Последняя аристократка

Глава двадцать первая

Давно, ещё в юности, когда несчастливый случай на некоторое время свел Ольгу-Наташу с Яном, он поделился с нею своими наблюдениями. Тогда он тоже ещё осваивал тот дар, которым их обоих отметила природа, как она отмечала всех из княжеского рода Астаховых.

— Особенно интересно устраивать эксперименты, — рассказывал он. Когда ты уверяешь человека, будто с ним произошло что-то, чего на самом деле и в помине не было. Или наоборот, убеждаешь, что ничего с ним не происходило, а ему померещилось все, что случилось на самом деле.

Вот и теперь она решила этого самоуверенного военного с его низменными желаниями попросту загипнотизировать. Если бы он оказался не один, она бы, может, и не рискнула, но он был настолько для неё раскрыт, и его мысли так очевидны, что она на мгновение к нему подалась. Дала схватить себя за локоть и подтащить к себе, а сама лишь заглянула ему в глаза:

— Ты видишь сон…

— Сон, — послушно повторил он.

— На самом деле меня нет. Я тебе снюсь.

— Снишься.

— Ты только скажи, где изба врача Петра Васильевича?

На мгновение его взгляд стал осмысленным…

— По следующему переулку, вторая изба слева.

Наташа взяла из его безвольных рук свой паспорт и скомандовала:

— А теперь иди к своим товарищам. Спросят, скажешь, что ты никого не видел.

— Я никого не видел.

— Вот и молодец.

Наташа пошла в указанном направлении, а энкавэдэшник медленно пошел к своей сторожке, на ходу по-стариковски покачивая головой.

Нужный дом она нашла сразу. На секунду замялась у калитки, но нигде не услышала ни стука, ни говора, ни какого другого звука, лая, гогота гусей или квохтанья кур.

Казалось, что село вымерло. Причем, не осталось в живых не только людей, но и вообще каких бы то ни было домашних животных.

Так же в тишине она поднялась на крыльцо. И так же на её робкий стук никто не ответил.

Наташе стало жутко. Непонятно, откуда пришел этот страх. Дом, на крыльце которого она стояла, выглядел вполне мирно, если не сказать обыденно.

Он не походил на нищие хатенки вросших в землю бедняцких жилищ, хотя и не производил впечатление богатого. Так, обычный сельский дом среднего достатка.

Пугало полное безлюдье подворья и тишина, обычному селу не свойственная.

Она толкнула входную дверь, которая легко отворилась, пропуская Наташу в темные сени, где отсутствовали привычные сельские запахи. А ведь здесь должна храниться капуста, картошка, соленья — то, что типично для крестьянских сеней.

Дверь в горницу отворилась с противным скрипом, и вот теперь она услышала запахи.

Пахло болезнью, голодом, давно немытыми телами и ещё чем-то непонятным… Она прошла в комнату.

В горнице лежали люди. Поскольку печка здесь давно не топилась, каждый укрывался всем, что, очевидно, удалось найти. Холод был жуткий.

Какая-то детская головка с изможденными голодными глазами глянула на неё с русской печи — там послышался чуть слышный шепот. Значит, ребенок был не один.

На сундуке у стены лежала без сознания ещё какая-то девочка. Справа, за незадернутой занавеской на кровати она увидела два неподвижных тела, а тут же, почти возле стоящей Наташи — она с перепугу не сразу заметила — на широкой лавке лежал какой-то мужчина с перевязанной головой, повязка на которой, похоже, давно не менялась.

Машинально тронув его безвольно упавшую руку — та была чуть теплой Наташа поняла — жив!

— Минуточку, — пробормотала Наташа, как будто кто-то о чем-то её просил, невольно повторяя слова военного, встретившего её у села. — Минуточку подождите!

Она не сразу сообразила, что мешает ей быстро передвигаться. Оказывается, Наташа до сих пор держала в руке тяжелую сумку с продуктами, которые заготовила ещё в Москве.

Она метнулась из избы, не помня, как слетела по ступенькам. И остановилась посреди двора, примечая то, что ей требовалось.

Неподалеку стояла пустая собачья будка. Наташа попыталась было сходу разломать её, не удалось. Видимо, хозяин, пока был здоров, сделал здесь все на совесть.

Сарай! Она забежала в стоявший поодаль сарай без двери — странно, что деревяшки на растопку начали брать с двери сарая, а не с будки. Или тогда пес ещё был во дворе? Обо всем этом она думала походя, даже странно, что подобные мысли вообще приходили ей в голову. А потом она нашла стоявший у стены сарая топор и теперь кромсала будку, чудом не попадая себе по руке или ноге.

В избе не было даже спичек, а у Наташи с собой тоже, ведь она не курила. Но она нашла на припечке кресало и воспользовалась им, вспомнив свое прошлое, когда она скиталась по разоренной голодной стране, раздираемой революционной смутой.

Тогда ей приходилось довольствоваться тем, что было под рукой, и спички порой представляли собой немалую ценность… Но это же был восемнадцатый год, а не тридцать третий! Какой кошмар, оказывается, до сих пор происходил в стране!

Наконец, в печке зашумел огонь. Но это ещё не повод расслабляться. Она подумала, что нигде не видела ведер. Тогда как же она достанет воду из колодца во дворе?

Опять пришлось продолжать поиски. Создавалось впечатление, что по подворью прошел ураган, тайфун, который смел с него все мало-мальски пригодное для хозяйства. Не было ничего целого: ни ведер, ни бочек, ни кадок, она пока не нашла даже хорошего чугунка, в котором могла бы что-то сварить.

Наверное, со стороны её действия показались бы святотатственными. Она топила печь, искала, в чем принести воды, но ни разу не подошла к лежавшим в доме, чтобы разобраться, кто из них жив.

Двое пока живы, это точно — ребенок, который смотрел на неё с печки и раненый, лежащий на лавке… Хотя нет, ребенок же с кем-то шептался. Тогда точно пока живы трое.

Хорошо, она не станет добывать воду, растапливать печку, и с чем она к ним подойдет? С добрым словом? Наташа словно оправдывалась перед возможными судьями, но продолжала поиски, с ожесточением пиная какие-то ржавые железяки, которые норовили подкатить ей под ноги.

В самом углу сарая она отыскала старое проржавленное ведро, из которого, наверное, кормили скот. Куском какого-то железного прута она соскоблила, что могла, с его боков и теперь стала искать веревку. Тот, кто обобрал несчастное подворье, не погнушался забрать с колодезного журавля даже веревку. Или цепь, которая здесь была.

"Упорство и труд все перетрут!" — говаривал её дядя Николя. Она-таки нашла кусок старой веревки и ещё кусок чего-то, похожего на вожжи, и привязала к найденному ведру. Что что, а узлы она вязать умела. В этой ржавой посудине могло отвалиться дно, но развязаться узел… Извините!

Ни на печи, ни около неё не нашлось ни одного чугунка, даже того, какой она видела во сне, ведь Наташин сон по времени несколько отстал от действительных событий.

Наконец в сенях отыскался старый чугунок. В нем когда-то хранили известку, которой, похоже, подбеливали печку. Пока Наташа отмыла его, с неё сошло семь потов.

Когда она поставили на печь чугунок с водой, то несколько секунд стояла и смотрела на него, все ещё не веря, что её титанические усилия увенчались успехом.

Теперь нужно было обойти всех лежащих и посмотреть, в каком они состоянии?

Наташа уже давно сбросила с плеч свою шубку и бегала из избы во двор и обратно в свитере и юбке. Только платок с головы не сняла.

Сейчас она про себя решила: сначала дети. Хорошо, у неё с собой была фарфоровая чайная чашка — её Наташа взяла в дорогу. Разве могла она подумать, что в доме не будет не только еды, но и какой-либо посуды.

Она уже потянулась было к печи, чтобы снять оттуда ребенка… или детей, но опять подумала, что лучше все же дождаться, пока закипит вода, в которую она бросит горстку пшена.

Топором она кое-как вскрыла банку американского сгущеного молока, купленную в торгсине, но считала, что нельзя вываливать в котелок её всю, а лучше сделать очень жиденькую похлебку, чтобы не испортить голодающим желудки.

Наташа не нашла в избе даже соли и теперь она похвалила себя за нечаянную предусмотрительность, потому что спрятала именно в эту сумку остатки их вагонного обеда, где как раз и была соль.

Ни дети, ни Борис, ни Катя от голода не умрут — у них с собой достаточно еды, даже с учетом того, что первое время они станут жить в незнакомом городе, где может быть плохо с продуктами.

Вскоре по избе, воздух в которой сразу потеплел, поплыл запах пшенной похлебки.

Теперь Наташа подставила к печи лавку, встала на неё и протянула руки к ребенку, чтобы снять его на пол. Оказалось, это мальчик лет шести, который на полу покачнулся и упал бы, если бы она его не подхватила.

Тогда Наташа постелила на пол свою шубу и усадила на него малыша так, чтобы он спиной опирался о стену, и полезла за следующим.

Второй ребенок был послабее, потому что не смог даже потянуться к ней, но когда Наташа взяла его на руки, то от неожиданности вздрогнула. И невольно скосила глаз на первого, сидящего — лица детей были совершенно похожими.

На мгновение мелькнула идиотская мысль: "Неужели голод делает детей такими одинаковыми?" Потом поняла, они же близнецы. Во сне она этого не увидела, да и разве сны повторяют действительность в точности?

Она старалась не думать о сюрпризах, которые ещё могли ждать её в этой избе. Что поделаешь, не может же она разорваться и одновременно помочь всем. Думать о том, чтобы помочь в первую очередь родным Яна, Наташа даже не хотела. В деле спасения умирающих от голода не могло быть первых или вторых. Близнецы были самыми маленькими.

Она налила похлебки в чашку и поднесла ко рту первого малыша — он понимал, что она собирается его кормить, в отличие от другого, который устал уже от того, что она переместила его на свою шубу.

Но когда она сунула ложку с похлебкой второму, тот смог сделать глотательное движение и тут же потянулся за добавкой, чему Наташа обрадовалась: жить будет

Она ещё немного покормила малышей, которые тут же и заснули.

Теперь она подошла к лежащей на сундуке девочке. Как Наташа это определила? Из-под тряпья свешивалась почти до полу длинная русая косичка. Варина?

Но это оказалась вовсе не Варя Поплавская, а, видимо, дочь хозяев дома. По виду она была ровесницей Вари. Наташа, как могла, покормила и её похлебкой. Девочка не пришла в сознание, но её инстинкт самосохранения побеспокоился за свою хозяйку. Наташа побоялась, что рот ей придется разжимать, но девочка глотала, содрогаясь всем телом, и продолжала тянуться к ложке, когда Наташа её ненадолго убирала.

Смотреть на все происходящее было так тяжело, что Наташа почувствовала, как у неё стало болеть сердце, которое прежде вообще не давало о себе знать.

Следующими были лежащие на кровати. И тут Наташа невольно замедлила шаги, потому что, подойдя ближе, уловила запах… Боже, она так давно работала в дядюшкином госпитале, а, оказывается, его запахи запомнила на всю жизнь! Она почуяла запах тления. Сердце её опять болезненно сжалось, и она вынуждена была остановиться и переждать эту колющую боль.

Ей все-таки пришлось преодолеть обычный человеческий страх перед мертвецами и подойти к кровати.

Несомненно, перед нею лежали Татьяна и Варя Поплавские. Таня была мертва. Видимо, она перед смертью обнимала дочь, в надежде согреть её, но теперь, если Варя ещё жива, то её, как минимум сутки, обнимает мертвая мать.

Наташа попыталась разжать руки мертвой, но это ей никак не удавалось. В конце концов Варю ей пришлось из Татьяниных объятий вытаскивать. А потом и брать на руки. Девочка весила совсем мало.

Кажется, в Варе жизнь ещё теплилась. Наташин мозг механически отмечал страшные подробности, и она из последних сил держалась, чтобы не упасть в обморок от нервного потрясения.

Девочку ненадолго пришлось положить на голый пол, пока Наташа подыскивала, на что переложить малышей с её шубы.

Варя была жива, но оказалась ещё слабее других детей. Скорее всего, прежде чем полностью потерять сознание, она поняла, что её мать мертва и тоже приготовилась умереть. Наташе пришлось искать деревянную щепочку, чтобы разжать ей зубы и влить несколько ложек похлебки.

Как бы то ни было, и эта мизерная порция оказала свое благотворное действие; Варя в себя ещё не пришла, но её забытье стало больше напоминать сон.

Теперь Наташа подошла к мужчине. Он вовсе не походил на сверстника Яна, а ведь, по словам Поплавского, с этим человеком они вместе учились в институте.

Заросший бородой и усами, в которых вовсю серебрилась седина, Петр Алексеев — кто же это ещё мог быть, если не он? — походил на мужчину пожилого, много пожившего… Или то, что он ощущал даже в бессознательном состоянии, так состарило его?

Наташа присела подле лежащего на табуретку и влила первую ложку своего варева в его, к счастью, полуоткрытый рот. Челюсти раненого задвигались. Она поспешно влила ещё одну, еще… И скормила бы ему весь котелок, если бы не знала, что это попросту опасно для его здоровья.

Теперь следовало заняться ранами мужчины. Удар приклада пришелся в голову и, похоже, проломил череп. Даже спустя столько времени — знать бы, сколько? — под левым глазом раненого все ещё виднелся синий с зеленью след от удара.

Наташа огляделась и, к своему удивлению, увидела на стене брезентовую сумку с красным крестом, которую не заметила, когда целенаправленно искала посуду. Странно, что её не тронули те, кто все вынес не только из этого дома, но и со двора…

В сумке оказались бинты, вата, пузырьки с йодом и зеленкой. "Слава тебе, господи!" — мысленно сказала она, как продолжала говорить всегда, несмотря на то, что уже много лет в стране активно велась антирелигиозная пропаганда.

Она осторожно промыла рану, обработала её — навыки сестры милосердия, почерпнутые когда-то в дядюшкином госпитале, опять пригодились ей — и заново перебинтовала голову Петра.

Ей вспомнилось, как солдаты в госпитале рассказывали, чем они лечили раны в условиях, когда не было никаких медикаментов, — жевали ржаной хлеб и эту жвачку прикладывали к ране. Слава богу, рана мужчины не нагноилась. Видимо, все же Таня успела её как следует обработать и подлечить…

— Кто вы? — услышала Наташа шепот и от неожиданности выронила из рук бинт.

— Яна Поплавского… родственница, — не сразу выговорила она, так неожиданно было появление собеседника в этом царстве мертвых и полумертвых людей.

— Они… чекисты… Зою увели, — сообщил ей раненый.

— Кто такая Зоя — ваша жена? — догадалась Наташа. — А за что?

— За сопротивление властям, — с трудом выговорил Петр, когда Наташа уже и не ждала ответа, считая, что он опять впал в забытье.

— Лучше вам помолчать, — шепнула она. — Для такого разговора вы слишком слабы…

— Я выживу, — сказал он. — Я лежал здесь и ждал вас. И молил бога, чтобы вы пришли и помогли мне подняться… Бог добрый, он простил нас, хотя мы так долго его отвергали…

Наташа подумала, что раненый бредит, и потрогала его лоб.

— Это не бред, — тут же отозвался он на её движение. — Рана не воспалилась, ведь так?.. Таня — врач от бога. Ей надо было пойти в хирурги или терапевты, а она занялась нервной деятельностью… Вы не ответили, как моя рана?

— Заживает, — сказала она.

— А сотрясение мозга… утряслось, пока я здесь лежал…

Странно, но он даже пытался шутить, хотя, как сказал бы дядя Николя, это был юмор висельника.

— Там, за печкой, в холщовом мешочке у меня висят травы, — медленно проговорил он. — Можно заварить чай. Укрепляющий…

И, помолчав, с усилием спросил:

— Остальные… все живы?

— Таня умерла, — ответила она, хотя, может, и не следовало этого говорить, но отчего-то Наташе верилось, что этого сильного мужчину не так просто выбить из седла, хотя он и едва дышит. — А дети живы, только очень слабы… А насчет чая… понимаете, кто-то забрал у вас всю посуду. Нет ни чугунка, ни ложки, ни кружки. Хорошо, что у меня кое-что случайно оказалось с собой. Похлебку из чугунка даже вылить некуда.

— А её много?

— Чего? — не сразу поняла Наташа.

— Ну, этой вашей похлебки.

— Полный чугунок. Только, говорят, сразу много есть вредно.

— Меньше слушайте, что говорят, — ворчливо сказал он, — лучше тащите её сюда!

А когда она принесла чугунок, скомандовал:

— Теперь помогите мне сесть.

— Как так, сесть? — возмутилась Наташа. — Вы пять минут назад вернулись с того света. Вам лежать надо…

— Мне надо как можно скорее подняться, — перебил он её, — я и так слишком долго лежал. А перед тем все слушал сказки, которые рассказывали мне так называемые большевики.

— Так называемые? А на самом деле, кто они — привидения?

— Гораздо хуже: чудовища, пожирающие народ, который их же вскормил.

Наташа, однако, не стала этот разговор поддерживать, потому что обычно боялась всякого рода преувеличений и надрыва, который в этом случае списала на болезнь Петра.

Она стала усаживать его на лавке, но тело мужчины ему не повиновалось и он упорно валился на бок.

— Не упрямьтесь! — рассердилась она. — Видите, даже ваш организм со мной солидарен и сигналит, что вам надо лежать.

— Мой организм! — передразнил он её, вцепляясь в края лавки так, что побелели суставы пальцев. — Кто здесь хозяин? Я или какой-то организм?

Если бы всего несколько часов назад кто-нибудь сказал Наташе, что она будет вот так, без страха и будто по привычке ухаживать за полуживыми людьми в присутствии мертвой, она бы ужаснулась.

А теперь она мысленно утешала себя тем, что Таня Поплавская всегда была человеком отзывчивым и живущим для блага других, она наверняка видит, как её дочь и друзей возвращают к жизни, и радуется.

— Прости, Танечка, — пробормотала она. — Я и для тебя сделаю все, что положено, и молитву над тобой прочту, и похороню, как сумею… Потерпи, дай срок…

— Вы что-то сказали? — переспросил её Петр, которого она в этот момент опять начала кормить, с беспокойством наблюдая, как он отдыхает после каждой проглоченной порции похлебки, точно прислушивается к себе, как там идет по пищеводу эта жидкая каша?

Кормежку закончил опять-таки он сам — почувствовал, что достаточно, и вдруг сказал:

— Хватит!.. Мне надо попробовать посмотреть детей.

— Они спят, — заметила Наташа.

— Тогда, пожалуй, и мне нужно вздремнуть, — почти прошептал он и провалился в сон.

Однако Наташа его слова насчет трав не забыла и решила их найти. Ищущий да обрящет! Тут же на небольшой полочке, неприметный за висящим холщовым, довольно приличных размеров, мешочком, она обнаружила чугунок. Не очень большой, литра на два, но обрадовалась ему так, как не обрадовалась бы золотому кубку.

Она налила в него воды, ещё остававшейся в ведре, и вновь пошла к колодцу, между делом опять попытавшись как следует отмыть старое ведро.

Она принесла и воды, — теперь надо будет немного умыть детей, когда они придут в себя, — и досок, оставшихся от будки, и, поскольку вода в котелке для чая стала закипать, полезла в мешочек, чтобы разобраться в том, в чем она, по собственному выражению, не понимала ни уха, ни рыла.

Хозяин трав спал — она осторожно подошла к его лавке. Поначалу он собирался спать сидя, но Наташа осторожно уложила его, и у Петра Васильевича уже не было сил ей сопротивляться.

Вода в чугунке закипала, а Наташа все не могла разобраться с травами, которые были аккуратно сложены в мешочки поменьше и, наверное, хозяином определялись совсем не так, как пыталась определить их Наташа.

Травы она стала нюхать. Некоторые пахли очень даже неплохо, и для начала Наташа отобрала те, которые напоминали мяту, душицу, чабрец — эти травы с горем пополам она могла определить.

— Хуже не будет! — сказала она самой себе и бросила наугад составленный сбор в закипевшую воду.

Первым пришел в себя мальчик, который на печке лежал с краю. На этот раз он смог сесть почти без её помощи.

Наташа налила в чашку настоявшегося травяного чая и дала в руки ребенку галету, которую он тут же жадно попытался запихнуть в рот. Пришлось ей скрепя сердце галету отобрать и скармливать ему маленькими кусочками, следя, чтобы он запивал их и глотал, не царапая горло, представляя, как обезвожен его организм, и жидкости не хватает даже для слюны. Интересно, смеялся бы врач над её псевдонаучными рассуждениями? Что поделаешь, медицинского образования у неё — кот наплакал, зато воображения…

— Как тебя звать? — спросила она на всякий случай, не ожидая ответа, так как ребенок был ещё слишком слаб.

Но он ответил довольно бодро:

— Гриша.

— А меня — тетя Наташа, — сообщила она.

Ребенок как-то по-взрослому кивнул и пожаловался ей:

— Нашу мамку увели. Плохие дядьки. Она за папку на них как кинулась, чуть одному глаза не выцарапала. Он вот так за лицо держался, и кровь текла. У папки тоже была кровь. Его дядька ружьем как ударит!

Голос Гриши прерывался, хрипел, и Наташа тут же давала ему глотнуть из кружки. Вообще-то галеты она хотела размачивать в чае, но ребенок тянулся к печенью с горящими глазами, и она не смогла лишить его такого удовольствия, понимая, что только хорошее воспитание сдерживает его, чтобы не броситься на неё и не отобрать всю галету.

— А у тебя ещё есть? — спросил Гриша как бы между прочим.

— Есть, есть, — покивала она, — ты не волнуйся. Я не даю тебе не потому, что жадная, а потому, что тебе нельзя сейчас есть все сразу.

Он понимающе кивнул и строго сказал ей:

— Мишке дай, он тоже голодный!

Наташа подивилась. что ребенок вел себя в такой трудной ситуации куда благороднее многих взрослых.

Хороших детей воспитала неведомая ей Зоя, которую, вероятнее всего, расстреляли. И Петр догадывается об этом. Еще бы, женщина не просто оказала сопротивление, она бросилась на представителя власти. И где? В мятежном селе, которое своим неподчинением поставило себя вне закона и подлежало уничтожению, как обычно уничтожали большевики всех сопротивлявшихся.