадей. — Ты не можешь защитить их всех, Элизабет, это не в твоих силах.

И в этот момент ему пришло в голову, как похожи они были в своих страстях, грехах и желаниях. Она подняла к нему свое лицо, и он поцеловал ее, слов уже было не нужно. Когда они занимались любовью, страх и боль куда-то исчезли, он видел только сильную, красивую женщину, залитую солнечным светом, и он мог только удивляться, почему Бог даровал ее ему, жалкому грешнику.

Когда уже умиротворенные они лежали в объятиях друг друга, Элизабет сделала одно признание.

— Фарадей, дважды меня сильно обидели. У меня на сердце две глубокие раны, их оставили мужчины, которым я доверяла и которых сильно любила. Для них я была лишь испытанием их мужской доблести. Когда они завоевывали меня, я им становилась неинтересна и они оставляли меня. Мое сердце не переживет третьего удара. Пообещай, что ты никогда не предашь меня и не причинишь мне вреда. Но если ты обманешь, то я навсегда закрою свое сердце и никогда больше не доверюсь ни одному мужчине.

Сраженный ее признанием, он пообещал. В первый раз он понял, как уязвима и беззащитна его сильная Элизабет. Его желание защищать ее вдруг стало таким непреодолимым, что если бы в тот момент кто-нибудь только прикоснулся к ней, Фарадей Хайтауэр убил бы его.

47

— У тебя есть мечта, Элизабет?

Они лежали на одеяле в тени сосен, в их любимом маленьком каньоне, где их никто не мог найти, и завтракали.

— Ты будешь смеяться, — сказала она. — Я хочу когда-нибудь побывать в Египте. Еще когда я была маленькой девочкой, я ужасно хотела поехать туда. Фарадей, я хочу плыть по Нилу, взбираться по пирамидам, сидеть у подножия Сфинкса. Я хочу увидеть место, где родился Моисей, а Иосиф качал младенца Иисуса. Я хочу прокатиться верхом на верблюде и посмотреть танец живота. Я хочу попробовать потрясающий местный кофе и, может быть, даже покурить кальян.

Он гладил ее по волосам.

— Тогда ты должна ехать.

— На мою зарплату? — Она засмеялась и крепче прижалась к нему. — А какая у тебя мечта, Фарадей?

— Отвезти тебя в Египет.

Они оба рассмеялись, а потом снова предались любви.

На следующее утро, когда Элизабет вышла из своей палатки, Гарри, член исследовательской группы, объявил:

— У нас закончился кофе.

— Этого не может быть, — сказала она. — Мы ведь экономили, не так ли?

— Мы не можем работать без кофе, — сказал Гарри, двадцатилетний юноша, который испытывал тайное влечение к своему профессору.

— Я съезжу, — предложил Фарадей. — Какие еще продукты нам нужны?

Члены экспедиции так долго находились в пустыне одни, что охотно ухватились за возможность себя побаловать. Гарри ужасно хотел свежих апельсинов. Джо, сын итальянских иммигрантов и первый в своей семье, кто учился в колледже, попросил включить в список салями и красное вино. Синтия, еще одна женщина в лагере, отчаянно хотела шампунь. Список постепенно увеличивался. Фарадей уехал, пообещав вернуться с подарками.

Его не было три дня. Когда он вернулся с двумя нагруженными мулами, был полдень. Из каньона Баттерфляй прибежал Гарри, восторженно сообщив, что он нашел необычный петроглиф. Хотя Элизабет ждала Фарадея и хотела побыть с ним наедине, ее профессиональное любопытство одержало вверх. Она должна была незамедлительно увидеть новую находку.

— Туда, наверх, — тяжело дыша, сказал Гарри и махнул рукой. — Туда идти по крайней мере ночь.

Элизабет попросила Фарадея пойти с ней, но профессор Кин снова неважно себя чувствовал, да и сам Фарадей устал после путешествия в Барстоу и закупок продовольствия. Итак, Элизабет отправилась в каньон Баттерфляй с Гарри и Синтией, а в лагере осталось пять человек.

Через два дня удрученная тройка появилась из каньона, а повесивший голову Гарри говорил:

— Мне очень жаль, доктор Делафилд. Я был так взволнован, когда увидел рисунок на скале, что забыл отметить место.

Элизабет опустилась у костра, с радостью приняв чашку кофе из рук Фарадея. Ей было жаль, что они потратили два дня на бесплодные поиски. Но тут же она поспешила заверить Гарри, что в этом нет ничего страшного, они возобновят поиски через несколько дней.

Когда солнце садилось за западные склоны гор, отбрасывая розовые и белые тени по соленому дну высохшего древнего озера, настроение в лагере постепенно стало мрачным и унылым. Синтия занималась бутербродами к ужину, профессор Кин, извинившись, уединился в своей палатке, Джо сказал, что ему нужно написать какие-то письма, а Гарри поплелся в учебную палатку, где он погрузился в изучение карты местности.

Элизабет пристально посмотрела на Фарадея и спросила:

— Что-то не так?

Его лицо пылало в свете костра.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты как-то странно себя ведешь. По-другому. — Она огляделась вокруг. — Что-то произошло. Я чувствую это.

Он встал и протянул ей свою руку.

— Мы можем поговорить наедине? — спросил он, предварительно нервно откашлявшись. Она испуганно посмотрела на него. — Где-нибудь здесь, но чтобы нас никто не мог слышать.

— Фарадей…

— Это важно, Элизабет.

— Ты меня пугаешь.

Они отошли на несколько ярдов от лагеря. Он снова откашлялся, переминаясь с ноги на ногу и продолжая следить через ее плечо за палатками. Он молчал, поэтому Элизабет спросила:

— Фарадей, что ты хотел мне сказать?

— Ну, не совсем сказать. Есть одно место, куда я хочу тебя отвести.

Она бросила на него удивленный взгляд.

Он снова посмотрел мимо нее, а потом его лицо прояснилось, он улыбнулся и сказал:

— Тебе придется закрыть глаза.

— Что?

— Пожалуйста, дорогая.

Чтобы быть уверенным, что она не подсматривает, он закрыл ее глаза своей рукой и повел в сторону лагеря, к ее палатке, которая теперь светилась изнутри множеством фонарей, зажженных членами группы. Пока он вел ее к палатке, остальные обитатели лагеря собрались неподалеку, улыбаясь и тихо хихикая.

— Ну, хорошо, госпожа, ты можешь войти, — сказал Фарадей, и уже никто больше не мог оставаться сдержанным и серьезным.

Джо просто разразился истерическим хохотом, когда Элизабет вошла в палатку. Она была потрясена.

Мебель, книги и ее личные вещи — все было убрано, на полу расстелены маленькие коврики и разбросаны подушки. На стенах висели белые простыни. Но они не были чисто-белыми — на них были изображены разные пейзажи. На одной стене нарисована аллея из пальм, растущих вдоль реки, по которой плыли лодки с треугольными парусами, а на заднем плане виднелись далекие песчаные холмы. На второй стене красовались минареты и купола, и шумный восточный базар С женщинами в паранджах и мужчинами в фесках. На третьей стене возвышались пирамиды, и на их фоне среди песчаных холмов Сфинкс поднимал свою величественную голову, украшенную головным убором забытого фараона.

— У нас никогда не заканчивался кофе. Это была моя идея, — гордо заявил Джо, молодой итало-американец. — Это был тайный заговор. Доктор Хайтауэр сказал, что хочет сделать вам что-нибудь приятное.

— А мы захотели помочь, — выпалила Синтия, сияя от счастья.

— Не было никакого нового наскального рисунка, доктор Делафилд, — добавил Гарри, робко улыбаясь. — Я должен был обманом увести вас из лагеря, чтобы доктор Хайтауэр и другие создали это.

— А я, — вмешался довольный профессор Кин, — служил поводом для доктора Хайтауэра остаться в лагере и не ходить с вами в каньон.

— Значит, вы не чувствовали себя плохо? — спросила она.

Он ударил себя в грудь:

— Никогда не чувствовал себя лучше! — Профессор Кин повернулся к остальным и сказал: — Я думаю, нам следует оставить этих двоих исследовать Египет. Что вы на это скажете?

— Эй, Синт, а как насчет тех бутербродов? — спросил Джо, вспомнив о салями, которую привез доктор Хайтауэр.

Когда в палатке они остались одни, а голоса остальных потонули в ночи, Фарадей обнял Элизабет.

— Как вам это удалось? — прошептала она, изумленно осматриваясь вокруг.

— Это было нелегко, — смеясь, ответил он. — Нужно было найти краски, простыни и еще кое-что. Но у меня были отличные помощники.

— Вас всего пятеро. Вы, должно быть, работали день и ночь.

— Твои студенты любят тебя, и ты знаешь это. — Он посмотрел на нее и нежно добавил: — И я тоже.

Закрыв лицо руками, она начала тихо плакать, а Фарадей притянул ее к себе и сказал:

— Ну-ну, не плачь!

— О, Фарадей, я так счастлива! Никогда в жизни я не испытывала подобного.

Она окинула взглядом рисунки. Она могла сказать, какие части были выполнены талантливыми руками Фарадея, например, каирский базар, который был удивительно живым, казалось, сейчас она услышит зов муэдзина, а какие — его помощниками.

— А это, должно быть, верблюд? — спросила она.

— Профессор Кин рисовал его. Он ужасно им гордится.

— О, Фарадей, — снова сказала она, — Фарадей…

48

Он снова скакал в Барстоу, чтобы послать Беттине еще одну телеграмму, в которой он уверял ее, что у него все хорошо и она не должна волноваться. Хотя, конечно, он понимал, что скоро ему все равно нужно будет уехать. Его давно не было дома, и он ужасно истосковался по своей дочери.

— Поедем со мной, Элизабет. Давай вместе искать индейских шаманов. Подумай, какие открытия мы сможем сделать!

Она призналась, что втайне хотела помочь ему в его поисках, и очень обрадовалась, когда он попросил ее об этом. Ее отпуск заканчивался, и она должна была возвращаться в университет, к лекциям, но она с удовольствием осталась и продолжила бы свою работу в песках. Она ликовала.

— У меня такое ощущение, — сказала она, — что рисунок на золотой олле рассказывает о путешествии твоих шаманов. Между нами говоря, я уверена, что мы можем расшифровать этот код. Хотя большинство индейских племен и народов изучаются и регистрируются на юго-западе, еще сохранились изолированные поселения. Если шаманы, которых ты ищешь, еще живы и белый человек не добрался до них, они, возможно, продолжают сохранять традиции предков. Какая это будет историческая находка! Какая команда из нас получится, Фарадей! Мы напишем книгу об удивительных открытиях!

Он вдруг стал серьезным.

— Мы должны поговорить о браке, Элизабет.

Уже не в первый раз поднималась эта тема.

— Фарадей, я не стремлюсь выйти замуж. Я ценю свою независимость, ты знаешь это.

— Но однажды ты захочешь стать матерью.

Она в изумлении посмотрела на него:

— Фарадей, не все женщины хотят иметь детей.

От этих слов земля стала уходить у него из-под ног. Он считал, что все женщины хотят детей, потому что ради этого Бог их и создал. Но оригинальный образ мыслей Элизабет очаровывал Фарадея еще больше.

— Мы проведем медовый месяц на Ниле.

— Я уже побывала в Египте.

— Я люблю тебя, Элизабет.

Она поцеловала его и сказала:

— И я тебя люблю.

Элизабет проводила его до железнодорожной станции и там вручила ему подарок.

— Это очень древняя вещь, и мне сказали, что это искусство умирает.

Корзины «пайуте» были чудом изобретательства. Сначала корзину натирали кашицей из кактусовых листьев, чтобы заполнить пространство между переплетенными прутьями, а потом покрывали ее горячей сосновой смолой. Смолу также заливали внутрь корзины, а затем раскаленными камнями, чтобы смола не успела застыть, а проникла во все щели, уминали внутренние стенки. Когда она застывала, покрытие приобретало полупрозрачный янтарный цвет и корзина превращалась в не пропускающий влагу сосуд.

Фарадей сказал ей, что это просто сокровище в его коллекции. Она пообещала, что приедет к нему в поместье «Каса-Эсмеральда» в течение месяца. Они поцеловались на прощание, и он в клубах паровозного дыма поехал домой.

49

Фарадей встретил свою дочь с распростертыми объятиями, он кружил ее и кружил, пока она уже не начала от восторга пронзительно визжать.

— Тебя так долго не было, Фарадей! — сказала Беттина, а Фарадей, ничего ей не ответив, лишь слегка чмокнул ее в щеку.

Он привез им угощения, которые купил в Лос-Анджелесе, когда делал пересадку на другой поезд, — шоколадные конфеты «Тутси роллз» и «Поцелуи Херши» для Морганы и диетическое печенье для Беттины. Корзина для воды «пайуте» заняла почетное место в его коллекции, но когда Беттина увидела ее, она заявила, что уродливее вещи она еще в жизни не видела. Он рассмеялся, а на выходные повез «двух своих девочек» в Лос-Анджелес, где они сняли номер в роскошном отеле «Александрия» на Спринг-стрит. Они посетили один из самых новых кинотеатров на Бродвее, где они с трепетом посмотрели «Тарзана» и смеялись над немым кино компании «Кийстоун Копс». Потом на Тихоокеанской электрической железной дороге они поехали в Санта-Монику, и Моргана с восхищением смотрела на океан, который она видела первый раз в жизни. Они наслаждались изысканной едой в самых лучших ресторанах, Фарадей разрешил Беттине и Моргане тратить столько денег, сколько им хотелось.

Когда они вернулись домой, Фарадей сообщил Беттине, что у них ожидается гость, и попросил ее приготовить одну из спален. Желая сделать пребывание Элизабет в его доме уютным и запоминающимся — разве можно сравнивать с палаткой и походной едой! — он решил съездить в Баннинг и купить что-нибудь особенное для ее спальни.

Когда Элизабет сошла с поезда и дала носильщику чаевые, она прижала пальцы к губам, чтобы подавить смешок. Она чувствовала себя маленькой девочкой и веселилась. Любовь Фарадея снова вернула ей молодость.

Она решила сделать ему сюрприз. Ее коллеги ученые никогда не прибыли бы на встречу, не оговорив точной даты. Но безумно влюбленная женщина не могла ждать еще семь дней. И, кроме того, она хотела сделать ему сюрприз, как он сделал ей сюрприз с Египтом.

Пока она ехала в такси по пустынной дороге, рассматривая в окно раскидистые пальмы и песчаные холмы, снежные верхушки гор и темно-синее небо, она чувствовала себя как никогда живой, бодрой и безгранично счастливой. Она закрыла глаза, и перед ней возник ее очаровательный Фарадей, человек, который напоминал ей Дон Кихота, с его идеалистическим поиском, социальной неприспособленностью и подкупающими слабостями. Но любовь его была настолько сильной, что не было никакой слабости или неловкости, и когда она вспоминала, как он обнимал и целовал ее, пульс ее учащался и ей хотелось кричать водителю, чтобы он ехал быстрее, быстрее и еще быстрее.

«Каса-Эсмеральда» была именно такой, какой описывал ее Фарадей. Причудливая, роскошная, уединенная. В страстных объятиях друг друга они здесь, за высокими стенами, будут проводить дни и ночи, закрывшись от всех на замок, Он просил ее руки. Элизабет собиралась принять его предложение.

Служанка в накрахмаленной униформе открыла дверь, ее появление не удивило Элизабет, так как служанка была частью этого элегантного дома. Но когда Элизабет шла за ней по выложенному плиткой полу, а их шагам вторил шепот садового фонтана и шум лениво работающих вентиляторов на потолке, она поражалась тому, что все в доме безупречно чисто и на своем месте. Она представляла себе, что в доме Фарадея, как и в жизни самого хозяина, должен присутствовать легкий беспорядок.

Служанка привела ее в гостиную, которая могла бы вполне сойти за аристократический салон Нью-Йорка с парчовыми драпировками, бархатной обивкой и персидскими коврами. Ожидая Фарадея, Элизабет невероятно волновалась.

— Могу я вам помочь, мисс Делафилд?

Она резко обернулась и увидела в дверном проходе какую-то женщину. Судя по ее платью, она не была ни служанкой, ни экономкой, и тут Элизабет вспомнила — Фарадей говорил ей, что за его детьми следила гувернантка.

— Я здесь, чтобы встретиться с доктором Хайтауэр, — сказала Элизабет. — Он ждет меня через несколько дней, но я решила приехать чуть раньше.

— Моего мужа сейчас нет дома, — сказала женщина и двинулась к ней навстречу, протянув руку для пожатия, а Элизабет, широко раскрыв глаза, смотрела на нее. — Меня зовут миссис Хайтауэр.

Элизабет сначала посмотрела на протянутую руку, а потом снова на улыбающееся лицо.

— Миссис Хайтауэр?!

Предложенная для рукопожатия рука опустилась.

— Вы сказали, что мой муж ждет вас?

— Я прошу прощения. Вы сказали, миссис Хайтауэр?

Беттина благосклонно улыбнулась и повторила:

— Да, доктор Хайтауэр — мой муж.

Элизабет по-прежнему пристально смотрела на женщину. Потом Элизабет обвела взглядом со вкусом меблированную гостиную, которая резко отличалась от испанского стиля дома, и попыталась найти что-нибудь, что прояснило бы неразбериху. Это было поместье «Каса-Эсмеральда» на Палм-стрит, по словам Фарадея, его дом. Но кто же тогда была эта женщина, которая называлась его женой?

— Я не понимаю, — начала она говорить, потеряв на время дар речи.

Беттина нахмурила брови, а потом ее лицо прояснилось.

— О, дорогая, — сказала она тихим голосом, — значит, это снова произошло.

«Это?!» — подумала Элизабет. И тут до нее начало что-то доходить, и это было темное, холодное и невыносимое подозрение, спрятанное в глубине ее сознания. «Нет, — думала она, отгоняя подозрения от себя прочь, — это ужасная ошибка!» Другая «Каса-Эсмеральда». Другой Фарадей Хайтауэр.

— Пожалуйста, мисс Делафилд, присаживайтесь. Я могу объяснить, — сказала Беттина тоном, полным сожаления и участия.

Застывшая Элизабет опустилась на бархатный диванчик, украшенный позолотой, и в недоумении начала слушать хозяйку, которая рассказывала о неблагоразумных поступках Фарадея.

— Боюсь, мисс Делафилд, что вы не первая, кто не совсем правильно истолковал намерения моего мужа. Я давно научилась справляться с подобными недоразумениями, потому что я люблю своего мужа и нашу дочь.

Когда хозяйка закончила говорить и где-то в глубине дома пробили часы, Элизабет растерялась. Подыскав, наконец, нужные слова, она произнесла:

— Простите меня, но я все еще нахожусь в некотором замешательстве. Мы познакомились с Фарадеем в пустыне возле Барстоу, где я со своей научной группой исследовала и документировала местную наскальную живопись. Доктор Хайтауэр спас жизнь одному члену нашей группы. Я предложила ему остаться у нас на некоторое время.

Беттина слушала молча, скрестив на коленях руки.

— Он сказал мне, — продолжила Элизабет, чувствуя понимающий взгляд на себе и пытаясь уловить в нем что-то еще — может быть, жалость? — Фарадей сказал мне, что он вдовец. Его жена умерла во время родов.

— Да, это была моя сестра, Абигейл.

Абигейл! Именно это имя упоминал Фарадей. Значит, эта часть повествования — правда.

— А потом вы и он… поженились? — спросила Элизабет.

— Чтобы у моей племянницы, Морганы, была настоящая семья.

Элизабет закрыла глаза. Не может быть, чтобы это была правда! Во рту все пересохло, пульс учащенно бился. Элизабет вспомнила, как несколько недель назад она спросила Фарадея, кто заботится о Моргане и он ответил: «За ней следит умелая и надежная женщина». Теперь его голос эхом отдавался в ее голове. Не совсем ложь? Но и не совсем правда?

Элизабет откашлялась:

— Миссис Хайтауэр, ваш муж пригласил меня сюда. Он сказал, что я могу оставаться здесь в качестве гостя столько, сколько я пожелаю. Разве он не… — Она попыталась справиться с дыханием. — Разве он не сказал вам?

— Я сожалею, но он даже словом не обмолвился.

— Тогда почему он…

В этот момент в гостиную вошла служанка и поставила на столик изящный серебряный сервиз, обратившись к своей хозяйке «миссис Хайтауэр», а затем быстро удалилась.

— Мисс Делафилд, — сказала Беттина, и Элизабет увидела, как затряслись руки этой женщины, когда она потянулась к заварочному чайнику. — Мы с дочерью планировали отправиться на пару недель в Лос-Анджелес навестить родственников. Полагаю, Фарадей думал, что… — Щеки Беттины зарделись. — Полагаю, он планировал развлечься с вами, пока нас не будет дома.

Элизабет почувствовала приступ тошноты. Определенно эта женщина говорила о каком-то другом мужчине! Элизабет уже готова была допустить возможность путаницы с похожими людьми и с названием дома доктора Хайтауэра, как вдруг в гостиную вбежала безупречно одетая маленькая девочка с развевающимися каштановыми локонами. Элизабет пристально посмотрела на шестилетнюю малышку. Именно ее образ был запечатлен на фотографии, которую Фарадей возил с собой. Это была его дочь Моргана.

Когда девочка назвала мамой женщину, утверждавшую, что она жена Фарадея, и когда она увидела обручальное кольцо на ее пальце, засверкавшее в солнечном свете, который струился из окна, Элизабет почувствовала какое-то оцепенение. Она не могла поверить, что Фарадей мог так обманывать ее, что он мог совершить прелюбодеяние. И все же перед ней сидело доказательство этого, а она как ученый никогда не пренебрегала доказательствами.

Ей пришло в голову, что, возможно, эта женщина лгала, но ведь рядом была маленькая девочка, которая звала ее мамой, да и служанка обращалась к ней «миссис Хайтауэр». Наверняка Фарадей заметил бы такой обман. Даже если бы его намеренно сбили с толку.

На Смит-Пике он казался таким простодушным, таким настоящим в проявлении нежности к ней. Элизабет раньше встречала женатых мужчин, которые обманывали ее, но Фарадей не был похож на них.

И он просил ее выйти за него замуж!

Она посмотрела через сводчатое окно, которое выходило на залитое солнцем патио с ярко-сиреневыми и темно-оранжевыми бугенвиллиями. Все вокруг было таким красивым и настоящим и все же походило на какой-то ночной кошмар.

Когда Элизабет снова посмотрела на хозяйку дома и увидела холодно-вежливое выражение ее лица, она почувствовала, что загнана в ловушку. Если эта женщина говорила правду и она действительно была замужем за Фарадеем, кто мог это подтвердить? Но если лгала, по своим каким-то личным причинам, ситуация опять же была недоказуемой. Ни один из вариантов не был выигрышным для Элизабет — по крайней мере пока Фарадей отсутствовал.

— Когда, — начала она говорить, чувствуя, как сердце уходит в пятки, а в животе все сжимается, — когда вы ждете его возвращения?

— Через неделю, — ответила Беттина, отметив про себя, что он должен приехать завтра.

В это мгновение, за застывшей любезной улыбкой, Элизабет увидела на лице миссис Хайтауэр кое-что еще — открытый вызов: «Сразись со мной, и ты еще пожалеешь!»

— Мне нужно идти, — неожиданно сказала Элизабет. Ей захотелось уйти, чтобы собраться с мыслями и решить, что делать дальше.

— Да, — сказала Беттина, поднимаясь вместе с ней. — Так будет лучше для всех. Я сожалею, что вы обо всем узнали от меня. Но, как я уже говорила, вы не первая.

Искоса Элизабет посмотрела на женщину, которая по возрасту была моложе ее, но продуманная манера поведения опытной светской матроны говорила, что Беттина не жила, а играла какую-то роль.

Элизабет переполняли смутные, сильные эмоции, когда, извинившись за вторжение, она изящно удалилась, довольная тем, что предусмотрительно попросила таксиста ее подождать. Позже, уединившись в своем купе в поезде, а потом в своем кабинете в университете, она будет кричать и плакать, и изливать душу, и пытаться понять, что же произошло. Потом она напишет Фарадею письмо и потребует объяснений.

Когда «Каса-Эсмеральда» осталась позади и вскоре вовсе исчезла из виду, Элизабет подумала о маленькой девочке с большими глазами, чей папа часто не бывал дома. Она представила себе жизнь ребенка в этом ухоженном, тихом доме, который так недружелюбно встретил Элизабет. Она вспомнила холодный тон миссис Хайтауэр, когда она говорила о своем долге перед мужем. И, наконец, вспомнив комментарии миссис Хайтауэр об их отъезде с ребенком на пару недель, когда дом остался бы в полном распоряжении Фарадея, она поняла, что, прибыв раньше и без предварительного уведомления, она невольно стала причиной драмы, в которой она не намеревалась принимать участия.

Вековая драма, думала она, изобилующая недомолвками и обманом, амбициями, чувством собственности и ревностью. «Если я ввяжусь в драку, — спрашивала она себя, когда такси на полной скорости проехало по тенистой аллее величественных финиковых пальм, — если я буду бороться за право на Фарадея, за мое право любить его, какие разрушительные последствия это может за собой повлечь?»

А что, если он в самом деле женат?

Элизабет удалялась от дома Фарадея. В ее мыслях была такая путаница, а в груди такая острая боль, которая, как она понимала, теперь никогда не пройдет. Слезы застыли в ее глазах — если все, что сказала эта женщина, правда, то, как же ей дальше жить?

Но что, если все это ложь?

Первый раз в жизни доктор Элизабет Делафилд, организатор исследовательской группы, хладнокровная и рассудительная, контролировавшая практически любую ситуацию, не знала, что ей делать.

Беттина, наблюдая, как отъезжает такси с той женщиной, гордилась сообразительностью. Она и подумать не могла, что гость, которого пригласил к ним в дом Фарадей, — женщина! И не обычная женщина. Беттина сразу почувствовала в ней вымогательницу.

Она вздохнула. В ее список добавилась еще одна обязанность — защищать ее свояка от хитростей каждой корыстолюбивой потаскушки, на которой он однажды задержал свой взгляд.

— Мама?

Моргана усиленно дергала ее за юбку. Верхняя губа шестилетней девочки была испачкана кремом, но Беттина была не в том настроении, чтобы читать ей морали. Она наклонилась к девочке и сказала:

— Моргана, ты знаешь, кто была та леди, что только что ушла? Она хотела работать у нас экономкой. Но я не думаю, что она справится.

Три дня провел Фарадей в Баннинге, но зато он нашел великолепный туалетный столик для спальни Элизабет Он распорядился, чтобы его доставили в повозке, запряженной мулами, и установили до ее прибытия.

Но день их встречи наступил и закончился, а она так и не появилась. Фарадей отправился на железнодорожную станцию узнать, не приезжала ли одна леди, которая спрашивала, как добраться до поместья «Каса-Эсмеральда». Никто не приезжал. Он послал телеграмму в «Харвей-Хаус», в Барстоу, чтобы узнать, где группа профессора Делафилд. В ответе говорилось, что профессор Делафилд и ее группа уехали из Барстоу девять дней назад.

Беттина сказала, что во время его поездки в дом приходили лишь женщины, которых она отбирала на должность экономки. Фарадей запаниковал. Известив свояченицу, что у него срочные дела на севере, Фарадей первым же поездом уехал в Барстоу. Там он снова нанял лошадей и отправился к древнему соленому озеру, которое высохло тысячу лет назад, но там не обнаружил никаких следов Элизабет и ее лагеря.

Спрыгнув на землю, он сбросил шляпу, подставил голову ветру и закричал:

— Моя любовь, где ты?

Как безумный он рыдал от горя. Ранена ли она? Или она больна? Когда он вернулся в поместье, он вел себя как одержимый и просто сходил с ума от беспокойства. Он послал срочную телеграмму в университет, где Элизабет преподавала, но не получил никакого ответа. Он послал еще одну — заведующему кафедрой и в ней выразил свое беспокойство и тревогу. Ее коллега написал ему, что с доктором Делафилд не произошло никаких несчастий, она вернулась в университет и преподает своим студентам.

Потрясенный Фарадей, не отрывая взгляда, смотрел на письмо. Он ничего не чувствовал. Он даже не дышал.

«Доктор Делафилд чувствует себя отлично, и она снова читает лекции в университете».

Фарадей написал Элизабет длинное, страстное письмо, где он спрашивал ее, что случилось, умолял вернуться в Калифорнию. Когда он не получил ответа, он написал второе, потом третье письмо, и в каждом он просил объяснений. Снова не получив от нее ответа, он наконец осознал, что Элизабет отвергла его, хотя он и не знал почему.

Фарадей погрузился в депрессию. Почему она отвернулась от него? Неужели он был просто очередным развлечением для нее? Женщина, которая курит и носит брюки, играет с мужчиной, чтобы отомстить всем мужчинам, которые играют с женщинами? Голова шла кругом, было больно, обидно, грустно, а потом он просто рассердился.

Фарадей решил сесть на поезд и отправиться в Нью-Йорк, но Беттина напомнила ему, что он несет ответственность за свою дочь и за нее тоже. Расстроенный Фарадей уединился в саду «Каса-Эсмеральды», угрюмо размышляя над цветными набросками, которые он сделал в пустыне, пока однажды малышка Моргана не забралась к нему на колени и, обняв его за шею, не спросила, почему он такой грустный. Он прижал ее к себе, погрузив свое лицо в ее каштановые локоны, а затем показал ей рисунки Пуэбло-Бонито, хоганов навахов и пуэбло хопи.

Греясь на солнышке в испанском патио и держа на коленях свою дочь, он показывал ей рисунок, который он нарисовал на вершине столовой горы, в доме одного индейца-хопи.

— Этот танец — мольба о дожде. Знаешь, ангелочек, хопи верят, что змеи — их братья, которые спускаются в потусторонний мир и просят своих предков о дожде. Вот эти люди, которые торжественно ходят вокруг площади и распевают молитвы, — жрецы змей.

Моргана задумчиво рассматривала на рисунке тринадцать фигур. На них были скудные лоскутья ткани, длинные бахромчатые юбки, мокасины и головные уборы из красно-коричневых перьев. Некоторые из жрецов несли во рту живых змей, другие несли их в руках, а у двух танцоров руки были переплетены змеями.

— Я был одним из последних белых людей, который воочию наблюдал этот ритуал, — сказал Фарадей. — Индейцам не разрешают его больше проводить. Теперь он объявлен незаконным.

— Как это «объявлен незаконным»?

— Это означает, ангелочек, что у них нет разрешения его проводить. Правительство не разрешает местным индейцам исполнять их ритуальные танцы.

— Почему?

Он почесал подбородок. Как это объяснить?

— Они думают, что если они запретят индейцам проводить их традиционные ритуалы, то индейцы станут похожими на белых людей.

Фарадей задал такой же вопрос Джону Уилеру, тот с отвращением ответил:

— Тогда это был способ остановить восстания, а теперь это политика. Запрети им их традиции — и ты сделаешь из них «послушных овец».

Фарадей подумал о том, что придет время, когда танец змей полностью исчезнет из памяти человечества. Был ли этот рисунок последним упоминанием об исчезающей традиции? Жаль, что он не мог запечатлеть много таких событий. Он по-прежнему жалел, что не зарисовал тот ритуал в навахском хогане.

Фарадей снова подумал об Элизабет и ее страстном увлечении фотографировать местные наскальные рисунки. «Мы с тобой создадим замечательную исследовательскую команду, Фарадей». Боль снова пронзила его сердце, и он знал, что так будет всякий раз, когда он будет вспоминать ее. Если бы только они могли осуществить их мечту работать вместе, собирать антропологические находки и хранить их между обложками книг.

Фарадей перевернул рисунок, под ним обнаружился еще один — женщина из племени хопи молола зерно. И тут его осенило, что он уже начал работу, о которой они с Элизабет мечтали. Месяцы, проведенные с Джоном Уилером, не прошли даром — Фарадей создал богатую и яркую коллекцию рисунков, воспроизводивших индейские традиции, которые уже исчезали на Западе. Несмотря на боль расставания с Элизабет, он вдруг почувствовал то прежнее волнение, которое посещало его на Смит-Пике. Захотелось продолжать работу, путешествовать по стране с альбомом для набросков и сохранять последние остатки культуры исчезающего народа.

Увлеченный этой идеей, Фарадей раскрыл новый рисунок из его коллекции: портрет девушки, которую он называл «тыквенный цветок». Он посмотрел в ее миндалевидные глаза, потом на ее спелые губы, как будто ждал, что сейчас она заговорит.

— Что это, папочка? — спросила Моргана, указав на три вертикальные линии на лбу девушки.

— Это называется татуировка, ангелочек. Индейцы режут кожу и втирают в нее чернила.

— Зачем?

— Я думаю, так они отмечают, кто к какому племени принадлежит.

Моргана долго рассматривала татуировку, а потом спросила:

— А мы принадлежим к какому-нибудь племени, папочка?

— Я не знаю, ангелочек, — ответил он, подумав о снобистском семействе Хайтауэр и о том, как бы им понравилось слово «племя».

Моргана не могла отвести глаз от татуировки. Хотя она и не знала, что такое племя, но решила, что это, наверное, здорово принадлежать к какому-нибудь племени.

— А где эта девушка живет?

— Ты помнишь развалины, которые мы исследовали в прошлом году? Там я показывал тебе очень древние комнаты, где много веков назад жили люди.

Она кивнула, едва припоминая разрушенные стены и громадные каменные глыбы, но зато она хорошо помнила разноцветных ящериц, переливающихся на солнце всеми цветами радуги.

Пока Фарадей рассказывал дочери о загадочном месте, каньоне Чако, он вспомнил, как Элизабет рассказывала ему о древних существах, которые летали по воздуху и стреляли огненными стрелами, и он задумался: а можно ли вообще разгадать тайну исчезнувших анасази?

50

Когда письмо пришло, Беттина долго и напряженно думала, как ей с ним поступить. Отправителем была Элизабет Делафилд, а предназначалось оно Фарадею. Беттина все же набралась смелости и открыла его, а когда она его прочитала, поняла, что ей необходимо немедленно принимать какие-нибудь меры. Вымогательница могла появиться здесь в любой день.

Стоя в дверном проеме уютного кабинета Фарадея, Беттина внимательно рассматривала книги, наваленные от пола до потолка, карты и чертежи, развешанные по стенам, журналы и газеты, рассыпанные повсюду. Сам Фарадей, согнувшись над столом, писал письмо еще одному эксперту по индейской культуре, в котором просил прислать больше сведений в «Каса-Эсмеральду», где уже собрана прекрасная индейская коллекция. Моргана сидела у его ног на коврике и играла со своей куклой «качина».

Беттина прокашлялась.

— Фарадей, ты не можешь так дальше жить.

Он посмотрел на нее:

— Прошу прощения?

— Мы прибыли сюда, чтобы искать индейских шаманов. Но ты неделями не выходишь из дома. Как мы можем вернуться в Бостон, если ты никак не закончишь того, что задумал? Или ты уже отказался от этой идеи? Если так, то позволь нам вернуться домой…

— Боже мой! — воскликнул он, подскочив со стула. — У меня нет намерения прекращать поиски. Сейчас возможности моих поисков расширились, а моя мечта наконец-то начала осуществляться!

— Тогда тебе следует заниматься чем-то более конкретным, а не читать книги и писать письма.

Фарадей купил лошадь и вьючного мула, лагерную палатку, постельные принадлежности в скатке, фонари, раскладной стул, компас, верхолазную веревку, схемы звездного неба и карты. Он наполнил водой фляги, упаковал мешки консервами и печеньем, пополнил запасы угольков для рисования и карандашей. Он чувствовал, что снова живет, потому что у него была цель. Потом он опустился на колени перед Морганой и, взяв ее за плечи, с дрожью в голосе сказал:

— Я уезжаю лишь ненадолго, ангелочек, но когда я вернусь, я привезу тебе подарки, рисунки, чтобы тебе было что рассматривать, и истории, чтобы тебе было что слушать.

На этот раз он не собирался брать проводников — никакого Джона Уилера или братьев Пинто, — никакого сопровождения. Взяв с собой лишь лошадь и мула, он целыми днями скитался по пустыне, и за это время ни один человек не попался ему на пути. Его товарищами были лишь желто-черные иволги Скотта, которые плели гнезда в дереве джошуа; древесные крысы, строившие свои норы из колючих листьев юкки у подножия гор; и ночные ящерицы, скользившие по упавшему стволу дерева джошуа в поисках насекомых. Ночью он мог выследить рыжую рысь, сову и койотов. Иногда дорогу ему преграждали кукушки, которым приходилось подолгу останавливаться, чтобы перенести свои длинные перьевые хвосты; и смертельно опасные гремучие змеи, извивающиеся по песку. И хотя он с интересом наблюдал за осой-пепсис, пирующей на громадном, черном, покрытом волосками тарантуле, его внимание всегда было приковано к пейзажам.

Первым символом, который дала ему цыганка, действительно оказалось дерево джошуа, поскольку необычные искривленные растения очень походили на людей с поднятыми вверх руками. Но второй символ — зигзагообразная линия, пересекающая квадрат, — пока не поддавался объяснению.

Но в одном он был абсолютно уверен. Фарадей Хайтауэр, который несколько лет назад отправился искать Бога, изменился, теперь его мучила жажда открытий.

Когда над пустыней Мохаве на небо взошла луна цвета слоновой кости, Фарадей написал в своем путевом дневнике:

«Я замкнулся в себе и не обращал внимания на тех, кто окружал меня. Теперь я чувствую себя бабочкой, выпущенной на волю. Когда произошла эта метаморфоза? В разреженном воздухе каньона Чако? В навахском хогане, когда мы там были с Джоном Уилером? Рядом с Элизабет с ее заразительным энтузиазмом? И откуда берет начало эта новая жажда открытий? Она может исходить только от самого Бога, потому что, когда я наблюдал танец орла в племени кауилла или слушал ритмичные удары барабанов в племени серрано, я чувствовал такой же восторг, какой испытывал в соборах Европы.

Я чувствую божью руку на всем, что бы ни делал. Теперь я знаю, что не случайно нашел золотую оллу. Всемогущий вел меня к ней, чтобы я мог расшифровать код по узору и рассказать яркую историю исчезнувших анасази. И я сделаю это, даже если на это уйдет вся моя жизнь.

Я иду по новой дороге. Я не знал о существовании поворота. Я не видел указателей дорог. И все же я здесь. Но эта новая дорога не прямая — она уходит во все стороны, подобно узору на золотом кувшине, связывая меня со всеми вещами. Я разговаривал со старейшиной племени сан-диегуено, хотя люди этого племени себя так не называют. Их назвали так потому, что они жили в стране Сан-Диего. Этот старейшина рассказал мне, что когда первые европейцы пришли сюда, они загнали местных жителей в миссионерские резиденции, крестили их, поменяли им имена и вырвали из своих племен и традиций. Этот старейшина сказал мне, что он уже не помнит, как называлось раньше его племя, не знает он ни мифов, ни языка. Имя этого человека Хосе Ривера, чистокровный индеец с именем белого человека.

Я испытываю страстное желание узнать, что случилось с культурой его народа. Куда она исчезла? Не исчезла ли она так же, как исчез народ из каньона Чако? Какие тайны зарыты в этих безлюдных песках? Я могу установить свою собственную родословную, которая корнями уходит в Англию, к кузнецу Ричарду, который жил возле высокой башни, вплоть до шестнадцатого столетия. Каждый человек заслуживает того, чтобы знать свое прошлое, свое родословное древо.

Теперь я так хорошо понимаю, почему Элизабет плакала в тот день, когда какие-то стрелки, как по мишени, стреляли по стене с наскальными рисунками. Я плачу по Хосе Ривере.

Теперь я еще кое-что понимаю. Ночи под звездным небом — это мое испытание. Вспоминая себя еще до того, как Абигейл Лидделл вошла в мою жизнь, я ужасаюсь тому ограниченному, эгоистичному человеку, который от лица Бога указывал людям, что есть добро, а что зло, цитируя Библию и чувствуя себя вполне уверенным в отношениях со Всевышним. Я гордился своим смирением.

Я продолжаю поиски шаманов, но теперь делаю это с совершенно другой целью. Я был послан сюда, чтобы восстановить утраченное, но восстановить это для тех людей, которые утратили».

Несмотря на новую вспышку энтузиазма, Фарадей периодически возвращался в свое поместье «Каса-Эсмеральда», чтобы отдохнуть и пополнить запасы продовольствия, поскольку исследование пустыни было занятием трудоемким и вода там уходила в больших количествах. Ему также хотелось видеть Моргану и прижимать ее к своему сердцу. У одинокого костра единственным собеседником, который помогал ему скрашивать одиночество, был портрет Элизабет. Он мог часами смотреть на нее при свете звезд, утопать в ее ясных голубых глазах и тихо разговаривать с ней. Почему она его отвергла, он не знал. Но он по-прежнему ее любил, и его никогда не покидала надежда, что однажды, вернувшись в «Каса-Эсмеральду», он найдет ее там.

Из-за того что Элизабет проявляла острый интерес к узору на золотой олле, Фарадей тоже как одержимый пытался расшифровать его. Он был уверен, что через этот узор он сможет отыскать шаманов, не подозревая о том, что, полностью сосредоточившись на золотом кувшине, он таким образом поддерживал связь с Элизабет.

Человекоподобные фигуры на узоре были изображены рядом с символами, которые Элизабет определила как символы воды. Означало ли это, что шаманы пришли к какому-нибудь озеру? Странно, но в узоре нет никаких зигзагообразных линий. Нет в нем также никаких образов дерева джошуа. Может быть, два символа, нарисованных рукой цыганки, нужно рассматривать с символами кувшина и тогда ответ будет найден?

Фарадей даже искал кувшин-двойник золотой оллы, но не мог найти ничего похожего. Он видел многие коллекции керамики, прочитал много книг и просмотрел каталоги, разговаривал с музейными хранителями, но нигде не повстречался ему еще один такой же экземпляр. Как ему сказали, этот кувшин необычен, потому что гончар, как правило, специализировался на одном узоре, создавая много изделий с ним. Фарадей даже написал в научно-популярный журнал «Смитсониан», вложив в конверт фотографию кувшина, и получил ответ: «Это очень необычный кувшин. Такое ощущение, что гончар за свою жизнь создал только этот один кувшин и больше ничего. Но это невозможно. Чтобы достичь такого уровня мастерства, гончару пришлось бы создать много кувшинов, и мы нашли бы по крайней мере еще несколько таких. Но в наших архивах нет ничего подобного».

Появилась еще одна тайна. Почему этот искусный гончар создал только один такой кувшин?

Моргана росла красивым ребенком, и с каждым днем все больше становилась похожей на Абигейл. Как-то ненароком он наблюдал за Морганой и ее тетей, и он не мог не провести сравнения, хотя Абигейл и Беттина — сестры, в ней не было ни красоты, ни изящества Абигейл. Моргана и Беттина тоже отличались друг от друга, но как-то иначе. Его дочь полюбила пустыню, словно в ее венах текла не кровь, а песок: она постоянно приносила в дом маленьких змей и черепах, посасывала, как некое лакомство, сладкие плоды дикой опунции, тянулась к солнцу, как цветочек пустыни. Беттина, напротив, часто вслух выражала свое недовольство юго-западом и пустыней; она презирала все индейское и испанское и усиленно старалась превратить жилище в песках в их бостонский дом. Именно поэтому, когда Фарадей возвращался домой, он нигде не мог найти свою оллу.

Если бы Фарадей ее слушал, Беттина многое могла бы ему рассказать по поводу их новой жилищной ситуации.

Каждый день в эти места прибывали новые переселенцы. Она сердилась и раздражалась из-за того, что по всей долине строились лачуги. Еще больше ее раздражали палатки «легочников», так как все больше и больше людей с респираторными заболеваниями приезжали сюда подышать целебным курортным воздухом и позагорать на целебном солнышке. Беттина закупила саженцы деревьев и распорядилась посадить их вокруг виллы, чтобы не видеть внизу дороги санатория для больных туберкулезом и бронхитом. Несмотря на все обратные заверения Фарадея, она постоянно ворчала, что эти болезни могут попасть в их дом по ветру. «Почему бы им не поехать в какое-нибудь другое место? — негодовала она. — Почему они приезжают туда, где живут здоровые люди?» Она писала письма сенаторам, конгрессменам и губернатору Калифорнии, но все напрасно. Поэтому она вела войну сама, на своем уровне. Сад в поместье «Каса-Эсмеральда» обильно плодоносил. Излишки урожая Беттина продавала по всей долине, убеждая себя в том, что это не простая коммерция, но скорее христианская щедрость (хотя она и чувствовала себя в праве устанавливать непомерно высокие цены, поскольку фрукты, по ее мнению, тоже не росли бесплатно). Но даже милосердие христианской женщины имело свои пределы. Когда ее садовник-мексиканец отправлялся в долину с телегой, нагруженной абрикосами, авокадо, апельсинами, лимонами и лаймом, она запрещала ему останавливаться у санатория или любой палатки.

Беттина заявила, что ее единственным утешением в этой «дикой стране» были открытки от мистера Викерса, потому что Захария всегда открыто говорил о своих чувствах к ней и напоминал о ее обещании стать его женой. Она завела большую папку и каждую новую открытку приклеивала на отдельный лист, переписывая на титульную сторону открытки текст, который мистер Викерс писал на обороте. Беттина могла часами перелистывать страницы папки, рассматривая виды горы Килиманджаро и равнины Серенгети и комментируя вслух, как это замечательно, что нагие туземцы познавали преимущества христианского милосердия мистера Викерса.

Племяннице уже исполнилось семь, и Беттина не одобряла местной однокомнатной школы, переполненной детьми бедных «кочевников». Для Морганы в дом взяли гувернантку и учителя музыки, который, помимо фортепиано, давал Моргане уроки пения. Сама Беттина учила племянницу этикету и рукоделию. Она воспитывала дочь Фарадея и хотела, чтобы та выросла настоящей леди и однажды, на что в тайне уповала Беттина, вышла замуж и стала членом одной из самых достойных семей.

51

Одним душным и знойным утром 1918 года Фарадей отправился исследовать каньон Андреаса, где, как он недавно узнал, были обнаружены таинственные индейские петроглифы, которые никто не мог идентифицировать. Когда один из археологов предположил, что наскальные изображения похожи на те, что были найдены в каньоне Чако, он понял, что должен немедленно ехать туда. Когда он закрепил багаж на спине мула и оседлал свою лошадь, из дома к нему выбежала малышка Моргана, чтобы как обычно на прощание поцеловать его. Он поднял ее к себе на лошадь, поцеловал и сказал, что будет по ней ужасно скучать.

Моргана спросила:

— Какой день будет в следующем месяце?

Он, конечно, помнил, но, чтобы подразнить ее, сделал вид, что не знает.

— Мой день рождения!

Он пообещал привести ей особенный подарок, его осенила блестящая идея: он поедет в Лос-Анджелес и купит ей одного из новых плюшевых мишек, названных в честь президента Рузвельта. Они снова поцеловались, и он уехал.

Он вернулся через три недели с новым плюшевым мишкой, который был спрятан в дорожной сумке, привязанной к седлу. Беттина выбежала ему навстречу.

— Моргана смертельно больна! — закричала она, когда Фарадей спрыгнул с лошади. — Быстрее, Фарадей!

Он тут же лишился душевного равновесия. Он никогда не видел Беттину такой взъерошенной. Ее одежда была неопрятна, волосы — растрепаны, и она была пугающе бледной.

— Поторопись! — кричала она. — Ты не должен позволить ей умереть!

— Боже мой, Беттина! Ты послала за врачом?

— Конечно, послала! Учитывая все эти легочные заболевания и туберкулез, которыми кишит вся долина, медицинского персонала здесь хватает, но каждый, кто приходил сюда, говорил, что ничего нельзя сделать. У нее заражение крови, Фарадей, и она умирает.

— Заражение крови! — Состояние, при котором не выживал ни один взрослый человек, не говоря о ребенке.

Они вбежали в детскую спальню, где с повязкой вокруг головы лежала Моргана, у нее была лихорадка. Ее пульс был учащенным и плохо прослушивался, а дыхание — неглубоким. Бедный ребенок был замотан в шерстяное одеяло, из которого он немедленно освободил дочь.

— Приведи сюда кого-нибудь, чтобы обдувать ее! — закричал он. — И принеси ведро холодной воды. Какой алкоголь у нас есть дома?

Беттина быстро отдала распоряжения служанкам, а потом припала к краю кровати.

— Несколько дней назад утром я нашла ее без сознания на полу кухни. Очевидно, она так пролежала всю ночь.

— Что это за рана? Она ударилась головой? — спросил он, осторожно снимая повязку с головы Морганы. Рана была впечатляющей даже для опытного терапевта — зеленый гной медленно тек из мертвенно-белой плоти. Рана казалась особенно чудовищной, она находилась посредине нежного, гладкого невинного лба.

Беттина ломала себе руки.

— Я нашла авторучку, которая лежала рядом с ней, и ее кончик был в крови. Фарадей, она ручкой пыталась резать себе лоб.

— Что?!

— Я промыла рану перекисью водорода и наложила чистую марлевую повязку. Но инфекция проникла в кровь тут же, поэтому я сразу послала за врачом в санаторий, в шести милях от нас. Он сделал все, что мог, но…

Фарадей в ужасе рассматривал гноящуюся рану — едва видимые вертикальные чернильные линии.

Моргана с трудом открыла глаза.

— Папочка…

— Ш-ш, малышка, папочка здесь. Я позабочусь о тебе, Моргана. Зачем ты сделала это?

— Я хотела быть похожей на ту девушку из твоей книги… чтобы мы стали одним племенем.

— Фарадей, это все твоя индейская чушь, которой ты забил ей голову, — съязвила Беттина.

Он, взяв Моргану на руки, зарылся в ее волосы и зарыдал.

— Ты подолгу где-то пропадаешь, а когда возвращаешься, не замечаешь нас. Она только видит, как ты смотришь на рисунок индейской девушки. Ты смотришь на нее чаще, чем на свою дочь.

— Мы должны молиться, — сказал он, и они упали на колени перед кроватью, сложив ладони вместе, пока он громко вслух просил у Всевышнего проявить милосердие к его невинному ребенку и даровать ей исцеление. Беттина начала плакать. Она не плакала в присутствии Фарадея, даже когда умирала ее сестра Абигейл. Ее слезы потрясли его, он осознал весь ужас случившегося.

Он все время находился у кровати дочери, сам за ней ухаживал и даже велел принести свою походную кровать, чтобы эту ночь провести рядом с ней. Они растирали ее спиртом и постоянно обдували, чтобы сбить жар. По распоряжению Фарадея Беттина послала служанку к соседям за заплесневелым хлебом, из которого он сделал примочку для гноящейся раны. Никто не знал, почему зеленая плесень на хлебе вытягивает инфекцию, но это было средство, которым пользовались еще с библейских времен, и он очень сильно на него надеялся.

Фарадей лечил свою дочь ивовыми настойками и чаем «сарсапарель», а также всеми известными ему натуральными средствами, но жар у Морганы не проходил, пульс становился все слабее, и он знал, что скоро потеряет ее. Оставалось последнее, отчаянное средство: он должен заменить зараженную кровь Морганы здоровой.

Но разве это возможно?

Когда они уехали из Бостона, он продолжал выписывать еженедельное издание «Бостонский медицинский хирургический журнал», который читал в свободное время. Фарадей вспомнил, что там он как-то читал статью об экспериментальном переливании крови. Еще он вспомнил, как посещал симпозиум, посвященный открытию типов крови, по окончании которого всех, кто находился в аудитории, приглашали сделать анализ крови. Фарадей не хотел принимать участие в этом мероприятии, поскольку считал, что все эти исследования находятся где-то рядом с наукой и являются неестественными и неугодными Богу, и все же из любопытства сделал тест и узнал, что у него первая группа крови. Он совсем недавно читал еще одну статью об исследовании групп крови и совместимости, в которой что-то говорилось и о первой группе, но он ничего не мог вспомнить.

Он лихорадочно просмотрел все свои журналы, но никак не мог найти нужной статьи. Беттина присоединилась к нему, и они вместе еще раз пролистали каждый журнал, внимательно изучая содержание.

— Фарадей, это сумасшествие! — воскликнула Беттина. — Ты хочешь отдать ей свою кровь?

— Это уже проделывалось ранее. Я читал о таких случаях…

— Тогда сделай это! — закричала она. — Ты должен спасти Моргану!

Наконец, он нашел статью доктора Рубена Оттенберга из Нью-Йорка, который изучал группы крови и проводил эксперименты на совместимость. Он сделал открытие, что люди с первой группой крови могут быть донорами для всех других групп. Он назвал эту группу «универсальная донорская кровь».

Фарадей никогда не делал переливания крови и только два раза в жизни видел, как это делают, но понимал: это единственное, что он может сделать для спасения своей дочери.

Просмотрев весь свой медицинский инструмент, Фарадей выбрал стеклянные шприцы, толстые нити, резиновые трубки и спринцовки. Он велел Беттине простерилизовать их в кипящей воде в течение часа, а затем вскрыл вену на запястье Морганы, выпустив такое количество крови, которое было бы безвредно для ее здоровья.

Потом началась самая опасная часть. С помощью большого шприца он забрал у себя пол-литра крови, собрал ее в стерильный сосуд и, чтобы избежать коагуляции фибрина, начал медленно ее помешивать. В эту кровь он добавил поллитра стерильного соляного раствора. Такую кровь он медленно ввел в вену Морганы.

Потом они с Беттиной сели и стали молиться.

Он читал о негативной реакции, которая может последовать после переливания крови. Последствия могли быть катастрофическими, смертельными. Но время шло, и в тишине ночи они слышали лишь спокойное дыхание его дочери, а обратная реакция пока не наблюдалась.

Фарадей повторил эту процедуру через три дня, отдав Моргане свою кровь. Он продолжал поить дочь чаем, настоянным на ивовой коре, и постепенно лихорадка спала, ее самочувствие стабилизировалось. Беттина и Фарадей были сильно измождены этим суровым испытанием. Два раза Фарадей терял сознание. Наконец наступило утро, и Моргана смогла позвать отца к себе. Он взял ее на руки и заплакал, а потом, убаюкивая, обещал всегда заботиться о ней. Затем опустился на колени и поблагодарил Всевышнего за то, что Он спас жизнь его ребенку.

Перед кризисом, а он наступил темной ночью, когда ветер с воем носился по пустыне и Фарадей думал, что теряет свою малышку, он вынул золотого единорога ее матери и положил его Моргане на грудь. На следующий день он обнаружил, что единорог исчез, а на его месте лежит золотой крестик. Он знал, что это Беттина положила его туда, не стал возражать, а просто снова спрятал единорога.

Моргана выжила, но что удивительно, когда рана совсем затянулась, татуировка на ее лбу стала такой ясной и четкой, словно ее сделал искусный мастер: три сиреневые вертикальные линии рассекали лоб дочери.

Беттина, только успокоившись, так как Моргана была уже вне опасности, снова пришла в ярость, увидев татуировку на лбу девочки. Беттина наставила на том, чтобы татуировку удалили. Фарадей объяснил ей, что такое удаление, каким бы опытным ни был хирург, оставит на лбу Морганы ужасные рубцы. Беттина отступила, решив, что Моргана отрастит челку, будет носить шляпки и станет очень бдительной, чтобы скрывать эту языческую метку. «Мы же не хотим, чтобы люди думали, — заявляла Беттина, — что твоя дочь — ребенок дикарей».

— А теперь послушай, ангелочек, — сказал Фарадей, поглаживая Моргану по волосам, после того как уложил ее в постель. — Ты не должна больше себя резать. Нашему племени не нужны татуировки.

— А что мы за племя, папочка?

Он подумал немного, потом с улыбкой нагнулся к ней поближе и что-то прошептал ей на ушко. Моргана захихикала, за дверью тихо и незаметно стояла Беттина и наблюдала за ними.

52

Решив исследовать местность возле резервации Моронго, Фарадей заехал в факторию пополнить запасы продовольствия. Раньше он здесь не был. Сюда часто заезжали скотники и старатели купить чапсы, постельные принадлежности в скатке, шестизарядные ружья и табак. Пока он выбирал печенье, вяленую говядину и консервированные бобы, ему пришлось обойти какого-то здоровяка, который болтал с продавцом:

— Раньше на всей этой территории ничего не было, только скот да индейцы повсюду. Затем сюда пришли золотоискатели. Все это в далеком прошлом. Теперь здесь живут только владельцы ранчо и поселенцы, которые постоянно борются за право пользоваться водой. — Он сплюнул в плевательницу. — А вы кто, мистер? Могу я вас спросить?

Фарадей посмотрел на мужчину, который навис над ним, как гора. Его борода была такой длинной и черной, какой он в жизни не видел, но улыбка — доброй и открытой, а большие пальцы так смешно цепляли его подтяжки. Морщины в уголках его глаз подсказывали Фарадею, что этот парень, возможно, хорошо знает эту местность, поэтому он вынул рисунок с квадратом и зигзагообразной линией и спросил его, не видел ли он что-нибудь такое.

— Это похоже на удар молнии, — предположил Фарадей. — Что-то, что ударило или пронзило, молния например?

Мужчина скривил свои пухлые губы, спрятанные между густыми черными усами и густой черной бородой, и проговорил:

— Я слышал рассказ о золотом руднике, который назывался «Удар молнии». Может быть, это оно и есть?

Фарадей заволновался. Элизабет тоже говорила, что этот знак может означать рудник! Ткнув пальцем в старую карту на стене, датированную 1899 годом, где были указаны все местные рудники и шахты, мужчина добавил:

— Удачи, мистер! Здесь их около трехсот, и только несколько еще работают, а большинство уже заброшены. Как любой из нас, вы можете только догадываться, какая из них называется «Удар молнии».

Фарадей стал у всех расспрашивать. Ему рассказали легенду рудника «Удар молнии», но, так как рудник был заброшен очень давно, никто не знал, где он находится. Однако он узнал предостаточно, чтобы определиться и отправиться в горнодобывающий район, где, к своему удивлению, обнаружил, что деревья джошуа еще росли там в огромном изобилии. Полный оптимизма, он направился искать «Удар молнии», веря, что шаманы живут где-то поблизости, а может, даже возле рудника. Мысленно он обращался к Элизабет — недавно это стало его привычкой, — сокрушаясь, что ее нет рядом, чтобы разделить с ним удовольствие от этой затеи.

Стоял октябрь. Фарадей, разбив лагерь возле ручья, сидел и зарисовывал любопытное каменное образование, которое гордо возвышалось на фоне звездного неба, а метеорный дождь над головой дополнял собой это потрясающее зрелище. Вдруг он услышал тихое ржание и скрип колес. Когда за этим последовал какой-то треск и громкая мужская брань, он вскочил на ноги и побежал посмотреть, что там произошло. Путешествуя по пустыне в одиночестве, Фарадей пока еще не сталкивался с серьезными несчастьями, но он всегда брал с собой деревянный топор. На этот раз он пригодился.

Странник, на телеге которого сломалось колесо, оказался католическим священником, его звали Мак-Глори. Это был приветливый и простодушный мужчина, примерно лет пятидесяти, любезный и представительный, с седыми волосами и в очках в золотой оправе.

— Второй раз за сегодняшний день! — сокрушался он, беспокойно осматривая сломанную телегу.

Фарадей предложил ему свою помощь, и вдвоем они починили колесо меньше чем за час. Отец Мак-Глори поблагодарил его и извинился, что не может заплатить за помощь, так как у него ничего нет, он нищий. Фарадей предложил старику отдохнуть у костра и разделить с ним ужин.

Мак-Глори с удовольствием разместился возле огня, не преминув обратить внимание Фарадея на то, что он разбил лагерь на пути в резервацию Моронго, где он проводил службы для индейцев. Сейчас он возвращается в Лос-Анджелес, чтобы дать отчет епископу.

Они пили кофе, и Мак-Глори спросил Фарадея, не ищет ли он золото.

— Не совсем. Правда, я ищу один рудник.

— Я не совсем вас понимаю.

Фарадей не решался пока рассказывать ему правду. Что подумает о нем этот человек в мантии, этот христианин, который ищет мудрость в небесах? Разве возможно рассказать, что его умершая жена разговаривала с ним через цыганку-гадалку, которая велела ему прийти сюда в поисках шаманов?!

Но Фарадей все ему рассказал, уточнив, что не знает, как со всем этим связан рудник и что его не интересует золото, а он просто ищет святых индейских людей. Свой рассказ он закончил происшествием в каньоне Чако.

Ошеломленный священник откинулся назад и прошептал:

— Вы знаете правду!

Фарадей в упор посмотрел на него.

— Я всегда использую золото, как испытание, — сказал Мак-Глори, наклонившись вперед и произнося слова так быстро, словно конспиратор в полночь. — Если человек хватается за любую возможность получить золото, тогда я делаю вывод, что его мотивы материальные и он мне не подходит. Я, брат, сам ищу племя святых людей.

Фарадей был удивлен.

— Вы первый, кто заговорил со мной о них!

— Они упоминаются только в легендах, брат. Я годами слушал их. Но согласно легенде, они где-то прячутся. Они боятся белых людей.

— Где они?

— Мексика.

— Мексика! Вы уверены?

Мак-Глори снял свои золотые очки, протер стекла носовым платком, а потом снова надел их на свой маленький нос.

— Легенда говорит, что, когда шаманы оставили каньон Чако, они направились на юг, чтобы присоединиться к тайной секте ацтекских жрецов. — Он на минутку задумался, а потом продолжил: — Вы случайно не мормон?

Когда Фарадей сказал, что он адвентист седьмого дня, Мак-Глори снова задумался, а потом, кажется, пришел к какому-то решению. Он пошел к своей телеге и вернулся оттуда с черным мешком, который он крепко прижимал к своему большому животу, как будто в нем находились королевские богатства.

Первое, что он вынул из мешка, была карта конквистадора.

— Я показывал ее профессору в университете. Он сказал, что ей по крайней мере триста лет. Возможно, она даже принадлежала какому-нибудь воину из армии Кортеса. Но посмотрите на эти слова.

Фарадей прочитал там, куда указал священник, но даже в ярком свете костра он не мог разобрать смысла прочитанного.

— Это латынь, — пояснил Мак-Глори. — Один мой друг, иезуит, перевел мне эти слова: «Здесь живут последние из святых древних людей». Видите вот здесь символ ацтеков? Он означает «последние святые люди».

— Последние?

Священник пожал плечами:

— Иезуит сделал все, что мог. Возможно, символ означает «тайные». Больше чем обычные святые люди, какие-то особенные.

Фарадей задрожал от предвкушения. Особенные. Не ирония ли это, что именно человек в мантии наконец-то приведет его к языческим провидцам!

— Простите меня, отец, но я хочу спросить, почему католический священник интересуется языческими вероисповеданиями?

Священник осмотрелся вокруг, хотя кроме них никого под звездным небом не было, и тихим голосом спросил:

— Вы когда-нибудь слышали о Кетсалькоатле?

Фарадей признался, что нет.

Мак-Глори вынул из черной сумки книгу под названием «Иисус в Мексике», автором которой был какой-то гарвардский профессор. По коже Фарадея пробежали мурашки. Он слышал, что некоторые мормоны верили, что Иисус приезжал в Новый Свет, после того как его обязанности в Иерусалиме были закончены. Фарадей посмотрел на иллюстрации в книге, где был изображен высокий, бородатый белокожий мужчина в длинном одеянии, и не мог поверить своим глазам.

— Согласно местной легенде, — сказал Мак-Глори, — специальные шаманы будут охранять золото ацтеков, пока не вернется Кетсалькоатль… который, возможно, и есть Иисус! Его я ищу, а не шаманов!

Несмотря на растущее волнение, Фарадей нахмурился:

— Но карта выглядит незаконченной.

Отец Мак-Глори подтвердил, что действительно это лишь половина карты, но он слышал об одном парне, у которого есть вторая половина.

— Думаю, я смогу убедить его продать ее мне. Но у меня нет денег.

— Я могу их вам дать.

— Нет-нет, доктор Хайтауэр. Вы слишком доверчивы.

— Я настаиваю. Именно для этого я и пришел сюда. — Фарадей говорил быстро и страстно. Если бы только Элизабет была здесь сейчас. — Вы спасете мою жизнь, если шаманы в Мексике — действительно те самые шаманы, которых я ищу.

Мак-Глори немного подумал, а затем согласился:

— Я возьму ваши деньги только при одном условии, брат. Вы будете хранить у себя эту половинку карты.

— Но я доверяю вам!

— Пожалуйста, — настаивал священник, — это как страховка на случай, если со мной что-нибудь случится.

— А что может с вами случиться?

— Не только мы ищем этих шаманов. Но те люди ищут золото, а не мудрость. Никому не рассказывайте об этом, брат. И будьте осторожны. В пустыне даже у кактуса есть уши.

«О, Элизабет! — думал Фарадей в сильном возбуждении. — Если бы не ты, я бы никогда не начал поиски местности, где растут деревья джошуа, не интересовался бы рудниками и не познакомился бы с отцом Мак-Глори. В большей степени этот твой успех!»

Прошло уже два года… Если Фарадей напишет ей сейчас, ответит ли она?

«Нет! — решил он. — Я вернусь в Нью-Йорк и сам сообщу ей хорошие новости».

— Мы должны снарядить экспедицию и отправиться на поиски этих людей, — сказал Фарадей. Может быть, и Элизабет присоединится к нему? В Мексику! Он уже начал продумывать план.

— Это может быть опасно…

— Все, что вам нужно, отец.

— Чтобы уехать, мне нужно взять разрешение у епископа.

Они пришли к соглашению, а на следующее утро поехали прямо на станцию, чтобы отправиться в Лос-Анджелес: отец Мак-Глори — к своему епископу, а Фарадей — к себе в банк. К их встрече у Фарадея уже были составлены все необходимые бумаги. Ему оставалось только поставить подпись в присутствии двух банковских сотрудников. Он передал Мак-Глори письмо, которое давало банку полномочия выдавать владельцу письма, отцу Мак-Глори, любую сумму, которую он потребует. Священник протестовал, это была слишком большая ответственность, но он уступил. Они решили встретиться в поместье «Каса-Эсмеральда» ровно через тридцать дней. Епископ просил отца Мак-Глори найти себе замену в резервацию Моронго на время своего отсутствия.

Фарадей горел желанием, как можно быстрее, отправиться в экспедицию. Три недели он провел в Риверсайде и Сан-Бернардино, собирая из местных жителей команду, покупая телеги и лошадей. Он также ездил в Лос-Анджелес, чтобы приобрести автомобили, купить снаряжение, продовольствие, карты и другие необходимые вещи — эта экспедиция должна была стать экспедицией века. И только потом он отправился обратно домой сообщить Беттине о своих планах.

53

Весело насвистывая, Фарадей ехал верхом по дороге, ведущей в «Каса-Эсмеральду», яркое солнце светило над головой, освещая пальмы и покрытую снегом верхушку Сан-Хасинто. Его вопрос уже почти решен, и скоро он должен был соединиться с Богом. Он собирался один день отдохнуть дома, чтобы насытиться обильной пищей Беттины, освежить душу и поиграть с Морганой, а потом он присоединится к Мак-Глори и они вместе отправятся в Мексику, где, наконец, он найдет своих шаманов.

Он решил заранее ничего Элизабет не рассказывать. Лучше будет приехать к ней уже с хорошими новостями. Он познает мудрость шаманов, а потом преподнесет ее Элизабет. Они напишут вместе книгу и заполнят ее фотографиями и иллюстрациями.

Чем ближе он подъезжал к дому, тем больше сомнений и вопросов рождалось в его голове. Следует ли ему брать с собой Моргану? Если да, то согласится ли Беттина отправиться с ними в это тяжелое путешествие? Сможет ли он оставить Моргану дома и перенесет ли он их расставание, ведь его не будет почти год? Вот о чем он думал, когда уже спустя несколько минут перед его глазами развернулась ужасная картина.

Возле их дома стояла большая телега, запряженная шестью лошадьми. В телегу какие-то незнакомые люди загружали мебель, которую они выносили из их дома. Это были знакомые ему вещи — картины, лампы, ковры. Беттина и Моргана стояли на ступеньках, одетые по-походному: в шляпках и перчатках и каждая с чемоданом в руке.

Фарадей пустил лошадь галопом. Они ведь не собирались его бросать! Или Беттина наконец решила осуществить свои угрозы и увезти Моргану обратно в Бостон?

Он спрыгнул с лошади и прямиком побежал к свояченице.

— Нас выселяют, — сообщила она.

— Что?! — закричал Фарадей и потребовал объяснений.

Банковский агент, мужчина с остроконечным лицом, который выглядел так, словно он не одобрял того, что солнце светит, объяснил, что банк не только выселяет их, но также забирает все их вещи, чтобы покрыть банковские займы, налоги и другие платежи. Всех лошадей и товары, которые Фарадей приобрел для экспедиции, банк тоже забирает в счет погашения долга.

— Доктор Хайтауэр, ваш счет абсолютно пустой.

Он показал Фарадею бухгалтерские бумаги.

— Почему вы допустили это? — заорал он на агента.

— Доктор Хайтауэр, отец Мак-Глори предоставил письмо с вашими распоряжениями. Если вы помните, его печатал один из наших секретарей, а два наших банковских сотрудника засвидетельствовали вашу подпись. Мы ничего не могли сделать. — Потом он с сочувствием добавил: — Если бы я был там тогда, я бы мог вас проконсультировать, доктор Хайтауэр. По крайней мере с формулировкой письма. Но деньги клиента — это его деньги, а мы только выполняем его желания и не имеем права вмешиваться. Особенно когда наш клиент жертвует деньги церкви, а именно на эти цели они были сняты со счета. В письме ведь указано: выдать любую сумму, которую посчитает необходимой отец Мак-Глори. Очевидно, он посчитал необходимой всю сумму.

У Фарадея сердце ушло в пятки. Определенно это какая-то ошибка. Он посмотрел на Моргану. Она стояла в воскресном платьице, маленькой шляпке на голове и с чемоданом в руке.

— Пожалуйста, дайте мне немного времени. Я могу все исправить.

— Мы могли бы прийти к соглашению, если бы мы сумели связаться с вами три недели назад. Но вы не только оказались неплательщиком, но еще скрылись из виду вместе со всеми вашими деньгами, которые вы, как мы можем только предполагать, потратили непонятно на что.

— Я не исчез! Я нанимал людей, чтобы организовать экспедицию.

Фарадей разглядывал цифры в бухгалтерской книге — не осталось ни единого пенни! Банковский агент продолжил:

— Как я уже пытался объяснить вашей жене, сэр, это вне нашей власти. Когда вы решили приобрести эту собственность, вы подписали с нами договор о займе. Даже заявив претензию на всю эту мебель, серебро и другие ценные вещи, банк поступает по отношению к вам очень щедро, полностью списывая ваш долг, — произнес он это таким тоном, словно говоря, что Фарадей еще легко отделался.

Фарадей скинул шляпу и провел рукой по голове. Без гроша! Как такое могло случиться? Когда мужчина уже собрался уходить, он сказал:

— Беттина мне не жена!

Банковский агент лишь пожал плечами:

— Я сожалею, но…

Его подчиненные обнаружили ящики с керамикой, и Фарадей закричал на них, чтобы они поставили их на место. Банковский сотрудник приказал им открыть ящики, и когда его жадные глаза увидели золотую оллу, он приказал забрать ее с собой. Фарадей отказывался подчиниться.

— Вот что я вам скажу, доктор Хайтауэр. Я разрешу вам остаться в этом доме на шесть месяцев и уладить все ваши проблемы с банковским займом в обмен на этот кувшин.

— Прими его предложение, Фарадей! — настаивала Беттина, но он не мог.

Банковский сотрудник растянул срок предложения до года, сказав, что это очень щедрое предложение, и заверил Фарадея, что он уладит этот вопрос с банком, но Фарадей продолжал упрямо молчать, и тогда взгляд мужчины изменился.

Он задумался на минуту, почесал подбородок, а затем заявил:

— Знаете что? Сейчас, когда я смотрю на всю эту мебель и все эти вещи, думаю, что всего этого недостаточно, чтобы покрыть ваш долг перед банком. Прямо сейчас вы можете возместить ваш долг, и вас не арестуют как недобросовестного заемщика. Банк заберет эти керамические изделия, чтобы посчитать разницу, а может, даже и заявит на них претензию.

Фарадей сделал шаг навстречу к нему и низким голосом прокричал:

— Если вы прикоснетесь к этим вещам, я убью вас!

Они оба замолчали. Глаза Беттины расширились. Фарадей сам не ожидал от себя такого безумства.

Банковского сотрудника его слова явно задели, он обратился к своим людям:

— Вы слышали? Он угрожал мне!

Но его люди стояли, переминаясь с ноги на ногу, и смотрели в другую сторону. Видели ли они, какие сумасшедшие глаза были у Фарадея, слышали ли они, каким тоном он сделал страшное заявление? Может, им просто не нравилась их работа — выселять семьи из своих домов? Они не пришли на помощь своему работодателю, и агент остался с носом.

Фарадей наблюдал за тем, как они закрыли «Каса-Эсмеральду», а потом уехали, забрав все, чем они теперь владели. Но он не хотел падать духом. Как только он встретится с отцом Мак-Глори, это недоразумение тут же прояснится. И потом, не все потеряно — у него все еще есть половинка карты конквистадора.

54

— Вы, доктор Хайтауэр, на языке профессиональных мошенников называетесь «простак», — сказал полицейский детектив из Сан-Бернадино.

Фарадей удрученно посмотрел на фотографию, на которой был изображен не кто иной, как отец Мак-Глори. На груди он держал табличку с цифрами, это была фотография арестанта пятигодичной давности, когда Мак-Глори провел несколько месяцев в тюрьме.

— Профессиональный мошенник? — спросил Фарадей слабым голосом, не в состоянии понять, что ему говорит детектив.

— Максвелл Мак-Глори, мастер перевоплощения. Последнее, что мы слышали, — это то, что он обрабатывал вдовушек, заявляя им, что собирает деньги на благотворительность. Однажды он разыгрывал из себя агента по недвижимости. Пытался продать землю фермерам, привязав апельсины на деревья джошуа и выдавая их за апельсиновые деревья.

— Значит, он не католический священник?

— И близко не стоит. Он начал изображать из себя священника несколько лет назад, когда обнаружил, что люди верят ему на слово. Это приманка.

— Но как… — начал Фарадей, — я хочу сказать, ведь пустыня — это большая территория. Я сделал привал, а он случайно проезжал мимо. И еще он, казалось, знал, чего я хочу.

— Известно, что он работает с этим человеком, — детектив показал фотографию, от которой у Фарадея застрял в горле ком. Это была фотография того здорового мужчины с черной бородой, с которым он обменялся несколькими словами в фактории старателей.

— Его имя Аррингтон. Он останавливается в местах, куда оптимистически настроенные старатели приезжают за снаряжением, и предлагает им карты сокровищ или заманивает в рудники, которых не существует. Вы, очевидно, остановились где-нибудь, чтобы сделать запасы, а Аррингтон заприметил вас, «простака», ведь вы выглядели и вели себя как джентльмен. Вы рассказали ему, что что-то ищете?

— Золотой рудник.

Детектив кивнул:

— Он передал информацию своему напарнику, зная заранее, где вы остановитесь на ночлег, он же сам направил вас туда. Я прав?

Аррингтон действительно предложил ему обследовать территорию, где Мак-Глори его и нашел.

— Но Мак-Глори знал именно то, что мне было нужно. — Фарадей все еще не верил, что попался в сети двух мошенников. — Я ничего об этом не рассказывал Аррингтону. У Мак-Глори была книга… — его голос потух, когда он вдруг осознал, насколько смешно сейчас звучит его история, — об Иисусе в Мексике.

Но полицейского, казалось, это ничуть не удивило.

— Мак-Глори охотится за мормонами.

— Он спросил меня, не мормон ли я! Но что мормонам нужно от католического священника?

— Он рассказывает им, что у него есть карта, на которой указано, где зарыта вторая партия золотых тарелок, подобных тем, что нашел Джозеф Смит. Он говорит, что Иисус привез их в Мексику две тысячи лет назад. К сожалению, Мак-Глори с помощью этой истории обманул достаточное количество мормонов. С ним была какая-нибудь карта?

Фарадей был крайне смущен из-за своей легковерности.

— Карта конквистадора.

— Это одна из самых распространенных приманок, — спокойно уточнил полицейский. — У них есть половина карты, вы выкладываете деньги, чтобы купить вторую половину, и сокровище ваше. Существуют сотни липовых карт, а что говорить о пустыне — излюбленном месте, где можно зарыть золото! Грабежи в поездах на манер Джесси Джеймса — очень популярны здесь. Помимо мест, где останавливаются старатели, чтобы купить продукты, как случилось в вашем случае, сэр, эти парни также читают в ежедневных газетах некрологи, заметки о невостребованных наследствах и частные объявления.

Детектив Боггс проводил Фарадея до двери полицейского участка, пообещав тут же ему сообщить, если будет какая-нибудь информация о Мак-Глори.

— Только не очень-то надейтесь на удачу, сэр. Эти двое настоящие профессионалы. Узнают о ваших самых насущных потребностях, делают домашнюю работу и используют массу невероятного реквизита. В Сент-Луисе они представились хирургами, которые могут исцелить от рака. Они даже повсюду путешествовали с опухолями в банках.

На крыльце полицейского участка Фарадей задержался и сказал:

— Если я когда-нибудь снова встречусь с Мак-Глори…

— Ну-ну, мистер Хайтауэр. Не надо совершать самосуд. Так называемый «комитет бдительности» никогда ничего не решал. Со временем мы найдем этого человека.

— К настоящему моменту он где-то очень далеко, — печально проговорил Фарадей.

— Вовсе не обязательно. Знаете, сэр, мало кто из пострадавших заявляет в полицию о преступлении. Они слишком смущены или не хотят, чтобы их родственники узнали, что они все потеряли. Десять человек, из пришедших в участок, продолжают молчать. А Южная Калифорния — первичное поле деятельности для таких людей, как Мак-Глори. Эта местность привлекает людей, которые хотят начать новую жизнь и быстро разбогатеть. Именно они и становятся «простаками». Мак-Глори не нашел бы такой богатой добычи в другом месте. Когда-нибудь мы разыщем его.

Фарадей вернулся в тополиную рощу, где лагерем, как самые обыкновенные цыгане, расположились Беттина и Моргана. Ничего утешительного он не мог им сказать. После элегантного дома в Блэк-Бэйе, который Фарадей продал, перед тем как они отправились на запад, и роскошного поместья «Каса-Эсмеральда», их домом теперь стала брезентовая палатка под звездным небом. Беттина готовила бобы на костре, пока Моргана, согнувшись на песчаном холме, изучала передвижение пустынного жука. Они превратились в самых настоящих «кочевников», которых так презирала его свояченица.

Фарадей чувствовал себя крайним неудачником. Сейчас они были без гроша и без дома. По всему земному шару люди танцевали на улицах, празднуя окончание войны. Весь мир праздновал победу, но эта новость едва касалась его сознания.

Его утешало только то, что Элизабет ничего не знает о его катастрофической глупости.

Пока Беттина заворачивала картофель в газеты, пестрящие заголовками о прекращении военных действий, и укладывала их меж углями костра, она озиралась по сторонам, но ничего, кроме песка и чахлой растительности, покрывавших плоскую равнину до дальних гор, не видела. Дорога в ближайший город Баннинг, который располагался в шестидесяти милях от них, нельзя было назвать дорогой — так, две борозды от телег, везущих продовольствие в рудники. И не было поблизости ни деревни, ни почты, ни магазина или школы. Лишь сельские поместья, изолированно встречающиеся то тут, то там, да оставленные лачуги горняков — последние следы разбитых надежд и желаний. Здесь нужно было рыть колодцы, чтобы иметь воду, и строить плотины, чтобы накапливать дождевую воду. Суровая жизнь! Что заставляло людей приходить в это необитаемое место и жить в скромных глинобитных жилищах, построенных на большом расстоянии друг от друга? Так размышляла Беттина. Возможно, они искали здесь мир, покой и уединение. Или прятали здесь что-то, убегая из прошлого в другой город. Она вспомнила Бостон и тех людей, которые знали ее и ее отвратительный секрет. Люди с мнениями и представлениями о Беттине Лидделл! Она любила этот город, но ненавидела его людей. Здесь она ненавидела пустыню, но люди не знали и не трогали ее. Уже не в первый раз Беттине приходилось создавать себя заново.

Она напомнила Фарадею о его обязанности заботиться о них с Морганой. В конце концов, он по-прежнему был врачом и уже однажды сделал неплохое состояние на этом. Она указала ему, что сейчас многие ветераны войны, пострадавшие от горчичного газа, будут приезжать в эту сухую местность поправить здоровье, и его медицинская практика будет пользоваться большим спросом. По всему миру также бушует эпидемия гриппа, и многие устремляются в жаркие страны с сухим воздухом пустынь за исцелением.

— Где же нам жить? Пациенты не придут к врачу, который живет в палатке?

— Здесь повсюду столько свободной земли, Фарадей. Но пока мы не построим дом и не будем жить на этой земле, она не будет нашей.

Он посмотрел на нее с изумлением. Беттина хотела стать одной из тех, на кого она два года смотрела свысока — переселенцем.

— Но нам нужны деньги, — заметил он, — по крайней мере на еду и материалы для строительства временного жилья. Закон требует, чтобы мы построили дом.

— Я проглочу свою гордость и попрошу помощи у мистера Викерса. Он обеспеченный человек. Знаю, он поможет нам.

Итак, благодаря деньгам мистера Викерса, которые он отправил им по почте из Бостона, они заявили свои права на небольшой участок земли в местечке Твентинайн-Палмс. Беттина поехала в Лос-Анджелес, в земельное управление, чтобы заполнить бумаги и заплатить десять долларов денежного взноса. Единственное, что от них требовалось, — это построить дом и, в меру своей возможности, вести хозяйство, а по истечении пяти лет найти двух друзей, которые могли бы поручиться, что они выполнили свои обязательства, построили дом, вели хозяйство. Друзья свое письменное показание должны подписать под присягой.

На оставшиеся деньги мистера Викерса Беттина наняла рабочих, чтобы расчистить место, построить дом и выкопать колодец. Когда стены их хижины уже стояли, но еще не было крыши, она сообщила Фарадею, что мистер Викерс попросил перевода в управление западного побережья, но в его компании посчитали, что он еще пока нужен на Востоке, тем более что еще намечались поездки в Африку.

Наконец постройку покрыли крышей, и Беттина занялась обустройством дома для Фарадея и его дочери. Когда стыд и потрясение оттого, что у него обманным путем забрали все состояние, начали проходить, он возобновил поиски рудника «Удар молнии».

Он отсутствовал пять недель. Его продвижение затруднялось тем, что высоко в пустынях выпал снег, пейзаж был окутан белой тайной. Он вернулся в свое поместье, так и не узнав, где находятся его шаманы, но собрал много сведений о жизни индейского племени моронго, сделал зарисовки их поселений, женщин, плетущих корзины. Беттина встретила его словами:

— Когда ты отсутствовал, приезжал мистер Викерс. Он оставался здесь, сколько мог, надеясь встретиться с тобой. Он снова просил меня вернуться с ним в Бостон, но у меня есть христианский долг — заботиться о дочери моей сестры.

Фарадей грустно согласился с ней, ему не хотелось оставлять Моргану с незнакомыми экономками и нянями.

— Он дал мне еще денег, — сообщила она. — Я не хотела их брать, но он сказал, что, если бы мы поженились, они бы все равно стали моими. И он не желает, чтобы я жила в нищете.

За время отсутствия Фарадея дом преобразился: стены были обклеены обоями, земляной пол покрыли досками, а еще построили каменный камин. В огороде, позади дома, пышно росли зимние овощи: капуста белокочанная, брокколи, цветная капуста, а также стояла клетка, надежно защищенная от лисы, набитая откормленными курами-несушками, будущими воскресными обедами.

Восьмилетняя Моргана читала и писала, училась декламировать и красиво вышивать, и хотя они не могли себе позволить пианино, Беттина была уверена, что Моргане следует продолжать давать уроки музыки. Наконец, их дом был стабильным и защищенным. Но когда Фарадей увидел, как Моргана в испачканном платье и туфлях на босу ногу гоняется за цыпленком по их пыльному двору, он пришел в ярость: его дочь не должна так жить.

И новая цель наполнила смыслом существование Фарадея. Он собирался отыскать Максвелла Мак-Глори.

55

Он год обследовал горнодобывающую местность вокруг Твентинайн-Палмс и деревом джошуа. Неожиданно Беттина объявила, что хочет их дом переделать в гостиницу. На Рождество к ним проездом заезжал мистер Викерс, который направлялся на Гавайи распространять там Библию. Он собирался остановиться в плохонькой гостинице «Сэйджбраш». Мистер Викерс заметил, что деревья на их участке создают приятную атмосферу, особенно для уставшего путника. Тогда у Беттины появилась отличная идея. «И теперь, Фарадей, когда все больше людей проводят отпуска здесь, учитывая, что Европа сильно разрушена войной, мне на ум пришла одна идея. С моей родовитостью и умением ладить с людьми я могла бы управлять респектабельной гостиницей, которая стала бы пользоваться большим спросом».

Фарадей признавал, что его свояченица может быть отличной хозяйкой для путешественников.

Она всегда сначала думала о его уюте. В жаркую погоду она мочила простыни и вывешивала их вокруг крыльца, чтобы, пока они спали ночью, простыни охлаждали ночной ветерок. Когда он возвращался домой, Беттина всегда готовила его любимые блюда: запеченную картошку, свиные котлеты и вишневый пирог. Он пил кофе, рассматривал карты, показывал Моргане, где он был, каких животных видел, гладил ее прекрасные волосы — и был счастлив. Беттина, довольная собой, уединялась в своей спальне.

Но он не дал согласие Беттине превратить их дом в пристанище для туристов. Достаточно было того, напомнил он ей, что она заботится о Моргане и о нем. Еще он не желал, чтобы его дочь вертелась среди незнакомых людей.

И, кроме того, в тайне он надеялся, что он найдет Мак-Глори и их жизнь снова изменится. Тогда Беттине уже не нужно будет превращать их дом в отель.

56

Вопли были нечеловеческие.

Когда Фарадей приблизился к громадным валунам, с трудом справляясь со своей испуганной лошадью, он услышал, как за воплями последовали какие-то крики.

Фарадей слез с кобылы, так как дальше она идти не хотела, и побежал в ту сторону, откуда раздавались нечеловеческие вопли. Взобравшись на груду камней и рукой прикрыв глаза от слепящего солнца, он увидел ошеломительную картину.

Шоколадного цвета ослица с длинными ушами и короткой жесткой гривой передним копытом застряла в расщелине камня. Окруженная стаей койотов, ослица издавала громкие вопли и брыкалась задними копытами, а пожилой мужчина пытался отпугнуть койотов, размахивая палкой.

Приблизившись к ним, Фарадей вынул пистолет. На удивление, койоты не сдвинулись с места. Обычно при виде человека они отступали. Сейчас же два человека кричали на них, размахивали руками, но дикие собаки уходить, видимо, не собирались и спокойно наблюдали, как ослица тщетно пытается освободиться из каменной ловушки.

Фарадею пришлось выстрелить, и стая разбежалась врассыпную.

— Осторожно! — предупредил Фарадей. — Она ударит вас!

— Если я не успокою ее и не вытащу копыто, она наверняка его сломает.

Прикинув на глаз размеры испуганной ослицы и предположив, что в ней примерно сто пятьдесят фунтов, а ростом она пять футов от земли, Фарадей побежал к своей лошади взять черную медицинскую сумку, потом вернуться сюда.

Пока старик продолжал говорить: «Ш-ш, Сара, койоты уже ушли», — Фарадей быстро открыл свою сумку, собрал подкожный шприц, наполнил его из бутылочки и сделал шаг вперед.

— Осторожнее, мистер! Сара кусается, когда она напугана.

Ослица брыкалась, становилась на дыбы и била задними копытами. Увидев, что к ней приближается Фарадей, она попыталась его укусить своими желтыми зубами. Фарадей выждал момент, затем резко бросился к ослице, воткнул иглу в ее плечо, а потом быстро отскочил назад. Здоровые зубы ослицы сомкнулись в дюйме от него. Снова наполнив шприц, он опять подбежал к животному. Прошла еще минута, и ослица перестала брыкаться, а стояла, раскачиваясь из стороны в сторону.

— А теперь быстро! — велел старик. — А то она упадет — и тогда уж точно сломает ногу.

Пока одурманенное животное раскачивалось над ними, Фарадей и старатель быстро разгребали булыжники. Им удалось освободить копыто в тот момент, когда колени ослицы подогнулись, она опустилась на землю, потеряв сознание, и завалилась на бок.

Фарадей тут же начал искать на шее ослицы пульс, а когда нашел его, обследовал ее глаза. Он с облегчением вздохнул; он не убил ее.

— Рана небольшая, — сказал Фарадей и вынул антисептик и марлю, а потом осмотрел надкопытный сустав ослицы.

— Вы ветеринар? — спросил старик, сидя на корточках и наблюдая за работой Фарадея.

— Врач. Привык иметь дело с меньшими пациентами, — добавил Фарадей с улыбкой. Старик, поглаживающий голову ослицы, выглядел обеспокоенным.

У Сары была нежная на ощупь ворсистая голова, сонные глаза с длинными ресницами и белая морда. Она была коричневой масти с белым брюшком, у нее был хвостик с кисточкой, тонкие ножки и маленькие копытца. Как заверил Фарадея старик, это было доброе по природе создание.

Пока Фарадей обрабатывал рану, солнце село и длинные тени легли на землю. Он и старик встали.

— Спасибо вам большое за помощь, док. Я бы освободил ее, если бы не койоты. Они напугали ее. Мне бы пришлось поднапрячься. Мы с Сарой перед вами в долгу. — Он протер ладонями глаза и шмыгнул носом. — Я пропал бы без нее. Я никогда не был женат. Сара — все, что у меня есть. Мы с ней уже двадцать восемь лет. — Он вынул вафельный носовой платок и высморкался. — Черт меня побери, если я не самый сентиментальный ублюдок на земле! — Он протянул Фарадею свободную руку — Бернам мое имя.

— Фарадей Хайтауэр! — Они пожали друг другу руки.

У Бернама были выцветшие глаза и грубая кожа. Такого старого человека Фарадей еще никогда не встречал. Но у старика голос был сильным и бодрым; поглаживая свою испачканную табаком бороду, он хвастался, что знает о пустынях Мохаве и Колорадо больше, чем кто-либо из ныне живущих и уже умерших.

Бернам расположился лагерем возле местечка под названием Арч-Рок. Он пригласил Фарадея к своему костру разделить с ним скромную еду из бобов и хлеба.

— Много известных людей останавливается здесь, — сообщил Бернам. Звезды уже стали появляться на небе. — Видите надпись, вырезанную на камне, вон там.

Фарадей с трудом мог различить ее в сумерках: «У. Э. 1887».

— Ее сделал не кто иной, как сам Уайт Эрп. Вы наверняка слышали о знаменитой перестрелке в ОК Коралл. Самое крупное вооруженное столкновение, о нем писали все газеты. После этого Эрп приобрел репутацию искусного стрелка, но на самом деле он был золотоискателем. Проезжал здесь дюжину раз в поисках места, которое можно было бы застолбить. Думаю, сейчас он где-нибудь в Неваде держит салон азартных игр. Уважаемый парень. — Бернам затряс головой. — Дикий Запад — это было нечто, — прошептал он с тоской в голосе и так пристально посмотрел на огонь своими молочными глазами, точно заново переживая несколько своих собственных перестрелок. — Больше такого мы уже никогда не увидим.

Съежившись под тяжелыми шкурами, так как стоял январь и воздух в пустыне был морозным, они оба молча ели, зачерпывая бобы кусками хлеба, пока кофе кипел на огне. Бернам два раза поднимался, чтобы проверить, как себя чувствует Сара.

— Бедняжка. Я все время обещаю ей, что мы скоро выйдем на пенсию. Она заслужила это. Думаю, небольшую собственную хижину с зеленым участком я скоро смогу себе позволить.

Бернам налил кофе и извинился — сахара у него нет.

— Мой запас закончился несколько дней назад. Ненавижу пить горький.

Фарадей порылся в своем мешке с продуктами и принес два кусочка сахара.

— Кажется, это мой последний. Кусок вам, кусок мне.

Бернам посмотрел на сахарный кубик на своей грубой ладони.

— Весьма любезно с вашей стороны делиться последним куском.

Он поднялся, опустился на колени рядом с ослицей, погладил ее по шее и ласково положил кусочек сахара ей в рот, она благодарно его засосала.

— Она хорошо мне служила, — сказал он, когда вернулся, и сел рядом пить кофе. — Никогда не жаловалась.

— Чем вы здесь занимаетесь, мистер Бернам?

— Никаких мистеров. Просто Бернам. Если у меня и была когда-нибудь фамилия, то я забыл ее. Как и любой, кто ищет золото, — загоготал он. — Я самый неудачливый золотоискатель в этой стороне Рио-Гранде. Но мне пришлось расстаться с мечтой, потому что эта работа очень тяжелая для Сары. Заниматься этим более тридцати лет и так и не найти ничего стоящего. Много лет назад я работал на торговом судне. Можете себе это представить? Покинуть морской мир, чтобы прийти в мир песчаный. А вы уже что-нибудь нашли?

— Я не ищу золото. По крайней мере не в прямом смысле этого слова.

Бернам сморщил нос:

— Как это — искать золото не в прямом смысле?

Фарадей рассказал ему о шаманах, Бернам не выказал никакого удивления или скептицизма, как делали многие, а лишь искоса посмотрел на него из-под широких полей своей потрепанной старой шляпы и сказал:

— Хайтауэр. Кажется, что-то знакомое. Я слышал о вас. Люди вокруг говорят о вас — вы это знаете? Они называют вас «Хэйуаер».

Фарадей был потрясен.

— А что они обо мне говорят?

— Что вы сумасшедший, хуже клопа. Но они и обо мне такое говорили, так что не придавайте этому большого значения. Любой, кто проводит все свое время в пустыне, — безумный. Не берите в голову.

Но Фарадею неприятно было думать, что люди сплетничают о нем за его спиной и называют его сумасшедшим. Его это огорчало, ведь и Моргана могла услышать такие разговоры.

Вычистив до блеска свою тарелку, будто это была последняя еда в его жизни, Бернам заговорил:

— Шаманы, а? Существует старая легенда, что давным-давно индейцы пришли сюда с востока. Не местные — агуа калиенте или пайуте. И не хопи или навахи. Какие-то таинственные индейцы-предсказатели. Они отличаются от последних выживших своих сородичей.

Наученный горьким опытом, Фарадей предусмотрительно спросил:

— И сколько вы хотите за эту информацию?

— Никаких денег, приятель. Я должен вам за то, что вы помогли Саре.

Тогда Фарадей показал Бернаму рисунки цыганки-гадалки, и тот утвердительно кивнул.

— Что-то знакомое — этот зигзаг. Думаю, я знаю, что это. Но вы ищете не в том месте. Вам нужно идти вон по той дороге. — Он махнул рукой в западном направлении. Фарадей спросил, известно ли ему, что означает слово «ошитива», и не удивился, когда Бернам отрицательно покачал головой: — Ничего не напоминает.

Они уже закончили свою скромную трапезу. На небе взошла луна, ночью начали выть койоты, звезды следовали своим древним курсом. Бернам часто подходил к Саре и что-то тихо шептал ей в темноте. У Фарадея на душе скребли кошки, ему было одиноко и тоскливо.

Как всегда, когда ночью он оставался один, он начал думать о Элизабет: где она? все ли у нее идет хорошо? Он уже давно не злился на нее, от той обиды осталась лишь горько-сладкая печаль. Он часто вспоминал те похожие на сон недели, когда она лежала в его объятиях на Смит-Пике, и улыбался, когда в его памяти всплывало выражение ее лица, с каким она входила в «египетскую» палатку.

Он подумал о Моргане и той суровой жизни, что они вместе с Беттиной вели на поселенческом участке. Обычно, когда бы он ни приезжал, в доме шла большая стирка — на печи варилось белье, а в воздухе пахло щелочным мылом. Если же они не стирали и не гладили, то готовили еду, и ему тогда казалось, что большая железная печь работает не переставая. Беттина и Моргана теперь всегда ходили краснощекими и вспотевшими.

Когда он видел, как они ковыряются в земле, ухаживая за томатами, редиской и зеленым луком, а руки его сладкой девочки испачканы грязью, он сокрушался, какой же он эгоист! В такие минуты он клялся, что останется с ними, займется частной практикой, снова будет лечить людей, должным образом заботиться о своей дочери, а потом, в будущем, станет искать шаманов. Но через день или два его одержимость опять гнала его из дома, он убеждал себя в том, что время безвозвратно уходит, нельзя терять ни минуты. Он спрашивал себя тысячу раз: а что, если последние из шаманов-анасази лежат сейчас на смертном одре и Фарадей не успеет изгнать из души своей демонов и узнать, что же на самом деле произошло в каньоне Чако сотни лет назад? И он собирал свое снаряжение, нагружал лошадь и мула и отправлялся в пустыню вновь искать ответы.

Наконец, его мысли переключились на Мак-Глори, ведь именно из-за него Моргана живет так.

Все пятнадцать месяцев, с тех пор как все его состояние перешло в руки этого мошенника, Фарадей пытался придумать, как ему вернуть свои деньги, но безрезультатно… до сегодняшнего дня. Наблюдая за стариком Бернамом, бывшим моряком торгового судна, который ласковыми уговорами пытался поднять свою ослицу на ноги, Фарадей вдруг понял, что ему нужно делать.

Когда старатель снова вернулся к огню, объявив, что его старушка скоро поправится, Фарадей сказал:

— Мистер Бернам, вы сказали, что хотели бы мне заплатить услугой за услугу.

— Все, что угодно. Говорите.

— Я бы хотел сделать вам одно предложение, которое будет прибыльным для нас обоих.

План, который только что появился в голове Фарадея, окончательно созрел и оформился, когда он начал рассказывать его старому старателю, а тот, выслушав его с открытым ртом, ухмыльнулся беззубой улыбкой:

— Это порадует Сару.

57

Известие пришло не сразу. Фарадей понимал: чтобы его план дал результаты, должно пройти какое-то время. В марте месяце, после того как он терпеливо неделями ездил в Баннинг на почту проверять корреспонденцию, пришло письмо от Бернама. С почтового телефона он позвонил в отель «Редлендс», где его звонка ждал Бернам. Их разговор был коротким. Фарадей лишь приказал:

— Назначь ему встречу. Встреться. Об остальном я позабочусь.

Отец Мак-Глори, который теперь выдавал себя за бизнесмена Джона Финча, дошел до конца коридора и, остановившись перед дверью гостиничного номера, похлопал себя по брюшку. Еще один «простак», еще одна тысяча долларов. Мак-Глори решил, что когда добрый Бог раздавал мозги, он, вероятно, встал в очередь дважды. С ухмылкой на лице он постучал в дверь, потом назвал себя человеку за дверью, а когда дверь распахнули перед ним, вошел в номер. Он успел лишь сказать: «Добрый вечер, капитан…» — и тут почувствовал, как что-то острое, как жало пчелы, вонзилось в его предплечье. В следующую секунду дверь за ним захлопнулась, Мак-Глори резко повернулся и увидел, что там стоит не капитан Хардинг, а кто-то другой.

Мужчина в одной руке держал пистолет, а в другой — шприц.

— Удивлены? — спросил Фарадей.

Мак-Глори сузил глаза и пристально посмотрел на человека, чье лицо показалось ему знакомым: длинный и узкий овал, глубоко посаженные глаза, аккуратно подстриженная бородка. Он вспомнил его имя. Хайтауэр. Идиот, который ищет индейских шаманов.

— Что вы мне впрыснули? — прорычал Мак-Глори, потирая руку.

— Каково это, Мак-Глори, или как вас там сейчас зовут, когда вас бьют вашим же оружием, — произнес Фарадей. Он нервничал, но старался скрыть свое волнение. Гнев и жажда мести помогали ему оставаться хладнокровным.

— О чем вы говорите? — осторожно спросил Мак-Глори, внимательно следя за ружьем.

— Вы пришли сюда в надежде надуть человека по имени капитан Хардинг. Это мой друг. Его настоящее имя Бернам. Я знал, что вы не сможете устоять против этого, — продолжал Фарадей и указал на газету, развернутую на столе, в которой красными чернилами было обведено одно частное объявление:

«Морской историк собирает сведения относительно испанского галеона с золотом на борту, который исчез у берегов Калифорнии в 1652 году. Предлагается вознаграждение. Пожалуйста, обращайтесь по адресу: Лос-Анджелес, Клэрион, ящик 788».

— Конечно, — говорил Фарадей, — на случай, если бы вы не увидели сообщения или решили не клевать на наживку, я подготовил бы еще кое-что — богатая вдова, разыскивающая давно потерянных племянников, неистребованное наследство, мормоны в поисках Кетсалькоатля — что-нибудь, против чего, как я уверен, вы бы не могли устоять.

Бернам получил только один отклик на свое объявление, но так как Фарадей описал Бернаму Мак-Глори, то когда респондент появился в ресторане, где они договорились встретиться по телефону. Бернам уже знал, что это тот самый мошенник. Бернам представился как капитан Хардинг, морской офицер в отставке, а теперь историк. Мак-Глори сказал, что у него есть карта, на которой указано, что галеон потерпел крушение возле островов калифорнийского залива, недалеко от Санта-Барбары. Он бы, естественно, отдал карту так, бесплатно, но так как его матери нужна операция…

— Мой друг, мистер Бернам, рассказал мне, как неохотно вы согласились взять его деньги. Как вы настаивали, чтобы он возвращался к себе в Сиэтл и продолжал жить на свои сбережения. Но потом вы сказали, что ходят слухи, что галеон затонул в стороне от Санта-Барбары с золотом ацтеков и инков на борту. — Бернам попросил Мак-Глори прийти к нему в отель с картой, где он даст ему деньги.

— Что вы вкололи мне? — снова огрызнулся Мак-Глори, потирая руку.

— Яд, — сказал Фарадей и поднял кверху пустой шприц.

Мак-Глори сморщил свой курносый нос:

— Я вам не верю.

— Это не имеет значения, — произнес Фарадей ледяным тоном. — У вас осталось всего около тридцати минут. Когда это время закончится, конец не будет приятным.

Мак-Глори отвратительно рассмеялся:

— Вот как? Вы пришли сюда убить меня?

Незаметно убрав использованный шприц в карман, Фарадей вынул второй шприц. Он поднес его к свету, чтобы Мак-Глори смог увидеть бледно-голубую жидкость.

— Это противоядие.

Мак-Глори лишь пожал плечами, но испарина выступила на его лбу.

— Итак, вы меня поймали. Я полагаю, вы хотите вернуть свои деньга? Вы не первый, кто пытается это сделать. Но ни один наркотик не сможет заставить меня сдаться. — Он нахмурил брови и слегка качнулся.

— Наркотик? — удивленно спросил Фарадей. — Уверяю вас, я вколол вам яд. У вас есть, — Фарадей посмотрел на свои часы, — двадцать шесть минут. Если вы не вернете мне мои деньга, вы умрете прямо здесь, в этой комнате, и полиция никогда не узнает, что здесь произошло.

Мак-Глори следил за шприцем.

— Вы бы не сделали это. Вы — врач.

— И отец, — поправил его Фарадей. — Сначала я отец, а потом врач, а вы недооцениваете гнев отца, у дочери которого украли жизнь. — Фарадей сделал шаг ближе, по-прежнему держа пистолет наготове. — Из-за вас, Мак-Глори, — проговорил Фарадей тоном, какого мошенник не слышал прежде (уже не тем голосом «простака», который, когда они виделись в последний раз, был доверчивым и наивным), — в мой дом вторглись, мою маленькую девочку выставили на улицу, ее испугали чужие люди, которые забрали все наши вещи. И теперь у нее нет будущего, потому что вы оставили меня без гроша. — Фарадей подошел к нему так близко, что Мак-Глори услышал стесненное дыхание Фарадея, оно означало, что сейчас он не контролирует себя. — За то, что вы сделали с моей девочкой, вы заслужили сотню неприятных смертей.

Мак-Глори постарался безразлично пожать плечами, но его лицо было серым, а пот уже капал с его лба.

— Вы ведь не думали, что снова увидите меня, да? Вы рассчитывали, что ваши жертвы, смущенные и стыдливые из-за того, что их обвели вокруг пальца, не станут вас искать и даже не заявят в полицию. На этот раз вы напали не на того человека. Да, я врач-терапевт, владеющий искусством спасать человеческие жизни, но также и отбирать эти жизни. Если вы не вернете мне мои деньги, вы умрете, как отравленная крыса, и никому не будет до этого никакого дела.

Мак-Глори облизал свои пухлые губы и метнул взгляд в сторону спасительного пути, но Фарадей закрыл дверь. Мак-Глори начало тошнить, и он уже весь обливался потом.

— Я никогда никого не убил! Все, что я делаю, — это забираю деньги, с которыми люди страстно желают расстаться. Вот и все!

— Вы грабите слабых и отчаявшихся людей.

— Я граблю жадных! Я предлагаю им карту, которая приведет к золоту, и люди платят мне любые деньги за нее. Вы сами ищете шаманов Монтесумы. Вы сами ищете их спрятанные богатства.

— Я ищу богатства совсем иного рода.

— Жадность есть жадность, Хайтауэр. Вы, как любой другой, ищете способы быстро разбогатеть. Никто не хочет работать.

— А вы работаете?

— Вы удивитесь, узнав, как усердно я работаю. Господи, мне нехорошо. Вы же не собираетесь в самом деле убить меня!

— Мои деньги, Мак-Глори. Верните мне мои деньги, и я применю противоядие.

— Ну, хорошо!

Фарадей велел Мак-Глори лечь в его повозку и под прикрытием ночи связал ему лодыжки и запястья, затем накрыл брезентом и отправился в направлении, которое указал Мак-Глори — в хижину в предгорье Сан-Бернардино.

Они прибыли в темное и тихое место, окруженное соснами. Фарадей развязал ноги Мак-Глори и вытащил его из телеги. К тому времени у толстого мошенника нестерпимо ныло в животе, его одежда промокла насквозь. Спотыкаясь, он вошел в хижину и указал Фарадею, где он может найти деньги.

Фарадей отыскал расшатанные бревна в полу и, подняв их, увидел под ними жестяную коробку. Он поднес ее к свету фонаря. Коробка была забита деньгами. Фарадей предположил, что в ней находится несколько тысяч долларов.

— Это все, честно! — сказал Мак-Глори и резко упал в мягкое кресло, в воздух поднялось облако пыли. — Бог свидетель, это все, что у меня есть! Пожалуйста… противоядие…

— Вы украли у меня в десять раз больше.

Мак-Глори тяжело задышал.

— Мой партнер забрал большую часть. И он инвестировал кое-что… Господи, как мне плохо!

— Господь не может вам помочь. — Фарадей вынул все деньги из коробки, рассовал их по карманам.

— Дайте мне это противоядие. Я умираю.

Они вернулись к повозке. Мак-Глори уже едва волочил ноги, но Фарадей снова велел ему лечь на дно повозки. Ноги он ему решил теперь не завязывать. Мак-Глори был уже в полуобморочном состоянии.

— Еще одна остановка. — Фарадей резко отпустил поводья, и лошадь пошла рысью.

Детектив Боггз находился в полицейском участке, так как Фарадей предупредил его. Одетые в форму офицеры вышли, чтобы поднять Мак-Глори, который теперь был без сознания.

— Я дал ему успокоительное средство, — объяснил Фарадей. — Через несколько минут он придет в себя. Он думает, что я его отравил. Он удивится тому, что по-прежнему жив.

— И в тюремной камере, — добавил Боггз с усмешкой. Он оценивающим взглядом посмотрел на худощавого, бородатого врача. — Мне приходится признать ваше превосходство, доктор Хайтауэр. Я под впечатлением. Никогда не думал, что снова вас увижу. И конечно, никогда не думал, что вы поймаете эту крысу. Вы смогли вернуть свои деньги?

В свете газовой лампы Фарадей оценивающе посмотрел на детектива и, понимая, что деньги — это вещественная улика и их нужно будет передать полиции, ответил:

— К сожалению, все деньги пропали.

Боггз посмотрел в глаза Фарадея и увидел в них силу и храбрость, а также решимость, кивнул и проговорил:

— Всего не выиграть, сэр. Доброй вам ночи и удачи!

58

Фарадей заплатил Бернаму десять процентов из денег Мак-Глори — приличную сумму. Старик пытался взять только половину.

— Я просто рад, — сказал он, — что вы поймали этого отвратительного трусливого обманщика. Нет ничего хуже, чем воровать у вдов и сирот.

Но Фарадей настоял, чтобы старик взял всю сумму.

— На пенсию Саре, — улыбнулся он.

Фарадей вернулся домой, чтобы освежиться и подарить Моргане куклу, которую он купил в «Редлендсе». Он сообщил Беттине, что снова уедет на неделю, и, нагрузив мула, отправился в пустыню.

На этот раз он последовал совету старого старателя искать на западе Арч-Рока, на территории, расположенной недалеко от горного массива Скалл-Рок, «Скала-Череп», и векового дерева джошуа, которое местные жители называли «Ла-Виеха», что означало «старое». Когда он показал Бернаму рисунки цыганки, старый старатель сразу определил, что собой представлял квадрат с кривой линией.

— Это не золотой рудник, док. Это горная система. Линия называется «ограда». Она сделана из разных скал, одна скала находится внутри. Скалы напоминают ряды зубов. Я не могу сказать вам точное их месторасположение, но вы будете близко, если станете искать возле Скалл-Рок, в южной части Королевской долины. Вот место, где следует поискать.

Фарадей сделал привал в местечке Джамбо-Рокс, «Огромные Скалы». Здесь он вспомнил слова Мак-Глори: «Все желают быстро разбогатеть». Когда огонь уже пылал, а кофейник стоял на решетке, Фарадей вынул свой дневник и записал:

«В этом, должен признать, Мак-Глори был прав. Я спешил и искал короткой дороги к шаманам. Куда бы я ни ходил, везде ждал помощи от других. Я просил ее у Уилера и братьев Пинто, просил ее у Элизабет, а затем понадеялся, что Мак-Глори отведет меня туда, куда я хотел добраться. Сам я ничего не делал, только покупал карты, нанимал людей и надеялся, что это приведет меня к шаманам. Теперь я вижу, что был не прав. Мое стремление — это стремление отшельника. Дорога, по которой я иду, предназначена мне одному. Шаманы не обнаружат себя, если я прибуду с армией.

Но я не зря потратил время. Я заполнил портфель набросками Богом благословенной земли, со стеснительными индейскими девушками и с видами домашней жизни, которая стремительно исчезает. Я записал истории, мифы и накопленные знания. Я богатый человек. Как бы я хотел, чтобы Элизабет была здесь!»

На рассвете, оставив лошадь и мула в лагере, он приступил к поискам. Он карабкался через валуны, втискивался в расселины, пробирался сквозь густые низкорослые заросли, но нашел лишь клочок плоской песчаной земли. Он карабкался по скалам все утро, как только солнце встало, и лазил, как ящерица, по окаменелой лаве и черному базальту, царапал руки о камни и кактусы, смахивал тарантулов со своего пути и стирал с глаз пот. Он изрыгал проклятия, когда соскальзывал вниз, спотыкался и падал. Когда во фляге закончилась вода, он вернулся в лагерь, где мог утолить жажду и голод, почесать зудящую кожу под влажным воротником и понаблюдать за солнцем, которое уже садилось за горизонт, что означало, что впереди его ждала еще одна ночь одиночества, еще один рассвет.

На четвертый день обследования Джамбо-Рокс Фарадей наступил на норку какого-то грызуна, потерял равновесие и с грохотом упал на гладкий камень. Он скатился с него вниз и сел на маленький клочок земли, которого он раньше не заметил. Когда он встал, стряхивая с себя пыль и проверяя лодыжки, он замер, с недоумением вперив взгляд в массивный округлый череп с громадными зияющими глазницами и гигантским отверстием вместо носа.

Он нашел Скалу-Череп!

Он ускорил шаг, так как Лайтнинг-Рок, «Скала-Молния», должна находиться где-то рядом. Он чувствовал это. Скоро он вышел в узкий каньон, расположенный между двумя громадными валунами, над которыми возвышалось дерево джошуа, древнее, массивное и величественное.

Он обошел всю территорию вокруг, обследовал каждый песчаный дюйм и каждый чахлый кустик, но не нашел ничего необычного, лишь следы скорпионов и змей. На закате солнца что-то внутри него оборвалось. Он снова повел себя как дурак, что случалось так часто! Фарадей кричал, проклинал Бога, потом во все горло проорал, что его поискам пришел конец — он больше не потратит ни дня, ни часа на этих шаманов!

Он схватил рисунок, на котором было изображено лицо Элизабет, заглянул в ее прекрасные глаза, сияющие в лунном свете, и тут же почувствовал, как его уносит в тот полдень, когда они в первый раз поцеловались. Это был день, когда их поцелуй благословило солнце, и пчелы жужжали в полевых цветах, и ястребы кружили в небе — день, который Фарадей отчаянно хотел бы пережить заново.

— Я здесь, Фарадей…

Он резко поднял голову и посмотрел вокруг. Поблизости никого не было, лишь пустота и заброшенность под звездным небом.

— Здесь…

Фарадей вскочил на ноги:

— Элизабет? — Без сомнения, это был ее голос. — Я слышу тебя! Где ты?

— Следуй за моим голосом…

Он спотыкался о камни и дюны, проталкивался сквозь заросли полыни и кактусов, пока не выбился из сил и уже не мог идти дальше. Его разум сыграл с ним злую шутку — демоны, овладевшие его душой в каньоне Чако, снова мучили его. Он горько зарыдал, а когда открыл глаза, то увидел что-то сверкающее в лунном свете. Эта была странной формы скала — почти что равносторонний квадрат — возможно, двадцать футов в ширину и двадцать футов в высоту. Некая природная аномалия!

А линия, что пересекала ее из верхнего угла в нижний, определенно была зигзагообразной.

Он смотрел на камень и не верил своим глазам. А потом он закричал во весь голос.

Линия была именно такой, какой нарисовала ее цыганка! Он решил, что над этим чудом он поразмыслит потом. Позже он и помолится, и возблагодарит Бога, и подумает над таинством — над голосом Элизабет, который, он был уверен, слышал. Но сейчас он должен найти шаманов, которые живут где-то поблизости!

Он поспешил домой, чтобы пополнить продовольствие и приготовиться к долгому пребыванию в пустыне. Он снова чувствовал прилив энергии. Беттина спросила его, что он замышляет, он ответил ей, что у него просто хорошее настроение. Но она стояла, упершись руками в бока, и требовала объяснить ей, что это он задумал, почему у него такое хорошее настроение.

Фарадей прекратил заниматься своими делами и вдруг, в первый раз в жизни, разглядел свояченицу.

То, как она спрашивала его, чем он решил заниматься, звучало не как вопрос, а как требование. И тогда он осознал, какая она властная, деспотичная. С того самого дня, как он вернулся домой в Блэк-Бэйе, без Абигейл, с Морганой на руках, Беттина Лидделл помыкала им, как школьником. В горе и отчаянии, в приступах меланхолии и депрессии, в маниакальных периодах, когда он находился во власти оллы и «соцветия тыквы», в его восторженной любви к Элизабет, он лишь наполовину слышал и видел эту женщину, которая властвовала над ним. Но вдруг, словно находка Скалы-Молнии, отрезвила его ум и открыла ему глаза. Он неожиданно начал вспоминать случаи из прошлого, которые теперь представали перед ним совершенно в новом свете.

Эпизод первый. Когда Фарадей сидел в саду и делал новые отметки на географической карте, в «Каса-Эсмеральду» пришла местная жительница и сказала, что она и другие женщины собираются вместе, чтобы свертывать бинты и вязать одеяла для бедных солдат, которые сражаются в окопах Европы. Фарадей слышал, как Беттина заявила, что ее это не беспокоит, и велела женщине идти своей дорогой.

Второй эпизод произошел несколькими днями позже. Он сидел на кухне и наливал себе лимонад. Женщина-переселенка пришла к ним наниматься на работу. Она сказала, что она честная и возьмется за любую работу, что ей нужно кормить детей, ее муж сражался во Франции. Беттина отказала ей, выразив свое возмущение: «Фарадей, эти переселенцы многое хотят за ничего. Земля, на которой они живут, — бесплатная. Есть что-нибудь еще, что можно было им дать? Я хочу, чтобы ты знал, что она не первая приходит с протянутой рукой. Фарадей, есть многое, с чем мне приходится мириться, а ты ничего об этом не знаешь».

Тогда его симпатии были на стороне Беттины. Она была настоящей христианкой, часто говорила, что выполняет свой долг; хотя иногда это причиняет ей боль. Его восхищали ее терпение и намерение обустроить жизнь Морганы в этой дикой местности.

Третий инцидент произошел, когда он находился на конюшне, разгружая свою лошадь и мула после очередной поездки в пустыню. К ним издалека приехала жена фермера. Она доставляла им молоко. Стараясь сохранить молоко холодным, она завернула бутылки во влажную джутовую мешковину.

Был жаркий день в долине Коачелла. Даже горячий ветер не дул. Беттина взглянула на бутылки с молоком и, заявив женщине, что молоко скисло, велела ей убираться восвояси.

— Но миссис Хайтауэр, вы обещали в этот раз заплатить за доставку. Я проехала столь долгий путь, мне нужны деньги на лекарства моему мужу.

— Я не плачу за скисшее молоко.

— Я не могу изменить погоду, мэ-эм. Впрочем, я не уверена, что молоко скисло. Вы его не пробовали.

— Вы сомневаетесь?

Женщина смиренно склонила голову:

— Из этого молока можно получить хорошую пахту и много хорошего масла.

Но Беттина закрыла дверь перед женщиной, а когда повернулась, увидела Фарадея. В ее глазах застыл испуг.

— Она назвала тебя миссис Хайтауэр.

— Глупая женщина, — категорично заявила она. — Я постоянно ее поправляю, но это не помогает. Фарадей, нам нужен легковой автомобиль. Я не могу рассчитывать на то, что эти ленивые и неумелые переселенцы привезут свежие продукты.

Чтобы закрыть этот вопрос, он велел ей купить машину, а про себя отметил, что нужно заехать к жене фермера и заплатить ей за молоко. Но сначала ему нужно было принять холодную ванну, затем внести заметки в свой дневник — отметить месячные находки или их отсутствие. Без строгого учета своих передвижений он может отправиться по пройденному пути и исследовать уже изученные территории.

Он забыл о жене фермера.

Однажды он пришел домой, а Моргана, как обычно, не выбежала ему навстречу поприветствовать его.

— Она наказана и закрыта в своей комнате, — сообщила Беттина, напряженно сжав челюсти — такое выражение лица он хорошо изучил.

— И что же она такое натворила? — вздохнув, спросил он.

— Она чихнула, а когда я ей сказала: «Благослови тебя Бог!» — она спросила: «А что ты скажешь Богу, если Он чихнет?» Я отправила ее в постель без ужина и велела выучить урок о богохульстве.

Фарадей зашел к Моргане и увидел, что у нее глаза опухли от слез.

— Мама из-за Него сошла с ума.

— Нет, все не так, — ответил он, думая, что Моргана имеет в виду Абигейл, он учил свою дочь молиться по ночам своей матери, которая была ангелом на небесах.

— Она сказала, что я богохульствую.

И тогда он понял, что она говорит о Беттине.

— Беттина — твоя тетя. Ты не должна называть ее мамой, — мягко попросил он ее, встревоженный тем, что она может вырасти, не зная правды, и решил больше времени уделять дочери, показывать ей фотографии ее матери, рассказывать ей истории из их короткой совместной жизни.

Раньше все эти эпизоды не казались ему важными, он не заострял на них внимание, но теперь, спустя какое-то время, складывался совершенно новый образ свояченицы. Он подумал о том, а не закрывал ли он глаза на все это умышленно, на каком-то подсознательном уровне. Если бы он осознавал, что на самом деле происходит — Беттина называет себя его женой и обращается отвратительно с другими людьми, — его жизнь могла бы сложиться иначе, они могли бы даже вернуться в Бостон, но тогда он не встретил бы Элизабет, не нашел бы Скалу-Молнию.

Впрочем, он уже давно ей не доверял. А иначе как объяснить тот факт, что он не рассказал ей о деньгах, которые он забрал у Мак-Глори? Не стал ничего ей говорить о Скале-Молнии, а придумал, что будто обнаружил новое указание на шаманов-отшельников.

Он вернулся в пустыню и обследовал территории вокруг Скалы-Молнии, но ничего там не обнаружил. Он снова стал волноваться, переживать. Однажды в полдень схватил свой альбом и начал зарисовывать каждую деталь Скалы-Молнии, с каждого угла, при разном освещении — от рассвета до заката и даже при свете звезд. Он как бешеный рисовал и надеялся, что поймет значение скалы, пока холодные ветра не остудили его душу и он не убедился в бесплодности своего поиска. Тогда, обратив свой взор к небесам, он закричал:

— Все напрасно? Я пришел слишком поздно?

Тень покрыла его голову, он почувствовал какой-то незнакомый, но довольно приятный запах. Поднял глаза и увидел перед собой, в солнечном свете, поразительное создание.

Она была коричневого цвета, вся в морщинах, с длинными белоснежными волосами, сплетенными в две косы, которые спускались по ее плечам, и с белой челкой, закрывающей брови. Из-под белоснежной челки, как подводные камушки, сверкали проницательные карие глаза, наполненные живым интересом и умом. Такого морщинистого лица он никогда в жизни не видел! Ее одежда ослепляла великолепием: на ней была алая блуза, заправленная в длинную с бахромой замшевую юбку. Ее серебряный пояс был отделан большими самородками бирюзы, а ее грудь украшало такое же серебряное с бирюзой ожерелье.

Он встал и посмотрел по сторонам. Откуда она пришла? И разумно ли разгуливать пожилой женщине с такими драгоценностями? Ведь определенно ее пояс и ожерелье — он разглядел еще и кольца с бирюзой, а также серебряные сережки, поблескивающие в мочках ушей, — стоили небольшого состояния.

— Кто вы? — спросил он.

Она улыбнулась, и он увидел, что у нее до сих пор сохранились почти все зубы. Вероятно, подумал он, в молодости она была красавицей.

Он повторил свой вопрос.

Она не ответила, просто стояла в солнечном свете, а ее белоснежные волосы развевались от теплого песчаного ветерка. Тогда он спросил ее:

— Вы говорите по-английски? Вы понимаете меня?

— Я понимаю, Паана.

— Но… откуда вы пришли? — спросил он, поглядев вокруг. — Где вы живете?

Она подняла руку и указала за его спину. Он повернулся, но не увидел ничего, кроме низкорослого кустарника. Но когда он посмотрел в бинокль, который висел у него на шее, он смог разглядеть вдали группу строений из сена и прутьев, такие он видел в индейских резервациях.

Он спросил, к какому племени она принадлежит.

— Я потомок Людей Солнца.

Он никогда не слышал о таком племени. Его пульс учащенно бился.

— Вы — анасази? — Он волновался.

— Я не знаю этого слова, — произнесла она.

Тогда он объяснил, что слово «анасази» означает «древние враги». Конечно, она и ее народ не называли себя так.

На ее плече висела сумка из оленьей шкуры, украшенная бахромой с бусинками. Она присела на валун, открыла сумку и тщательно обследовала ее содержимое.

Фарадей обратил внимание, что она не одета, как местные индейцы. Он был знаком с племенами этого региона. Они уже все одевались, как белые люди. На ней же были более традиционные одежды. Он вспомнил, что Элизабет рассказывала об изолированных группах индейцев, которые имели незначительный или совсем не имели никакого контакта с белым человеком. Наткнулся ли он на такую группу?

— Откуда пришел ваш народ?

— Из Страны Восходящего Солнца.

С востока! На востоке лежала земля исчезнувших анасази…

Жила ли эта женщина и ее народ так, как жили ее предки восемь веков назад? Фарадей уже представил в своем воображении научные статьи, которые он опубликует, книги и цикл лекций. Он повествует всему миру о своем новом открытии.

— Что случилось в каньоне Чако?

Она нахмурилась:

— А где это?

— Вы знаете, что означает слово «ошитива»?

— Очень древнее, священное название, — кивнула она.

— Название чего? Места? Человека?

— Матери моего народа. Она жила много веков назад.

Он вспомнил девушку в Запрещенном каньоне! Она назвала ему имя своего предка. Наконец-то он шел по верному следу!

— Я так много всего желаю узнать! — Голова его шла кругом. Ему столько вопросов хотелось бы задать!

Из сумки старуха достала глиняную трубку, и пока он с недоверием наблюдал за ней, она наполнила ее табаком. Она ведь не собирается зажигать эту штуку! Именно это она и сделала: ударила кремнием по камню, поднесла огонь к трубке, запыхтела; воздух наполнился едким дымом.

— Расскажите мне все, — попросил Фарадей, с трудом удерживаясь на своем месте. — Как живут ваши люди? Ваши традиции. Какие у вас законы, какие запреты?

Она выпустила клубы дыма:

— Паана, мы здесь не для того, чтобы обсуждать мирские вопросы.

Он спросил ее, не возражает ли она, если он нарисует ее. В ответ она лишь пожала плечами, он достал альбом и карандаши. Пока она пыхтела своей трубкой, а его карандаши быстро перемещались по бумаге, он расспрашивал о тайне жизни, о Боге, о душе и о жизни после смерти. Сидя на краю большого камня, она наклонилась к нему и спросила:

— Скажи мне, Паана, ты ведь считаешь нас дикарями и все же ищешь нашей мудрости. Разве у твоего народа нет своей мудрости и священных учений?

— Они все перепутаны, — ответил он. — Наши священные учения противоречат друг другу. И они не являются доказательством.

— Доказательством чего?

— Того, что Бог существует, что после смерти есть другая жизнь.

— А, жизнь после смерти! Когда ты умрешь, Паана, ты бы хотел отправиться в красивое место. Улицы сделаны из золота. Ворота из жемчуга. Все счастливы.

— Небеса. Я надеюсь попасть туда.

— Я тоже туда попаду?

— Если повезет.

— А что, если я не захочу?

Фарадей заморгал.

— Паана, тебе не приходило в голову: что для одного небеса, то для другого ад? Расширь свое сознание! Почему ты боишься смерти? Смерть есть не что иное, как смена пейзажа.

Она вытряхнула трубку, наполнила ее снова, зажгла, пыхнула и сказала:

— Паана, я хотела бы передать тебе дар.

— Дар? — удивился он; его цветные карандаши уже раскрашивали ее яркую цветную блузу и замшевую юбку, серебро и бирюзу, сверкающие на солнце, ее живые карие глаза, которые внимательно следили за ним.

— Слушай, Паана. Слушай все, что вокруг тебя.

Он прислушался, но ничего, кроме тишины, не мог различить.

— А что я должен услышать?

— Тишина наполнена собственными голосами.

— Пожалуйста, объясните, — попросил он.

Она покачала головой:

— Ты не готов. Прежде чем ты постигнешь нашу мудрость, Паана, ты должен постигнуть самого себя. — Она взмахнула рукой с вытянутым коричневым указательным пальцем: — Вот откуда мы происходим…

Он посмотрел в направлении, куда она указывала. Но там ничего необычного не было — песчаная местность с отдельными клочками сухой травы, с разбросанными булыжниками и следами маленьких животных. Она велела ему расчистить место от песка, он пошел туда и ударил ногой по земле. Его ботинок наткнулся на что-то твердое. Встав на колени, он начал копать, очищая место от песка, а потом, к своему удивлению, нашел деревянную плиту, наподобие плота, закопанного посреди пустыни.

Когда он приподнял ее с одного края, то обнаружил углубление под ней. Света вполне было достаточно, чтобы разглядеть внутреннее убранство пещеры, хотя это была не пещера, а подземная комната, сделанная рукой человека. Фарадей догадался, что это, наверное, кива — такие же он видел в жилищах хопи и суни. Он заглянул внутрь, вековая пыль заполнила его ноздри.

Старуха сказала, что это следующий шаг, который он должен был предпринять.

Он посмотрел на ее силуэт, который вырисовывался на фоне послеобеденного солнца, на ее серебристые волосы, заплетенные в косы.

— Четыре года я искал вас здесь, — признался он. — Почему вы явились мне только сейчас?

— Ты сам узнал ответ на этот вопрос благодаря незнакомому человеку, обманувшему тебя. Он забрал у тебя деньги, а когда ты вернул их себе, в тот момент ты понял, что нет короткой дороги к истине, что ты не можешь попросить других людей привести тебя к своей судьбе, а должен следовать по своему собственному пути. Паана, когда мои люди отправляются на поиски истины, они не нанимают проводников, не покупают карт. Мы идем в одиночестве. Одиночество приводит к истине.

Он снова заглянул в киву и увидел там каменную скамью, что шла по кругу внутренней кирпичной стенки, и яму для огня в центре, и вспомнил, что Джон Уилер рассказывал ему о кивах, которые были святым местом, куда жрецы спускались, чтобы попасть в мир духов.

— Можно мне спуститься вниз?

— Для чего же еще я показала тебе ее?

Он подпрыгнул. Его переполнял энтузиазм. Если бы только Элизабет была здесь, чтобы разделить с ним этот волшебный миг!

Туча закрыла солнце, и он почувствовал холод. Элизабет… Он был уверен, что именно ее голос позвал его тогда. Но как? Значит ли это, что она мертва?

— Паана! — сказала старуха строгим голосом, и это вернуло его в реальность.

— Да, да, — проговорил он. — Мне понадобится лестница.

Он вернул крышку на прежнее место. Хотя древесина была старой и подвергшейся атмосферным осадкам, в сухом климате пустыни она неплохо сохранилась и по-прежнему была крепкой. Фарадей поспешил домой за дополнительным снаряжением, а старуха осталась его ждать, сидя на валуне и попыхивая трубкой.

На следующий день она снова спросила его, чем это он занимается, он снова отмахнулся от нее, ответил ей что-то неопределенное. Фарадей вернулся к киве и спустил вниз лестницу. Но он не успел спуститься, старуха остановила его:

— Ты не можешь просто так взять и спуститься. Ты должен подготовиться, Паана. Ты должен поститься и медитировать, ты должен смыть со своего тела яд зла.

И она рассказала ему, что он должен сделать.

59

Кива изменила все.

Фарадей собирался отправиться в духовное путешествие, которое полностью изменит всю его жизнь. Но нужно подумать о Беттине и Моргане. В ту ночь он позвал их к себе в кабинет, где хранились его карты, заметки и наброски, и сказал им, что скоро у них начнется новая жизнь. Беттине он сказал:

— Моя дорогая женщина, пожалуйста, не думай, что я не ценю все те жертвы, что ты принесла во имя нашего спасения. Я виноват перед тобой. Я отказывал тебе в радости и возможности реализовать себя в браке и материнстве. Я молю тебя простить меня. Беттина, ты еще можешь родить детей. — Он знал, что совсем недавно ей исполнилось тридцать шесть лет. — Тебе надо выйти замуж. Подробно мы поговорим об этом завтра, а теперь просто поверь, я очень хочу, чтобы ты была счастлива.

Ее глаза увлажнились, и в первый раз он увидел Беттину нежной и сентиментальной.

А потом он посадил себе на колени десятилетнюю Моргану и сказал, что ее ждет великое и удивительное приключение. Больше он не стал ей ничего рассказывать, потому что еще нужно было уточнить кое-какие детали, и, кроме того, он хотел, чтобы она получила удовольствие от ожидания необыкновенного сюрприза.

Впервые за десять лет он отправился спать счастливым человеком. Уже давно, с тех пор как он встретил Элизабет, ему не снилась Абигейл. Той ночью она пришла к нему во сне влюбленная, он чувствовал запах мимозы, любимый запах Абигейл, и прикосновение ее губ на своих губах. В страстном желании он заключил ее в свои объятия. Вдруг он проснулся. Это был не сон. Беттина легла к нему в постель, надушившись одеколоном своей сестры и надев пеньюар, который Абигейл носила во время медового месяца. Губы Беттины сомкнулись на губах Фарадея, а ее тело крепко прижалось к его.

Он пулей выскочил из кровати и закричал:

— Боже мой, что ты делаешь?!

Беттина упала на пол, и на ее лице отразилось изумление.

— Беттина, что ты делала в моей постели?

Смертельно-бледная она сжала пеньюар у горла и с трудом встала на ноги.

— Но я думала… Фарадей, ты говорил о браке, детях…

— Не со мной! — закричал он. — С мистером Викерсом, конечно!

Она пристально посмотрела на него. Когда он увидел ее растрепанные волосы, бледное лицо и дрожащий подбородок, он сказал ей более мягко:

— Я говорил, Беттина, что отпускаю тебя. Ты можешь возвращаться домой и выходить замуж за мистера Викерса. Я решил устроить Моргану в школу-интернат. Я слышал об отличной частной школе для юных леди, которая находится в городе Пасадена.

— А как же ты? — с трудом дыша, прошептала она. Она вся дрожала от стыда.

Он быстро накинул на себя халат и подвязал его поясом.

— Я уезжаю надолго и собираюсь закрыть дом. — Он не мог смотреть ей в глаза. Он до сих пор чувствовал вкус ее губ. Какое ужасное недоразумение!

— Я не знаю, что сказать, Фарадей…

Она так сильно дрожала, что он взял с кровати одеяло и накинул ей на плечи. Беттина неожиданно ударила его, как маленькая и хрупкая девочка, и это испугало его. Ее коротко подстриженные волосы кое-где встали дыбом, а сильный запах мимозы был просто отвратительным.

— Я плохо с этим справился, — сказал он, все еще потрясенный тем, что нашел ее в своей постели. Он даже не думал, что Беттина так к нему относится. Чем быстрее он посадит ее на поезд и она вернется в Бостон к своему жениху, тем лучше.

Она отступила назад и посмотрела прямо ему в глаза.

— Я думаю, что плохо справилась с этим тоже. Фарадей, нет никакого мистера Викерса.

Хоть убейте, но он совершенно не понимал, о чем она говорила. Он посмотрел на нее в замешательстве, часы на камине продолжали тикать, и Беттина ждала его ответа. Пауза слишком затянулась, и Беттина прервала ее:

— Я его придумала, Фарадей. Все эти годы ты путешествовал по миру в поисках веры, а я оставалась воспитывать твоего ребенка. Понимаешь, в каком я была положении? Жить в доме свояка на правах простой прислуги! Я старая дева, у меня никаких перспектив. Вот я и придумала себе поклонника.

Он добрался до стула и устало опустился на него. Беттина продолжала стоять с прямой спиной, высокая и величественная, а ее голос становился все сильнее и увереннее. Первое потрясение уже прошло, и теперь она снова была похожа на саму себя.

— Некий мистер Захария Викерс в самом деле существовал, — сказала она, снова взяв себя в руки. — Я прочитала его имя в газете. Он был местным мясником, которого переехал трамвай. Я создала своего мистера Викерса, который путешествовал по свету, продавая Библию и выполняя миссионерскую работу в Африке.

— Но… у тебя была его фотография.

— Я увидела ее в витрине фотостудии и спросила, могу ли я купить ее. Я представилась художницей-портретистом, и объяснила, что хотела бы использовать эту фотографию в качестве модели. Я понятия не имею, кто этот мужчина.

Фарадей потерял дар речи. Она вставила лицо незнакомца в красивую рамочку, и, где бы они ни находились, везде с ними рядом был мистер Викерс — в лагере в каньоне Чако, в комнатах в Альбукерке, «Каса-Эсмеральде»… Даже сейчас его портрет красовался над камином в гостиной.

— А как же открытки из Африки…

Ее подбородок даже не дрогнул.

— Я купила их в Бостоне, в «Дэбнис Импортс».

— Тогда где же ты взяла деньги, чтобы купить этот дом?

— У меня были драгоценности, о которых ты ничего не знал. А в так называемых поездках в «Вестерн-Юнион» я посещала ювелира в Баннинге с целью продать мои бриллианты. Фарадей, — разочарованно добавила она, — ты даже не обратил внимания на то, что исчезло мое обручальное кольцо.

Кольцо! От всего услышанного кровь бросилась ему в лицо.

— Но если не было мистера Викерса, где же тогда ты взяла кольцо?

— Купила в Альбукерке, ты тогда поправлялся от лихорадки. Я всегда любила тебя, Фарадей. С первого дня, как увидела тебя, когда ты пришел пригласить на свидание мою сестру. А когда она умерла, я просто решила, что ты должен стать моим.

— О господи! Беттина, я всегда относился к тебе как к сестре. Я не могу думать о тебе как-то по-другому…

— Я надеялась… иметь детей от тебя, — нежно сказала она. — Я хочу подарить тебе сына. Именно сына, не дочь, — горько добавила она, — чтобы продолжить фамилию Хайтауэр. Фарадей, ты не можешь не испытывать притяжения ко мне, а иначе зачем же ты держал меня рядом все это время? Ведь не только потому, что Моргане нужна няня. Я всегда чувствовала, что между нами есть что-то более глубокое, личное.

— Беттина, я никогда не считал тебя няней Морганы. Ты наша семья. Я пообещал Абигейл в день нашей свадьбы… — Он неожиданно замолчал, прикусив язык.

— Пообещал ей что?

— Не важно. Уже поздно, — устало сказал он. — Отправляйся спать, Беттина.

Ее голос стал ледяным.

— Скажи мне, Фарадей. Какое обещание Абигейл вытянула из тебя?

Он чувствовал себя уставшим, завтра ему предстояло еще заняться устройством Морганы в школу-интернат, а также его ждали кива и старая индейская женщина. И Фарадей открыл Беттине то, что не должен был рассказывать. Но в тот момент Фарадей не понимал, что он совершает, может быть, самую страшную ошибку в своей жизни.

— Когда я ухаживал за Абигейл, она рассказала мне кое-что о тебе. Она настаивала на том, что если мы собираемся пожениться, то я должен это знать, так как это может изменить мое решение. Я заверил ее, что ничто не изменит моей любви к ней и что я никому не выдам твою тайну.

— Мою тайну? — прошептала Беттина.

Он говорил самым нежным, самым понимающим тоном, на какой только способен.

— Однажды вы подслушали, что отец Абигейл не был твоим отцом. Ваша мать призналась в любовной связи с семейным кучером. Сначала она держала это в тайне и ваш отец думал, что ребенок его, но чем старше ты становилась, тем очевиднее становилась сходство с кучером. Абигейл сказала мне, что ваш отец вычеркнул тебя из своего завещания, оставил без наследства и без гроша. Абигейл заботилась о тебе, и она надеялась, что после нашей свадьбы я приму все решения на себя. Я поклялся своей честью, что всегда буду заботиться о тебе. И я сдержал свое обещание.

После этого Фарадею стало намного легче, словно с плеч упала какая-то тяжелая ноша. Он ждал, что Беттина скажет ему, что она рада, что он знает ее тайну, и восхищается тем, что он сдержал свое слово.

Но в комнате воцарилась мертвая тишина. Беттина смотрела на него диким взглядом. Сжав пеньюар на груди, она прошептала:

— Абигейл сказала тебе это?

И вот в этот момент он понял, какую грубейшую ошибку допустил.

Она повернулась и выбежала из его комнаты, он услышал, как в ее спальне с грохотом захлопнулась дверь. Подавленный, он стоял и не знал, что ему делать дальше. Он слышал, как она рыдает, и от этого звука кровь леденела в его венах. В ее голосе он слышал горькое разочарование, и это тревожило его.

Он подошел к ее двери и постучался.

— Беттина, пожалуйста, позволь мне войти. Мы не можем оставить все вот так.

— Убирайся!

— Папочка?

Он повернулся и увидел сонную Моргану в ночной сорочке.

— Иди к себе в кровать, дорогая. Тетя Беттина неважно себя чувствует.

Он постучал еще раз, и когда ответа не последовало, попробовал дернуть за ручку. Слава богу, дверь оказалась незапертой.

Он никогда не заходил в ее комнату. Она была чистой, с розовыми обоями, со свежими цветами в вазах, с книгами и всякими разными женскими безделушками. Там хранились экземпляры журнала «Вечерняя субботняя почта», которые она любила перечитывать. В углу стоял ее любимый патефон «Виктрола». Как часто за закрытыми дверьми ее комнаты он слышал такие сентиментальные мелодии, как «Блестят серебром золотые кудри» и «После бала».

Она сидела на кровати и неистово рвала на части свой альбом, бросая под ноги открытки мистера Викерса. Фарадей начал подбирать их: панорамные виды африканских равнин, колючие деревья и львы, туземцы с копьями и щитами. Разворачивая их, он видел разные фамилии и адреса, но ни на одной из них не было имени «Беттина Лидделл». И ни одна открытка не была подписана мистером Викерсом. Она сказала ему правду!

— Я надеялась и молилась… — всхлипнула она.

Он сел радом с ней, взял ее за плечи и нежно, как только мог, сказал:

— Дорогая моя женщина, мне очень жаль, что произошло это недоразумение. Поверь мне, дело не в тебе, ты прекрасная женщина. Но мое сердце принадлежало Абигейл, и я не мог думать о ее сестре как-то иначе.

После этого разговора все могло бы хорошо закончиться, если бы Фарадей не увидел за плечами Беттины, на камине, фотографию в рамочке. Он моргнул в замешательстве, потому что он узнал эту фотографию, и все же она была ему незнакома.

Фарадей был совершенно обескуражен. Беттина заметила выражение его лица. Она повернулась, поняла, что так приковало его внимание, и ее лицо зарделось.

На камине, в золотой рамочке, он увидел свою свадебную фотографию: Фарадей стоял со шляпой в руке, а перед ним сидела Абигейл в шикарном свадебном платье и с букетом белых роз на коленях.

Но вместо лица Абигейл — лицо Беттины. Она аккуратно вырезала свое лицо из какой-то другой фотографии и приклеила его вместо лица своей сестры, превратив фото в свой свадебный снимок.

Фарадей убрал руки с ее плеч.

Их взгляды встретились.

— Индейцы, — прошептала она.

— Что?

— Индейцы украли тебя у меня.

— Беттина, что ты…

Она вскочила на ноги, ее безумные глаза метали молнии.

— Ты десять лет потратил на своих индейцев, а должен был тратить их на меня!

Она выбежала из комнаты, а он, изумленный, остался сидеть там и не двигался, пока не услышал грохот на кухне и крик.

Моргана!

Он стремительно бросился в прихожую, оттуда на кухню, где застал Беттину, сжимающую запястье его дочери. На полу у их ног лежали осколки разбитого стакана с молоком. Угли все еще тлели в печи, поскольку ночи уже были холодные. Крепко держа его дочь за руку, Беттина неожиданно вынула из печи раскаленную кочергу и прижгла ею отвратительную татуировку на лбу Морганы.

Девочка вскрикнула и упала без чувств. В воздухе запахло горелой человеческой плотью. Фарадей бросился к дочери, поднял ее на руки и выбежал с ней из кухни, а Беттина осталась одна, продолжая ругать индейцев, язычников и дикарей.

Вместе с Морганой он закрылся в своей спальне и, позаботившись о ее ране, решил оставить ее у себя до конца ночи.

На следующее утро Беттина спокойно приготовила завтрак, не упоминая о том, что произошло накануне ночью. Не говоря ни слова, Фарадей запряг повозку, уложил в нее всю свою коллекцию керамики из Пуэбло-Бонито, надел на Моргану пальто и отправился прочь из своего поместья.

Фарадей вернулся с деньгами, которые получил с продажи керамических изделий (хотя золотую оллу он оставил себе). Он вручил Беттине конверт с деньгами и сказал:

— Я договорился с Кэндлуэллами, что живут внизу у дороги. Моргана пока поживет у них. Когда я вернусь, я хочу, чтобы тебя здесь не было.

Когда он привез Моргану к Кэндлуэллам, он объяснил миссис Кэндлуэлл, что с Морганой произошел неприятный случай: она споткнулась и ударилась головой о печку. Он дал женщине мази и чистые бинты и объяснил ей, как ухаживать за ожогом, а она обещала бережно заботиться о его дочери. Потом он повесил на шею Морганы золотого единорога Абигейл и сказал, что он будет защищать ее.

Опустившись на колени перед своей десятилетней девочкой с большими серьезными глазами, он нежно взял ее за плечи и сказал:

— Мне нужно уехать на некоторое время. Но я вернусь, я обещаю. Пока меня не будет, помни, Моргана: я люблю тебя больше всего на свете, ты всегда рядом со мной, в моем сердце.

Он вынул из кармана запечатанный конверт и вложил его между ее маленькими ладошками.

— Спрячь его, ангелочек. Если я не вернусь к твоему дню рождения, то отдай его миссис Кэндлуэлл. В нем находится карта того места, где я буду находиться. Пока же никому его не показывай.

Фарадей собирался вступить на неизведанную территорию. Там могли быть скорпионы и гремучие змеи. План своего спасения нужно было готовить заранее.

Он поцеловал дочь и крепко прижал к своему сердцу. Потом он уехал, а Моргана осталась во дворе семейства Кэндлуэлл, провожая взглядом отца.

Фарадей вернулся в поместье. Беттина уже собрала все свои вещи и уехала. Она оставила записку с извинением и обещанием держаться от них подальше.

Теперь его ничего не связывало: он мог свободно отправиться в киву и начать новый этап своего духовного путешествия.

60

Следуя инструкциям старой индейской женщины, Фарадей построил из ивняка маленькую баню и накрыл ее одеялами. Затем он разделся и вошел внутрь. Сначала он облил водой раскаленные камни, а потом приступил к посту, молитвам и медитации. Он освободил свое сознание, и не было в нем ни Беттины, ни даже Элизабет и Морганы. Он думал только о мире духов, который ждал его в киве. Фарадей вышел из парилки в приподнятом состоянии, как чистый лист бумаги, ожидающий, когда же на нем напишут. Когда он вышел наружу, обнаженный и дрожащий в холодном утреннем воздухе, он почувствовал себя новорожденным младенцем.

Среди вещей, которые он взял с собой, был новый путевой дневник, чтобы записывать все, что будет происходить с ним в новой жизни, — красивая, отделанная марокканской кожей книга с золотым обрезом и красной репсовой закладкой. Он сел на большой камень, подставив солнцу свою влажную кожу, и записал:

«Много лет назад я отправился в особое путешествие. За это время я отклонился от курса и пошел по другой дороге. А теперь я отправляюсь в новое путешествие за открытиями. Я пребываю сейчас в предвкушении».

Он пошел к киве, где его уже ждала старая индейская женщина, которая велела ему спускаться. Он взял с собой еду и воду, фонарь и спички, а также путевой дневник, портфель с бумагой, блокнот для зарисовок, карандаши и маленький томик Библии для утешения.

Но когда он начал спускаться, одна из лестничных перекладин сломалась и он упал, так резко приземлившись на правую ногу, что хрустнула его берцовая кость. Он сразу потерял сознание. Придя в себя, Фарадей увидел, что у него нет возможности выбраться наверх, потому что лестница упала набок, У входа в киву старухи видно не было. Она ушла.

Но он знал, что его спасут. После указанного срока Моргана передаст конверт Джо Кэндлуэллу, который с помощью карты найдет Фарадея. Тем временем Фарадей собирался равномерно распределить воду, печенье и вяленое мясо и ждать прихода откровений.

Пока он лежал и мучился от боли, размышляя над тем, насколько серьезен перелом, он удивлялся проделкам судьбы и мироздания. Если бы он не встретил Элизабет, то никогда не заехал бы в факторию старателей и не познакомился бы с Мак-Глори, и, следовательно, никогда не отправился на север этой пустыни и не встретил бы индейскую старуху. Он бы потратил всю свою жизнь на исследование тысячи квадратных миль этой земли и в итоге умер бы ни с чем.

«Что произойдет потом?» — размышлял он, а боль в ноге усиливалась. Он надеялся, что не забыл взять с собой в киву медикаменты. А куда же ушла старуха? Он думал, она спустится вместе с ним.

Когда солнце пересекло небосклон и в киве стало темно, Фарадей чиркнул спичкой и зажег фонарь. Это тоже ему придется экономить, пока не придет помощь. Он размышлял, сможет ли он сам наложить шину на ногу, когда у него начнется головокружение.

На душе было как-то тревожно. А затем его зрение стало неясным. Вдохнул ли он какие-то токсины, которые веками хранились в этой яме?

Если он позовет старуху, она услышит его?

Головокружение усиливалось. Теперь он уже слышал голоса — какую-то какофонию неясного шепота. Господи, у него начались галлюцинации! Незнакомые образы стали проноситься перед его глазами!

Голоса потускнели… жужжание ослабло. Теперь он слышал только один голос. Он слушал его, а каждая клеточка его тела кричала от страха, потому что то, что он переживал, было какой-то сверхъестественной природы. Ужас, такой же, какой он испытал в Запрещенном каньоне, охватил его. Но он не мог, как раньше, убежать.

— Слушай, Паана. Слушай и наблюдай.

Это с ним разговаривала та старая индейская женщина. Но ее здесь не было.

— Мой народ не исчисляет время так, как делаете это вы, Паана. Чтобы понять, когда произошла эта история, тебе понятнее считать, что это было в 1150 году, за четыре столетия до того, как люди, которые называли себя испанцами, пришли на этот континент.

Люди Солнца жили на этом клочке земли, который белые люди называют «Край Четырех Углов». Это история о девушке Ошитива, чья жизнь навсегда изменилась в тот день, когда грозный Темный Господин и его кровожадные воины-ягуары прибыли сюда…

Образы и ощущения заполняли сознание Фарадея. Хотя от страха он весь вспотел, он вдруг почувствовал на своей коже прикосновение солнечных лучей, а на лице — дуновение мягкого ветерка. Он увидел вновь засеянные поля кукурузы и смуглые тела, склонившиеся за своей работой.

Он услышал тревожный крик. Мужчина бежал к ним. Он куда-то указывал рукой. Фарадей посмотрел туда и увидел дорогу, широкую и плоскую, стрелой уходящую в пустыню, а по этой дороге приближалась армия.

Армия Темного Господина…

61

Когда Фарадей пришел в себя, он обсох и достаточно окреп, чтобы поднять голову. В киве по-прежнему было темно. Как долго он пролежал без сознания? Какой потрясающий сон! Он казался таким реальным — широкие дороги, армия воинов-ягуаров, Темный Господин на своем переносном троне, мужчина по имени Безносый, казненный на дереве, прекрасные дождевые кувшины, кишащая людьми рыночная площадь, экзотические птички в клетках, чоколатль и люди — Ошитива, Аоте, Мокиикс, Хакал. Фарадей чувствовал себя так, словно он жил в свое время в Центральном Месте, пробовал нектли, чувствовал раскаленное солнце на своем теле, познал надежду и отчаяние в ожидании дождя во время засухи.

Он все это придумал?

Это нужно записать. Подкрепившись водой с печеньем и приняв удобное положение — боль в ноге теперь отдавалась тупой пульсацией, — он взял ручку и начал быстро писать, пока детали не стерлись в его памяти.

«Я разгадал тайну каньона Чако! Мне одному был дан ответ на этот вопрос! Дороги, назначение которых сегодня не может объяснить ни один человек. Ямы, которые называются «кивы». Каннибализм. Необъяснимого происхождения красный камень посреди площади».

Он писал яростно и без остановки, несмотря на боль, жажду и усталость, а когда закончил повествование об Ошитиве, отложил в сторону ручку, чтобы отдохнула рука, и тут вдруг почувствовал, что в киве рядом с ним находится пожилая индейская женщина.

Она сидела на каменной скамье и попыхивала своей трубкой.

— Теперь, когда ты знаешь историю Ошитивы, Паана, и моего народа, я поведаю тебе мудрость, за которой ты пришел.

Он слушал. В помещении, построенном в форме улья из древнего кирпича и известки, в вековой пыли и в сумраке прошлого говорила индейская старуха. Ее голос звучал как монотонная песнь. Она вверяла ему мудрость. Она наделяла Фарадея видениями. Когда он задавал вопросы, она отвечала. Так он разговаривал с ней, превозмогая боль, всю ночь до рассвета, пока солнце не поднялось высоко и Фарадей не начал изнемогать от жары, а когда она закончила то, что должна была ему поведать, он упал и зарыдал от избытка чувств.

— Прощай, Паана, — сказала она и растворилась на его глазах.

Он поднял ручку и начал лихорадочно записывать все, что услышал, пока воспоминания еще были свежи. Вдруг он услышал, как где-то поблизости передвигается повозка.

«Подожди, я слышу скрип колес повозки, — написал он. — Топот копыт! Кто-то приближается! Я спасен!»

Отложив в сторону ручку, Фарадей закричал:

— Я здесь! Здесь, внизу!

В лихорадочном ожидании он наблюдал, как опускается лестница, а потом и его спаситель: сначала показались женские сапожки, затем юбка-брюки цвета хаки с широким кожаным поясом, потом белая блузка с длинными рукавами.

— Беттина!

Она подошла к нему и дала ему воды, которую он тут же жадно начал пить. Он спросил ее, как долго он находился здесь, и она ответила:

— Два дня, Фарадей!

— Спасибо Богу Всемогущему, ты нашла меня! Мне понадобится помощь, чтобы подняться наверх, я ведь сломал ногу.

— Да, я знаю. — Она отошла от него и села на каменную скамью, предварительно смахнув с нее пыль носовым платком. — Ты так таинственно и воодушевленно вел себя, что однажды я проследила, куда ты ходишь. Ты сидел рядом с Лайтнинг-Рок и разговаривал сам с собой. После этого ты вернулся домой за лестницей. А после того как ты выставил меня из дома, я пришла к этой яме, спустилась вниз и на полпути подпилила одну перекладину.

Фарадей посмотрел на лестницу и увидел то, чего не замечал ранее: перекладина была не сломанной, а аккуратно подпиленной.

— Строительство нашего дома многому меня научило, Фарадей, включая и умение обращаться с пилой. Из-за своей глупости и беспомощности ты попал в эту ситуацию. Ты сам позволил обмануть себя и лишился состояния. Из-за тебя нас выставили из дома. Если бы этого не произошло, я по-прежнему жила бы как леди, а не превратилась бы в селянку с мозолями на руках.

— Я не понимаю. Зачем тебе нужно было, чтобы я упал?

— Я хотела преподать тебе урок. Я хотела показать тебе, как можешь ты быть уязвим. Я хотела унизить тебя.

— И я унижен! — страстно объявил он. — Я осознал свои ошибки. О, Беттина, я возмещу тебе убытки! Помоги мне выбраться отсюда, и мы начнем все заново! Какую жизнь мы начнем вместе! Я узнал самые потрясающие тайны!

Ему ужасно хотелось вернуться в обычный мир людей, встретиться с учеными и церковниками и передать им сообщение от индейской старухи.

Но Беттина лишь посмотрела вокруг и сложила руки на коленях.

— Фарадей, я хочу кое-то тебе сказать. — Ее голос звучал как-то необычно, а лицо исказилось от муки. — Правду моего происхождения. Моей сестре не следовало этого делать, Фарадей. Это было неправильно. После унижений, что я натерпелась от тебя той ночью, было бы не справедливо оставлять все, как есть, и терпеть дальше.

— Я сожалею, Беттина. Но я все сделаю так, как ты захочешь. Послушай, пока я был здесь, на меня снизошло самое удивительное прозрение. Тайны мироздания открылись мне…

Она взмахом руки остановила его:

— Абигейл не имела права рассказывать тебе о моем происхождении. О моей матери и конюхе. Не должна была сообщать тебе об этом.

— Я очень сожалею, — снова сказал он. Потом, заверив ее, что теперь все будет так, как она захочет, попросил помочь ему добраться до лестницы. Видя, что она не двигается с места, он рассердился: — Если ты не хочешь помогать мне, то мне все равно. Я оставил карту со своим местонахождением у Морганы.

— Ты эту имеешь в виду, Фарадей? — Беттина спустилась в киву с большой холщовой сумкой на плече. Она засунула руку в нее и вынула знакомый конверт. Я нашла его, когда распаковывала вещи Морганы, и забрала ее у Кэндлуэллов.

Карта! Она разорвала ее на глазах у него, а он беспомощно наблюдал, как обрывки единственной его связи с миром медленно, как снежинки, опускаются на пол кивы.

— Ты никогда не обращал на меня внимание, Фарадей. Я говорила всем, что я твоя жена, а ты даже не знал об этом.

— Зачем ты это делала? — спросил Фарадей. У него кружилась голова. Он был озадачен. Почему они не выбираются на поверхность?

— Даже это тебя удивляет, и все это из-за твоей грубой бестолковости. Я должна была обеспечить себе уважение окружающих, ведь его я не могла дожидаться от тебя!

— Мы и так были уважаемыми людьми, Беттина, мы были связаны законом. И кроме того, могу сказать в свое оправдание, что я думал, ты собираешься замуж за мистера Викерса, который, как недавно я узнал, вообще не существовал! А теперь, пожалуйста, дай мне руку, надо выбираться отсюда. Моей ноге необходима квалифицированная помощь.

— Глупец! — спокойно сказала она. — Ты действительно считаешь, что я поверю, будто ты думал, что у меня есть мистер Викерс? Разве за все эти годы тебе не приходило в голову, как странно, что он приезжает только тогда, когда тебя нет дома, что Моргана никогда его не видела, потому что всегда, когда он приезжал, играла с детьми Кэндлуэллов? Нет, Фарадей! В глубине души ты просто не хотел знать правду о мистере Викерсе, для тебя он был удобной отговоркой, чтобы оставлять меня одну и просто избегать.

С ужасом он смотрел на нее и понимал, что она говорит правду.

С ледяным спокойствием она продолжала:

— Мне тридцать шесть лет, Фарадей, и я до сих пор девственница. Уже не осталось никакой надежды, что я когда-нибудь познаю плотскую любовь. Если я когда-нибудь и была привлекательной, то все это ушло вместе с юностью. Пустыня и солнце, тяжкие годы труда, проведенные с тобой, оставили отпечаток на моем лице и волосах. Я не слепая, прекрасно вижу, что выгляжу намного старше своих лет. Но я буду все же защищена. Я сказала Моргане, что мы с тобой поженились, когда она была у Кэндлуэллов, что теперь я ей не тетя, а мама. Когда ты меня выставил за дверь, тебе не следовало давать мне денег с продажи этой твоей ненавистной керамики. Я собираюсь потратить их на строительство таверны.

— Ради всего святого…

— Мне пришлось хорошенько подумать вот над этим, — проговорила она, погрузив руку в карман юбки. — Знаю, за это мне дали бы хорошую цену. Но потом я поняла, что с этим предметом мы не сможем сосуществовать вместе. Я не была бы спокойна, зная, что он по-прежнему существует.

Она протянула к нему руку и показала, что она принесла в кармане. От потрясения и неверия у Фарадея все поплыло перед глазами.

Это был фрагмент золотой оллы.

— Фарадей, я разбила вдребезги этот ненавистный горшок, — сообщила она и положила черепок обратно в карман. — Я разбила его на тысячи осколков, а один черепок оставила себе, как напоминание о моей победе над тобой и твоими индейцами. Я очень хорошо буду жить, как твоя вдова и мать Морганы.

На душе было очень горько, ему хотелось рыдать от потери своего прекрасного дождевого кувшина.

— Люди обратят внимание на мое исчезновение. Они будут искать…

— Я уже начала всем рассказывать, что ты отправился в далекое путешествие в Мексику искать своих шаманов.

Его охватила паника.

— Беттина, послушай, я хочу жениться на тебе.

— Не оскорбляй нас обоих этой ложью, Фарадей. Это ниже даже твоего достоинства.

— Это не ложь. Я еще решил это до твоего прихода.

Беттина долго и внимательно смотрела на него, а он затрепетал, так как это была его последняя надежда, но она заявила:

— Ты что, серьезно думаешь, что после того, что с нами произошло, мы можем быть мужем и женой? Делить постель? Каждый назовет тебя сумасшедшим, Фарадей. Но я уже сказала всем, что мы поженились, и твое предложение не имеет смысла. Я с выгодой для себя воспользуюсь тем, что я твоя жена, и без всякого для себя ущерба. Я буду почтенной вдовой.

— Вдовой?! — обессилев, сказал он, наконец поверив тому, что его сердце уже знало: она собирается оставить его здесь — умирать. Разве это возможно? Теперь, когда он приобрел мудрость, которую так долго искал, все эти тайны умрут вместе с ним?

— Ты глупый человек, — продолжала она грустно и горько. — Вся твоя жизнь состояла из розовых снов и песочных замков. Ты даже дочь свою назвал именем миража. И все же я хотела тебя. Ты даже не представляешь, как я боролась, чтобы держать тебя возле себя, Фарадей. Например, та белокурая бродяжка, которая приходила в наше поместье.

Он пристально посмотрел на нее:

— Элизабет Делафилд? Она приходила в дом? Ради всего святого, почему ты мне ничего не сказала?

— Я знаю таких женщин, Фарадей. Алчная вымогательница. Она недостойна тебя. На ней, как на мужчине, были брюки. Я сказала ей, что я твоя жена.

От изумления он даже открыл рот.

— Вряд ли она поверила тебе!

— Странно, но она была уверена, что я твоя экономка. Именно это ты говорил людям? Что я твоя наемная работница?

— Элизабет никогда бы не поверила, что я лгал ей, — слабым голосом проговорил он и провел рукой по лицу. Боже мой, вот что, вероятно, Элизабет думала о нем? Поверила ли она, что он обманывал ее? А потом он вдруг вспомнил: тогда ему показалось, что Элизабет легко отвернулась от него.

Он закрыл глаза. Элизабет. Она не отвергла его с презрением, а в тот момент где-то сидела и думала, что он предал ее, что их интимные отношения были просто прелюбодеянием. А может, она мертва? Может, поэтому он слышал ее голос, который звал его к Лайтнинг-Рок? А теперь нет ни малейшей надежды восстановить правду.

Фарадей попытался пошевелиться. Здесь была лестница, крепкая и невредимая, — его единственное спасение. Но его тело не слушалось.

— Если бы только Элизабет написала мне! — застонал он.

— Она написала тебе, Фарадей. Письмо пришло через три месяца после ее визита. Я осмелилась прочитать его.

— О господи! Есть ли предел твоей жестокости?

— Я сохранила письмо, Фарадей. Я подумала, что однажды оно пригодится мне. Хочешь его прочитать?

Она вручила ему конверт, на котором отчетливым почерком Элизабет был указан его адрес: «Доктору Фарадею Хайтауэру, Каса-Эсмеральда, Палм-Спрингс, Калифорния». Он дрожал, открывая конверт, а потом прочитал:

«Дорогой Фарадей, твои письма озадачили меня, я не отвечала на них сразу только потому, что мне нужно было подумать. Не знаю, как справиться с этой ситуацией. Я поверила тебе, Фарадей, когда ты сказал мне, что твоя жена умерла. И, возможно, я и сейчас в это верю. Но женщина, которая назвалась твоей женой, вела себя очень убедительно, и во мне зародились сомнения. Да еще маленькая девочка звала ее мамой. Ты понимаешь, в каком затруднительном положении я нахожусь. Но я пишу тебе сейчас не потому, чтобы все наконец прояснить. Я хочу исполнить свой долг. Ты имеешь право знать всю правду.

Фарадей, под сердцем я ношу твоего ребенка. Я не жду от тебя денежной поддержки или какой-то иной помощи. Я уезжаю. Если ты захочешь увидеть меня, то не найдешь. Я сообщила декану своего факультета, в каком я состоянии, и он тут же уволил меня. Итак, я с позором оставляю стены университета. Я не могу вернуться домой к своей семье, потому что мой отец вряд ли примет меня. Теперь я сама по себе. Прощай, Фарадей. Я не жалею о том времени, что мы провели вместе. Я буду всегда с любовью думать о тебе, надеюсь, ты найдешь своих шаманов».

Фарадей посмотрел на безжалостную свояченицу.

— Как ты могла скрывать это от меня?! — прошептал он охрипшим голосом. Элизабет носит его ребенка! Он закрыл глаза. Не умерла ли она во время родов? И теперь ее душа скитается поблизости?

— Я не хотела, чтобы она вмешивалась в мои планы относительно тебя, — ответила Беттина и встала. — Мне нужно возвращаться. Моя дочь скоро захочет ужинать.

Ошеломленный, он посмотрел на нее:

— Ты же не собираешься оставлять меня здесь?!

— Но ты принадлежишь этому месту, этому индейскому миру.

— Ты лишишь Морганы ее отца?! — заревел он.

— Со временем она забудет о тебе.

— Но это жестоко по отношению к ребенку! А я думал, ты любишь ее.

— Люблю ее? Да Моргана была для меня лишь неудобством. Я терпела ее, Фарадей, вот и все.

— Но когда у нее было заражение крови, когда мы все думали, что она умирает, ты с ума сходила от горя.

— Только девочка связывала тебя и меня. Без нее у меня не было бы больше причин оставаться рядом с тобой. Моргана была моей страховкой. А теперь она даст мне уважение и почет. Она подарит мне статус матери. Теперь никто не станет жалеть меня, как бездетную старую деву. Старая дева, которую забыли на полке, — так они говорят. Но не беспокойся, Фарадей, пока Моргана будет служить моим целям, она будет сыта, одета и обучена всему, как настоящая леди. А когда придет время, я прослежу за тем, чтобы она удачно вышла замуж, чтобы остаток своей жизни я провела в сытости и довольстве.

В холодном и бесчувственном голосе, которым говорила Беттина, Фарадей уловил, какая холодная и бесчувственная жизнь ждет его дочь.

— Дай мне еще шанс! Я изменился.

Уже поставив ногу на первую перекладину лестницы, Беттина повернулась к нему лицом и сказала:

— И я тоже изменилась. Я больше не люблю тебя, Фарадей. — Она порыскала в своей большой холщовой сумке и достала оттуда какой-то предмет, который потом она бросила на пол. — Я хотела выбросить эту отвратительную вещь, но потом решила отдать ее тебе в качестве сувенира. Кое-что, что будет напоминать тебе о твоей белокурой потаскушке.

Она начала подниматься по лестнице, а он судорожно пытался найти слова, которые могли бы заставить ее передумать.

— Это убийство, Беттина. Разве тебя не беспокоит твоя бессмертная душа?

Она остановилась и посмотрела на него сверху вниз, а ее глаза как-то странно засверкали.

— Моя бессмертная душа давным-давно умерла.

От ее тона у него мороз побежал по коже.

— Что ты имеешь в виду?

— В ту ночь на корабле, когда родилась Моргана. Как только ты покинул каюту, чтобы записать рождение дочери в бортовом журнале, Абигейл сказала мне, что с ней что-то не так. Она велела мне привести тебя немедленно. Но я этого не сделала. Я подозревала, что ты вместе с судовым врачом смог бы спасти ей жизнь, но я ждала своего часа. Я сидела там и ждала, пока ее душа практически не покинула ее тела, а потом я отправилась за тобой.

— Ты… позволила Абигейл умереть? — Фарадей едва мог выговорить эти слова.

— Я хотела, чтобы ты стал моим, Фарадей. Я была старшей сестрой и должна была выйти замуж первой. Но я ведь была всего лишь незаконнорожденной от конюха, не так ли? Абигейл была любимицей, и она могла поступать по-своему. Я решила отобрать тебя у нее. Я оставила тебе немного воды, Фарадей, чтобы у тебя было время подумать обо всем, что я тебе сказала. А теперь мне на самом деле нужно идти. Из Лос-Анджелеса приезжает архитектор, и мне нужно решить с ним миллион вопросов. Я переоборудую наш дом в гостиницу.

В душе Фарадея неожиданно закипел гнев, сменив неверие в происходящее. Эта ярость была сильнее, чем любое тонизирующее средство или наркотик. Не ощущая больше ни слабости, ни жажды, ни боли, Фарадей почувствовал в себе силы не повиноваться своему телу. Пока Беттина поднималась по лестнице, он резко вытянул руку и схватил ее за лодыжку.

— Отпусти меня! — крикнула она. Потрясла ногой, чтобы освободить ногу. Фарадей резко дернул, и она, ослабив руки, с грохотом упала на земляной пол, упала на спину, и теперь лежала рядом с Фарадеем. Он схватил ее за волосы. Беттина вырвалась и, истошно заорав, стала бить его по голове и плечам.

Оттолкнув ее от себя, он пошарил по земле, надеясь найти, чем можно было бы ее ударить. Его пальцы нащупали его ручку. Он поднял ее вверх, а потом резко опустил тонким кончиком вниз.

— Я убью тебя! — закричал он.

Уклоняясь от удара, она отползла от него.

Шатаясь, Беттина встала, качнулась над ним, ударила его своим сапогом и снова направилась к лестнице.

Он опять протянул руку и схватил ее за лодыжку. Она потеряла равновесие и ударилась о стенку кивы. Пыль и мусор посыпались с потолка.

Фарадей с трудом встал на одно колено. Боль оказалась такой сильной, что он закричал и даже подумал, что сейчас отключится. Его рука зацепилась за нижнюю перекладину лестницы. Он потянулся вперед.

Беттина схватила его за воротник и двумя руками оттолкнула назад. Он ухватился за нее, разрывая на ней блузку. Она ногтями оцарапала ему лицо. Они кубарем покатились по полу.

Ударив его кулаком в челюсть, отчего он ударился головой об пол, Беттина смогла встать на ноги и поковыляла к лестнице.

Застонав, Фарадей затряс головой, а потом приподнялся на локте. Беттина была уже на лестнице. Он снова нащупал ее лодыжку. Она ногой отпихнула его руку и продолжила подъем, оказавшись уже вне его досягаемости.

Фарадей кричал, выл, клялся, просил и рыдал. Но она, добравшись до поверхности, вынула лестницу и закричала ему напоследок:

— Чтоб ты сгнил в аду!

Затем Беттина накрыла дымовую яму деревянной крышкой, и Фарадей погрузился в темноту.

— Во имя Господа Бога! — закричал он в темноте. — Беттина, не поступай так со мной!

Он прислушался. Его тело было измучено болью. Он весь дрожал. Скоро он услышат, отдаленно и неясно, ржание лошадей и удаляющийся скрип колес повозки, а потом все замерло.

Закрыв лицо руками, он заплакал, рукава его рубашки промокли от слез.

Через какое-то время он сел, вытер лицо и зажег фонарь. Подобрав свою ручку, он написал:

«Меня так и не спасли. Беттина приехала, чтобы навестить меня…»

Восстановив на бумаге их диалог и описав драку, Фарадей снова начал плакать, потом понял, что чернила на бумаге могут расплыться. Сделав маленькие глоточки воды и пожевав немного вяленой говядины, он решил, что не должен засыпать, а будет бодрствовать, потому что ему осталось написать еще одну важную вещь.

«Я заперт в своей собственной могиле. Я умру здесь. Не могу поверить, что я зря прожил свою жизнь, что меня привели к этому месту и в этот момент, чтобы я просто погас, как свеча, ведь я узнал тайну каньона Чако! И еще так много всего! Старая женщина расшифровала мне значение узора на золотой олле — этот удивительный секрет, который должен узнать весь мир. Поэтому, пока горит мой фонарь и пока здесь есть чем дышать, я запишу на бумаге все эти замечательные истины. Это наследство я завещаю своей дочери Моргане. Однажды она найдет меня, и хотя я уже буду мертвым, я буду разговаривать с ней».

Ручка быстро царапала по бумаге, и вся боль, и любовь, и агония в душе Фарадея выливались через чернила в слова, а когда фонарь постепенно погас и мрак поглотил погребенного человека, на небо высыпали звезды и закружились над головой в своем вечном небесном танце. А потом тишину песков нарушил какой-то новый звук, от которого совы, койоты и другие ночные создания замерли и посмотрели в направлении гигантского дерева джошуа, известного как Ла-Виеха. Это был пронзительный вопль, который шел откуда-то снизу, из-под песчаной земли, и который за ночь превратился в жалобный стон, а на рассвете совсем смолк.

И тогда снова в пустыне воцарилась тишина.