Последняя аристократка

Глава одиннадцатая

Наташе снился сон. Она стояла на небольшом пригорке возле странного войлочного шатра — юрты, подсказал чей-то голос — и перед нею с одной стороны расстилалась степь, а с другой — целый поселок из этих самых юрт: неприметных серых, войлочных и нескольких ярких шелковых с золотыми маковками поверху.

Одеяние на ней тоже было странное — какая-то длинная рубаха, украшенная по вороту вышивкой, шелковые шальвары и на голове шелковое покрывало. В юрте позади неё спали дети: мальчик и девочка. Какое-то время Наташа попыталась сопротивляться сну. "У меня один ребенок — девочка!" говорила она. Но чей-то голос настаивал: мальчик и девочка.

Холодный ветерок раннего утра заставил её поежиться. Небо все ещё было темно-синим, в черных перьях ночных облаков, но на горизонте уже алела полоска рассвета.

Она стояла у входа в юрту и ждала. Чего? Или кого?

Но вот она протянула вверх руки, и к ним, будто брошенный невидимой рукой, метнулся луч солнца. Он коснулся кончиков её пальцев и пробежал по всему телу так, что каждая жилка откликнулась, зажглась этим золотым огнем. Она стала легкой, как воздушный шарик. И почти невесомой. Если бы она захотела взлететь…

Теперь ей стало гораздо спокойнее.

Зло медленно приближалось к ней, замешкавшись где-то за соседней юртой.

Шли двое мужчин с чужими узкоглазыми лицами. Шли, чтобы причинить вред ей и детям.

— Я возьму девку, — говорил тот, что крался позади. — А ты заберешь детей.

Завидев её юрту, он вышел вперед.

Бучек, вспыхнуло в мозгу имя, ханский прихвостень, её злейший враг. Это Наташа в своем сне "знала". Решил наконец показать ей, кто сильнее. Для того и держит в руке кнут, которым он привык усмирять строптивых женщин. Тех, кто не хотел покоряться его злой воле.

— Оставь свой кнут, — насмешливо сказала она врагу. — Все равно ты не сможешь им воспользоваться.

— Это почему же, — начал было смеяться тот, но смех застрял у него в глотке.

— Потому, что раньше ты сгоришь.

Уже занесший ногу для шага, он вдруг так резко остановился, что второй, за его спиной, с размаху налетел на него. И вдруг закричал, отчего вздрогнули и её враг, и она сама.

— Я обжег руки! Я обжег руки!

— Перестань орать! — прикрикнул на него главный злодей. — Что ты её слушаешь!

Но Наташа уже и сама видела, как изо всех его пор потянулся дым и слышала едкий запах паленого мяса…

Наташа проснулась, но её рукам все ещё было горячо, а нос по-прежнему чуял запах горелого, и вдруг услышала возглас Бориса:

— О, черт, Наташка, мы же горим!

Он со сна все ещё пытался сообразить, в какую сторону бежать, а Наташа уже несла из ванной кувшин, чтобы загасить тлеющую простыню.

— Теперь ты меня ругать будешь? — виновато спросил Борис.

— За что? — удивилась она.

— Но это же я наверняка забыл погасить сигарету. Такое и немудрено, я себя не помнил…

— Какая ерунда — простыня! — пожалуй, излишне горячо воскликнула Наташа, потому что она "знала", его сигарета тут ни при чем.

А Борис не понимал причин её внезапной отстраненности. После того что между ними было, он не смог бы сделать вид, будто эта встреча для него случайная связь.

Потому он крепко обнял Наташу, слегка встряхнул, чтобы она не уходила в себя, и спросил:

— Мне ведь "это" не приснилось?

— А ты все-таки сомневаешься?

— По крайней мере, глядя на обгоревшую простыню, можно с уверенностью сказать: на ней спал кто-то очень горячий…

"Если бы ты знал, насколько прав, и что это вовсе не шутка", подумала Наташа, все ещё пребывая в смятении. А вслух она сказала:

— Не дает тебе покоя эта простыня. Честное слово, у меня есть ещё одна.

Он засмеялся.

— На всякий случай я подарю тебе дюжину.

— Но сначала ты займешься своим туалетом, а я пойду готовить завтрак. Бьен? [4]

— Бьен, — улыбнулся он.

Наташа варила кофе. Кофе был натуральный, не какой-нибудь суррогат, Катя достала его в своем наркомовском буфете. Но если руки у Наташи были заняты, то голова для мыслей оставалась свободной, и она, эта голова, мучительно размышляла: как же случилось так, что её сон материализовался? Прежде у неё никогда не было таких способностей — вызывать возгорание.

"В человеке!" — прямо-таки завопил её внутренний голос. Теперь ей будет страшно даже прикасаться к кому-то, не будучи уверенной, что она полностью контролирует свои желания.

Подумать только, Боря захочет её обнять и обожжет руки…

"Фу, глупость-то какая! Не паникуй, — сказала она себе. — Подумаешь, простыня!"

Но ведь через много лет ей все ещё помнилось брезгливое выражение на лице ныне покойного мужа и его умоляющее:

— Только прошу тебя, без ведьмачества!

Он боялся её необычных способностей, не хотел их признавать, думал, что их можно просто взять и запретить. Подобный страх понятен у человека темного, малограмотного, но Саша был достаточно образован, чтобы верить в ведьм.

Но нет, свою боязнь он перенес и на дочь, все выискивал в ней признаки "бесовства", а когда таки обнаружил, устроил Наташе форменную истерику, требуя "сделать что-нибудь, спасти ребенка от этого кошмара". Она пошла навстречу его мольбам, поставила на способности дочери защиту, но, как теперь выясняется, голоса предков все равно сквозь неё прорываются…

А если и Борис станет этого в ней бояться?

Страх покойного мужа, глубинный, нутряной, Наташа пыталась понять. Человек извечно боялся того, чего не мог объяснить. Но ведь это пока, потом люди научатся не только понимать, но и использовать необычные способности таких, как она, людей.

А сейчас, видимо, доля у неё такая — притворяться. Сначала не тем человеком, кто она есть на самом деле, но потом ещё и скрывать свои сверхестественные возможности…

Одно дело притворяться перед многими людьми, которые не всматриваются в тебя, отмечая каждую черточку, но почти невозможно обмануть человека влюбленного, ибо у него совсем другое зрение.

Влюбленный человек получает удовольствие уже оттого, что просто смотрит на любимое лицо. Ей нравилось в нем все: как он изящно держит вилку, как бесшумно жует, пьет кофе, а не хлебает, и особенно его слова:

— Ты прекрасна!

В любое другое время такая фраза показалась бы ей нарочитой. В любое другое, но не теперь. И как жаль, что с этим человеком она не сможет быть вместе, потому что Наташа устала притворяться. Если она и дома перестанет быть самой собой…

— Ты меня успокаиваешь, — сказала Наташа, не отрывая от Бориса взгляда. — Я ужасно выгляжу, когда недосыпаю. А мы спали с тобой…

— Мало! — со смехом завершил он фразу за нее.

Воспоминание о том, как все было, до сих пор окатывало её мягкой теплой волной. Она так осязаема, что на этой волне, закрыв глаза, казалось, можно покачиваться: прилив — отлив, прилив — отлив.

— Если я не выйду сегодня на работу, — без улыбки заметил Борис, — меня расстреляют.

— Не говори так, — нахмурилась она.

Он поцеловал её руку.

— Я глупо пошутил. Но мне впервые не хочется работать. И что мы теперь будем делать? — спросил Борис.

— Жить, как жили, — предложила она.

Он открыл рот, пытаясь что-то сказать, но со вздохом закрыл его. Потрогал подбородок.

— Доннер-веттер! [5] У меня приступ косноязычия. Мне хочется сказать тебе так много, а коротко не получается. И что я вдруг для себя открыл: говорить кратко — труднее… Вот, теперь совсем запутался. Ты не поверишь, я с легкостью писал для своих руководителей полуторачасовые доклады, а тут двух слов связать не могу!

— Это оттого, что ты пытаешься говорить на ходу.

— Пытаюсь, — согласился он, — потому что мне кажется, что ты возьмешь и исчезнешь куда-то.

— Куда же я могу деться?

— Может, улетишь к себе на Марс.

— Теперь ты прямо намекаешь, что я не от мира сего?

— Видишь, как ты легко играешь словами. У меня так не получается. Дело в том, что я скоро должен уехать. В Туркмению. Я сам себе устроил этот перевод… Если бы я мог знать, что встречу тебя!

— Это что-то изменило бы?

— Это изменило бы все!

— Какой, однако, горячий! — сказала Наташа. — Зачем кричишь? Давай вернем все назад и сделаем вид, что мы не встречались.

— Ты смеешься надо мной, и поделом!

— Тебе пора на работу, Боря!

— Наташенька, ты можешь сегодня никуда не уходить?

— Могу, конечно, но…

— Прошу тебя, побудь дома, я только сбегаю на работу, узнаю, что да как, и вернусь.

— Хорошо, побуду, — кивнула она, закрывая за ним входную дверь.

Похоже, вопрос отпал сам собой. Она только начала подготавливать в уме речь о том, что им не нужно больше встречаться, а он и так уезжает. Да и что Наташа могла бы ему дать, кроме беспокойства?

Она ещё помнила свой сон и его последствия. Надежды на то, что она сможет быть такой, как все, рухнули. Ее никто не спрашивал, передавая по наследству дар, в котором она вовсе не нуждалась.

Да и как женщина, разве приносила она счастье мужчинам, которые хотели жить с нею? Первый муж погиб, не дождавшись ночи, о которой так трепетно говорит Борис. Второму мужу судьба отпустила чуть больше — четыре года. Теперь подвергать опасности жизнь третьего?

"Спустись на землю, — мысленно сказала она себе. — Ну, была между вами ночь любви, радуйся! После стольких лет одиночества тебе встретился настоящий мужчина. Повезло! Может, всем тем, кто получает по наследству необычную одаренность, приходится расплачиваться за это неудавшейся личной жизнью? Взять хотя бы Елизавету. Или Любаву… Хорошо хоть судьба подарила тебе дочь. И Аврору, прежде чужую девчонку, которая так прочно вошла в нашу семью, что мы и не представляем, как жили бы без нее… Кстати, а где Аврора? Ей давно пора бы вернуться со своей ночной смены!"

Аврора пришла почти через час, когда Наташа уже хотела идти в милицию, сообщать о её пропаже. Девушка была, мало сказать, уставшей. Замученной. Наташа впервые помогла ей раздеться и, поддерживая, отвела в кухню. Аврора почти рухнула на табуретку, и Наташа подала ей завтрак, к которому, впрочем, та почти не притронулась. Посидела, отодвинула от себя тарелку.

— Не могу!

— Душа моя, что с тобой случилось? — осторожно поинтересовалась Наташа.

— Ой, Наталья Сергеевна, и не спрашивайте! Я подписку дала…

— Ради бога, Аваша, — так звала её в детстве Оля, так теперь звали и обе Романовы, — я не знала. Конечно, дала подписку, не говори.

— Но я не могу! Уж если от вас скрывать… Вы не поверите, Наталья Сергеевна, я всю ночь возила заключенных. Не по своему маршруту, на вокзал. Им куда-то срочно грузовики понадобились, вот они и забрали для своих нужд мой трамвай.

— Кто — они?

— НКВД, конечно… Насмотрелась я всего, не приведи господь! Один заключенный бежать бросился, так его застрелили.

Она задрожала.

— Не думай об этом, не надо, — Наташа обняла Аврору и повела её в спальню. Раздела, переодела в ночную рубашку, заставила выпить молока с медом. — Постарайся уснуть, на тебе лица нет!

— Спасибо, Наталья Сергеевна, — Аврора скукожилась под одеялом, как испуганный ребенок. — Надо заснуть, вы правы, а то у меня лицо этого, бежавшего, до сих пор перед глазами стоит…

Наташа осторожно прикрыла за собой дверь и присела на диван, но тут же чуть было не подпрыгнула от страшной мысли: а что если арестовали Яна и это его застрелили при попытке к бегству?

Она прислушалась к себе: нет, её интуиция — или как это называется, ясновидение? — молчало. Значит, жив… Иначе как ещё пользоваться тем, чем так щедро наградила её природа?!

А через час пришел Борис.

— Наташка, одевайся! — с порога бодро провозгласил он. — Сейчас мы с тобой пойдем в одно богоугодное заведение…

— Тише! — она прижала к его губам палец, который он тут же поцеловал. — Аврора спит после ночной смены.

Они прошли в кухню. Дверь в неё старая, дубовая, почти полностью заглушала звуки, и когда кто-то хотел поговорить наедине, всегда уходил в кухню.

— А кто она, Аврора, твоя подруга? — спросил Борис.

Оригинально сложились их отношения: он так много знает о ней интимного, чего не знает никто, и не знает того, что известно о ней всем…

— Можно сказать, член семьи. Вначале она была Олькиной нянькой, а потом уже стала как бы родственницей.

— Понятно. Но я хотел бы все же сказать то, что не договорил утром. Я всю дорогу учил эту речь, на этот раз должно получиться, — он откашлялся и торжественно произнес: — Наташа, я прошу твоей руки!

— Боря! Ты сошел с ума. Мы знакомы с тобой всего два дня…

— Я понимаю, родная, но так сложились обстоятельства, что мне некогда за тобой ухаживать. Как только мы поженимся, обещаю все наверстать!

Наташа подумала, что эти проклятые обстоятельства все время складывались у неё так, что самые жизненно важные решения она вынуждена принимать буквально на бегу.

— Боря, я чувствую, ты хороший человек. Все дело во мне… Я сомневаюсь, что смогу дать тебе счастье, — вырвалось у нее.

Сказала и поморщилась: прозвучало театрально.

— Ну что ты мучаешься?! — Борис шагнул к ней и взял на руки. — Ты считаешь меня недостаточно сильным? Зачем ты берешь на свои хрупкие плечи такую ношу? Может, этот вопрос следует обсуждать вместе?.. А твоя тайна разве ты не хочешь разделить её со мной, а не таскать за собой, как каторжник свое ядро?

— Какую тайну?

У неё почему-то сел голос. Она вовсе не чувствовала, что от Бориса исходит опасность, но почему-то испугалась.

— Значит, я угадал, — он осторожно опустил её на пол. — Ты сразу залезла в свою раковину и створки захлопнула. Не бойся, я не агент ГПУ, я любящий человек и потому вижу больше, чем другие. Да, наверное, никто и не давал себе труда к тебе приглядеться. Ты же не умеешь обманывать. Аристократизм у тебя в каждом движении, в каждом слове… А твое лицо… Это вовсе не лицо мещанки. Это порода, которая выводится длинной цепочкой высокородных браков.

— Порода! Ты говоришь, как о лошади… Значит, я — аристократка? Тогда мне надо разыскивать богатых родителей, которые подбросили меня к дверям приюта…

— И в приюте ты никогда не была, — тихо сказал он, — потому что я сам воспитывался в приюте; мы своих за версту распознаем.

— А если я скажу: ты прав, что дальше? — спокойно поинтересовалась Наташа.

— Ничего, — растерянно протянул он. — Я просто пытался объяснить тебе, что мое предложение не случайно… Но откровенность за откровенность. Я тоже не тот, за кого себя выдаю.

— А кто ты?

— Антикоммунист.

— Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно, как говорил Лермонтов… Твоя тайна для меня не страшна. А вот ты не боишься узнать такое, что навеки отвратит тебя от меня?

— Ты мне не веришь, — вздохнул он. — Настолько, что даже пытаешься меня запугать. Отвечу: я не боюсь узнать о тебе что угодно. Что это может быть? Ты убила человека? Если это так, значит, он или она этого заслуживали. Что еще? Ты нарушила клятву? Если это случилось, то лишь под влиянием чрезвычайных обстоятельств…

— Погоди, Боря, ты будто шутишь, а мне вовсе не до шуток. То, что ты назвал, мелочи.

— Даже так? Тогда мне попросту отказывает фантазия — что же у тебя за страшная тайна.

— Дело в том, что я не такая, как другие люди.

— Это я уже понял.

— А если точнее, я умею то, чего другие не умеют и за что в средневековье сжигали на кострах.

— Понятно, ты — колдунья.

— Скажи точнее, ведьма.

— Если для тебя это слово кажется обидным, обещаю никогда его больше не произносить.

Наташа тяжело вздохнула. Борис прав, её намеки нормальным человеком иначе и не воспримутся, кроме как шутка. Ну, как объяснить ему, что это у неё фамильное? И то, что она видит на расстоянии, и то, что умеет лечить человеческие недуги, не касаясь самого человека, что она может вызвать пожар одним своим взглядом, а если учесть сегодняшнюю ночь, то просто материализовать сон… И что её давно умершие прабабки говорят с нею, наставляя на путь истинный, будто она Жанна Д'Арк. Или юродивая…

Она усмехнулась, а Борис, внимательно наблюдавший за выражением её лица, покачал головой.

— Все ясно. О чем-то сама с собой поговорила, сама какое-то решение приняла… воспитанные люди так не поступают!

— Что ты сказал? — Наташа подумала, что ослышалась.

— А то и сказал! Если хочешь знать, у нас осталось совсем мало времени, так что поторопись со своими откровениями.

— У нас? Ты сказал, у нас?

— Да, у нас! Привыкай, дорогая, к слову "мы"… Я уже и не ждал ничего от судьбы, и вдруг такой подарок!.. Я хотел объяснить, почему тороплюсь. Вот первое, что пришло на ум: как ты думаешь, что выпускает Харьковский паровозостроительный завод?

— Не знаю. Паровозы, наверное.

— Паровозы, — согласно кивнул он. — А в графе "побочная продукция" у него значатся танки.

— Ну, и что тебя волнует? Разве каждая страна не должна думать о своей обороне?

— Выпуская по двадцать два танка в день? — Наташа понимала, что Борис по-своему, по-мужски хочет объяснить то, что его волнует, но она и в самом деле не могла его понять.

— А не смешно говорить о танках тогда, когда делаешь женщине предложение?

— Прости. Я только хотел сказать, что наша страна на пороге войны за передел мира, и я больше не хочу в этом участвовать.

— Но ты хотел уехать в Туркмению.

— Да, потому что оттуда легче всего бежать за границу!

Наташа отшатнулась. Совсем недавно эта же мысль приходила ей в голову, но высказанная другим человеком, она словно материализовалась, как тот огонь на простыне… Бежать из России?!

Однажды Наташа уже пыталась бежать из страны, но родина так просто не отпускает своих детей. Она, как мать, цепляется за одежду в попытке удержать их подле себя. Кто-то все равно вырывается, а тот, кто не в силах вырваться из её рук, остается…

— А если нас поймают?

Она невольно сказала "нас", как бы оговорилась, но он с радостью отметил это.

— Волков бояться, в лес не ходить, — Борис твердо посмотрел ей в глаза. — Ты так и не сказала, согласна ли стать моей женой?