Право первой ночи

Глава 8. Новая жизнь

— Он снова пришёл, сестра. Ждёт у ограды.

Я прислонилась спиной к стене, сжимая в руках влажную тряпку, которой протирала пыль с изуверских чугунных подсвечников. Казалось, на один такой, покрытый филигранной резьбой, мельчайшими выемками и выступами, выпуклыми орнаментами и узорами, должна уходить как минимум треть жизни мастера. Стоило ли так стараться, чтобы потом какая-нибудь серая, то есть младшая, непосвящённая, сестра тёмной обители проклинала тебя за забивавшуюся в каждую такую выемку, под каждый выпуклый выступ пыль, а твоё имя было покрыто и вовсе несводимой пылью забвения?!

Впрочем, если приглядеться, можно было увидеть инициалы мастера на дне подсвечника.

Л.Б.

Эль Бэ

Сестра Тиала глянула на меня не без сочувствия. Из всех прочих она была самая жалостливая. Самая человечная. Большинство после посвящения напрочь утратило это чувство, а лицо старшей сестры Эгры в прорезях бургата — прикрывавшей рот и подбородок полумаски, неотъемлемой части одеяния сестёр — так и вовсе напоминало глиняную посмертную маску…

Я проговорила инициалы мастера беззвучно, про себя, покатала во рту, как шарики, с трудом справившись с порывом провести тряпкой по языку, смахнуть имя совсем другого человека.

Незамысловатая глухая металлическая ограда Тёмной обители раз и навсегда разделила мою новую и старую жизнь, разделила два мира. Здесь всё было другим: пища без специй, книги на древних вымерших языках, иное летосчисление, даже циферблат часов делился не на двенадцать долек, а на шесть. Сюда не было доступа влиянию граев, подозреваю, что даже королевские стражи предпочли бы сделать вид, что несколько огороженных неприметных построек из серого кирпича их совершенно не интересуют. Если бы Лоуренсу пришло в голову потребовать встречи со мной или забрать меня отсюда еще каким-либо образом, у него действительно не получилось бы это сделать.

Зато можно было тешить себя мыслями, точнее фантазиями о том, что он пробовал и пытался. Просто не смог.

Я и тешила.

Какое-то время я вообще ничего о нём не знала. Жив он или мёртв, успела ли я с противоядием или нет, злится ли он и ненавидит меня, мечтая о мести — или нет. Жизнь серой сестры подразумевала активное участие во всех хозяйственных хлопотах этой добровольно закрывшейся от всего прочего мира общины — никаких слуг, всё необходимое: готовку, уборку, стирку — делали сами сёстры. Ещё я присматривала за маленькими сестрёнками, появлявшимися в Обители в рамках подготовки к будущему полноценному служению, как и я когда-то. Третьим и последним моим делом было интенсивное обучение в её же стенах. Древним языкам, особой версии человеческой и мировой истории, размышлению и сосредоточению, владению телом и особенно дыханием, ну и, конечно же, магии и тёмным ремёслам, непосредственно к магическим способностям не относящимся.

Возможно, это было бы интересно — в конце концов, я же искренне хотела учиться, да и сёстры-преподавательницы были умелыми наставницами, знающими своё дело, но… Вот только у полученных мною умений и знаний не планировалось никакого прикладного применения — насколько я поняла, такие ситуации, как наложение на новорожденного младенца тёмной печати, скорее были исключением из правил. Знания должны были храниться, но не приумножаться. Передаваться от одной тёмной сестры к другой непрерывно, год за годом, век за веком, скрываясь от сторонних простых людей, не неся им блага. Где-то в бесконечной чехарде веков был утрачен изначальный смысл этой передачи. Знание перестало быть живым, дарящим и продлевающим жизнь, оно стало подобием факела, который никогда не гас, но и пути не освещал.

Да и о «благе» наши представления изрядно разнились.

…Лоуренс пришёл, когда я совершенно этого не ждала.

Не знаю, сколько прошло времени с нашей последней встречи, не слишком много, я полагаю… год? Два? Даже сезоны здесь были какими-то смазанными, зима бесснежная, лето прохладное и пасмурное — но за матовыми, словно задымлёнными стёклами, без календарей, в постоянных трудах, то физических, то умственных, попытках добиться максимума от отмеренных мне судьбой магических крох, я потерялась в счёте дней. В ту роковую ночь, каким-то чудом, не иначе, добравшись до стен обители, я потеряла сознание прямо на её пороге и провалялась так некий период времени. Иногда казалось, прошло всего несколько дней, иногда — десяток лет. В обители не было зеркал, и я не могла понять, как я выгляжу. Знала только, что отрезанные волосы отчего-то перестали расти, так и остались длиной до плеч, вот, пожалуй, и всё. Может быть, моё лицо уже исказила маска старости, кто знает?

О том, что Лоуренс пришёл, мне тайком сказала Тиала, одна из сумеречных сестёр — женщина, прошедшая посвящение и стоящая на следующей ступени служения тёмных сестёр. Хотя болтовня и дружба среди сестёр не поощрялись, иногда мы перебрасывались какими-то фразами, и мало-помалу я узнала, что некогда Тиалу на сносях выгнал их дома муж. Ребёнка она родила едва ли не в канаве, отдала в сиротский приют, несколько недель скиталась по подворотням, а потом, опомнившись, прибежала за сыном. Вот только младенца бездомной бродяжке с полубезумным взглядом никто не отдал, а через пару визитов объявили, что ребёнок не пережил лёгочной хвори. Тогда она попыталась утопиться в ближайшей речке. Но собственно до воды не дошла: на её пути встретилась одна из сестёр. Что это было — случайность или предвидение, Тиала так и не узнала. Она осталась в надежде забыть о сыне, предателе-муже и прошлой жизни, и отчасти преуспела: память-то осталась, а боль ушла.

Так и появлялись в Обители новые сёстры: кого-то приводила родня, избавляясь таким образом от ненужного потомства, а кто-то, израненный душевно или физически, приходил сам.

— Словно и не со мной это всё было, — задумчиво и отстранённо говорила Тиала, механически жуя веточку мяты — в прошлой жизни она курила и так и не избавилась от вредной привычки постоянно держать что-то во рту. — Помнить — помню, но ничего не чувствую.

— Сколько ты здесь уже?

— Не знаю.

Может быть, и моя, не такая острая, как у подруги по обители, но назойливая тоска со временем притупится, а то и вовсе — пройдёт?

Тиала была одной из немногих, кто поддерживал связь общины с внешним миром, выбираясь изредка в город. Хозяйство: скотина и огороды — у сестёр были свои, но ткани, воск для свечей, муку для хлеба всё-таки покупали. Интересно, откуда сёстры брали деньги?.. Несколько раз я видела, как открывались двери общины — и замирала, глядя на узкую щель, за которой таилась…

Свобода? Свобода ли?

Тиала же сказала мне, что встретила у ограды некоего Лоуренса, который хотел бы поговорить со мной.

— Лоуренс де’Браммер? — механически пробормотала я. Произнесённое вслух имя всколыхнуло воспоминания со дна души. Я даже поморщилась, так резко что-то заныло, закололо внутри.

— Просто Лоуренс, — отозвалась Тиала. Посмотрела на меня не без сомнения. — Может быть, передашь ему хотя бы письмо? Записку?

Мы обе понимали, что за ограду мне не выйти, как и ему — не войти внутрь. Письмо… было чревато суровым наказанием, прежде всего для той же Тиалы. Мы должны были оборвать все старые связи.

— Сказать, чтобы больше не приходил? — неуверенно предположила Тиала.

Я промолчала.

— Спросить, что ему нужно?

У меня не было ответа на эти вопросы.

С тех прошло время — опять же, не знаю, сколько, и ещё несколько раз Тиала говорила мне о том, что за оградой Тёмной обители меня ждут.

Это было так странно. Отец и дедушка давно в обители небесной, друзей у меня не было, и в то же время меня — ждали. Меня!

Я не знала, не могла знать, стояла ли какая-то защита на ограде, не пускавшая нежеланных гостей и не выпускавшая неустойчивых непокорных сестёр. Наверняка стояла, не могла не стоять. Возможно, вход даже стерегли — не серые обитательницы обители, а сумеречные. Их было больше, и далеко не всех я знала по именам, тем более, что традиционное одеяние послушниц оставляло зримым только верхнюю часть лица.

И вот сегодня опять Тиала терпеливо ждала ответа, а у меня никак не находилось нужных слов. Внезапно она коснулась моего подбородка, заставляя приподнять лицо, и заглянула мне в глаза.

— Скажу, чтобы он ждал до полуночи.

— Но…

— Если не сможешь, он просто уйдёт, как и всегда.

— Зачем ты..? — я отвела взгляд.

— Обитель помогла мне, — ответила Тиала. — Уняла боль. Ты здесь не по своей воле, я знаю. Не твой путь. В твоём сердце нет смирения — и не будет. Ты с нами ненадолго.

— Как мне с ним поговорить?

— Не знаю. Ко мне-то из внешнего мира никто никогда не приходил. И не придёт.

Я взглянула в глаза сестры и увидела, что они у неё голубые, как и у Лоуренса. За всё своё время пребывания здесь я ни разу не вглядывалась в лица сестёр настолько внимательно, чтобы отметить цвет глаз.

Я словно спала, двигалась, дышала, работала во сне, когда всё видишь и одновременно ничего не чувствуешь, а вот теперь — проснулась.

— Спасибо.

— Не твой путь, — повторила Тиала. А я ушла к себе — думать, как можно попасть за ограду.

Думала я долго и напряжённо, думала, пока руки действовали сами собой, механически выполняя привычные дела — и не придумала ничего. Собираясь на сумеречную трапезу, быстро прошлась вдоль ограды — она была очень высокой и совершенно гладкой, нечего было и думать, чтобы перелезть через верх. Но и от мысли найти подходящую дыру отказаться пришлось практически сразу же: не было здесь никаких дыр.

Потом я пошла на ужин — и кусок в рот не лез. И хотя никто из сестёр вроде бы и не следил за мной, присматривали лишь за самыми младшими, сидевшими за отдельным детским столом, я чувствовала растущее напряжение, вибрировавшее под рёбрами.

Почему?

Я не собираюсь бежать, потому что бежать мне некуда и незачем, потому что печать не отпустит. Просто поговорить… о чём? Вряд ли Лоуренс пришёл убивать меня или арестовывать.

Казалось, будто каждая из сестёр знает о моих крамольных мыслях. Украдкой я обвела взглядом длинные столы с трапезой — не то что бы скудной, но простой и безвкусной. Если сестра не поднимала глаз, отличить одну от другой было непросто: черная или серая просторная туника закрывала волосы капюшоном и надёжно скрывала фигуру

Словно стая черных и серых птиц расселась на деревянные жёрдочки-лавки. И ведь под каждым капюшоном скрывались какие-то уникальные и неповторимые мысли и чувства…

Кто-то взял меня под локоть, я вздрогнула — близкие физические контакты между сёстрами не приветствовались.

— Тише! — шепнула мне Тиала. — Погоди чуток и иди, вон по тому коридору. Увидишь дверь, ручка с чёрной тесьмой вокруг. Зайди.

Я повиновалась, за дверью было темно. Судя по очертаниям вещей, это могло быть каких-то хозяйственных принадлежностей. Тёмная тень выступила вперёд, в луч света, образовавшийся из-за неплотно закрытой двери.

— Раздевайся. Наденешь мою тунику и выйдешь, несколько раз мне давали поручения в ночное время, так что никто не удивится.

— Но защита…

— У меня есть ключ.

Она протянула мне камень, на вид совершенно простой. Вероятно, я ещё слишком мало знала и умела, чтобы почувствовать заключённую в нём силу.

— Я не знаю… — охватившее меня сомнение было столь сильным, что я едва не отшвырнула ключ в сторону. — Я не хочу подставлять тебя, и к тому же…

— Иди! — Тиала вложила мне камень в ладонь чуть ли не силой. — Всё бы отдала, чтобы меня за воротами обители кто-то ждал. Кто угодно. Иди! Никогда себе не простишь, если не сделаешь этого.

И я пошла. Каждый шаг отдавался грохотом, звучащим в моих ушах — впрочем, возможно, это был стук сердца. Сколько я не была там, снаружи?

Я шла, повторяя про себя этот вопрос, чтобы меньше стучали зубы. Сколько я не была там, снаружи?

…и не ушёл ли Лоуренс?