Потерянный герцог Уиндхэм (ЛП)

Глава одиннадцатая

Как только Джек открыл глаза, у него перехватило дыхание.

— Никто не приходит сюда кроме меня, — тихо сказала Грейс. — Не знаю почему.

Свет, воздушная рябь там, где солнечные лучи проникали сквозь шероховатые стекла старинных окон…

— Особенно зимой, — продолжила она, ее голос при этом слегка дрожал, — это волшебно. Не знаю, чем это объяснить. Думаю, тогда солнце находится ниже. И еще снег…

Свет. Должно быть это он. То, как он вибрировал, падая на нее.

Его сердце остановилось. Словно молния поразила его — эта потребность, это неодолимое влечение… Он не мог говорить. Он не мог даже начать ясно формулировать свою мысль, но…

— Джек? — прошептала она, и этого было достаточно, чтобы вывести его из транса.

— Грейс. — Всего одно слово — «милость», но это было благословение. Это было сильнее, чем просто желание, это была потребность. Это было что–то не поддающееся анализу, непостижимое, живое, пульсирующее внутри него, то, что только она могла приручить. Если бы он не держал ее, не касался в этот самый момент, что–то умерло бы в нем.

Для человека, который пытался рассматривать жизнь как бесконечный ряд насмешек и острот, ничего не могло быть ужаснее.

Он потянулся и грубо привлек ее к себе. Он не был деликатным и нежным. Да он и не смог бы быть таким. Он не мог справиться с этим, не сейчас, когда он так отчаянно нуждался в ней.

— Грейс, — повторил он снова, потому что «милость» — это то, чем она была для него. Казалось невероятным, что он знал ее всего лишь один день. Она была его милостью, его Грейс, и все казалось таким, словно она всегда была рядом с ним, ожидая, когда он, наконец–то, откроет глаза и найдет ее.

Его руки обхватили ее лицо. Она была бесценным сокровищем, и все же он не мог заставить себя касаться ее с почтением, которого она заслуживала. Напротив, его пальцы были грубыми, а его тело — жестким. Ее глаза — такие ясные, такие синие — думал он, что он мог бы утонуть в них. Он хотел утонуть в них, потеряться в ней и никогда не возвращаться.

Его губы коснулись ее, а затем — в этом он был уверен — он пропал. В этот миг для него не существовало ничего больше кроме этой женщины, а возможно, так будет всегда.

— Джек, — вздохнула она. Первый раз за все утро она назвала его по имени, и от этого пульсирующие волны желания прокатились через все его и так уже напряженное тело.

— Грейс, — вновь повторил он, потому что не решался сказать что–нибудь еще, боясь того, что впервые в жизни его бойкий язык подведет его, и будут произнесены неверные слова. Он что–то скажет, и этого будет слишком мало, или, возможно, — слишком много. И тогда Грейс почувствует, если каким–то чудом она еще не поняла этого, что она околдовала его.

Он целовал ее жадно, неистово, со всем жаром горящей в нем страсти. Его руки прошлись вдоль ее спины, запоминая плавную линию ее позвоночника, и когда Джек достиг более пышных изгибов ее фигуры, он ничего не смог с собой поделать — он прижал ее к себе еще плотнее. Он был возбужден гораздо сильнее, чем когда–либо мог себе это представить, и все, о чем он мог сейчас думать — если бы вообще думал в это мгновение — было то, что он испытывал потребность прижать ее еще ближе. Независимо от того, сможет ли он ее получить, независимо от того, сможет ли он ее иметь, он должен был взять ее прямо сейчас.

— Грейс, — вновь прошептал Джек, в то время как его рука переместилась к месту, где ее платье соприкасалось с кожей — сразу возле ключицы.

Она вздрогнула от его прикосновения, и Джек замер, едва способный представить, как он сможет оторваться от нее. Но ее рука накрыла его руку, и она прошептала:

— Я была удивлена.

И только после этого он снова начал дышать.

Дрожащей рукой он прошелся по изящному волнистому краю ее корсажа. Казалось, ее сердце бьется прямо под его пальцами. Никогда в своей жизни он настолько остро не воспринимал такой простой звук — тихий шелест воздуха, проходящего через ее приоткрытые губы.

— Вы так прекрасны, — шептал он. Было удивительно, что при этом он даже не смотрел на ее лицо. Ему хватало ее кожи, бледного, молочного оттенка, и легкого розового румянца, следовавшего за его пальцами.

Мягко, нежно он склонил свою голову и прошелся губами вдоль ямки у основания ее шеи. Грейс задохнулась, или возможно это был стон, и ее голова медленно откинулась назад в молчаливом приглашении. Ее руки обвились вокруг его головы, а ее пальцы запутались в его волосах. И тогда, не задумываясь над тем, что это может означать, он подхватил ее на руки и отнес к низкому, широкому канапе (вид дивана), стоящему на другом конце гостиной около окна, купавшегося в волшебном солнечном свете, который так пленил их обоих.

Некоторое время, стоя возле нее на коленях, Джек ничего не делал, только смотрел на нее, затем он протянул вперед свою дрожащую руку и легко коснулся щеки Грейс. Она смотрела на него, широко открыв глаза, в них было удивление и предвкушение, и, пожалуй, небольшая нервозность.

Но еще там была вера. Она хотела его. Его. Никого больше. Ее никогда не целовали прежде, в этом он был совершенно уверен. Возможно, пытались. В этом он был еще более уверен. Такая красивая женщина, как Грейс, не могла достичь ее возраста не отказываясь (или не отбиваясь) от многочисленных поклонников.

Но она ждала. Она ждала его.

Все еще стоя перед ней на коленях, он наклонился, чтобы поцеловать ее, его рука двинулась от ее лица к ее плечу, и, наконец, легла на ее бедро. Его возбуждение становилось все более глубоким, впрочем, как и ее, она вернула Джеку его поцелуй с естественным пылом, заставившим его затаить дыхание от желания.

— Грейс, Грейс, — застонал он, его голос тонул в теплоте ее рта. Его рука нашла низ ее платья и скользнула под него, обхватив ее тонкую лодыжку. И затем потянулась выше… выше… к ее колену. И выше. До тех пор, пока он не смог этого больше выносить, тогда он сам переместился на диван, частично накрыв ее своим собственным телом.

Его губы переместились на шею девушки, и он почувствовал ее резкий вдох на своей щеке. Но она не сказала «нет». Она не накрыла его руку своей, заставляя его остановиться. Она не делала ничего, только шептала его имя и выгибала под ним свои бедра.

Возможно, она не знала, что означает это движение, не знала, что оно делает с ним, но даже такое легкое давление под ним неимоверно увеличило силу его желания, приведя его к пику возбуждения.

Поцелуями Джек проложил дорожку вниз от шеи девушки к нежной выпуклости ее груди, его губы нашли то самое местечко на краю ее корсажа, к которому недавно прикасались его пальцы. Он отодвинулся от нее, совсем немного, но вполне достаточно для того, чтобы он мог скользнуть своим пальцем под корсаж ее платья, чтобы плавно стянуть его вниз, или, может быть потянуть ее наверх, — любое действие, которое помогло бы открыть Грейс для его страсти.

Но как раз в тот самый миг, когда его рука достигла своей цели, когда в течение одной великолепной секунды, его рука обхватывала ее грудь, кожа к коже, тугая заостренная вершинка в его ладони, она вскрикнула. Мягко, с удивлением.

И с испугом.

— Нет, я не могу. – Она поспешно вскочила, судорожно поправляя свое платье. Ее руки дрожали. Даже больше. Казалось, они были наполнены чужой, нервной энергией, и когда он заглянул ей глаза, словно нож пронзил его.

В них не было отвращения, в них не было страха. То, что он увидел, было мучением.

— Грейс, — произнес Джек, придвигаясь к ней. — Что–то не так?

— Я сожалею, — сказала она, отстраняясь. — Я… я не должна. Не сейчас. Не до… — Ее рука взметнулась к ее рту, прикрыв его.

— Не до…? Грейс? Не до чего?

— Я сожалею, — сказала она снова, подтверждая его убеждение, что это были худшие два слова в английском языке. Она сделала быстрый небрежный реверанс. — Я должна идти.

И затем она выбежала из комнаты, оставив его совершенно одного. В течение целой минуты он пристально вглядывался в пустой дверной проем, пытаясь понять, что же случилось. И только когда он, наконец, вышел в холл, он понял, что не знает, как найти обратную дорогу до своей комнаты.

***

Грейс мчалась через Белгрейв, где полушагом, кое–где вприпрыжку… местами переходя на бег… независимо от того, что это было, она должна была сделать так, чтобы достичь своей комнаты максимально быстро, и, насколько это было возможно – с достоинством. Если слуги видели ее — а она не могла представить, что этого не произошло, казалось, этим утром они были положительно повсюду — они, должно быть, спрашивали себя, что за беда с ней приключилась.

Вдовствующая герцогиня ее не ждала, поскольку, несомненно, думала, что она все еще показывает мистеру Одли дом. У Грейс имелся, по крайней мере, час до того, как она, возможно, должна будет предстать перед герцогиней.

Господи, что она наделала? Если бы Грейс, в конце концов, не вспомнила о том, кто она такая, и кем был он, а также — кем он мог быть, то она позволила бы ему продолжать. Она хотела этого. Она хотела этого со страстью, которая потрясла ее. Когда Джек взял ее руку, когда он привлек ее к себе, он что–то пробудил в ней.

Нет. Это проснулось в ней двумя ночами ранее. Той залитой лунным светом ночью, когда она стояла у кареты, что–то зародилось в ней. И теперь…

Она сидела на своей кровати, желая спрятаться под одеяло, но вместо этого она продолжала сидеть, уставившись в стену. Нельзя было вернуться назад. Невозможно было считать, что ее не целовали, когда это уже произошло.

Возбужденно дыша, а скорее даже безумно смеясь, она закрыла лицо руками. Как она умудрилась выбрать самого наименее подходящего мужчину из всех, в кого можно было влюбиться? Не то, чтобы это слово было мерой ее чувств, поспешила она заверить себя, но она не была совсем уж дурой, чтобы не признать свое расположение к нему. Если бы она позволила себе… Если бы она позволила ему…

Она влюбилась.

О боже.

Либо он был разбойником, и теперь ей было суждено стать супругой преступника, либо он был настоящим герцогом Уиндхемом, что означало…

Она рассмеялась, потому что действительно это было забавно. Это должно быть забавным. Если это не было бы забавным, то тогда это могло быть только трагичным, и она не была уверена, что может сейчас с этим справиться.

Замечательно. Возможно, она влюбилась в герцога Уиндхема. Теперь это было ясно. Посмотрим, сколько бед это могло ей принести? Например, он являлся ее работодателем, а также владельцем дома, в котором она жила, и его социальное положение было неизмеримо выше ее собственного.

И к тому же существовала Амелия. Она и Томас, конечно, не ладят, но она все же имеет право ожидать, что станет герцогиней Уиндхем после того, как выйдет замуж. Грейс не могла себе вообразить, какой коварной обманщицей она предстала бы перед семьей Уиллоуби — ее хорошими друзьями — если бы все увидели, что она гоняется за новым герцогом.

Грейс закрыла глаза и коснулась кончиками пальцев своих губ. Сейчас она дышала достаточно глубоко, а значит, почти расслабилась. И все же она все еще чувствовала его присутствие, его прикосновение, теплоту его кожи.

Это ужасно.

Это замечательно.

Она настоящая дура.

Она легла, вздохнув глубоко и устало. Забавно, что она надеялась на перемены, которые нарушили бы монотонность ее дней, проходящих в заботе о вдовствующей герцогине. Разве жизнь не посмеялась над ней? Любовь…

Любовь — самая жестокая шутка из всех возможных.

***

— Леди Амелия желает видеть Вас, мисс Эверсли.

Грейс встряхнулась, усиленно моргая. Она, должно быть, заснула. Она не могла вспомнить, когда в последний раз засыпала днем.

— Леди Амелия? – удивленная, эхом отозвалась она. — С леди Элизабет?

— Нет, мисс, — сообщила ей горничная. — Она приехала одна.

— Как любопытно. — Грейс села, сгибая и разгибая свои руки и ноги, чтобы разбудить свое тело. — Пожалуйста, скажите ей, что я сейчас буду. — Она подождала, когда горничная выйдет, затем подошла к своему небольшому зеркалу, чтобы поправить волосы. Они были в полном беспорядке, хотя она не могла сказать, спутались ли они за время ее сна или тогда, когда она была с мистером Одли.

Она почувствовала, что краснеет от своих воспоминаний, и застонала. Собрав всю свою решимость, она привела в порядок прическу и покинула комнату. Она шла так быстро, как только могла, словно скорость и расправленные плечи могли разогнать все ее тревоги.

Или хотя бы придать ей беззаботный вид.

Действительно, казалось странным, что Амелия приехала в Белгрейв без Элизабет. Грейс не знала, поступала ли Амелия так когда–либо прежде. Но, по крайней мере, она никогда не приезжала в Белгрей, чтобы увидеться с ней. Интересно, думала Грейс, заключалось ли истинное намерение Амелии в том, чтобы повидать Томаса, который, насколько Грейс было известно, все еще отсутствовал.

Она поспешила вниз по лестнице, затем повернула, чтобы оказаться в передней гостиной. Но она не сделала и дюжины шагов, как кто–то схватил ее за руку и увлек в боковую комнату.

— Томас! — воскликнула она. Это был действительно он, слегка осунувшийся и с отвратительным синяком под левым глазом. Его вид шокировал ее, она никогда прежде не видела, чтобы он выглядел настолько взъерошенным. Его рубашка помялась, шейный платок отсутствовал, а его прическу никак нельзя было назвать à la Brutus.

Или даже à la человеческая.

А его покрасневшие глаза… Это было совсем на него не похоже.

— Что с Вами случилось?

Он поднес палец к губам и закрыл дверь.

— Вы ожидали кого–то еще? — спросил он, и ее щеки порозовели. Действительно, когда она почувствовала на своей руке сильную мужскую руку, и что ее куда–то тянут, она предположила, что это был мистер Одли, желающий украсть ее поцелуй.

Ее дыхание стало более глубоким, как только Грейс поняла, что была разочарована тем, что это не он.

— Нет, конечно, нет — сказала она поспешно, хотя подозревала, что Томас знал, что она лгала. Она быстро оглядела комнату, чтобы убедиться, что они одни. — Что–то не так?

— Я должен поговорить с Вами прежде, чем Вы увидите леди Амелию.

— О, тогда Вы знаете, что она здесь?

— Я привез ее, — подтвердил он.

Ее глаза расширились. Вот это новость. Он отсутствовал всю ночь и вернулся весь помятый. Она посмотрела на ближайшие часы. Еще не было и двенадцати. Когда он успел забрать Амелию? И где?

И почему?

— Это — длинная история, — сказал он, чтобы остановить ее прежде, чем она задаст какие–либо вопросы. — Достаточно сказать, что она сообщит Вам, что этим утром Вы были в Стэмфорде и пригласили ее в Белгрейв.

Ее брови приподнялись. Если он просит, чтобы она солгала, то это на самом деле очень серьезно.

— Томас, очень много людей весьма хорошо осведомлены, что я не была в Стэмфорде этим утром.

— Да, но среди них нет ее матери.

Грейс не была уверена, была ли она потрясена или восхищена. Он скомпрометировал Амелию? Почему еще они должны были бы лгать ее матери?

— Э–э… Томас… — начала она, не зная, как продолжить. — Чувствую, я должна Вам сказать, что, учитывая, как долго Вы тянули с этим, смею предположить, что леди Кроуленд будет рада узнать…

— О, ради Бога, это – это совсем не то, — пробормотал он. — Амелия помогла мне добраться до дома, когда я был… — И тут он покраснел. Покрасневший! Томас! — слегка пьян.

Грейс прикусила губу, чтобы удержаться от улыбки. Это было настолько выдающимся событием, такой забавной картиной — Томас, позволивший себе быть чем–то меньшим, чем абсолютно невозмутимым джентльменом.

— Это так великодушно с ее стороны, — сказала она, возможно, немного чересчур чопорно. Но действительно, этого нельзя было избежать.

Томас впился в нее взглядом, от чего ей стало еще труднее сдерживаться.

Она откашлялась.

— Не хотите ли Вы, э–э, привести себя в порядок?

— Нет, — выпалил он, — мне нравится выглядеть похожим на грязного болвана.

Грейс вздрогнула при этом.

— Теперь послушайте, — продолжал он, причем выглядел ужасно решительным. — Амелия повторит то, что я Вам уже сказал, но ничего не говорите ей о мистере Одли.

— Я никогда и не сказала бы, — произнесла Грейс быстро. — Это не мое дело.

— Хорошо.

— Но она захочет узнать, почему Вы были, э–э… — о, Господи, как же выразиться учтиво?

— Вы не знаете, почему, — сказал он твердо. — Скажите ей только это. Разве она должна подумать, что Вы знаете больше?

— Она знает, что я считаю Вас другом, — сказала Грейс. – И, кроме того, я живу здесь. Слуги всегда все знают. И она это знает.

— Вы не прислуга, — пробормотал он.

— Я и Вы знаем, что я — именно прислуга — ответила она, почти развеселившись. — Единственное отличие состоит в том, что мне разрешают носить более красивую одежду и иногда — разговаривать с гостями. Но я уверяю Вас, я посвящена во все домашние сплетни.

В течение нескольких секунд он ничего не говорил, только пристально смотрел на нее, словно ожидая, что она рассмеется и скажет, Это все лишь шутка! Наконец, он пробормотал что–то себе под нос, что, без всяких сомнений, не предназначалось для ее ушей (и она, действительно, ничего не разобрала; болтовня слуг временами была рискованной, но никогда не переходила в брань).

— Ради меня, Грейс, — сказал Томас, сверля ее взглядом, — пожалуйста, Вы скажете ей, что не знаете?

Это была самая личная просьба, которую она когда–либо слышала от него, что совершенно сбило ее с толку и заставило почувствовать себя неловко.

— Конечно, — сказала она быстро. — Даю Вам слово.

Он оживленно кивнул.

— Амелия ждет Вас.

— Да. Да, конечно. — Грейс поспешила к двери, но когда ее рука коснулась ручки, она поняла, что не совсем готова уйти. Она обернулась, еще раз посмотрев на его лицо.

Он был не в себе. Никто не смог бы обвинить его в этом, это были самые необычные два дня. Но, тем не менее, это взволновало ее.

— С Вами все в порядке? — спросила она.

И немедленно об этом пожалела. Казалось, его лицо пришло в движение, оно искривилось, и она не могла понять, собирался ли он рассмеяться или заплакать. Но Грейс знала, что она не хочет быть свидетелем ни того, ни другого.

— Нет, не отвечайте, — пролепетала девушка и выбежала из комнаты.